АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Б) Первичные бредовые переживания (primare Wahnerlebnisse)

Пытаясь лучше понять первичные бредовые переживания, мы рано или поздно осознаем, что не способны адекватно оценить этот совершенно чуждый нам психический опыт. Бредовые переживания остаются во многом неуловимыми и недоступными нашему пониманию. Тем не менее в данном направлении уже было предпринято несколько попыток. У больных обнаруживаются некоторые первичные ощущения, чувства. настроения, состояния сознания. Одна из пациенток Зандберга (Sandberg) сказала своему мужу: «Что-то происходит: скажи мне, что же происходит?", а когда тот спросил, что именно, по ее мнению, происходит. она ответила: «Откуда мне знать, но я уверена, что что-то происходит». Больным страшно, их охватывает подозрительность. Все приобретает новый смысл. Окружающее каким-то образом — хотя и незначительно — меняется; восприятие само по себе остается прежним, но возникает какое-то изменение, из-за которого все окутывается слабым, но всепронииающим, неопределенным, внушающим ужас свечением. Жилье, которое прежде ощущалось как нейтральное или дружественное пространство, теперь пропитывается какой-то неуловимой атмосферой («настроением», Stimmung). В воздухе чувствуется присутствие чего-то такого, в чем больной не может дать себе отчета; он испытывает какое-то подозрительное, неприятное, жуткое напряжение. Использование слова «настроение» (Stimmung) могло бы навести на мысль о психастенических настроениях и чувствах и, таким образом, стать источником путаницы: но в связи с этим бредовым настроением (Wahnstimmung) мы всегда обнаруживаем нечто, пусть совершенно неопределенное, но «объективное»: зародыш объективной значимости и смысла. Это общее бредовое настроение, при всей неопределенности своего содержания, должно быть невыносимо. Больные, очевидно, испытывают под его гнетом страшные мучения; дойти до какой-либо определенной идеи — это для них то же. что освободиться от невыносимого груза. Больные чувствуют себя так, словно они «утратили власть над вещами; они ощущают страшную неуверенность, которая заставляет их инстинктивно искать опору. Обретение опоры приносит с собой уверенность в своих силах и комфорт; это возможно только как результат формирования идеи (при прочих равных условиях то же относится и к здоровым людям). При депрессии, страхе или чувстве беспомощности внезапное ясное — пусть даже ложное — сознание реальности немедленно оказывает успокаивающее воздействие. Суждения становятся более трезвыми; чувства, возбужденные возникшей ситуацией, теряют силу. С другой стороны, нет страха хуже. чем перед неизвестной опасностью» (Hagen). Подобные переживания порождают в человеке уверенность в том, что его преследуют, что он совершил преступление, что его в чем-то обвиняют, или, наоборот, в наступлении золотого века, в преображении, в собственной святости и т. д.

Сомнительно, чтобы этот анализ был применим ко всем случаям. Иногда содержание бреда кажется совершенно ясным. Но в каждом отдельном случае остается место для сомнений в том, нашел ли больной содержание, адекватное его действительному переживанию. Поэтому нужно исследовать исходное переживание, обращая внимание не столько на содержание, сколько на чувства и ощущения — при том, что такое исследование, безусловно, будет иметь весьма ограниченный характер. Содержание может быть случайным и никак не подразумеваемым; сходное содержание может совершенно по-иному переживаться человеком, которого мы полноценно понимаем.

Представим себе, каков психологический смысл этого бредового переживания реальности в мире новых значений. Любое мышление — это мышление о значениях. Если значение воспринимается непосредственно чувствами, если оно непосредственно присутствует в воображении и памяти — значит, ему свойствен характер реальности. Восприятия никогда не являются только механическими ответами на стимулы, воздействующие на чувства; они всегда являются также восприятиями значений. Дом служит людям для жилья; люди на улицах идут по своим делам. Глядя на нож, я вижу режущее орудие. Глядя на незнакомое орудие Другой культуры, я могу не угадать его точного значения, но я могу распознать в нем объект, которому была придана осмысленная форма. Интерпретации, которые мы даем тому, что воспринимаем, могут оставаться неосознанными, но они всегда присутствуют. Первичные бредовые переживания аналогичны этому видению значений, но осознание значений радикальным образом меняется. Первичное бредовое переживание — это непосредственное знание о значениях, непреодолимо навязывающее себя. Дифференцируя чувственный материал, связанный с такого рода переживанием значений, мы можем говорить о бредовом восприятии, бредовых представлениях, бредовых воспоминаниях, оре-Довых состояниях сознания и т. д. Практически не существует типов переживания, которые нельзя было бы связать со словом «бред» — для того нужно только, чтобы в рамках двухступенчатой структуры объективного знания осознание значения стало первичным бредовым переживанием (Курт Шнайдер. Г. Шмидт).

Рассмотрим подробнее бредовые восприятия, бредовые представления и бредовые состояния сознания.

(аа) Бредовые восприятия. Спектр бредовых восприятий простирается от переживания некоего смутного значения до отчетливых бредовых наблюдений и бредовых идей отношения.

Значение вещей внезапно меняется. Больная видит на улице людей в форме; это испанские солдаты. Люди в другой форме — это турецкие солдаты. Собрались солдаты всех армий. Это мировая война (запись датирована временем до 1914 года). Затем, на расстоянии нескольких шагов, больная видит человека в коричневой куртке. Это умерший архиепископ: он воскрес. Двое в плащах — это Шиллер и Гете. Некоторые дома в лесах: весь город должен быть разрушен. Другая больная видит на улице человека и сразу узнает в нем своего давнего возлюбленного — правда, выглядящего совсем по-другому: он надел парик и вообще изменил внешность. Все это несколько странно. Один больной говорит об аналогичном переживании: «Все до такой степени четко и ясно, что во мне, несмотря ни на что, не возникнет никаких сомнений».

Речь идет не об интерпретации, а о прямом переживании смысла, при котором восприятие само по себе остается нормальным и неизменным. В других случаях — в особенности на начальных стадиях процесса — восприятие не сопровождается определенным, ясным значением. Предметы, люди и события внушают ужас, страх или кажутся странными. значительными, загадочными, потусторонними. Предметы и события нечто означают, но это «нечто» неопределенно. Этот бред значения (Bedeutungswahn) иллюстрируется следующими примерами:

Больной заметил в кафе официанта, который быстро, вприпрыжку пробежал мимо; это внушило больному ужас. Он заметил, что один из его знакомых ведет себя как-то странно, и ему ста-то не по себе; все на улице переменилось, возникло чувство, что вот-вот что-то произойдет. Прохожий пристально на него взглянул; возможно, это сыщик. Появилась собака, которую словно загипнотизировали: какая-то механическая собака, изготовленная из резины. Повсюду так много людей; против больного явно что-то замышляется. Все щелкают зонтиками, словно под ними спрятан какой-то аппарат.

В других случаях больные отмечают преображенные лица, необычайную красоту пейзажей, сияющие золотые волосы, потрясающее великолепие солнечного света. Что-то происходит: мир меняется, начинается новая эра. Лампы заколдованы и не зажигаются; за этим кроется что-то неестественное. Ребенок выглядит как обезьяна: люди перемешались, они все самозванцы, они выглядят неестественно. Вывески на домах перекосились, улицы кажутся подозрительными: все происходит так быстро. Собака так странно скребется в дверь. Такие больные постоянно говорят о том. что их что-то «поразило», хотя не могут объяснить, почему они обращают особое внимание нате или иные веши и что именно они подозревают. В первую очередь они хотят объяснить это самим себе.

Больным удается определить значения, когда имеет место бред отношения (Beziehungswahn): воспринимаемые предметы и события переживаются как нечто, очевидным образом связанное с самим больным.

Жесты, двусмысленные слова кажутся «молчаливыми намеками». Больному сообщаются самые разные веши. Вполне безобидные замечания, вроде: «Какие прелестные гвоздики» или «Как хорошо сидит эта блузка» — содержат совершенно иные значения, понятные для других. Люди смотрят на больного так, словно собираются сказать ему нечто особенное. «Казалось, все делалось назло мне: все, что произошло в Мангейме, имело целью насмеяться надо мной, обмануть меня». Нет сомнения, что люди на улице говорят о больном. К нему относятся странные слова, доносящиеся до его слуха, когда он проходит мимо. В газетах, книгах, повсюду есть что-то, предназначенное специально для больного. относящееся к его личной жизни и содержащее предостережения или оскорбления. Больные противятся любой попытке объяснить это как простое совпадение. Эти «дьявольские случаи» явно не случайны. Столкновения на улице явно преднамеренны. То, что кусок мыла оказался на столе, где его раньше не было. является несомненным оскорблением.

Приведем отрывок из сообщения больного, который в течение рабочего дня обнаружил самые разнообразные воображаемые связи между восприятиями, которые во всех отношениях соответствовали действительности:

«Стоило мне выйти из дома, как кто-то подкрался ко мне, внимательно осмотрел меня и попытался поставить на моем пути велосипедиста. В нескольких шагах от меня стояла школьница; она мне ободряюще улыбнулась». Придя в свою контору, он заметил, что ковчеги его дурачат и издеваются над ним… «В 12 часов, то есть когда девочки возвращаются из школы домой, начались новые оскорбления. Я всячески пытался сдерживать себя и только смотреть на них: я просто хотел видеть стайку девочек, не делая никаких жестов.,. Но мальчишки хотели представить дело так, словно я делал что-то безнравственное, они хотели исказить факты и направить их против меня, но не было ничего более далекого от моих намерений, чем безобразное разглядывание и желание напугать… Посреди улицы они дразнили меня и смеялись прямо мне в лицо; самым мерзким образом они разбрасывали на моем пути карикатуры. Предполагалось, что в них я должен был находить сходство с другими людьми… Мальчишки говорили обо мне позднее в полицейском участке… Они братались с рабочими… Это отвратительное ощущение, что тебя разглядывают и на тебя показывают пальцем, продолжалось и во время обеда. Входя в свою квартиру, я все время испытывал раздражение, потому что кто-то бросают на меня бессмысленный взгляд, но я не знал имен вовлеченных в это дело полицейских и частных лиц». На суде больной заявил протест против «языка глаз», к которому прибегал судья. На улице «полицейские пытались подкрасться ко мне, но я отогнал их своими взглядами. Они превратились в нечто вроде враждебного ополчения… Единственное, что я мог сделать — это занять оборонительную позицию и никогда ни на кого не нападать».

Прекрасный пример бреда отношения — случай семнадцатилетней больной, сообщенный Г. Шмидтом. Она страдала шизофреническим психозом, от которого излечилась по прошествии нескольких месяцев:

«Моя болезнь поначалу проявилась в потере аппетита и отвращении к «сыворотке». Менструации прекратились, после чего наступило какое-то оцепенение. Я перестала свободно говорить. Я утратила интерес ко всему на свете. Меня охватила печаль, я потеряла рассудок и пугалась, если кто-то заговаривал со мной. Мой отец. владелец ресторана, сказал мне, что экзамен по кулинарному мастерству (который должен был состояться на следующий день) — это пустяк: он засмеялся таким странным смехом, что мне показалось, что он смеется надо ^ной. Посетители также смотрели на меня как-то странно, словно догадывались

0 задуманном мною самоубийстве. Я сидела за кассой, посетители смотрели на меня. и я подумала, что. наверное, я что-то взяла. Последние пять недель у меня было ощущение, что я сделала что-то не то; моя мать иногда смотрела на меня страшным, пронизывающим взглядом. Примерно в половине десятого вечера (после того как она увидела людей, которые, как она опасалась, явились схватить ее. — К. Я.) я разделась и легла; я лежала в постели совершенно неподвижно, чтобы они меня не услышали. Я сама слышала все с необычайной остротой. Мне казалось, что те трое снова придут и свяжут меня.

Утром я выбежала из дома. Когда я пересекала площадь, башенные часы внезапно перевернулись- они перевернулись и остановились в этом состоянии. Я подумала, что на той стороне часы продолжают идти. Я подумала также, что наступил конец света: в последний день все останавливается. Потом я увидела на улице множество солдат. При моем приближении один из них каждый раз отходил. Понятно, подумала я. они собираются подать рапорт: они узнают тех, кто находится в розыске; они с интересом разглядывали меня. Мне показалось, будто мир и впрямь вращается вокруг меня.

Позднее в послеполуденные часы солнце, казалось, гасло, когда меня посещали дурные мысли, но загоралось снова, когда дурные мысли сменялись хорошими. Потом мне показалось, что автомобили едут в неверном направлении. Когда автомобиль проезжал мимо меня, я его не слышала. Я подумала, что снизу. должно быть, подстелена резина; большие грузовики не производили никакого шума. Стоило машине приблизиться, как от меня словно начинало исходить какое-то излучение, которое ее останавливало… Все на свете я связывала с собой, как будто все было создано для меня. Люди на меня не смотрели, словно желая сказать, что я слишком страшна, чтобы на меня можно было смотреть.

Когда я оказалась в (полицейском участке, мне почудилось, что я не в участке. а на том свете. Один из чиновников был страшен, как смерть. Мне показалось, что он мертв и должен печатать на машинке до тех пор, пока не искупит своих грехов. При каждом звонке я думала, что это они уводят кого-то, чей жизненный срок кончился (позднее я осознала, что источником звонка была пишущая машинка: звенело каждый раз, когда каретка доходила до конца строки). Я ждала, когда же они освободят и меня. Один молодой полицейский держал в руке пистолет: я боялась, что он собирается меня убить. Я отказывалась пить чай, который они мне предлагали, так как думала, что он отравлен. Я ждала и жаждала смерти… Все происходило словно на сцене, с участием марионеток, а не людей. Мне казалось, что это только пустые кожи… Пишущая машинка казалась перевернутой вверх ногами: на ней не было букв. только какие-то знаки, которые. как я думала, происходят с того света.

Когда я ложилась в постель, мне почудилось, что там кто-то есть, потому что поверхность одеяла были такой неровной. Чувствовалось, что в кровати кто-то лежит. Я подумала, что все люди заколдованы. Занавеску я приняла за тетю Хетену. Черная мебель внушила мне жуткое ощущение. Абажур над кроватью постоянно двигался, вокруг роились какие-то фигуры. Под утро я выбежала из спальни крича: «Кто я? Я дьявол!..» Я хотела сорвать с себя ночную рубашку и выбежать на улицу, но мама в последнее мгновение удержала меня…

Световые рекламы в городе были очень тусклыми. В тот момент я не подумала о затемнении, связанном с войной. Это показалось мне совершенно необычным. Огоньки сигарет казались жуткими. Что-то должно было случиться! Все окружающее глядело на меня. Мне казалось, что я ярко освещена и хорошо видна, тогда как другие — нет…

В клинике мне все показалось неестественным. Я подумала, что меня используют для каких-то особых целей. Я чувствовала себя подопытным кроликом. Мне казалось, что врач — убийца, потому что у него были такие черные волосы и крючковатый нос. А человек во дворе, толкавший тележку, показался мне похожим на марионетку. Он двигаются быстро, как в кино…

Позднее в доме, все было не так, как прежде. Часть вещей уменьшилась в размерах. Было уже не так уютно, стало холодно, чуждо… Отец купил мне книгу: я подумала, что она написана специально для меня. Я не думала, что все описанные в ней сцены уже произошли со мной, но они значили для меня больше того, чем казались. Я была огорчена, что теперь все это стало известно другим.

Ныне я могу ясно видеть истинное положение вещей, но тогда я усматривала нечто необычное даже в самом тривиальном. Это была настоящая болезнь».

Бред отношения может испытываться также при злоупотреблении гашишем, он отдаленно напоминает аналогичный феномен при шизофрении:

«Накатывает чувство неуверенности: вещи утрачивают свою самоочевидную природу. Отравленный ощущает себя проигравшим: он обнаруживает, что нельзя никому доверять, нужно защищаться. Даже самые обычные вопросы кажутся допросом или экзаменом, безобидный смех звучит как насмешка. Случайный взгляд вызывает реакцию: «Прекрати глазеть на меня». Постоянно видятся угрожающие лица, ощущаются ловушки, слышатся намеки. Когда отравление вызывает чувство возрастания собственного могущества и ассоциативные идеи охватывают гипертрофированное «Я», кажется, что все происходит по «моей» воле и направлено не во вред, а на пользу» (Frankel und Joel).

(бб) Бредовые представления по-новому окрашивают воспоминания и придают им новый смысл. Они могут также появляться в форме внезапных мыслей. «Я мог бы быть сыном короля Людвига»; это затем подтверждается живым воспоминанием о том, как во время парада кайзер ехал на коне и смотрел прямо на больного.

Больной пишет: «Однажды ночью мне вдруг, совершенно естественно и самоочевпдно пришло на \м. что, вероятно, фройляйн Л. является причиной всех тех страшных вещей, через которые мне пришлось пройти за последние несколько лет (телепатические воздействия и т. д.)… Конечно, я не могу утверждать все то, о чем здесь пишу, с полной доказательностью: но если вы изучите это как следует, вы убедитесь в моей беспристрастности и объективности. То, что я вам пишу, менее всего является результатом заранее продуманной спекуляции: скорее оно навязало себя мне — внезапно, совершенно неожиданно, но при этом абсолютно естественно. Я словно почувствовал, как с моих глаз спала пелена, и увидел, почему в течение последних лет моя жизнь протекала так, и именно так».

(вв) Бредовые состояния сознания (Wahnbewujitheiten) часто представляют собой элементы богатых переживаниями острых психозов. Иногда больной, обладающий знанием о событиях мирового, универсального значения, не обнаруживает никаких следов собственного чувственного опыта, который мог бы в той или иной мере соотноситься с этими событиями. При наличии определенного чувственного переживания такие «чистые» состояния сознания нередко вторгаются в формы, в которых больному дается действительное содержание. При эмоционально насыщенных бредовых переживаниях содержание обычно проявляет себя в форме состояния сознания. Пример:

Девушка читает Библию. Она прочла о воскресении Лазаря и тут же почувствовала себя Марией. Марта была ее сестрой, Лазарь — больным двоюродным братом. Она переживала события, о которых только что прочла, с такой живой непосредственностью (или. скорее, чувством — но не живой непосредственностью в смысле чувственного восприятия), будто испытала их сама (Klinke).

Рассуждая феноменологически, бредовое переживание всегда одно и то же: помимо чувственного переживания иллюзорного, галлюцинаторного или псевдогаллюцинаторного содержания имеется также особого рода феномен, при котором полнота чувственного восприятия существенно не меняется, но познание определенных объектов связывается с переживанием, полностью отличным от нормального. Одна только мысль об объектах сообщает им особую реальность, которая, однако, не обязательно становится достоянием чувственного опыта. Новое, особое значение может быть соотнесено как с мыслями, так и с воспринимаемыми объектами.

Любое первичное бредовое переживание — это переживание значений; простых, «одночленных» бредовых мыслей не бывает. Например, больного внезапно охватывает уверенность в том, что где-то, в другом городе случился пожар (Сведенборг). Это, конечно, происходит только благодаря тому, что он извлекает значения из внутренних видений, которые имеют для него характер реальности.

Фундаментальный признак первичного переживания бреда значения — это «установление беспричинной ассоциативной связи» (Груле). Значение появляется немотивированно, внезапно вторгаясь в психическую жизнь. В дальнейшем идентичное переживание значения повторяется. хотя и в других контекстах. Таким образом обеспечивается готовность к тому, чтобы почти любое воспринимаемое содержание пропитывайтесь определенным переживанием значения. Доминирующая отныне бредовая идея мотивирует схему, согласно которой осуществляется апперцепция всех последующих восприятий (Г. Шмидт).

(в) Некорректируемость бредовых идей

Бредовые переживания в собственном смысле, обманы восприятия и все прочие описанные нами до сих пор первичные переживания порождают ошибки в суждении. Они служат источником самых разнообразных бредовых синдромов, обнаруживаемых у отдельных больных. После того как из пережитого опыта родился первичный бред, больной часто осуществляет следующий шаг и настаивает на своем бреде как на истине — невзирая на все аргументы, на весь опыт, свидетельствующий об обратном. Он поступает так с убежденностью, далеко перерастающей рамки нормы, и, возможно, подавляя в себе ростки сомнений.

Психологическое отступление. Нормальные убеждения формируются в контексте социальной жизни и в процессе приобретения знаний. Опыт непосредственного переживания реальности выдерживает испытание временем только при условии, что он умещается в рамках социально значимого или доступного проверке средствами критического разума. Отправляясь от опыта переживания реальности, мы формируем суждения о реальности. Каждое отдельное переживание всегда может быть скорректировано, но общий контекст опыта представляет собой нечто постоянное и едва ли вообще поддается корректировке. Поэтому источник некорректируемости следует искать не в том или ином единичном явлении, а в жизненной ситуации человека, взятой как целое. Каждый платит этому целому тяжелую цену. Когда социально приемлемая реальность рушится, люди оказываются предоставлены самим себе. Что им остается? Набор привычек, пережитков, случайностей. Реальность сводится к непосредственному и изменчивому настоящему. Некорректируемость имеет и другой источник. Фанатизм, с которым те или иные мнения отстаиваются в спорах или догматически защищаются на протяжении долгого времени, не всегда доказывает действительную веру носителя этих мнений в их содержание; часто этот фанатизм бывает вызван лишь тем, что с точки зрения носителя такие мнения могут иметь желаемые последствия — возможно, ограниченные его собственной выгодой, к которой его толкают движущие им инстинкты. Лишь по поведению человека можно с достаточной ясностью судить о том, что именно принимается за реальность, ведь к действию побуждает только та реальность, в которую на самом деле веришь. Фанатические мнения, в которые человек не верит, могут быть в любой момент отброшены. Но настоящие суждения о реальности, выражающие ту действительность, в которую человек верит, и, по существу, служащие основой человеческого поведения (например, вера в ад). поддаются коррекции с огромным трудом. Любая коррекция в подобном случае означала бы переворот в представлениях человека о жизни.

Достаточно трудно поддаются коррекции и ошибки психически здоровых лиц. Достойно удивления упрямство, с которым многие отстаивают в спорах те реалии, в которые они верят, — хотя с точки зрения специалиста их ошибки являются не чем иным, как «чистым бредом». «Бред», охватывающий целые нации, на самом деле нельзя называть бредом (как это часто делается): это массовые верования, которые меняются со временем и должны рассматриваться как типичные иллюзии. Лишь те феномены, которые достигают высшей степени абсурдности — например, вера в ведьм, — заслуживают термина «бред»: однако и они не обязательно являются бредом в психопатологическом смысле.

С методологической точки зрения понятие некорректируемости относится скорее не к феноменологии, а к психологии осуществления способностей и понимающей психологии. В разделе, посвященном феноменологии, нам следует только выяснить, можно ли говорить о различных видах некорректируемости, основанных на феноменологически различных переживаниях.

Вкратце нашу задачу можно сформулировать следующим образом. Заблуждения психически здоровых людей — это заблуждения, общие для их социальной группы. Их убежденность укоренена во всеобщем характере веры. Коррекция веры обусловливается не логическими аргументами, а историческими изменениями. Бредоподобные заблуждения (wanhhafteliren) отдельных личностей всегда предполагают определенное отчуждение от того, во что верят все (то есть от того, во что «принято» верить), и в этом случае некорректируемость психологически не отличается от непоколебимого могущества истинного прозрения, отстаиваемого личностью, которая противопоставляет себя всему остальному миру. Истинный бред некорректируем из-за происшедшего в личности изменения, природа которого пока не может быть описана, а тем более сформулирована в понятиях; мы должны ограничиться предположениями. Решающим критерием, как кажется, служит не «интенсивность» непосредственной очевидности, а отстаивание того, что кажется больному очевидным, перед лицом рефлексии и критики. Бред невозможно понять ни как расстройство функций, связанных с мышлением или поведением, ни как простую путаницу; его нельзя также отождествить с нормальным фанатизмом догматически настроенных людей. Попытаемся только представить себе идеальный случай параноика с высоким Уровнем критического понимания — возможно, прирожденного ученого, — у которого некорректируемость выступает как чистый феномен в контексте общего скептицизма; но ведь в таком случае он уже не будет параноиком! Коррекция бреда не наступает даже тогда, когда больной обладает ясным сознанием и имеет возможность постоянной проверки своих идей. Нельзя говорить об изменении мира больного в целом: ведь в очень большой мере он может мыслить и вести себя как здоровый человек. Но его мир изменился в той мере, в какой изменившееся знание о действительности управляет этим миром и пронизывает его, при любой коррекции угрожая катастрофой бытия как такового: ведь последнее отождествляется с действительным осознанием больным собственного наличного бытия. Человек не может верить во что-то, отрицающее его собственное существование. Подобные формулировки, однако, лишь отчасти приближают нас к пониманию того, что, по существу, не может быть понято, а именно — некорректируемости, специфичной для шизофрении. Можно считать установленным лишь то, что этот феномен часто обнаруживается в условиях, когда формы мышления, способность к мышлению и ясность сознания не нарушены.

С другой стороны, мы должны постараться понять, что же именно не поддается корректировке. Поведение больного будет свидетельствовать об этом более красноречиво, нежели любая беседа с ним. Смысл действительности для него не всегда совпадает со смыслом нормальной реальности. У таких больных «преследование» не всегда похоже на переживания лиц, которые действительно подвергаются преследованию. Аналогично, их ревность не похожа на ревность людей, испытывающих это чувство обоснованно, — при том, что в поведении часто наблюдаются черты сходства. Отсюда — достаточно обычная и в своем роде примечательная непоследовательность отношения больного к содержанию своего бреда. Содержание бреда воздействует как символ чего-то совершенно иного; иногда содержание постоянно меняется, хотя смысл бреда остается тем же. Вера в реальность может достигать самых различных степеней: от простой игры с возможностями через двойную — эмпирическую и бредовую — реальность к недвусмысленной установке, при которой содержание бреда господствует в качестве единственной и абсолютной реальности. При игре с возможностями каждый отдельный элемент содержания потенциально подвержен коррекции, но это не относится к установке в целом; когда же бредовая реальность превращается в абсолют, некорректируемость также становится абсолютной.

Выяснив, что признаки собственно бредовой идеи состоят в первичном бредовом переживании и происшедшем в личности изменении, мы имеем основание сделать вывод, что бредовая идея может быть корректной по своему содержанию, но при этом оставаться бредовой идеей. Впрочем, такая корректность случайна и необычна; чаще всего она появляется при бреде ревности. Корректная мысль обычно возникает как результат нормального опыта и поэтому имеет ценность также для других людей. Что касается бредовой идеи, то она проистекает из недоступного другим людям первичного переживания; соответственно, она не имеет твердой основы. Мы распознаем ее только по тому, каким образом больной впоследствии пытается дать ей обоснование. Например, мы можем распознать бред ревности по его типичным признакам, при этом вовсе не нуждаясь в знании о том, действительно ли ревность данного субъекта оправдана или нет. Бред не перестает быть бредом оттого, что заболевшее лицо на самом деле становится жертвой супружеской неверности — часто лишь вследствие самого этого бреда.

(г) Разработка бреда

Осмысление бреда сопровождает его с самого момента возникновения. Оно может быть не более чем несистематизированным, лишенным ясности мышлением, характерным для острых психозов и хронических состояний, — хотя даже в этих случаях больным свойственно искать какие-то связи. В относительно умеренных хронических случаях мышление может быть более систематическим; осмысление бреда осуществляется на основании первичных переживаний и заключается в попытке объединить их в гармоничное целое с действительными восприятиями и знаниями больного. Осуществление этого иногда требует полной отдачи сил со стороны личности с развитым интеллектом. Таким образом строится бредовая система (Wahnsystem), взятая в собственном контексте, она полностью доступна пониманию, иногда отличается исключительным остроумием и остается непонятной только в своих последних основаниях, то есть на уровне первичного переживания. Бредовые системы являются объективными осмысленными структурами и методологически относятся к области психологии творчества.

(д) Бредовые идеи в собственном смысле и бредоподобные идеи

Термин «бредовая идея», строго говоря, относится лишь к тем случаям, когда бред имеет своим источником некие первичные патологические переживания и может быть объяснен только изменениями в личности. Следовательно, истинная бредовая идея — это группа элементарных (первичных) симптомов. Что касается термина «бредоподобная идея», то он приберегается нами для «бреда», который доступным пониманию образом проистекает из других событий психической жизни и может быть психологически прослежен вплоть до лежащих в его основе аффектов, стремлений, желаний и страхов. В случаях бредоподобных идей нам не нужно взывать к происшедшим в личности изменениям; напротив, мы можем полностью понять их. исходя из постоянного комплекса свойств данной личности или из какого-то временного эмоционального состояния. К бредоподобным идеям мы относим преходящие обманы, обусловленные ложными восприятиями и т. п., маниакальные и депрессивные «бредовые идеи» («бред» греха, обнищания, нигилистический «бред» и т. п.. но прежде всего сверхценные идеи.

Сверхценные идеи (ubenveitige Ideen) — это убеждения, сильно акцентированные благодаря аффекту, который может быть понят в свете характерологических качеств данной личности и ее истории. Под воздействием этого сильного аффекта личность отождествляет себя с идеями, которые в итоге ошибочно принимаются за истинные. В психологическом аспекте упорное нежелание отказываться от сверхценных идей не отличается от научной приверженности истине или страстной политической или этической убежденности. Различие между этими феноменами состоит только в ложности сверхценных идей. Последние встречаются как у психопатов, так и у здоровых людей; они могут принимать также форму «бреда» — идей изобретательства, ревности, кверулянтст-ва (сутяжничества) и т. п. Такие сверхценные идеи следует четко отличать от бреда в собственном смысле. Они представляют собой единичные идеи, развитие которых может быть понято на основе знания о свойствах и ситуации данной личности — тогда как истинные бредовые идеи суть недоступные психологическому пониманию рассеянные продукты кристаллизации неясных бредовых переживаний и диффузных, путанных ассоциаций; правильнее было бы считать их симптомами болезненного процесса, который может быть идентифицирован также на основании других симптомов.

(е) Проблема метафизических бредовых идей

Бред часто проявляет себя в метафизических переживаниях больного. Переживания этого рода не могут быть оценены в терминах истинности или ложности, соответствия или несоответствия действительности. Однозначные выводы трудно делать даже в тех случаях, когда речь идет об эмпирической реальности, — хотя в конечном счете обычно удается прийти к определенным оценкам. Мы можем изучать метафизические переживания в их шизофренических проявлениях, обусловливаемых процессом течения болезни, и при этом убеждаться, что метафизические прозрения (образы, символы), возникающие в ходе этих переживаний, в силу совершенно иных причин приобрели культурное значение в умах здоровых людей.

Действительность для нас — это реальность в пространстве и времени. Прошедшее, будущее и настоящее для нормального человека действительны в формах «уже нет», «еще нет» и «теперь», но благодаря постоянному течению времени все кажется нереальным: прошедшего больше нет, будущее еще не наступило, а настоящее неумолимо исчезает. Временная реальность не есть действительность как таковая. Последняя существует как бы «поперек» времени, и любое метафизическое осознание представляет собой опыт и утверждение этой действительности. Ее настоящее постижение мы называем верой. Если эта действительность объективируется в нечто осязаемо присутствующее в этом мире (и, таким образом, вновь превращается в простую реальность), мы говорим о суеверии. О том. насколько велика потребность людей в том, чтобы удержать эту реальность мира. мы можем судить по их бездонному отчаянию, наступающему всякий раз, когда у суеверий отнимается их абсолютная значимость. Можно сказать, что суеверия — это «бред» нормальных людей. Только вера, трансцендируя в мире. может в силу своей безусловной жизненности и действенности быть уверенной в бытии как таковом, символом которого служит наше наличное бытие (Dasein) — не теряя почвы и как бы паря над тем и другим.

Принято говорить, что разрушение «Я» отражается в шизофреническом переживании конца света. Это объяснение неполно. По существу, переживание конца света — это глубоко религиозное переживание символической истины, которая служила человеческой экзистенции на протяжении тысячелетий. Если мы хотим адекватно понять это переживание. мы должны рассматривать его само по себе. а не просто как некий извращенный психологический или психопатологический феномен. Религиозное переживание остается религиозным переживанием, независимо от того, идет ли речь о святом, душевнобольном или человеке, являющемся святым и душевнобольным одновременно.

Бред — это болезненная форма проявления знания и заблуждения в отношении эмпирической реальности: это также болезненная форма проявления веры и суеверия в отношении метафизической действительности.

Дата добавления: 2015-11-02 | Просмотры: 517 | Нарушение авторских прав