АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Общие замечания о гипнотизме – Терминология

Термины „животный магнетизм" и „месмеризм" предоставим флюидной теории.

Под „гипнотизмом" (Braid) разумеют то учение, которое обнимает совокупность явлений, связанных с сознательным и бессознательным внушением. — Термин „гипноз" точнее всего обозначает измененное душевное состояние загипнотизированного, в частности, состояние внушенного сна. Bernheim (Congres de Physiologie psychologique) определяет гипноз, как „особое психическое состояние", которое можно вызывать, состояние, в котором повышена способность подвергаться „влиянию внушения". Гипнотизером называют человека, который вызывает у другого состояние гипноза. Под внушением разумеют, по учению нансийской школы, вызывание, чрез посредство другого человека, динамического изменения в нервной системе данного субъекта (или в таких функциях, которые зависят от нервной системы) путем возбуждения представления (сознательного или бессознательного), что это изменение совершается или уже совершилось или еще совершится. Под устным внушением или увещанием понимают внушение чрез посредство звуковой речи. Под внушаемостью разумеют индивидуальную восприимчивость к внушениям.— Многие люди в бодрствующем состоянии очень доступны внушению (суггестивное состояние наяву). У таких людей едва ли понятие гипноза поддается точному определению, так как их нормальное бодрственное состояние незаметно переходит в состояние гипноза. Впрочем, некотурою склонность к внушению наяву обнаруживает и каждый человек. Под самовнушением (Bernheim) разумеют внушение, которое данный субъект сознательно или большей частью бессознательно сам вызывает в себе самом.

Понятие „внушения" и особенно „самовнушения", будучи подвергнуто чрезмерному расширению, легко может раствориться в понятиях стимула, интуиции, веры, автоматизмов и т. п. И в действительности разграничение может оказаться очень трудным. Понятие внушения несколько лучше поддается определению, благодаря тому, что с ним связывается представление об активно действующем, вызывающем внушение гипнотизере (связь одного человека с другим или „rapport"). Но когда гипнотизер действует бессознательно (когда на другого, напр., действует моя зевота), или же когда нас гипнотизирует созерцание предметов (предметное внушение Schmidkunz'a), то понятие внушения переходит уже в понятие самовнушения. Последнее проявляет уже опасную тенденцию к расширению,приводящую к недоразумениям и забвению прежних истин и исследований.

Почти столь же трудно отграничить внушение от воздействия, оказываемого другими людьми, идеями, чтением и т. д., ибо резкой границы здесь не существует. Во всяком случае, внушение должно безусловно ограничить областью интуитивного воздействия, в противоположность воздействию доводами разума. Но то, что нам представляется воздействием логическими доводами, в большинстве случаев скорее основывается на симпатиях и антипатиях, на личном доверии, на тоне, на импонирующей манере речи» чем на истинной, внутренней ценности доводов, так что и сюда незаметно прокрадывается элемент внушения. Более высокая пластичность разума, возможно тонко приспособляющегося к другим силам, но эти последние также обсуждающего, все же зачастую является препятствием для внушения. При внушении мы имеем дело со слабо иля совсем не сознаваемыми мозговыми автоматизмами которые, будучи, как и во сне, диссоциированы, разрознены и, снова став пластичными, более или менее слепо повинуются паразитствующему чужому приказу. Таким образом, понятие внушения вливается прежде всего в понятие интуиции, в которой, как известно, главную роль играют чувства и образы фантазии.

Как явления и виды энергии, внушение и гипноз столь же древни, как и сам человек, филогенетически даже древнее, так как встречаются и в животном мире. Новы лишь два присоединившиеся фактора: 1) возникновение в сознании человества, и в частности научно-образованного, представления об этих явлениях, их условиях, причинах, значении, и притом не в виде сомнительной мистики, как это было уже и раньше, а в виде научно-обоснованной истины, 2) поразительная легкость, с которой гипноз может быть, по методу Libeault, вызываем почти у каждого человека.

Оба упомянутые фактора, кстати, и придают гипнотизму его новое терапевтическое, психологическое, социальное и криминологическое значение. В главе VII мы познакомим читателя с дополняющим и углубляющим внушение методом, имеющим весьма важное теоретически и практически психологическое и психотерапевтическое значение. Это — психоанализ.

IV. Внушение. §1. Способность подвергаться гипнозу или восприимчивость к внушению.

Bernheim в „Revue de hypnotisme" (1 мая 1888 г.) говорит: „Всякий больничный врач, не достигший еще способности загипнотизировать 80% своих больных, должен сказать себе, что он не имеет еще достаточного опыта в этой области, и воздержаться от поспешного суждения по этому вопросу". Под этим положением и я могу всецело подписаться; в полном соответствии с ним находятся и вышеприведенные статистические данные. Можно было бы даже смело вместо 80 % указать 90%. Надо только исключить душевно больных.

Каждый человек сам по себе более или менее подвержен внушению и, таким образом, может быть загипнотизирован. Некоторые люди, правда, кичатся тем, что верят только в то, в чем их ясно и логически убеждают или во что, по крайней мере, их заставляет верить разум. Эти люди тем доказывают только свою неспособность даже к элементарнейшей самокритике. Бессознательно и непроизвольно мы постоянно верим в вещи, совсем или отчасти несуществующие или не строго доказанные. Мы верим, напр., без обиняков в действительность наших чувственных впечатлений, а между тем последние основываются, ведь, на целом комплексе подсознательных выводов, с помощью которых мы перерабатываем свои первоначальные ощущения. Поэтому нас почти постоянно обманывают ложные представления (галлюцинации). Каждый человек испытывает разочарования, верит людям, принципам или учреждениям, которые затем не оправдывают его доверия и т. д. Все это — факты, доказывающие нашу склонность к интуитивной вере, без которой наше мышление было бы совершенно невозможно, ибо еслиб мы вздумали всякий раз ждать математического или хотя бы надлежащего индуктивного обоснования каждого мотива нашего мышления и действия,— то мы уже из-за одних сомнений никогда не дошли бы до самого мышления или действия. Но мы не можем ни мыслить, ни действовать, не чувствуя до известной степени, что наше мышление и действие правильны, не веря в это в большей или в меньшей степени. Динамизмы же (определенные комплексы энергии), обусловливающие веру и интуицию, суть комплексы мозговых процессов, происходящих большей частью за порогомнашего верхнего сознания. Вот в этом и заключается ключ; к уразумению восприимчивости к внушению.

Чем сильнее мы жаждем того, чего не имеем, тем с большей интенсивностью нередко возникают у нас противоположные представления о недостижимости нашего желания. Особенно ясно это психологическое состояние выступает при вызывании субъективных чувствований. Раз только мы желаем насильственно вызвать их, — они от нас ускользают. Кто насильственно и сознательно хочет заснуть, тот не засыпает; кто таким же образом хочет совершить coitus, тот становится в данный момент (на короткое время) импотентным; кто насильственно хочет радоваться, тот, напротив, испытывает огорчения. И чем больше насилия применяет наша сознательная воля, тем сильнее будет ее фиаско, тогда как те же желанные чувствования появляются сами собою, если только уверовать в них, не рассуждая, особенно же с помощью соответствующих представлений фантазии.

Кто желает быть насильно загипнотизированным и страстно стремится к гипнозу, имея ясное представление о его сущности и нетерпеливо рассчитывая на успешный результат внушения, тот не сумеет отвлечь своего внимания от психологического процесса и с трудом или совсем не поддается гипнозу, по крайней мере, до тех пор, пока не станет психически пассивным или же не отвлечется от своих мыслей. И чем чаще и больше он будет стараться стать пассивным, тем менее он будет становиться таковым. Обыкновенно, однако, требуются уже очень интенсивные психические возбуждения, страх, вообще все аффекты, душевные расстройства, решительное намерение оказать противодействие гипнотизеру, для того, чтоб гипноз сделался невозможным. Не удается мне первый гипноз,— я тотчас же начинаю искать скрытые аффекты, большей частью нахожу их, успокоиваю больного, и затем дело идет, как по маслу. Каждый душевно здоровый человек сам по себе может быть в большей или меньшей степени, загипнотизирован, — воспрепятствовать гипнозу могут только известные скоропреходящие состояния психики, т.-е. деятельности большого мозга.

Прежде считалось аксиомой, что тот, кто не желает, тот и не может быть загипнотизирован, по крайней мере, при первой попытке. По моему мнению, не следует придавать слишком большого значения этому положению, которое покоится, более или менее, на психологически неверном предположении о существовании специальной свободы человеческой воли. Человек прежде всего должен обладать способностью нехотения, для того, чтобы действительно и „свободно" не хотеть. Внушение же действует быстрее и надежнее всего, неожиданно поражая и захватывая фантазию; как мы только что видели, долгая подготовка расстраивает его. Легко поддающийся внушению субъект, никогда еще не подвергавшийся гипнозу, может в несколько секунд сделаться, на некоторое время, относительно безвольной куклой в руках другого человека. И по моим наблюдениям, как раз те субъекты, которые смеются над гипнотизмом и хвастливо заявляют, что их „нельзя усыпить", зачастую под влиянием контраста быстрее всего и поддаются усыплению, если только не оказывают непосредственного сопротивления, а иной раз — и вопреки оказанному сопротивлению. Точно вызов, брошенный ими гипнотизму, вызывает у них противоположное, боязливое представление о собственной неуверенности, которое тем вернее отдает их во власть внушения. Полную противоположность этому представляет неудающееся осуществление гипноза у тех людей, которые мечтают о нем и боятся, что он у них не удастся.

Простодушные же, неразвитые субъекты обыкновенно очень легко поддаются усыплению чрез внушение, иной раз и не замечая даже того, что собственно с ними проделывается. Они делают и верят в то, что им внушают, и засыпают чрез 1 или 2 минуты, не успев опомниться, а часто и несмотря на то, что за минуту пред тем другие загипнотизированные субъекты представлялись им симулянтами, а врач — жертвою обмана. Труднее всего, без сомнения, поддаются гипнозу душевно-больные, так как постоянное ненормальное возбуждение мозга вызывает у них постоянное сосредоточение внимания на болезненных представлениях, что заранее преграждает внушениям почти все доступы и парализует всякое их действие. Далее важен тот факт, что внушением можно воздействовать и на нормально спящего человека и, таким образом, не будя, перевести его в состояние гипноза. Еще легче, наоборот, состояние гипноза перевести, с помощью внушения, в обыкновенный сон.

Наконец, некоторые, очень легко подверженные внушению люди, захваченные врасплох, могут обнаруживать все явления гипноза, т.-е. совершенно подпадать влиянию ловкого гипнотизера, и в состоянии полного бодрствования, без предшествовавшего засыпания. О „нехотении" в этих случаях не может быть и речи. Нередко это удается даже у субъектов, никогда еще не подвергавшихся гипнозу.

Вызываемый внушением сон обычно представляет главное средство для проявления полного эффекта внушения.

Этот сон действует, как лавина, на первый вызвавший ее толчек. Чем больше она растет, тем сильнее толчки, производимые ею. Внушение вызывает сон или дремоту. Но едва последняя наступила, восприимчивость к внушению именно, благодаря сну усиливается, поскольку только таковой не становится летаргическим.Выше мы сказали, что каждый человек сам по себе восприимчив к внушению. Если же кого-нибудь не удается загипнотизировать, то это обусловливается, в этом не может быть сомнения, главным образом, сознательным или бессознательным воздействием на него самовнушения о „невосприимчивости к гипнозу". Возникновение же этого самовнушения зависит, в свою очередь, от индивидуальности субъекта и наблюдается преимущественно у резонеров и скептиков. Таким образом должно признать, что имеются разные натуры, и сильно и слабо восприимчивые к внушению.

Проф. Bernheim сообщил мне письмом следующий случай из своей клиники, который он мне разрешил опубликовать.

„Несколько дней тому назад в мое отделение поступила крестьянка с болями желудка и живота, которые я признал за истерические. Загипнотизировать ее мне не удалось. Впрочем, больная утверждает, что и д-р Liebeault, когда она была еще ребенком, тщетно пытался вызвать у нее гипноз. После двух напрасных попыток я, однако, ей сказал: безразлично, заснете вы или нет,— я буду магнетизировать вам живот, грудь и желудок, и таким способом устраню ваши боли. Я закрываю ей глаза и в течение 10 минут делаю ей это внушение. Боли исчезают без сна, но после ужина появляются вновь. На следующий день я повторяю ту-же процедуру с тем же успехом. Боли появляются только в легкой степени вечером. Сегодня я снова проделываю то же самое и одновременно с исчезновением боли получаю глубокий гипнотический сон с амнезией!".

С тех пор я неоднократно прибегал к подобным приемам с аналогичным успехом. Это — простейшее средство воздействовать на видимо неподатливых.

Проф. Bernheim по поводу этого замечает еще: „вся суть— во внушении; надо только отыскать надлежащую пружину (il faut truver le joint), чтобы привести в действие, т.-е. пробудить индивидуальную восприимчивость ко внушению".

Это положение я могу только подтвердить. Bernheim'y однажды не удалось кого-то загипнотизировать. Выяснилось, что этот субъект был загипнотизирован уже Beaunis, внушившим ему, что он только им может быть усыплен. Я сам погрузил одну даму в глубокий сон с постгипнотическим внушением, у которой проф. Bernheim'y удалось вызвать лишь сонливое состояние,—только потому, что она сама внушила себе, что только я один способен воздействовать на нее и вылечить ее.

Несомненно, наилучший гипнотизер тот, кто лучше других сумеет убедить тех, у которых он должен вызвать гипноз, в своей способности загипнотизировать их, а также внушить им большую или меньшую веру в это средство. Как для усыпляемого, так и для гипнотизера, эта вера — важный фактор; ибо, чтобы надлежаще убедить в чем-нибудь других людей, должно в большинстве случаев и самому быть убежденным в этом или же обладать драматическим талантом. Более всего, однако, воодушевляет обе стороны, и активную, и пассивную,— фактический успех, переживание самого факта. На этом психологическом процессе и покоятся столь прославленные и столь неудачно истолкованные гипнотические эпидемии, массовые внушения, „заражение" гипнотизмом. Все, что нас „воодушевляет", приобретает власть над нашей мозговой деятельностью, легко преодолевает все противоположные представления и подчиняет нас себе возбуждением соответствующих пластических образов фантазии. Таким образом, восприимчивость людей к гипнозу или внушению усиливается с их воодушевлением, с их верою, с воодушевлением и успехами гипнотизера, а также падает в соответственной степени с угнетенностью, недоверием и неудачами последнего. Кроме того, тут действуют еще многие индивидуальные факторы,— прежде всего индивидуальная пластичность и интенсивность представлений, истощение, способность к усыплению и т. д.

Особые заслуги по разработке лечения путем внушения приобрели Wetterstrand и Oscar Vogt.

Wetterstrand, приписывавший, как и Liebeault, большое значение глубине сна, разработал и в упорных случаях применял с большим успехом метод длительного (продолжающегося целый ряд дней) сна. Далее, он всех своих больных гипнотизировал коллективно, в полутемном салоне, тихо нашептывая им в ухо свои внушения, — таким способом устраняются взаимные вредные влияния, и в то же время вся картина оказывает могущественное суггестивное действие на всех присутствующих.

Oscar Vogt значительно углубил психологический анализ этого явления. Как Liebeault, Wetterstrand и я, он, в противоположность Delboeuf, придерживается того положения, что глубина сна усиливает восприимчивость к внушению, пока продолжает действовать упомянутый rapport. В его случаях этот rapport исчез только один раз под влиянием летаргии у одной слабой истеричной женщины; со мной случилось это 4 раза у представителей обоих полов.

Метод Vogt'а в общем тот же, который я излагаю ниже. Vogt только всячески избегает возбуждения каталепсии и автоматических движений. Он просто старается внушить составные элементы сна (см. ниже). Первые гипнозы он делает очень короткие и заставляет пациентов передавать ему свои ощущения.

Vogt отличает гипотаксию с амнезией от сомнамбулизма, обозначая так те случаи, когда гипнотизируемый сознает еще, что с ним говорили, но не знает, что именно.

Из 119 случаев (68 женщин, 51 мужчина) Vogt получил: в 99—сомнамбулизм, в 12—гипотаксию с амнезией, в 6—гипотаксию без амнезии, в 2—сонливость. Не поддающихся внушению он не видел ни в одном случае. В числе его случаевбыли даже некоторые душевно больные. У всех людей с здоровой нервной системой всегда удавалось вызывать сомнамбулизм. Но предоставим слово самому Vogt'y:

„На основании моего опыта я утверждаю, что сомнамбулизм может быть вызываем у каждого здорового человека; препятствующие этому в данную минуту моменты при терпении всегда поддаются устранению".

„Для дальнейшего исследования восприимчивости к внушению у тех, которых я усыпил уже в первом сеансе, я вызывал у них анэстезию внушением наяву. В начале я предварительно производил внушения во сне, в надежде, что потом мне удадутся и внушения наяву. При этом я из 14 случаев 13 раз получил анэстезию наяву; затем я оставил внушения во сне. Из 22 случаев я 17 раз получил анэстезию, 2 раза— только аналгезию, а 3 раза не имел никакого успеха".

„Позволю себе только при этом заметить, что кожа, ставшая под влиянием внушения анэстетической, столь же мало склонна к кровотечениям от уколов, как и анэстетическая кожа истеричных".

„Из 26 случаев мне — иной раз лишь после нескольких попыток, а часто и тотчас же — удавалось вызвать стул 21 раз".

„7 попыток немедленной приостановки менструаций все сопровождались успехом, но в 4 случаях только на несколько часов. Из 4 попыток вызывания менструаций — 2 безусловно не имели успеха; в остальных же 2 случаях менструация наступила спустя два дня. Находилось ли это в связи с гипнозом, решить пока не берусь". '

„Связь между восприимчивостью к внушению и успехом терапевтических внушений представляется — как это категорически должно быть отмечено в противовес господствующему мнению— весьма слабою. Фиксирование удающихся в данный момент внушении — совершенно другая психическая особенность, отличная от восприимчивости к внушению".

„Приведем здесь прежде всего 2 крайних случая".

„Один пациент давно страдает ипохондрической бредовой, идеей, связанной с симптомами полового раздражения. После целого ряда сеансов пациент все еще обнаруживает явления гипотаксии. Автоматические движения слаба выражены, амнезия вообще не удается. Тем не менее я в один сеанс освобождаю его надолго от бредовой идеи".

Другой пациент поступает с симптомами травматической истерии, соматические явления которой уже исчезли. Пациент — один из наиболее восприимчивых к внушению субъектов, которых я когда-либо гипнотизировал. После первого гипноза все симптомы исчезли. В то же время внушением на яву тотчас же вызываются галлюцинации всех чувств. В течение дальнейших 14 дней здешнего пребывания пациент ни на что не жалуется. По профилактическим соображениям я тем не менее в течение этого периода гипнотизировал его еще 3 раза и затем отпустил домой. Чрез 3 дня у него появился уже настоящий рецидив. Пациент был настолько восприимчив к внушению, что немедленно поддавался всякому воздействию. В течение длившейся месяцы болезни симптомы ее так тесно ассоциировались с окружающей домашней обстановкой, что возвращение домой тотчас же вызвало у пациента яркое чувственное воспоминание о последней (а это и есть психологическое определение рецидива)". „Таких случаев множество. Я имею в своем пользовании одну неврастеничку и двух истеричек, на которых мне достаточно взглянуть, чтобы вылечить их на несколько дней,— однако, ни один вид внушения не вызывал у них длительного эффекта".

„И для психотерапии остается в силе старая пословица: „медленно, но верно".

„У некоторых, трудно поддававшихся внушению, субъектов мне удалось устранить запор и добиться ежедневного стула в определенный час; внушение же немедленного стула оставалось у этих субъектов безуспешным. С другой стороны, у одной, легко поддающейся внушению,— не истеричной — пациентки я могу в любое время вызвать немедленный стул, но урегулировать его на ближайшие дни или же на более продолжительное время мне никогда не удавалось. С этим в полном согласии находятся и результаты других внушений у соответствующих пациентов".

„Особого внимания заслуживают некоторые самовнушения у истеричных. На них впервые обратил внимание Ringier. Имеется категория тяжелых истерий, симптомы которых под влиянием терапевтических внушений лишь ухудшаются. Два истеричных субъекта этого рода, у которых стул может быть немедленно вызываем внушением,— у одного во сне, у другого наяву — имели стул ежедневно, но в неопределенное время. Для постановки известного ряда опытов я сделал попытку фиксировать их стул на определенное время дня, но в обоих случаях вызвал этим упорный запор".

„Это явление объясняется тем, что отдельными элементами внушаемого комплекса представлений сильно напряженные мозговые динамизмы приводятся в раздражение ранее, чем остальные составные элементы внушения успели оказать на них свое задерживающее влияние".

„Для иллюстрации приведем следующие два рельефные случая".

„Одна истеричная женщина страдает 14 дней припадками. Гипнотическое лечение только увеличивает число их, при чем припадок каждый раз наступает во время или после сеанса.Позднее пациентка сама представила мне объяснение этого» явления. Она дозволила дефлорировать себя в наркозе,, и три дня спустя любовник ее отравился. При получении известия о его смерти появился первый приступ судорог. Гипнотическое усыпление,— заметила пациентка,— всегда напоминало мне тогдашний наркоз. Тогда снова все живо представлялось мне,— меня охватывал страх, и затем я получала припадок".

„Другая истеричная пациентка страдает периодическими сумеречными состояниями, которым предшествуют резко выраженные колебания изменчивых аффектов. В одной такой стадии я гипнотизирую пациентку. Я внушаю ей не получать больше никаких приступов, но, увы!— у нее уже обнаруживается таковой. Самое слово „приступ" уже вызвало его. Тем не менее далее проявляются и другие составные элементы моего внушения, ибо данный приступ протекал гораздо легче всех предшествовавших".

„Подобное,— благодаря различным ассоциациям, — частью благоприятное, частью неблагоприятное воздействие внушения я в еще более рельефном виде наблюдал у той же пациентки в течение предшествовавшего припадка. С наступлением сумеречного состояния я сделал пациентке впрыскивание гиосцина, которое успокоило ее настолько, что мне удалось ее загипнотизировать и быстро устранить сумеречное состояние. Вызванная, однако, гиосцином сухость в зеве, привела тем временем, чрез самовнушение, к представлению об анэстезии ротовой полости, со связанным с нею параличом языка, агеусией и двигательной афазией. В течение 3-х дней все симптомы были устранены путем внушения; осталась только афония, которая 4 дня не поддавалась никакому внушению. Наконец, я попытался воздействовать и на нее, внушив амнезию всего расстройства речи. По пробуждении, у пациентки появился полный рецидив. Она снова обнаружила явления афазии, производила— как во время существования всего комплекса симптомов— щелкающие движения, указывала пальцами на горло и затем неожиданно громким голосом потребовала: „воды!" Одним залпом она выпила пол-литра, и затем расстройство речи исчезло в несколько мгновений. Таким образом, мое внушение вызвало прежде всего легче возбудимое воспоминание о пережитом болезненном состоянии, даже с сухостью в горле, а затем пробудилось воспоминание и о годах здоровья. Последнее, как комплекс более сильных представлений, постепенно взяло верх: таким образом, благоприятное действие гипноза восторжествовало над неблагоприятным".

„Связь между восприимчивостью к внушению и фиксированием внушений, равно как между этими явлениями и другими сторонами душевной жизни — вот что должно быть целью дальнейших исследований".

Такие рецидивы, как те, о которых говорит здесь Vogt, часто базируются на старых, скрытых в подсознании нередко с самого детства аффектах, полностью излечиваемых в настоящее время катартическим методом (психоанализ), лучше всего в комбинации с гипнозом.

Внушение - § 2. Сон и гипноз (подсознательное и сознательное)

В моей книге „Половой вопрос" я следующими примерами пытался иллюстрировать отношение между подсознательной и сознательной деятельностью мозга и вытекающее отсюда действие внушения. Моя мысль сосредоточена на жене. Из этой мысли тотчас же рождается другая — о путешествии, которое мы предпринимаем с нею через неделю, а последняя мысль, в свою очередь, обусловливает и представление о чемодане, который необходимо будет с собою взять. Таким образом, с невероятною скоростью зарождается три последовательных представления: 1) о моей жене, 2) о путешествии, 3) о необходимом чемодане. Здесь, стало быть, как оно истекает и из учения схоластики, представление о путешествии возникло и явилось следствием представления о моей жене (которая будет мне сопутствовать), представление же о чемодане—продуктом представления о путешествии. Но последовательный порядок наших сознательных идей вовсе не так легко находит себе объяснение, ибо в мозгу зарождаются часто и такие идеи, которые не имеют никакой логической связи с предыдущими и не могут служить следствием их, а также и других воспринятых внешних чувств. Незнакомство с нашим мозгом и его функциями допускало наличность свободно витающей души и свободной воли, ничем не связанных с законом причинности и дающих тон нашей духовной жизни. Но это было основано лишь на незнании. Возьмем снова наш пример.

Почему мысль о моей жене вызвала соответственно мысль о путешествии? Ведь могли аналогично возбудиться (экфорироваться) и другие представления, и, действительно, возникновение мысли о путешествии базируется на других многочисленных подсознательных представлениях, т.-е. подсознательных функциях моего большого мозга. Путешествие явилось моим намерением раньше, чем я о нем думал в настоящий момент, и в зависимости от этого в моем мозгу остались скрыты подсознательные впечатления (энграммы), как, например, день отъезда, продолжительность путешествия и его назначение, заботы о хозяйстве во время нашего отсутствия, необходимых в дороге вещах, предстоящих расходах и проч. Мне чуждо было сознание всего этого в тот незначительный промежуток времени, когда мне предстала мысль о „путешествии", между идеями о „жене" и „чемодане". Но в этом случае вне сомнения их ассоциативная связь, т.-е. крепкая связь скрытой подсознательной мозговой динамики в мозговых клетках и волокнах с идеей о путешествии, при чем эти идеи вводятее в сознательную область внимания, ослабляя одновременно своим вмешательством проявление чистого чувства путешествия и препятствуя более сильному выступлению чувств и идей, в той или иной степени сопровождающих мысль о путешествии. В моем сознании явилось молниеносное представление о моей поездке, исчерпывающееся словом „путешествие". Целая цепь общих сложных представлений обнимается такою сокращенною формулой, благодаря речи, имеющей слова в своем распоряжении. Таким образом, „путешествие", моментально промелькнувшее в мозгу вслед за мыслью о „жене", не является следствием одной только этой мысли, а продуктом сплетения многих подсознательных нитей, обусловивших появление его в области верхнего сознания и в определенном ее качестве. Но эти нити, в свою очередь, независимо от меня, дают особый характер другим идеям, обязанным, очевидно, своим происхождением идее о „путешествии", а именно идее о необходимом чемодане. В связи с идеей о „путешествии" могли возникнуть и другие, как представление о знакомых, которые встретятся в пути, о ближайшем городе и т. д. Почему же на первом плане чемодан? А по той причине, что забота о вещах стала наиболее интенсивной и моментально затмила собою все остальные ассоциации.

Мы убеждаемся здесь в том, что на самом деле три идеи „жена, путешествие и чемодан" не столько находятся в причинной связи друг с другом (хотя и сопутствуют друг другу в сознании), сколько обусловлены влиянием подсознательных чувств, идей и прежних этапов воли, обязанных, в свою очередь, своим происхождением предшествовавшим разнообразным формам и функциям моего мозга.

Это объяснение путем сравнения сделаем еще конкретнее и доступнее. Человек о чем-то кричит в большой, находящейся в движении толпе, желая обратить на себя ее внимание. Его голос, однако, хотя и слышен находящимся близко около него, но совершенно замирает в возбужденной толпе. Давка увлекает человека, против его воли и независимо от его сопротивления, в сторону теснящейся массы. Но если толпа станет и утихнет, то не только голос человека будет услышан, и он будет в состоянии пробраться через толпу, но возможно, что убеждением своих слов человек этот будет в состоянии увлечь ту же толпу или часть ее за собою. Таким же образом и проявление отдельной идеи зависит от того, возникла ли она в интенсивно-ассоциированном мозгу, находящемся в бодрствовании или же в дремлющем и бездеятельном его состоянии. Такой ассоциированный мозг и может быть сравнен с возбужденной толпой, неудержимо увлекающей за собою все в своем движении. Отдельная идея (как и отдельный человек) может как угодно стремиться занять первенствующее положение, но пока она не запаслась раньше достаточной властью над толпой (мозгом), усиливающейся еще благодаря воспоминанию,— до тех пор она будет увлекаться толпой, т.-е. единичное действие ее будет сведено к нулю.

Если же мозг пребывает в состоянии покоя или бездеятельности, то он в этом случае может быть уподоблен спокойной толпе, и идея, хотя бы даже совершенно новая для данного мозга и лишенная корней в памяти толпы, способна оказать влияние, обеспечить себе движение вперед и вызвать соответствующие следствия. Но если она уже раньше действовала на толпу увлекающе (т.-е, при совокупности ассоциированных функций мозга) и толпа уже привыкла за нею следовать, то может случиться, что и на этот раз волнение толпы не повлияет на результаты воздействия идеи.

Внушение - § 2. Сон и гипноз

Сходство гипноза с нормальным сном бросается в глаза, и я должен подтвердить мнение Liebeault, что только связь спящего с гипнотизером принципиально отличает первый от последнего. Правда, здесь не следует смешивать понятие „сон" с понятием „истощения". В понятии „усталость", к сожалению, содержатся еще два различные понятия, перепутываемые друг с другом: субъективное чувство усталости и объективное — истощение. Оба понятия отнюдь не всегда совпадают друг с другом. Кроме того сонливость и субъективное чувство усталости тоже отнюдь не тождественны, хотя часто ассоциируются друг с другом. Позволим себе привести здесь несколько основных фактов.

В физиологии обычно говорят, что сон вызывается усталостью. Это, однако, неверно. Правда, истощение мозга обыкновенно действительно вызывает субъективное чувство усталости и последнее также целесообразно ассоциируется с сонливостью, тем не менее должно твердо помнить следующее: 1) сильная: усталость нередко вызывает бессонницу; 2) наоборот, сон часто вызывает все большую сонливость; 3) чувство усталости, сонливость и действительная усталость часто возникают совершенно независимо друг от друга; 4) сонливость обыкновенно появляется в определенный, привычный (внушенный себе самому) час и, если только ее преодолели, исчезает, несмотря на усиливающееся истощение.

С точки зрения крайне неудовлетворительных химических теорий физиологов (молочно-кислой теории Ргеуег'а и т. д.) эти факты совершенно необъяснимы. Я со своей стороны никогда не мог констатировать снотворного действия молочной кислоты и все пресловутые удостоверения этого действия считаю продуктом внушения, ибо при содействии последнего я с ключевой водой получал еще несравненно лучшие эффекты. Физиологи (Kohlschiitter) измеряли интенсивность сна силой звука, потребной для пробуждения. Насколько такой способ мало обоснован, доказывает тот факт, что привычный шум вскоре перестает будить даже тогда, когда он становится очень сильным (напр, будильник), тогда как непривычный,тихий шум тотчас же нас будит. Заботливая мать просыпается от малейшего движения своего ребенка, но в то же время не слышит храпа своего супруга или другого привычного шума.

Тихие, скучные, монотонные явления, не вызывающие смены представлений, делают нас сонными; тоже должно сказать об удобном положении тела и темноте. При этом наступает ряд ассоциированных явлений — зевота, опускание головы, вытягивание членов — усиливающих еще это субъективное чувство сонливости и, как известно, заразительно переходящих от одного человека на другого.

Мы сказали, что привычка засыпать в определенное время ежедневно вызывает в тот же час чрезвычайную сонливость. Кроме того, очень обычные снотворные средства: одно и то же определенное место, голос известного лица, сидение в кресле, в котором мы обычно засыпаем, слушание проповеди, лежание в определенном положении, для Ивана — конский, а для Степана—пружинный матрац, и прежде всего закрывание век и т. п. Почему? До сих пор все это приписывали привычке, ассоциированному привыканию. Должно, однако, признать, что эти факты совершенно равнозначущи бессознательному самовнушению. Мой двухлетний сынок усвоил себе привычку засыпать с платком в правой ручке, прикладываемой к лицу. Когда мы раз отобрали от него платок, он долго не мог заснуть. У некоторых людей сон может наступать только после известных действий (чтения, завода часов и т. д.).

Наиболее сильная из всех этих ассоциаций —рефлекс закрывания век вследствие сокращения m. orbicularis, оно и есть наилучший способ внушения сна

Schrenck-Notzing (Die Bedeutung- der narkotischen Mittel fur den Hypnotismus; Schriften der Gesellschaft fur psychologische Forschung 1891. Leipzigbei Abel), ссылаясь на скопление продуктов окисления (продуктов усталости!), считает, в противоположность нам, естественный сон отличным от гипноза, при чем, как довод, приводит, между прочим, невозможность сопротивляться сну после сильных волнений. Мы, однако, ни в каком случае не отвергаем влияния продуктов окисления, образующихся во время продолжительного бодрствования мозга, и даже утверждаем, что диссоциированное, т.-е, относительно покойное состояние мозга во сне адэкватно приспособлено к возникновению в нем необходимых химических синтезов, т.-е, к восстановлению мозга, что, следовательно, истощение последнего является при нормальных условиях сильнейшей ассоциативной причиной, внушающей сон, и, достигнув значительной степени, может действовать непреодолимо. Хоть мы и говорим, что внушения вызываются представлениями, мы, однако, знаем хорошо, что представления, в свою очередь, зависят от физико-химико-физиологических (а также патологических) состояний мозговых элементов. Соответствующее изменение мозга у меланхолика вызывает, например, у него путем ассоциации идеи греховности. Вышеприведенные факты доказывают, однако, совершенно ясно, что нормальный сон возникает быстро и под влиянием внушения, и что, следовательно, не отрицая некоторой связи между ним и истощением мозга, а также обычной его ассоциации с последним, в то же время невозможно отожествлять нормальный сон с этим истощением. Суггестивное действие — такой же физический процесс, как и изменение мозга, вызванное продуктами истощения. Мы не отрицаем, что обычно это изменение приводит в движение механизм глубокого сна; но не подлежит сомнению, что и нормальный сон без гипнотизера и истощения может возникать совершенно в роде гипноза, чем доказывается, что измененное деятельное, состояние мозга — одно, а истощение — нечто другое. Так, вне сомнения, что скопление углекислоты в крови вызывает усиленную дыхательную деятельность, и что мы вследствие этого не можем задержат!» надолго свое дыхание. Но это еще не доказывает, что дыхательные движения зависят только от одной углекислоты, и еще менее, что скопление углекислоты в крови и дыхательные движения — тождественные процессы. Мы знаем, что дыхательные движения вызываются мышцами и их двигательными нервными центрами, и что наша воля (наш мозг) может даже их ускоривать и замедлять. Ускорение же дыхательных движений вследствие скопления в крови угольной кислоты — ассоциация несравненно более непосредственная, интенсивная и интимная, чем возникновение сна под влиянием истощения мозга. Тем не менее никому не вздумается произвольно вызываемые (излишние) дыхательные движения отличать, как какую-то особую разновидность, от тех движений, которые вызываются асфиксией. Не более отличны друг от друга внушенный (гипноз) и естественный сон. Мозговой механизм обоих видов сна - один и тот же, хотя он может быть различным образом приводим в движение (см. § 10).

Наблюдая спящих людей, мы вскоре замечаем, что они двигаются, реагируют на чувствительные раздражения, снова покрываются, когда их обнажают, нередко говорят, стонут, по приказанию приостанавливают свои храп, иной раз отвечают даже на вопросы, а подчас встают и совершают целый ряд действий. Некоторые люди спят очень чутко и пробуждаются при малейшем шуме. Такие субъекты обнаруживают больше связи с внешним миром.

Субъективно мы (т.-е, цепь состояний нашего бодрствующего сознания) о своем сне получаем представление только благодаря воспоминаниям о снах. Мы чувствуем, что наше сознание во сне — не то же самое, что на яву, но приближается к нему тем больше, чем легче самый сон. Спящее сознание, поскольку только наши воспоминания о снах освещают его нашему бодрствующему сознанию, отличается от последнего следующими особенностями:

1. Оно не обнаруживает никакой резкой границы между внутренним представлением и восприятием. Все представления более или менее галлюцинируются, т.-е. имеют субъективный характер восприятий, и симулируют истинные явления.

2. Эти возникающие во сне галлюцинации в большинстве случаев лишены яркости и точности тех впечатлений и воспоминаний, которые вызываются внешними восприятиями, как и внутренними переживаниями наяву; тем не менее они могут сопровождаться весьма интенсивными чувствованиями и оказывать сильное действие на центральную нервную систему. Такие чувствования накапливаются, между тем как многочисленные торможения могут задерживать или, по меньшей мере, затруднять легкое проявление внутренних переживаний,

что наяву происходит легко. Сны могут вызывать отделение пота, судорожные сокращения мышц, интенсивный страх и т. д. Эротические сны - вызывают поллюции без механического трения penis'a, что эротическим впечатлениям наяву под силу лишь в редких случаях.

3. Галлюцинации сна, в противоположность мышлению и восприятиям наяву, ассоциированы весьма недостаточно. В большинстве случаев их связывают одну с другой лишь слабые внешние ассоциации.

Логики, свойственной бодрствующему состоянию,— организовавшейся постепенно в течение жизни, ставшей бессознательной и инстинктивной благодаря автоматизировавшимся психическим динамизмам,— мышление во сне не имеет; очевидно, во время сна мозг находится в состоянии относительной бездеятельности или задержки. Поэтому во сне и снится всякий вздор, который совершенно ошибочно ассоциируется во времени и пространстве, совершенно ошибочно воспринимается и к тому еще принимается на веру. Зачастую в легком, редко — в глубоком, сне происходит, в большей или меньшей степени, логическое исправление снов. Иной раз это логическое исправление идет рука об руку с самой бессмыслицей снов, точно одновременно существуют два сознания: одно,— содержащее цепь снов, которое верует в них, и другое — содержащее бодрствующие логические ассоциации, которое говорит: нет, все это — глупые сны; я лежу, ведь, в постели, в полусне.

Приведенные три характеристические особенности сна представляют одновременно и критерии гипнотического сознания: галлюцинирование представлений, интенсивные эффекты их чувствований и рефлексов, диссоциацию или парэкфорию логических ассоциаций (комплексов энграммов). Но вместе с тем они — наилучшие условия, способствующие интенсивной восприимчивости к внушению.

Пробуждение — явление, противоположное засыпанию — обнаруживает те же суггестивные явления, как и последнее. Обычно мы пробуждаемся благодаря установившейся ассоцации с каким-нибудь определенным часом. Легкий сон зачастую служит постепенным переходом от сна к пробуждению и оставляет после себя воспоминания о снах. Сны нередко будят. Своеобразна способность многих людей пробуждаться в определенный, назначенный час, иначе говоря, точно измерять время во сне. То же самое явление мы наблюдаем и в состоянии гипноза.

Как и в гипнозе, Liebeault в нормальном сне отличает легкий сон, с воспоминаниями о снах, от глубокого, большею частью без таковых. Характеристическая особенность последнего — полная амнезия при пробуждении. Тем не менее именно у глубоко спящих людей мы наблюдаем явления сомнамбулизма и сильной спячки, во время которой спящий ходит, совершает действия (часто даже весьма правильные и сложные), говорит и учиняет даже насилия — явление, которое в уголовном праве считается уже поводом к признанию невменяемости. Это показывает, что амнезия после глубокого сна есть только амнезия, и доказывает, что в глубоком сне сознание отнюдь не угасает, а только отрезывается от бодрствующего сознания. Правда, летаргический сон внешним образом проявляется не так, как сомнамбулизм с его суженным сознанием, но из неподвижности двигательной сферы заключать о неподвижности мозговой корь: не следует. В „Философских Исследованиях" (Philosophische Studien) Wundt'a Friedrich Heerwagen обнародовал, под руководством Krapelin'a,"Статистические исследования о грезах и сне (Statistische Untersuchungen uber Traume und Schlaf)", основывающиеся на собственных показаниях многих лиц. Показания этих лиц, в роде того, что им много, мало или вовсе не снится, Heerwagen положил, как руководящее мерило, в основу своей статистики. Изучение гипнотизма, а также многочисленные наблюдения над нормальным сном доказывают, однако, что такие субъективные воспоминания о снах или отсутствие таковых не имеют никакой ценности, так как многие люди просто забывают все свои сны, и почти все люди — наибольшую часть их (самовнушение амнезии), а потому такой статистике я не придаю значения и скорее думаю, что всем спящим людям беспрерывно снятся сны. Как бы меня, напр., ночью неожиданно ни разбудили, я всегда схватываю хотя бы последний обрывок какого-нибудь сна, который немедленно совершенно забываю, если не запишу его тотчас же или не воспроизведу несколько раз в бодрствующем состоянии. При этом в памяти у меня остается только образ освеженного в бодрствующем состоянии представления, а не самое непосредственное воспоминание о сне, ибо последнее почти всегда стушевывается чрез короткое время по пробуждении.

Особенность сна заключается еще в том, что чувственные раздражения, поражающие спящего, никогда почти не вызывают в его сознании нормальных адэкватных впечатлений, но аллегоризируются, т. е. вступают в неадэкватные ассоциации; таким образом, соответствующие аллегории становятся снами, иллюзией грез. Этим загипнотизированный субъект отчасти отличается от произвольно заснувшего, но лишь постольку, поскольку в сознание его поступают адэкватные внушения гипнотизера. И в действительности, как только гипнотизер его покидает, он начинает аллегоризировать, как и спящий субъект, а с другой стороны, и сам гипнотизер пользуется этой аллегоризирующей способностью спящего, чтобы обмануть его (напр., заставить принять съедаемый картофель за апельсин). Равным образом, нормально спящий человек галлюцинируетдвижения, которых он не производил, тогда как свои волевые импульсы он в большинстве случаев не в состоянии претворить в движения.

Дальнейшая особенность сна — этический и эстетический дефект или слабость, проявляющаяся и в этих областях духовной жизни. Спящий человек очень часто проявляет трусосгь, низменные порывы; наилучший человек может в таком состоянии убить, украсть, изменить и налгать, и притом оставаясь к этому совершенно равнодушным или, по крайней мере, испытывая скорее страх, чем раскаяние. Это, без сомнения, зависит от диссоциации противоположных представлений, от торможения их. Чрезвычайно важно и интересно влияние, оказываемое сном на бодрствующее состояние и — обратно. Что наши сны обусловливаются впечатлениями, чтением и т. п. явлениями, пережитыми в бодрствующем состоянии,— всякому известно. Менее ясно, как глубоко и сильно деятельность наша во сне влияет на нашу бодрствующую жизнь, хотя об этом сделано уже так много правдивых сообщений. Большею частью мы, благодаря амнезии, этого не сознаем. Постгипнотические явления представляются, однако, экспериментальными гомологами соответствующих фактов нашей произвольной жизни. Резко выраженные сны (а также глупые аффекты) часто влияют на наши мысли и поступки в большей степени, чем прекраснейшая логика. Особенно интересны подобные наблюдения у людей, похваляющихся своей трезвостью, своим здравым рассудком. Нам известны только эффекты тех снов, о которых мы имеем воспоминания. Но внушение доказывает нам, что подобное же действие могут оказывать и забытые сны. Все это доказывает убедительнейшим образом, что деятельные состояния мозга, проявляющиеся в субъективно раздельных интроспекциях (разные виды сознания), находятся между собою в интимной подсознательной связи.

Одному гражданину, смеявшемуся над гипнотизмом, мой друг, проф. Otto Stoll, спокойно заявил, что в следующую ночь в 12 часов ему будет сниться то-то и то-то о чорте. Гражданин этот немножко струсил и решил бодрствовать, дабы избегнуть предсказанной ему неприятности. Но, увы! Незадолго до 12 часов он заснул своем кресле и ровно в 12 часов проснулся,— как раз при том эпизоде внушенного сна, при котором ему приказано было проснуться: сон наступил точка в точку.

Внушение - § 2. Сон и гипноз (Несколько примеров)

Для иллюстрации вышесказанного приведем несколько примеров произвольных, тотчас же по пробуждени записанных снов:

1. Парэкфория: одному субъекту снится, что „старший сторож X (Цюрихской больницы для душевно-больных) читает лекцию о внушении у лошадей в Норвегии".

Я во сне думаю об археологии (подразумевая под ней историю и доисторический период) и о теологии, и нахожу большой пробел в том, что теологи мало понимают в археологии. Затем я во сне думаю (по-французски) о „последнем Абеляре",— этот „последний Абеляр" является последним представителем своей расы, которая исчезает. Эта мысль настраивает меня элегически, меланхолически. Я вижу дату его смерти и в это время просыпаюсь. Ни на один момент мне не приходит на мысль имя Элоизы и ея отношение к Абеляру.

В бодрствующем состоянии имя Абеляра, однако, постоянно ассоциируются с именем Элоизы а слово „последний" постоянно ассоциируется с словом „Могикан". Каким же образом все это получается?

Одна часть комплекса по ассоциации вызывает мысль в части второго комплекса при помощи механизма, на который указывает (смотри ниже) Фохт. Одно лицо, которому я рассказал о своем сне, сказало мне, что помимо моего сознания эту шутку сыграл со мной в моем мозгу „последний Абенцераг",— этим, пожалуй, объясняется начало слова Абеляра, но против этого говорит то, что я никак не могу вспомнить, чтобы я когда-либо об этом думал, но зато я очень часто думал об Элоизе и Абеляре (см. Руссо „Новая Элоиза") и часто о Последних Могиканах.

2. Парэкфория и т. д.; более длинная цепь снов. Девице У. снится: я была со своей матерью дома; дядя пришел к нам, покушал с нами и стал жаловаться на холодные ноги, вследствие чего я подложила под них грелки (грелка оказалась здесь, не знаю, каким образом, но меня это не поразило). Затем пришло еще несколько лиц (родственников); был прием гостей; стол был накрыт; дядя исчез. Я помогала занимать гостей, начала уже что-то рассказывать, как вдруг мать меня оборвала и резким тоном приказала замолчать („тебе нечего вмешиваться в разговоры").. Тяжко огорченная и обиженная (я, ведь, уже не ребенок), я замолчала, с твердым намерением не произносить более ни слова, предоставив матери самой занимать своих гостей. Вдруг гости исчезли; появились другие лица, и я разговариваю с кузиной, но при этом часто, плачу, все еще недовольная приказом о молчании (продолжение аффекта). Мать моя рассказывает одну историю (о которой мне недавно писали). Вдруг неожиданно я вижу себя в другой части города и ищу девицу, жившую в одном доме. Так как я в последний раз ее не застала, я решила на этот раз осмотреть по порядку все комнаты ее квартиры. Это я и сделала: прошла чрез разные комнаты, с находившимися в них чужими людьми, которые или лежали на кроватях, или только что встали или спрятались; наконец, я нашла ее! Но это была другая дама, мадам С, которая как раз в этот момент разговаривала с одним мальчиком по-французски и меня тотчас же вовлекла в разговор. При этом я тотчас же сделала несколько ошибок, что меня порядочно огорчило. Затем мадам С. вдругпревратилась в мою подругу, с которой я и ушла, ибо она хотела мне показать какой-то красивый вид. Мы подошли к мосту, перекинутому чрез широкую реку. На одном берегу мы увидели много прикрытых ручных корзин, с коромыслами наполовину в воде, и я заметила моей подруге, что в этих корзинах, вероятно, держат рыб, на что она ответила: да, там держат не поддающихся приручению рыб (эта бессмыслица меня нисколько не удивила). Было еще совсем светло. Тогда мы повернули обратно и подошли к одному большому дому, со многими освещенными окнами в первом этаже. Неожиданно, чего я не сознала, вдруг наступила ночь (тот же механизм, с помощью которого внушение дополняется самовнушением; созерцание свечей вызвало путем ассоциации бессознательное представление о наступлении ночи), Из трубы дома стал выходить красноватый дым, и я заметила своей подруге, что там, вероятно, горит. Мы взглянули в окна и увидели многих мужчин (рабочих), готовившихся убежать и ожидавших только сообщения, угрожает ли дому пожар и следует ли им покинуть его. Но вдруг по одному мановению все погрузилось в глубокую тьму; огонь внезапно погас, мы абсолютно не заметили, каким образом; но мы знали, что он потушен, и это показалось нам весьма естественным. Я ничего больше не могла различать и попросила подругу меня проводить. В ответ на это, она зажгла спичкой свечку, и мы очутились в одной комнате, в которую вошла одна незнакомая старая дама и задала нам какой-то вопрос, после чего я проснулась.

Этот сон показывает довольно ясно, какую пеструю смесь ассоциированных и диссоциированных лживых ощущений, представлений о действиях, чувств, абстракций и т. д. содержит сознание большого мозга во сне; этим обусловливаются также и постоянные ложные представления о времени и месте).

3. 25 окт. 1891 г. мне снилось следующее: какой-то неизвестный молодой человек вдруг, без всяких оснований, назначен правительством, без моего ведома, директором лечебницы для душевно-больных в Burgholzli, но — не профессором психиатрии. (В действительности в 1879 г. я состоял директором этой лечебницы). Я вижу этого молодого человека; о факте этом узнаю в заведении. Бессмысленность и невозможность подобного факта, однако, абсолютно не доходят до моего „сознания", а значение его для меня доходит лишь постепенно. Мысль, что я все-таки остаюсь здесь, что новый директор больницы живет рядом со мною, отнюдь не представляется мне невозможной. Лишь постепенно я начинаю думать, что я, может быть, должен буду уйти, и эта идея обсуждается мною! Вдруг, положение в моих глазах сразу проясняется: где-то, ведь, сказано, что директор должен быть в то же время и профессором. Но, рассуждаю я, изданный им регламент правительство может, ведь, каждую минуту уничтожить позднейшим постановлением. (В действительности же вопрос этот урегулировам в законодательном порядке и не может быть изменен регламентом, что я в бодрствующем состоянии знаю очень хорошо). Следовательно, все напрасно! Но затем я все-таки торжествую; вопрос этот урегулирован законом, это мне вдруг становится ясно!— Я приглашу адвоката и подам в суд на мое начальство.

Этот сон интересен характером парэкфории. Сама по себе правильная логика последнего рассуждения вполне напоминает собою логику душевно-больных, страдающих прогрессивным параличом, которые в одном каком-либо пункте рассуждают ' совершенно последовательно, но в то же время не замечают самого главного, а именно абсурдности, немыслимости всего положения. Аффект здесь интенсивен. Ни на одно мгновение я не допускал мысли, что это, может быть, сон. Я в действительности возмущался низостью и несправедливостью направленного против меня действия и думал об удовлетворении. На следующий день должно было состояться (во сне) заседание наблюдательного комитета. Неожиданно мною овладевает мысль, что не я, а новый директор будет участвовать в нем, и я чувствую глубокое, заключающееся для меня в этом факте уничижение. Я вижу члена государственного совета, холодно и равнодушно проходящего мимо меня, но ни на одну минуту не задумываюсь над невозможностью отставки без заблаговременного о том извещения, над бессмысленностью того, что этот новый директор находится уже в заведении, а я об этом не получил еще никакого уведомления, над смешной идеей об устранении от одной должности и оставлении в другой. Совершенно наивно я думаю даже о том, что отныне мне, как ассистенту, придется подчиняться распоряжениям этого вновь прибывшего молодого человека и т. д. Лишь постепенно становится мне ясно, что мне не остается ничего иного, как тотчас же убраться отсюда со всем своим скарбом, что начальство, очевидно, желает удалить меня, и что я, самое большее, только впоследствии сумею обжаловать его и получить свое удовлетворение. Тут я просыпаюсь, и тогда только мне становится ясна вся бессмысленность приснившегося сна.

Здесь аналогия между парэкфорированным мышлением во сне и таковым же у страдающих прогрессивным параличом действительно бросается в глаза.

4. Старые воспоминания: Нередко нам снятся очень старые воспоминания. Мне теперь еще являются во сне дедушка и бабушка, умершие более 30 лет тому назад. Голос и образ их, правда, несколько неясны, но все-таки довольно естественны.

5. Действие снов на бодрствующее состояние. Мне снится, что я обручился с девицей X. Но во время сва-дебного празднества я неожиданно вспоминаю своих детей, что внушает мне представление о прежнем браке и приводит меня в смущение. Я чувствую себя виновным в двоеженстве. Сильный страх и возбуждение. Пробуждение. На следующий день угнетенное настроение, объясняющееся действием наивного сна. 6. Госпоже X. снится, что ее брат умер. Она неутешна. Целый день чувствует она себя угнетенной, испытывает все время смутное чувство, будто произошло что-то грустное. Как только она приходит в себя, она снова обращается к своему сну, как к причине своего настроения

Девице St. снится, что ее отец умер и похоронен. Скучная уже все утро, она после обеда вспоминает свой сон. Барышня становится неспокойной. Она испытывает „страшную" тоску по родине, которой раньше никогда не испытывала. Болит голова. После внушения амнезии и веселого настроения пациентка весело сообщила, что после обеда она под влиянием сна, содержание которого, однако, забыла, была скучна и полна тоски. Второе внушение вызвало полную амнезию. (О. Vogt).

7. Ложные воспоминания: Госпожа Z. каждую ночь заводит будильник к определенному часу, чтоб посадить своего ребенка на горшок. И вот раз во сне она услышала звон будильника, но при этом ей приснилось; „ты посадила уже ребенка",— она повернулась на другой бок и заснула далее. На следующее утро ребенок оказывается мокрым. Госпожа Z. вспоминает свое рассуждение во сне, а также и то, что оно было ложно.

8. Поступки, как следствие снов; второе я. Одной женщине снится, что ее маленький ребенок, только что научившийся бегать, сейчас упадет. Она судорожно протягивает к нему обе руки и пробуждается, судорожно держа в руках одеяло (в другой раз она под влиянием такого же сна схватывает руку мужа).

Я сошлюсь здесь на теорию сна О. Фохта. Сны, связанные с сужением поля сознания и с соответствующими упорядоченными действиями (кошмары, доходящие до сомнамбулизма образуют своеобразную разновидность снов, которая может доходить до образования сравнительно цельной второй личности (см. главы X и XI), но это второе „я" остается всегда более или менее диссоциированным. В общеизвестных случаях Мак Ниша и Адзама эта диссоциация, правда, была сравнительно минимальна, но не следует забывать того, что истерики даже в бодрствующем состоянии бывают довольно склонны к диссоциациям. С другой стороны кошмар образует переход от обыкновенного сна к сомнамбулизму. Как я указывал уже не раз, мы все во сне имеем второе я, но в нормальном сне это второе я экфорирует обрывками.

9. Аллегоризирование ощущений. Движимое ветром, открытое окно хлопает в разные стороны. Спящему же рядом субъекту снится, что это прачка усердно выколачивает белье. Другому субъекту, страдающему зубною болью (вследствие зубного нарыва), снится постоянно, что зубы его выпадают из альвеол и он их выплевывает.

Резче всего во всяком случае выражены во сне парекфория и сохраняющееся последствие ее — диссоциация.

Подобно тому, как обонятельные и висцеральные ощущения следуют и вытесняют друг друга в нашем сознании (бодрствующем) почти без всякой ассоциации, так и во сне почти все образы, а также и зрительные, непосредственно или почти непосредственно и бессмысленно сменяют друг друга. Моя сестра может во сне превращаться в мужчину, стол и т. п.

Так называемый легкий сон (Liebeault), при котором деятельность мозга приближается к бодрствующему его состоянию и амнезия проявляется только отчасти или совсем не проявляется, образует собою переходную ступень между сном и бодрствованием. Время, однако, такому сознанию представляется укороченным. Многие, чутко спящие, утверждают, что они не спят, а только дремлют. По пробуждении они более или менее еще знают, что произошло по близости. И в то же время они могут видеть сны и даже яркие. И здесь имеются многие индивидуальные различия. Одни могут по желанию прерывать легкий сон и тотчас же производить движения, другие — не в состоянии так владеть собой. Легкий произвольный сон в действительности более или менее соответствует (Liebeault) той легкой степени гипноза (гипотаксии), при которой загипнотизированный хотя и поддается внушению, но субъективно представляет себя не спавшим.

Как мы сказали выше, многие люди обладают способностью точно измерять время во сне и просыпаться в любой час, который они назначают себе вечером пред отходом ко сну. У некоторых такое решение вызывает чуткий, беспокойный сон; другие же, наоборот, засыпают после этого так же крепко, как всегда, и все-таки просыпаются аккуратно, в назначенное время. С помощью внушения мы можем вызывать тот же феномен в тех случаях, когда он отсутствует, не только в состоянии гипноза, но и в состоянии нормального сна. Восприимчивому к внушению человеку я легко могу внушить, что он проснется ночью в такой-то час, и это сбывается аккуратно. Но мне с помощью внушения удалось фиксировать и те ассоциации, которые будят нормально спящего человека, а также и те, которых он, наоборот, не должен слышать, так, напр., продолжая спокойно спать при большом шуме и в то же время просыпаясь при малейшем шорохе другого рода (см. выше произвольные аналогичные явления без внушения). Этим обстоятельством я широко воспользовался в своей больничной практике, облегчая тем службу служительскому персоналу, приставленному к неспокойным и опасным больным. Я загипнотизировал, напр., одного служителя и внушил ему не слы-шать и не просыпаться даже при самом большом шуме, И в действительности я хлопаю руками над его головой, громко насвистываю ему в ухо,— он не просыпается. Тогда я внушаю ему тотчас же проснуться после трехкратного легкого щелканья ногтем (столь тихого, что ни один из присутствующих его не слышит). И в действительности он тотчас же просыпается, сообщая, что слышал щелканье, но „совсем не слыхал хлопанья или насвистывания". Затем я внушаю ему ночью оставаться абсолютно глухим к самому сильному шуму и топанью беснующихся больных и продолжать спокойно спать далее, но, наоборот, тотчас же просыпаться при каком-нибудь непривычном или опасном действии больного.

Этот метод в течение 10 лет последовательно применялся мною ко всем служителям неспокойных отделений, изъявлявшим на то свое желание (а желали почти все), и с тех пор нервные истощения, бессонница и т. п; недуги служительского персонала, можно сказать, исчезли, и самый надзор за больными стал более бдительным.

То же самое я проделал с одной сиделкой, которую поместил рядом со склонными к самоубийству меланхоликами, испытав ее предварительно на счет надежности ее суггестивной реакции во сне: я внушил ей крепко спать, не слушая ни стонов, ни шумов, но просыпаться тотчас же при малейшей попытке больного подняться с постели или что-нибудь себе сделать и затем, обратно водворив его на кровать, тотчас же засыпать снова. И это внушение исполнялось с такой точностью,, что многие застигнутые таким образом больные считали свою сиделку заколдованной. Сиделки, исполнявшие такие обязанности беспрерывно до 6 месяцев подряд и притом сильно работавшие по целым дням, оставались вполне свежими и бодрыми, сохраняли хороший вид и не обнаруживали никаких признаков усталости. Правда, для этого требуются субъекты, очень восприимчивые к внушению, но я видел много сиделок и служителей, годных для такой службы.

Мой преемник, проф. Bleuler и проф. Manhaim, в Cery-Lausanne, подтвердили этот опыт.

Следующий случай прекрасно иллюстрирует надежность подобного надзора.

Дата добавления: 2015-11-26 | Просмотры: 639 | Нарушение авторских прав