АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Сновидение и первичная сцена

Этот сон, из‑за содержащегося в нем сказочного материала, я уже опубликовал в другом месте[88]и сначала повторю сообщенное там:

«Мне снилось: ночь, я лежу в своей кровати. (Моя кровать стояла так, что ноги находились близко к окну; перед окном был ряд старых ореховых деревьев. Знаю, что была зима, когда я видел этот сон, и ночь.) Вдруг окно само распахивается, и в страшном испуге я вижу, что на большом ореховом дереве перед окном сидят несколько белых волков. Их шесть или семь. Волки были совершенно белые и похожи на лисиц или овчарок, так как у них были большие хвосты, как у лисиц, и уши их торчали, как у собак, когда те насторожатся. В ужасе, очевидно боясь быть съеденным волками, я вскрикнул и проснулся. Няня поспешила к моей кроватке, чтобы посмотреть, что со мной случилось. Прошло довольно много времени, пока я убедился, что то был только сон, – так естественно и ясно рисовалась мне картина, как открывается окно и как волки сидят на дереве. Наконец я успокоился, почувствовал себя так, будто избежал какой‑то опасности, и опять заснул.

Единственным действием во сне было то, как распахнулось окно, потому что волки сидели спокойно, без всякого движения на ветках дерева, справа и слева от ствола, и глядели на меня. Как будто все свое внимание они сосредоточили на мне. Думаю, что это был мой первый кошмарный сон. Мне было тогда три, четыре, самое большее – пять лет. До одиннадцати– или двенадцатилетнего возраста я с тех пор боялся увидеть что‑нибудь страшное во сне».

При этом мой пациент дает еще рисунок, изображающий дерево с сидящими на нем волками, подтверждающий его описание. Анализ сновидения вскрывает нижеследующий материал.

Это сновидение пациент всегда связывал с воспоминанием о том, что в те годы детства он постоянно проявлял совершенно невероятный страх перед картинкой в одной книжке сказок, изображавшей волка. Старшая, значительно превосходившая его по развитию сестра часто дразнила его, показывая ему под каким‑нибудь предлогом именно эту картинку, вследствие чего он начинал ужасно кричать. На картинке волк был изображен стоящим на задних лапах с протянутыми вперед передними лапами и навостренными ушами. Он думает, что картинка была иллюстрацией к сказке о Красной Шапочке.

Почему волки белые? Это напоминает ему овец, большие стада которых паслись недалеко от имения. Отец брал его иногда с собой поглядеть на эти стада, и он выглядел при этом гордым и счастливым. Позже – по наведенным справкам весьма возможно, что это было незадолго до сновидения, – среди овец начался мор. Отец вызвал своего знакомого, последователя Пастера, который сделал животным прививку, но после прививки они погибали еще в большем количестве, чем до этого.

Каким образом волки попали на дерево? По этому поводу ему припоминается история, которую он слышал от дедушки. Он не может вспомнить, слышал ли он это до или после сновидения, но по содержанию рассказа это, безусловно, должно было предшествовать сновидению. История эта гласит: «Один портной сидел за работой в комнате, как вдруг распахнулось окно и на него прыгнул волк. Портной ударил его аршином – нет, – поправляется он, – портной схватил его за хвост и оторвал хвост, так что испуганный волк убежал. Некоторое время спустя портной шел по лесу и вдруг увидел стаю волков, от которых убежал и залез на дерево. Сначала волки растерялись, но находившийся среди них бесхвостый волк, желая отомстить портному, придумал, чтобы волки влезли друг на друга и самый верхний добрался до портного. Сам он – матерый старый волк – встал в самом низу этой пирамиды. Волки так и сделали, но портной узнал волка, которому оторвал хвост, и закричал: “Ловите серого!” При этом воспоминании бесхвостый волк испугался и убежал, а все прочие свалились вниз».

В этом рассказе имеется дерево, на котором в сновидении сидят волки. Сон связан с кастрационным комплексом. У старого волка портной оторвал хвост. Лисьи хвосты у волков в сновидении являются, вероятно, компенсацией за эту «бесхвостость».

Почему в этом сне пять или шесть волков? На этот вопрос не находилось ответа, пока я не засомневался, правда ли эта страшная картинка относится именно к сказке о Красной Шапочке. Эта сказка дает повод только к двум иллюстрациям – ко встрече Красной Шапочки с волком в лесу и к сцене, когда волк лежит в чепчике бабушки в ее кровати. За воспоминанием о картинке должна, следовательно, скрываться какая‑нибудь другая сказка. Тогда пациент вспомнил, что такой сказкой может быть сказка «Волк и семеро козлят». В сказке есть число «шесть», потому что волк пожирает только шестерых козлят, а седьмой прячется в ящике. В этой сказке встречается также и белое, потому что волк мукой выбеливает себе ногу, после того как козлята при первом посещении узнают его по серой лапе. Впрочем, в обеих сказках много общего. В обеих есть пожирание, взрезание живота, извлечение съеденных, замена их тяжелыми камнями, и, наконец, в обеих злой волк погибает. В сказке о козлятах встречается и дерево. После обеда волк укладывается спать под деревом и храпит.

Этим сном я должен буду заняться еще в другом месте, благодаря особому обстоятельству, и подробнее истолковать и оценить его. Это первый кошмарный сон, сохранившийся в детских воспоминаниях пациента, содержание которого в связи с другими снами, последовавшими вскоре после этого, а также с известными событиями детства сновидца, будит совершенно исключительный интерес. Здесь мы ограничиваемся указанием на отношение сновидения к двум имеющим много общего между собой сказкам – «Красная Шапочка» и «Волк и семеро козлят». Впечатление от этих сказок выразилось у ребенка в форме настоящей фобии, связанной с животными, отличающейся от других подобных случаев только тем, что страшное животное было не слишком легко доступным объектом для восприятия (вроде лошади и собаки), а знакомо лишь по рассказам и из книжки с картинками.

В другой раз я подробно изложу, какое объяснение имеют эти фобии и какое значение следует им приписывать. Пока замечу только, что это объяснение очень подходит к главному характеру, который носил невроз сновидца в более позднем возрасте. Страх перед отцом был сильнейшим мотивом его заболевания, и амбивалентная установка ко всякому заместителю отца господствовала во всей его жизни, как и в его поведении во время лечения.

Если волк был у моего пациента только первым заместителем отца, то возникает вопрос, имеют ли сказки о волке, который пожирает козлят, и о Красной Шапочке своим тайным содержанием что‑либо другое, чем инфантильный страх перед отцом[89]. У отца моего пациента была, кроме того, особенность «ласковой брани», которую проявляют многие в обращении со своими детьми, и угроза в шутку: «Я тебя съем» – в первые годы, вероятно, не раз была произнесена, когда строгий отец, играя, ласкал своего маленького сына. Одна моя пациентка рассказала мне, что оба ее ребенка никак не могли полюбить дедушку, потому что, играя с ними, он их часто пугал тем, что вскроет им животы.

Оставим в стороне все, что в этой статье предвосхищает использование сновидения, и вернемся к его ближайшему толкованию. Хочу заметить, что это толкование составило задачу, разрешение которой растянулось на несколько лет. Пациент рассказал свой сон очень рано и скоро согласился со мной, что за этим скрывается причина его детского невроза. В период лечения мы часто возвращались к сновидению, но только благодаря самостоятельной работе пациента. Он всегда подчеркивал, что два момента сновидения произвели на него самое сильное впечатление: во‑первых, полное спокойствие и неподвижность волков и, во‑вторых, напряженное внимание, с которым они на него глядели. Удивительным ему также казалось то длительное чувство реальности, которым закончился сон.

С этого последнего мы и начнем. Из нашего опыта с толкованием сновидений нам известно, что этому чувству реальности нужно придавать определенное значение. Оно убеждает нас в том, что нечто в латентном содержании сновидения имеет право считаться воспоминанием действительности, т. е. что сновидение имеет отношение к событиям действительности, которые на самом деле имели место, а не только разыгрались в фантазии. Разумеется, речь может идти только о реальности чего‑либо, что на самом деле нереально; например, убеждение, что дед действительно рассказал историю про портного и волка или что ему, сновидцу, действительно читали вслух сказки про Красную Шапочку и семерых козлят, никогда не могло быть заменено чувством реальности более длительным, чем сновидение. Сновидение как будто намекало на событие, реальность которого подчеркивается особенно в противоположность нереальности сказок.

Если в качестве содержания сновидения предполагать нереальную, т. е. ко времени, когда приснился сон, уже забытую сцену, то эта сцена должна была иметь место в очень раннем детстве. Сновидец так и говорит: «Мне было тогда три, четыре, самое большее – пять лет». Мы можем прибавить: и этот сон мне напомнил что‑то, что должно быть связано с еще более ранним периодом.

Для понимания содержания этой сцены следует остановиться на том, что сновидец подчеркнул из явного содержания сновидения: моменты внимательного разглядывания и неподвижности. Мы, разумеется, ждем, что этот материал воспроизводит в каком‑нибудь искажении нереальный материал, может быть, даже искаженный в смысле полной противоположности.

Из сырого материала, который дал первый анализ с пациентом, можно было также сделать несколько выводов, которые удалось вплести в искомую связь. За упоминанием об овцеводстве можно было искать доказательства его сексуальных исследований, которые он проводил, удовлетворяя тем самым свои интересы, во время своего посещения стада овец совместно с отцом, но при этом также должны были иметь место и намеки на страх смерти, потому что много овец погибло от мора. То, что в сновидении было ярче всего – волки на дереве, – прямо вело к рассказу деда, в котором не могло быть ничего другого, возбуждающего сновидение, как только связь с кастрационным комплексом.

Впоследствии из первого неполного анализа сновидения мы заключили, что волк является заместителем отца, так что в этом первом кошмарном сне проявился страх перед отцом – страх, который с того времени мучил его всю жизнь. Такой вывод сам по себе, правда, еще не был обязателен. Но если в результате предварительного анализа мы сопоставим то, что удается вывести из данного сновидцем материала, то у нас имеются приблизительно следующие отрывки для реконструкции.

Реальное событие (относится к очень раннему возрасту): разглядывание – неподвижность – сексуальные проблемы – кастрация – отец – что‑то страшное.

Однажды пациент стал пытаться толковать свое сновидение. «Место сновидения, о котором я рассказывал такими словами: “вдруг окно само распахнулось”, не совсем прояснено относительно окна, у которого сидит портной и через которое в комнату впрыгивает волк. Оно должно означать: “вдруг открываются глаза”. Следовательно, я сплю и вдруг просыпаюсь, при этом что‑то вижу: дерево с сидящими на нем волками». Против этого ничего нельзя было возразить, но это можно было использовать в дальнейшем. Внимательное разглядывание, приписываемое в сновидении волкам, оказывается, нужно перенести на него самого. Тут в главном пункте сна имело место превращение в свою противоположность. Превращением было также и то, что волки сидели на дереве, между тем как, по рассказу деда, они находились внизу и не могли влезть на дерево.

Если в таком случае и другой момент, подчеркнутый сновидцем, искажен превращением в свою противоположность, тогда вместо неподвижности (волки сидят совершенно неподвижно, глядят на небо и не трогаются с места) должно наблюдаться движение. Он, следовательно, внезапно проснулся и увидел перед собой сцену, заключающую в себе какое‑то движение, которое он рассматривал с напряженным вниманием. В одном случае искажение состоит в замене субъекта объектом, активности – пассивностью, «быть рассматриваемым» вместо «рассматривать», в другом случае – в превращении в свою противоположность: спокойствие вместо подвижности.

Дальнейший шаг вперед в понимании сновидения составила появившаяся внезапно мысль: дерево – это елка. Теперь он уже знал, что сновидение появилось перед самым Рождеством, в ожидании сочельника. Так как день Рождества был также и днем его рождения, то появилась возможность с точностью установить время сновидения и произошедшего в связи с ним изменения его душевного состояния. Это было накануне дня его рождения на четвертом году жизни. Он заснул в напряженном ожидании того дня, когда должен был получить двойные подарки. Нам известно, что ребенок при таких условиях легко предвосхищает исполнение своих желаний в сновидении. В сновидении, следовательно, было уже Рождество, содержание сновидения показывало ему предназначенные для него подарки, которые висели на дереве. Но вместо подарков оказались волки, и сон закончился тем, что им овладел страх быть съеденным волком (вероятно, отцом), и тогда он прибег к помощи няни. Знание его сексуального развития до сновидения дает нам возможность восполнить пробел в сновидении и объяснить превращение удовлетворения в страх. Среди образующих сон желаний сильней всего, вероятно, было желание получить сексуальное удовлетворение, которого он тогда добивался от отца. Силе этого желания удалось освежить давно забытые следы воспоминаний о сцене, которая могла ему показать, какой вид имело сексуальное удовлетворение, доставляемое отцом, и в результате появился испуг, отчаяние перед исполнением этого желания, вытеснение душевного движения, выразившегося в этом желании, и он обратился в бегство от отца к не представляющей опасности няне.

Значение этого срока – Рождества – сохранилось в указанном воспоминании о первом припадке ярости, явившейся следствием неудовлетворенности рождественскими подарками. Воспоминание соединило правильное с неправильным; оно не могло быть верным без всяких изменений, потому что, согласно часто повторяемым показаниям родителей, его «испорченность» обратила на себя внимание уже после их возвращения осенью, а не на Рождество; но самое существенное во взаимоотношении между недостаточным любовным удовлетворением, яростью и Рождеством сохранилось в воспоминании.

Но какой образ мог вызвать действующую в ночное время сексуальную тоску и так сильно отпугнуть от желанного удовлетворения? Судя по материалу анализа, этот образ должен был соответствовать одному условию: подходить для того, чтобы обосновать убеждение в существовании кастрации. Страх кастрации становился в таком случае двигателем для аффекта. Тут я подхожу к месту, где мне приходится придерживаться хода анализа. Боюсь, это будет в то же время и тем местом, где читатель перестанет мне верить.

В ту ночь из хаоса бессознательных следов воспринятых впечатлений оживилась картина коитуса между родителями при не самых обыкновенных и благоприятных для наблюдения обстоятельствах. На все вопросы, которые могли быть связаны с этой сценой, постепенно удалось получить удовлетворительные ответы благодаря тому, что этот первый сон в течение лечения возвращался с бесконечными изменениями и в повторных изданиях, которым анализ давал желаемое объяснение. Так, выяснился сперва возраст ребенка во время этого наблюдения, а именно – около полутора лет[90]. Он страдал тогда малярией, припадок которой наступал ежедневно в один и тот же час[91]. С десятилетнего возраста он был подвержен временами депрессивным настроениям, начинавшимся после обеда и достигавшим наибольшей силы к пяти часам. Этот симптом сохранился еще и во время аналитического лечения. Возвращающаяся депрессия заменяла тогдашний припадок лихорадки и слабости; пятый час был временем наибольшего повышения температуры, или увиденного соития родителей, или же оба срока совпадали[92]. Вероятно, именно вследствие этой болезни он находился в комнате родителей. Эта подтвержденная свидетелями болезнь заставляет нас перенести упомянутое событие на лето и вместе с тем предположить, что ребенок, родившийся на Рождество, мог быть возраста около полутора лет. Он спал, следовательно, в комнате своих родителей в своей кроватке и проснулся, вследствие повышающейся температуры, после обеда, может быть, около пяти часов, отмеченных позже депрессией. Это согласуется с предположением о том, что действие происходило в жаркий летний день, если допустить, что родители, полураздетые[93], прилегли отдохнуть после обеда. Когда он проснулся, он стал свидетелем трижды повторенного[94]coitus a tergo[95], мог при этом видеть вагину матери и пенис отца и понял значение происходящего[96]. Наконец, он помешал общению родителей, и позже будет сказано, каким именно образом.

В сущности, ничего необыкновенного в этом нет, и не производит впечатления дикой фантазии тот факт, что молодая, несколько лет тому назад поженившаяся супружеская пара после полуденного сна в жаркую летнюю пору предается нежному общению и не обращает при этом внимания на присутствие спящего в своей кроватке полуторагодовалого ребенка. Я полагаю, что это скорее нечто банальное, повседневное, и предполагаемое положение при соитии не может повлиять на наше мнение. В особенности если из имеющегося материала не следует, что соитие всякий раз производилось в положении сзади. Одного раза было достаточно, чтобы дать зрителю возможность сделать наблюдения, которые были бы почти невозможны при другом положении любящих. Содержание самой сцены не может, поэтому, быть доказательством того, что она не заслуживает доверия. Сомнение в вероятности содержит в себе три пункта: то, что ребенок в возрасте полутора лет в состоянии воспринять такой сложный процесс и с такой точностью сохранить его в бессознательном, во‑вторых – что последующая, дошедшая до понимания обработка воспринятого таким образом впечатления возможна в четыре года, и, наконец, что можно осознать подробности такой сцены, пережитой и понятой при подобных обстоятельствах[97].

Позже я более тщательно исследую эти и другие сомнения; уверяю читателя, что я не менее, чем он, критически отношусь к допущению такого наблюдения у ребенка и прошу его вместе со мной решиться пока поверить в реальность этой сцены. Сперва продолжим изучение этой первичной сцены по отношению к сновидению, к симптомам и к истории жизни пациента. Мы проследим в отдельности, какое действие произвело содержание сцены по существу и одно из ее зрительных впечатлений в частности.

Под последним я понимаю положение родителей, которое он видел: вертикальное мужчины и звероподобное, на четвереньках – женщины. Мы уже слышали, что перед тем, как у него появились навязчивые страхи, сестра пугала его картинкой из сказок, на которой волк был изображен в вертикальном положении, с выдвинутой вперед задней лапой, протянутыми вперед передними лапами и навостренными ушами. Во время лечения он не пожалел трудов на поиски в антикварных магазинах, пока не отыскал книжку сказок из своего детства и не узнал пугавшую его картинку – иллюстрацию к сказке «Волк и семеро козлят». Он полагал, что положение волка могло ему напомнить положение отца во время «первичной сцены». Эта картинка, во всяком случае, стала исходным пунктом дальнейшего развития страха. Когда он на седьмом или восьмом году жизни однажды узнал, что завтра к нему придет новый учитель, он в ближайшую ночь увидел этого учителя во сне в виде льва, который с громким рыканьем приближался к его кровати в положении волка на той картинке, и опять проснулся от страха. Фобия, связанная с волком, была тогда уже преодолена, у него поэтому появилась возможность выбрать себе нового зверя как предмет страха, и в этом позднем сновидении он узнал в учителе заместителя отца. Каждый учитель в более поздние годы его детства играл ту же роль отца и приобретал влияние отца как в позитивном, так и в негативном смысле.

Судьба дала ему особенный повод освежить свою фобию волка в гимназическое время и сделать лежавшее в ее основе исходной точкой тяжелых комплексов. Учителя, преподававшего в его классе латынь, звали Вольф (волк). С самого начала он стал его бояться; однажды учитель его жестоко выбранил из‑за глупой ошибки‑оговорки, допущенной при переводе, и с тех пор он уже не мог освободиться от чувства парализующего страха перед этим учителем, страха, который вскоре перенесся на других учителей. Но и случай, при котором он ошибся в переводе, не был свободен от внутренних конфликтов. Он должен был перевести латинское слово «filius» (сын) и перевел его, употребив французское слово «fils» (сын) вместо соответствующего слова на родном языке. Волк все еще оставался отцом[98].

Первый преходящий симптом (passagere Symptom)[99], который появился у пациента во время лечения, относился еще к фобии волка и к сказке о семерых козлятах. В комнате, где происходили первые сеансы, находились большие стенные часы – против пациента, лежавшего отвернувшись от меня на диване. Я обратил внимание на то, что он время от времени поворачивался ко мне, смотрел на меня очень дружелюбно, как будто старался умилостивить меня, и затем переводил взор на часы. Я полагал тогда, что этим он выражает свое сильное желание поскорей закончить сеанс. Долгое время спустя пациент напомнил мне эту игру своей мимики и объяснил ее мне, рассказав, что самый молодой из семерых козлят спрятался в ящике стенных часов, между тем как шестеро остальных его братьев были съедены волком. Ему хотелось тогда сказать: «Будь добр со мной. Можно ли мне тебя не бояться? Ты меня не сожрешь? Может, мне спрятаться от тебя в ящике от часов, как тот самый молодой из козлят?»

Волк, которого он боялся, был, несомненно, проекцией его отца, но страх перед волком был связан с условием вертикального положения. На основании своих воспоминаний он с полной определенностью утверждает, что изображения волка, как в сказке «Красная Шапочка», не испугали бы его, если бы волк, к примеру, лежал в кровати, а не шел на всех четырех лапах. Не меньшее значение имело положение, в котором он, согласно нашей реконструкции первичной сцены, видел женщину; но это значение осталось ограниченным в сексуальной области. Самым замечательным явлением в его любовной жизни по наступлении зрелости были припадки навязчивой чувственной влюбленности, которые наступали и вновь исчезали в загадочной последовательности, развивали в нем колоссальную энергию даже в периоды заторможенности и овладеть которыми было совершенно не в его власти. Полную оценку этой навязчивой любви я должен отложить вследствие особенно ценной связи ее с другими моментами, но здесь могу указать, что она была связана с определенным, скрытым для него условием, узнать о котором удалось только во время лечения. Женщина должна была занять положение, какое в первичной сцене мы приписываем матери. Крупную, бросающуюся в глаза попо он с юных лет воспринимал как самую привлекательную прелесть женщины; соитие сзади почти не доставляло ему наслаждения. Критическое соображение вполне оправдывает возможное здесь возражение, что такое сексуальное предпочтение, оказываемое задним частям тела, составляет общий характер лиц, склонных к неврозу навязчивости, и не оправдывает объяснения, приписываемого особенному впечатлению, имевшему место в детские годы. Оно входит в состав анально‑эротического предрасположения и относится к тем архаическим чертам, которыми отличается эта конституция. Coitus a tergo, more ferarum[100]можно ведь филогенетически рассматривать как более старую форму. Мы вернемся к этому пункту в дальнейшей дискуссии, когда приведем материал, касающийся бессознательных условий его любовного чувства.

Теперь продолжим рассмотрение отношений между сновидением и первичной сценой. Согласно теперешним нашим ожиданиям, сон должен был представить ребенку, радующемуся исполнению своих желаний к Рождеству, картину сексуального удовлетворения отцом в том виде, в каком он это наблюдал в той первичной сцене, что и стало образцом собственного удовлетворения, которое он желал получить от отца. Но вместо этой картины появляется материал истории, незадолго до того рассказанной дедом: дерево, волки, «бесхвостость» и сверхкомпенсация в виде пушистых хвостов означенных волков. Здесь у нас не хватает связи, ассоциативного моста, который ведет от содержания первичной сцены к истории о волке. Эта связь создается опять‑таки только этим положением. Бесхвостый волк предлагает другим в рассказе деда взобраться на него. Эта деталь вызвала в воспоминаниях картину первичной сцены. Таким путем материал первичной сцены мог быть заменен материалом из истории о волке, и при этом одновременно двое родителей могли быть заменены по желанию несколькими волками. Ближайшее превращение содержания сновидения состояло в том, что история о волке приспособилась к содержанию сказки о семи козлятах, позаимствовав у нее число «семь»[101]. Превращение материала: первичная сцена – история о волке – сказка о семи козлятах – является отражением развития хода мыслей во время образования сновидения: тоска по сексуальному удовлетворению отцом – понимание связанного с ним условия кастрации – страх перед отцом. Полагаю, что кошмарный сон четырехлетнего ребенка только теперь ясен вполне[102].

После всего вышесказанного я могу лишь вкратце оста‑новиться на патологическом влиянии первичной сцены и на тех изменениях, которые пробуждение этой сцены вызвало в его сексуальном развитии. Проследим только то действие, которое нашло себе выражение в сновидении. Позже выяснится, что не одно сексуальное течение произошло от этой первичной сцены, а целый ряд течений, прямо‑таки расщепление сексуальной жизни. Далее мы должны будем принять во внимание, что оживление этой сцены (я нарочно избегаю слова «воспоминание») имеет то же действие, как если бы это было настоящее переживание. Сцена действует спустя некоторое время, и за это время – в промежутке между полутора и четырьмя годами – она не потеряла своей нежности. Может быть, мы в дальнейшем найдем признаки того, что определенное действие она оказала уже в то время, когда была воспринята, т. е. начиная с полутора лет. Когда пациент погружался в ситуацию первичной сцены, он высказал следующее самонаблюдение. Раньше он полагал, что наблюдаемое происшествие представляет собой акт насилия, но этому не соответствовало выражение удовольствия, которое он видел на лице матери; он должен был признать, что дело тут идет об удовлетворении[103]. Существенно новым, что дало ему наблюдение над общением родителей, было убеждение в действительном существовании кастрации, возможность которой уже раньше занимала его мысли (вид обеих девочек, пускавших мочу, угроза няни, объяснение гувернантки, данные ею конфеты, воспоминание о том, что отец палкой разбил на куски змею). Ибо теперь он видел собственными глазами «рану», о которой говорила няня, и понял, что существование ее является необходимым условием для общения с отцом. Он не мог уже смешивать ее с попо, как при наблюдении над маленькими девочками[104].

Сновидение закончилось страхом, и он успокоился не раньше, чем к нему подошла няня. Он, следовательно, бежал от отца к ней. Страх был отказом от желания сексуального удовлетворения отцом, стремление к которому ему было внушено сном. Формулировка страха «быть съеденным отцом» была только, как мы услышим, регрессивным превращением желания иметь общение с отцом, т. е. быть им так удовлетворенным, как мать. Его последняя сексуальная цель, пассивная установка к отцу, подверглась вытеснению, ее место занял страх перед отцом в форме фобии перед волком.

А каковы двигательные силы этого вытеснения? Судя по всему, такой силой могло быть только нарциссическое генитальное либидо, которое из опасения за свой мужской орган воспротивилось удовлетворению; необходимым условием казался отказ от этого органа. В нарциссизме он почерпнул то мужество, с которым противился пассивной установке по отношению к отцу.

Теперь же обращаем внимание на то, что в этом пункте изложения мы должны изменить нашу терминологию. Во время сновидения он достиг новой фазы в сексуальной организации. До сих пор сексуальные противоположности выражались для него в активном и пассивном. Со времени соблазнения его сексуальная цель была пассивной, выражалась в желании дотрагиваться до своих гениталий; затем, благодаря регрессии на прежнюю ступень анально‑садистской организации, превратилась в мазохистскую, в желание быть избитым и наказанным. Ему было безразлично, достигнет ли он этой цели у мужчины или женщины. Не принимая во внимание различия полов, он перешел от няни к отцу, требовал от няни, чтобы она касалась его органа, и желал спровоцировать отца на наказание. При этом гениталии во внимание не принимались; в фантазии о том, чтобы его били по пенису, нашла себе выражение связь, скрытая благодаря регрессии. Активирование первичной сцены в сновидении снова привело его обратно к генитальной организации. Он открыл вагину и биологическое значение мужского и женского. Он понял теперь, что активное равнозначно мужскому и пассивное – женскому. Его пассивная сексуальная цель должна бы теперь превратиться в женскую, получить выражение «чтобы отец совершил над ним половой акт» вместо «чтобы отец бил по гениталиям или по попо». Эта женская цель подвергалась теперь вытеснению, и ее пришлось заменить страхом перед волком.

Здесь мы должны прервать обсуждение его сексуального развития, до тех пор пока на эту раннюю стадию его истории не прольется новый свет из более поздних стадий. Для оценки «фобии волка» мы еще прибавим, что волками стали и мать, и отец. Мать стала кастрированным волком, который позволил другим взобраться на себя, отец превратился в волка, который взбирался. Но мы слышали, как он уверял, что его страх относился только к стоящему волку, т. е. к отцу. Далее мы должны обратить внимание на то, что страх, которым закончился сон, имел прообраз в рассказе деда. В этом рассказе кастрированного волка, который позволил другим взобраться на себя, охватывает страх, как только ему напоминают о его «бесхвостости». Похоже на то, как будто в процессе сновидения он отождествил себя с кастрированной матерью и воспротивился этому в вполне правильном убеждении: «Если ты хочешь получить удовлетворение от отца, то должен, как мать, согласиться на кастрацию; но я этого не хочу». Итак, явный протест мужественности! Однако уясним себе, что сексуальное развитие случая, подлежащее сейчас нашему изучению, страдает для нашего исследования тем недостатком, что протекает с нарушениями. Сначала на него производит решительное влияние соблазнение, а затем его нарушает сцена наблюдения коитуса, которая впоследствии действует как второе соблазнение.

Дата добавления: 2015-09-27 | Просмотры: 494 | Нарушение авторских прав