АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Ориентация на пациента. 5 страница

Практически у всех этих авторов мы находим мысль о том, что привычный смысл термина «нор­мальный» должен быть пересмотрен. Обычно под «нормальным» понимают «среднестатистический» или «часто встречающийся». Но в современном об­ществе мы часто можем встретить издерганных, оз­лобленных, непоследовательных людей. Похоже, что в наше бурное время патология стала занимать ме­сто нормы, но самим страдающим людям от этого не легче.

Другой смысл слова «нормальный» — традиция, сложившиеся стереотипы поведения, которые счи­таются нормальными. С точки зрения социума, нор­мально подчиняться общественному мнению, даже если оно по существу не право, нормально действовать по шаблону, нормально проявлять агрессию, страдать комплексом вины и делать еще массу ве­щей, которые не приносят человеку ничего, кроме личностной деградации.

Оба смысла слова «нормальный» не указывают нам на здорового счастливого человека. Они вооб­ще ничего не говорят нам о качествах и возможно­стях человека, о характеристиках его природы. В противовес этому гуманистическая психология, ста­вя вопрос о «нормальном, здоровом человеке», го­ворит о его природе.

Природа человека характеризуется здесь как от­крытая для развития и самосовершенствования, для воплощения в жизнь всех лучших задатков и спо­собностей. Для А. Маслоу здоровье человека предпо­лагает самоактуализацию, К. Хорни называет это самореализацией, Э. Фромм — продуктивностью.

Здоров и нормален оказывается только тот, кто не замкнут в себе, не бежит от жизни, не спеленут сетью страхов и тревог, заставляющих его цеплять­ся за других или за свое иллюзорное убежище. Здо­ров человек, открытый миру, коммуникации, са­мопостижению. Только тот вполне нормален, кто, оставаясь самим собой, тем не менее, не страшится перемен, смело смотрит в глаза времени, живет пол­ноценно и радостно и строит, по возможности, доб­рые и гармоничные отношения с окружающими его людьми. Власть не кружит ему голову, самоуниже­ние не привлекает его, у него нет охоты мучить дру­гих и мучиться самому. По-настоящему здоровый нормальный человек легко действует согласно ситуации, свободно меняет стратегии, но при этом бла­горасположен и бескорыстен в своем отношении к миру, т.е. достаточно морален.

В психологически здоровом индивиде, которым, по идее, может стать всякий невротик, желающий исправить свою жизнь, должны быть сбалансиро­ваны, по крайней мере, три пары моментов.

Самосохранение — развитие.

Самосохранение — важнейшая задача человека, не выполняя ее, он просто не сможет жить. Такие чувства, как страх, тревога, опасения, упреждаю­щая агрессия, различные стратегии самоограждения от возможных физических и психических травм — нормальные механизмы, обеспечивающие способ­ность выжить.

Однако, если переживания и установки, связан­ные с самосохранением, становятся доминирующи­ми, человек перестает развиваться. Он тратит все свои силы либо на глубокую оборону, либо на напа­дение, объектом которого становится предполагае­мый противник. Не меньше, чем самосохранение, человеку необходимо развитие: совершенствование своих сил, невозможное без взаимодействия с дру­гими, риск при встрече с новыми событиями и об­стоятельствами, моменты самоиспытания. Развитие происходит только в преодолении, а всякое преодо­ление — будь то альпинистский поход, отстаива­ние новых научных идей или политическая деятель­ность — требуют смелости, гибкости и стремления к пониманию партнеров. Новая любовь или дружба тоже несут в себе риск — тебя могут не принять! — но без подобных новых отношений жизнь становит­ся скудной и бедной.

Только подвижное равновесие стремления к са­мосохранению и стремления к развитию обеспечи­вает психологическое здоровье.

Приспособление — самоактуализация.

Глупо было бы утверждать, что человеку не надо приспосабливаться к миру. Человек должен в опре­деленном смысле «плыть по течению», чтобы могу­чий поток жизни и социальных событий не смёл его. Все мудрецы прошлого — от даосов до Спинозы и Гегеля — говорят нам о том, что надо подчиниться великой Необходимости, которая выражена, в том числе, в реальном устройстве общества, культуры, в ее законах, нормах и ценностях. Говоря словами К. Маркса, человек не может жить в обществе и быть свободным от общества. Он просто-таки вынужден считаться с объективными условиями, которые дик­туют ему ряд строгих поведенческих запретов и мо­рально-психологических повелений.

Именно поэтому традиционная психология счи­тала нормальным того индивида, который хорошо приспособлен к общественной жизни. Подобная лич­ность не «выпадает из ряда», она функциональна и не создает лишних проблем. Правда, внутреннее са­мочувствие человека оказывается при этом не слиш­ком значимо. Поломай себя, но приспособься! Загу­би свои таланты, но не противоречь окружению! Ле­чить невротика означало «привести его к общему знаменателю» с другими людьми. Но достаточно ли этого для здоровья и счастья?

Очевидно, нет, на что обратили внимание Э. Фромм и А. Маслоу. Само по себе приспособление лишь об­тесывает индивида по социально-заданной мерке, жесткой матрице, а матрица эта вовсе не совершен­на. Во все времена общество было жестоко, автори­тарно, исполнено пороков. Оно и сегодня подавляет таланты и поддерживает посредственность, одобря­ет ложь и холопство, нередко третируя самостоя­тельность и честность. Именно поэтому человек не должен останавливаться лишь на фазе приспособ­ления. По возможности, не вступая в острый конф­ликт с окружением, он, тем не менее, должен стремиться развить все лучшие, заложенные в нем потенции. Самоактуализация — вторая сторона ме­дали, без которой каждый из нас рискует остаться всего лишь безликой марионеткой чужих мнений и манипуляторских действий.

Самоактуализация — проявление индивидуаль­ных, неповторимых способностей — дает индивиду возможность ярко воспринимать реальность, устанав­ливать с нею свои собственные, а, значит, комфорт­ные взаимоотношения. Выбираясь из-под груды жест­ких внешних норм, человек становится естественным и спонтанным, он приобретает внутреннюю автоно­мию и свободу, смотрит на вещи свежим взглядом, оказывается способен на высокие мистические пере­живания и на истинную демократичность в общении. Он морален, но терпим и не теряет чувства юмора. Самоактуализированный человек не боится быть ори­гинальным, не боится быть самим собой.

Гармоничное соотношение свободы и зависимо­сти, уважения к установлениям культуры и к собственным потенциям дает нам в итоге здоровое и радостное существо, способное бесконфликтно реа­лизовывать свои уникальные черты и таланты. Реализм — способность к творчеству. Несомненно, здоровый человек должен смотреть на жизнь реалистически, без самообмана, пустых грез и иллюзий, вызванных желанием убежать от действительности. Здоровый человек не станет дур­манить себя алкоголем и наркотиками, бежать в призрачный мир бесконечных медитаций, уходить в фантазии о несуществующем. Он обитает в эмпи­рической реальности, подчиняется законам обыден­ного мира, слегка просвещенного наукой, им руко­водят практические цели, которых он добивается со страстью и упорством.

Однако реализм человека не должен быть фото­графическим натурализмом, плоским и скучным фиксированием повседневных хлопот. «Слишком большой реализм» ведет к бесполетности, обыден­щине, а затем к глубокой скуке и депрессии. По­этому здоровый нормальный человек нуждается не только в трезвом взгляде на жизнь, но и во взгляде поэтическом, фантазийном, мечтательском. Момент творчества, проникающий во все пласты повседнев­ности — от простого общения до созидания новых произведений искусства и новых открытий, — по­истине делает человека человеком, дает ему кры­лья, открывает для него новые перспективы, ста­вит перед ним неведомые прежде цели.

Умело соблюдаемая мера между «реализмом» и «творческим началом» делает нас поистине счаст­ливыми.

Итак, для того чтобы мы были здоровы и счаст­ливы, нужно довольно много. Кое к чему готовы приобщить нас психотерапевты.

Однако всегда ли им удастся правильно оценить проблему пациента и дать ему в руки верную нить? Не получает ли страждущий взамен одних проблем — другие, которые ничем не лучше предыдущих?

2. ХРЕН РЕДЬКИ НЕ СЛАЩЕ, ИЛИ «МИЛАЯ ЖЕНЩИНА» НА ПРИЕМЕ У ПСИХОТЕРАПЕВТА (оглавление)

Среди посетителей психотерапевтов большой про­цент составляют «Милые женщины», т.е. женщи­ны в возрасте от тридцати пяти лет и старше. Сре­ди них немало одиноких, разведенных, столкнув­шихся в семье и на работе с конфликтами, которые они не в состоянии разрешить собственными сила­ми. Многие из них могут быть названы, пользуясь образным языком психотерапевта Э. Берна, «лягуш­ками», так как считают себя неудачницами, хотя и бунтуют против подобного положения дел.

Такие женщины чувствуют, что не могут влиять на обстоятельства, так как их собственный характер очень мешает им в этом. Они как бы притягивают неблагоприятные ситуации, постоянно находятся в состоянии депрессии, неуверенности, мечутся как подростки, не будучи в состоянии ни в чем найти опору. В какой-нибудь особо острый момент друзья подсказывают такой нервной и измотанной подруге: «A сходила бы ты к психотерапевту...» И она идет, чтобы найти уверенность и покой, чтобы обрести лучшее «Я» и гармонизировать мир вокруг себя. Одна­ко на этом пути — пути, связанном с изменением жизненных установок и перекройкой сознания, — ее поджидают серьезные опасности.

Чтобы для нас были более очевидны трудности женщины средних лет, пожелавшей в столь зрелые годы найти новое «Я», обратимся к опыту некоей «Милой женщины» с проблемами. По совету зна­комых она пришла спасаться от самой себя в пси­хотерапевтическую группу Профессора N, именуе­мого дальше просто Профессор и получившего сре­ди коллег прозвище Неистового Интерпретатора (разумеется, психоаналитических идей). «Милая женщина» эта недавно отметила сорокалетний юби­лей. Она действительно мила, интеллигентна и по­хожа как две капли воды на любую из героинь рас­сказов Виктории Токаревой. Т.е. это наша, родная, российская женщина, которая очень поздно вышла замуж и очень рано развелась, одна растит ребен­ка, приспосабливается к коммерческим структурам, где ее пока регулярно объегоривают, читает все еще не вымершие толстые литературные журналы и в свои сорок мечтает о принце на белом коне. Принц, разумеется, не едет. Денег мало. Сына в детском саду колотят все кому не лень. А папа с мамой по­могают, но недостаточно, потому что живут в дру­гом конце города. И вот она идет к психотерапевту, чтобы мир не был таким невозможно черным и что­бы можно было выжить без принца.

Она идет и согласна платить, пусть даже регу­лярно занимая и отдавая долги, лишь бы выбрать­ся из хронической депрессии, сжиться с которой до конца невозможно.

Что говорит ей врач? Что говорит ей психотера­певтическая группа, в которую она попала? Не обя­зательно прямо, но на языке метафор, взглядов, всей атмосферой занятия? Они говорят ей: «Мы сделаем тебя такой, как нужно. Тебе сам черт будет не брат. Ты станешь свободной от всех вериг, которые наве­сила на тебя прошлая жизнь. И если все другие тебя не поймут, то это неважно. Главное, что мы-то тут друг друга понимаем! Мы — посвященные. Мы живем правильно, а они все там, на улице — не­правильно. Ты теперь — наша. Ты познаешь науч­ную истину». Эта манипуляция, которая, как и вся­кая манипуляция, начинается с утверждения «един­ственности истины» и третирования непосвященных (или же, напротив, попытки обратить их в свою веру).

Первый шаг, который требуется совершить, это признать, что вся предшествующая жизнь была про­жита неправильно. «Я жила не так. У меня был неверный взгляд на мир». Это акт, характерный для любого обращения в новую веру. Отвергнуть себя вчерашнего, перечеркнуть былой опыт, кото­рый только что казался незыблемым и единственно возможным. «Я должна научиться жить по-ново­му, отказаться от прежних иллюзий, разжать бы­лые зажимы, развязать те гордиевы узлы, которые, казалось, можно лишь рубить», совершить новое психологическое рождение, прийти в мир без шор, которые наросли за десятилетия, увидеть действи­тельность в сиянии ее первозданной чистоты. Сама по себе такая задача не содержит ничего плохого. Она гуманистична, очистительна. Однако сколько прекрасных задач было не реализовано в силу не­уклюжести исполнителей, их чрезмерной прагма­тичности либо «святой простоты»!

Итак, отмена прошлого опыта, его ценностное переосмысление могут быть разными. Очевидно, прежде всего ставится задача увидеть корни своих негативных впечатлений о мире, понять исток стра­даний, к которым, конечно же, не сводилась вся предыдущая жизнь.

Переоценка личного прошлого требует переки­нуть мост между минувшим и грядущим, которое мыслится как радикальное обновление. Но пафос негативации бывает очень силен, жажда освобож­дения от тяжелого состояния заставляет человека становиться экстремистом по отношению к своему же прошлому, и если психотерапевт недостаточно внимателен, недостаточно тонок, то он получает па­циента, перечеркнувшего самого себя. Человека, ко­торый видит в своем вчерашнем дне одну черноту, и становится жестким и несправедливым. Он не выз­доравливает, потому что продолжает страдать. Само признание того, что большую часть своей жизни ты «бездарно погубил», способно вызвать самую чер­ную меланхолию. Но сразу ставится вопрос (очень характерный для нашей отечественной мысли!): «Кто виноват?» Не может быть, чтобы признание собственного сознания «кривым зеркалом» обошлось без поиска виновника. И психоаналитическая тео­рия его находит. По концепции Э. Берна, это урод­ливый жизненный «сценарий», который дается ра­стущему ребенку его родителями.

«"Сценарий", — пишет Э. Берн, — это искусст­венные системы, ограничивающие спонтанные твор­ческие человеческие устремления... Сценарий — как бы "матовый экран", который многие родители по­мещают между ребенком и окружающим миром (и самим собой) и который ребенок, вырастая, обере­гает, держит в целости и сохранности... "Марсиа­нин" (так Э. Берн называет человека, способного на "незашоренный взгляд". — Авт.) в состоянии про­тереть запотевшие стекла и поэтому видит немного лучше» (Берн Э. Люди, которые играют в игры. М., 1988. С. 337. 107). Берн перечисляет целый ряд неблаго­приятных жизненных «сценариев». Он дает им на­именования: «Розовая шапочка, или Бесприданни­ца», «Сизиф, или Начни сначала», «Маленькая мисс Бетти, или Меня не испугаешь!» и др. Все это «сце­нарии неудачников, обрекающие их носителей на тяжкие мытарства, пьянство, самоубийство, неуст­роенную жизнь. Кроме типичных «сценариев», Берн приводит множество примеров конкретных роди­тельских запретов и указаний, изуродовавших жизнь детей и определивших их жизненный путь до самой старости. Таким образом, вина за неудач­но сложившуюся жизнь детей так или иначе при­писывается родителям. Вольно или невольно они оказываются «роком» своих отпрысков, так как «сценарий», по Берну, — вещь труднопревосходимая, даже если ты начнешь вести себя «наоборот», то все равно будешь плясать от своего «сценария», как от печки или метаться между «сценарием» и «антисценарием». Теория Э. Берна, его «сценарный анализ» очень популярны сейчас в психотерапев­тической среде и широко применяются.

«Милая женщина», пришедшая к Профессору, таким образом, очень скоро узнает, что, во-первых, она никогда по-настоящему не жила, а во-вторых, что виноваты в этом ее родители. Как ведет она себя в этой ситуации? Сначала погружается еще глубже в пучину собственного неблагополучия и от­чаянно чернит все дни своего детства, юности и молодости. Все это было «неистинно». Она никогда не могла расковаться, всегда была зажата, в ее про­шлом не было ни одного светлого луча. Ее невкусно кормили, дарили плохие подарки и во всем сковы­вали ее свободу. Не исключено, что нечто подобное порой случалось, но теперь, в воспоминании, про­шлый дискомфорт приобретает вселенский масштаб и начинает заслонять горизонт. Ей не так меняли пеленки и внедряли в голову комплексы строгими указаниями. Постепенно «Милая женщина» свире­пеет и переходит от жалости к самой себе к ярости по доводу родителей. Поскольку ее родители живы и здоровы, то вполне можно высказать им свое «на­кипевшее». И чуть раньше или чуть позже это не­пременно происходит. Теперь уже старшее поколе­ние получает солидную порцию упреков и обвине­ний в «неверном воспитании» (а теперь вы еще и сына моего уродуете, да-да-да!!!). Соответственно ба­бушка укладывается в постель с сердечным при­ступом, дед кричит сакраментальную фразу: «Сама родила, сама и воспитывай!», ребенок залазит под диван и оттуда воет обиженный. После этого все долго дуются, ходят, поджав губы. «Милая женщина» окончательно утверждается во мнении, что «все мои беды от них». Зло порождает зло.

Вот одна из сцен, разыгрывающихся в семье, куда проник указующий перст самодовольного Про­фессора, не утруждающего себя подробностями и нюансами.

Хорошо, если «Милая женщина» начала читать сама. Правда, теперь она отдает этому почти все свободное время, играя сама с собой в описанную тем же Э. Берном игру «Психиатрия». Она сравни­вает свои детские впечатления с тем, что описано в умных книжках, копается в своем прошлом так и эдак, ищет комплексы у всей родни до седьмого ко­лена и часами корпит над схемами, изображающи­ми собственные «субличности» (к странным маги­ческим терминам «жертва» и «избавитель» привык­ли уже все знакомые). Однако, читая книжки, она вычитывает в них то, что было плохо донесено до нее интеллектуальным гуру. Кроме того, чтение раз­ной литературы помогает думать самостоятельно, что, в общем то, не предусмотрено терапией «груп­пового давления».

Так, читая и размышляя, можно обнаружить, что родительское программирование все же не та­кая всепоглощающая вещь, как она представлена у Э. Берна. Объяснять родительскими предписания­ми, заложенными еще в детстве, все неудачи своего взрослого существования, — это просто бежать от ответственности перед самим собой, стараться сва­лить свою долю вины на другого. Ж.-П. Сартр счи­тал, что бессознательное, истерические припадки, необузданные страсти — это только крупный розыгрыш, где мы ставим спектакль перед собой и перед другими с целью отказаться от тяготящей нас свободы. Вполне вероятно, Сартр слишком радика­лен, и человек достоин более мягкого и снисходи­тельного обращения. Однако другой автор — психи­атр и психотерапевт Виктор Франкл, в гуманизме которого нет причин сомневаться, подчеркивает нашу фундаментальную свободу по отношению к обстоя­тельствам: «Что же касается среды, то и здесь обна­руживается, что и она не определяет человека. Вли­яние среды больше зависит от того, что человек из нее делает, как он к ней относится. <...> Человек — это меньше всего продукт наследственности и окру­жения: человек в конечном счете сам решает за себя!»

Именно поэтому дико выглядит сорокалетняя женщина, которая горько пеняет собственной ма­тери на «неверный "сценарий", заложенный до пяти лет». А ты, голубушка, что делала последующие тридцать пять?

Но дело не только в том, что индивид сам волен в любой момент начать работать над самим собой и менять те жизненные ориентиры, которые стано­вятся препонами на пути его развития. Даже если предположить, что в силу арефлексивности, отсут­ствия волевых качеств или же по невежеству чело­век никогда не трудился над своим внутренним «Я», он все равно, осознав детские истоки обид, не дол­жен никого упрекать. Упрек — продолженное стра­дание. То самое «порождающее зло», о котором мы уже говорили. Выздоровление состоит в том, чтобы прощать. Эта идея подробно разработана в психоте­рапевтическом учении Луизы Хей. Следуя высказанным ею аргументам в пользу прощения, наш оте­чественный врач, представитель направления ин­тегральной психотерапии Э. Цветков пишет: «Мы ругаем и наказываем себя так же, как ругали и наказывали нас наши родители. Мы любим себя таким же образом, как нас любили, когда мы были детьми. Однако я не ругаю своих родителей за это. Мы все жертвы жертв, и они (наши родители) не могли научить нас тому, чего сами не знали. Спро­сите своих родителей об их детстве, и вы лучше их поймете, и если вы будете слушать с состраданием, вы поймете происхождение их страха и их отноше­ние к жизни. Люди, которые "причиняли вам стра­дание", были так же испуганы, как и вы сейчас».

«Сценарный анализ», если он проводится, оче­видно, должен быть построен так, чтобы он сразу учил прощать (хотя это очень, очень непросто). Ро­дители — живые или уже ушедшие — должны быть приняты человеком, несмотря на весь «негатив», который они, быть может, привнесли своими вос­питательскими усилиями. Приняты и прощены. А вместе с этим реабилитировано и вновь высвечено все то доброе и хорошее, что непременно было в нашем прошлом. Только так возможен выход из тьмы.

Второй бастион после родительского программи­рования, который пожелал взять приступом Неис­товый Интерпретатор, — это коллективистские ус­тановки сознания, связанные с понятием долга. Кстати, именно они нередко и составляют ядро ро­дительской «программы», под которой сгибается впечатлительная душа. Свобода от них — залог успеха. «Ты слишком зависишь от других! Они давят на тебя! Ты служишь другим и забываешь о себе! Не будь игрушкой общества! Не будь марионеткой семьи! Будь собой!»

Ах, если бы, если бы точно знать, что это такое — быть собой? Преклоняюсь перед теми, кто доподлин­но знает свое истинное, неподдельное, аутентичное «Я»!

Идея истинного «Я» и самоценности свободного самостоятельного проявления — центральный пункт психоанализа. Особенно ярко он представлен в ра­ботах Э. Фромма. Фромм показывает, как люди стра­шатся свободы и как бегут от нее, ибо она несет с собой одиночество и страх. В то же время свобода для Фромма — наивысшая ценность. В отъединен-ности от других, силой своего собственного ума и чувства решает взрослый человек все свои пробле­мы. На мой взгляд, фроммовский панегирик свобо­де в какие-то моменты вообще выводит нас за пре­делы человеческих отношений. Нечто над-, сверх­человеческое светится в индивиде, способном на абсолютную стойкость по отношению к миру, на умение не опираться душой ни на кого, кроме как на самого себя. Вот этот рационалистический, ро­мантический идеал свободного «Я», выбирающего свой свободный путь из наличных альтернатив, и кладется в основу конкретной работы с сознанием конкретных людей. Не удивительно, что в ходе раз­номастных интерпретаций он (как и другие пересе­кающиеся с ним в ходе практики течения) претер­певает вульгаризацию, обрастает такими прочтениями, против которых, несомненно, возражал бы сам автор.

Рассмотрим ряд тезисов, которые вынесла «Ми­лая женщина» с лекций уважаемого Профессора. В силу некоторых обстоятельств она так и не воп­лотила их в жизнь до конца, в то время как ее подруги по несчастью продвинулись в этом значи­тельно дальше, что не всегда имело благополуч­ный конец.

Первый тезис Профессора гласил: «Любите себя». Но как? В теории на сей счет есть разные, порой диаметрально противоположные мнения. Так, на­пример, М.М. Бахтин искренне считал, что невоз­можно любить себя так же, как другого. Просто потому, что я — не другой. Я дан себе изнутри, а он — извне. Я дан себе открытым, он — завершен­ным. Его тело я вижу целиком, а свое — никогда, только в зеркале. Потому и не станешь сам себя обнимать и целовать.

Фромм подходит к вопросу с другой позиции. Для него любовь — это активное желание развития и счастья любому живому существу, в том числе и самому себе. Это также знание себя, забота о себе. Эгоизм, с точки зрения Фромма, — это недостаточ­ность любви к себе, проявление скрытой враждеб­ности к собственному «Я». Истинная любовь к себе связана с такой же равной по силе любовью к дру­гим: с желанием им счастья. Примерно в таком же духе высказывается и Луиза Хей. Она считает, что многие наши беды и физические болезни — от не­любви к собственной персоне. Нужно принять себя, полюбить, хвалить и прощать. Нужно создавать условия для развертывания всех своих сил и качеств, такое самоотношение будет вознаграждено стори­цей.

Честно говоря, мне все-таки кажется, что, при­меняя термин «любовь», и Фромм, и Л. Хей говорят о доброжелательности, благоволении, самопринятии и достоинстве, но совсем не о любви. По крайней мере, в русском языке термин «любовь» носит интенсивностную окраску, он говорит о глубоком и страстном переживании, о неодолимом тяготении к другому, всегда — к другому, к тому, что не есть я сам. «Любовь к себе» по-русски может быть также выражена словом «себялюбие», а здесь негативный смысл прослеживается вполне однозначно. Именно поэтому, когда психотерапевт в группе призывает «любить себя», то вольно или невольно на некото­ром бессознательном культурном уровне это выгля­дит как «наплюй на других».

«Я буду любить себя», — принимает решение «Милая женщина» и со следующего дня просто на­чинает вести себя как завзятая эгоистка. Возмож­но, желание «наплевать на всех» и так подспудно созревало в ней, возможно, она действительно утом­лена заботами и устала выполнять долг — роди­тельский, материнский, профессиональный, но те­перь она получила официальное право его не вы­полнять. Высокая наука сообщила нашей бедной пациентке, что можно и нужно жить, не затрудняя себя заботами о других, потому что чувство долга отягощает, расстраивает нервы и отнимает время. Как мантру, повторяет утром и вечером наша «Ми­лая женщина»: «Я никому ничего не должна». Психотерапевт сказал, что если эту формулу успешно ввести в подсознание, то и тягот никаких не будет. Ибо мы сами создаем мыслями свою жизнь: когда ты думаешь, что никому ничего не должен, то про­блемы исчезают как по мановению волшебной па­лочки. Ты становишься вольным, как ветер, и в прямом смысле слова гуляешь сам по себе.

Магическая формула «Я люблю себя и никому ничего не должен» создает у человека иллюзию ав­тономности и свободы по отношению ко всему и всем, с чем он был связан до сих пор. Подчерки­ваю, именно иллюзию, причем очень опасную, как всякая неадекватность. Ибо давая мнимую и вре­менную картину благополучия, она порождает но­вые коллизии и конфликты, существующие совер­шенно объективно или, если хотите, интерсубъек­тивно, что в данном случае одно и то же.

Доверчивая пациентка (которую теперь вряд ли назовешь такой уж милой!) точно следует указани­ям своего гуру. Она больше не убирает в квартире, не готовит обеда, не помогает ребенку учиться чи­тать. Она не покупает маме лекарств, то и дело под­водит своих друзей и не слишком старается на служ­бе. На все упреки (которые, конечно же, начинают­ся сыпаться как из рога изобилия) цепенеет и отвечает: «Я никому ничего не должна. Не мешай­те мне искать себя. Вы сковываете мою свободу». Ее решение «не давать слабины» по отношению к «долгу» покоится на уверенности, что именно «долг» был запрограммирован ей родителями и испортил всю предыдущую жизнь, поселив в душе вечную тревожность и озабоченность. (Впрочем, стоит ли пенять на родителей, если даже Хайдеггер в каче­стве основного «экзистенциала» человеческого бы­тия назвал Заботу?)

Милая женщина теперь постоянно погружается в интенсивный самоанализ, ходит в сауну, в бас­сейн и на шейпинг, регулярно посещает Профессо­ра, подпитываясь у него уверенностью в своей пра­воте, и поначалу почти не замечает, как трагичес­ки рвутся все ее связи с самыми близкими людьми. С теми немногими, кто действительно ее любит и готов помогать ей молча, относясь как к больной и моля Бога о выздоровлении от «поисков себя».

Но, если процесс «активной любви к себе» слиш­ком затягивается, неизбежны объяснения, сцены и скандалы, взаимные обвинения и разрывы. Умень­шается и так не слишком большое «поле любви», то, которое и держит нас в бытии. Согласитесь, жут­ковато общаться с человеком, который регулярно сообщает тебе, что ничего тебе не должен?

Таким образом, сбывается то, что регулярно явно или неявно напевает пациентке группа: теперь ее действительно никто не понимает, кроме посещаю­щих групповые занятия Профессора. Стали чужи­ми родители, ребенок, друзья. Все чего-то хотят от нее, свободной женщины, все насилуют ее личность своими претензиями. Только там, в группе, она — человек, там ее единомышленники, такие же сво­бодные и независимые личности, умеющие правиль­но любить себя. И поэтому привязанность к Про­фессору и группе становится болезненной, развива­ется зависимость, лекции и тренинги действуют как наркотик. Группа — единственный сегмент «истинной реальности». Обретение «свободы от долга» обо­рачивается «свободой от человеческих отношений», «свободой от свободы жить и действовать самостоя­тельно».

Самый страшный брак психотерапии — патоло­гически зависимый пациент.

Читатель может задать мне вопрос: так что же, не надо любить себя? Надо изводить себя непомер­ным грузом обязанностей? Света белого не видеть и губить собственное здоровье? Конечно, нет! Чело­век должен беречь себя и заботиться о себе. Но это не исключает, а предполагает заботу и о других. Собственно, коррекции должно подвергаться не «чувство долга» а его патологическая форма, когда озабоченность становится болезненной, губительной. Когда она совершенно не отвечает реальной ситуа­ции и выступает как никому не нужное терзание. Вот эта «эмоциональная суета» и должна по идее нивелироваться терапией. В книге «Как перестать беспокоиться и начать жить» Дейл Карнеги дает целый ряд здравых практических советов на эту тему: не позволяйте пустякам сокрушать вас; счи­тайтесь с неизбежным; установите ограничитель на ваше беспокойство; не пытайтесь пилить опилки; не сводите счеты; делайте из всякого лимона лимо­над. Карнеги — сугубый практик, он прекрасно по­нимает, что нельзя не выполнять своих внутрен­них и внешних обязанностей, просто надо научить­ся делать это без истерики. Человек, который перестает вникать в жизнь близких и участвовать в ней, пилит сук, на котором сидит, и с треском упадет. Боль окажется реальной. К сожалению, разуха­бистая психотерапия слишком часто переходит грань между снятием излишней напряженности в ходе вы­полнения естественных для любого человека дел и областью тех глубинных убеждений, на которых стро­ится вся осмысленная жизнь. Коррекции подверга­ются не «болезненная часть нашего Я», а фундамен­тальные эмоционально-нравственные структуры, не­обходимость и правомерность которых доказана всем историческим развитием человечества и обоснована мировой философией.

Дата добавления: 2015-12-15 | Просмотры: 550 | Нарушение авторских прав