АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Вечером в клубе

«Таким образом, суммируя все сказанное, можно сказать, что алкоголь неблагоприятно действует на все органы и системы организма».

Сегодня Зеленин за все время пребывания в Круглогорье впервые надел белую, накрахмаленную еще в ленинградской прачечной рубашку и новый галстук с горизонтальными полосками. Он выступал с докладом «Алкоголь – разрушитель здоровья» в устном журнале, который ежемесячно устраивался в клубе. Доклад никуда не годился. Это был тот тяжелый случай, когда, как говорится, нет контакта между лектором и аудиторией. Слушатели сначала добродушно похихикали, а потом застыли в вежливом оцепенении. Даже Егоров, сидевший в первом ряду, несколько раз подносил руку к лицу, пытаясь скрыть зевоту. Зеленин бубнил по бумажке все быстрее и быстрее. Скорей бы кончить это позорище.

– В борьбу с алкоголизмом должна активно включаться общественность! – с жалким пафосом выкрикнул он последнюю фразу, вытер платком горевшее лицо и спросил: – Вопросы будут?

– Сам-то, доктор, совсем не употребляешь? – пробасили из зала.

Послышался смех. Зеленин растерялся. Зачем-то снял очки и, близоруко щурясь, пролепетал:

– Я... умеренно... и если повод, так сказать.

Зал загрохотал. Люди смеялись беззлобно, даже как-то облегченно, словно радуясь, что вот человек выполнил скучную обязанность, отбарабанил что-то по бумажке и снова стал самим собой.

– Повод найти можно, – прогудел бас, – заходи, пунчику тяпнем.

В третьем ряду вскочила сухопарая женщина, жена больничного кучера Филимона.

– Извиняюсь, конечно. Вы говорили, излечимый он, алкоголь-то?

– Да-да, алкоголизм излечим.

– Полечили бы вы, Александр Дмитриевич, мужика моего. Совсем совести лишился, ни мне, ни детям жизни не дает. Я уж ему говорю: стыдись, ирод, хоть ты и при коняге, а ведь тоже медицинский работник!

– Тут нужно добровольное согласие, Анна Ивановна. Я со своей стороны гарантирую успех.

Зеленин сошел с эстрады и сел в первом ряду около Егорова.

– Жалко я выглядел, Сергей Самсонович? Да брось, не утешай.

– Суховато, Саша. Ну ничего, первый блин... Лиха беда начало и так далее. Не унывай.

Он вдруг захохотал:

– А вот бы Филимона вылечить! Посильнее любого доклада подействует.

– А что? Надо попробовать.

– Вряд ли получится. Он мужик идейный.

– На этом мы закрываем последнюю страницу нашего журнала. Приступаем к танцам, – светским тоном объявила с эстрады редактор устного журнала, учительница средней школы.

– Вот это дело! – опять прогудел знакомый Зеленину бас.

В это время в толпе у дверей послышался грохот. Даша вздрогнула и быстро просунула свою руку под локоть Зеленину. Пальцы ее судорожно сжались. Раздвинув толпу, на середину зала вышел в сопровождении товарищей Федька Бугров. Он расставил ноги в хромовых сапогах, смятых в гармошку, и повел мутным взглядом вдоль стен. Из-под низко натянутой на глаза кепочки-«лондонки» набок свисала золотистая челка. Шевелилась гладко выбритая, юношески округленная челюсть, елозила в зубах мокрая папироска. На Федьке был синий костюм отличного бостона. Распущенная «молния» голубой «бобочки» открывала ключицы и грязноватую тельняшку. Все эти детали Зеленин заметил отчетливо, потому что Федька довольно долго стоял на месте, молча созерцая толпу и покачиваясь. Давно уже играла музыка, но никто не танцевал. Наконец Федька улыбнулся и медленно направился прямо к Зеленину.

– Здорово, врач, – сказал он, прикладывая два пальца к козырьку кепочки, – давно не видались. С того самого моменту, как меня по твоему указанию в симулянты записали.

Зеленин молчал, с ужасом чувствуя, что его вновь охватывает отвратительное ощущение трепещущей жертвы перед лицом палача.

– А ты, я смотрю, стильный малый, – хохотнул Федька и легонько подбросил пальцем зеленинский галстук. Затем он улыбнулся Даше. – Дашутка, парле ву франсе, сбацаем танго?

– Нет, – сказала Даша, крепче вцепляясь в руку Зеленина.

– Чего там! – заорал Федька, схватил ее за плечи и, оторвав от Зеленина, потащил в центр зала.

Здесь он облапил ее правой рукой за спину, левую оттянул предельно вниз и назад и пошел мелкими, томными шажками. Так танцует шпана на ленинградских и загородных площадках. Девушка рванулась было, но Федька держал ее цепко. Его согнутая громадная фигура с широченными плечами и похабно раздвинутыми ногами напоминала паука, поймавшего ненароком бабочку.

Зеленин поправил очки, отчетливо прошагал через весь зал и сильно хлопнул Федьку Бугрова по плечу. Тот мгновенно выпустил девушку и резко обернулся.

– Прошу вас немедленно удалиться, – сказал Зеленин. – Вы пьяны и безобразны.

Федька сделал шаг вперед. Александр невольно отступил.

– Я тебя бить не буду, сука! – процедил Федька. – Чего тебя бить? Загнешься еще. Я тебе шмазь сотворю.

Мускулы Зеленина напряглись. Так, как когда-то учил его Лешка Максимов, он шагнул в сторону, сделал «нырок» и правым боковым ударил Федьку в челюсть.

Такого исхода не ожидал никто. Бугров рухнул на пол. Беспомощно раскинулись по доскам могучие татуированные руки и хромовые сапоги. Кепочка упала рядом безобразно жалким, сморщенным комочком. А над телом поверженного врага встал в заправской боксерской позе длинный доктор из Ленинграда.

Опомнившись, бросились вперед бугровские дружки, но тут уже вмешался в дело Тимоша с компанией. Подгулявшие молодчики бережно и с прибаутками были выставлены на крыльцо. Туда же вынесли обмякшего, бормотавшего что-то несвязное Федьку.

Зеленин усмехнулся:

– Это иллюстрация к моему докладу. Человека в состоянии алкогольного опьянения нокаутировать нетрудно. Теряется чувство равновесия, мозг утрачивает власть над мышцами...

– Господи! За версту теперь чайнуху буду обегать. Чтоб мне век к коню не подойти! Убери с глаз долой проклятое зелье.

– Не думал я, Филимон, что ты такой слабохарактерный. Раз дал согласие – значит, надо лечиться. Нюхай, пей!

Вот уже неделю Зеленин лечил Филимона, вырабатывая у него по методу академика Павлова условный рефлекс отвращения к алкоголю. Филимон, посмеиваясь, лег в больницу. Однако вскоре он надулся важностью, видя, что к нему приковано внимание многих людей. На первом сеансе, когда Филимона после инъекции апоморфина пригласили в дежурку, Зеленин усомнился было в успехе своего предприятия.

При виде стоявшей на столе бутылки у кучера загорелись глаза, губы расползлись в блаженной улыбке.

– Александр Дмитриевич, чего ж ты мне подносишь, а сам ни-ни? Давай за компанию? По методу академика, а? Ну, как хошь.

Он бережно, щепотью, взял стопку, зажмурил глаза и хлестнул в рот сладостной влагой. Но апоморфин сработал безотказно.

Сейчас Филимон, одетый в чистую пижаму, розовый и благообразный, канючил над стопкой водки, как малое дитя над касторкой. Зеленин, олицетворяя собой железную стойкость науки, сидел в прямой позе, отсвечивал очками. Тоскливым оком Филимон поглядывал на стоящий на полу тазик, куда обычно низвергалась высшая фаза его отвращения к алкоголю. Посмотрел в окно. К больнице с озера мчалась подвода с бочкой. На бочке, строго поджав губы, сидела Филимонова женка, Анна Ивановна. На время лечения мужа она осталась «при коняге» и работала самоотверженно.

«Эхма! – подумал Филимон. – Кончил пить, начал обарахляться. Скоплю деньгу – куплю телевизор. Будем с женкой просвещаться. Эх, жизнь степенная!»

В отделе шел обычный трудовой процесс: стучали пишущие машинки, звонили телефоны, кричали и смеялись сотрудники. В коридоре стоял Владька и курил. Максимов подошел к нему:

– Ну, чем порадуешь?

– А! Все то же. Был в управлении. В клинику не отпускают. Приказали продолжать освоение гигиенических установок. «Вы оцените это в плавании, доктор Карпов».

После навигации Максимова перевели с карантинной станции в коммунальный сектор, а Карпова – в промышленный. Кончились бессонные ночи, штормтрапы и морские традиции. Стало скучно. Ходили слухи, что, прежде чем отправиться на суда, молодые врачи должны будут пройти через секторы отдела. Не смешно. Скорее мрачно.

Открылась одна из дверей, и в коридор вышел доктор Дампфер, высокий, сухой старик в морском кителе.

– Алексей Петрович, – позвал он, – хотите немного поработать?

Максимов бросил окурок и вошел вслед за ним в кабинет. Дампфер корпел над годовым отчетом. Приставленные друг к другу столы были завалены папками, справочниками и кипами пустографок.

– Я ведь ничего в этом не понимаю, – сказал Максимов.

– Ничего, разберетесь. Вы сообразительный, – усмехнулся старик.

– А что нужно делать?

– Для начала посчитайте тараканов.

– То есть? – опешил Максимов.

– Ну вы же сами писали в актах, когда обследовали суда: инсекты обнаружены или не обнаружены. Вот вам папка актов, вот списки судов. Просматривайте и отмечайте: где есть тараканы, ставьте крестик, где нет...

– Нулик?

– Правильно. Я же говорю, вы сообразительный.

– Вся премудрость?

– Да.

«Крестики и нулики, – думал Максимов. – Замечательно! Значит, я учил физиологию, биохимию, диалектический материализм, проникался павловскими идеями нервизма для того, чтобы считать тараканов? Здорово! Итак...» Паровая шаланда «Зея» – крестик, буксир «Каменщик» – нулик, водолей «Ветер» – нулик, теплоход «Ставрополь» – крестик...

– Ну как, дело идет? – спросил Дампфер, не поднимая головы от бумаг.

– Просто здорово! – воскликнул Максимов. Все клокотало в нем, хотя он спокойно сидел в кресле и перелистывал акты. «Проклятый старик, канцелярская крыса, знаешь ли ты, что я умею читать рентгенограммы и анализы, что я уже сделал самостоятельно три операции аппендэктомии и даже один раз ассистировал при резекции желудка? Знаешь ли ты, что профессор Гущин нашел у меня задатки клинического мышления? Наконец, знаешь ли ты, что я волнуюсь, когда слушаю музыку или читаю стихи, что я и сам немного пишу? Впрочем, если бы даже ты и знал все это, ты не постеснялся бы заставить меня считать тараканов. Что ты понимаешь в жизни? Что ты видел в жизни, кроме своих бумажек да колоды для рубки мяса?»

– Кажется, вам не особенно нравится эта работа? – вдруг спросил Дампфер.

– Я, между прочим, врач-лечебник, – ответил Алексей, последними усилиями сдерживая бешенство. Вдруг он вспомнил, что точно такое же, как сейчас, чувство было у него, когда тренер предложил ему поиграть во второй команде.

– Да-да, – рассеянно проговорил Дампфер и углубился в бумаги. Через некоторое время он снова спросил: – Вы знаете задачи карантинной службы?

– Чистота! – выпалил Максимов. – Борьба с грызунами, насекомыми и старшими помощниками капитанов. Правильно?

– Задачи карантинной службы – это охрана санитарной границы Советского Союза, – раздельно и торжественно проговорил Дампфер. – Мы пограничники, вы понимаете? Здесь мелочей нет. Одна чумная крыса может нанести больший урон, чем сотня шпионов, переброшенных через рубеж.

– А тараканы к какому количеству шпионов приравниваются? – съехидничал Максимов.

Дампфер коротко, автоматически хохотнул, как человек, которому рассказали очень старый анекдот.

– Я все понимаю, – поспешно сказал Максимов. – Конечно, это важно – карантинная служба. Мне она даже нравится, но...

– Вам нравится носиться на катере по порту и с риском для жизни прыгать по штормтрапам.

– Откуда вы знаете?

– А черновая работа вам не по душе. Зачем же вы тогда пошли на суда?

– Надеюсь, на судне не нужно будет ставить крестики и нулики.

– Вы так думаете? Там вам придется лично гоняться за каждым тараканом. Боюсь, что у вас превратное представление о работе на судах. Некоторые, я знаю, считают эту работу сплошной парти де плезир. Такие люди плохо кончают. А в море, Алексей Петрович, на нас, врачах, лежит полная ответственность за жизнь и здоровье пятидесяти или шестидесяти человек, занятых тяжелым трудом, оторванных от Родины, от своих семей. Вы понимаете эту простую истину? Вы не думайте, что это у меня только теоретические рассуждения. Я сам восемнадцать лет провел в море, шарик наш знаю неплохо.

Он закурил и уставился в окно, словно пытаясь что-то в нем разглядеть. Максимов впервые услышал от него столько слов сразу. Сейчас Дампфер как будто колебался, стоит ли продолжать. Наконец он посмотрел прямо на Алексея и сказал:

– Человеку очень важно понять простейшую вещь – свое значение и назначение в обществе. Тогда у него появится настоящее отношение к труду. Тогда он будет жить полной жизнью. Поясню свою мысль. Все человечество разделено на две части. Для одних день жизни – это полный день, день целиком. Для других из дня вычеркиваются шесть или восемь часов работы. Такие люди начинают ощущать себя только после того, как повесят номерок или распишутся в книге ухода. Прибавьте сюда часы сна. Сколько остается? А жизнь ведь у нас одна-единственная, такая короткая... Молодые часто этого не понимают.

– Молодые понимают, – сказал Максимов, – понимают, что короткая.

Неужели Дампфер позвал его сюда специально для душеспасительных бесед? Похоже на то. Что ж, поговорим!

– На мой взгляд, дело не в продолжительности, а в интенсивности жизни. Спринтер на стометровке расходует энергии и жизненной силы не меньше, чем бегун на дальние дистанции. И если человек, прозябающий на скучной работе...

– Скучной работы у нас нет, – перебил его Дампфер, – есть скучные, или недалекие, или еще не разобравшиеся люди. Разберитесь во всем, поймите свое назначение, проследите до конца цепочку, и любая работа станет вам по душе. Мы все в этом мире связаны и делаем сообща одно дело.

– Очень просто все у вас получается. Пойми, что ты звено в цепочке, и будешь радостно трудиться. Но ведь большинство людей не нашло себя. Вот и получается, что люди работают только для жратвы. А спасение для них – это так называемые посторонние мысли, чувства, ощущения в свободное время. Разве жизнь только работа? Это ханжество – так говорить. Есть другие великолепные вещи: музыка, стихи, вино, спорт, одежда, автомобили...

– Все это создано трудом, – спокойно вставил Дампфер.

–...горы, море, закаты, женщины, – продолжал Максимов.

– Все это недоступно бездельникам, – сказал старик. – Таково мое твердое убеждение. Им только кажется, что они живут на полную катушку, а в конце никто из них не избежит ужасающего холода пустоты.

– А кто вообще его избежит? – выкрикнул Максимов. – Человек подходит к концу и думает: ну, вот и все. И зачем все это было? Что это я делал здесь? Мы философствуем, боремся за передовые идеи, лепечем о пользе общественного труда, строим теории, а в конечном итоге разлагаемся на химические элементы, как растения и животные, которые не строят никаких теорий. Трагикомедия, да и только. В народе говорят: все там будем. Все! И передовики производства, и бездельники, и благородные люди, и подлецы. А где это «там»? Нет этого «там». Тьма. И тьмы нет, тьма – это тоже жизнь. Какое мне дело до всего на свете, если я каждую минуту чувствую, что когда-то я исчезну навсегда?!

– Замолчите! – закричал Дампфер и ударил кулаком по столу. – Мальчишка, хлюпик!

Он вскочил, подошел к окну, встал спиной к Максимову. Видно было, что он что-то ломает в руках. Повернулся и поразил Алексея выражением своих неожиданно ставших громадными глаз.

– Простите меня. Я старик. У меня стенокардия. Я как раз, как вы сказали, смотрю назад. Что это я делал здесь? Я был в частях, штурмовавших Кронштадт, работал в море и на берегу – вот и все. Мне не страшно! Понимаете вы? Я работал для своих детей, и для вас, и для ваших будущих детей. В этом-то и есть наше спасение. Вы представляете, что случилось бы, если бы человечество поддалось панике, какой поддаетесь вы? Дикость, разгул животных инстинктов, алкоголизм, маразм. Я знаю, Алексей Петрович, такие минуты бывают у каждого, особенно в молодости, но человек на то он и человек...

Дверь распахнулась, и появилась сияющая физиономия Карпова.

– А, вот ты где! – воскликнул он. – Иди скорей получай зарплату. Не забыл, что у нас в четыре часа матч с судоремонтниками?

– А ты захватил мои тапочки? – спросил Максимов, торопливо вскочил и скрылся за дверью.

Минут через десять Дампфер увидел в окне обоих друзей. Они промчались, как два рысака, закусивших удила.

«Поговорили, – подумал Дампфер. – Так вот у них всегда, у молодых. Побежал на волейбол и все забыл».

...Дампфер ошибался. Алексей ничего не забыл. После разговора с Дампфером ему стало легче, хотя они оба не сказали всего, что хотели сказать. Он стал ждать весны, мечтать о теплых днях, когда защелкают у причалов флаги, когда он взойдет на борт парохода, и в день прощания прибежит Вера, и все сразу выяснится, и он будет знать. Ведь должен же кончиться когда-то путь через лед и тоску!

Дата добавления: 2015-11-02 | Просмотры: 374 | Нарушение авторских прав