Распределение. К дивану подходит пожилой человек в потертом драпвелюровом пальто и велюровой шляпе.
К дивану подходит пожилой человек в потертом драпвелюровом пальто и велюровой шляпе.
– Ну, орлы, а вы куда собираетесь?
– В Рио-де-Жанейро, – острит Карпов.
Незнакомец спокойно говорит:
– Что ж тут смешного? Можно и в Рио-де-Жанейро. Мне нужны судовые врачи. Есть желающие? Разъяснить? Я начальник медуправления Балтийского морского пароходства. Набираем врачей на суда. Условиями будете довольны. В рейсах двойной оклад плюс валюта. Стол бесплатный. Для ознакомления поработаете несколько месяцев в порту, а потом в путь.
– Куда?! – восклицает Максимов.
– Рейсы самые разные – Индия, Аргентина, есть и поближе – Лондон, Антверпен, Гавр. Ну?
– Согласен! – одновременно выпаливают Максимов и Карпов. Остальные задумываются.
– Полная деквалификация, – говорит Зеленин, – это же полная деквалификация, ребята!
– Ошибаетесь, – обидчиво возражает человек. – На судне надо быть знающим и решительным врачом. Возможны всякие случайности. Недавно один наш врач оперировал ущемленную грыжу в штормовых условиях, в Атлантике. Представляете? Можно и научной работой заниматься. Не удивляйтесь. Чем, например, не тема для диссертации – физиология труда моряков в условиях резкой смены климатических зон? Дело непочатое. Возьметесь за него с огоньком – обещаю всестороннюю поддержку.
– Квартиру даете? – спрашивает Петр Столбов.
– На первых порах общежитие. Прописка постоянная в Ленинграде. Но в перспективе и квартира...
– Ясно. Я согласен.
Незнакомец открывает блокнот.
– Ваши фамилии, орлы? Итак, Максимов, Карпов, Столбов и... Нужен еще один.
– Зеленина запишите! – кричит Максимов и показывает кулак молчащему Сашке.
Человек уходит. Студенты молчат. Зеленин молчит и дымит. Столбов молчит, прикидывает. Максимов и Карпов молчат и остолбенело смотрят перед собой. Все! Где она, судьба Ионыча? Где сытое прозябание в деревенской глуши? Человек в драпвелюровом пальто, словно волшебник в детском спектакле, отдернул шторку, за которой открылась сверкающая водная гладь. Проплыл мираж – пальмы, небоскребы, купола, пирамиды. Вы мечтали о жизни необычайной, насыщенной, интересной? Вы думали, мечты не осуществляются? Напрасно. Получайте входные билеты и бегите в будущее, увлекательное и легкое, как кинофильм. Индия! Аргентина! Двойной оклад! Диссертация! Штормовые условия!
Вдумчивый Сема Фишер с сомнением качает головой. Он не представляет себе жизни вне больничных стен, без утренних обходов и ночных дежурств, без мучительных раздумий над историей болезни. Игорь Пироговский завидует. Амбарцумян не знает, завидовать или не стоит. «Светский человек» Генька Бондарь иронически улыбается. Костя Горькушин возмущается: дурни, полезли в экзотику. Несерьезный народ. Владька Карпов и Леха Максимов – чудилы и стиляги, Столбов только о бизнесе думает, а Сашка-то Зеленин хорош – молчит!
– Жертвенность? Вздор! Дикое слово! Что мы, язычники?
– Ну не жертвенность, так долг. Это тебе понятно?
– Обязанность?
– Нет, братец, именно долг, наш гражданский долг. Чувство своего окопчика.
– Ух, как мне это надоело! Вся эта трепология, все эти высокие словеса. Их произносит великое множество идеалистов вроде тебя, но и тысячи мерзавцев тоже. Наверное, и Берия пользовался ими. Сейчас, когда нам многое стало известно, они стали мишурой. Давай обойдемся без трепотни. Я люблю свою страну, свой строй и, не задумываясь, отдам за это руку, ногу, жизнь, но я в ответе только перед своей совестью, а не перед какими-то словесными фетишами. Они только мешают видеть реальную жизнь. Понятно?
Зеленин с силой ударил кулаком по граниту и вроде не почувствовал боли.
– Ты не прав, Алешка! Мы в ответе не только перед своей совестью, но и перед всеми людьми, перед теми с Сенатской площади, и перед теми с Марсова поля, и перед современниками, и перед будущими особенно. А высокие слова? Нам открыли глаза на то, что мешало идти вперед, – так надо радоваться этому, а не нудить, как ты. Теперь мы смотрим ясно на вещи и никому не позволим спекулировать тем, что для нас свято.
* * *
...Двое стоят, подняв воротники, на ветру. Им пока не много лет, и временами они чувствуют себя совсем мальчишками, но временами в хаосе весеннего разлива они оглядываются назад и смотрят по сторонам и вперед, смотрят вперед, выискивая тропу.
Глава 2
Саша вздохнул:
– А мне послезавтра двигаться в свою тьмутаракань. Последние каникулы, прощайте. Грустно!..
– Да не езди ты туда.
– Как это так?
– А так. Папа Зеленин надевает черную тройку, идет в горздравотдел, идет туда, звонит сюда – и дело в шляпе. Неделя угрызений совести в высокоидейном семействе, а потом жизнь продолжается. Вот и все.
– Не пори чепухи, Алешка.
– Тебе очень хочется ехать?
– Нет! – сердито отрезал Зеленин.
– Еще бы! Ведь ты горожанин до мозга костей, потомственный интеллигентик. Вот Косте Горькушину везде будет хорошо...
– Костя мечтал о своей Волге, а уехал в Якутию.
– Потому что в Якутии двойные оклады и надбавка.
– Нет, не поэтому, – твердо сказал Зеленин.
Максимов повернулся к другу. Тот сидел на железной ступеньке, по пояс высовываясь из воды, белесый, тощий и вдохновенный.
– Мальчик, вернись на землю. Да-да, на земле существуют оклады, простые и двойные, и, кроме того, прописка. Уезжающим в Якутию хоть прописка бронируется. Ты говоришь, что место судового врача перехватили, но Якутия-то осталась!
– Прописка – не приписка. Почему я должен дрожать над ней? Это меня унижает.
– Ну хорошо. Ты же знаешь, что я не только это имел в виду. Ты же будешь в медвежьей дыре, в глухомани, хотя и недалеко от Ленинграда. Якутия все-таки экзотика, просторы...
– Я тебе правду скажу. Никто у меня места не перехватывал. Просто на распределении я услышал, что в этом поселке два года не было врача, и попросил туда назначение.
В сумерках они шагают по шоссе. Как всегда, в ногу. Над курортным районом динамики разносят ухарский голос и торопливое бормотание гитары. В то лето по всему побережью победоносно, как эпидемия, прошел «Мишка, где твоя улыбка?».
Максимов орет:
– Я сойду с ума! Автора бы мне, автора бы!
– Шире шаг! – командует Карпов. – Шумно в строю!
«Все в порядке, – думает Максимов. – Мы шутим. Мы вместе идем на танцы. Нам девятнадцать лет. Эге, уже не то: каждому по двадцать четыре. И в последний раз так, вместе...»
По сторонам, где редеет лес, мелькают огни дач. Трое идут, как всегда, как и раньше, оставляя за спиной картинки постороннего тихого быта. Какая-то решимость сквозит в их движениях. Откуда она? Да нет, просто они идут на танцульки, просто приподнятое настроение, просто каждому всего двадцать четыре года.
…В репродукторе что-то загудело, что-то лопнуло, и потекла изломанная мелодия танго «Кумпарсита».
– Пойдем, что ли? – с жалкой развязностью сказал Бондарь.
Владька многозначительно улыбнулся, Максимов щелкнул каблуками.
– Нет уж, простите, – сказал Зеленин и решительно взял девушку под локоть. Она подняла на него изумленные глаза и пошла вперед, в гущу танцующих. «Что со мной? – подумал Зеленин. – Что со мной происходит?» Синие, темные, как весенние сумерки, глаза смотрели на него вопросительно и ободряюще, смотрели хорошо. Он начал говорить и говорил без умолку, словно боялся, что молчание спугнет девушку. Они кружились, топтались в толпе, смотрели друг на друга, и лишь иногда в поле их зрения попадали громадные ели, уходящие в звездное небо, и лишь иногда сквозь парфюмерные испарения толпы прорывался к ним таинственный ветер залива, и лишь иногда они понимали особое значение этих минут. Они танцевали танец за танцем, а потом спустились с площадки и исчезли.
…В первом часу ночи они лежали на даче в темноте и курили, когда воровато заскрипела лестница под окном и на фоне глубокого прозрачного неба появился контур Зеленина. Звездный свет блестел в его очках.
– Те же и Дон-Жуан! – проворчал Максимов.
– Какая девушка! Ах, какая девушка! – сказал Зеленин, не слезая с окна.
– Ложись спать, Паниковский!
– Целовались? – спросил Владька, пытаясь скрыть зависть.
– С ума сошел! В день первой встречи? Мы говорили. О многом, обо всем. Но, увы, она москвичка и учится в МГУ, а я уезжаю в Круглогорье. Увы!
Дата добавления: 2015-11-02 | Просмотры: 426 | Нарушение авторских прав
|