АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Фундаментальные законы психологического понимания

Пока наше понимание пользуется критериями естественных наук, мы то и дело сталкиваемся с разного рода противоречиями, неясностями и раздражающими случайностями — всем тем, что побуждает нас отбросить процедуру понимания как ненаучную. Но психологическое понимание требует совершенно иных методов, нежели те, которые используются в естественных науках. Все, что доступно психологическому пониманию, характеризуется совершенно иными модусами существования. Методами психологического понимания управляют некоторые общие фундаментальные принципы, которые необходимо четко сформулировать, — если только мы хотим узнать, как именно происходит процесс понимания, что мы можем и чего не можем от него ожидать, где в данной области достижима полнота знания.

Все, что доступно пониманию, имеет определенные свойства, к которым, в соответствии с методологическими установками понимания, следует применить определенные фундаментальные принципы, (а) Доступное пониманию эмпирически реально лишь постольку, поскольку Дано нашему восприятию. С данным положением связан следующий принцип: любое эмпирическое понимание — это истолкование, (б) То, что доступно пониманию в определенный момент времени, составляет часть некоторой связной целостности. Эта целостность, тождественная характерологическому облику личности, определяет смысл и сообщает колорит каждой из своих частей. С данным положением связан следующий принцип: любое понимание осуществляется в рамках так называемого герменевтического круга — то есть мы можем понять частности только исходя из целого, тогда как целое, в свою очередь, может быть понято только через частности, (в) Все, что доступно пониманию, движется в противоположностях; с данным положением связан принцип, согласно которому, с методологической точки зрения, противоположности каждой отдельной пары равно доступны пониманию, (г) Все, что доступно пониманию, будучи наделено реальным существованием, сопряжено с внесознательными механизмами и укоренено в свободе. С данным положением связан принцип, согласно которому понимание не может быть окончательным. Как бы понимание ни прогрессировало с каждым очередным шагом, оно в конечном счете наталкивается на два непреодолимых препятствия — природу и экзистенцию. Незавершенности того, что может быть понято и что постоянно порождает само себя, соответствует неокончательность любого понимания, (д) Любая частность, любой феномен сферы психического — будь то некоторый объективный факт, экспрессивное проявление, интенционально обусловленный содержательный элемент или действие — утрачивает смысл в изоляции и вновь обретает его в контексте соответствующей целостности. С данным положением связан следующий принцип: все психические явления открыты для бесконечных истолкований и переистолкований — вплоть до той точки, где заканчивается понимание как таковое, (е) То, что доступно пониманию, может не только выявляться в психических феноменах, но и быть скрыто в них. С данным положением связан принцип, согласно которому понимание — это либо озарение, либо «разоблачение» того, что скрыто от поверхностного взгляда.

(а) Эмпирическое понимание — это всегда истолкование

«Понятое» эмпирически реально постольку, поскольку оно проявляется в объективных, значащих феноменах экспрессии, деятельности, творчества. Реальность любых доступных пониманию взаимосвязей определяется именно этими явлениями и феноменологически созерцаемыми переживаниями. Правда, доступные пониманию взаимосвязи самоочевидны. Наше психологическое воображение — эта наиболее желанная из всех предпосылок в области психопатологии — в каждом случае воссоздает для нас то, что само по себе оставляет впечатление убедительной картины; но перед лицом психологической реальности все эти картины суть всего лишь гипотезы, нуждающиеся в проверке. Научная понимающая психология тщательнейшим, критически выверенным образом различает понятое эмпирически и понятое на правах некоей очевидной возможности. Каждый шаг по пути понимания связывается с теми или иными объективными явлениями; вместе с тем понимание, несомненно, всегда остается истолкованием — при том, что уверенность в правильности понимания возрастает пропорционально степени ясности и гармоничности истолкования. Возможности иных, новых истолкований никогда не исчерпываются.

Утверждение, согласно которому внутреннее тождественно внешнему (то, что никогда не экстериоризируется, не существует и в качестве внутреннего), верно только для эмпирически познаваемых аспектов психической жизни. Все те граничные области психического, которые на экзистенциальном уровне могли бы обрести некую «чисто внутреннюю» реальность, ускользают от понимания. Чисто внутреннее, не экстериоризированное содержание не выступает в качестве эмпирически обнаруживаемого факта. Но само по себе эмпирическое (наличное) бытие — не абсолют. Доступное пониманию эмпирическое явление — это не что иное, как доступная истолкованию связь между психологически значащими фактами; в качестве эмпирического факта такое явление занимает место лишь в самом поверхностном слое той совокупности свойств, которая составляет человеческую личность.

(б)Понимание осуществляется по «герменевтическому кругу»

Мы понимаем содержание определенной мысли, мы понимаем смысл того инстинктивного «сжатия» телесного существа человека, которое обусловливается страхом перед ударом. Но такое изолированное понимание само по себе неспецифично и не слишком содержательно. Даже самая отдаленная периферия психической жизни человека бывает пронизана воздействием его целостной личности — воздействием, благодаря которому она вписывается в определенный объективный контекст и становится местом пересечения определенных психических мотиваций. Поэтому понимание движется от изолированных частностей к целому; только в свете целого каждая изолированная частность выявляет все богатство своих значений. То, что доступно пониманию, по существу не может быть изолировано. Поэтому не может быть предела накоплению отдельных объективных фактов — того, что составляет исходный пункт любого понимания. Благодаря обнаружению новых значащих фактов любой исходный пункт может открыться нашему пониманию новой смысловой стороной. Мы достигаем понимания благодаря циклическому движению от частных фактов к включающей их целостности и обратно, от обретенной таким образом целостности — к частным фактам. Этот герменевтический цикл постоянно расширяется, тестируя свою истинность и осмысленным образом изменяясь во всех своих компонентах. Окончательная terra firma так и не достигается; есть только целостность в той форме, в какой она была достигнута в соответствующий момент — целостность, существующая как совокупность частных оппозиций.

(в)Противоположности каждой отдельной пары понятны в равной степени

Мы, пожалуй, можем понять чувства, которые человек, ощущающий себя слабым и жалким, испытывает при виде тех, кто способнее, счастливее и сильнее его; мы можем понять, как сильно развиты в этом человеке злоба, ненависть, зависть, месть, — ведь психическая слабость связана с горечью. Но с тем же успехом мы понимаем и противоположное: как человек, ощущающий себя слабым и жалким, может быть откровенен сам с собой, непритязателен, как он может испытывать любовь к тому, чем сам он не является и, в порыве этой любви, творчески осуществить все, что позволяет его ограниченный потенциал; таким образом, пройдя школу нужды и страданий, человек этот может прийти к душевному очищению. Мы понимаем, как отсутствие воли смыкается с упрямством, как сексуальная распущенность может сочетаться с ханжество — но мы понимаем и иные соотношения, прямо противоположные по смыслу. Поэтому, когда налицо один из элементов такой понятной связи — например, распущенность, — мы не можем автоматически заключить о реальности второго ее элемента — например, ханжества.

В области понимающей психологии наиболее серьезные ошибки проистекают из выводов, основанных на мнимой самоочевидности одностороннего понимания, на признании реальности того, что было понято всего лишь в одном из альтернативных аспектов. Исключая из поля своего зрения противоположность, не пытаясь проследить за ней и понять ее, мы тем самым манипулируем реальностью в пользу некоего априорного способа понимания, основанного на произвольном отборе фактов: ведь в этом случае понимание отдельных частностей достигается вне рамок эмпирической целостности. Отсюда следует возможность скорой инверсии понимания, то есть прямо противоположного истолкования одного и того же явления тем же самым психологом. Подобные инверсии понимания, составляющие особого рода «софистику» нашей науки, укоренены в недостаточно ясном усвоении тезиса о равной понятности противоположностей; если только мы действительно хотим понять конкретного, реального человека, нам следует правильно связать наше понимание с совокупностью объективных значащих фактов и данных, почерпнутых из всех сфер его психической жизни.

(г) Понимание не окончательно

Доступное пониманию само по себе не окончательно, поскольку граничит с непонятным, с миром незыблемых данностей, с наличным бытием и экзистенциальной свободой человека. Понимание, будучи соприродно тому, что составляет мир доступных пониманию объектов, также должно быть лишено какой бы то ни было окончательности (к тому же, поскольку понимание — это всегда истолкование, даже богатейший набор значащих фактических данных не может сообщить ему эмпирическую окончательность).

Доступное пониманию укоренено во внесознательных механизмах и данностях — например, в инстинктивных влечениях. Это означает, что понимание должно отталкиваться от чего-то такого, что в принципе не может быть психологически понято. Но исходный пункт, с которого начинается процесс понимания, не имеет раз и навсегда установленной локализации. Саморазвитие понятого содержания сопровождается сдвигами этого исходного пункта; даже когда понимание вплотную придвигается к границам непонятного, это не должно восприниматься как нечто окончательное, ибо, будучи однажды понят, смысл сам расширяет свои границы.

Понимание укоренено в экзистенциальной свободе, свобода, однако, постижима не сама по себе, а только в своих психологически понятных проявлениях. Соответственно, понимание не окончательно, поскольку необходимым образом сопряжено с незавершенностью всего того, что может быть понято во времени. Момент, когда экзистенциальная свобода осуществляет себя во времени, как нечто исторически конкретное, не может быть объективирован. Мы не можем постичь его как факт; но сам по себе он бесконечен, ибо в качестве экзистенциального свершения он представляет собой вечность во времени. Здесь кончается область психологически понятного.

Незавершенный, относительный характер понимания распространяется и на нашу способность предсказывать возможные действия или поведение другого человека. Вообще говоря, предсказания подобного рода отличаются значительной степенью точности; но вовсе не очевидно, что эта точность обусловлена именно пониманием. Если некая последовательность событий уже имела место, есть основания предполагать, что она повторится; эта убежденность либо проистекает из повторяемости нашего опыта, либо укоренена в экзистенциальной надежности коммуникации — в доверии, которое мы испытываем к нашим сотоварищам по судьбе. Такая абсолютная убежденность не тождественна знанию. Возможно, сама по себе она превыше убежденности, проистекающей из знания; но она обладает совершенно иной природой. Она пребывает по ту сторону всего, что может быть точно рассчитано, не подчиняется объективным закономерностям и, в противоположность безжизненной материи, непознаваема.

(д) Бесконечное истолкование

Как мифы, так и содержательные элементы снов и психотических переживаний могут истолковываться бесчисленным количеством разнообразных способов. Новые возможности заявляют о себе всякий раз, как только мы обретаем относительную уверенность в правильности нашего истолкования. Бесконечность любых символических интерпретаций хорошо осознавалась в древности; в науке о мифах эта бесконечность стала основным предметом обсуждения начиная с XVII века, когда Бейль (Bayle) впервые указал на ее фундаментальное значение. Бесконечность возможных интерпретаций была впоследствии отмечена также в связи с истолкованием сновидений и недавними психоаналитическими исследованиями. Это обстоятельство следует признать глубоко закономерным, поскольку оно отвечает самому существу психологического понимания. Понимание и его объект пребывают в постоянном движении. Даже при истолковании событий собственной жизни, в ситуации, когда фактическая сторона сама по себе остается неизменной, смысл фактов для нас меняется или переходит на иные, более глубинные уровни, с точки зрения которых наше прежнее понимание может сохранять свою значимость разве что как нечто предварительное, частичное и поверхностное. То же относится к пониманию мифов, сновидений и содержания бреда. Поэтому, определяя гносеологическую цель, которой мы стремимся достичь через психологическое понимание, мы не должны ориентироваться ни на естественные науки с установленными в их рамках критериями, ни на формально-логические построения. В сфере психологического понимания действуют другие критерии истины — живая наглядность, связность, глубина, богатство структуры. Понимание пребывает в сфере возможного, неизменно выдвигает себя как нечто предварительное и, в разреженной атмосфере того, что мы познаем через понимание, всегда остается одним из многих гипотетических предположений. Правда, оно структурирует объективные значащие факты — в той мере, в какой последние действительно поддаются фиксации в качестве фактов; вместе с тем сообщаемый этими фактами смысл так и остается открытым для беспредельного разнообразия возможных интерпретаций. С другой стороны, по мере накопления эмпирически доступного материала понимание становится все более и более отчетливым и однозначным. Многообразие возможных истолкований само по себе не означает произвольности и неопределенности; оно может означать свободное, гибкое движение в пределах возможного — движение, ведущее ко все большей и большей отчетливости видения.

(е) Понимание — это озарение и «разоблачение»

На практике понимающая психология характеризуется своеобразной двойственностью. Часто она оставляет впечатление деятельности, направленной на разоблачение обманов и, следовательно, отчасти злонамеренной; с другой стороны, в своих позитивных утверждениях, проливающих свет на существенные аспекты бытия, она выступает как источник доброго, целебного воздействия на человека. Оба аспекта принадлежат понимающей психологии на равных правах. В практической жизни, как кажется, на первый план чаще выходит «злонамеренный» аспект: находясь в скептическом или неприязненном расположении духа, мы постоянно принимаем свое видение вещей за нечто вроде изобличающего «видения насквозь». Предполагается, что истина, выявляемая в итоге такого способа понимания, — это изобличение всеобщей лживости. Неотъемлемые от психической жизни оппозиции в рамках такой «злонамеренной» психологии нужны лишь для того, чтобы обратить кажущийся истинным смысл действий, слов или желаний человека в его прямую противоположность. Символическая интерпретация служит обнаружению в любом влечении такого смысла, источник которого кроется в бессознательной, вытесненной низменности человека. Психология «пребывания в мире» сужает пределы человеческого в каждом отдельном индивиде и редуцирует их до масштабов той конкретной среды, в которой проходит его жизнь; согласно этой психологии, человек не может знать выхода из своей среды. Психология инстинктов «разоблачает» все высшие импульсы как проявления скрытых в них элементарных начал. Человек, стремящийся понять себя, оказывается в безнадежной ситуации: его «Я», отраженное, так сказать, в сотнях зеркал, в конечном счете начинает казаться мнимостью, чем-то несуществующим. С другой стороны, понимание, в котором вместо «разоблачения» выдвигается озарение, выступает в качестве позитивной фундаментальной установки. Такое понимание предполагает сочувствующий взгляд на человека; оно стремится к наглядности, к углублению видения, к живому наблюдению за развитием субстанции бытия. «Разоблачающая» психология — это редуцирующая психология; все обнаруживаемые ею факты могут быть сведены к модусу «не более чем…». С другой стороны, «озаряющая» психология способствует позитивному осознанию видимого. «Разоблачающая» психология — это то чистилище, через которое человек не может не пройти, проверяя и испытывая себя, очищаясь и преображаясь. Что касается «озаряющей» психологии, то ее можно сравнить с зеркалом, благодаря которому делается возможным позитивное осознание человеком самого себя, равно как и сочувствующее видение «другого».

Замечания о психоанализе. Фрейдовский психоанализ — это, в первую очередь, беспорядочная мешанина психологических теорий (см. об этом ниже, главку «б» §2 главы 11). Далее, это философское или религиозное движение, играющее важнейшую роль в жизни многих людей (см. главку «е» §3 части VI). Наконец, это разновидность понимающей психологии, и сейчас мы поговорим именно об этом ее аспекте.

1. С точки зрения интеллектуальной и духовной истории психоанализ — это популярная психология. То, что Кьеркегору и Ницше удалось осуществить на высшем духовном уровне, в психоанализе было повторно, и к тому же в искаженной форме, осуществлено на значительно более низком уровне, соответствующем умственному убожеству среднего современного человека и цивилизации большого города в целом. В сравнении с истинной психологией психоанализ — это массовый феномен; соответственно, он охотно позволяет массовой литературе сделать его своим достоянием. Автором практически всех фундаментальных психоаналитических идей и наблюдений является сам Фрейд, между тем как заслуги его последователей, составляющих основную часть движения, весьма скромны.

Утверждать, будто именно Фрейд «первым решительно ввел в медицину категорию понимания в связи с психическими отклонениями… и тем самым противопоставил свою теорию психологии и психиатрии, для которых „душа» так и осталась чуждым понятием», — это значит говорить неправду. Во-первых, понимание такого рода существовало и прежде — пусть даже к 1900 году оно ушло в тень. Во-вторых, воспользовавшись опытом психологического понимания, фрейдовский психоанализ развил его в ложном направлении, тем самым заблокировав возможности воздействия на психопатологию со стороны таких выдающихся людей, как Кьеркегор и Ницше. В итоге психоанализ несет значительную долю ответственности за общее снижение духовного уровня современной психопатологии.

О психоанализе говорят как о потрясающем явлении истины в наш лживый, лицемерный век. Это верно лишь отчасти и к тому же вновь в применении к относительно низкому уровню. Психоанализ стал средством разоблачения буржуазного мира, утратившего религиозную веру и живущего согласно условностям общественного устройства, которое окончательно отказалось от религии и морали и выдвинуло «пол» на роль своего «тайного божества». Но само это разоблачение, будучи неразрывно связано с сексуальностью как неким предполагаемым абсолютом, не менее фальшиво, чем та действительность, против которой оно направлено.

2. Рассматривая психоанализ с точки зрения задач психопатологической науки, следует признать за ним ту заслугу, что в наблюдениях за явлениями психической жизни он всячески интенсифицировал момент понимания. Благодаря тому повышенному вниманию, которое было обращено на мельчайшие, самые незначительные признаки и на явления, прежде остававшиеся незамеченными или считавшиеся несущественными, наше сознание приучилось постигать и истолковывать бесчисленные экспрессивные проявления. Жесты, мимика, ошибки, описки, оговорки, манера говорить, провалы в памяти, а также невротические симптомы, содержание сновидений и бредовые переживания —все это, как предполагается, несет в себе некий смысл, отличный от непосредственно воспринимаемого или входящего в осознанные намерения субъекта. Почти любой содержательный элемент становится символом чего-то иного; согласно фрейдовскому учению, это «иное» есть сексуальность.

У Кильхольца можно найти ряд примеров такой символической трактовки поведения. Старая дева украла у старосты своей деревни молодого бычка и пару солдатских штанов — символы ее сексуальных вожделений. Ночью солдат крадет у своего соседа по казарме кошелек с ключами, который тот носил в кармане брюк; он делает это через несколько часов после безуспешной попытки переиграть соседа в борьбе за благосклонность буфетчицы, и кошелек служит символом его желания отнять у соперника его потенцию.

Следующее описание показывает, как аналогичные «значения» могут переживаться под воздействием отравления гашишем. Испытуемая разорвала предложенную ей сигарету. Это с виду простое произвольное действие имело для нее глубокое значение. С ее точки зрения, сигарета воплощала суть той «роли», которую она должна была играть, превозмогая глубочайшее отвращение. «Сигарета заставляла меня сделаться офицерской женой, и поэтому я разорвала ее». «Все дело было именно в сигарете; она была не символом офицерской жены, а самим ее существом» (Frдnkel und Joel).

С истолкованием связывается фундаментальное ощущение «проникновения за кулисы». Истолкование в психоаналитическом смысле родственно изобличению и требует владения искусством перекрестного допроса, полицейского следствия. В психоанализе, как разновидности понимающей психологии, почти безраздельно господствует эта, по существу, чисто негативная установка на разоблачение. У Юнга она менее очевидна, а у Гейера почти не ощущается (настолько, что сам он не замечает ее в других).

3. Психоанализ придал новый, энергичный импульс развитию внимательного отношения к внутренней истории жизни отдельного человека. Человек становится тем, что он есть, благодаря своим прежним переживаниям. Детство, младенчество, даже внутриутробный период должны играть решающую роль в формировании фундаментальных установок, влечений и существенно важных характеристик личности. Можно сказать, что именно судьба, переживания и потрясения человека в значительной степени объясняют то, чем этот человек сделался в ходе своего развития, что он собой представляет в каждый данный момент времени, как функционируют его соматическая и психосоматическая сферы, чего он хочет, каковы его основные ценности. Психоанализ воспользовался некоторыми верными наблюдениями в качестве исходного пункта для экскурсов в новую, прежде не освоенную область истории детских переживаний; сделанные при этом выводы со стороны кажутся совершенно необоснованными. До определенной степени психоаналитик аналогичен археологу, пытающемуся выявить связи между обнаруженными фрагментами и тем самым восстановить картину древнего мира. Психоанализ предполагает снижение уровня требований к научности исследования. Фрейд это хорошо знал, о чем свидетельствуют его слова: «Если бы мы могли умерить строгость требований, предъявляемых к историко-психологическим исследованиям, это позволило бы нам прояснить некоторые проблемы, которые всегда казались заслуживающими внимания». Таким образом, мы вступаем в мир гипотез, которые не просто не доказаны, но и недоказуемы; будучи простыми спекуляциями, они оставляют любые доступные пониманию феномены далеко позади себя. Это особенно хорошо видно на примере содержательной стороны самого психоаналитического понимания.

4. Содержательность понимания представляет большой интерес, поскольку именно она придает пониманию полноту. Содержание психической жизни отдельного человека понимается в терминах общечеловеческого; последнее, в свою очередь, понимается в терминах истории. Психоанализ стремится овладеть миром доступных пониманию исконных, общих для всего человечества содержательных элементов через истолкование истории духа, а точнее — ранней истории так называемого коллективного бессознательного (Юнг); считается, что последнее, начиная с древнейших времен и до наших дней, оказывает на людей одно и то же влияние. Приведем пример из Фрейда.

В книге «Тотем и табу» (1912) Фрейд впервые изложил свою теорию исторического развития. Согласно этой теории (в дальнейшем разработанной в ряде других работ того же автора), вырисовывается следующая картина: люди первоначально жили маленькими группами, каждая из которых управлялась старейшиной мужского пола; последний вступал во владение всеми женщинами и карал или убивал мужчин более молодого возраста, в том числе и собственных сыновей. Эта патриархальная стадия завершилась восстанием сыновей, общими усилиями победивших и съевших своего отца. В итоге патриархальное племя сменилось тотемистической фратрией («кланом братьев»). Чтобы жить в мире, победившие братья отказались от женщин (ради которых в основном они решились некогда убить отца) и по общему согласию приняли экзогамию. Это привело к установлению матриархальных семей.

Но двойственная эмоциональная установка по отношению к отцам сохранялась у сыновей на протяжении всего дальнейшего развития человечества. Отец был замещен тотемом — животным, которое рассматривалось как предок и хранитель и на которое нельзя было охотиться. Тем не менее раз в год все мужчины сообщества собирались на пир, во время которого животное-тотем — этот объект безусловного почитания во все остальные моменты жизни — расчленялось на куски и съедалось. Это ритуальное повторение отцеубийства стало началом социального порядка, обычаев и религии.

Вслед за установлением фратрии, матриархата, экзогамии и тотемизма началась новая стадия развития, означавшая возвращение к тому, что было вытеснено на прежних стадиях (процесс вытеснения в данном случае вполне аналогичен тому вытеснению, которое происходит в психической жизни отдельного человека). Предполагается (и это предположение имеет определенную ценность), что психический «осадок», накапливавшийся начиная с самого раннего периода человеческой истории, сделался в конце концов устойчивым наследием, которое в каждом очередном поколении не приобретается заново, а лишь пробуждается к новой жизни. Возвращение к вытесненному содержанию проходит через несколько стадий. Начиная с какого-то момента отец вновь становится главой семьи, но его власть, в отличие от власти отца в исконном патриархальном племени, перестает быть безграничной. Животное-тотем заменяется богом. Появляется идея высшего божества. Единый Бог — это возвращение к отцу исконного патриархального племени. Встреча с тем, что в течение длительного времени пребывало вне пределов досягаемости и служило предметом вожделения, поначалу производит потрясающее воздействие, порождает изумление, благоговение и благодарность. Опьянение собственной преданностью Богу — это реакция на возвращение к великому отцу; но одновременно возвращается и прежнее чувство враждебности, которое теперь уже переживается как чувство вины. Святой Павел это пример прорыва, осуществленного человеческой способностью к пониманию: если мы несчастны, то потому, что убили Бога-Отца. Та же мысль скрыта в учении о первородном грехе. Но одновременно приходит и благая весть: наша вина искупается, когда один из нас жертвует жизнью. Жертвенной смертью искупается только убийство, а именно — убийство отца. Но впоследствии христианство, ведущее свое происхождение от «религии Отца», эволюционировало в направлении «религии Сына». Тем не менее христианству пришлось сохранить Отца в качестве одной из значительных, хотя и побочных, фигур.

Это краткое изложение не оставляет сомнения в том, что Фрейд создал рационалистический и психологический «миф», вполне аналогичный всем прочим порождениям мифотворческой фантазии. Его миф содержит в себе меньше эмпирической реальности, нежели мифы древних. Фрейдовский миф — плод очевидного современного безверия; его содержание невероятно убого и рационалистически плоско, но в нем самым настойчивым образом подчеркивается эмпирическая научная ценность всех изложенных выше нелепостей. В то же время, взывая к мифам древности, Фрейд создает вокруг своих плоских, бессодержательных утверждений атмосферу утраченных воспоминаний, таинственности и смутных предчувствий. В век безверия такой образ мышления способен заворожить кого угодно. Во всем этом «мифе» верно лишь следующее: как в первобытной истории, так и в истории жизни отдельного человека, вероятно, происходят какие-то внутренние события, которые никак не поддаются эмпирическому исследованию и объяснению в позитивистском духе, с учетом одних только внешних факторов.

5. Любая понимающая психология — в том числе и психоанализ (в той мере, в какой его также можно считать понимающей психологией) — должна иметь свои границы. Понимание останавливается прежде всего перед следующим непреложным обстоятельством: эмпирическая совокупность характерологических признаков личности врожденна этой личности. Правда, совокупность эта никогда не может быть реализована в полном объеме и не поддается окончательной фиксации. Но понимание останавливается перед ней как перед чем-то непроницаемым и абсолютно неизменным. Люди не рождаются одинаковыми; в каждом из своих многочисленных измерений они могут выказывать самые различные степени исключительности или обычности. Далее, понимание останавливается перед непреложной реальностью органических болезней и психозов, перед тем, что в них есть элементарного. Это есть последняя, решающая реальность — при том, что многие из составляющих ее феноменов, по меньшей мере в отдельных своих содержательных аспектах, кажутся доступными пониманию. Наконец, понимание останавливается перед непреложностью экзистенции: того, чем человек является на самом деле. Психоаналитическое озарение — это ложное озарение. Хотя экзистенция и не открыта для психологического понимания, она позволяет последнему ощутить себя, поскольку ставит перед ним границы там, где начинается нечто, обнаруживающее себя именно через неокончательность, незавершенность понимания. Психоанализ не желал видеть эти границы; он хотел понять все.

Глава 6. Специфические механизмы проявления понятных взаимосвязей.

(а) Понятие внесознательного механизма

В основе всей нашей психической жизни лежат внесознательные механизмы, беспрепятственное функционирование которых служит непременным условием реализации любой доступной пониманию взаимосвязи; но в нормальных условиях мы не задумываемся над этими механизмами. Мы живем генетическим пониманием событий психической жизни; поскольку прямое знание внесознательных механизмов нам недоступно, у нас нет никаких причин специально обращать на них внимание. Над изменениями во внесознательных механизмах нам приходится задумываться только в тех случаях, когда в ходе болезни психологически понятные взаимосвязи угасают или проявляются в какой-либо аномальной форме (например, в форме тех или иных соматических последствий, как при психогенном параличе руки и т. п.); гипотеза об аномальном механизме помогает нам объяснить возникновение таких аномальных связей. К числу важных задач психопатологии относятся поиск и исследование психологически понятных взаимосвязей, вызванных к жизни под действием аномальных внесознательных механизмов; именно этой задаче и посвящена настоящая глава. Сами механизмы недоступны исследованию. Наше генетическое понимание — единственный и притом косвенный путь, ведущий к постижению соответствующего фактологического материала.

Для понимания аномальной психической жизни важно прояснить понятие психического механизма — этого внешнего по отношению к сознанию фактора, обусловливающего возникновение психических явлений и их воздействие на соматические функции. Пока еще никому не удалось описать внесознательные психические механизмы в сколько-нибудь вразумительных соматических или физиологических терминах. Понятие психического механизма, оставаясь чисто теоретическим и психологическим, в лучшем случае помогало внести определенный порядок в многообразие явлений (например, явлений истерии), истинное существование которых иногда отрицалось как врачами чисто соматической ориентации, так и психиатрами интеллектуалистского толка. Исследование механизмов на этих путях не представляется возможным. Мы можем только описать различные способы осуществления психологически понятных взаимосвязей. Все детализированные теоретические построения, пытающиеся обойтись без помощи какого-то, пусть самого общего, представления о внесознательных механизмах, недоказуемы и, насколько мне известно, неплодотворны. Исследования Фрейда — в той мере, в какой их можно считать построениями, воспроизводящими ход событий во внесознательной сфере (а они в значительной степени, особенно в аспекте истолкования снов, являются именно таковыми), — широко открыты для критики. Тем не менее, когда в этих исследованиях обнаруживаются описания действительных психологически понятных взаимосвязей (таких, как некоторые случаи символизации, вытеснения и т. п.), они раскрывают перед нами совершенно новые горизонты. Следовательно, мы должны отвлечься от внесознательных механизмов как общего понятия и попытаться умозрительно восстановить их во всех подробностях для тех исключительных случаев, когда это может принести пользу в смысле упорядочения наблюдаемых фактов (ср., к примеру, понятие психического расщепления [Abspaltung]).

Итак, предмет нашего рассмотрения в настоящей главе — не доступное пониманию содержание само по себе, а способы его реализации вовне с помощью механизмов, сообщающих ему определенную форму. Впрочем, представление внесознательных механизмов через психологически (генетически) понятное содержание лишь вносит порядок в многообразие явлений, но не имеет самостоятельной теоретической ценности. Соответственно, приводимую ниже классификацию нельзя рассматривать как плод последовательной и строгой логической дедукции; отдельные ее разделы частично перекрывают друг друга. Наша задача состоит не в разработке ограниченной по своему охвату (и к тому же заведомо ложной) теории, а в том, чтобы показать, насколько разнообразны наблюдаемые явления.

(б) Психологически понятное содержание и механизмы

В сновидениях и при психотических переживаниях выявляется содержание, которое, будучи вызвано к жизни некоторыми вполне определенными механизмами, само по себе не тождественно каким бы то ни было реально присутствующим в психической жизни и более или менее постоянно действующим факторам. С другой стороны, доступное пониманию содержание психики часто — наряду с соматической болезнью, усталостью, утомлением — выступает в качестве фактора, запускающего эти механизмы в действие. Психические влечения и установки играют определенную роль даже в таком процессе, как засыпание; часто они придают внутреннему вниманию спящего определенное направление: «я хочу, чтобы мне и дальше снилось то-то и то-то» или «я не хочу, чтобы мне это снилось, я хочу проснуться». Человека можно загипнотизировать только при условии, что он сам этого хочет. Во всех психогенных реакциях в качестве решающего фактора, обусловливающего наступление соответствующего состояния, выступает именно психологически понятный аспект переживания.

(в) Универсальные, постоянно действующие механизмы и механизмы, запускаемые в действие определенными психическими переживаниями

Любые реально влияющие на ход психической жизни и доступные пониманию психические взаимосвязи неотделимы от постоянно действующих внесознательных механизмов — таких, как привыкание, память, последействие, усталость и т. п. Кроме того, существуют механизмы, запускаемые в действие доступными пониманию душевными потрясениями и, соответственно, понятные именно в связи с последними; механизмы, о которых идет речь, всегда содержат в себе некий почти неразличимый, но несомненный психологически понятный элемент. Образец понимания таких механизмов можно найти у Ницше:

Инстинктивные влечения, при наличии соответствующей возможности, стремятся к максимально простым и эффективным способам реализации. Но на пути к их реализации возникают противодействия. «Все инстинкты, не разрешающиеся вовне, обращаются вовнутрь… По мере того как возможности разрешения вовне тормозятся, весь наш внутренний мир, поначалу заключенный между двумя оболочками, разрастается, обретает объем, глубину, ширину и высоту». Торможение, о котором здесь идет речь, своим возникновением обязано либо реальной ситуации, либо активному подавлению инстинктов. Но в обоих случаях подавляемые влечения оказывают свое воздействие в измененных формах, а именно:

1. Через обнаружение неадекватного или, во всяком случае, иного (по сравнению с исходным) содержания, благодаря чему удовлетворение влечения наступает в замещенной или символической форме. «Большинство влечений» — за исключением голода — может быть «утолено в воображении».

2. Через разрядку существующих напряжений или настроений, которая избирает для себя неадекватные пути. «Даже душа нуждается в своего рода клоаке, куда она могла бы сбрасывать свои нечистоты. Ради этой цели она использует других людей, реальные жизненные обстоятельства, общественное положение, страну или весь мир». «Злобные замечания, отпускаемые со стороны по нашему адресу, часто не предназначаются специально для нас, а служат внешним проявлением гнева, обусловленного совершенно иными причинами». «Не будучи удовлетворен собой, человек всегда готов обрушить эту свою неудовлетворенность на других». «Способный, но ленивый человек всегда испытывает раздражение, когда его другу удается довести до конца какое-нибудь крупное дело. При этом им движет только зависть; он стыдится собственной лени. Будучи в таком настроении, он критикует сделанное другим — и эта критика обращается в месть, глубоко отчуждающую того, на кого она направлена». Особый вид разрядки — исповедь, «раскрывая себя перед другим, человек избавляется от себя; сознающийся — забывает».

3. Через процесс, который Ницше называет сублимацией. «Строго говоря, в любом действии так или иначе присутствует эгоистический элемент; и, кроме того, не существует абсолютно незаинтересованных точек зрения. Так или иначе, благодаря сублимации создается впечатление, что основной элемент улетучился; он обнаруживается только при наличии крайне обостренной наблюдательности». Ницше говорит о «людях с сублимированной сексуальностью»: «Некоторые влечения — например, половое влечение — благодаря интеллекту приобретают весьма облагороженные формы (любви, молитв, обращенных к Деве и святым, художественного воодушевления; Платон считал, что любовь к знанию и философии — это сублимированное половое влечение). Но, несмотря на это, влечение сохраняет свое исконное, непосредственное действие». «Мера и качество человеческой сексуальности проявляются и на высочайших вершинах его духовности».

Отметим, что Фрейд популяризировал эти мысли в огрубленной, вульгарной форме. Он воспользовался термином «сублимация» ради того, чтобы с его помощью обозначить превращение полового инстинкта в любые формы художественного и научного творчества, деятельности на ниве милосердия и т. п. «Конверсия» в его терминологии указывает на психогенные соматические явления, а «трансформация» — на разнообразные психические явления (такие, как страх), выступающие в качестве своего рода замены сексуальному влечению.

Мы можем легко понять, что, если реальное удовлетворение влечения отсутствует, начинается поиск соответствующей замены, представление о которой уже успело сформироваться в сознании субъекта. Но для того чтобы переживание такого замещающего удовлетворения могло быть достигнуто в действительности, то есть чтобы сублимация действительно имела место, необходимо действие некоторого внесознательного психического механизма. Как действительное облегчение, приносимое исповедью, так и, в особенности, сублимация восходят к чему-то такому, что абсолютно чуждо сознанию. Механизмы подобного рода приводятся в движение только при посредстве каких-то психологически понятных взаимосвязей.

В переживаниях клептомана акт воровства может отождествляться с актом, приносящим сексуальное удовлетворение. Переживание многих невротических явлений сопровождается наслаждением от самих этих явлений. Влечение, заставляющее человека причинять себе боль, сопровождается наслаждением от борьбы с симптомом; такое циклическое движение от одного ложного удовлетворения к другому обусловливает усиление соответствующей симптоматики, что чревато разрушительными последствиями.

(г) Нормальные и аномальные механизмы

Вся доступная пониманию психическая жизнь осуществляется благодаря действию нормальных внесознательных механизмов. Речь об аномальных механизмах может идти в тех случаях, когда ход психических переживаний принимает гипертрофированный или совершенно новый оборот. Границы между нормой и аномалией неопределенны. За норму мы принимаем некий идеальный тип, предполагающий: а) сохранность всего комплекса психических взаимосвязей внутри доступной пониманию личности, б) возможность полноценного самопрояснения через рефлексию и связь с сознательной сферой психики и в) такое состояние сознания, при котором оно всегда поддается безусловному контролю со стороны разума.

Раздел 1

Дата добавления: 2015-11-02 | Просмотры: 509 | Нарушение авторских прав