АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Выключи свет

Дальше: тьма и тишина. Я крутанул палочки, задержал их над головой и с размаху бахнул по тарелкам, а гитара Робби взревела, начиная соло, звучавшее, как змея с передавленным горлом.

ИИИИААААХХХХХ! – раздался еще один выворачивающий кишки вопль, затем болезненное бормотание, невнятная брань.

Бунтарский крик Джима зажег группу. Гитара Робби раз за разом взрывалась риффами, Рей, качая головой, вошел в свой гипнотический транс, и я вел солиста, толкая его на самый край. Всегда - на самый край.

Акустика стала немногим лучше при полном зале, но публика, казалось, боготворила нас. От чего они так прониклись? Им передалось наше ощущение угрозы? Или все дело было в абсурдно высокой сцене?

Что бы это ни было, но когда я наблюдал, как Джим заводит толпу, я осознавал, что это не сон и все происходит на самом деле. Мы выбрались из подвалов в концертные залы. Все как я хотел.

Мы закончили первую песню под честный круг аплодисментов, но по тому, как люди смотрели на нас, на Джима в особенности, я знал, что за этими хлопками стоит нечто большее, и мы задели их за живое. Это читалось на их лицах.

Робби заиграл низкий, роскошный гитарный ход, с которого начинался «Back Door Man», и я добавил жирных низов барабанами.

Уже говорилось о том, что Джим любил петь блюз, старый сельский блюз. Это был самый драматичный способ, с помощью которого он мог пообщаться со своей болью, и самый эффективный выпускной клапан для сдерживаемой ярости.

БОЖЕ ПРАВЫЙ!!! Джим упал со сцены!

Публика поймала его на лету, и теперь пытается забросить обратно. Сцена так высока, что им это никак не удается. Мы продолжаем качать, и Джим, наконец, перелезает через край и хватает микрофон. Публика восторженно орет, и я смеюсь так сильно, что темп плывет.

Мы закончили свое отделение из пяти песен (каждую играли минут по десять-пятнадцать), и я передразнивал Эда Салливана, когда мы возвращались в гримерку:

- Вот это шё-оу… скажю-у я вам! Играли, как в эхо-камере, но народ отъехал!

- Что да, то да, - согласился Джим.

***

Наши выступления превращались в рок-театр. Как сказал Джим репортеру из журнала «Times», они имели «структуру поэтической драмы… что-то вроде электрической свадьбы».

Популярность «Doors» со временем выросла настолько, что мы могли собирать десяти и двадцатитысячные арены, которые предназначены для спорта, а не для музыки. Мы никогда не усаживались и не планировали, как нам общаться с таким скоплением народа. Но когда мы столкнулись с большими толпами, мы интуитивно стали вести себя более театрально, чтобы «дотянуться» до задних рядов. В первую были очередь - Джим и я.

Рей играл, свесив голову над клавишами, так что его манера не слишком изменилась. Робби

может и хотел выглядеть поэффектней, но внешне это никак не проявлялось. Ротшильд описывает: «Когда следишь за игрой Робби, то даже если он играет очень быстро, все равно кажется, что он играет медленно». Робби продолжал слоняться по сцене, с таким видом, будто не понимает, где находится, и остекленевший взгляд его ореховых глаз было очень непросто прочесть. Ротшильд продолжает: «У Робби на сцене такое лицо, словно ему только что задали вопрос и он всерьез задумался над ответом». Робби не умел заводить публику своими движениями, зато он очень хорошо умел это делать с помощью своей гитары. Однажды я не утерпел и спросил у него, о чем он думал, когда играл свое соло – он казался таким отрешенным. Он ответил: «Я думал о рыбках в моем аквариуме». Где бы ни бродили его мысли, его соло уносили ввысь светлой магией мелодий. Робби начал играть тему из «Eleanor Rigby» в середине своего соло в «Light My Fire». В этом месте происходила короткая «перепасовка» между гитарой и барабанами, мы наслаждались игрой друг друга. Доиграв, мы обменивались кивками, как игроки на поле. Мы были побратимы.

Что до меня, то в некоторых песнях я начал исполнять драматические, как мне казалось, телодвижения с барабанными палочками. Например, в «Light My Fire» и «When the Music’s Over» я вздымал руки с палочками вверх и «делал волну» между ударами. Сам не знаю, почему именно эти две песни так сподвигали меня пошоуменствовать, вероятно, просто потому что они мне нравились. Мне казалось естественным то, что я делаю, и я ощущал, что до задних рядов в больших залах долетает на только звук моих барабанов, но и мои эмоции. Я обматывал пальцы пластырем, чтобы палочки крепче держались в руках. В конце выступления, на завершающих аккордах, я вставал, продолжая играть дробь по тарелкам, затем давал знак Рею и Робби, они дружно брали последнюю ноту, а я что есть силы бил обеими палочками по рабочему барабану. Палочки при этом обычно ломались, и я швырял обломки в публику. Я не хотел использовать более толстые палочки, это замедляло мою игру. Иногда фаны приходили за сцену с обломками и просили оставить на них автограф. Однажды я заметил на дереве кровь. Я посмотрел на свои пальцы и увидел красные пятна, проступившие сквозь белый пластырь.

«I’ve got blisters on my fingers!» (У меня волдыри на пальцах! – автор цитирует знаменитое восклицание Ринго Стара в конце песни «Helter Skelter» на пластинке «White Album» Beatles, прим пер).

Судя по всему, я был где то не здесь во время тех концертов.

К концу 1967 Джим воистину обрел себя как исполнитель. Он начал больше двигаться по сцене, перемещаться с края на край, обращаться к людям на балконе или прыгать в зал со сцены, прямо в центральный проход. «Иногда он падал на пол и крутился, как змея, - вспоминает Робби. – Я знал, что Джим по натуре не очень-то склонен к таким вещам, но мне было ясно, что он подсел на драйв, и что ему приходится взвинчивать себя, чтобы выдавать все больше и больше, по мере того, как толпы росли. Мне было жаль его».

Он начал протягивать микрофон людям в зале, предлагая петь, кричать и делать что вздумается. Некоторые стеснялись микрофона, большинство просто вопили. Джим любил добиваться отклика у зрителей, не только у толпы, ему хотелось слышать и отдельные голоса. Мы могли подолгу импровизировать, дожидаясь, пока Джим вернется к своим основным обязанностям и продолжит петь; публика знала песни по пластинкам и ждала, когда же, наконец, вновь зазвучит его голос, и Джим намерено затягивал, пока все, и я в особенности, уже были готовы взорваться от возбуждения.

Это было как прелюдия, доведенная до предела. Чем-то похоже на раги Рави Шанкара. Имеет смысл подождать подольше – ради хорошей кульминации. Мне не нравилось наше новое прозвище: «Короли Оргазменного Рока». Рави Шанкару тоже не нравилось, когда его музыку использовали для порнофильмов. Он в суд подавал! То, что Шанкар называет «звуками Бога», стало фонограммой для секса.

На концертах начали происходить словесные баталии между Джимом и публикой. Чаще всего зрители требовали сыграть какую-то из песен. Джим немедленно возражал, добиваясь еще большей реакции.

- Ол райт, ол райт, так что вам еще сыграть?

- «Cristal Ship»! «Love Me Two Times»! «People Are Strange»!

Все вопили, одновременно выкрикивая разные названия.

- Нет, нет, не все сразу! – подначивал Джим.

«Break On Through»! “Light My Fire”! “Back Door Man”!

Наконец, к нашему облегчению, Джим вновь начинал петь.

«Все выглядело так, словно Джим был электрическим шаманом, - сказал как-то Рей, описывая наши концерты, - а мы были оркестром электрического шамана, который колотит в бубны, котлы и во что попало у него за спиной. Иногда у него не получалось или не было настроения входить в состояние, но мы все колотили и колотили, и мало помалу это брало над ним верх. Господи, я мог послать электрический разряд сквозь него, нажав на клавиши. И Джон мог, своими барабанами. Именно так это и выглядело, каждый раз – судорога, конвульсия! - я брал аккорд на органе, и его дергало, как от удара током. И он опять входил в «это». Порой он был просто невероятен. Просто поразителен. И его состояние передавалось публике!»

***

У славы обнаружилась утомительная и занудная сторона, связанная с постоянными путешествиями. Было легко распуститься и начать вести себя как ребенок, поскольку все заботы брали на себя другие. С этого момента мы начали подниматься на борт самолетов первыми: VIP-группы пропускают вперед. Делегацию скотопромышленников – и делегацию «Дверей». Представьте себе: цивильная публика чинно дожидается посадки на рейс Питтсбург-Нью-Йорк, и тут появляется кучка волосатых фриков-хипанов, которых подводят к трапу вне очереди и сажают в бизнес-класс! На лицах пассажиров было написано: «Куда, на хрен, катится эта страна?»

От бесконечных перемещений в пространстве начинала течь крыша. Порой я не мог вспомнить, в каком городе мы находимся в данный момент. Кливленд? Нет. Питтсбург? Нет. Коннектикут? Да. Нью-Хейвен, штат Коннектикут. А сам я откуда? Из Лос-Анджелеса. Точно.

***

Нью-Хейвен, Коннектикут

10 декабря, 1967

В тот вечер, перед нашим выходом на сцену, я был озабочен тем, чтобы Винс передвинул мои барабаны назад, за линию колонок. Мне не хотелось оглохнуть, даже ради «этих уродцев», как я в шутку назвал Джима, Рея и Робби в нашем первом пресс-релизе для “Electra Records”.

После того, как Винс переустановил мои барабаны, он сообщил мне о том, что полицейский облил Джима слезоточивым газом в одной из гримерок. Никто ничего не знает, но вроде как Джим «прибалтывал поклонницу» в какой-то из боковых комнат, туда заглянул коп, решил что это фаны из публики и приказал очистить помещение. В своей изысканной мистер-хайдовской манере Джим послал копа на х... В ответ полицейский прыснул Джиму газом в глаза.

Когда Моррисон вышел на сцену, я сразу почувствовал, что сейчас будет скандал. Глаза его были красными и он был взбешен. В середине «Back Door Man» Джим поведал слушателям историю об инциденте за сценой и начал стебать полицейских, которые выстроились прямо перед сценой, якобы для того, чтобы защитить нас от публики. Копы стали оборачиваться, и выражение их лиц не сулило Джиму ничего хорошего. Джим продолжал подстрекать толпу так, что я вжимался на своем драм-стуле: найдется ли здесь хоть один смелый, кто отважится сделать хоть что-нибудь!

Двое или трое полисменов появились на сцене, выйдя с боков и из-за занавеса сзади. Мое сердце застучало вдвое быстрей. Джим сунул микрофон под нос одному из офицеров со словами: «Давай, скажи что хотел, чувак!» Они начали крутить Джиму руки, и я удрал со сцены, нырнув под занавес. Настроение в зале было истерическим, даже ожесточенным. Выглядывая из-за края сцены, я думал, что так, наверное, ощущаешь себя на войне. В воздухе пахло настоящей паникой.

Неожиданно кто-то схватил меня за руку, напугав до полусмерти. Это был Винс.

- Что они собираются сделать с Джимом? – он почти кричал.

Я слышал, как толпа начала скандировать: «На полицейский участок! На полицейский участок! На полицейский участок!»

Возник Рей и вслух поддержал идею о всеобщем походе к участку. Я с тревогой взглянул на него и Рей ответил:

- Все о’кей, с нами репортер из журнала «Life».

Я вновь подумал о Джиме. Что с ним? Может, копы уже отбивают ему почки? Меня трясло от смешанных чувств. Ситуация в группе полностью вышла из-под контроля. Джим – безумец. Я пытался как-то приглушить в себе нарастающий страх, что все это - только начало.

Рей позже признался, что тогда у него тоже возникло предчувствие, что Нью-Хейвен – это начало конца всего, ради чего мы так долго трудились.

***

К моему удивлению, Король Ящериц был в отличном настроении, проведя ночь в кутузке, и мы отбыли в Филадельфию, невзирая на некую пост-Нью-Хейвенскую паранойю. Как обычно, все старались засунуть свои эмоции поглубже под коврик, словно ничего особенного не случилось. В Филадельфии мы сходили на большую AM-станцию, где вели себя как паиньки и трясли руки ди-джеям. Когда мы уже уходили, один из дикторов сказал: «Обожаю этот ваш сингл, «Light My Fire»! Когда новый выпустите?» О «People Are Strange» он и слыхом не слыхал, хотя мы выпустили его уже три месяца назад. Я поковырялся в носу и сел в лимузин.

Мы ехали на концерт, за окнами шел дождь. Я был готов поклясться, что водитель нашего лимузина – наркоман. Он был бритоголовый и смотрел на нас волком. Прибыв на место, мы узнали, что в зале присутствует местный отдел полиции нравов – в полном составе, с камерами и портативными магнитофонами – чтобы иметь доказательства на случай, если мы нарушим те или иные законы.

Перед самым выходом Бил Сиддонс, наш второй роуд-менеджер, умолял Джима не произносить на сцене слов «shit» и «fuck». Само собой, Джим начал материться, как только добрался до микрофона. Удивительным образом, за всеобщим гамом полицейские не сумели ничего толком записать.

Это была не самая лучшая атмосфера для создания музыки. Тем вечером мы выступали скованно, мягко выражаясь. Я все время переживал, как бы Джим не ляпнул лишнего, а Джим злился, что ему затыкают рот.

После концерта мы поехали на вечеринку домой к одному из фанов. По прежнему шел дождь. Мы приказали шоферу ждать, и поднялись по мокрым ступенькам на высокое крыльцо старого дома из красного кирпича. Это были обычные для шестидесятых посиделки с травой. Все сидели прямо на полу, передавая косяк по кругу, слушая музыку и почти не общаясь словесно, за исключением редких фраз типа «улёт» и «вау, чуваки».

Через час или около того, памятуя о нашем злюке-водиле, мы вернулись в лимузин, держась подчеркнуто молча и сплоченно. Он отвез нас обратно в отель, не издав ни единого звука в пути. Мы дружно выдохнули, когда он убыл.

Я снял с себя шмотки, мокрые насквозь два часа назад и высохшие прямо на мне. И вдруг ощутил, что у меня сильно зудит под коленками. Я набрал ванную. Я знал, что вода, особенно горячая, еще больше усилит раздражение, но я был весь в засохшем поту, и хотел посидеть в ванной, чтобы хоть немного расслабить мозги. Моя кожа расплатится позже.

Я разлегся в ванной и мысленно прокрутил в голове весь концерт, фиксируя хорошие моменты – хотя их было всего ничего – и стараясь понять, как исправить слабые места. Я любил анализировать все, что происходило на сцене, но тем вечером у меня было плохо с анализом. Нет, ребята, все не так, все не так как надо - крутилось в голове. Я-то думал, что это сплошной кайф и расслабон: быть в знаменитой рок-группе.

***

- Я болен… короче, я не смогу выступать в Норт-Весте в это уикенд, - солгал я Солу.

- Ты должен, там все распродано!

- Вы, по идее, тоже должны быть на всех наших концертах, а не только в прикольных городах типа Нью-Йорка! Ведь мы отстегиваем вам по пятнадцать процентов с каждого концерта, верно?

- Мы наймем другого ударника!

- Отлично!

Я был сам себе противен, но сил садиться в следующий самолет у меня не было. Я надеялся, что Рей, Робби и Джим не слишком рассердятся.

- Ты не едешь? – спросил меня Робби по телефону.

- Я болен, - промямлил я.

- Ни фига ты не болен, ты просто устал нянчиться с Джимом!

Я ничего не ответил. На самом деле, мы не нянчились с Джимом. Мы переживали из-за него все время. Я - больше всех. Робби, естественно, тоже устал, но он не был готов ни к каким решительным шагам по этому поводу.

Задним числом Робби говорил, что с этого момента, в конце 67-го – начале 68-го, он начал испытывать антипатию к Джиму и думать, что карьера группы может оборваться в любой момент.

***

«Я не болен, в здравом уме, и отказываюсь от выдвижения своей партией себя на следующий срок в качестве вашего президента». В выпуске радионовостей прозвучало шокирующее заявление Президента Джонсона. Массовые протесты заставили LBJ уйти из офиса, и я ощущал себя соучастником свершившегося. Гордым соучастником. Доверенным свидетелем защиты в суде над Чикагской Семеркой. (Судебный процесс (1970) над семью участниками антивоенных демонстраций, состоявшихся во время Национального съезда Демократической партии в Чикаго в 1968. Все семеро были оправданы. Прим. пер.)

Вы могли наблюдать на экране телевизора, как человек стареет прямо у вас на глазах. Ничего личного, я просто ненавидел его политический курс. Другие кандидаты обещали положить конец войне. По крайней мере, была надежда.

***

Рей был прав. Нью-Хейвен стал началом конца всего, ради чего мы трудились. Наш второй сингл со второго альбома, «Love Me Two Times», стремительно поднимался в чартах, но был снят с ротации после Нью-Хейвена. Мы были слишком скандальными. Shit.

Прозвучало мнение, что Джон Килор, барабанщик из «Daily Flash», который подменял меня на концертах в Сиэтле и Портленде, сыграл так себе. Что привело меня в хорошее расположение духа. Без меня никак. Я и сам не ожидал. Джон – очень компетентный барабанщик, но, как я понял, мой вклад уникален и повторить его трудно.

Мои свидания с Джулией Броуз проистекали своим чередом и все было путем, пока в городе не объявился предмет ее былой страсти. Он вернулся в Эл-Эй из Джорджии, и интуиция подсказала мне, что у них опять закрутилось. В общем, однажды ночью я, едучи по Лорел-каньону, свернул налево по Стенли Хиллз Драйв в объезд Лукаут, и медленно подкатил к ее уютному гнездышку, второй дом вверх по склону направо. Свет у нее горел. Я развернул машину и припарковался с противоположной стороны улицы, упершись колесами в бордюр. Я тихо пересек крутую улицу и поднялся на ее крыльцо. Через окно мне было видно, что Джулия с кем-то в задней комнате. Вместо того, чтобы уйти, я постучал в двери.

Дата добавления: 2015-09-27 | Просмотры: 528 | Нарушение авторских прав