АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Половая жизнь и искусство

Искусство представляет колебание нашей жизни чувств в гармонической форме. (Филогения искусства представляется еще весьма туманной. Взгляд Дарвина, желавшего приписать его половому соперничеству, в такой мере притянут здесь за волосы, несмотря на обычное остроумие великого исследователя, что нет возможности с ним согласиться (см. также: Lameere, «L'evolution des ornements sexuels». Bruxeles, 1904). Аристотель видел в искусстве принципы прекрасного подражания Мроф Карл Гросс, в своей блестящей статье, опровергающей, между прочим, воззрение Дарвина (Die Anfange der Kunst und die Theorie Darvins, Hessiche Blatter fur Volkskunde band III, Heft 2 und 3), указывает особенно на принцип самоизображения, объектирование своего же внутреннего возбуждения (удовольствие у животного, доставляемое собственным голосом). Стремление производить движения и игры, состоящие из движений (мы видим такие игры и у муравьев), представляют собою первых автономных созидателей искусства. Гросс склонен приписывать возникновение искусства специально у человека религиозному экстазу или вообще проявлению экстаза. Гросс говорит: «Конечно, искусство, которое зиждется на влиянии на чувство, первым долгом постарается использовать область, наиболее богатую чувствами (половую область)». По Гроссу же «эротическое имеет значительно большее значение в более развитом искусстве, чем в известном нам первобытном». Мы в этом и соглашаемся с Гроссом, так как в действительности первобытная эротика была слишком обнажена, слишком общепонятна, слишком чувственна и слишком очевидна, чтобы быть в состоянии в такой степени волновать и затрагивать чувства, как у культурного человека; это уже дает мне основание рекомендовать Гросса, так как факты, в лице примитивного искусства, заключающего в себе мало эротики, являются непосредственным подтверждением сказанного). Чем тоньше ассоциация искусства с элементами познания, тем воззышеннее и активнее его проявление. Но энергия его воздействия обусловливается еще и силой, приводящей в колебание наши чувства. Искусство прибегает к помощи диссонансов не только в области музыки, чтобы, благодаря контрасту, сильнее подчеркнуть гармонию чувства и непосредственно, путем разнообразия, влиять на впечатлительность. Изображая отвратительное, оно создает влечение к красивому. Но искусству надлежит быть самопроизвольным, внутренно правдивым, без всякой деланности и интеллектуальной или моральной навязчивой тенденции. Положительное чувство эстетики весьма относительно и в большей степени обусловливается филогенетическим приспособлением человеческих чувств, а также привычками и нравами. Так, навозный жук испытывает, без сомнения, большое удовольствие от ощущения навоза и его запаха, но у нас они вызывают только отвращение. Впрочем и среди людей встречаются такие своего рода половые навозные жуки, которые ощущают удовольствие от запаха испражнений. Урнингу мужчина кажется прекраснее женщины. Дикий человек и крестьянин видят красоты в таких вещах, которые сыну культуры и утонченному жителю города кажутся отвратительными, и т. д.

Не будет поэтому удивительным то обстоятельство, что искусства во всех своих проявлениях касаются, главным образом, той области, которая всего энергичнее воздействует на жизнь, человеческих чувств, а именно — на половую любовь. В музыке выражаются половые чувства и их психические отражения, в виде звуков томления, страсти, торжества, печали, разочарования и отчаяния, экстаза, подчинения и проч. В скульптуре и живописи основной темою, не изменяющейся и неиссякаемой, является то же чувство любви во всевозможных его проявлениях. Но, главным образом, в беллетристике половая любовь двходит до своего апогея, восторженно празднует победу и предается оргиям. Почти не найти таких романов и театральных пьес, в которых не первенствует половой вопрос. Мы здесь имеем в виду не шаблонные любовные происшествия и драмы на эту же тему, тошнотворно повторяющие одни и те же сентиментальные и обгрызанные мотивы и все еще влияющие на чувства толпы, которая далека от чисто художественной культуры. Высшему искусству свойственно уменье изображать чрезвычайно тяжелые, но и утонченные и роковые по своей запутанности моменты в области человеческих половых чувств и их проявлений, что сочувственно отражается на самых глубинах души и человеческих тонких настроений. Сошлемся на таких поэтов, как Шекспир, Гете, Мюссе, Гейне, Байрон, Шиллер, Мопассан, музыкантов, как Моцарт, Бетховен, Вагнер, Шуман, Леве и др., художников, как Тициан, Мурильо или Беклин, скульпторов, как греков, или как современная французская школа (Родэн и др.). Искусство и интеллект не противополагаются друг другу, между ними существует такая же связь, как и между мышлением и чувствованием в мозгу человека, хотя каждая сфера и прбявляет свою независимость. В каждом художественном изображении в основе хранятся интеллектуальные элементы, точно также, как каждое чувство обыкновенно основано на определенных представлениях.

Внешний мир, жизнь и деятельность всех времен служат художнику в качестве материала для его творения; его произведения обыкновенно отражают в себе интеллектуальные течения, взгляды и приобретения его века, причем внешние приемы искусства облегчаются, благодаря успехам, делаемым наукой и техникой. Но отделывание материала в целях превращения его в законченное целое, в единое, стройное действие, в гармоническое настроение, а также уменье исключить из материала все наносное, побочное, строго определить наиболее существенное, обязательное, типичное, благодаря чему отдельный, характерный случай в художественном освещении превращается в символ общечеловеческого и обще‑важного, близкого всякому восприимчивому человеку — все это входит в функции творческого художественного гения, или пластической фантастической силы его чувства.

Истинное искусство само по себе нельзя считать ни нравственным, ни безнравственным. Здесь имеет место omnia pura puris (для чистого все чисто). Грязная душа отразит в себе всякое творческое произведение, равно как и все высшие этические проявления, в виде уродливой или порнографической литературы, между тем как благородная душа увидит в нем олицетворение своих возвышенных идеалов. Конечно, не вина в этом искусства или данного произведения, а качества и восприимчивости отдельных индивидуумов, благодаря чему наиболее красивые и достойные произведения искусства вызовут у грязных эротических натур омерзительные половые представления, между тем как люди с чистыми намерениями, будут реагировать совершенно иначе.

Опираясь на такие основные факты, мы должны считаться еще и с другими, являющимися для нас важными. Есть много человеческих произведений, которые крейсируют под флагом искусства, но в высшей степени мало заслуживают такого названия. В то время как очень мало действительно высоких художников, можно насчитать необъятное количество мазунов. Это, конечно, не подлежит никакому сомнению. Есть немало таких, которые никогда не удостаивались поцелуя музы, не имеют представления ни о достоинствах, ни о серьезности искусства, представляющего для них в лучшем случае лишь дойную корову, — но все же упорно эксплоатируют это искусство, которое им не дается, заменяя его всякого рода «искусностями» и, в целях наибольшего получения денег и достижения дешевого успеха, апеллируя не к благородным человеческим чувствам, а к низменным стремлениям толпы.

В этой сфере с наибольшей силой и проявляется эротика, играя весьма печальную роль. Всякое средство, расчитанное на раздражение низменной чувственности, сколь угодно грязное, пускается в ход, чтобы обеспечить себе успех у массы. Сюда относятся и фривольные песенки, и недвусмысленные романы, и театральные пьесы, изображения с неприличным содержанием, лишенные, однако, и намека на что‑либо художественное в своей основе, но в изобилии выбрасываемые на жизненный рынок, чтобы возбудить низменные эротические побуждения массы и извлечь в результате из ее карманов как можно больше презренного металла. И всему этому с легким сердцем придают название «искусства». В таких произведениях нередко восхваляют низменный разврат, во всех его видоизменениях и развращениях. Наиболее печальные результаты такого явления следует видеть в том, что грубая пряность такого грязного «искусства» отражается губительно на вкусах толпы, сводя на‑нет природную восприимчивость к действительному, облагораживающему искусству. Хотя бы и с риском прослыть мономаном, я еще раз энергично подчеркну, что основой для вырождающейся восприимчивости к искусству и его лучшим проявлениям, как это основательно установлено, является денежная испорченность и распущенность на почве алкоголизма. Я здесь с предвзятой мыслью указываю на восприимчивость к искусству и его лучшим проявлениям, ибо функции настоящих художников не исчерпываются только тем, что они будут творить, а необходимо, чтобы плоды их творчества отозвались бы соответственно в толпе и в публике, т. е. чтобы были последними усвоены. Одно здесь необходимо дополняет другое, как спрос и предложение. Если способность к восприятию народа к произведениям искусства понижается, то соответственно падают и достоинства таких произведений, точно также, как и наоборот. Уважаемый проф. Беренс, директор художественно‑ремесленной школы в Дюссельдорфе, вполне согласился с нами, в печатном труде подтвердив гибельное влияние алкоголя на искусство (Peter Berhens. «Alkohol und Kunst» Verlag von Deutschlands Grosslage II, J.O.G.T. 9., Hambourg). Считая этот факт непреложным, мы возьмемся теперь за самый щекотливый и главный вопрос, а именно: как провести грань между действительным эротическим искусством и порнографической мазней? В то время как некоторые крикуны, фанатически‑аскетически настроенные, в своем отстаивании морали, решатся разбить или сжечь любое произведение искусства с оттенком эротизма, принимая его за порнографию, найдется немало апостолов вырождения, которые возьмут под свою защиту, под покрытие искусством любую разновидность порнографии. Какой же из критиков искусства возьмет на себя определить истину?

Я хочу привести здесь лишь пару примеров. Когда в одном незначительном и ханжеском уголке Тироля были выставлены нагие, хотя и ничего собою не представлявшие бюсты и статуи, крестьяне их уничтожили, так как почувствовали себя оскорбленными в лучших чувствах своей стыдливости и узрели в изображении обнаженного человеческого тела причину для возбуждения, разврата (см. главу XIII). И было бы напрасно тратить слова по их адресу: «Вы относитесь к таким умам, которым стыдно своей собственной природы, ибо они живут только сверхъестественным». Это же в равной степени могло бы быть применено и к приведенному уже нами начальнику Цюрихской полиции, который приобрел в свое время своеобразную славу, благодаря удалению с витрины «Игры волн» Беклина, узрев в купающихся наядах опасность для нравственных устоев цюрихских обывателей.

С другой стороны, вне всякого сомнения, что бал нагих или полунагих (bal des quat' z'Arts), который дается ежегодно художниками и их натурщицами в обществе их ближайших друзей, и который завершается половой оргией, выходит уже из сферы искусства, целиком относясь к действующему развращающе и подлежащему скорейшему прекращению половому цининизму.

Я отношу к области мошенничества всякие попытки придавать названия искусства каким угодно видам хотя бы и превратной или патологической порнографии. Разумеется, художественные натуры, обладающие слишком бурными чувствами и даже иногда патологически раздраженные, находят себе извинение за свои половые противоположности, непостоянство, капризы и эксцессы в любовном чувстве, все это оправдывается темпераментом, свойственным художнику. Но если порнография специально культивируется и вводится в систему, а также цинично прокладывают себе дорожки в жизнь общества всевозможные половые оргии, то их сюда отнести ни в каком случае нельзя, так как здесь нет совершенно элементов искусства. Не должно сваливать в одну кучу личные особенности, патологические слабости и эксцентричности художника, который нередко и сам становится жертвой своей слабости, — вместе с искусством и его продуктами, не возводя их, во всяком случае, в норму и нечто обыкновенное.

Нам, однако, приходится нередко иметь дело со скрытым проявлением эротизма, причем он имеется налицо там, где его всего менее можно было ожидать, как например, в благочестивых тенденциозных произведениях и приличных по внешнему впечатлению романах. Здесь эротизм проявляется в полной форме, хотя такие произведения и приобретаются старыми девами и благочестивыми лицами для укомплектования библиотек и даже рекомендуются в качестве примерного чтения. Такие произведения, как мы уже говорили, способны действовать ненормально раздражающе на половое чувство в значительно большей степени, чем откровенные вещи Золя и т. д.

Одному остроумному человеку принадлежит следующее выражение: «У нагой статуи наиболее неприличным является фиговый лист, а не скрытое под ним». И вполне понятно, что все эти изваянные, нарисованные, а также написанные и высказанные в разговоре фиговые листья действуют возбуждающе на похоть независимо от тех добрых в своей основе намерений, с которыми они были применены; они действуют, как газ и трико, предназначенные скрывать, но через которые скрываемое отлично просвечивает, действуя возбуждающе на чувственность еще в большей степени, чем откровенная нагота. Вообще же эротизм, как будто бы скрываемый, обнаруживает свое влияние более сильно, что и принимается в соображение всеми этими организаторами балетов и аналогичных зрелищ, прибегающих с определенными целями к содействию газа и трико. На всемирной выставке в Париже я видел эротический танец аравийской женщины, носивший название «danse du ventre» (танец живота) и подражавший в соответственных движениях живота, бедер и поясницы движениям женщины во время совершения полового акта. Я, однако, склонен думать, что такая циническая пантомима не в состоянии была эротически влиять интенсивнее, чем туалеты наших дам на балах и вечерах, отличающиеся утонченностью и слишком энергичным декольте, или чем религиозно‑экстатические сцены, описанные ли или в своем месте изображенные (см. главу XI). Но вышеупомянутый танец имел место под ярлыком «этнологии», и присутствовавшие при нем приличные дамы по такой уважительной причине ничем не сочли долгом морально реагировать.

Я приведу здесь пример в подтверждение того, что не всегда представляется возможным разграничивать искусство с порнографией. Я ссылался уже неоднократно на романы и особенно новеллы Гюи де‑Мопассана, которому удалось создать, быть может, самое высшее, что до сих пор произведено в сфере тонкой психологии любви и полового стремления. Его произведения (за незначительными исключениями), с моей точки зрения, ни в каком случае нельзя признать порнографическими, хотя в них и можно натолкнуться на весьма рискованные подробности. Порнографии тут нет по той причине, что произведения эти истинно человеческие, и все недостойное и безобразное не выставляется в качестве чего‑либо соблазнительного, хотя произведения, конечно, лишены морализирующих выводов автора. И в том‑то и следует видеть старый ловкий прием эротического пустосвятства, что запретный половой плод в соблазнительных образах преподносится под просвечивающей личиной слов и выражений, исполненных внешнего негодования и благочестия. Порок подвергается суровому осуждению, но вместе с тем изображается в таких формах, что читатель захлебывается. Этого, конечно, не найти ни у Мопассана, ни у Золя. Половая испорченность и разврат, выставляемые на показ у этих писателей, скорее наводят на печальные размышления и, во всяком случае, вызывают отвращение. Но издатель Мопассана посмотрел на дело совершенно иначе, преследуя, главным образом, конечно, интересы рекламы и сбыта. И произведения Мопассана были снабжены им такими изображениями, что жалко становится автора. Сказанное может быть иллюстрировано и следующим противопоставлением. Эротические стихотворения Гейне могут быть сравнены с романами Мопассана. При этом можно различить некоторую порнографическую черту у Гейне, хотя искусство его чрезвычайно утонченно, но ему изменяет нередко этическое чувство, свойственное произведениям Мопассана.

Много эротики и наготы в искусстве греков, отличающемся высокими качествами и утонченностью, но мы здесь не видим безнравственного воздействия, ибо выступает (особенно в скульптуре) сама красота в чистом виде, в сочетании нередко с первобытностью. Легко убедиться в этом из взгляда на античные греческие статуи, прочесть у Гомера историю Ареса и Афродиты или же идиллию Лонгоса о Дафнисе и Хлое. Развращающее влияние сказывается не в наготе, не в натуральном изображении вещей, относящихся к половой сфере, а в грязных побуждениях автора и его нечистых, часто корыстных намерениях. С другой стороны, необходимо считаться и с тем, что и совершенно чистое в нравственном смысле произведение искусства способно порнографически воздействовать на того субъекта, кто имеет обыкновение на все накладывать печать своей собственной испорченности и безнравственности, видя во всем лишь низкое проявление и гадость. Правда, в древние времена, особенно в позднейшем Риме, половые сферы не были свободны от порнографии и циничной грубости. Это в значительной степени подтверждается, между прочим, и изучением развалин Помпеи, а также и фактами из истории. Такие явления обыкновенно сопровождают упадок наций. К тому же, крайне поучительны и интересны сообщения Штолля (Das Geschlechts‑Jeben in der Yolkerpsychologie) об этнографическом paспространении «непристойности» в ее различных оскорбительных, мимических, графических и пластических формах проявления. Она не чужда ни одному народу, свойственна всем эпохам, потому что обусловлена самой природой человеческого эротизма.

Кому же судить? Кому определить, где заканчивается искусство и начинается порнография, или в какой мере возможно проявление эротизма в искусстве для публичного выставления? Я не считаю себя настолько компетентным, чтобы дать вполне определенный ответ на столь щекотливый вопрос. Но высказываю свое мнение, что с уничтожением владычества презренного металла и алкоголя значительно устранится социальная опасность порнографии, или даже, может быть, совершенно исчезнет. Крайности, во всяком случае, должны быть избегнуты в обоих направлениях. Если порнография проявляется совершенно открыто, независимо от всякого участия искусства, в качестве голой пошлости, то общество, разумеется, обязано принять немедленно должные меры. Но при наличности художественной оболочки, необходимо, считаться в каждом отдельном случае с художественными достоинствами данного произведения, с теми нечистыми побуждениями, которые более или менее открыто положены в его основу, и, взвесив спокойно все обстоятельства, вынесли то или иное решение. Необходимо также считаться с заведомо развращающим влиянием на массу всяких будто бы произведений искусства или «художественных» выставок, демонстрируемых, например, во всех этих Tingel‑Tangel. Современное наше искусство заключает в себе много вреда еще и благодаря тому обстоятельству, что в нем преобладает патологическое направление, что особенно важно в половой области. Я упоминал уже о французском поэте Бодлере. Эротическое искусство отнюдь не должно представлять собою лечебницу для всяких извращенных субъектов, которые выставляются героями, занимают центральное место в произведениях и готовы вообразить, что являются особенно интересными и ценными представителями человечества. Их ненормальность находит лишь обильную пищу в таком положении вещей, которое нередко заражает и здоровых людей. Можно назвать патологичными весьма приличное количество современных романов и художественных произведений. Выводятся фигуры, рекомендуемые в качестве непосредственных типов любовной и половой сферы, между тем как место им лишь в психиатрической лечебнице или же в сумасшедшем доме, где они обыкновенно встречаются. Иногда же изображаются и такие субъекты, которые существуют лишь в патологическом мозгу автора. Можно не навязывать искусству морализирования, но художник никогда не должен терять из виду высокую социальную миссию искусства, сводящуюся к возвышению человечества и вдохновлению его идеальными стремлениями, вместо того, чтобы топить его в болоте. Величайшие художники именно и уразумели эту миссию, и их мастерские произведения носят на себе такой отпечаток. Отрицание своих прав современными дегенератами есть поэтому ничто иное, как гнилая оговорка.

Искусство располагает большею мощью, ибо чувства управляют людьми и притом, что особенно важно заметить, в более значительной степени, чем холодные выводы рассудка. Искусству надлежит быть здоровым. Если оно не допускает воздействия какого‑либо морального хлыста, то оно должно вечно иметь в виду свою обязанность подыматься в небеса, куда и иносказательно указывает дорогу смертному, прислушивающемуся к его авторитетному голосу, но пусть они будут небесами не суеверия, а наиболее счастливого будущего для человечества. Искусство поэтому не должно нарочито обессиливать свою вечную тему — любовь, трактуя ее лишь в определенных, стесняющих границах, и может даже не избегать эротических пряностей в тех случаях, когда это требуется художественной правдой, но ему нельзя проституировать, отдавшись в распоряжение низости и вырождения. Самому художнику предоставляется определить, какими путями он будет в состоянии достигнуть соответствующих результатов, так как не нам давать ему в этом смысле указания.

Впрочем, позволю себе дать совет некоторым современным нашим художникам: как можно тщательнее избегать всякого рода научных специальных произведений в поисках за материалом, когда они думают творить, прибегая к социально‑эпическим, медицинским и вообще научным темам. Пусть они лучше, беря пример с Мопассана, стараются сами переживать все, что желают изобразить; в противном же случае художественная сторона произведения может исчезнуть у них из‑под ног, и они превратятся в тенденциозных теоретиков, неважных ученых, плохих моралистов или социальных политиков, потеряв, во всяком случае, право на звание хороших художников. В «Пчеле» Метерлинка заключаются большие достоинства не потому только, что он сам по себе крупный писатель, но еще в потому, что он непосредственно ознакомился с жизнью пчел и, таким образом, творил на основании своих собственных впечатлений, а не прибегая к книжным компиляциям.

Независимо от прекращения развращающего воздействия денег и алкоголя, можно также расчитывать на устранение дурной порнографической эстетики, благодаря повышению эстетического вкуса массы. В настоящее время положительно вызывает отвращение у обладающего здоровым эстетическим вкусом эта глупая, лживая, неестественная на почве эротической похоти сентиментальность, которая находит столь широкое распространение в плохих изделиях ремесленного происхождения, приподносимых широкой массе под громким названием «искусства». Но отвращение это играет роль благодетельного духовного лекарства, и нельзя согласиться с взглядом строгих аскетических душ, полагающих, что настоящая этика не имеет ничего общего с искусством, причем все моральное должно быть безискусственно. В этом мнении коренится глубокая ошибка, благодаря которой бессознательно поощряется порнография, ибо трезвенная сухость отталкивает человечество к противоположному полюсу. Совершенствование человечества обусловится эстетическими, равно как и этическими чувствами, в гармоническом сочетании с интеллектом и волей.

Пусть не отказано будет мне в разрешении сделать одно замечание, не имеющее, правда, непосредственного отношения к настоящей главе. Предлагавшиеся из одного лагеря, между прочим, и мною меры против забеременения для урегулирования деторождения, причем исходная точка была безусловно социально‑гигиенической и этической, были осуждаемы в качестве безнравственных или же антиэстетических. При таком вмешательстве в функции природы нарушаются поэзия любви, равно как и нравственные основы; к тому же воздвигается препятствие и для естественного подбора.

На это я отвечу с различных точек зрения.

Прежде всего нет основания утверждать, что не может быть прочности в искусственном вмешательстве человека в функции природы. Если бы такое мнение было справедливо, то земной шар и по настоящее время облечен был бы первобытным лесом, и потребности человека не нашли бы никакого отклика в растительном и животном мире. Пропали бы все эти насаждения и культурные поля, вместе с домашними животными, чего на деле не наблюдается. Замечается, наоборот, стремление естествоиспытателей сохранить для будущего некоторые виды редких и интересных представителей животного и растительного царства, которые в настоящее время фауна за фауной, флора за флорой уступают энергичному и эгоистичному натиску человека, совершенно исчезая с лица земли. Изыскиваются, и довольно безрезультатно, меры для воспрепятствования такому делу разрушения. Нам, людям, наоборот, удалось доказать, — правда, грубо, в ущерб совести, искусству и поэзии, — что успешно имеем возможность вмешиваться в функции природы.

Не буду приводить опять этику. Я доказал уже в главе XV, как прихрамывает наша обыденная половая этика, а также, принимая во внимание сказанное в главе XIV, обосновал безусловную необходимость противозачаточных средств для истинной социальной половой этики.

Что же касается опасений, основанных на соображениях эстетического свойства, то, пожалуй, с первого взгляда можно было бы предположить в этом некоторую долю истины. Но тут приходится уже спорить о вкусах. Очки, например, эстетичностью не отличаются, но употребление их не отразилось на поэзии любви и без них нельзя в настоящее время обойтись в соответствующих случаях. Прибегают к посредству очков даже великие художники. Это почти в равной мере относится к одежде, велосипеду и массе других вспомогательных средств, к которым прибегает человечество. И чувство эстетики страдает только от непривычности и новизны предмета. Но, привыкнув к данным вещам, о них перестают и думать. Ведь считают же эстетичными и корсет, уродующий грудную клетку, и ботинки с острыми носками! У меня господствует убеждение в том, что за неэстетичность был осужден своими товарищами и тот первый человек, который поехал верхом на лошади. Если говорить о деталях совершения полового акта, — то и в них заключаются эстетические дефекты, которые весьма незначительно возрастут от прибавки кондома. Справедливость таких возражений, как мы видим, не может быть признана, причем предубеждение может быть приписано исключительно непривычке.

Дата добавления: 2015-09-27 | Просмотры: 681 | Нарушение авторских прав