 |
|
АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология |
Февраля 1923 г. (Юнг)601...Ваши вопросы во вчерашнем письме меня немного смутили. Вы совершенно точно определили дух моего послания и я рад этому обстоятельству. Немногие могут похвастаться подобным либерализмом. Я бы обманывал себя, если бы полагал, что я практикующий врач. Я прежде всего исследователь и поэтому мое отношение ко многим проблемам особенное. В моем последнем письме я пока совсем не касался практических потребностей врача, главным образом потому, что хотел показать Вам причины, по которым можно отказаться от лечения гипнозом. Отвечу заранее на возможное возражение. Я не потому отказался от гипноза, что не хотел иметь дела с основными силами человеческой психики, а потому, что хотел бороться с ними непосредственно и открыто. Зная, какие силы действуют во время гипноза, я отказался от него, чтобы прямо, открыто и непосредственно использовать эти силы. Мы, психоаналитики, — да и наши пациенты — ежедневно с болью убеждаемся в том, что ра- ботаем мы не с «переносом на аналитика»*, а вопреки ему и несмотря на него. Поэтому можно сказать, что мы рассчитываем не на веру, а на критику больного. Ограничусь пока этим кратким замечанием по затронутому Вами щекотливому вопросу. 602 Из Вашего письма я вижу, что мы с Вами сходимся в теоретических вопросах суггестивного лечения. Поэтому можно перейти к вопросам практики. Ваши замечания о дилемме — чародей или образованный врач — приводит нас к центральной проблеме наших бесед. Я стараюсь не быть фанатиком, хотя многие и упрекают меня в фанатизме. Я борюсь лишь за признание методов исследования и за признание результатов, а не за применение психоаналитического метода всегда и любой ценой. Я достаточно долго был практикующим врачом, чтобы понять, насколько практика должна следовать (и следует) иным законам, нежели искание правды. Можно сказать, что на практику прежде всего распространяется закон целесообразности. И со стороны исследователя было бы большой несправедливостью упрекать врача-практика за то, что тот не следует «единственно верному» научному методу. Ведь я говорил Вам в последнем письме: «Истина остается истиной, когда она срабатывает». Но, с другой стороны, пусть и практик не упрекает исследователя, если он, в поисках истины и новых, быть может лучших, методов, следует новым приемам и производит необычные опыты. Ведь расплачиваться приходится не практику, а исследователю, да разве еще его пациенту. Прямая обязанность практика применять методы наиболее приемлемые и дающие сравнительно лучшие результаты. Как видите, я настолько либерален, что признаю даже христианскую науку (Christian Science). Но я считаю весьма неуместным — как это делает практикующий доктор Франк — позорить исследование, которому он не может следовать, научное направление, благодаря которому он создал свой метод. * Во фрейдовском смысле перенос на аналитика инфантильных и сексуальных фантазий. В дальнейшем развитии взгляд на перенос изменился: перенос есть важный процесс «эмпатии», пользующийся вначале инфантильными и сексуальными аналогиями. Порра бы, кажется, перестать ругать всякую новую мысль. Ведць никто не требует от Франка и его единомышленни-ковв, чтобы они стали психоаналитиками. Мы оставляем за I ними право на существование, почему же они всегда стрремятся ограничить наше право? Как видите по моим собственным случаям «исцеле-нияя», я не сомневаюсь в действенной силе внушения. Но я шадеялся найти и нечто лучшее. Ведь мы имеем право на 1 такую надежду. Не всегда же мы должны, «добравшись до хорошего в этом мире, говорить себе, что лучшее — лияшь обман и мечта» («Wenn wir zum Guten dieser Welt geldangen, dann heisst das bess're Trug und Wahn»)*. Откровенно говоря, на вашем месте и я часто был бы в ззатруднении, имейся у меня в распоряжении один только i психоанализ. Общую медицинскую практику, особенно > в санатории, я почти не могу представить себе с од-ниям только психоанализом без каких-либо вспомогатель-нылх средств. Санаторий Бирхере в Цюрихе реализовал прнинцип психоанализа, правда, с несколькими ассистентами; но и там на пациента действует еще целый ряд дру-гихх важных воспитательных факторов, без которых, веро-ятшо, было бы очень трудно обойтись. В моей исключи-телльно психологической практике я часто жалею о том, чтоо не располагаю, как санаторий, другими воспитатель-ньыми средствами; при этом я, правда, имею в виду лишь отддельные случаи, особенно необузданных, то есть непод-готтовленных пациентов. Кто из нас дерзнет утверждать, чтоо открыл панацею? В некоторых случаях психоанализ действует хуже всякого другого метода. Но ведь никто и не: говорит, что психоанализ следует применять всюду и веззде. Это мог бы сказать только фанатик. Для психоана-лизза пациентов следует выбирать. Случаи, кажущиеся мне негподходящими, я без стеснения отправляю к другим вра-чалм. Правда, это случается редко, так как пациенты под-бирраются сами. Приходя к психоаналитику, они почти всеегда знают, почему они идут именно к нему, а не к дру-го\му. Кроме того, для психоанализа безусловно подходит огрромное число невротиков. Не должно быть схемы, и не * Гесте. «Фауст». Часть 1. Сцена ночи. надо пробивать стену головой. В зависимости от условий врач сам решает, можно ли прибегать к простому гипнозу, к катартическому методу или к психоанализу. Каждый врач достигает лучших успехов тем инструментом, которым он лучше владеет. 605 Я же лично могу Вас уверить, что не только мне, но — за некоторыми исключениями — и моим пациентам психоанализ помогает лучше других методов. По многочисленным опытам я знаю, что психоанализ может помочь во многих случаях, не поддававшихся иным методам лечения. Знаю, что и другие врачи, занимавшиеся исключительно практикой, пришли к такому же выводу. К тому же маловероятно, чтобы бесполезный метод встретил столько сочувствия. 606 Начав в подходящем случае психоанализ, нужно найти и рациональное разрешение конфликта — это должно быть императивом для аналитика. Хочу заранее предупредить возражение, будто многие конфликты совсем не поддаются решению. Так думают порой, имея в виду лишь внешнее решение, которое, в сущности, и решением-то назвать нельзя. Если, например, муж не ладит с женой, то он, конечно, думает, что конфликт разрешится, как только он женится на другой. Надо видеть такие браки, чтобы знать, что это не разрешение. Старый грешник испортит второй брак точно так же, как он испортил первый. Только внутреннее разрешение конфликта, иное отношение пациента к вещам, может решить проблему. 607 В первом случае психоанализ не нужен; во втором же перед нами встает настоящая задача психоанализа. Конфликт между «любовью и долгом» следует разрешать в характерологической плоскости, где «любовь и долг» не являются противоречием. Точно так же должен быть разрешен пресловутый конфликт между «половым влечением и общепринятой моралью», его следует разрешать, отдавая должное обоим факторам, а это так же возможно лишь при условии изменения характера. Этого-то и достигает психоанализ. В таких случаях внешнее разрешение хуже неразрешенности. Каким путем следует идти врачу и в чем его долг, разрешает, конечно, практическая целесообразность. Я считаю, что вопрос совести: следует ли врачу дер- жаться своих научных убеждений — неизмеримо менее важен, чем вопрос о том, как наилучшим образом помочь пациенту. При случае врач должен быть способен сыграть роль авгура. Мир хочет быть обманутым (Mundus vult decipi) — но терапевтический успех не заблуждение. Конечно, существует конфликт между идеальным убеждением и конкретной возможностью. Но мы плохо подготовили бы почву для будущих посевов, если бы забывали о настоящем и только взращивали бы идеалы. Это были бы / лишь мечты. Не забывайте, что Кеплер за деньги составлял гороскопы и что многие художники обречены на поденную работу. 9 февраля 1913 г. (Лой) 608 Мы оба жаждем и ищем истины в чистой науке, а во врачебноТгпрактике — исцеления наших пациентов. При этом мы хотим как для кабинетного ученого, так и для врача полной свободы во всех направлениях, полной свободы в выборе и применении методов, обещающих в каждом данном случае достижения их целей. В последнем вопросе мы с Вами согласны, но дело в постулате, который мы должны обосновать перед другими, коль скоро мы ищем признания наших взглядов. 609 Один вопрос требует особенно настоятельно своего разрешения, старый вопрос, поставленный еще в Евангелии: что есть истина? Думаю, что ясное определение основных понятий всегда необходимо. Как определить понятие истины в практическом смысле? Может быть, пример наведет нас на верный путь. 610 Представим себе, что перед солнцем стоит огромная призма, разлагающая солнечные лучи; но люди об этом не знают. Я не буду касаться химических, невидимых, ультрафиолетовых лучей. Люди, живущие в области, освещенной голубым цветом, скажут, что солнце излучает только голубой свет. Они правы и одновременно не правы. Со своей точки зрения они способны познать только частичную истину. То же самое будет с людьми красных, желтых и других областей. Они будут драться и убивать друг друга, каждый навязывая другому свою частичную истину, пока, наконец, путешествуя и взаимно знакомясь с чужими областями, они не поумнеют, поймут и согласятся, что солнце излучает разноцветный свет. Но и это только более широкое понимание, а все еще не сама истина. И только тогда, когда огромной линзой будут собраны рассеянные лучи, когда невидимые химические и тепловые лучи проявят свои специфические свойства, — только тогда можно будет приблизиться к пониманию истины; только тогда станет понятно, что солнце излучает белый свет, разлагающийся через призму на различные лучи, обладающие различными свойствами, лучи, которые линзой опять могут быть собраны в пучок белого света. 611 Одного этого примера достаточно для уяснения, что лишь широкие сравнительные методы наблюдения ведут к истине; эти наблюдения следует контролировать произвольно выбранными опытами до тех пор, пока не будут выработаны достаточно обоснованные гипотезы и теории, но и эти гипотезы и теории теряют силу, как только одно новое наблюдение, один новый опыт их опровергнет. 612 Путь трудный, и в результате получается всегда лишь относительная истина. Но пока довольно и этой относительной истины, если она даст нам возможность объяснить самые важные и существенные звенья в цепи прошлого, осветить их в настоящем, предвидеть их в будущем и позволит нам с помощью этого знания приспособиться к жизни. Абсолютной истины могло бы добиться только Всезнание, которому доступны все связи и сочетания явлений, но это невозможно, так как число связей и сочетаний бесконечно. Поэтому мы будем обладать всегда лишь относительной истиной. Как только откроются новые связи, построятся новые сочетания, получится совершенно новая картина и полностью изменятся наши возможности и наше знание. Какие перевороты в жизни народов вызывает каждое новое научное открытие: как бесконечно малы были первоначальные сведения об электричестве, как необъятно велики последствия их расширения. 613 Приходится постоянно повторять эти общие места, когда видишь, как отравляют жизнь всем изобретателям во всех областях исследования вообще, а сторонникам психоаналитического метода в частности. Ведь кого ни спро- сишь, все признают истинность этих общих мест, пока дело ограничивается так называемым «академическим» обсуждением, но как только начинает обсуждаться конкретный случай, тотчас на первый план выступают симпатии и антипатии и ясность суждений затуманивается. Надо, чтобы люди науки, призывая к логике и честности, неустанно боролись за свободу исследований во всех областях, чтобы они не позволяли властным структурам какой бы то ни было политической или религиозной окраски выставлять практические соображения, быть может, и уместные в некоторых случаях, но способные уничтожить эту свободу или нанести ей урон. Надо окончательно покончить со средневековым изречением «Philosophia ancilla Theologiae», а также с университетскими кафедрами, учрежденными в пользу политических и религиозных партий. Фанатизм — враг науки, так как наука, прежде всего должна быть независимой. Переходя от истины к терапии, мы легко убедимся, что и тут мы с Вами солидарны. Во врачебной практике должна господствовать практическая целесообразность: врач из области желтого цвета годится для больного желтой области, врач из синей — для больного синей области, так как они настроены одинаково. А врач белого солнечного света обязан принимать во внимание происхождение своих больных из областей желтых и синих вследствие своих более обширных знаний. В таких случаях путь к исцелению будет медленным и трудным и легче приведет к заблуждениям (cul-de-sac), чем если бы больные, как и он сам, уже достигли понимания белого солнечного света, иными словами, если бы состав его пациентов «уже подобрался». С таким избранным составом больных психоаналитику достаточно одних психоаналитических средств, и хорошо, что он не должен более играть роль «авгура». Но каковы же эти средства психоанализа? Если я верно Вас понимаю, то в общих чертах дело заключается в том, чтобы открыто и прямо браться за первичные силы человеческой души: надо открыть духовные очи анализируемому, чтобы он увидел, что в нем происходит, независимо от того, болен он, здоров или полуздоров, так как болезнь и здоровье незаметно переходят друг в друга. Па- циент должен познать механизмы, враждебные развитию личности и, познав, понемногу освобождаться от них; полезные же механизмы он должен использовать и укреплять. Пусть он превратит свое самосознание в факт и, управляя своим душевным состоянием, сумеет восстановить равновесие между чувством и разумом. Как велика при этом роль внушения со стороны врача? Едва ли можно полностью избежать внушения до тех пор, пока больной не почувствует себя действительно освобожденным. Конечно, к этому освобождению надо стремиться, и оно должно быть активным. Больной, только подчиняющийся внушению, подчиняется лишь до тех пор, пока в нем еще ярок «перенос на врача». Но для того, чтобы быть в состоянии приспособиться ко всем обстоятельствам жизни, пациент должен окрепнуть внутренне. Он должен уметь обходиться без костылей веры, должен критически подходить ко всем теоретическим и практическим задачам и сам разрешать их. Ведь таково и Ваше мнение? Или я неверно Вас понял? Я спрашиваю себя, нельзя ли в каждом отдельном случае поступать по-иному — в пределах психоаналитических методов? Ведь каждый случай представляет собой нечто особое и поэтому требует, вероятно, индивидуального лечения? «Нет болезней, есть больные» (II n'y a pas de maladies, il n'y a que des malades), сказал французский врач, имени которого я не помню. Но как должна образоваться в общих чертах техническая сторона анализа, и какие отклонения будут встречаться чаще всего? Это я хотел бы услышать от Вас. Само собой разумеется, что все «авгурские фокусы», как-то темная комната, маска, хлороформ и т. д. отпадут. Психоанализ, по возможности свободный от внушения, будет существенным образом отличаться от психотерапии «по Дюбуа», у которого немедленно запрещаются разговоры о прошлом и на первый план выдвигаются «моральные причины для переворота», тогда как психоанализ берет материал для самопознания из прошлого пациента и его настоящего. Другое различие — в понимании нравственности: ведь нравственность, прежде всего, понятие «относительное». Но какие формы следует ей при- давать, если уж мы должны поучать других («внушать»)? Вы скажете, что этот вопрос решает практическая целесообразность. Пожалуй, это справедливо в отношении стариков и взрослых, живущих в не совсем просвещенной среде. Но разве не священный наш долг просвещать детей, эти грядущие всходы, указывать им на ветхость так называемых моральных понятий, основанных на догматических принципах, воспитывать их для полной свободы, мужественно разоблачая перед ними истину? Этот вопрос относится не столько к врачу или аналитику, сколько к педагогу. Не явится ли учреждение свободных школ (progressive schools) задачей психоаналитика? // февраля 1923 г. (Юнг) Всем давно известно, что «истина» есть понятие относительное, и ничему это не мешает, разве вере в догмат и авторитет, но даже и этой веры оно не разрушает. Вы спрашиваете — или, вернее, разъясняете мне,— что такое психоанализ. Позвольте и мне, не касаясь пока Ваших взглядов, попытаться вначале ограничить область и дать определение психоанализа. Психоанализ, прежде всего, только метод, и метод, ограниченный строжайшими современными требованиями, связанными с самим понятием «метод». Я полагаю, что психоанализ — не анамнез, как думают люди, которые хотят все знать и уметь, ничему не учившись. Психоанализ, по существу своему, метод для исследования бессознательных ассоциаций, недоступных опросам сознания. Психоанализ — не метод исследования или испытания степени развития интеллекта, хотя в известных кругах и распространено такое ложное мнение. Психоанализ — не метод катарсиса, с помощью которого — под гипнозом или без оного — пациент отреагирует действительные или воображаемые «травмы». Психоанализ — метод аналитического разложения психического содержания на его простейшие составляющие, метод отыскания линии наименьшего сопротивления на пути к гармоничному развитию личности. У невротика отсутствует единая общая линия жизни, потому что противоречивые тенденции пересекаются и преграждают путь к психологическому приспособлению. Поэтому, насколько мы можем судить, в настоящее время психоанализ является единственной рациональной терапией неврозов. 624 Для техники психоанализа не существует схемы: существуют только общие принципы, а для индивидуального анализа — и профессиональные правила. (Что касается последнего, см. статью Фрейда в первом выпуске журнала «Internationale Zeitschrift fur arztliche Psychoanalyse»*). У меня только одно профессиональное правило: вести психоанализ как обыкновенную разумную беседу, избегая малейшего намека на медицинские заклинания. 625 Главным принципом психоаналитической техники является анализ психических содержаний, представленных в данный момент. Любое вмешательство со стороны аналитика с целью направить анализ согласно какому-либо систематическому курсу является грубой технической ошибкой. Случайность есть закон и порядок психоанализа. 626 Начинается психоанализ, конечно, анамнезом и диагнозом. Последующий аналитический процесс развивается индивидуально и, в каждом отдельном случае, различно. Почти невозможно установить какие бы то ни было правила. Можно только сказать, что часто с самого начала приходится преодолевать сопротивление со стороны пациента как против психоаналитического метода, так и против личности аналитика. Пациентов, не имеющих понятия о психоанализе, следует вначале немного ознакомить с методом. Пациентам, уже несколько знакомым с этим лечением, часто приходится разъяснять некоторые недоразумения, отвечая на возражения научной критики. В обоих случаях недоразумения основаны на произвольных толкованиях, на поверхностном суждении и грубом, невежественном отношении к фактам. 627 Если Ваш пациент — врач, то его привычка все знать лучше других может оказаться помехой к лечению. Если коллега — человек достаточно образованный, то имеет смысл провести с ним всестороннее теоретическое обсуждение. Однако с ограниченными людьми следует прямо * «О начале лечения (дальнейшие рекомендации по технике психоанализа I» (1913). приступать к анализу. В сфере бессознательного этих людей Вы всегда найдете неизменного союзника. Первые же сны показывают все убожество их критики, и от всего искусственно построенного, от так называемого научного скептицизма, не остается ничего, кроме жалких остатков личного тщеславия. У меня были забавные случаи в этой области. 628 Лучше всего дать пациенту возможность просто высказаться, ограничиваясь кое-где указаниями на связь между различными моментами рассказанного. Исчерпав сознательный материал, следует перейти к сновидениям, дающим нам сублиминальный материал. Если пациенты говорят, что у них снов больше нет или он позабыты, то обычно имеется еще сознательный материал, о котором надо рассказать, который надо обсудить, чему мешает сопротивление. Когда сознательный материал полностью исчерпан, на передний план выступают сны, которые, как Вы знаете, играют в анализе главную роль. 629 Как проводить «анализ» и что говорить пациентам, зависит, во-первых, от имеющегося в наличии материала, во-вторых, от мастерства врача и, в-третьих, от способностей пациента. Я утверждаю, что анализ следует проводить только на основании серьезного знания предмета. Для этого необходимо серьезное знание литературы, имеющейся по данному вопросу. Без такого знания все можно только испортить. 630 Пока не могу ничего больше сказать. Буду ждать Ваших дальнейших вопросов. 631 Относительно моральных и воспитательных проблем замечу, что это относится к позднейшей стадии анализа и решается, — или должно было бы решаться,— само собой. Только не надо составлять рецепты для психоанализа! 16 февраля 1923 г. (Лой) 632 Вы пишете, что для введения в психоанализ необходимо основательное знание психоаналитической литературы. Я согласен с Вами, но с некоторой оговоркой: чем больше читаешь эту литературу, тем больше видишь противоречивость различных мнений и, не имея еще личного опыта, не знаешь, к какому мнению примкнуть, так как часто утверждения не сопровождаются доказательствами. На основа- нии моих опытов в терапии внушением я, например, думал, что «перенос на врача» существенным образом может влиять на исцеление больного. Вы же пишите мне: «Мы, психоаналитики, рассчитываем не на веру, а на критику ^больного». А Штекель говорит обратное (Zeischrift fur Psychoanalyse, III. Jahrgang, Heft 4, S. 176, Ausgange der psychoanalytischen Kuren): «Любовь к врачу может стать силой, способствующей выздоровлению. Невротики никогда не выздоравливают ради самих себя. Они выздоравливают из любви к врачу. Они делают это в угоду ему». Тут он снова подчеркивает роль внушения, не правда ли? Между тем, Штекель считает себя чистым психоаналитиком. С другой стороны, и Вы говорите в письме от 28 января 1913 г., что «личность врача — один из главных целительных факторов». Нельзя ли понять эти слова так: если врач внушает пациенту уважение, то есть, если он достоин любви, то пациент, в угоду ему, последует его примеру и возьмется за освобождение от невроза, чтобы исполнять свои человеческие обязанности в самом широком смысле? Думаю, что разрешить эти сомнения может только большой опыт, который покажет также, какие приемы лучше всего соответствуют собственной личности для достижения наилучших терапевтических успехов. Из этого вытекает опять-таки необходимость подвергнуть себя психоанализу для того, чтобы в совершенстве познать самого себя. С первой (отрицательной) частью вашего определения анализа я вполне согласен: психоанализ не анамнез, не метод испытания вроде испытания степени интеллекта, не психокатарсис. Во второй же части (положительной) Вы говорите: «Психоанализ — метод для отыскания линии наименьшего сопротивления на пути к гармоничному развитию личности». Мне кажется, что тут Вы считаетесь лишь с леностью пациента, а не освобождением сублимированного либидо и направлением его к новой жизненной цели. Вы считаете, что у невротика отсутствует одна, единая линия жизни, так как противоречивые тенденции мешают психическому приспособлению. Согласен, но разве психическое приспособление не будет различным, в зависимости от того, как излечившийся пациент устроит свою жизнь заново: будет ли он только избегать неудовольствий (линия 8 К. Юнг наименьшего сопротивления) или стремиться к достижению наиболее полного удовлетворения? В первом случае он будет более пассивным и просто примирится с «трезвой действительностью» (Штекель, там же, стр 187). Во втором случае он «воодушевится» чем-нибудь или кем-нибудь. Но чем, по Вашему мнению, обусловится выбор пациента, будет ли он «в новой жизни» пассивен или активен? Определится ли его выбор самопроизвольно в течении анализа? Не следует ли врачу тщательно избегать того, чтобы чаша весов под его влиянием наклонялась в ту или другую сторону? Если же он позволит себе канализировать либидо пациента в известное русло, то не утратит ли он тогда право называться просто психоаналитиком, не будет ли он тогда «умеренным» или даже «диким»? (Futmuller, «Wandlungen in der Freudschen Schule», Zentralblatt fur Psychoanalyse, Heft 4—5, III. Jahrg., S. 191.) Думаю, что Вы уже заранее ответили на этот вопрос в Вашем последнем письме от 11 февраля 1913 г.: «Всякий умысел со стороны аналитика будет грубой ошибкой. Так называемая случайность есть правило и закон психоанализа». Но эта фраза, вырванная из общего контекста, может быть, все-таки не вполне соответствует Вашей мысли. Что касается психоаналитического просвещения пациента до качала анализа, то Вы, очевидно, согласны с Фрейдом и Штекелем: лучше немного, чем слишком много. Знание, которое дается пациенту, все-таки остается полузнанием, которое порождает «всезнаек», что только затрудняет ход анализа. Итак, после краткого ознакомления надо дать пациенту возможность высказываться, указывая кое-где на связь между явлениями; затем, после истощения сознательного материала, следует переходить к снам. Но тут для меня опять возникает затруднение, на которое я уже указывал Вам в устной беседе: как избежать со стороны пациента, который желает приспособиться к тону или жаргону врача (в силу ли подражания или переноса на врача, или же назло ему, чтобы поразить врача его же оружием), как избежать воспроизведения фантазий, мнимых травм раннего детства, сновидений, как будто бы самопроизвольных, а на самом деле прямо, косвенно или невольно внушенных врачом? Я говорил Вам в свое время, что пациенты Фореля (в Der Hypnotismus) видели во сне все, что он хотел; и мне эти опыты тоже легко удавались. Не должен ли аналитик, не желающий ничего внушать, больше молчать, давая выговориться анализирующемуся? Исключением являются, конечно, сны, где врач все-таки предлагает пациенту свое собственное толкование? 18 февраля 1923 г. (Юнг) С Вашим замечанием относительно путаницы в психоаналитической литературе я согласен. В наше время развиваются разные точки зрения на теорию аналитических результатов, не говоря уже о множестве отдельных отклонений. Наряду с учением Фрейда, почти исключительно каузальном, развилось чисто финалистское воззрение Адлера, якобы абсолютно противоречащее Фрейду, на самом же деле существенно дополняющее теоретические взгляды Фрейда. Я же придерживаюсь скорее середины, допуская обе точки зрения. Не вызывает удивления наличие такого разногласия относительно конечных выводов психоанализа, ввиду сложности именно этих вопросов. Проблема терапевтического воздействия настолько трудна, что окончательный, ясный ответ пока еще невозможен. Слова Штекеля, на которые Вы ссылаетесь, очень характерны. То, что он говорит относительно любви к врачу, разумеется, верно; но это лишь факт, а не цель и не руководство для психоаналитического лечения. Будь это целью, то мы видели бы множество исцелений; но видели бы и неудачи, которых можно было бы избежать. Цель же состоит в том, чтобы пациента путем воспитания довести до выздоровления ради него самого и его предназначения, а не ради врача. Конечно, с терапевтической точки зрения, было бы весьма неуместно запретить пациенту выздоровление, если он хочет этим доставить удовольствие врачу. Но пациент должен сознавать это — вот и все. Мы не должны предписывать ему пути выздороатения. Принуждать пациента выздоравливать из любви к врачу я считаю непозволительным воздействием и внушением (с психоаналитической точки зрения). Такое насилие часто горько мстит за себя. Вы знаете, что я не против- ник внушения, я только противник сомнительных мотивировок. Если врач потребует, чтобы пациент выздоровел из любви к нему, то пациент будет, конечно, рассчитывать на услугу за услугу и будет ее требовать. Я предостерегаю от таких приемов. Гораздо более сильным, здоровым и этически ценным мотивом для выздоровления будет глубокое проникновение пациента в истинное положение и его понимание вещей, такими, как они являются и как они должны быть. Каждый сколько-нибудь полноценный человек поймет, что не следует застревать в болоте невроза. М) Я совсем не согласен с Вашим толкованием моих слов о врачующем действии личности. Я писал Вам*, что личность действует целительно потому, что пациент так сказать читает личность аналитика, а не потому, что он из любви к аналитику разыгрывает исцеление. Аналитик не может помешать пациенту проявлять свои конфликты так, как их проявляет он сам, ибо способность к эмпатии у невротика безмерно велика. Этой цели служит и каждый сильный перенос. Если аналитик в глазах больного станет достойным любви, то он попросту преодолевает этим ряд сопротивлений, которые пациент должен был бы преодолеть самостоятельно, что рано или поздно все равно приходится делать. Таким образом, этим техническим приемом ничего не достигается, разве что пациенту облегчается начало анализа; впрочем, в некоторых случаях это имеет смысл. Пролезать через колючее проволочное заграждение, не имея впереди заманчивой цели, может лишь человек с аскетической силой воли, которой, однако, нельзя ожидать ни от среднего человека, ни от невротика. Даже христианская религия, столь высокая в своих нравственных требованиях, не пренебрегла этим приемом и показала близость царствия небесного как цель и награду за земные труды. По-моему, и аналитик имеет право говорить о наградах за труд психоанализа. Но пусть он ни словом, ни намеком не обещает в награду себя самого или свою дружбу, если он серьезно не намерен сдержать своего слова. * См. ссылку к пар. 587. 641 Что касается Вашей критики моего краткого определения того, что есть «психоанализ», то замечу, что перевал через крутую гору тоже соответствует линии наименьшего сопротивления в том случае, если на удобной дороге в долине рискуешь попасть быку на рога. Иными словами, линия наименьшего сопротивления есть компромисс со всеми его неизбежными последствиями, не только с леностью. Думать, что линия наименьшего сопротивления и леность есть одно и то же — предрассудок. (Так мы думали в то время, когда убегали с латинских уроков.) Леность, в общем, не лежит на пути наименьшего сопротивления, так как она приносит лишь мгновенное облегчение, а впоследствии приводит на путь наибольших сопротивлений. Жить по линии наименьшего сопротивления не значит также проявлять свою индивидуальность, не считаясь ни с кем и ни с чем. Тот, кто так поступает, скоро с болью поймет, что он находится не на линии наименьшего сопротивления, так как человек — не только пучок эгоистических побуждений, каким его иногда любят изображать, но и социальное существо. Лучше всего это наблюдается у первобытных людей и у стадных животных, у которых всегда сильно развито стадное чувство. Без этого чувства стадо вообще не могло бы существовать. Человек, как стадное животное, в принципе вовсе не должен подчиняться навязанным ему извне законам, так как социальный закон заложен в нем самом априорно, как врожденная необходимость. Как видите, я начинаю выступать против некоторых, по-моему, совершенно неверных представлений, высказываемых иногда и среди сторонников психоаналитической школы. 642 Идти по линии наименьшего сопротивления не значит тем самым избегать неудовольствия: это значит создавать равновесие между удовольствием и неудовольствием. Деятельность, дающая только неудовольствие, ведет к истощению, а не к успеху. Человеку необходима радость жизни, иначе жизненные усилия не стоили бы труда. 643 Как и куда пациент направит в будущем свою жизнь, об этом судить не нам. Если бы мы воображали, что мы знаем это лучше природы самого пациента, то были бы очень плохими воспитателями. (Изложение подобных же основных мыслей Вы найдете в воспитательном методе Монтессори*.) Психоанализ лишь средство, которое очищает природе путь от камней, а не метод (на что часто притязает гипноз), который вкладывает в пациента то, чего в нем раньше не было. Поэтому мы, скорее, отказываемся от всяких напутствий и лишь стараемся показать пациенту по возможности рельефно и ясно то, что обнаружил психоанализ, для того, чтобы пациент сам мог сделать из этого пригодные для себя выводы. Тому, что он приобрел не сам, он все равно поверит не надолго: вера, основанная на авторитете, только удержит его в состоянии детскости, тогда как мы стремимся довести пациента до того, чтобы он сам управлял своей жизнью. Искусство анализа состоит именно в том, чтобы без предрассудков идти за пациентом, даже по так называемым ложным путям, собирая его заблудившихся и разбежавшихся овец. Работая по предвзятой схеме, мы только испортим лучшие воздействия психоанализа. Поэтому я остаюсь при своем мнении, которое Вы оспариваете: «Все умышленное со стороны психоаналитика будет грубой ошибкой. Так называемая случайность есть правило и закон психоанализа». 644 Знаете, мы все еще не можем отрешиться от схоластического предрассудка, от желания исправить природу, навязывая ей наши ограниченные «истины». В терапии неврозов мы наталкиваемся на такое большое количество удивительных, непредвиденных и непредвидимых фактов, что нам, наученным таким опытом, пора бы отбросить надежду на возможность положительного знания и предписывания путей. Окольные и ложные пути необходимы. Отрицая это, пришлось бы отрицать и неизбежность ошибок во всемирной истории. Это было бы мировоззрение школьного учителя-педанта, непригодное для психоанализа. 645 Весьма трудно установить, сколько психоаналитик, помимо своей воли, внушает пациенту. Безусловно, это явление играет более значительную роль, чем до сих пор * Д-р Мария Монтессори (1870—1952) опубликовала работу «Метод Монтессори» в 1912 г. признавали в психоанализе. Я по опыту знаю, что пациент тотчас же начинает пользоваться представлениями, почерпнутыми в психоанализе, что обнаруживается и при толковании сновидений. Вы можете почерпнуть много подобных примеров в книге Штекеля «Язык сновидений». В моей собственной практике был весьма поучительный случай. У одной очень интеллигентной пациентки с самого начала были очень широкие эротические фантазии, связанные с переносом на меня. Но она ни за что не хотела их допустить. Ее, понятно, выдавали сны, в которых моя личность скрывалась за другими, отчасти трудно узнаваемыми лицами. После целой серии таких снов я, наконец, сказал ей: «Видите ли, всегда бывает так, что то лицо, о котором сон действительно говорит, в явном содержании сна заменяется и маскируется другим лицом». Ранее пациентка упорно отрицала этот механизм сновидений. На сей раз ей пришлось допустить это техническое правило, но лишь для того, чтобы побить меня моим же оружием. На другой день она рассказала мне сон, в котором мы с ней являлись в откровенно непристойной ситуации. Я, конечно, был поражен и тотчас же вспомнил о своем правиле. Первой ассоциацией ко сну был ехидный вопрос с ее стороны: «Не правда ли, всегда бывает так, что лицо, о котором сон действительно говорит, в явном содержании сна заменяется другим?» 646 Пациентка воспользовалась опытом, нашла защитную формулу и возможность безнаказанно и открыто высказывать свои фантазии. 647 На этом примере видно, каким образом пациенты пользуются приобретенными в анализе знаниями. Они пользуются ими как символами. Кто верит в раз и навсегда твердо установленные символы, тот запутается в своих же собственных сетях. Это случалось со многими психоаналитиками. Объяснение некоторых теорем примерами из сновидений, взятых из аналитической практики, оказывается обманчивым и малонадежным. Доказательны в этом отношении только сновидения лиц, безусловно свободных от чужого влияния. В таких случаях надо было бы исключить разве еще чтение мыслей на расстоянии. Но если допускать такую возможность, то придется подвергнуть строжайшему пересмотру еще многое другое, между прочим, множество судебных приговоров. Отдавая должное роли внушения, все же не следует заходить слишком далеко в этом отношении. Пациент не пустой мешок, который можно набивать чем угодно: он приносит с собой свое определенное содержание, которое упорно противится чужому влиянию и постоянно всплывает наружу. Аналитическое «внушение» искажает лишь выражение, а не содержание, в чем мне часто приходилось убеждаться. Выражения меняются неограниченно, содержание же твердо, устойчиво и меняется лишь со временем и с трудом. Будь это иначе, то внушение было бы во всех отношениях самым действенным, благодарным и легким лечением, настоящей панацеей от всех бед. К сожалению, это не так, в чем сознается каждый честный гипнотизер. На Ваш вопрос, не злоупотребляют ли пациенты, быть может невольно, выражениями врача, для того, чтобы сбить его с толку, скажу, что это действительно очень серьезная проблема. Аналитик должен употреблять всевозможное внимание и самокритику, чтобы не дать себе возможность сбиться с пути, соблазнившись снами пациента. Пациент в своих снах всегда в той или иной степени употребляет выражения, приобретенные в анализе. Толкование прежних символов, в свою очередь, вносится в сновидение как самостоятельный символ. Так, например, нередко сексуальные ситуации, появлявшиеся в прежних снах в виде символов, в последующих снах появляются уже «открыто», но, заметьте, представляя собой опять-таки символы и подлежащие анализу выражения иных скрытых идей. Так например, инцест во сне является отнюдь не «явным» содержанием сновидения, а тоже символом, подлежащим анализу, как и все другие. Принять такой сон в буквальном смысле будет парадоксом, возможным только в том случае, если буквально придерживаться сексуальной теории неврозов. 650 Возможно, что пациент умышленными обманами и искажениями некоторое время сумеет вводить аналитика в заблуждение, что, впрочем, возможно и во всех остальных областях медицины. Но этим пациент вредит больше все- го самому себе, платя за каждый обман или сокрытие усилением болезненных симптомов. Обманы так очевидно невыгодны, что пациент почти неизбежно рано или поздно прекращает их совершать. Что касается техники анализа, то лучше отложим этот вопрос до устной беседы. 23 февраля 1913 г. (Лой) Я хотел бы прежде всего поговорить о заключении Вашего письма от 18 февраля, в котором Вы так метко определяете роль внушения в психоанализе: «Пациент не пустой мешок, который можно набивать чем угодно: он приносит с собой свое определенное содержание, с которым постоянно приходится считаться». С этим я совершенно согласен, так как мой собственный опыт подтверждает Ваши слова. Дальше Вы говорите: во время невольного аналитического внушения это содержание остается нетронутым, выражение же искажается неограниченно и многообразно. Получается нечто вроде мимикрии: анализируемый старается скрыться от наступающего на него аналитика, временно представляющегося ему врагом. Это продолжается до тех пор, пока в совместной работе пациента с аналитиком (пациент самопроизвольно открывает свою душу, аналитик интерпретирует и объясняет) не удастся настолько осветить мрак, царивший в больной душе, что пациент сам начинает различать настоящую связь между отдельными моментами (без предвзятого плана со стороны аналитика), делать верные выводы и применять их в будущем. Это будущее потечет по линии наименьшего сопротивления (или, лучше сказать, наименьших сопротивлений), как компромисс со всем необходимым в настоящем равновесии между удовольствием и неудовольствием. Не нам самовластно решать за пациента, что ему следует делать, это решает его собственная природа. Иными словами, наша роль — роль повивальной бабки, которая способна вывести на свет Божий только ребенка, действительно существующего, и должна при этом избегать целого ряда грубых ошибок, чтобы не отнять у ребенка жизнеспособности и не искалечить мать. 653 Все достаточно понятно — это общеизвестный принцип, приложенный к психоанализу: никогда не насиловать природу! Я понимаю, что психоаналитику приходится следовать за пациентом и по так называемым «ложным путям», для того, чтобы пациент дошел до собственных убеждений, освобождающих его раз и навсегда от инфантильной веры в авторитет; как отдельный индивид только по ложным путям может дойти до понимания того, как избежать этих ложных путей, так же и человечество в целом не всегда двигалось по прямой дороге, а лишь путем частых ошибок создало условия для своего настоящего и будущего развития. Не знаю, согласитесь ли Вы со мной, что нередко частичной причиной невроза является крушение инфантильной веры в авторитет./Невротик стоит над развалинами своей веры, гиТатгётттог'ней и боится, не находя замены ей и не видя, куда направить свой жизненный путь. Он защемлен между инфантилизмом, от которого не хочет отказаться, и серьезными задачами жизни в настоящем и будущем. (Моральный конфликт.) В таких именно случаях я особенно ясно вижу, насколько Вы правы: было бы грубой ошибкой заменять утраченную веру в авторитет верой в новый авторитет, помогающий лишь до тех пор, пока он в силе. Это является приговором желанию внушать в анализе, приговором расчету на «перенос» как на цель аналитического лечения. Теперь я вполне принимаю Ваше суждение: «Всякий умысел со стороны психоаналитика — грубая ошибка. Так называемая случайность есть правило и закон психоанализа». Я также совершенно согласен с Вами, что альтруизм присущ человеку с рождения, как стадному животному. Обратное было бы неестественно. 654 Я очень склонен думать, что первичны именно альтруистические, а не эгоистические побуждения. Любовь и доверие ребенка к матери, кормящей, взращивающей, защищающей и ласкающей его; любовь мужчины к женщине как растворение в чужой личности; любовь к потомству, забота о нем; любовь к соплеменникам и т. д. Эгоистические же побуждения создаются лишь благодаря желанию исключительного обладания предметом любви: желанию владеть всецело матерью, не делясь ею с отцом и другими детьми; желанию исключительного обладания женщиной, драгоценностями, платьем и т. д. Вы, может быть, скажете мне, что это парадокс, что побуждения — эгоистические или альтруистические — одновременно пробуждаются в человеческом сердце и что каждое побуждение амбивалентно. Но спрашивается, действительно ли это так? Может быть, побуждения биполярны? Можно ли вообще сравнивать различные^чувства? Действительно ли любовь можно противопоставить ненависти? Как бы то ни было, но можно считать счастьем, что в человека природой вложен социальный закон как внутренняя необходимость, иначе плохо пришлось бы нашему культурному человечеству, подчиненному лишь извне навязанным законам: с умиранием прежней религиозной веры в авторитет, оно неминуемо и быстро дошло бы до полной анархии. Тогда должен был бы возникнуть вопрос, не лучше ли поддерживать всеми возможными насильственными мерами исключительную веру в религиозный авторитет, как это делалось в средние века. Ведь благо культуры, стремящейся дать отдельной личности столько свободы, сколько возможно, не нарушая свободы других, стоит такой жертвы, как свобода исследования. Но времена противоестественного насилия прошли, культурное человечество оставило этот ложный путь, не по произволу, а по внутренней необходимости, и поэтому можно в радостном предвидении смотреть вперед: сознание человечества прогрессирует и, следуя своему внутреннему закону, найдет новый путь через развалины веры в авторитет к нравственной самостоятельности индивида. Март 1913 г. (Юнг) Я неоднократно замечаю в Ваших письмах, что проблема «переноса» представляется Вам особенно критической. Вы правы, перенос является в настоящее время центральной проблемой анализа. Вы знаете, что Фрейд понимает «перенос» в смысле проекции инфантильных фантазий на врача. Перенос является, таким образом, как бы инфантильно-эротическим отношением. При внешнем поверхностном наблюдении, однако, это отно- шение не всегда кажется инфантильно-эротическим. При так называемом положительном переносе обычно очень ясно выражается инфантильно-эротический характер отношений. Но при так называемом отрицательном переносе мы видим лишь сильное сопротивление, выражающееся теоретически — в критике и скептицизме. Обычно эти отношения обуславливаются отношением пациента к авторитету, то есть, в конечном итоге, к отцу. Пациент относится к врачу положительно или отрицательно, нежно или строптиво, смотря по тому, каково его отношение к отцу. Поэтому «перенос» в анализе проявляется в форме сопротивления, если врачу приходится разрушать это инфантильное отношение. Между тем эту форму переноса необходимо разрушить, так как цель анализа — нравственная автономия пациента. Эта цель очень высока, скажете Вы. Конечно, это высокая и далекая цель, но все-таки не совсем потусторонняя. Она соответствует тенденции, властно выдвигающейся в нашу культурную эпоху, а именно индивидуалистической тенденции, по которой должна была бы быть названа вся наша эпоха (сравните Мюллер-Лир, «Семья»). Кто не верит в такое направление к цели, а преклоняется перед научной теорией причинности, тот, конечно, будет стараться лишь преодолеть строптивость пациента и оставить его в любовном отношении к отцу, в соответствии с идеалами прошедшей культурной эпохи. Как известно, католическая церковь представляет собой одну из сильнейших организаций с такой тенденцией. Не сомневаюсь в том, что многие чувствуют себя значительно лучше в состоянии внешнего принуждения, чем в состоянии самопреодоления (ср. Шоу: «Человек и Сверхчеловек»). Но было бы крайне несправедливо втискивать всех наших пациентов-невротиков в категорию несвободных людей. Среди невротиков есть немало таких, которым не надо напоминать об их социальных обязанностях и причастности, которые, наоборот, рождены и предназначены для воплощения новых культурных идеалов. Они больны, пока сгибаются под авторитетом и отрекаются от предназначенной им свободы. Пока мы будем рассматривать жизнь ретроспективно, как это де- лают в венских психоаналитических книгах, мы никогда не поймем вполне правильно таких индивидов и никогда не принесем им желаемого спасения. Мы только воспитаем их послушными детьми, поощряя именно то, что сделало их больными, то есть их консервативную запоздалость и их подчинение авторитету. До известной степени это верно лишь для инфантильно-строптивых, которые даже еще никогда не могли подчиниться авторитету. Сила же, заставляющая других стряхнуть с себя консервативное отношение к отцу, — вовсе не инфантильная строптивость, а властное стремление к утверждению собственной личности путем борьбы, являющейся для них неоспоримым жизненным долгом. Психология Адлера гораздо вернее оценивает эту постановку вопроса, чем психология Фрейда. 659 Для инфантильно-строптивой категории пациентов положительный перенос является вначале весьма существенным в вопросе исцеления; для другой же категории — инфантильно-послушных — то же самое является пагубным шагом назад, удобным уклонением от жизненных обязанностей. Отрицательный перенос у пациентов первой категории, увеличивая строптивость, является уклонением от исполнения долга, у пациентов же второй категории, наоборот, успехом, имеющим целительное значение (ср. Адлер, «Упрямство и послушание»). 660 Как видите, перенос следует оценивать в разных случаях совершенно различным образом. 661 Психологический процесс переноса — отрицательного или положительного — состоит в оккупации либидо личностью врача, представляющего для больного эмоциональную ценность. (Как Вам известно, я понимаю либидо приблизительно в том смысле, в котором древние понимали космогонический принцип Эроса, то есть, говоря современным языком, как «психическую энергию».) Притягивает ли его аналитик или отталкивает, но пациент привязан к нему и не может не следовать и не подражать аналитику. Он чутьем проникает в состояние аналитика, чему последний, при всем желании, помешать не может, ибо подобная эмпатия действует уверенно и инстинктивно, наперекор самому сильному созна- тельному суждению. Если аналитик сам невротик, недостаточно приспособленный к требованиям современной жизни и собственного я, то пациент будет подражать этому недостатку и отражать его в себе. О последствиях Вы можете судить сами. 662 Поэтому в переносе я не могу усматривать только воспроизведение инфантильно-эротических фантазий, хотя с известной точки зрения оно, наверное, так и есть; я считаю перенос, как уже говорилось в одном из предыдущих писем, процессом приспособления и эмпатии. С этой точки зрения инфантильно-эротические фантазии, несмотря на их неоспоримую реальную ценность, являются не столько самостоятельными желаниями, сколько сравнительным материалом или аналогией чего-то еще не понятого. В этом, я думаю, кроется существенная причина их бессознательности. Пациент, не сознавая еще своего настоящего отношения, старается, путем аналогий и сравнений с детскими воспоминаниями и опытом, понять в общих чертах свое настоящее отношение к аналитику. Не удивительно, что пациент черпает материал именно из самых интимных отношений своей юности для того, чтобы найти подходящую формулу для своих отношений к аналитику: ведь и эти отношения очень интимны и настолько же несексуальны, как отношения ребенка к родителям. Это именно отношения, поставленные, впрочем, и христианством как символ чисто человеческих отношений — эти отношения должны вернуть больному непосредственное чувство человеческой общности, уничтоженное вторжением сексуальных и социальных оценок (оценок с точки зрения власти и т. д.). Чисто сексуальные и другие, более или менее древние и варварские, оценки радикально уничтожают непосредственные, чисто человеческие отношения; это влечет за собой закупорку либидо и, как следствие этого, невроз. Анализируя инфантильность своих фантазий в связи с переносом, больной вновь вспоминает свои детские отношения и, рассматривая их глазами взрослого, видит в них прекрасную и ясную картину человеческой непосредственности по ту сторону исключительно сексуальных (и прочих) оценок. Я считаю, что ошибочно толковать дет- ские отношения ретроспективно и с исключительно сексуальной точки зрения, хотя известной доли сексуальности в них нельзя отрицать. 663 О положительном переносе я хотел бы сказать следующее. Либидо пациента окружает личность аналитика в форме ожидания, надежды, интереса, доверия, дружбы, любви. Сначала перенос вызывает проекцию на аналитика, проекцию инфантильных фантазий, часто густо насыщенных эротизмом. На этой стадии перенос бывает обычно, несомненно, сексуальным, хотя сексуальный элемент еще не вполне осознан. Но этот процесс служит мостом для чуткого проникновения и понимания, благодаря которому больной сознает несостоятельность своего отношения к жизни в сравнении с отношением аналитика, которое, надо полагать, приспособлено к жизни, то есть является нормальным. Анализ, вызывая в больном воспоминания детских отношений, указывает ему на выход из односторонней оценки человека, оценки с точки зрения только сексуальности или власти; эта оценка, приобретаемая в период половой зрелости, разрастается на почве общественных предрассудков; анализ же приводит к чисто человеческому отношению и близости, независимо от сексуальности или власти, а лишь в зависимости от личных ценностей каждого человека. Это тот путь к свободе, который аналитик должен указать своему пациенту. 664 Я должен сказать Вам, что мнение о важности сексуального момента, конечно, не укрепилось бы так глубоко, если бы этот момент не имел большого значения именно для того периода жизни, который важен прежде всего с точки зрения размножения. Оценка личности принадлежит более зрелому возрасту. Для молодых людей за поиском ценной личности зачастую кроется лишь бегство от биологических обязанностей. В зрелом возрасте, наоборот, преувеличенная тоска по сексуальным ценностям молодости часто не что иное, как трусливое, удобное уклонение от культурного долга, требующего, чтобы человек признал ценность личности и подчинился иерархии культурных ценностей. Юный невротик боится расширения своих жизненных обязанностей, пожи- лой боится сужения и ограничения приобретенных жизненных благ. 65 Вы понимаете, что такая оценка «переноса» тесно связана с предположением биологических «обязанностей», то есть стремлений и предназначений, являющихся для человека таким же залогом культуры, как для птицы искусно свитое гнездо, для оленя — рога. Чисто каузальное, чтобы не сказать материалистическое, воззрение последних десятилетий стремится видеть в органических образованиях лишь реакции живой материи. С эвристической точки зрения такая постановка вопроса имеет несомненную ценность, но истинного объяснения она не дает, так как всегда склоняется лишь к более или менее искусственному умалению и отстранению проблемы. По этому вопросу могу указать Вам прекрасную критику Бергсона. Внешние причины действуют разве лишь наполовину, другая же половина зависит от своеобразных предназначений живой материи, без которых определенная реакция очевидно вовсе не могла бы произойти. Это основное положение мы должны применить в психологии. Психика не только и не просто реагирует; она, согласно своим качествам, отвечает на воздействия извне, и формы этих ответов образуются, по крайней мере наполовину, ею самой и вложенным в нее предназначением. Культуру никогда не следует понимать как реакцию на обстоятельства. Такое неглубокое объяснение мы смело можем оставить прошедшему столетию. Психологически же эти предназначения являются властными, непреклонными императивами, в чем мы можем ежедневно легко убеждаться. Эти предназначения тождественны тому, что я называю «биологическим долгом». 666 В заключение затрону еще один вопрос, очевидно смущающий Вас, а именно вопрос нравственный. В больном проявляется столько так называемых безнравственных побуждений, что психотерапевт невольно спрашивает себя: что же будет, если удовлетворять все требования больного? Из моих писем Вы поняли, конечно, что эти требования нельзя принимать безусловно серьезно. Обычно это не что иное, как безмерно преувеличенные требования, которые больной, вследствие закупорки либидо, выдви- гает на первый план, часто помимо своей воли. Канализация либидо в русло простых жизненных обязанностей в большинстве случаев сводит на нет напряженность этих желаний. Однако необходимо признать, что в некоторых случаях так называемые ненормальные тенденции не только не устраняются анализом, но наоборот, выступают еще ярче; тогда становится ясно, что эти тенденции принадлежат к биологическим обязанностям данного индивида, в особенности когда вопрос касается некоторых сексуальных требований, направленных на индивидуальную оценку сексуальности. Этот вопрос не связан с патологией, это современный социальный вопрос, властно требующий этического разрешения. Работа над практическим разрешением этого вопроса для многих является биологическим долгом. (Природа, как известно, не довольствуется теориями.) Ведь в наше время существует лишь легальная оценка сексуальности и не существует настоящей сексуальной морали, так же как в Средние века в денежных делах решало не настоящее нравственное чувство, а лишь предрассудки и легальные оценки. Мы еще не доросли до того, чтобы в свободных сексуальных поступках отличать нравственное от безнравственного. Это ясно выражается в общественных отношениях, в жестоком отношению к внебрачному материнству. Отвратительное лицемерие, наводнение проституцией и половыми болезнями — все это порождается варварскими легальными суждениями, подведением всех сексуальных поступков под одну мерку, нашей неспособностью к утонченному моральному чувству и пониманию огромных психологических различий в сфере свободных сексуальных поступков. Указываю Вам на этот крайне запутанный и важный современный вопрос, чтобы объяснить, почему среди наших пациентов нередко встречаются люди, благодаря своим духовным и душевным качествам действительно призванные, то есть биологически предназначенные для активного участия в этом культурном деле. Никогда не следует забывать, что то, что нам сегодня кажется нравственной заповедью, завтра подлежит распаду и превращению, с тем, чтобы в более или менее далеком буду- 9 К. Юнг щем послужить основой для новых этических образований. История культуры должна была бы научить нас по крайней мере тому, что и формы морали принадлежат к преходящим явлениям. Нужен тончайший психологический такт для того, чтобы анализируя чувствительные человеческие характеры, переживающие кризис, обойти опасный угол инфантильных стремлений к удобству, безответственности и распущенности больных, чтобы указать им чистые, ясные перспективы и возможность действовать автономно. Пять процентов на данные взаймы деньги — честный прирост, двадцать процентов — отвратительное ростовщичество. Этот подход следует соблюдать и по отношению к сексуальному поведению. >68 Есть невротики, которые из чувства глубокого внутреннего приличия не могут быть заодно с современной моралью, не могут применяться к культуре до тех пор, пока в их нравственности есть пробелы, заполнение которых является потребностью данного времени. Ошибочно думать, что большое число женщин, страдающих неврозом, больны вследствие сексуальной неудовлетворенности, вследствие того, что не нашли подходящего мужа или еще закованы в цепи инфантильной сексуальности. Настоящей причиной невроза часто является их неспособность познать предназначенную им культурную задачу. В общем, люди все еще воображают, что в старые знакомые рамки можно втиснуть то новое, грядущее, что нетерпеливо стучится в дверь. Эти люди видят только настоящее, но не видят будущего. А между тем, какой глубочайший психологический смысл в христианстве, впервые возвестившем путь к будущему как принцип спасения человечества. Прошлое нельзя изменить, в настоящем мало можно изменить, будущее же принадлежит нам и способно воспринять высочайшее напряжение жизненной силы. Нам лично принадлежит лишь краткий миг молодости, вся остальная жизнь принадлежит нашим детям. 669 Таким образом Ваш вопрос об утрате веры в авторитет разрешается сам собой. Не потому невротик болен, что утратил прежнее верование, а потому, что еще не нашел новой формы для своих лучших стремлений. ПРЕДИСЛОВИЕ К СБОРНИКУ СТАТЕЙ К. Г. ЮНГА НА АНГЛИЙСКОМ ЯЗЫКЕ* Предисловие к первому изданию 670 Статья и брошюры, вошедшие в состав этого сборника, написаны мной, с некоторыми перерывами, в течение последних четырнадцати лет. За это время развилась новая отрасль науки, благодаря этому, как большей частью бывает в подобных случаях, возникло множество точек зрения, новых понятий-и новых формулировок. 671 В мои намерения не входит дать на страницах этой книги очерк основных положений аналитической психологии, тем не менее ее содержание должно несколько осветить то направление, которое особенно характерно для цюрихской психоаналитической школы. 672 Известно, что честь открытия нового аналитического метода общей психологии принадлежит венскому профессору Фрейду. Его первоначальные взгляды подверглись многочисленным существенным изменениям, отчасти благодаря трудам цюрихской школы, несмотря на то, что сам он в значительной мере расходился с точкой зрения последней. 673 Рассмотреть здесь в подробностях основные различия взглядов этих двух направлений не представляется возможным; я могу отметить лишь следующие моменты: венская школа признает исключительно половую (sexualistic) точку зрения, тогда как точка зрения цюрихской школы символична. Венская школа объясняет психологический символ семиотически, то есть как знак или признак известных первобытных психосексуальных процессов. Ме- * Опубликовано в Collected Papers on Analytical Psychology, ed. by Dr. С. Е. Long (London and New York, 1916; 2nd edn. 1917). Перевод О. Раевской. тод се аналитичен и каузален. Цюрихская же школа, при- I знавая научную возможность подобного взгляда, отрицает его исключительную валидность, ибо она объясняет психологический символ не только семиотически, но и символически, то есть приписывает символу позитивную ценность. [ Ценность эта зависит не только от исторических причин; главное ее значение заключается в том, что она действительна и в настоящем, и в будущем, взятых в психологическом отношении. Ибо для цюрихской школы символ есть не только признак чего-то вытесненного и скрытого; он в то же время является попыткой понять и указать путь последующего психологического развития данной личности. Иными словами, мы дополняем ретроспективную ценность символа его перспективным значением. 5 Таким образом, метод цюрихской школы не только. аналитичный и каузальный; он в то же время синтетический и перспективный, ибо школа эта признает, что pa- | зум человека является не только следствием известных причин (causae), но и обладает известными целями. На этом следует особенно настаивать, ибо психология развивается в двух направлениях: одно из них признает принцип удовольствия, другое же — принцип власти. Научный материализм соответствует первому из них, философия Ницше — второму. Теория Фрейда всецело построена на признании принципа удовольствия, теория же Адлера (одного из первых личных учеников Фрейда) — на признании принципа власти. 6 Цюрихская школа, признавая существование двух соответствующих человеческих типов, на которых указывал и покойный профессор Вильям Джемс (William James), считает взгляды Фрейда и Адлера односторонними и действенными лишь в пределах соответствующего типа. Оба стремления — к наслаждению и к власти — существуют во всяком индивиде, но в неравном соотношении. 7 Поэтому очевидно, что психологический символ являет две стороны и что объяснять его следует согласно обоим вышеуказанным психологическим принципам. Объяснения Фрейда и Адлера аналитичны и каузальны: оба они сводят все к инфантильному и первобытному. Таким образом, Фрейд понимает «цель» как исполнение желаний, Адлер же — как захват власти. И в своей аналитической практике оба допускают исключительно эти две точки зрения, выявляющие лишь инфантильные и грубо-эгоистические цели. 678 Цюрихская школа вполне признает, что в пределах умственного расстройства психология больного соответствует взглядам Фрейда и Адлера. Действительно, именно вследствие такой невозможной детской психологии, индивид и находится в состоянии внутренней диссоциации, которая доводит его до нервного заболевания. Поэтому-то цюрихская школа, соглашаясь до этого момента с вышеназванными учеными, сводит психологический символ (то есть продукт фантазии больного) к основному инфантильному принципу удовольствия или власти. Но Фрейд и Адлер довольствуются результатами подобного сведения согласно своему научному биологизму и натурализму. 679 Но тут возникает весьма важный вопрос. Может ли человек повиноваться основным и первобытным побуждениям своей природы, не причиняя непоправимого вреда себе и своим близким? Он не может безгранично развивать ни свои сексуальные желания, ни свое стремление к власти — границы их, к тому же, очерчены весьма узко. Цюрихская школа не упускает из виду и конечный результат анализа и смотрит на основные мысли и побуждения бессознательного как на символы, указывающие определенный путь будущего развития. Однако мы должны признать, что подобный взгляд научно не оправдывается, потому что в настоящее время наука в целом основана на каузальности. Но каузальность является лишь единичным принципом, и сущность психологии не может быть исчерпана только каузальными методами, ибо разумная душа (mind) живет еще и известными целями. Помимо такого спорного философского довода, у нас имеется и другой, гораздо более реальный, в пользу вышеизложенной гипотезы — это необходимые жизненные требования. Ибо жить согласно велению инфантильного стремления к удовольствию или инфантильного же стремления к власти невозможно. Если удерживать оба эти принципа, то их Дата добавления: 2015-09-27 | Просмотры: 429 | Нарушение авторских прав |