АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

II. Ощущения, восприятия. 4 страница

IV.

Взгляд на душевно-больных у славян. Связь между названиями душевных болезней и представлениями о их происхождении. Представления о происхождении душевных болезней. Свидетельства древних сказаний и повестей. Порча; примеры. Блаженные, юродивые; каженники. Связь с нечистой силой, колдовство и ведовство. Оборотничество: огненные змеи. Полеты на шабаш. Грамота игумена Памфила; Серапион Владимирский; грамота 1648 г. Наказания за ведовство. Самосуды; суды и процессы; меры против колдовства и чародейства.

Хотя взгляды на душевно-больных и отношение к ним в славянских землях, и в частности в России, в старое время во многом сходны с тем, что было изложено относительно западной Европы, однако, эти взгляды и отноше­ния обнаруживают и некоторые особенности, почему и заслуживают само­стоятельного изложения. Много ценных сведений по этому вопросу заклю­чается в сочинении Афанасьева “Поэтические воззрения славян на при­роду”⁴⁹). Из этого замечательного сочинения видно, что самые названия ду­шевных болезней у славян нередко указывают на соединенное с этими болез­нями представление о карающем божестве; напр., название “boza moc”, “божья немочь”, “божье”, “бешенство”; одержимых приступами “беснованья”, неистовства и помешанных вообще называли “божевольными” и “божегнев-ными”, что свидетельствует о древнейшем взгляде на душевную болезнь, как на проявление божьей воли и божьего гнева*).

С другой стороны, имеются несомненные доказательства, что душевные болезни рассматривались и как проявление силы нечистых духов, демонов; так, словом “игрец” обозначается истерический припадок, кликушество и обозна­чается диавол; слова “беснованье” и “бешенство” обозначают состояние, обу­словленное вхождением демона в человека; слово “икота” обозначает болезнен­ный припадок и обозначает человека, одержимого бесом; даже ядовитое влия­ние растений, вызывающих припадки душевного расстройства, славяне об'ясняли действием нечистой силы, называя эти растения “бесово молоко” (Eu­phorbia), “бешеная вишня” (Atropa Belladonna) и др.

По свидетельству народных сказаний, бес, вселяясь в жен и дев, отнимает у них ум, слух и зрение, повергает их в бешеное, исступленное состояние и заставляет испытывать самые мучительные страдания.

Весьма характерные данныя находятся в официальном показании шуян, относящемся к 1666 году: “то намъ вѣдомо: Шуи посаду Яковъ Григорьевъ скорбѣлъ икотою и внѣ ума былъ весь и всячески отъ нечистаго духа... а Василий Несмѣяновъ скорбѣлъ отъ нападенiя нечистаго духа и его исцѣлила Бо­городица, какъ сталъ молебствовать. А про Иванову жену..... Марѳу слышали мы отъ сосѣдей, что она одержима была нечистымъ духомъ и ее исцѣлила пресв. Богородица въ церкви на праздникѣ своемъ — въ литургiю въ большой выходъ...” В 1670 году шуяне подали новое показание, в котором заявили: “прiѣзжаютъ въ Шую къ чудотворному образу пресв. Богородицы Смоленскiя со многихъ городовъ и уѣздовъ всякихъ чиновъ люди молиться, мужескiй и женскiй и дѣвичь полъ, и тѣ скорбные люди..... въ божествен­ную службу мечтаются всякими кознодѣйствы”.

В повести о бесноватой жене Соломонии (XVII в.) рассказывается, что однажды ей послышалось, “аки прiиде нѣкто ко храминѣ; она же возста отъ ложа своего и отверзи дверь и пахну ей въ лицо, и въ ума, и во очи, аки нѣкоторый вихорь велiй, и явися аки пламя нѣкое огненно и сине..... И бысть во всю ночь безъ сна; прiиде на нее трясенiе и великiй, лютый ознобъ, и въ третiй день она очюти у себѣ во утробѣ демона люта, терзающа утробу ея, и бысть въ то время во изступленiи ума отъ живущаго въ ней демона”. Здесь виден уже способ, которым вселяется демон.

Всякое телесное страдание и всякое тревожное чувство приписывались порче “недобрых людей”, их завистливой мысли, оговору, сглазу и называлось “напускной тоской”. Злые духи насылаются на человека колдунами или кол­дуньями на срок или навсегда. Сами больные, разделяя то же убеждение, во время, напр., припадков кликушества**) выкликают имена лиц, подозреваемых ими в напускании порчи. Еще всего около ста лет т. наз. подобные обвинения приводили к судебным розыскам. Так, очень интересное дело в этом отно­шении сообщает Максимов (“Год на Севере”); это дело было решено в пинежском уездном суде в 1815 году: крестьянин Михайло Чухарев был обви­нен в порче икотою своей двоюродной сестры Офимьи Лобановой, и ту Офимью, сказано в прошении, теперь злой дух мучит. Чухарев показал на допросе, что действительно насылал порчу на свою двоюродную сестру, а на­учил его тому крестьянин Федор Крапивин; чара совершается так: снявши с себя шейный крест, должно нашептывать на соль; наговорную соль следует бросить на дорогу или вообще на то место, которым должен проходить осуж­денный на икоту. Суд приговорил Чухарева к тридцати пяти ударам кнутом и к публичному церковному покаянию. Тот же автор передает рассказ о девке-икотнице, в которой сто бесов живут и гложут.

По народному убеждению, все, что выкрикивают бесноватые и кликуши, внушено им поселившимися в их тело демонами; потому им приписывается спо­собность предсказывать будущее. Душевно-больные, одержимые божествен­ным духом, назывались блаженными, юродивыми, и в их слабоумной и бессмысленной болтовне искали пророческих вещаний; так сме­шивались в нравственно-религиозном представлении славян представления ду­шевной немощи с даром духовного предвидения и высших откровений.

Помешательство также об'яснялось на Руси проказами леших: человек, которого обошел леший (овеял вихрем), является “каженником”, искаженным, теряет смысл и память; белоруссы думают, что сходит с ума тот, над кем про­летел злой дух.

Лица, вступившие в связь с нечистой силой, приобретали чудесную власть; они назывались ведьмам знахарями и знахарками, колдунами, чародеями, кудесниками, волхвами, вещими жонками, чаровницами, смотря по местности; к ним прибегали в нужде, но они же несли ответственность за общественные и частные бедствия. По народному убеждению всякий колдун и всякая ведьма заключали с диаволом договор, продавали ему свои грешные души, отрекаясь от бога и вечного блаженства; договор скреплялся распиской, написанной собственной кровью; существует много рассказов о том, как и при каких обстоятельствах это происходило; по заключении договора колдуны и ведьмы должны были творить людям всяческое зло; умирали они в страшных муче­ниях, при чем душа их до тех пор не могла покинуть тела, пока их не перено­сили через огонь или пока они не передавали кому-нибудь своего знания. Вредя людям, они насылали на них порчу, болезни; портили также скот, задаивали коров до смерти, скрадывали с неба дождь и росу, вызывая засуху, насылали дождь и бурю; так, напр., в 1552 г. во время осады Казани татарские колдуны и колдуньи, стоя на стенах, махали одеждами на русское войско и насылали на него буйные ветры и проливные дожди.

Демоны вступали в физическую связь с людьми; так, в вышецитированной повести о бесноватой Соломонии рассказывается, как “въ девятый день по брацѣ, по захожденiи солнца, бывши ей въ клѣтцѣ съ мужемъ своимъ на одрѣ.... внезапу видѣ Соломонiя демона, пришедша къ ней звѣрскимъ образомъ, мохната, имущи когти, и ляже къ ней на одръ; она же вельми его убояся — иступи ума.... и съ того же дня окаяннiи демоны начаша къ ней приходить, кромѣ великихъ праздниковъ, по пяти, и по шести человѣческимъ зракомъ, якоже нѣкоторiи прекраснiи юноши, и тако нападаху на нее..... людямъ же ничто же видвѣшимъ сего”.

Еще с глубокой древности колдуньям и ведьмам приписывалась способ­ность оборотничества, превращения, особенно, в волков-оборотней, вурдала­ков, вовкулаков. Человека-вовкулака легко узнать по шерсти, растущей у него под языком. Историк Татищев рассказывает, что он “не весьма давно отъ одного знатнаго, но неразсуднаго дворянина слышалъ, якобы онъ самъ нѣсколько, времени въ медвѣдя превращался, что слышащiе довольно верили”. В другом месте Татищев говорит: “въ 1714 г. заѣхалъ я въ Лубны къ фельдмаршалу графу Шереметьеву и слышалъ, что одна баба за чародѣйство осуждена на смерть, которая о себѣ сказывала, что въ сороку и дымъ превращалась, и оная съ пытки въ тому повинилася. Я хотя много представлялъ, что то неправда и баба на себя лжетъ, но фельдмаршалъ ни­мало мнѣ не внималъ”. После долгих увещаний баба созналась, что накле­пала на себя, не стерпев мучительной пытки, что она собирает только лечеб­ные травы; казнь была отменена, и знахарку сослали в монастырь.

В оборотней превращаются также души детей, умерших некрещенными и осужденные вечно блуждать, не ведая покоя. Оборотни и лешие похищают детей, которые становятся также лесовиками, если их не освобождают во время молебствиями, если же дети, освобождаются, то они остаются слабоум­ными, обнаруживают много странностей.

Ведьмы и колдуны катаются огненными шарами, превращаются в огненых змеев: змей-смок, по представлению болгар, сосет коров и женщин, высасывая у них вместе с молоком кровь, заползает в них во время сна на ниве; являясь к ним огненным змеем, оборачивается молодцом неслыханной красоты и вступает с ними в связь; эта связь сопровождается развитием любовной тоски, от которой жертва сохнет и изводится; так было, напр., с сербской Царицей Милицей.

По представлениям славян, ведьмы могли пользоваться людьми для ноч­ных полетов, превращая спящих людей в коней; в это время спящие испыты­вали страшную тяжесть. Но большею частью полеты, необходимые для уча­стия в шабаше, совершались верхом на метле или граблях. Чтобы приобрести способность полета, ведьма мажет себе ноги, плечи и подмышками волшебной мазью, в состав которой входит трава тирлич, или обрызгивает себя водою, вскипяченною вместе с пеплом от купальского костра. Русские ведьмы но­сятся также по воздуху в ступе (олицетворение тучи). Три раза в год (на Коляду, при встрече весны и в ночь на Ивана Купалу) ведьмы слетаются на шабаш; у малороссов шабаш происходит на Лысой горе, лежащей на левой стороне Днепра у Киева, хотя Лысых гор насчитывается до пятнадцати; у чехов и словенов шабаш происходит на Бабьих горах (в Карпатах), у литовцев эту роль выполняет Шатрия (в Шавельском уезде). На шабаше ведьмы встре­чаются с нечистыми духами и с самим диаволом, поклоняются ему, заводят бесовские игрища и потехи и всякие бесчинства. Представление о происходя­щем на шабаше совпадает у славян с представлением западной Европы. По­дражая действиям ведьмы перед ее полетом на шабаш, можно и обыкновен­ному человеку побывать на шабаше; так сделал в Малороссии один солдат. Аналогичный же рассказ есть у сербов; этими рассказами воспользовались некоторые писатели для своих произведений (Гоголь, Пушкин, Мереж­ковский)*).

До чего была распространена вера в чудодейственную силу волхвов и ку­десников, видно из того, что Стоглавый собор обратил на это внимание и из­дал указ, в котором угрожал волхвам и чародеям царскою опалою, а тем, кто прибегнет к их помощи, отлучением от церкви.

Известна грамота игумена Памфила, относящаяся к 1505 г.; он осуждает чародейство, восстает против собирания трав и кореньев, сопровождаемого диавольскими заклинаниями, на пагубу человечеству и скоту, на безумие му­жам; но видно, что автор сам не чужд веры в силу чародейства.

Еще значительно раньше (XIII в.) обращался с укором к современникам Серапион Владимирский, восставая против непогребения удавленников и уто­пленников, которых даже вырывали из могил как виновников засухи и неуро­жаев; но осуждая такие меры, сам Серапион не отвергал возможности колдов­ства. Неоднократно и позднее восставало духовенство против описываемых суеверий, но это приносило мало пользы при низком уровне культурности того времени. Мало действовали и царские грамоты, как напр., грамота 1648 и 1649 г., особенно вооружавшаяся против скоморошества и “отреченных книг” (Астролог, Астрономия, Звездочет, Рафли, Волховник, Аристотелевы Врата и пр.); но самый факт появления соответствующих указов является до­казательством сильного распространения зла, с которым признавалось необ­ходимым бороться.

В России и в большей части славянских земель никогда не было таких обширных эпидемий бесноватости, как это известно относительно западной Европы, не было и такого ужасающего количества пыток и инквизиционных костров, но тем не менее было с чем бороться. Константиновский⁶²) об'ясняет это тем, что русское духовенство отклонило от себя преследование одержимых, определив над ними только духовный надзор, как видно из дел собора 1551 года.

Тем не менее осужденных за ведовство жгли, топили, живыми зарывали в землю, нередко вместе с черным петухом, с черной кошкой, атрибутами колдовства; верили, что при этой процедуре злой демон исторгался из тела казненного и удалялся в загробный мир. Прибегали также для обнаружения ведовства к испытаниям водой, как в западной Европе: если испытуемая то­нула, ее извлекали из воды и отпускали, а если она оставалась плавать, то признавалась виновной и подвергалась казни.

В 1024 г. в Суздале появились волхвы, возмущавшие народ обвинением, что старухи “держат гобино” (обилье), что этим вызван голод; старух уби­вали; Ярослав казнил волхвов.

В 1071 г. два волхва в Ярославле настолько успешно вели аналогичную проповедь, что население выдавало на избиение своих матерей и жен, скры­вая волхвов.

С лицами, заподозренными в ведовстве и колдовстве, нередко расправля­лись самосудом. Так, из сравнительно недавнего прошлого есть указание, относящееся к 1839 году, что одна помещица утопила во время засухи жен­щину, признанную ею за ведьму. Гуцулы**) топили ведьм в 1827 г., этот обычай был известен и в Сербии. Приблизительно в это же время, по уверению Даля, в Малороссии была сожжена ведьма. Весьма поучительно содержание письма, посланного графу Тышкевичу в Литве его управляющим и относяще­гося к половине XVIII столетия: “Ясновельможный пане! съ возвращающимися крестьянами доношу, что съ Вашего позволенiя сжегъ я шесть чаровницъ; три сознались, а остальныя нѣтъ. Двѣ изъ нихъ престарѣлыя, третья тоже лѣтъ пятидесяти, да къ тому же одиннадцать дней онѣ всѣ просидѣли у меня подъ чаномъ, такъ вѣрно и другихъ заколдовали. Вотъ и теперь господская рожь въ двухъ мѣстахъ заломана. Я сбираю теперь съ десяти костеловъ св. воду и буду на ней варить кисель; говорятъ, непременно всѣ колдуны прибѣгутъ просить киселя; тогда еще будетъ мнѣ работа. Вотъ и г. Эпернети, по нашему примѣру, сжегъ женщину и мужчину... этотъ несчастный ни въ чемъ не со­знался, зато женщина созналась во всемъ и съ великимъ отчаяниемъ пошла на тотъ свѣтъ”. Сожжение ведьм и колдунов засвидетельствовано многими ста­ринными памятниками. В Грузии при всяком общественном бедствии хватали подозрительных старух, истязали их в присутствии князей и духовенства, вы­пытывая сознание. Еще в 1834 г. в Грузии во время бывшего там неурожая кукурузы в некоторых деревнях бросали колдунов в воду или вешали их на деревьях, поджигая каленым железом. Такие народные самосуды, в виде убий­ства или потопления ведьмы, возможны и по настоящее время в глухих местностях России; да и в западной Европе известен случай, относящийся к 1865 г., когда “святые мужи”, секта, основанная сапожником Фойгтом, уго­ворили двух матерей убить своих детей под предлогом, что дети были одержи­мы злым духом⁵²).

Вообще говоря, обвинения против колдунов и ведьм возникали всякий раз, как только страну постигали общественные бедствия, как голод, болезни, пожары и др. Как видно из изложенного, такие лица часто погибали от народного или княжеского самосуда: так пропал в одну ночь волхв, предсказывавший в 1091 г. в Киеве, что Днепр через пять лет потечет вспять, так в 1091 г. погиб волхв в Ростове; известен случай с волхвом, которого убил новгород­ский князь Глеб: князь подошел к волхву, спрятав под одеждою топор, и спро­сил его, знает ли он, что теперь должно совершиться? На ответ волхва, что теперь он сотворит великие чудеса, князь выхватил топор и убил волхва, не­ожиданная смерть которого разуверила толпу в пророческом призвании волхва.

Но бывали и суды над чародеями, против них велись процессы. Еще церковным уставом св. Владимира “вѣтьство, зелейничество, потвары, чародѣянiя, волхованья” отнесены к ведомству духовного суда. Обычною карою за указанные преступления было сожжение; сожигались музыкальные инстру­менты и книги, сожигались и колдуны и ведьмы.

Так, в 1227 г. в Новгороде, по сказанию летописца, на Ярославовом дворе были сожжены четыре волхва; сначала их привели на архиепископский двор, а сожгли на Ярославовом. В 1411 году псковичи сожгли двенадцать вещих жонок, повидимому, в связи с распространившейся на Руси моровой язвой. Князь Можайский сжег за волшебство мать Григория Мамона. По словам Котошихина, мужчин за богохульство, церковную татьбу, волховство, черно­книжничество и ереси сжигали живых, а женщинам за те же преступления от­секали голову. Из следственных дел XVII в. видно, что за ворожбу и чародей­ство большей частью наказывали ссылкой в дальние места и заключением в монастырь. В грамоте, данной царем Феодором Алексеевичем на учреждение в Москве славяно-греко-латинской академии, сказано, что если окажутся там учителя от церкви возбраняемых наук, “наипаче же магiи естественной” и др., то они и ученики их “яко чародеи безъ всякаго милосердия да сожгутся”; чародейные книги их также должны были сжигаться. В 1497 г. Иоанн III “опалу наложилъ на жену свою на великую княгиню Софiю о томъ, что къ ней приходили бабы съ зелiемъ; обыскавъ тѣхъ бабъ лихихъ, князь великiй велѣлъ ихъ казнить — потопити въ Москвѣ-рѣкѣ нощiю”. Неплодная Соломония, жена Василия Иоанновича, безрезультатно обращалась к колдунам; по словам Курбского, женившись впоследствии на молодой, великий князь сам прибегал к чародеям, в результате чего жена родила ему двух сыновей, из ко­торых один был прелютый и кровопийца, а другой без ума и без памяти и бессловесен. Известно, как едва не погибла в 1547 г. вся семья Глинских, обвиненных в учинении пожара Москвы путем волхо­вания кн. Анны Глинской. По обвинению в сношениях с ведьмами был предан Грозным жесточайшим пыткам огнем кн. Михаил Воротынский, вскоре по­гибший. В 1584 г., в последние дни жизни, Грозный приказал собрать до шестидесяти чародеек; когда они предсказали царю смерть, он приказал их сжечь, и только смерть царя помешала этому сожжению.

Во время следствия об убиении царевича Димитрия было показание, что у Михайлы Битяговского была “юродивая жоночка” и хаживала к царице Марье “для потехи”, и как царевичу приключилась смерть, царица Марья при­казала ту жонку отыскать и убить за то, что царевича она портила, а Нагой велел убить Битяговского за то, что будто бы он добывает на государя и госу­дарыню ведунов и хочет их портить; между этими ведунами назван был некий Мочалов; его было предписано сыскать и в оковах привести в Москву с вели­ким бережением; дальнейшая его судьба неизвестна.

Не избежал обвинения в колдовстве Феодор Никитич Романов; его и братьев пытали и сослали в отдаленные места. Василий Шуйский для надоб­ности колдунов вырезывал сердце из живых коней и плод из беременных женщин.

Интересен приказ Михаила Феодоровича в 1633 г., которым запрещалось под страхом смертной казни покупать у литовцев хмель, так как в Литве, по словам лазутчиков, баба-ведунья наговаривает на хмель с целью навести на Русь моровое поветрие.

Процессы о вынутых травах, кореньях, заговорных письмах и других вол­шебных снадобиях и способах порчи составляли в XVII в. самое обыкновенное явление и сплошь и рядом заканчивались сожжением обвиняемых “въ срубѣ”. Если обвиненный не доживал до казни, погибая от пытки, или, как было, напр., в 1643 г. с неким Брыкуном, предупреждал казнь самоубийством, то его труп все-таки сжигался рукой палача.

Очень часты были жалобы в напущении икоты; обвиняемых также пытали и жгли, той же участи подвергались и оговоренные ими; эти обвинения суще­ствуют, особенно на севере, и до настоящего времени, но не влекут за собою прежних последствий.

Не обходилось без порчи и на свадьбах, даже на царских, так, в 1345 г. подверглась порче жена Симеона Гордого Евпраксия, невеста Михаила Феодоровича Мария Хлопова и жена его, княжна Долгорукова, первая невеста Алексея Михайловича Всеволожская. Подобные обвинения сопровождались указанными последствиями.

Обвинениями в порче нередко пользовались ради интриг, желая отстра­нить влиятельное лицо от царя; так, напр., было поступлено с известным боя­рином Артамоном Сергеевичем Матвеевым, обвиненным в чародействе и зато­ченным.

По обвинениям душевно-больных подвергались дознанию оговоренные ими лица, сами же больные судились, как здоровые, за те проступки, в которых они нередко сами себя обвиняли, и были присуждаемы к различным наказа­ниям до смертной казни включительно.

Хотя первый случай врачебной психиатрической экспертизы относится к 1690 г., но он представляет явление эпизодическое; самая экспертиза имела последствием помещение лица, внушавшего сомнение в состоянии умственных способностей, в монастырь, вместо смертной казни*).

Еще в воинском уставе 1716 г. за чародейство угрожалось наказанием шпицрутенами или сожжением. В 1726 г. были представлены к ректору Геде­ону для увещания и вразумления иеродиакон Прилуцкого монастыря Аверкий, У которого нашли волшебные письма, и дворовый человек Василий Данилов, обвиненный в сношениях с диаволом, по наущению которого похитил золотую ризу с образа богородицы.

Наконец, в 1750 г. возникло дело о сержанте Тулубьеве, обвинявшемся в совершении любовных чар. Консистория определила: лишить Тулубьева сер­жантского звания и сослать его на покаяние в Енисейский монастырь, а брак Ирины с Дунаевым (пострадавшее от чар лицо) расторгнуть; как блудница, Ирина должна бы подлежать монастырскому заключению, “но понеже она навращена къ тому по злодѣянiю того Тулубьева чародѣйствомъ его и при­сушкою, а не по свободной волѣ, — для такихъ резоновъ отъ посылки въ монастырь ее освободить”.

Сожжений по приговору суда в это время уже не встречается, но само­суды, заканчивающиеся казнями, как видно из вышеизложенного, встречаются еще долго.

Правительство в XVIII в. уже противодействует вышеизложенным влия­ниям; так, в 1715 г. Петр I издал приказ, по которому кликуши обоего пола должны были приводиться для розыска, действительно ли они больны, или нарочно накидывают на себя порчу. В 1770 г. в Яренском уезде Вологодской губернии несколько баб и девок притворились кликушами и по злобе на раз­ных лиц начали оговаривать их в порче; оговоренные под плетьми признали себя чародеями и чародейками; за такое невежество сенат отрешил городские власти от места (в сенат были доставлены личинки обыкновенных мух, через которые будто бы напускалась порча), а кликуш за их ложные обвинения при­судил к наказанию плетьми, да и впредь подобных кликальщиц предписал на­казывать и оговорам их не верить.

Однако, реформы Петра Великого и влияние западной Европы в его цар­ствование не могли исправить суеверного невежества, так как и сама запад­ная Европа в этот период времени была им заражена в значительной степени. Лишь во второй половине XVIII в. мощное развитие просвещения принесло в этом отношении крупные плоды. В России благотворное влияние европей­ской науки, смягчившее нравы, и вместе с тем укрепление правильных взгля­дов на душевно-больных началось со времени царствования Екатерины II.

V.

Появление здравых понятий о душевных болезнях. Указы Карпа Великого и Людовика XIV. Протесты против казней душевно-больных XVII в. и научная раз­работка психиатрии. Возникновение призрения душевно-больных. Бедлам. Заведения для душевно-больных на континенте. Появление частных лечебниц для душевно­больных. Отношение к больным в специальных заведениях и их содержание; источники дохода. Лечение. Реформа призрения душевно-больных. Pinel. Система no-restraint; ее распространение. Начало организации призрения душевно-больных в России. Устав св. Владимира. Роль монастырей. Уложение 1669 г. Указ Петра I в 1723 г.; его отмена в 1727 г. Указ Петра III в 1762 г. Указ Екатерины II в 1762 г. Основание лечебниц для душевно-больных в С.-Петербурге и Москве. Устав приказов общественного призрения в 1775 г. Первые заведения для душевно-больных в славянских землях. Начало преподавания психиатрии в России. Первая кафедра и первые профессора; первая клиника.

Здравые понятия о душевных болезнях и вытекавшие из них правильные взгляды на душевно-больных, так систематически научно развивавшиеся в древней психиатрии, восстановились не скоро; лишь постепенно проникали они в сознание общества, и даже сознанием образованной его части научные пред­ставления о душевно-больных, как о больных, а не об одержимых и порочных людях, овладели не скоро, лишь с течением времени.

Конечно, и в XIV и XV в. теологи допускали возможность помешатель­ства, обусловленного не внедрением злых духов, а порочным состоянием мозга, но случаи признания такого состояния далеко не были частыми.

Так, инквизитор Nider, один из творцов Malleus Maleficarum, рас­сказывает, что в Кельне был человек, который испытывал такое состояние, будто его тело стало двойным; он излечился от этого при помощи врача; одна дама уже четыре года считала себя одержимой демоном, но призналась под влиянием убеждения Nider'a, что у нее меланхолическое расположение; один человек высказывал идею, что он раскололся; его болезнь унаследовал его сын. Все эти лица, по мнению писателя-инквизитора, были действительно душевно-больными.

Ликантроп Roulet, присужденный смерти в Angers в 1598 г., по распо­ряжению парижского парламента был помещен в заведение для душевно-боль­ных*).

Можно было бы привести еще немало аналогичных примеров, но все это лишь отдельные случаи, указывающие на просыпавшееся правильное отноше­ние к душевно-больным, но отнюдь не на установившуюся традицию.

Выше (гл. III) уже было упомянуто, что еще Карл Великий издал указ, запрещавший сжигать на кострах за ведовство, но этот указ давно и осно­вательно был забыт; Людовик XIV указом 1662 г. передал все дела о колдовстве и ведовстве общим судам. Эти акты, конечно, имеют важное значение в истории психиатрии, но несравненно большее значение следует признать за развитием просвещения и научной медицины.

В XVI ст. громадная часть душевных и нервных заболеваний не только не различалась надлежащим образом, а чаще всего душевнобольные сжигались на кострах (Calmeil)**). Поэтому можно лишь с обожанием произно­сить имена Ponzinibius, A1сiat, мужественного Wier'a, Pigray, Jean-Baptiste Porta, Montaigne, протестовавших против казней в то время, когда за свой протест они сами могли поплатиться жизнью. Ponzinibius обратил главное внимание на преступный характер юсти­ции по отношению к душевно-больным; А1сiat не побоялся напасть на инквизитора, казнившего в Рiémоnt множество галлюцинантов; он от­крыто заявлял, что это больные люди, требующие лечения; о заслугах Wier'a уже говорилось выше; это был чрезвычайно образованный человек для своего времени, много путешествовавший и много видевший; в Феце и Тунисе он изучил тайны магии и разоблачал лиц, выдававших себя за кудесни­ков; протестуя против казней душевно-больных, он написал, по выражению Sрrengеl’я ***) бессмертную книгу (De daemonum praestigiis et incantationibus) против престижа демонов, направленную, главным образом, против знаменитого Malleus Maleficarum; в этом сочинении Wier так стеснил власть диавола, что ему почти ничего не оставалось делать в душевной патологии. В таком же приблизительно направлении высказались и другие вышеприведенные авторы (J.В. Porta, Montaigne.)

XVII в., век таких гениев, как Bacon, Descartes, Pascal, Leibnitz, Newton, не мог пройти бесследно и для психиатрии; здесь можно с чувством большого удовлетворения назвать имена Ваi11оu, Plater, Lepois, Sylvius, Sennert, Willis, Zacchias; все эти авторы, правда, не вполне еще отрешаясь от господствовавших в их время демономанических тенденций, распространяли в своих сочинениях здра­вые понятия о помешательстве, об'ясняя его развитие, подобно классическим авторам, физическими, естественными причинами. Sеnnert, Willis, Воеrhave и др. с успехом разрабатывали анатомию и физиологию нервной системы; Zacchias первый начал систематическую разработку вопросов судебной медицины; в своих сочинениях он, между прочим, подчеркивал, что множество душевно-больных женщин были совершенно неосновательно обви­нены в одержимости нечистой силой *). Felix Platеr, немец по про­исхождению, профессор в Базеле, написал много работ по патологии и в част­ности по патологии нервной системы; он уделил много внимания изучению аффективных состояний; с его именем связываются первые попытки классифи­кации душевных расстройств; в его сочинениях видно стремление установить правильные взгляды на природу и лечение душевных болезней; он восстает против принудительных мер и усиленно рекомендует психическое лечение больных. Хотя Plater об'яснял душевные болезни физическими причинами и хотя он смотрел на них, как на помешательство (Mentis alienatio), а не как на заблуждение (Mentis aberratio), подобно теологам, тем не менее это не мешало ему, отдавая дань времени, признавать одержимость демонами (daemonum obsessio). Впоследствии взгляды Р1ater'а будут изложены подробнее. На ряду с чисто физическими причинами душевных болезней plater, как и другие писатели его времени, весьма существенное значение придавал психическим, моральным влияниям в развитии помешательства.

В XVII ст., когда едва начали вырабатываться правильные взгляды на ду­шевно-больных, конечно, не могло быть речи об организации их призрения. Однако, уже с VI ст. монахи у христиан запада, применяя медицину, как дело благотворения, занимались и преподаванием медицины, особенно со вре­мени указа Карла Великого в 805 г.**), основавшего ряд медицинских школ при монастырях; в числе больных, призревавшихся в монастырях, были и ду­шевно-больные. Есть основание предполагать, что первые приюты для душев­но-больных были основаны арабами в Феце и Каире еще в VII ст.; в Каире же был устроен «дом мудрости» для принятия всякого рода ученых; таким обра­зом, эти гнезда арабской культуры при постоянных сношениях христиан с мусульманскими странами послужили первоначальными образцами при устройстве заведений для душевно-больных в Европе. Заведения для душевно­больных развивались весьма постепенно и вмещали лишь ничтожную часть больных; часть же больных, признанных таковыми и не могших оставаться на свободе, просто размещалась по тюрьмам, в которых они приковывались цепями к стенам на ряду с преступниками.

Дата добавления: 2016-03-26 | Просмотры: 295 | Нарушение авторских прав