АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Продюсер и режиссёр. По пустой, усаженной высокими зелёными пушистыми пальмами дороге, средь розоватых и красноватых домов

По пустой, усаженной высокими зелёными пушистыми пальмами дороге, средь розоватых и красноватых домов, навстречу красному солнцу, которое вот-вот должно скрыться за горизонтом, едет чёрный автомобиль Mercedes-Benz W126. Тонкие длинные пальцы Джозефа Барбары лежат на руле. Он внимательно следит за дорогой, скрываясь от надоевшего вечернего солнца за тёмными очками. Он редко носит очки, ведь от них на его длинном тонком носе остаются не самые красивые красные полосы. Салон автомобиля наполняется свежим воздухом через приоткрытое водительское окно. Ветерок развивает чёрные пряди волос на чёлке Джозефа. Ему нравится спальный район, достаточно отдалённый от центра, где тихо, спокойно, и живут богатые люди — преимущественно, бизнесмены. Им с супругой Мадлен и дочерью Джинджер очень повезло с покупкой дома. Цены высоки, и всё равно многие люди пытаются здесь приобрести семейное гнёздышко с мраморными полами и бриллиантовыми лестницами. Джозефу пришлось заплатить на полмиллиона долларов больше, чтобы купить этот дом. Теперь в распоряжении семьи просторный гараж на две машины. Помимо Mercedes-Benz Джозефа, в гараже красуется тёмно-серый седан супруги Lincoln Mark IV. Как женщина не просто работающая, а работающая юристом в крупнейшей в Лос-Анджелесе адвокатской конторе, и это профессия требует серьёзности, твёрдости и немного устрашения, Мадлен должна иметь машину под стать себе, жёсткой строгой леди.

«Посмею ли я? — мысленно спрашивает себя Джозеф, выходя из автомобиля. — Посмею ли я туда войти, осмелюсь ли взглянуть в милые детские глазки своей любимой дочурки…? И как же мне теперь смотреть в глаза Мадлен?»

Даже её седан будто бы угрожающе посмотрел на него.

Джозеф минует розовые кусты и белые олеандры — ядовитые цветы, которые так нравятся его супруге — и поднимается на широкое деревянное крыльцо. Свежий воздух с ароматом цветов бьёт ему в тонкие длинные ноздри, и полной грудью он набирает его как можно больше, ведь он может ему скоро очень понадобиться.

Вздохнув в последний раз, и снова набрав воздуха в лёгкие, Джозеф входит в дом. Бежевый узковатый холл наполняется желтовато-оранжевым светом, который проникает через большие белые широкие застеклённые двери гостиной, выходящих прямо на застеленную ворсистым ковром лестницу. В холле всего два узких белых окна по обеим сторонам от двери. Впереди виднеется середина длинного обеденного стола, украшенная кружевной салфеткой и хрустальной вазой с пышным букетом цветов.

— Папочка! — маленькие ножки дочки Джинджер бегут по ступенькам.

— Красавица ты моя! — отбрасывая в сторону свой кожаный кейс, опускается на корточки заботливый отец и с широкой улыбкой на лице заключает в объятия шестилетнюю дочь. — Моя радость, как у тебя день прошёл?

— Замечательно! — радостно отвечает девочка. — Сегодня я весь день занималась с мисс Уэст немецким, она меня очень хвалит!

— Какая ты у меня умница! — целует её в лоб Джозеф. — А где мама?

— Миссис Криттенден в своём кабинете, — отвечает Джинджер.

— Ах, милая,… — вздыхает тяжело отец, — когда же ты начнёшь называть её «мамой»? Неужели это так трудно для тебя?

— Да! — писклявым капризным голоском выводит Джинджер. — Она мне не мама! Моя мама,… — глаза девочки блеснули грустью, и отец насторожено начинает смотреть, чтобы дочь не расплакалась, но его опасения оказываются напрасными. — Моя мама не она!

— Милая, она пытается ею для тебя стать, — поднимает Джозеф её на руки, — позволь ей стать тебе близкой подругой, позволь ей стать членом нашей семьи. Джинджер, — вдруг стал его тон приказным, — мы с Мадлен живём вместе уже долго, прошло достаточно времени, чтобы ты называла её «мамой», и я требую, юная леди, чтобы вы стали мягче к Мадлен.

— Нет! — дёргает ногами Джинджер.

— А ради папочки ты готова сделать это? Ради его счастья?

— Да, — отвечает доченька через несколько секунд молчания.

— Вот и умница, — гладит он её по маленькому носику. — Вы с мамой ужинали?

— Нет ещё.

— Вот и отлично! Беги, Джинджер, мой руки, скоро будем ужинать. Все вместе, - последнюю фразу он протягивает особенно сильно, более жёстким и одновременно ироническим тоном.

Малютка Джинджер бежит в ванную, а за ней по воздуху парят чуть кудрявые золотистые светлые локоны. В голубеньком платье, со светлыми глазами, с маленькими бриллиантовыми серёжками в ушах и блестящих детских белых туфельках — Джинджер похожа на маленькую принцессу. Образование она получает соответствующее.

Отец-король, повелитель съёмочных площадок и киностудий, расстегнув пуговицы своего жаккардового жилета, начинает неторопливо и настороженно подниматься вверх по лестнице. Он медленно выглядывает из-за лестницы и осматривается вокруг. Бежевый коридор второго этажа, как и холл, полон света уходящего солнца. В конце его приоткрыта дверь — стеной шкаф, из которого видны стройные ножки в чулках и аппетитная часть тела в узкой облегающей юбке. Лакированные туфли блестят на крохотных дамских ножках. Мадлен что-то пытается найти в шкафу. Она только вернулась из конторы и ещё не успела снять с себя серый деловой костюм. Медленно и бесшумно Джозеф подкрадывается к ней с осторожностью и опасением чего-то страшного, нервно проводя чуть вспотевшими дрожащими руками по своему плоскому торсу, а как только до супруги остаётся всего два шага, его испуганный взгляд становится уверенным, движения твёрдыми, и он лёгонько, но игриво шлёпает свою супругу по сладкой попке.

— Эй! — подпрыгивает она и разворачивается.

Мадлен невысокого роста, и даже не каблуках она где-то на уровне плеч Джозефа. Костюм из плотного серого трикотажа идеально подчёркивает стройную фигуру и детородные бёдра Мадлен, а собранные на затылке в тугой пучок, именуемый французами шиньоном, светло-каштановые волосы придают ей серьёзности. Ноги Мадлен мясистые, но не толстые. У них нежные изгибы и соблазнительные икры. На вытянутом узком «совином» лице практически нет макияжа, лишь чуть туши для ресниц и помада. Мадлен напоминает элегантного офисного планктона, white-collar worker.

— Ох, здравствуй, Джозеф, — вздыхает она с облегчением.

— Привет, дорогая, — приобнимает он её нежно и чмокает в чуть пухленькие алые губки. — Как ты?

— Спасибо, отлично. Сегодня в конторе был очень тяжёлый день, но какое счастье приходить домой уставшей и понимать, как много ты сегодня работала и чего-то добилась! И прости меня, Джозеф,… я не успела переодеться, вернулась всего-то минут пять назад. Знаю, ты не любишь этот костюм, и этот пучок, — с улыбкой говорит Мадлен.

— Давай я избавлю тебя от него, —Джозеф запускает руку в пучок супруги, и волосы освобождаются от плена тугого шиньона, в котором находились весь день. Мадлен встряхивает волосами, и они снова становятся живыми и шелковистыми. — Ты прекрасна, — говорит Джозеф с нотами восхищение и снова целует её в пухленькие губы.

— Ты голоден? — спрашивает Мадлен.

— Да, немного, — говорит Джозеф. — Не успел перекусить на работе, сегодня на студии было столько дел! Я чувствую себя, как выжатый лимон!

— Бедняга, — легонько чмокает Мадлен дорогого супруга в щёчку, — я уже сказала дворецкому подавать ужин.

— А я уже отправил Джинджер мыть руки, — улыбается Джозеф.

Мадлен тяжело вздыхает, выскальзывает из объятий супруга и неторопливым изящным шагом идёт в их спальню. Спальня светла, выполнена в лучших традициях классики из золотистых шелковых обоев, с ворсистым белым ковром на полу, с мебелью из светлого дерева и портьерами на длинных широких окнах, над которыми трудились лучшие дизайнеры и мастера. Нежный желтоватый оттенок всегда заставляет Мадлен улыбаться и думать о приятом. А правда ли, что жёлтый — цвет изменчивости и предательства? Джозефу такая идея в голову не приходит…

— Почему ты так тяжело вздыхаешь? Что-то случилось? — спрашивает Джозеф, медленно проходя в комнату за супругой.

— Джинджер,… — расстёгивает Мадлен пуговицы узкого жакета и кладёт на комод шпильки из уже распущенного пучка волос, — сегодня она снова меня назвала,… сам знаешь. Как. Боже, когда же она меня примет, как свою? Я так хочу этого, из кожи вон лезу, а она ни в какую!

— Дай ей время, — приобнимает её Джозеф. — Я тоже прилагаю свои усилия, но уход матери стал для неё таким большим ударом.

Он заботливо целует супругу в лоб. С печально вдумчивым взглядом Мадлен кладёт свои костлявые ручонки на обнимающие её чуть ниже груди тёплые нежные руки супруга. Джозеф кладёт свой вытянутый подбородок на голову Мадлен и поворачивается в сторону широкого окна. Занавески раскрыты, и он может видеть, как среди деревьев, за красноватой крышей дома бывшего губернатора штата Калифорния скрывается красное солнце. Оно уходит, его яркого, радующего глаз и душу света становится меньше, а вопросов в голове Джозефа — только больше. Вопросов о том, как подло он поступает со своей любимой супругой, со своей дочерью, которая лишилась матери…. Нежное прикосновение тонких ручек Мадлен вселяют в Джозефа каплю уверенности и надежды на то, что ещё можно что-то спасти. Но совесть пожирает изнутри…

Семейный ужин ― это приятный момент, когда в конце дня вся семья в сборе и может обсудить свои успехи и всё произошедшее за день, а по возможности и построить планы на будущее. Это не место и не время для уныния и неприятных разговоров, и Джозеф изо всех сил старается улыбаться и скрыть переживания, и ему это почти удаётся, но самая глубь его глаз буквально кричит об угрызениях и конфликте. О конфликте с самим собой. Как он мог? Как он мог поддаться чарам этой старушки? Как мог он поцеловать её?! А ведь клялся перед алтарём, клялся перед лицом Бога, и нарушил данное обещание. Его место здесь! За столом, с семьёй, среди любящих его людей! Было. Теперь он этого места не достоин.

Бетти Голден оказалась такой соблазнительной, такой обворожительной,… что-то неотразимое, завораживающее, притягивающее до сих пор осталось в ней и не растворилось в минувших десятилетиях её молодости.

Но как такая вульгарная и совершенно необразованная женщина, как Бетти Голден может сравниться с Мадлен? С благородной леди, с её гордой осанкой и величественным профилем? Она так красива в этой лёгкой синей шёлковой блузке, и аккуратно завязанный элегантный шарф чудесно дополняет образ. Мадлен — женщина образованная, умная, начитанная, а главное — воспитанная! Её манеры могут вызывать только восхищение и громкие овации.

Почувствовав, что смятение теперь сметает и доброе беззаботное выражение его лица, Джозеф возвращается в реальный мир. В залитой светом сотен маленьких светлячков в хрустальных бра и люстрах столовой раздаётся неловкое молчание, и лишь стук серебряных вилок о белые фарфоровые тарелки рассеивает тишину. Обычно разговор начинает Джозеф, он служит чем-то вроде аппарата, с помощью которого Джинджер и Мадлен общаются.

— Как вам омар? — прерывает Мадлен эту наскучившую всем тишину.

— Чудесно! — говорит Джозеф. — А какой салат!

— Я сама его готовила, — гордо поднимает нос супруга.

— Что? Когда ты успела?

— Милый, ты же знаешь, что где-то в перерывах между работой или рано утром я могу приготовить что-нибудь по мелочам, какой-нибудь лёгкий салат, например. Это очень полезно и питательно. Кстати, Солнышко, — поворачивается Мадлен к Джинджер и говорит с милой улыбкой на лице, — почему ты ничего не ешь?

— Миссис Голдфайн сказала мне следить за своим рационом и есть не очень много, — отвечает Джинджер.

— Надеже, какие слова ты знаешь! — умиляется Мадлен. — «Рацион»! Ты знаешь его значение, милая?

— Конечно, — отвечает Джинджер.

— Молодец! — с удивительной искренностью хвалит Мадлен девочку. — Уверена, ты будешь отличной балериной! И когда-нибудь будешь выступать на большой сцене!

Голд…. От «позолоченной» фамилии преподавателя балета по телу Джозефа пробегаются мурашки. Она напоминает ему «золотую» фамилию Бетти Голден.

После недолгого семейного ужина Джинджер отправляется в свою комнату, и теперь готовится ко сну. Мадлен и Джозеф тоже поднимаются в свою спальню, но им не до сна. Мадлен сама застилает их широкую брачную ложу золотистым бельём — это, наверное, единственное, что она делает по дому сама. А «верный» и горячо любимый её супруг толи сидит, толи лежит в глубоком кресле, повёрнутом с математической точностью на сорок пять градусов от окна. Взгляд Джозефа привлекает уже давно потускневшее небо. В отличии от ночного небосклона, пламя внутри Джозефа только разгорается, подпитываясь густым табачным дымом от сигары. Он редко курит сигары, да и вообще не привык дымить.

— В чём дело? — спрашивает его Мадлен, аккуратно и ровно укладывая подушки.

— Что? О чём ты, дорогая? — отрывается Джозеф и поворачивается в сторону жены.

— Что случилось? — вновь спрашивает Мадлен, она приподнимает подол шёлкового пеньюара и направляется в просторную ванную в духе «кофе с молоком», прихорашивается перед зеркалом, а параллельно продолжает говорить, и Джозеф слышит её голос, который даже в тёплой семейной обстановке не перестаёт быть строгим. — Весь вечер ты какой-то молчаливый, а за ужином и слова не обронил! Что тебя беспокоит?

— С чего ты взяла, милая, — с натянутой улыбкой говорит Джозеф в ответ, — что у меня что-то случилось? Всё нормально, всё прекрасно, меня ничто не беспокоит.

— Врёшь, — улыбаясь, выходит Мадлен из ванной, вытирая влажные ручки. — За отдачу ложных показаний тебя и посадить можно! Но чистосердечное признание смягчит твою вину.

— Почему же я вру? — спрашивает Джозеф.

— Почему? — бровь Мадлен подлетает, для неё эти слова подобны вызову; она медленно подходит к супругу и садится ему на колени, закидывая ножки на деревянный, обитый бархатом подлокотник. — Ничего не беспокоит, говоришь? — она берёт из его длинных тонких пальцев толстую сигару. — А это что? Ты ведь не куришь…. Точнее, куришь, но только когда нервничаешь, — дымящаяся сигара долго тушится в чистой хрустальной пепельнице. — Думаю, этой улики будет вполне достаточно, но есть и другие,… — Мадлен вбирает в грудь больше воздуха, и приказным тоном продолжает. — Например, ты всегда такой разговорчивый за ужином, а тут вдруг мне пришлось начинать и продолжать всю беседу! Потом, ты…

— Всё, всё, всё! – улыбается Джозеф и поднимает руки, как попавшийся полицейскому преступник. — Ваша взяла!

— Так что же случилось?

— Просто,… — Джозеф набирает воздуха в брюшную полость, но не знает, как сказать и что сказать; он не осмелится признаться во всём, — просто мелкие неприятности на студии — вот и всё!

Мерзкая ложь! И из каких побуждений идёт она из его уст? Любовь к супруге так сильна, Джозеф не может обрушить на неё такое ужасное известие. Он дорожит ею. Уж очень много делает она для того, чтобы создать семью и обустроить семейный очаг, пусть она и редко бывает в этом очаге. Зато в бюджете семьи появляются огромные деньги.

— Неприятности на студии? — слегка вздрогнувший, ставший вдруг сиплым, голос выдаёт её недоверие, но Мадлен тут же натягивает улыбку и нежно обнимает супруга. — Ну что же ты? Милый, неужели стоит из-за этого так расстраиваться? Или что-то серьёзное?

— Нет, — взглотнув, отвечает Джозеф, — ничего серьёзного.

— У меня есть предложение, — Мадлен поднимается и берёт супруга за руки.

— Какое?

— Идём вниз, — улыбается она, — ляжем на диван, включит телик, будем смотреть тупые комедии и есть мороженое…вдвоём, — последнее слово Мадлен говорит особенно игриво.

— Меня такой вариант устраивает, — недолго поколебавшись, отвечает Джозеф.

Дата добавления: 2015-09-18 | Просмотры: 383 | Нарушение авторских прав