АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Как основе паранойяльного развития

i

Среди известных исторических личностей не удалось найти ни одного, кто мог бы послужить примером паранойяльного развития на гипертимном фоне Подавляющее большинство гипертимов совсем не склонны к паранойяльности. По -видимому, паранойяльное развитие у них — довольно редкий вариант, а присущие ему особенности ха­рактера не позволяют надолго удержаться на вершинах общественно­го положения. Подвергать же психиатрическому анализу ныне здрав­ствующих и широко известных своей общественной деятельностью не дозволительно по морально-этическим причинам.

Остается представить обобщенный характерологический портрет.

По мере паранойяльного развития гипертимная радужность на­строения превращается в постоянную взвинченность и взбудоражен-ность. Более частыми и бурными становятся аффективные вспышки с гневом, даже яростью, агрессией и утратой контроля за своими вы­сказываниями и действиями. Брань и угрозы могут сыпаться из их уст без учета обстановки. Подобные аффекты провоцируются противо­действием и просто несогласием окружающих. Но особенно чувстви­тельными становятся к насмешкам в свой адрес, к уязвлению гордос­ти. На что гипертим сам ответил бы едкой остротой, метким словом или просто пренебрежением, на то при паранойяльном развитии реа­гируют бурным гневом, бранью, даже побоями. Легко лезут в драку.

Склонность гипертимов к самостоятельности и независимости оборачивается своеволием и caMovnpaBCTBOM. Это довольно быстро приводит к разногласиям, ссорам л полному разрыву с теми, кто еще недавно поддерживал паранойяльного гипертима и тянулся в его когорту.

А Гитлер, „,, % 7f

Стремление к лидерству не просто усиливается, а превращается в оголтелый вождизм с понуждением всех к беспрекословному подчи­нению. Любят выступать вдохновителями массовых действий, но только если эти действия созвучны их сверхценным идеям.

Гипертимная широкая общительность изменяется — утрачивает­
ся прежний живой интерес к новым людям. Ее подменяет страсть
к постоянному общению с людскими массами, открыто выступая
перед ними в роли новоявленного мессии, неся им свои сверхценные
идеи., _м,_п,„,, _d j,_w

Неутомимая и брызжущая энергия сохраняется полностью. Это проступает, в частности, в постоянных разъездах и поездках и в не­прерывных публичных выступлениях. Но разъезды здесь — это не ги-пертимная страсть к новизне, смене обстановки, а способ нести свои сверхценные идеи возможно шире и дальше.

Речь не только аффективно насыщенна, выразительна, сопро­вождается живой мимикой и жестами. Речь также богата выражения­ми и высказываниями, которыми легко бросаются, не учитывая, что они могут вызвать неприязнь и даже негодование у слушателей. Поэтому их ораторство скоро приводит не только к недоразумениям, которые приходится улаживать, но и к конфликтам, и к скандалам, от которых сами же страдают. Заранее предвидеть отрицательный эф­фект своих высказываний и действий им очень трудно. Если о гипер-тимах можно сказать, что они блестящие тактики, но никуда негодные стратеги, то гипертимные параноики утрачивают и тактическое мастерство — легко лезут на рожон.

Если гипертим, увлекшись чем-то, легко просматривает грань между дозволенным и запретным, способен нарушить законы, прави­ла, установленные порядки, то гипертимный параноик просто ими пренебрегает: для него все, что ему мешает, не имеет права на суще­ствование. Авантюризм и привлекательность риска не только не ис­чезают, но даже усиливаются. Они питаются невероятной самоуве­ренностью, что все сойдет с рук, все получится.

Интерес к новому становится заметно меньшим, чем у гиперти-мов Привлекает лишь то новое, которое имеет хоть какое-то отношение к своей сверхценной идее. Остальное может проходить не­замеченным, расцениваться как не стоящее внимания.

Главный стержень паранойяльности — повышенное чувство собственного достоинства, особое значение собственной личности, Чрезмерно высокая оценка своих способностей, талантов, умений, |, Своей мудрости и прозорливости — произрастает из гипертимной

t

"fa История глазами психиатра

V?

завышенной оценки своей личности. Но с паранойяльным развитием эта черта становится оголтелой, никак не маскируется, не камуфли­руется благовидными предлогами.

Сверхценные идеи при гипертимной паранойяльности имеют свою специфику. Они не развиваются в сложную и стройную систему, как при шизоидной паранойяльности, не отличаются монументальной твердостью, как у эпилептоидных параноиков. Они просты и звучат как лозунги. Энергия тратится не на их развитие, а целиком на пре­творение их в жизнь. Гипертимные параноики не способны слушать возражения, а изображение способности к компромиссам напоминает у них базарный торг.

Паранойяльная подозрительность, «сверхбдительность» обора­чиваются постоянной готовностью дать отпор, не стесняясь в спосо­бах и средствах.

Жизненный путь гипертимных параноиков богат крутыми вира­жами. В какие-то моменты они могут нежданно и стремительно взлетать вверх по социальной лестнице. Двигателем служат их же сверхценные идеи, которые в данный период оказываются созвучны­ми господствующему настроению. В отличие от истерических пара­ноиков у них такого чутья того общественного настроения, которое еще вызревает вокруг них. Они не творят свои сверхценные идеи из настроения окружения, а само это окружение хватается за их готовые сверхценные идеи.

Но долго на вершинах гипертимные параноики удержаться не
способны. Не хватает гибкости и изворотливости. Подводит и несбы­
точность радужных планов, и неумение подобрать свою команду из
покорных и зависимых. Их падения с вершины бывают еще более
стремительными, чем взлеты. *^!* '

К сожалению, нет возможности все сказанное проиллюстриро­вать наглядными конкретными примерами. За каждым таким приме­ром сразу встанет живая личность, и здравствующая, и активно дей­ствующая. Остается уповать на прозорливость читателей.

"«• -доен,. * ilftWftf'sw}* >• rjt t *•&•' г i i,,rf|>

4i * И
! tfc

,<. «ft»?

александр керенский и георгий гапон —

истерики, рвущиеся к власти

истерические личности издавна считались «слабым типом»: (И. П. Павлов), истерические психопатии относились к «тормози­мым» (О. В. Кербиков). Казалось бы, такие люди, вечно занятые тем впечатлением, которое они производят на других, не могут достичь многого. Способности их всегда ниже притязаний. Они пасуют всюду, где нужны духовная зрелость, твердость в достижении цели, глубина и обстоятельность оценки, настойчивость и просто кропотливый труд. Только в исключительных условиях, в грозовой атмосфере социаль­ных кризисов, в моменты сумятицы, неразберихи, тревожных слухов, стихийно вспыхивающих волнений, когда изменчивое настроение толпы становится двигателем бурных манифестаций, — только в та­кие моменты крикливость может быть принята за энергию, театраль­ная воинственность за решительность, стремление быть у всех на виду — за организаторские способности.

Две личности из русского революционного движения начала, XX века могут послужить сказанному разительным примером: Геор­гий Гапон в 1905 г. и Александр Федорович Керенский в 1917 г.

Георгий Гапон возник на рабочих окраинах Петербурга как новый
мессия, когда положение недавно народившегося русского пролета­
риата стало невыносимым. Нищета достигла крайности, эксплуатация
высот жестокости. У русского мужика, бежавшего из голодной де­
ревни в сытый, как казалось издалека, город, не оказалось никаких
надежд. Отчаяние стало всеобщим. /

Странное зрелище представляла в один из первых январеких ве­черов 1905 г. огромная толпа за Нарвской заставой. Хмурая и тре­вожная окружила она плотным полукольцом необычного оратора. Ветер развевал его длинные волосы, полы черной рясы, рвал из рук белый лист бумаги. На перевернутой бочке под тусклым светом фо­наря священник Гапон читал рабочим составленный им текст петиции к царю. После каждой фразы он останавливался и переспрашивал: «Нужно ли это нам, товарищи?». И толпа отвечала дружным хором: «Нужно!». С пафосом выкрикивал оратор последние слова петиции: «Государь! Не откажи в помощи Твоему народу! Разрушь стену меж-Ду Тобой и Твоим народом! Повели и поклянись, чтобы исполнились

89 История глазами психиатра

наши просьбы, и Ты сделаешь Россию счастливой. Если нет, тогда мы готовы умереть тут же! У нас только два пути: свобода и счастье или могила!»

Подобные собрания с Гапоном во главе прошли на других окраи­нах Петербурга. Его популярность стремительно росла. Те, кто с дет­ских лет привык из уст священников слышать призывы к добру, справедливости и смиренным просьбам о лучшей доле, теперь услы­хали те жалобы и чаяния, которые переполняли их сердца. Царь в их представлении был еще близок к Богу, а в Гапоне они узрели своего «заступника-батюшку». Не случайно демонстранты 9 января взяли с собой иконы, хоругви и портреты царя.

Гапон сам пошел в первом ряду многотысячной толпы. Величест­венно-театральный, под пение фанатичного хора не только «Спаси, Господи, люди Твоя...», но и «Победы благоверному императору на­шему Николаю Александровичу!», он повел свою паству к Зимнему дворцу. Его предупредили, что рабочих ждут войска, что отдан приказ стрелять. «Не посмеют!» — самоуверенно заявил Гапон. Накануне он послал личное письмо Николаю II, где просил царя выйти к народу и от своего имени гарантировать ему безопасность! ^!* Почему же Гапон оказался вдруг столь популярным? Почему ему удалось то, что было еще не под силу профессионалам-революционе­рам?

Каждое социальное движение берет себе в вожди того, кто по личностным качествам лучше всего соответствует его сокровенным запросам. Мрачному отчаянию и слепой вере нужен спаситель-про­рок. Истерическая натура Гапона позволила ему с успехом сыграть эту роль.

Но довел он свою паству лишь до Нарвских ворот и здесь со все­ми попал под пули. Ползком среди мертвых и раненых, с чужой помо­щью добрался он до ближайшей подворотни. «Нет больше Бога! Нет больше царя!» — стал исступленно кричать Гапон и этот клич под­хватили другие. Пророку полагается страдать, а почитателям его жалеть, спасать и оберегать. Чтобы укрыть от полиции, Гапона пере­одевают и на скорую руку остригают. Фанатичная толпа все еще боготворит своего кумира. При пострижении, как при совершении ве­ликого таинства, стоят вокруг рабочие с обнаженными головами, бла­гоговейно хватают клочки его волос и со словами «Свято!» прячут их на груди к нательным крестам.

Февральская революция 1917 г. выдвинула в свои вожди фигуру не менее театральную. Александр Федорович Керенский, сын дирек-

Александр Керенский и Георгий Гапон 81

тора гимназии в Симбирске, будучи присяжным поверенным (т. е.
адвокатом), до революции охотно выступал защитником на шумных
политических процессах и прослыл талантливым оратором. Именно
это послужило поводом для избрания его в 1912 г. в Думу, где его
красноречие было замечено. После февраля 1917 г. во Временном
правительстве он сперва получил портфель министра юстиции. Но
через два месяца Керенский уже военный и морской министр, а с ав­
густа того же года — глава правительства — «министр-председатель»
и верховный главнокомандующий! Что это был за человек? Фигляр,
позер, истерик — такими словами характеризовали его некоторые со­
временники. В. И. Ленин назвал его «героем фразы», «министром ре­
волюционной театральности» и даже «балалайкой». Речи Керенского
не блистали ни глубиной анализа, ни оригинальностью обобщений, ни
самобытной яркостью образов, ни логикой построений. Они состояли
из крикливых фраз и заезженных штампов: «родина в опасности»,
«завоевания революции в опасности», «русский народ — самый сво­
бодный народ в мире», «нож в спину революции» и т. п. Почему же его
выступления поначалу оказывали столь сильное впечатление? Секрет
был в том, как эти речи произносились — с пафосом, с наигранной
горячностью, с театральными приемами. Он то доводил голос до ше­
пота, то отдельные фразы выкрикивал, неистово жестикулировал. На
первых порах неискушенным это казалось проявлением энергии,
искренности, вдохновения, таланта. Керенского не раз встречали ова­
циями. Его сопровождала клака восторженных барынек, которые по­
сле каждой речи осыпали его цветами. Совет Республики и Времен­
ное Правительство не раз стоя приветствовали его. Но все это был
построенный на внешнем эффекте успех актера, а не государственно­
го деятеля. *'ГЧ ' '*ЧЙ»1-'

Выступать с речами доставляло Керенскому наслаждение. Имен­но речи приносили ему успех. Так он и управлял с помощью одних ре­чей и трескучих приказов сперва всей российской юстицией, затем армией и флотом воюющей страны, а затем огромным государством со всеми его вооруженными силами. Вернее пытался управлять, а еще вернее, воображал, что управляет. Все строилось на эффекте. Когда Керенский появлялся на сцене Мариинского театра с намерением произнести очередную речь, с ним выходили его адъютанты и вытя­гивались по стойке «Смирно!» Подобный кордебалет вызывал на­смешки, но Керенский их не замечал. Он разъезжал по Петрограду в открытом автомобиле с единственной целью покрасоваться перед публикой. Сам он так вспоминал об одной из таких поездок: «Улица —

82 шп'гП История глазами психиатра

прохожие и солдаты — тотчас узнавали меня. Военные вытягива­лись. Я отдавал честь, как всегда, немного небрежно и слегка улыбаясь». Став министром-председателем, Керенский немедленно поселился в Зимнем дворце, в покоях Николая И. Созерцание собст­венной персоны в царских апартаментах было для него настолько упоительным, что он не видел всей неуместности этого для «вождя революции». Именно за это он получил презрительные клички «Александра IV» и «новой Александры Федоровны» (жена Николая II была ему тезкой и по имени, и по отчеству). Надменность и выспрен­ность, которые сам Керенский принимал за величественность, росли со скоростью, не уступавшей его карьере. В Зимнем он уже как само­держец говорил: «Мой народ». В беседах с подчиненными он вел себя, как на сцене: «Генерал! Подойдите сюда! Доложите, как Ваши де­ла!» — подзывал он кого-нибудь из военных советников.

Почему же Февральская революция поставила во главе государ­ства подобную фигуру? Она тоже была стихийным взрывом в стране, измученной войной, нуждой и начавшимся голодом, отказавшейся от своего «повелителя-царя». Дума, к которой должна была бы перейти власть, оказалась в состоянии растерянности. Она боялась взбунто­вавшихся низов. И в дни сумятицы, неразберихи, отсутствия твердой власти стихия вознесла на мутной волне внешне эффектную, но по существу пустую фигуру Керенского. Лишь потом, когда дело дошло до решительных схваток, когда произошла явная расстановка сил по разные стороны баррикад, когда потребовались не пышные речи и вдохновенные порывы, а жестокая, беспощадная, тяжелая борьба двух лагерей, в каждом из них появились иные вожди.

Гапону также довелось испить опьяняюще сладкий напиток сла­вы. Бежав после 9 января за границу и оказавшись в Женеве, Гапон, не владевший ни одним иностранным языком, не знавший куда притк­нуться, почувствовав себя беспомощным, целиком отдался опеке эми­грантов-революционеров. Но однажды, проходя мимо какой-то витрины, он буквально остолбенел от радостного изумления. В вит­рине была выставлена почтовая открытка с его портретом! На несколько минут он застыл, поглощенный созерцанием своего изоб­ражения. Его спутник был поражен лицом Гапона — человека, упива­ющегося своей славой. С того дня Гапона как подменили. Ему уже было мало встреч с эмигрантами-революционерами, которым он с пафосом рассказывал о 9 января! Он захотел давать интервью, на­носить визиты, представляться видным лицам. В Женеве, потом в Па­риже, в Лондоне выбор визитов не отличался строгой системой:

Александр Керенский и Георгий Гапон 83

от Ленина до Клемансо, от Жореса до английской принцессы. Мода на Гапона росла. Появились театральные и просто балаганные представ­ления о нем. Афиши пестрели буквами «Gapon». Он сам являлся на эти зрелища и упивался обращенными на него взорами. Гапон не упу­скал случая похвастаться, что в одном лондонском музее выставили его бюст (не был ли это музей восковых фигур?) и что «в Париже сделают тоже» (здесь он явно преувеличивал). Какая-то приехавшая из России дама сообщила ему, что якобы рабочие собирают деньги, чтобы поставить ему памятник. «При жизни! Как никому!» — вос­торгался Гапон.

Когда интерес к Гапону стал угасать, он объявил, что хочет устроить над собой общественный суд, чтобы оправдать свое имя в глазах рабочих, так как поползли слухи о его связях с тайной поли­цией. «Пусть докажут с документами в руках, что я — провокатор и предатель! А материала нету! Моя совесть чиста!»,— говорил он то­варищу, отлично знавшему о его связях с царской охранкой. Он играл бескорыстного борца за свободу даже перед самим собой, забывая о полученных к тому времени деньгах от жандармерии на «раскрытие заговора против царя». Когда же представители левых партий согла­сились на такой суд, он объявил, что на него не пойдет и всю левую печать обвинил в том, что она подкуплена его врагами.

Как страстно хотят истерические личности быть больше, чем они есть на самом деле. Не задумываясь, готовы занять любой пост, лишь бы повыше и повиднее. Керенский, сугубо штатский человек, как су-

I дачили о нем, до этого ни разу в жизни не видевший пулемета и вряд ли способный отличить эсминец от крейсера, охотно принял пост военного и морского министра. Когда на заседании Временного пра­вительства зашла речь о назначении его Верховным главнокоманду­ющим, он вначале картинно отказывался, не в силах сдержать само­довольную улыбку, и, конечно, дал себя уговорить.

Гапон, не знавший различий в позициях разных революционных партий, охотно принял предложенную эсерами роль «надпартийного вождя всех рабочих». Его тоже пленила «верховная роль». Еще боль­шей его авантюрой было намерение поднять в Петербурге вооружен­ное восстание. На собранные в России пожертвования Гапон закупил в Англии оружие и нанял пароход, капитан которого согласился вы-

Лрузить это оружие на пустынном острове невдалеке от русской гра— ^!

'ницы. По воспоминаниям Н. К. Крупской, Гапона поддерживал В. И.

• Ленин, который в этом предприятии видел переход от слов к делу и также мечтавший о вооруженном восстании. Но пароход сел на мель,

История глазами психиатра

а добраться до острова вообще оказалось невозможно. Гапон уже пробрался в Питер по поддельному паспорту и вынужден был скры­ваться в убогих квартирах рабочих. На Гапона это произвело удруча­ющее впечатление. Жить нелегально, впроголодь, никому не показы­ваясь, совсем не то, что выступать, ничем не рискуя, на людных собраниях. Истерические личности в крайних случаях готовы идти на жертвы, но на безвестные — никогда. Гапон явно видел себя вождем восстания, опрокидывающего трон и возносящего его самого на голо­вокружительную высоту. Один из эсеров вспоминает, что в дни, ког­да ждали оружие, кто-то, не зная Гапона в лицо, сказал при нем: «Был у нас в России Гапон, а теперь нужен Наполеон!». Гапон, не смущаясь заявил: «А может быть я и буду Наполеоном». О том, как будущий вождь восстания должен готовить себя к этой роли, представления у Гапона были самые наивные. Учиться он не хотел, читать не любил. Зато в Женеве тренировался в стрельбе и брал уроки верховой езды.

Подчеркнутое внимание к своей внешности, костюму, манерам и позе, всегда наигранным и неестественным, служит той же цели — создавать впечатление о личности «необычной».

Керенский выбрал для себя позу Наполеона. Правую руку он за­кладывал за борт френча, а левую заводил за спину. Наполеон держал ею сзади треуголку. У Керенского ее не было и его левая рука до­вольно странно свешивалась с поясницы. Военный френч без знаков отличия словно показывал, что он, бывший адвокат, выше всех гене­ралов и адмиралов.

Претендент на роль надпартийного вождя рабочих питал слабость к изысканной одежде. Выходец из крестьянской среды, смотревший на мир глазами бедного сельского духовенства, в богатой одежде Гапон видел верный сп^'-об пока_^гь свою незаурядность. В Париже, перед визитом к Клемансо он устроил безобразную сцену опекавшим его эсерам за то, что те не купили ему недавно вошедшую в моду рубаш­ку с гофрированной грудью. Вернувшись в Россию, Гапон поразил знакомых тем, что стал слишком роскошно одеваться. Для того, кто собирался ежедневно бывать в бедных рабочих кварталах, такая вы­зывающая роскошь была ни к чему. Но Гапон этого не хотел понять.

В минуты опасности, когда требуется истинная твердость и неподдельная решительность, истерики обнаруживают всю свою сла­бость. В такие моменты они oxotfo отдают себя в распоряжение тех, кто случится рядом и изъявит готовность их спасать. Но когда опас­ность миновала, избавитель тотчас отодвигается на задний план, что­бы не мешал все заслуги приписать себе и еще раз покрасоваться.

Александр Керенский и Jeopuiu Гапон 85

Спасение Гапона из-под пуль 9 января взял на себя один из ак­тивных деятелей партии эсеров — Петр Моисеевич Рутенбург. Во время демонстрации у Нарвских ворот он шел рядом с Гапоном. Под пулями он затащил Гапона в ближайшую подворотню, руководил его переодеванием и пострижением. Конечно, у этого эсера были свои планы использовать Гапона, чтобы упрочить влияние своей партии в массах петербургских рабочих. Он решил укрыть Гапона на конспи­ративной квартире. Гапон был растерян, бледен, слаб, послушен, как дитя, его била нервная дрожь. Он охотно отдал Рутенбургу опасную теперь петицию к царю. Но как только они проникли в безопасную часть города, Гапона словно подменили. Незнакомым людям он назы­вал свое имя, рассказывал как повел рабочих. С помощью тех же эсе­ров охотно укрылся в имении подальше от Петербурга, взял от них же крупную сумму денег, узнал, как тайком перейти границу, и сбежал от своих покровителей в Швейцарию.

Удрав 25 октября из Петербурга в Гатчину, Керенский там полу-" чил из Верховной ставки в Могилеве от генерала Духонина телеграм­му, текст которой он понял так, что для борьбы с большевиками на фронтовые части рассчитывать не приходится. Прочитав текст, Вер—," ховный главнокомандующий... упал в обморок. Правда не молниенос­но, не как подкошенный, а с той расчетливой скоростью, которая позволила его адъютантам подхватить его под руки и уложить в глу­бокое кресло. Над ним хлопотали с водой и нашатырным спиртом. Но он очнулся только после того, как один из офицеров вслух перечитал телеграмму и стало ясно, что кое-какую помощь Духонин все же обе­щал. Тут Керенский сразу оживился, приказал подать специальный поезд и отправился в Псков. Это был далеко не первый обморок у Ке­ренского за его непродолжительную государственную карьеру. После страстных речей он не раз сваливался в полуобморочном состоянии, его отпаивали валерианкой и давали нюхать эфир. В Пскове коман­дующий Северным фронтом генерал Черемисов встретил Керенского холодно и искренне посоветовал поскорее убраться за границу. Тогда Керенский обратился к командиру казачьего корпуса генералу Крас­нову, который еще недавно вел свой корпус на Петроград, чтобы свергнуть правительство Керенского и подавить Февральскую рево­люцию. Но Краснов сам решил воспользоваться Керенским. Быстрым наскоком казаков он занял Гатчину. В царских покоях гатчинского дворца настроение Керенского круто изменилось. Теперь он уже от­давал приказы Краснову: «Я приказываю Вам, генерал, сегодня же идти дальше!». Но осторожный Краснов сперва овладел Царским

86, - История глазами психиатра

селом. Тотчас Керенский примчался туда в открытом автомобиле с адъютантами и нарядными дамами. Он уже захотел отодвинуть сво­его спасителя на задний план. Решил вдохновлять контрреволюцион­ных казаков своими речами. Но красоваться ему не довелось. Под Пулковым красновцы встретили такое яростное сопротивление мат­росов и красногвардейцев, что о «водворении порядка в Петрограде» уже не могло быть и речи. Снова оказавшись в Гатчине, Керенский превратился в пленника красновских казаков, которые у его апарта­ментов выставили караул и вступили в переговоры с матросами-большевиками. В панике Керенский метался по комнате. Его страшил казачий самосуд. «Надо бежать! Машина ждет за парком. Если бы найти какой-нибудь костюм!». Жившая во дворце старуха — великая княгиня дала платье сестры милосердия. У нее же оказалась молодая особа тоже в костюме сестры милосердия (в части гатчинского двор­ца был госпиталь). Эта особа согласилась Керенского сопровождать. Молва приписывала эту роль известной актрисе Александрийского театра в Петрограде Е. Тиме. Второпях напялил на себя Керенский длинное серое платье, косынку и белый передник с красным крестом. Адъютанты не могли сдержать смех. Плохо выбритый, с рыжей ще­тиной, бледный от страха Верховный главнокомандующий был похож на старую рыхлую бабу с отвисшей челюстью. Смеха Керенский не мог снести даже в столь отчаянный момент. Сорвав с себя надетое, он опять в обморочном состоянии свалился в кресло. Но дал адъютантам снова натянуть на себя комический наряд. Инсценировка удалась. Ка­заки посторонились, давая дорогу молоденькой сестре милосердия, которая заботливо вела под руку другую, старую сестру, видимо по­лупарализованную, так как у нее подкашивались ноги. На этом мас­карад не кончился. В Пскове Керенскому пришлось переодеться уже в костюм гусара, чтобы перейти границу.

Как известно, в минуту трудную, когда не удается выпутаться из неприятного положения, истерические личности нередко грозят суи­цидом и даже совершают демонстративные, но всегда неэффективные попытки самоубийства, стараясь все устроить так, чтобы их вовремя спасли. Все это делается, чтобы кого-то разжалобить или испугать и тот помог выкрутиться. _{4 т}

Керенский перед побегом призвал к себе Краснова и спросил его. «Как вы думаете, генерал, не следует ли мне покончить с собой?». Спросил с пафосом и с расчетом на помощь и спасение. Но Краснов холодно посоветовал ему сдаться в плен большевикам, так как за ка­заков он не отвечает. Мысли о самоубийстве сразу прошли. ^ _{f( (}

Александр Керенский и Георгий Гапон TJff

В трудное положение попал однажды и Гапон. В одной газете
появилось письмо рабочего Н. Петрова о том, что Гапон получает
деньги от полиции. Известный своей честностью и преданностью дру­
гой рабочий Черемухин решил убить Петрова. Гапон охотно дал ему
револьвер. Но тут другой сподвижник Гапона удрал с крупной суммой
денег. На большом собрании рабочих Гапон вынужден был признать­
ся, что деньги получил от полиции, но, как он говорил, не для себя,
а на хорошее дело — на организацию рабочих клубов. Тут Черемухин
с возгласом «Нет правды на земле!» пустил себе пулю в висок из ре­
вольвера, что дал ему Гапон. Тот бросился к мертвому и всем своим
поведением дал понять, что хочет последовать за ним. Рабочие отня­
ли у него револьвер и долго (по словам Гапона полтора часа) упраши­
вали своего батюшку не убивать себя. Тот долго куражился, но,
конечно, дал себя уговорить не накладывать на себя рук, когда все
присутствующие дали торжественную клятву всю жизнь служить ра­
бочему делу! '^р ** ^L

Если истеричные натуры охотно отдаются во власть своих опеку­нов в минуты опасности, то на пути к славе они популярность ни с кем делить не желают. Соперников своих стараются всячески унизить и по возможности от них избавиться.

Когда на рабочих окраинах Петербурга назревали события 9 ян­варя социал-демократы и эсеры старались взять руководство ими в свои руки. Но проповеди Гапона так настраивали рабочую массу против «интеллигентов» и «студентов», что фанатичная толпа изго­няла с собраний профессионалов-революционеров, а кое-где их даже избивали. Гапон никак не препятствовал этим эксцессам, хотя в те дни пользовался огромным влиянием. В революционерах он тогда видел своих соперников, с которыми популярности среди рабочих делить не хотел.

Что вызвало у Керенского жгучую ненависть к кадету Милюко­ву и меньшевику Мартову — лидерам сотрудничавших с ним партий? Никаких принципиальных расхождений по программным вопросам у них не было Но однажды, после какой-то трескучей речи Дума стоя овацией приветствовала Керенского. Но как впоследствии вспоминал Керенский: «в минуту этого национального взрыва некоторые вожди... продолжали сидеть, когда все собрание поднялось, как один чело­век. Эти непримиримые были: интернационалист с.-д. Мартов и к.-д. Милюков».

Истериков, рвущихся к славе и власти, отличает удивительная беспринципность. Они с легкостью меняют взгляды, вкусы, уста-

4|| _t., История глазами психиатра