АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Эпизодический самоанализ

Анализировать себя в отдельных случаях жизни сравнительно легко и иногда можно получить – немедленные результаты. По существу, это то же самое, что делает каждый искренний человек, когда пытается объяснить те действительные мотивы, которые стоят за его чувствами и действиями. Ничего не зная о психоанализе или зная очень немногое, человек, влюбившийся в привлекательную или состоятельную девушку, может спросить самого себя, играют ли тщеславие или деньги какую-то роль в его чувстве. Человек, который отступил от своего более верного суждения и уступил жене или коллегам в споре, может спрашивать себя самого, уступил ли он из-за своего убеждения в относительной незначительности обсуждавшегося предмета или же из-за боязни последующей борьбы. Я полагаю, что многие люди исследовали самих себя подобным образом, даже те, кто склонен полностью отвергать психоанализ,

Основная сфера применения эпизодического самоанализа – это не сложные, запутанные особенности невротической структуры характера, но грубый, явный симптом, конкретное и обычно острое нарушение душевного равновесия, которое либо возбуждает любопытство, либо сильно огорчает человека, у которого возникло данное нарушение. Так, примеры, приведенные в этой главе, затрагивают функциональные головные боли, острый приступ тревоги, страх адвоката перед публичными выступлениями, острое функциональное расстройство желудка. Но и поразительное сновидение, забывание назначенной встречи или непомерно сильное раздражение из-за мелкого обмана точно так же могут вызывать желание понять себя или, точнее, обнаружить причины, обусловливающие эти явления.

Это последнее отличие может казаться несущественным, но в действительности оно выражает важное различие между эпизодическими попытками преодолеть проблему и систематической работой над собой. Целью эпизодического самоанализа является осознание тех факторов, которые вызывают конкретное беспокойство или срыв, и их устранение. Более общий побудительный мотив – желание быть лучше подготовленным к преодолению жизненных трудностей в целом – здесь также может действовать. Но даже если он и играет некоторую роль, он ограничен желанием иметь меньше затруднений из-за определенных страхов, головных болей или других явлений, причиняющих неудобства. Такое желание противоположно более глубокому и более продуктивному желанию – максимально развить свои способности.

Как будет видно из следующих примеров, расстройства, которые вызывают попытку исследования, могут быть острыми или застарелыми. Они могут возникать в результате действительных трудностей, присущих данной ситуации, или же быть проявлениями хронического невроза. Поддадутся ли они воздействию при кратчайшем подходе к их решению или могут быть разрешены при более интенсивной работе – это зависит от факторов, которые будут обсуждаться позднее.

По сравнению с предварительными условиями систематического самоанализа условия, требуемые для эпизодического анализа, являются более умеренными. Для эпизодического анализа достаточно обладать некоторым психологическим знанием – и это не обязательно должно быть знание, почерпнутое из книг. Оно может быть получено также из повседневного опыта. Единственным необходимым требованием является готовность верить в то, что бессознательные факторы могут быть достаточно могущественными, для того чтобы Дезорганизовать личность в целом. Или, выражая то же отрицательным образом, нельзя слишком легко удовлетворяться готовыми, находящимися под рукой объяснениями расстройства. Например, человеку, который слишком сильно расстроился из-за того, что был обсчитан водителем такси на 10 центов, не следует довольствоваться самоубеждением, что никому не нравится быть обманутым. Человек, страдающий от острой депрессии, должен скептически относиться к объяснению своего состояния существующим положением в мире. Привычное забывание назначенных встреч плохо объясняется чрезмерной занятостью.

Особенно легко отбросить в сторону те симптомы, которые по своему характеру не относятся к явно психологическим, такие, как головные боли. расстройства желудка или усталость. Как правило, можно наблюдать два противоположных отношения к таким расстройствам, и каждое из них в равной степени является крайним и односторонним. Первое отношение заключается в автоматическом приписывании головных болей погодным условиям, усталости – переутомлению, связанному с работой, а расстройства желудка – недоброкачественной пище или язве желудка. Возможность того, что здесь причастны психологические факторы, даже не рассматривается. Такое отношение может формироваться из-за полнейшего невежества, но оно также составляет характерную невротическую тенденцию тех лиц, которые не могут даже допустить мысль о каком-либо недостатке или неуравновешенности в себе. На другом полюсе находятся те, кто убежден, что любое нарушение по своему происхождению является психологическим. Для таких людей и речи не может быть о том, что они могли устать из-за чрезмерного объема лихорадочной работы или заболеть из-за того, что подверглись действию слишком сильной инфекции. Они не допускают мысли о том, что какой-либо внешний фактор может оказывать на них определенное влияние. А если у этих людей возникает какое-либо нарушение, то лишь потому, что они сами вызвали его; и если симптом по своему происхождению психологический, то, конечно же, в их власти устранить его.

Излишне говорить о том, что оба этих отношения имеют характер навязчивости, а наиболее конструктивное отношение находится где-то между ними. Мы можем чувствовать искреннюю озабоченность положением дел в мире, однако такая озабоченность должна побуждать нас к деятельности, а не к депрессии. Мы можем чувствовать усталость из-за тяжелой работы и слишком короткого сна. У нас могут быть головные боли из-за плохого зрения или же из-за мозговой опухоли. Конечно же, никакой физический симптом не следует приписывать исключительно психологическим факторам до проведения тщательного медицинского обследования. Важный момент состоит в том, что при всем уважении к правдоподобным объяснениям следует также внимательно исследовать и свою эмоциональную жизнь. И даже при заболевании гриппом может быть весьма полезным, после того как приняты должные медицинские меры, поднять вопрос о том, не присутствуют ли некоторые бессознательные психологические факторы, которые понижают сопротивление инфекции или затрудняют выздоровление. Если иметь в виду эти общие соображения, то я думаю, что следующие примеры достаточно наглядно обрисуют проблемы эпизодического самоанализа.

Джон, добродушный бизнесмен, явно счастливый в браке уже 5 лет, страдал от смутных внутренних запретов и «чувства собственной неполноценности», а в последующие годы у него развились головные боли, возникающие время от времени без какой-либо явно выраженной органической причины. Он никогда не подвергался психоанализу, но был довольно неплохо знаком с психоаналитическим способом мышления. Позднее он обратился ко мне для анализа довольно запутанного невроза характера, и его опыт самостоятельной работы был одним из факторов, который убедил его в возможной ценности психоаналитической терапии.

Он непреднамеренно начал анализировать свои головные боли. Однажды в театре он почувствовал головную боль. Это показалось ему странным, так как до похода в театр он чувствовал себя хорошо. Сначала, не без некоторого раздражения, он приписывал свою головную боль тому, что пьеса оказалась плохой и вечер, в общем-то, был потерян, но вскоре осознал, что головная боль не возникает из-за плохой пьесы. И теперь, когда он начал так думать, пьеса стала казаться ему значительно лучше. Безусловно, она не шла ни в какое сравнение с пьесой Шоу, которую он бы предпочел. И вот эти-то последние слова – «он бы предпочел» – и застряли в его голове. Здесь он ощутил вспышку гнева и увидел связь. Он вспомнил, как уступил, когда обсуждался выбор пьесы, считая, что должен быть славным малым и что это ничего особенного для него не значит. Однако очевидно, что это имело для него определенное значение, и в глубине души он был возмущен тем, что его принудили. Вместе с этим осознанием прошла и головная боль. Он также осознал, что это была не первая его головная боль, возникавшая в результате подобных ситуаций. Например, бывали вечеринки, на которых играли в бридж и на которые он терпеть не мог ходить, но каждый раз уступал.

Он был поражен, обнаружив эту связь между вытесненным гневом и своими головными болями, но дальше он предпочел больше не думать об этом. Однако спустя несколько дней он проснулся очень рано от сильнейшей головной боли. Прошлым вечером он присутствовал на общем собрании своей организации. Затем выпивал с друзьями. Он попытался уверить себя в том, что его головная боль является результатом вчерашней вечеринки. С этой мыслью он повернулся на другой бок и постарался снова заснуть, но не смог. Его раздражала муха, жужжавшая около лица. Вначале раздражение было едва заметным, но вскоре переросло в сильный гнев. Неожиданно он вспомнил недавний сон: кусочком промокашки он задавил двух домашних клопов; промокательная бумага была вся в мелких дырках, образовавших правильный узор.

Это напомнило ему о папиросной бумаге, которую он складывал для вырезания узоров, будучи ребёнком. Тогда он был пленен получаемой красотой. В его памяти всплыло одно воспоминание; он показывает эту бумагу матери, ожидая с её стороны восхищения, но в ответ получает лишь рассеянный взгляд. Промокательная бумага затем напомнила ему о собрании, на котором он сидел с отсутствующим видом, рисуя карикатуры на председателя и его оппонента. И тут слово «оппонент» прямо-таки поразило его, так как на сознательном уровне он не считал этого человека оппонентом. На голосование была вынесена резолюция, в связи с которой у него было какое-то смутное беспокойство. Но у него не было никакого явного возражения против неё. Поэтому то замечание, которое он высказал, было не по существу. Более того, оно было слабым и не произвело никакого впечатления на окружающих. И только теперь он осознал, что в результате принятого решения на него переложат массу скучной и утомительной работы. Это было сделано так ловко, что в тот момент данное обстоятельство от него совершенно ускользнуло. При этой мысли он внезапно рассмеялся, так как осознал смысл раздавленных клопов. Председатель и «оппонент» – они были такими же отвратительными кровопийцами, как клопы. Да и боязнь клопов была не больше и не меньше боязни «этих эксплуататоров». Но он отомстил им, хотя и во сне. И головная боль снова мгновенно исчезла.

В трех последующих случаях, как только начиналась головная боль, он искал скрытый гнев, находил его, и головная боль проходила. После этого головные боли вообще прекратились.

Прослеживая этот опыт, вначале поражаешься легкости процесса по сравнению с конечным результатом. Но чудеса в психоанализе случаются так же редко, как и в любом другом деле. Насколько легко может быть устранен симптом, зависит от функции этого симптома в целостной структуре. В данном случае головные боли не приобрели никакой дополнительной роли, например мешать Джону делать дела, которые он боялся или не хотел делать или которые служили бы средством демонстрации перед другими, что они его обидели, или причинили боль, или являлись бы основой для требования к себе внимания и уважения. Если бы головные боли или любой другой симптом приобрели важные функции, подобные этим, то их излечение потребовало бы долгой и проницательной работы. Такому человеку пришлось бы проанализировать все те потребности, которым они служили, и они, вероятно, не исчезли бы до тех пор, пока работа не была бы практически закончена. В случае Джона головные боли не приобрели ни одной из таких функций и, вероятно, происходили просто от напряжения, возникавшего из-за вытесняемого гнева.

Освобождение от головных болей было немалым достижением, однако мне кажется, что мы склонны переоценивать значение таких грубых, явных симптомов и недооценивать значение менее ощутимых психических расстройств, в нашем случае таких, как отчужденность Джона от собственных желаний и мнений и его внутренний запрет на отстаивание своих прав. На эти расстройства, которые, как позднее оказалось, играли чрезвычайно важную роль в его жизни и развитии, проделанная им работа совершенно не повлияла. Все, что произошло, – это то, что он стал в некоторой степени лучше осознавать признаки нарастания гнева и избавился от симптоматических головных болей.

На самом деле любой из случаев, которые проанализировал Джон, мог бы дать больше для осознания, чем ему удалось получить. Так, в его анализе гнева, который возник во время спектакля, было множество вопросов, которые он не сумел затронуть. Каков был истинный характер его отношений с женой? Было ли их согласие, которым он так гордился, обусловлено единственно уступчивостью с его стороны? Главенствовала ли над ним жена? Или же он просто был сверхчувствительным ко всему, что могло напоминать принуждение? Далее, почему он вытеснял свой гнев? Было ли это необходимо из-за навязчивой потребности в любви и привязанности? Боялся ли он упреков со стороны жены? Или он был вынужден поддерживать свой образ человека, никогда не расстраивающегося по «пустякам»? Боялся ли он, что ему пришлось бы отстаивать свои желания? Наконец, действительно ли он был зол на других лишь за то, что они отклонили его предложение, или же винил себя в том, что из-за простой слабости сразу уступил?

Анализ гнева, последовавшего после общего собрания организации, в которой он работал, тоже мог бы открыть новые проблемы. Почему он не был начеку в борьбе за собственные интересы, когда они подверглись опасности? С другой стороны, боялся ли он бороться за свои интересы? Или же его гнев имел такие размеры («охота» за клопами), что безопаснее было вытеснить его полностью? К тому же оставил ли он себя не защищенным от эксплуатации из-за слишком большой уступчивости? Или не воспринимал ли он как эксплуатацию то, что в действительности было всего лишь законным ожиданием сотрудничества с ним? Далее, как относиться к его желанию производить впечатление на других (воспоминания об ожидании восхищения от своей матери)? Была ли неудачная попытка произвести впечатление на своих коллег существенным элементом его гнева? И потом, до какой степени он был не в состоянии постоять за себя? Ни одной из этих проблем он не коснулся. Джон оставил этот вопрос, когда открыл влияние вытесненного гнева, направленного на других.

Второй пример описывает тот случай, который впервые побудил меня рассмотреть возможность самоанализа. Гарри был врачом. Он пришел ко мне с целью психоанализа из-за приступов панического страха, которые он пытался снять, принимая морфий и кокаин. У него также были периоды эксгибиционистских порывов. Вне всякого сомнения, у него был сильный невроз. После нескольких месяцев лечения он уехал отдыхать и в это время самостоятельно проанализировал приступ тревоги.

Начало этого фрагмента самоанализа было совершенно случайным, так же как и в случае с Джоном. Отправной точкой самоанализа послужил сильный приступ тревоги, явно вызванный реальной опасностью. Гарри со своей девушкой взбирался на гору. Восхождение требовало значительных усилий, но было неопасным, до тех пор пока не поднялась метель и не опустился густой туман. Гарри почувствовал одышку, сердце стало отчаянно биться. Он запаниковал и даже принял решение передохнуть. Он не придал особого значения этому инциденту, смутно приписав приступ беспокойства своему истощению и реальной опасности. Между прочим, это пример того, как легко мы можем удовлетворяться неправильными объяснениями, если хотим быть удовлетворены ими, ибо Гарри был физически сильным человеком и никогда не трусил, оказавшись в критической ситуации.

На следующий день молодые люди решили пройти по узкой тропинке, шедшей вдоль крутой скалистой горы. Девушка шла впереди. Гарри поймал себя на мысли или на побуждении столкнуть её вниз со скалы, и у него опять началось сердцебиение. Он пришел в ужас при мысли об этом. И ко всему прочему, девушка ему нравилась. Неожиданно ему на ум пришла «Американская трагедия» Драйзера, в которой парень топит свою девушку, чтобы от неё избавиться. Затем он вспомнил о вчерашнем приступе и едва уловил сходный импульс, который тогда ощутил в себе. Он был мимолетным, и ему сразу же удалось остановить его. Однако он совершенно ясно помнил, что перед приступом тревоги у него росло раздражение против девушки, а затем он ощутил внезапную волну сильной ярости, которую тотчас же отбросил в сторону.

Следовательно, вот каков смысл его приступа тревоги: порыв ярости был вызван конфликтом между внезапной ненавистью, с одной стороны, и его искренней любовью к девушке, с другой. Он почувствовал облегчение, а также гордость тем, что проанализировал первый приступ и остановил второй.

Гарри, в противоположность Джону, сделал шаг дальше, потому что он встревожился, поймав себя на ненависти и побуждении убить девушку, которую любил. Он задал себе вопрос, почему у него вдруг появилось желание убить девушку. И ему немедленно вспомнился их разговор накануне утром. Девушка восхищалась умением одного из своих коллег ладить с людьми и быть хорошим хозяином на вечеринках. Но это не могло вызвать в нём такую сильную враждебность. Однако когда он вспомнил об этом, то почувствовал нарастающий гнев. Была ли это ревность? Но никакой опасности потерять се не было. Правда, её коллега был выше его ростом и не был евреем (а в обоих этих пунктах он был сверхчувствительным). Но что касается умения ладить с людьми, то и у Гарри этого нельзя было отнять. Пока его мысли беспорядочно блуждали, он забыл о своем гневе против девушки и сосредоточил внимание на сравнении себя с этим коллегой. Затем ему вспомнилась одна сцена из его детства. В возрасте 4 или 5 лет он пытался взобраться на дерево, но не мог, в то время как старший брат, легко с этим справившись, сверху насмехался над его тщетными усилиями.

За этим сразу же ярко представилась другая сцена: мать хвалит не его, а брата. Старший брат всегда и во всем опережал его. Должно быть. та же самая вещь привела его в ярость и вчера: он до сих пор все ещё не мог вынести, когда в его присутствии хвалили кого-то другого. При этом осознании исчезло его нервное возбуждение, он легко взобрался на гору и вновь почувствовал глубокую нежность к девушке.

По сравнению с первым примером Гарри в одном отношении достиг большего, а в другом – меньшего. Несмотря на более поверхностный самоанализ Джона, он, тем не менее, сделал один шаг, которого не сделал Гарри. Джон не успокоился, объяснив только одну частую ситуацию: он осознал возможность того, что все его головные боли могли происходить из-за вытесняемого гнева. Гарри же не пошел дальше анализа одной ситуации. Ему и в голову не пришло поинтересоваться, не имеет ли его открытие отношение к другим приступам тревоги. С другой стороны, то осознание, которого достиг Гарри, было значительно более глубоким, чем у Джона. Осознавание смертоносного побуждения было реальным эмоциональным переживанием. Он, по крайней мере, нашел намек на причину своей враждебности и осознал тот факт, что оказался в тисках конфликта.

Во втором случае также вызывает удивление то количество вопросов, которые не были затронуты. Признавая тот факт, что Гарри раздражался, когда при нем хвалили другого человека, возникает вопрос: откуда же проистекала такая интенсивность его реакции? Если похвала была единственным источником его враждебности, то почему она имела характер такой большой угрозы для него, что возбуждала импульс к насилию? Не находился ли он в тисках чрезмерно сильного и уязвимого тщеславия? А если так то, какие недостатки ему приходилось так тщательно скрывать? Соперничество с братом, конечно, было важным фактором истории его развития, но недостаточным для объяснения. Другую сторону конфликта, природу его преданности девушке, он совершенно не затронул. Нуждался ли он главным образом в её восхищении? И как много зависимости было вовлечено в его любовь? Существовали ли другие источники враждебности по отношению к ней?

Третий пример имеет отношение к анализу своего рода «боязни сцены». Билл, здоровый, сильный, образованный и преуспевающий адвокат, консультировался у меня из-за страха высоких мест. Его мучил повторяющийся ночной кошмар, в котором его сталкивали с моста или башни. Он чувствовал головокружение, сидя в первом ряду балкона в театре или выглядывая из окна с высокого этажа. Он также иногда чувствовал панику перед появлением в суде, или же встречей с важными клиентами. В люди он выбился из бедной среды и боялся, что не сможет сохранить хорошее место и то положение, которого сумел достичь. Его не покидало чувство, что он просто-напросто блефует и что рано или поздно об этом все равно узнают. Он не мог объяснить этот страх, потому что считал себя таким же образованным и умным, как и его коллеги. Он был хорошим оратором и обычно мог убедить других своей аргументацией.

Так как он говорил о себе вполне откровенно, нам даже всего за несколько сеансов удалось увидеть контуры конфликта между его честолюбием, самоуверенностью, стремлением произвести впечатление на других, с одной стороны, и его потребностью сохранять видимость чрезвычайно прямого, искреннего парня, который лично для себя не хочет ничего, – с другой. Ни одна сторона конфликта не была вытеснена глубоко. Он просто не сумел осознать силу и противоречивый характер этих стремлений. Но, когда однажды эти стремления были поставлены в центр внимания, он ясно осознал, что действительно блефовал. Затем он спонтанно наметил связь между этим непреднамеренным обманом и головокружением. Он увидел, что страстно желает достичь высокого положения в жизни, но не смеет признаться самому себе в своем честолюбивом желании. Он боялся, что если другие поймут, насколько он честолюбив, то обязательно помешают ему достичь цели, а может быть, и «столкнут вниз». Поэтому ему приходилось играть роль эдакого веселого и доброго парня, для которого деньги и престиж значат не так уж и много в жизни. Тем не менее, будучи человеком честным, он смутно сознавал некоторый обман, который в свою очередь вызвал у него сильный страх разоблачения. Это прояснение оказалось достаточным для устранения его головокружений, которые были своеобразным переводом его страхов на язык физических проявлений.

Затем ему пришлось покинуть город. Мы не касались его страхов перед публичными выступлениями и встречами с определенными людьми. Я советовала ему понаблюдать и подумать, чем вызывался этот страх, когда он усиливался и когда ослабевал. Некоторое время спустя я получила этот отчет. Сначала он думал, что его боязнь возникала, когда дело или используемый им аргумент были довольно спорными. Но поиски в этом направлении увели его недалеко, хотя он ясно чувствовал, что не был целиком не прав. Затем он допустил в работе большую оплошность, которая, однако, оказалась полезной для его собственного понимания: он не очень аккуратно подготовил судебное заключение, но не слишком тревожился по поводу представления его в суд, так как знал, что судья был не слишком придирчивым человеком. Но вскоре он узнал, что этот судья заболел, а вместо него временно назначен другой, не отличающийся лояльностью. Он пытался как-то утешить себя, стараясь представить себе этого человека более покладистым, чем он был на самом деле. Но это не уменьшало возникшей у него тревоги. Затем он подумал о моем совете и постарался дать свободу своим мыслям. Сначала он увидел себя ребёнком, испачканным с головы до пят шоколадным тортом. Это совершенно сбило его с толку, но затем он вспомнил, что этот случай действительно имел место н его жизни. Его даже хотели наказать, но он избежал этого, потому что был весьма «находчивым» для своих лет. Тема ухода от наказания осталась. Возникло несколько воспоминаний тех случаев, когда он не был готов к занятиям в школе, но ухитрялся «проскочить». Затем он вспомнил об учителе истории, которого тогда ненавидел. Он все ещё был способен ощущать эту ненависть. Классу пришлось писать сочинение на тему о Французской революции. Раздавая работы, учитель покритиковал его за то, что его сочинение изобиловало высокопарными фразами, но было лишено твердых знаний: он процитировал одну из этих фраз, и все хохотали над ней. Билл почувствовал тогда острое унижение. Учитель английского языка всегда восхищался его стилем, а вот учитель истории оказался совершенно невосприимчив к его чарам. Эта фраза, «невосприимчив к его чарам», очень удивила его, потому что он имел в виду «невосприимчив к его стилю». И он не мог не рассмеяться, так как именно слово «чары» и выражало его подлинный смысл. Конечно же, судья был похож на учителя истории, то есть был невосприимчив к его «чарам» или к его краснобайству. II это действительно было так. Он и в самом деле привык полагаться на своё очарование и свою способность посредством плетения кружев из слов «выходить всегда сухим из воды» вместо того, чтобы тщательно готовиться. В результате этого он всегда впадал в панику при одной только мысли о том, что может оказаться в трудной для себя ситуации.

И так как Билл ещё не слишком сильно запутался в сетях своих невротических наклонностей, он смог получить непосредственный практический вывод из этого осознания: сесть и более тщательно проработать судебное заключение.

Он даже сделал ещё один шаг: осознал, что в отношениях с друзьями и женщинами в основном полагался на своё обаяние. Он связал свою находку с нашим обсуждением, поняв, что открыл ещё один обман, и закончил осознанием того, что он должен «быть честным».

Очевидно, он и в самом деле мог выполнить это в значительной степени, потому что со времени данного эпизода прошло уже шесть лет и его страхи практически исчезли. Этот результат напоминает собой достижение Джона, который преодолел свои головные боли, но этот результат следует оценивать по-иному. Головные боли Джона, как мы уже указывали, были симптомом периферическим. Это определение базируется на двух фактах. Во-первых, они были довольно слабыми и повторялись не часто и поэтому существенно не беспокоили Джона; они не успели приобрести никакой вторичной функции. Действительные расстройства Джона, как это обнаружилось в последующем психоанализе, лежали в другой области. Во-вторых, страхи Билла являлись следствием основного конфликта, они мешали лишь его деятельности в жизненно важных областях. Головные боли Джона исчезли, никак не изменив его личность, не считая чуть лучшего осознания своего гнева. Страхи Билла исчезли потому, что он увидел их источник в определенных противоречащих друг другу наклонностях его личности, и, что более важно, потому, что он смог изменить эти наклонности.

Здесь опять, как и в случае с Джоном, результаты кажутся значительное, чем усилия, затраченные на их достижение. Но при более внимательном рассмотрении несоответствие оказывается не так уж и велико. Верно, Билл сравнительно легко сумел не только избавиться от своих расстройств, достаточно серьезных для того, чтобы в конечном счёте стать опасными для его карьеры, также и осознать несколько весьма важных фактов о самом себе. Он увидел, что, создавая свой несколько обманчивый образ как для самого себя, так и для остальных, он был намного более честолюбив, чем признавался в этом себе, что он стремился достичь своих честолюбивых целей посредством остроумия и обаяния, а не с помощью серьезной работы. Но в оценке этого успеха мы не должны забывать, что Билл в отличие от Джона и Гарри был, в сущности, психически здоровым человеком, правда, не без умеренных невротических наклонностей. Его честолюбие и потребность «избегать» наказания не были глубоко вытеснены и не имели упорного навязчивого характера. Его личностная организация была такова, что он смог значительно изменить эти наклонности, как только их осознал. Оставив на минуту попытку научного объяснения затруднений Билла, его можно охарактеризовать как человека, который пытался максимально облегчить себе жизнь и который смог работать куда лучше, как только осознал, что такой способ действий не проходит.

Осознания (инсайты) у Билла были вполне достаточными, для того чтобы устранить некоторые грубые страхи. Но даже, и в этом весьма успешном кратковременном самоанализе многие вопросы все равно остались открытыми. Каков был истинный смысл ночного кошмара Билла (вы, очевидно, помните, что его сбрасывали с моста)? Было ли ему необходимо одному оставаться наверху? Не возникало ли у него желания столкнуть других вниз из-за того, что он не выносил никакой конкуренции? И не потому ли он так боялся, что другие могут поступить с ним точно так же? Был ли его страх высоты только страхом потери того положения, которого он достиг, или же это был также и страх упасть вниз с пьедестала фиктивного превосходства – как это обычно и случается при фобиях такого типа? Далее, почему он не выполнял того объема работы, который соответствует его способностям и его честолюбию? Брала ли эта лень своё начало только в его вытесненном честолюбии или же он чувствовал, что уменьшение лени умалит ощущение собственного превосходства, если он будет прилагать соответствующие усилия, – ведь только людям посредственным приходится работать как следует? И почему он был так поверхностен в отношениях с другими? Не был ли он чрезмерно погружен в себя? Может быть, он слишком презирал других, чтобы быть способным испытывать непосредственные чувства?

Насколько необходимо с точки зрения терапии продолжать заниматься обсуждением всех этих дополнительных вопросов, мы сейчас не будем выяснять. В случае Билла очевидно, что небольшой проделанный анализ имел намного более глубокие последствия, чем устранение явных страхов. Возможно, что этот анализ привел в движение нечто, что может быть названо благотворным кругом. Через осознание своего честолюбия и выполнение большего объема работы он действительно сможет укрепить своё честолюбие на более реалистической и более прочной основе. Вследствие этого он будет чувствовать себя более защищенным и менее уязвимым и уменьшится его потребность «пускать пыль в глаза». Отказываясь от фальшивого образа себя, он, естественно, станет ощущать меньшую напряженность и меньше бояться разоблачения. Все эти факторы могут значительно углубить его отношения с другими людьми, и это улучшение также увеличит его чувство безопасности. Такой благотворный круг мог быть приведен в движение даже при неполном анализе. Если бы анализ открыл все незатронутые внутренние смыслы, он почти наверняка имел бы такое действие.

Последний пример уводит нас ещё дальше от действительного невроза. Этот пример содержит в себе анализ расстройства, вызванного в основном реальными трудностями в конкретной ситуации. Том работал ассистентом у известного клинициста. Он проявлял глубокий интерес к своей работе и пользовался благосклонностью своего шефа. Между ними завязалась искренняя дружба. Они часто завтракали вместе. Однажды после одного такого завтрака у Тома появилось легкое расстройство желудка, которое он приписал исключительно пище, не придав этому случаю никакого значения. Но после следующего завтрака с шефом он почувствовал тошноту и дурноту. Его желудок исследовали. но ничего патологического не обнаружили. Затем расстройство повторилось в третий раз. и теперь уже вместе с болезненной чувствительностью к запахам. И только после третьего завтрака он обратил внимание на то, что все эти расстройства происходили тогда, когда он ел вместе с шефом.

С некоторых пор он чувствовал себя весьма неловко наедине с шефом. И причину этого он прекрасно знал. Недавно проведенная им исследовательская работа привела его к выводам, которые противоречили взглядам его шефа. А в последние недели он ещё более убедился в своих выводах. Он хотел поговорить об этом с шефом, по все никак не мог собраться с духом сделать это. Он осознавал, что откладывает со дня на день такой разговор, но его шеф, человек пожилой, придерживался довольно твердой позиции в научных вопросах и не терпел никаких разногласий. Том откинул в сторону свою озабоченность, говоря себе, что разговор по душам все решит. Он рассудил, что если расстройство желудка имеет отношение к его страхам, то эти страхи должны быть куда сильнее, чем он в этом сам себе признавался,

Он чувствовал, что именно так и было, и немедленно получил два доказательства этому. Первым было то, что как только он начинал думать о шефе, так внезапно чувствовал себя нехорошо, точно так же, как после завтраков. Другим – то, что он внезапно осознал, что было началом такой его реакции. Во время завтрака, за которым впервые началась эта «болезнь», шеф высказал несколько пренебрежительных замечаний относительно неблагодарности предшественника Тома. Он выразил снос возмущение по поводу молодых людей, которые сначала многому научились у него, а потом не только покинули его, но даже позабыли о его существовании. Все, что Том сознательно чувствовал в тот момент, было симпатией к шефу. Он вытеснил из своего сознания мысль о том, что в действительности шеф не смог вынести того, что предшественник Тома пошел своим, независимым путем.

Таким образом, Том осознал, что закрывал глаза на существующую опасность, и также осознал степень своих страхов. Его работа создавала реальную опасность для хороших отношений с шефом и поэтому, естественно, угрожала его карьере. Он испугался того, что шеф может и в самом деле выступить против него. Он почувствовал что-то вроде паники при этой мысли и задал себе вопрос, не будет ли для него лучше проверить свои открытия ещё раз – или даже забыть о них вообще. Мысль об этом только промелькнула в его мозгу, но в одно мгновение показала ему, что это был конфликт между его научной честностью и критическим положением в его карьере. Вытесняя свои страхи, он следовал страусиной политике, целью которой было избежать необходимости принятия решения. При этом осознании он почувствовал в себе свободу и облегчение. Он понимал, что принять решение будет для него тягостно, но нисколько не сомневался, что оно окажется в пользу его убеждений.

Эта история была рассказана мною не как пример самоанализа, а просто как пример того, насколько велико иногда искушение не быть честным с самим собою. Том был моим другом и в высшей степени уравновешенным молодым человеком. Даже если у него и были некоторые скрытые невротические наклонности, такие, как потребность отрицать любые страхи, тем не менее они не делали его невротичным человеком. Наверное, можно возразить, что сам факт его бессознательного уклонения от решения был выражением более глубокого невротического расстройства. Но на самом деле не существует какой-либо четкой границы между здоровым человеком и невротиком, и поэтому представляется более предпочтительным оставить возможный спор по этому вопросу и считать Тома для всех практических целей человеком вполне здоровым. Тогда этот эпизод будет представлять собою ситуационный невроз, то есть невротическое расстройство, вызванное в основном трудностями конкретной ситуации и продолжавшееся только до тех пор, пока конфликт не был сознательно рассмотрен и решен.

Несмотря на тот факт, что была дана критическая оценка результатов, достигнутых в каждом из этих примеров, если рассмотреть их вместе, они могут вызвать излишне оптимистическое впечатление относительно потенциальных возможностей эпизодического самоанализа – впечатление того, что каждый человек может очень легко наталкиваться на осознание (инсайт) и в результате улавливать для себя что-либо ценное. Для того чтобы картина этих четырех более или менее успешных попыток самоанализа была реалистичнее, они должны быть дополнены обзором двадцати или более неудавшихся попыток быстро ухватить смысл какого-то психологического расстройства. Мне кажется совершенно необходимым ясно и серьезно выразить такую предусмотрительную осторожность, потому что человек который чувствует себя беспомощным, пойманным в капкан своих противоречивых невротических наклонностей, имеет тенденцию вопреки всему надеяться на чудо. Следует ясно понять, что невозможно вылечить тяжелый невроз или даже любую его существенно важную часть при помощи эпизодического самоанализа. И причина этого заключается в том, что невротическая личность не есть составленный из частей простой «конгломерат», говоря языком гештальтпсихологов, факторов, вызывающих расстройство, но имеет структуру, в которой каждая часть сложным образом взаимодействует со всеми другими частями. Посредством эпизодической работы над собой возможно уловить изолированную связь, понять факторы, непосредственно вовлеченные в вытеснение, и устранить периферический симптом. Но для того чтобы вызвать существенные изменения. необходимо от начала и до конца проработать всю структуру, то есть для этого требуется более систематический анализ.

Таким образом, эпизодический самоанализ по самой своей природе способствует всестороннему самосознанию, хотя и крайне недостаточно. И как было показано в первых трех примерах, причиной этого является то, что результаты осознания не доводятся до конца. В действительности любая проблема, которая прояснена, автоматически ставит новую проблему. И если не прорабатываются те проблемы, которые выходят на первый план, то инсайты неизбежно будут оставаться изолированными.

Как терапевтический метод эпизодический самоанализ больше всего подходит для ситуационного невроза. При слабо выраженных неврозах эпизодический самоанализ также может приносить весьма удовлетворительные результаты. Но при более сложных неврозах это не более чем прыжок в неизвестное. В лучшем случае он может частично ослабить напряженность или случайно высветить смысл того или иного расстройства.

Глава 7

Дата добавления: 2015-09-03 | Просмотры: 745 | Нарушение авторских прав