АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Введение. Психоанализ вначале развивался как способ терапии в строго медицинском смысле этого слова

САМОАНАЛИЗ

Психоанализ вначале развивался как способ терапии в строго медицинском смысле этого слова. Фрейд открыл, что определенные расстройства, которые не имеют видимой органической основы. – такие, как истерические конвульсии, фобии, депрессии, склонность к наркотикам, функциональные желудочно-кишечные нарушения, – могут быть вылечены путем вскрытия лежащих в их основе бессознательных факторов. С течением времени расстройства этого типа получили общее название невротических.

В последующие 30 лет психиатры пришли к выводу, что невротики страдают не только от этих явных симптомов, но также и от значительного нарушения всех их жизненных дел и отношений. Они также признали тот факт, что у многих людей расстройства личности не сопровождаются проявлениями каких-либо определенных симптомов, которые раньше считались признаками неврозов. Другими словами, постепенно становилось все более очевидным, что при неврозах симптомы могут проявляться, а могут и не проявляться, но всегда присутствуют проблемы личностного плана. Таким образом, неизбежно следовал вывод, что эти менее специфические трудности и проблемы составляют главную суть неврозов.

Признание этого факта оказалось чрезвычайно конструктивным в развитии психоаналитического направления, не только увеличив его эффективность, но также расширив его поле деятельности. Очевидные пороки характера человека – такие, как навязчивая нерешительность, повторяющийся ошибочный выбор друзей или любимых, большие субъективные препятствия в работе, – стали в такой же степени объектами анализа, как и грубые клинические симптомы. Тем не менее, главное внимание уделялось не личности и её оптимальному варианту развития; главной целью было понимание и возможное устранение явных расстройств. При этом анализ характера человека был только средством их устранения. Если же в результате такой работы общее направление развития человека становилось благоприятнее, то это было скорее случайным, побочным результатом анализа.

Психоанализ все ещё есть и будет оставаться методом терапии специфических невротических расстройств. Но тот факт, что он может быть использован как средство общего развития личности, придает ему самостоятельное значение. Во все возрастающей степени люди обращаются к анализу не потому, что страдают от депрессий, фобий или подобных им нарушений, но потому, что чувствуют, что не могут справиться с жизнью, или понимают, что какие-то силы внутри них самих тянут их назад или наносят вред их отношениям с другими людьми.

Как всегда случается, когда открывается какая-либо новая перспектива, значение этого нового направления сначала переоценивалось. Часто заявлялось, да и сейчас такое мнение все ещё широко распространено, что психоанализ – единственное средство, способствующее личностному росту человека. Излишне говорить, что это не так. Сама жизнь оказывает наиболее действенную помощь нашему развитию. Неприятности, которые жизнь обрушивает на нас, – необходимость покинуть свою страну, физические болезни, периоды одиночества, – 110 также и её радости – настоящая дружба, любовь, интересная работа – все эти факторы могут помочь нам полнее реализовать наши подлинные возможности. К сожалению, помощь, получаемая таким образом, имеет определенные недостатки, так как благоприятные обстоятельства чаще всего приходят не тогда, когда мы в них нуждаемся. Трудности могут не только требовать от нас активности и большого мужества, но и, превысив имеющиеся у нас силы, просто сломать нас. Наконец, наша поглощенность психологическими проблемами может помешать нам использовать помощь, предлагаемую самой жизнью. Так как психоанализ не имеет этих недостатков, хотя у него есть другие, он может законно занять своё место среди специфических способов, служащих развитию личности.

Любая помощь этого вида вдвойне необходима в запутанных и сложных условиях цивилизации, в которой все мы живем. Но профессиональная помощь, даже если бы она была доступна более широкому кругу людей, вряд ли могла быть оказана каждому нуждающемуся в ней. Именно поэтому вопрос о самоанализе имеет важное значение. Всегда считалось, что «познать себя» не только полезно, но также и возможно. Вполне вероятно, что достижению этого могут существенно помочь открытия психоанализа. С другой стороны, эти же открытия обнаружили больше подлинных трудностей, возникающих при такой попытке, чем было известно до этого. Поэтому наряду с надеждой при любом обсуждении возможности психоаналитического исследования самого себя требуется скромность.

Цель этой книги – подвергнуть серьезному рассмотрению этот вопрос, включая надлежащее обсуждение всех связанных с ним трудностей. Я попыталась также представить на рассмотрение некоторые существенные принципы, касающиеся метода, но, так как в этой области мало реального опыта, который мог бы служить нам путеводителем, моей целью главным образом было поставить вопрос и стимулировать усилия в направлении творческого самоизучения, а не предложить какие-либо готовые ответы.

Попытки конструктивного самоанализа могут иметь важное значение прежде всего для самого человека. Они дают ему возможность более полной самореализации, под которой я понимаю не только развитие каких-либо специальных способностей или талантов, которые у него, возможно, подавлены и никак не используются, но также и, что ещё важнее, развитие его потенциальных возможностей как сильного и целостного человеческого существа, свободного от калечащих его внутренних принуждений. Но с этим связан также и более глубокий вопрос. Неотъемлемая составляющая демократических идеалов, за которые мы боремся в наши дни[1], заключается в убеждении, что каждый человек должен как можно полнее реализовать свой потенциал развития. Помогая осуществлению этого, психоанализ не может освободить людей от несчастий и болезней, но может по крайней мере внести ясность в некоторые трения и ложные представления, ненависть, страхи, обиды, выявить слабости и уязвимые стороны, причиной и одновременно следствием которых являются эти болезни.

В двух предыдущих книгах[2] я представила основы теории неврозов, детальная разработка которой составляет содержание данной работы. Я бы с удовольствием отказалась от изложения этих новых точек зрения и положений, но мне представляется неразумным упустить хоть что-нибудь, что может быть полезно для самоизучения. Я постаралась, однако, изложить материал как можно более просто, не искажая его основной сущности. Чрезвычайно сложная природа психологических проблем – это факт, который не может и не должен маскироваться, и. понимая всю степень её сложности, я постаралась не увеличивать её громоздкой терминологией.

Пользуясь этой возможностью, хочу выразить свою благодарность мисс Элизабет Бет за глубокое понимание, с которым она помогала мне организовать материал. И мне также приятно поблагодарить моего секретаря, мисс Мари Леви, за её неутомимые усилия. Я хочу выразить также благодарность и моим пациентам, которые разрешили мне опубликовать их опыт самоанализа.

Глава 1
Возможность и желательность самоанализа

Каждый аналитик знает, что анализ протекает тем быстрее и эффективнее, чем активнее «сотрудничество» со стороны пациента. Говоря о «сотрудни­честве», я не имею в виду вежливое и услужливое согласие пациента со всем, что предлагает ему аналитик. Не относится «сотрудничество» и к сознательному желанию пациента рассказать о себе. Большинство пациентов, которые обращаются к анализу по собственному желанию, раньше или позже осознают и принимают необходимость высказываться с предельной откровенностью. Скорее я имею в виду способ самовыражения, который так же мало находится под контролем сознания пациента, как способность выражать свои чувства в музыке – во власти композитора. Если какие-то внутренние силы препятствуют композитору в выражении своих чувств, то он просто не способен работать, он бесплоден. Подобным же образом и пациент, несмотря на все его лучшие намерения и стремление к сотрудничеству, становится непродуктивным, как только его усилия наталкиваются на некоторое «сопротивление». Но чем более часты периоды, когда он в состоянии свободно выражать себя, чем больше он может биться над разрешением своих собственных проблем, тем большее значение имеет совместная работа пациента и аналитика.

Я часто говорила своим пациентам, что в идеале аналитик должен быть всего лишь проводником в их тяжком восхождении в гору, указывающим, какой путь целесообразнее избрать, а какого избегать. Чтобы быть точной, следует добавить, что аналитик – это проводник, который и сам не совсем уверен в маршруте, потому что, каким бы опытным покорителем вершин он ни был, именно на эту гору он ещё не взбирался. В силу этого тем более желательна собственная продуктивная психологическая работа пациента. Едва ли будет преувеличением сказать, что помимо компетентности аналитика именно собственная творческая активность пациента определяет как продолжительность, так и результат анализа.

Значение психологической работы пациента в аналитической терапии часто обнаруживается в тех случаях, когда по той иди иной причине анализ прерван или закончен в тот момент, когда пациент ещё находится в плохом состоянии. И пациент, и аналитик не удовлетворены достигнутым продвижением, но по прошествии некоторого времени (без дополнительного анализа) они могут быть приятно удивлены значительным и стойким улучшением здоровья пациента. Если тщательное исследование не указывает на какое-либо изменение обстоятельств в его жизни, объясняющих данное улучшение, возможно, будет справедливо считать его отсроченным результатом психоанализа.

Такого рода отсроченный эффект, однако, не легко объяснить. Он может быть обусловлен многими причинами. Предыдущая работа могла дать возможность пациенту провести такое точное самонаблюдение, что он теперь более чем раньше, становится убежден в существовании неких сил, вносящих внутренний разлад, или даже оказывается способным открыть в себе новые факторы. Или, возможно, он воспринимал любое предположение, сделанное психоаналитиком, как чуждое вторжение и думал, что может легче достичь проникновения в суть своих проблем, если такое понимание будет результатом его собственного открытия. Или же, если в основе его затруднений лежала навязчивая потребность превосходить других и одерживать над ними верх, он может оказаться не в состоянии дать аналитику возможность испытать удовлетворение от успешно проделанной работы и сможет почувствовать себя лучше, только когда психоаналитик «уйдет со сцены». Наконец, необходимо помнить, что отсроченные по времени реакции имеют место и во многих других ситуациях: обычно спустя определенное время мы понимаем действительный смысл шутки или замечания, сделанного при разговоре.

Какими бы различными ни были объяснения этому, они все предполагают, что внутри у пациента совершается некая психологическая работа, о которой он не имеет понятия, или, по крайней мере, она протекает без сознательных усилий с его стороны. О том, что такие психические процессы, и даже разумная направленная активность, действительно происходят без нашего осознания, мы знаем из существования полных смысла сновидений и из своего опыта: например, потерпев неудачу в попытке решить задачу вечером, мы знаем её решение, проснувшись утром, или, не обратив особого внимания на нанесенную обиду днем, мы внезапно просыпаемся в пять часов утра, отчетливо осознавая и источник раздражения, и свою реакцию.

Фактически каждый психоаналитик опирается на эту подспудную психологическую работу. Такая опора неявно подразумевается в концепции, согласно которой психоанализ проходит успешно, если устраняются внутренние «сопротивления». Я хотела бы также подчеркнуть здесь положительный аспект: чем сильнее у пациента побудительные мотивы к освобождению и чем менее он имеет внутренних препятствий, тем более продуктивным будет его психоанализ. Но подчеркивается ли негативный аспект (сопротивление) или же позитивный (стремление к выздоровлению), основополагающий принцип остается все тем же: путем устранения препятствий или создания достаточных побудительных мотивов пробуждается психическая энергия пациента, и он начинает продуцировать материал, который в конечном счёте, ведёт к более глубокому осознанию (инсайту).

Вопрос, поднимаемый в этой книге: можно ли продвинуться на шаг дальше? Если аналитик полагается на бессознательную психическую деятельность пациента, а пациент способен в одиночку продвигаться по направлению к решению некоторой проблемы, может ли эта способность использоваться более целенаправленным образом? Может ли пациент тщательно исследовать данные своего самонаблюдения или ассоциации с помощью собственного критически настроенного ума? Между пациентом и психоаналитиком обычно имеет место разделение функций. Пациент в основном дает возможность проявиться своим мыслям, чувствам и побуждениям, а психоаналитик использует своё критическое мышление, чтобы распознать их направленность, Он подвергает сомнению соответствие высказываний пациента действительности, сопоставляет на первый взгляд ничем не связанный материал, высказывает предположения относительно его возможного смысла. Я сказала «в основном», так как аналитик использует также и свою интуицию, а пациент в свою очередь может делать сопоставления. Но в целом такое разделение функций в работе над проблемой существует, и оно имеет определенные преимущества для проведения психоанализа. Оно позволяет пациенту расслабиться и просто высказывать или фиксировать все, что приходит в голову.

Но что можно сказать, если между психоаналитическими сеансами проходит день или несколько дней? О длительных перерывах в психоанализе, которые возникают по разным причинам? Зачем полагаться на случай, ожидая, что какая-либо проблема прояснится сама собой? Нельзя ли побудить пациента не только заниматься методичным и внимательным самонаблюдением, но также попытаться достичь и некоторого проникновения в глубь своих проблем, используя силу своего разума? Разумеется, это была бы тяжкая работа, чреватая опасностями и преградами, которые будут обсуждаться позднее, но эти трудности не должны помешать постановке вопроса о том, возможно ли анализировать самого себя.

С более широкой точки зрения это вопрос вековой «давности»: может ли человек познать себя? Вдохновляет, что люди всегда считали эту задачу хотя и трудной, но осуществимой. Вдохновение, однако, ведет нас недалеко, потому что есть огромная разница между тем, как древние смотрели на эту задачу и как на неё смотрим мы. Мы знаем, особенно после фундаментальных открытий Фрейда, что задача бесконечно более трудна и запутанна, чем это могли предполагать в древности, – настолько трудна, что всего лишь попытка серьезной постановки этого вопроса сравнима с путешествием в неведомое.

В последнее время появилось огромное количество книг, имеющих цель помочь людям лучше справиться со своими проблемами и улучшить отношения с другими людьми. Некоторые из них, подобно книге Дэйла Карнеги «Как завоевывать друзей и оказывать влияние на людей», почти не имеют ничего общего с самопознанием, но, исходя из здравого смысла, предлагают более или менее хорошие советы, как справиться с личными и социальными проблемами. Но некоторые, такие, как «Путешествие в самопознание» Дэвида Сибури, определенно имеют целью самоанализ. Если же я ощущаю потребность написать ещё одну книгу по этому вопросу, то лишь потому, что вижу, что даже лучшие из авторов книг такого рода, как Сибури, недостаточно полно используют психоаналитическую технику, разработанную Фрейдом, и поэтому дают неэффективные рекомендации[3]. Кроме того, они не понимают всех возникающих трудностей, что ясно видно по таким заглавиям, как «Облегченный самоанализ». Подобный подход, выражаемый в книгах такого типа, также неявно присутствует в некоторых попытках изучения личности психиатрами.

Все эти попытки предполагают, что самопознание – довольно легкое дело. Но это иллюзия, построенная на желании, и поэтому, безусловно, вредная. Люди, которые ступят на обещанную им легкую дорогу, либо приобретут ложное чувство самодовольства, думая, что они все о себе знают, либо разочаруются, когда столкнутся с первыми серьезными препятствиями, а может быть, даже решат оставить поиск истинного понимания себя как неблагодарную работу. Ничего подобного не случится, если человек знает, что самоанализ – это трудный и медленный процесс, причиняющий временами боль и огорчения и требующий всю имеющуюся в распоряжении творческую энергию.

Опытный аналитик никогда не поддастся такому оптимизму, потому что ему слишком хорошо знакома тяжкая и подчас отчаянная борьба, которую пациент может бросить ещё до того, как станет способен прямо смотреть «в лицо» своей проблеме. Аналитик скорее ударится в другую крайность, вообще отвергая возможность самоанализа, и будет склонен к такому суждению не только по собственному опыту, но также и из чисто теоретических соображений. Например, он может выдвинуть довод, что пациент может избавиться от своих трудностей только тогда, когда вновь переживет и отреагирует на свои младенческие желания, страхи и привязанности перед психоаналитиком; предоставленный самому себе, пациент в лучшем случае может достичь неэффективного «чисто интеллектуального» проникновения в проблему. Если доводы этого типа критически исследовать, что мы не будем здесь делать, они в конечном счёте сведутся к отрицанию веры в то, что побудительные мотивы пациента достаточно сильны, чтобы позволить ему самому преодолевать препятствия, стоящие на пути к самопознанию.

Я подчеркиваю это не случайно. Желание пациента достичь какой-либо цели – важный фактор в любой попытке психоанализа. Можно с уверенностью сказать, что аналитик не может увести пациента дальше, чем тот сам захочет идти. В случае психоанализа, однако, пациент имеет преимущество – помощь аналитика, его ободрение, руководство, ценность чего мы обсудим в другой главе. Если же пациент предоставлен своим собственным силам, решающим становится вопрос о побудительном мотиве, в такой степени решающим, что сама возможность самоанализа зависит от силы его мотива.

Фрейд, конечно же, признавал, что сильные страдания, очевидные в проблемах, связанных с неврозами, могут создавать такой побудительный мотив. Но когда тяжелые страдания отсутствовали или же исчезали в ходе лечения, он явно затруднялся объяснить такое побуждение. Он предполагал, что «любовь» пациента к аналитику может придать дополнительный побудительный мотив при условии, что она не стремится к конкретному сексуальному удовлетворению, а довольствуется получением и использованием помощи аналитика. Это звучит правдоподобно. Однако мы не должны забывать, что при любых неврозах способность любить чрезвычайно нарушена и то, что представляется такой «любовью», на деле является результатом крайне острой потребности пациента в привязанности и одобрении. Правда, есть пациенты (и я полагаю, что их-то и имел в виду Фрейд), которые идут довольно далеко в своем желании доставить удовольствие психоаналитику, включая добровольную готовность более или менее некритично принимать его интерпретации. Они даже пытаются продемонстрировать улучшение здоровья. Усилия такого типа, однако, вызываются не «любовью» к психоаналитику, а представляют собой средства ослабить тайный страх пациента перед людьми и, в более широком смысле, являются его способом совладания с жизнью, ибо он чувствует себя не в состоянии сделать это таким способом, который предполагает большую уверенность в себе. Следовательно, эта мотивация – проделать успешную работу – целиком зависит от отношений с психоаналитиком. Как только пациент чувствует себя отвергнутым или критикуемым (а это часто случается с людьми данного типа), он теряет из виду собственные интересы, и тогда психоаналитическая работа становится для пациента ареной борьбы злобы и мести. Однако более важным, чем ненадежность этого побудительного мотива, является то, что аналитику приходится охлаждать этот мотив. Склонность делать что-либо независимо от собственных желаний порождает у пациента значительный источник беспокойства; поэтому она сама должна подлежать анализу, а не использоваться в качестве опоры. Таким образом, единственным эффективным побудительным мотивом, признаваемым Фрейдом. остается желание пациента избавиться от очевидных тяжелых страданий; а эта мотивация, как справедливо утверждал Фрейд. недолговременна, потому что имеет тенденцию к исчезновению в пропорции, соответствующей ослаблению симптомов.

Тем не менее, этот побудительный мотив мог бы считаться достаточным, если бы устранение симптомов было единственной целью психоанализа. Но так ли это? Фрейд никогда не высказывал однозначно свою точку зрения на этот счет. Сказать, что пациент должен быть способным работать и получать удовольствие, не имеет большого смысла, если не уточнить, что представляют собой обе способности. Способен к механической или творческой работе? Способен к получению сексуального удовольствия или к получению удовлетворения от жизни в целом? Сказать, что психоанализ будет способствовать перевоспитанию личности, – это также двусмысленно, если не ответить на вопрос – перевоспитанию для чего. Очевидно, Фрейд не уделял этому вопросу особого внимания, о чем можно судить по его работам. Главным образом он интересовался устранением невротических симптомов; изменения в личности его интересовали лишь в той мере, в какой они гарантировали полное исчезновение симптомов.

Таким образом, цель Фрейда можно сформулировать через отрицание: достижение «свободы от». Однако другие авторы, включая и меня. формулируют позитивно цель психоанализа: освобождая личность от внутренних подавлений, сделать её свободной для развития её потенциальных возможностей. Это может звучать всего лишь как разница в акценте, но даже, если бы, кроме этого, здесь ничего не было, другой акцент способен в корне изменить побудительные мотивы.

Постановка цели положительным образом имеет реальную ценность лишь в том случае, если у пациента имеется достаточно сильный побудительный мотив, чтобы на него можно было рассчитывать (развивать все свои способности, реализовать свои потенциальные возможности, серьезно взяться за разрешение своих проблем, несмотря на все те испытания, через которые он должен будет проходить время от времени). Проще говоря, если у него имеется побудительный мотив для роста.

Когда проблема так ясно формулируется, становится понятно, что в такой постановке заключено нечто большее, чем разница в акцентах, так как Фрейд категорически отрицал, что такое желание существует. Он саркастически замечал, что предполагать такое желание – разновидность пустого идеализма. Он указывал, что стремления к самосовершенствованию проистекают из «нарциссических» желаний, то есть они представляют собой склонность к самовозвеличению и превосходству над другими. Фрейд редко формулировал тот или иной постулат только из любви к теоретическим рассуждениям. Почти всегда за ним скрывалось какое-нибудь проницательное наблюдение. В данном случае это наблюдение заключается в том, что тенденции к самовозвеличению иногда являются сильным побудительным мотивом в стремлении к саморазвитию. Что Фрейд отказался признать, так это то, что этот «нарциссический» элемент является лишь содействующим фактором. Если проанализировать и отбросить потребность в самовозвеличении, желание совершенствовать себя все же остается и проявляется более ярко и сильно, чем до этого. «Нарциссические» элементы, хотя они и пробудили стремление человека к росту, в то же самое время сковывают реализацию этого желания. Говоря словами пациента: «Нарциссическое побуждение направлено на развитие дутого «"Я"». Взращивание этого дутого «Я» всегда происходит за счет «Я» реального, причем с последним обращаются пренебрежительно, в лучшем случае как с бедным родственником. Мой опыт говорит, что чем более улетучивается дутое «Я», тем более интерес к «Я» реальному и тем сильнее становится желание раскрыться, освободиться от внутренней несвободы и начать жить полнокровной жизнью в той мере, в какой это позволяют реальные обстоятельства. Мне кажется, что желание развивать свои силы находится среди тех сильных побуждений, которые игнорировались предыдущим анализом.

Теоретически неверие Фрейда в стремление к саморазвитию связано с его постулатом, что «Я» – слабый посредник, мечущийся между требованиями инстинктивных влечений, внешним миром и запрещающим сознанием. В конечном счёте, однако, я считаю, что эти две формулировки целей психоанализа отражают различные философские взгляды на природу человека. Говоря словами Макса Отто: «Глубочайшим источником философии человека, источником, который питает и формирует её, является вера или отсутствие веры в человечество. Если человек питает доверие к людям и верит в то, что с их помощью он способен достичь чего-то значимого, тогда он усвоит такие взгляды на жизнь и на мир, которые будут находиться в гармонии с его доверием. Отсутствие доверия породит соответствующие представления». Нелишне будет упомянуть, что Фрейд в своей книге по толкованию сновидений, по крайней мере, косвенным образом, признал, что в какой-то степени самоанализ возможен, ибо он анализировал свои собственные сновидения. Это особенно интересно с той точки зрения, что вся его философия отрицала возможность самоанализа.

Но даже если мы допустим, что существуют достаточные побудительные мотивы для самоанализа, все ещё остается открытым вопрос о том, может ли самоанализ быть проделан «любителем», у которого нет необходимых знаний, подготовки и опыта. Действительно, следует спросить, и достаточно резко, не полагаю ли я, что три или четыре главы этой книги могут составить равноценную замену специфических знаний специалиста. Конечно же, я не считаю, что какая-либо замена возможна. Я и не стремлюсь предложить даже приблизительную замену. Теперь кажется, что мы в тупике. Но так ли это? Обычно применение принципа «все или ничего» несколько обманчиво, несмотря на кажущееся правдоподобие. Что касается данной проблемы, желательно помнить (со всем должным уважением к роли специалиста и специализации в культурном развитии), что слишком большое благоговение перед специализацией может парализовать инициативу. Мы все весьма склонны верить тому, что только политик может разбираться в политике, только механик может починить нашу машину, только опытный садовник может правильно обрезать наши деревья. Конечно, обученный человек может действовать быстрее и эффективнее, чем дилетант. Но дистанцию между специалистом и дилетантом часто преувеличивают. Вера в специализацию может легко превратиться в слепое благоговение и задушить любую попытку новой деятельности.

Общие рассуждения такого типа вселяют оптимизм. Но для того чтобы прийти к правильной оценке возможностей самоанализа как метода, мы должны отчетливо представлять себе, какими средствами оснащен профессиональный психоаналитик. Во-первых, анализ других людей требует обширных психологических знаний природы бессознательных сил, форм их проявления, причин, отвечающих за их могущество, оказываемого ими влияния, способов их вскрытия. Во-вторых, психоанализ требует определенных навыков, которые должны развиваться путем тренировки и опыта: аналитику необходимо уметь вести себя с пациентом; он должен знать с достаточной степенью уверенности, какие факторы в запутанном лабиринте предлагаемого материала следует попытаться удержать, а какие – на время опустить; он должен выработать способность «вживаться» в пациента, научиться чувствовать скрытые психические процессы, то есть приобрести «шестое чувство». Наконец, анализ других требует тщательного самопознания. Работая с пациентом, аналитику приходится проецировать себя в странный мир, с присущими ему особенностями и законами. И здесь имеется значительная опасность того, что он что-то неправильно истолкует, ошибется, возможно даже, нанесет определенный вред – пусть не по злой воле, а по невнимательности, по незнанию или из самомнения. Поэтому он не только должен иметь исчерпывающее знание своего инструментария и мастерски им владеть, но, что в равной степени важно, он должен привести в порядок отношения с собой и другими. Так как эти три условия являются необходимыми, следует хорошо подумать, прежде чем взять на себя ответственность, связанную с психоанализом других людей.

Эти требования не могут быть автоматически отнесены и к самоанализу, так как анализ себя в определенных существенных моментах отличается от анализа другого человека. Существенная разница здесь заключается в том, что мир, который каждый из нас собой представляет, не является для нас совсем уж незнакомым; он, по существу, единственный, который мы действительно знаем. Однако справедливо, что невротическая личность отчуждена от обширных частей этого мира и имеет серьезные побудительные мотивы не видеть отдельные части целого. Здесь также всегда есть опасность, что в своем знании себя человек воспримет определенные важные факторы как нечто само собой разумеющееся. Но факт остается фактом: это его мир, все знания об этом мире находятся внутри него. и ему нужно только наблюдать и использовать свои наблюдения для того, чтобы получить туда доступ. Если он заинтересован в нахождении причин своих трудностей, если он может преодолеть свои сопротивления, мешающие их осознанию, он может в некоторых отношениях наблюдать себя лучше, чем это сделает посторонний человек. Ведь, в конце концов, он живет с собой день и ночь. В своих попытках вести самонаблюдение его можно сравнить со знающей сиделкой, которая все время находится рядом с пациентом: психоаналитик же в лучшем случае видит пациента по часу в день. Психоаналитик обладает лучшими методами для наблюдения и более четкими позициями, с которых он может вести наблюдение и делать выводы, но сиделка имеет возможности для более широкого круга наблюдений. Этот факт составляет важное преимущество самоанализа. В самом деле, он ослабляет первое из условий, требуемых профессиональному психоаналитику, и исключает второе: при самоанализе требуются меньшие психологические знания, чем при анализе другого человека, и нам совсем не нужно навыков в стратегии поведения, которые необходимы, когда имеешь дело с любым другим человеком. Основная трудность самоанализа лежит не в этой области, а в эмоциональных факторах, которые делают нас слепыми в отношении бессознательных сил. То, что главная трудность заключается более в эмоциональной, нежели в интеллектуальной сфере, подтверждается тем фактом, что, когда психоаналитики анализируют себя, они не имеют большого преимущества перед любителями, как мы склонны были бы полагать.

Поэтому с теоретической точки зрения я не вижу достаточной причины, делающей самоанализ невозможным. Признавая, что многие люди слишком глубоко запутаны в своих собственных проблемах для того, чтобы быть способными анализировать себя; признавая, что самоанализ не может даже приблизительно сравняться по быстроте и точности с психоаналитическим лечением, проводимым экспертом; признавая, что существуют определенные сопротивления, которые могут быть преодолены только с посторонней помощью, – тем не менее, мы должны отметить, что все это не является доказательством того, что в принципе работа не может быть осуществлена.

Однако я не осмелилась бы поднять этот вопрос о самоанализе на основании одних лишь теоретических соображений. Смелость поставить этот вопрос, и сделать это вполне серьезно, возникла в результате опыта, показывающего, что самоанализ возможен. Это опыт, который я приобрела сама, опыт моих коллег, а также опыт моих пациентов, коих я побуждала работать над собой во время перерывов в психоаналитической работе со мной. Эти удачные попытки относятся не только к поверхностным трудностям. В самом деле, в некоторых из них затрагивались проблемы, которые обычно считались недоступными даже для психоаналитика. Однако они были предприняты, при одном благоприятном условии: все эти люди до того, как они решились на самоанализ, прошли анализ. Это значит, что они были знакомы с методами, позволяющими подойти к сфере бессознательного, и знали из опыта, что при психоанализе ничто не может помочь, кроме безжалостной правды перед самим собой. Возможен ли самоанализ без такого предварительного опыта, и до какой степени – должно остаться открытым вопросом. Есть, однако, ободряющий факт, что многие люди достигают точного и глубокого понимания своих проблем ещё до обращения за помощью. Конечно же, это понимание недостаточно, но факт остается фактом, что оно было получено без предварительного психоаналитического опыта.

Таковы, вкратце, возможности самоанализа при условии, что человек вообще способен анализировать себя, о чем ещё будет сказано немного позднее. Пациент может предпринимать самоанализ во время длительных перерывов, которые случаются в большинстве случаев анализа: каникулы, отъезды из города по профессиональным или личным делам, различные другие помехи. Человек, не имеющий возможности пройти курс лечения, может попытаться выполнить главную работу сам и лишь время от времени прибегать к помощи психоаналитика для контроля. Человек, психоанализ которого преждевременно закончился, может сам продолжать его. Итак, самоанализ может быть осуществлен без психоаналитической помощи извне, впрочем, мы говорим об этом пока со знаком вопроса.

Признавая, хотя и с некоторыми ограничениями, возможность самоанализа, мы сталкиваемся с вопросом: желательно ли это? Не является ли психоанализ слишком опасным инструментом, чтобы пользоваться им без руководства компетентного лица? Ведь не зря Фрейд сравнивал психоанализ с хирургией, хотя и добавлял, что люди не умирают от неправильного применения психоанализа, в то время как они могут умереть от плохо сделанной операции.

Так как оставаться в плену смутных опасений никогда не является конструктивным, то давайте постараемся в деталях проанализировать, какие возможные опасности могут возникнуть при самоанализе. Во-первых, многие люди подумают, что самоанализ может усилить нездоровую склонность к «самокопанию». Такие же возражения высказывались и все ещё высказываются против любого вида психоанализа, но я вновь хочу открыть эту дискуссию, так как уверена, что этот спор вспыхнет ещё сильнее, если психоанализ будет вестись без посторонней помощи или с минимальной помощью.

Неодобрение, выражаемое в опасениях по поводу того, что психоанализ может сделать человека «обращенным внутрь», вероятно, возникло из определенной жизненной философии – она хорошо выражена в книге «Покойный Джордж Эппли», – в которой не допускается никакого места индивидуальности человека, или его индивидуальным чувствам и стремлениям. Считается важным только то, чтобы он был приспособлен к среде, полезен для общества и выполнял свои обязанности. Однако ему следует контролировать любые индивидуальные страхи и желания, которые у него возникают. Самодисциплина – высшая добродетель. Позволять много думать о себе есть потворство собственным слабостям и «эгоизм». С другой стороны, лучшие представители психоанализа подчеркивают не только ответственность человека перед другими, но также и перед самим собой. Поэтому они всегда подчеркивают неотъемлемое право человека на достижение личного счастья, включая и его право серьезного отношения к развитию своей внутренней свободы и самостоятельности.

Каждый человек должен сделать собственный вывод относительно ценности этих двух философий. Если он выберет первую из этих жизненных философий, мало смысла спорить с ним о психоанализе, так как он склонен считать неправильным, чтобы кто-либо позволял так много думать о себе и своих проблемах. Можно просто убедить его в том. что в результате психоанализа человек обычно становится менее эгоцентричным и более заслуживающим доверия в своих отношениях с другими людьми. Тогда в лучшем случае он сможет признать, что самоанализ – один из спорных методов продвижения к достойной цели.

Человек, убеждения которого совпадают с другой философией, возможно, и не будет считать, что самоанализ сам по себе заслуживает порицания. Для него понимание себя так же важно, как и понимание других факторов окружающей среды; искать правду о себе так же ценно, как искать правду в других областях жизни. Единственный вопрос, который обычно интересует его, это плодотворен самоанализ или бесполезен. Я бы сказала, что он является плодотворным, если служит желанию человека стать лучше, душевно богаче и сильнее; если это ответственная попытка понять и изменить себя. Если же самоанализ является самоцелью, то есть если им занимаются лишь из абстрактного интереса к установлению психологических связей – искусство ради искусства, тогда он легко может выродиться в то, что Хьюстон Петерсон называет «mania psychologica». И он также бесполезен, если состоит только из погружения в самовосхищение или жалость к себе, из размышлений о конце жизни, пустых самообвинений.

И тут мы подходим к существенному моменту: не превратится ли самоанализ именно в такого рода бесцельную игру ума? Судя по моему опыту работы с пациентами. Я считаю, что эта опасность не является настолько распространенной, как это можно было бы полагать. Представляется оправданным предположить, что только тот подвергается этой опасности, кто склонен также и в работе с психоаналитиком постоянно заходить в тупики подобного рода. Без руководства он заблудится в бесполезных поисках. Но даже в этом случае его попытки самоанализа, хотя они и обречены на неудачу, едва ли могут быть вредными, потому что не анализ сам по себе является причиной его размышлений. Такой человек подолгу думал о своих болячках или их видимости, о несправедливости совершенного им или по отношению к нему или долго и тщательно разрабатывал сложные и бесполезные «психологические объяснения» ещё до того, как впервые соприкоснулся с психоанализом. Здесь психоанализ используется – совершенно неправомерно – как оправдание продолжающегося движения по старым кругам: он порождает иллюзию, что круговые движения являются честным и тщательным исследованием себя. Поэтому мы будем относить такие попытки скорее к ограничениям самоанализа, а не к его опасностям.

В рассмотрении возможных опасностей самоанализа существенной проблемой является вопрос о том, не влечет ли самоанализ опасность нанести определенный вред человеку. Отважившись на это рискованное предприятие без посторонней помощи, не разбудит ли он скрытых сил, с которыми не сможет справиться? Если он столкнется с основным бессознательным конфликтом, ещё не видя путей выхода из него, не возбудит ли это в нём такие глубокие чувства тревоги и бессилия, которые приведут его к депрессии или даже самоубийству?

В этом отношении мы должны проводить различие между временными и длительными ухудшениями. Временные ухудшения обязательно возникают при любом психоанализе, так как любое вскрытие вытесненного материала должно возбуждать тревогу, до этого ослабленную защитными механизмами. Более того, оно должно выдвинуть на передний план аффекты ярости и гнева, которые в противном случае скрыты от сознания. Этот шоковый эффект так силен не потому, что психоанализ привел к осознанию некоторых нестерпимо дурных или злобных тенденций, но потому, что он поколебал равновесие, которое, хотя и было ненадежным, все же предохраняло человека от чувства потерянности в хаосе противоречивых влечений. Так как мы позже обсудим природу этих временных ухудшений, здесь достаточно будет подчеркнуть тот факт, что они случаются.

Когда пациент сталкивается с таким ухудшением во время психоаналитического процесса, он может почувствовать себя в глубоком смятении или же у него могут возобновиться старые симптомы. Естественно, что он чувствует себя обескураженным. Эти регрессы обычно преодолеваются через короткий промежуток времени. Как только новое глубинное осознание действительно включается в целостное представление, они исчезают, уступая место вполне обоснованному чувству того, что сделан шаг вперед. Они представляют собой потрясения и боли, неизбежно возникающие при переориентации жизни и присутствующие в любом конструктивном процессе.

Именно в эти периоды внутренних потрясений пациенту особенно недостает помощи психоаналитика. Но мы принимаем как само собой разумеющееся то, что весь процесс облегчается при наличии компетентной помощи. Здесь нас беспокоит возможность того, что человек может оказаться не в состоянии преодолеть эти расстройства в одиночку и, таким образом, окажется надолго травмированным. Или, чувствуя, что его основы пошатнулись, может совершить что-нибудь отчаянное, как, например, безрассудно рисковать, подвергая опасности своё положение, или же совершить попытку самоубийства.

В тех случаях самоанализа, которые я наблюдала, такие неблагоприятные последствия никогда не происходили. Но эти наблюдения пока слишком ограниченны, чтобы составить какие-либо убедительные статистические данные. Я не могу, например, сказать, что этот неблагоприятный результат имел место только в одном случае из ста. Есть, однако, веские причины полагать, что опасность настолько мала, что ею можно пренебречь. Наблюдения в каждом случае психоанализа показывают, что пациенты способны защищаться от такого проникновения в глубь себя, пока они ещё не в состоянии воспринимать его. Если им предлагают истолкование, которое представляет собой слишком большую угрозу их безопасности, они могут сознательно отвергнуть его, или забыть его. или отказаться признать уместность этого замечания, или парировать его с помощью аргументов, или же ответить возмущением.

Естественно предположить, что эти силы самозащиты будут действовать также и при самоанализе. Человек, намеревающийся анализировать себя, просто не сможет сделать таких самонаблюдений, которые бы привели к проникновению в то, что является все ещё непереносимым. Или он будет интерпретировать их таким образом, чтобы опустить существенно важный момент. Или постарается быстро и поверхностно нейтрализовать это самонаблюдение, воспринимая его как ошибочное, и, таким образом, закроет путь для дальнейшего исследования. Поэтому при самоанализе реальная опасность будет меньше, чем при профессиональном психоанализе, так как пациент интуитивно знает, чего ему избегать, в то время как психоаналитик, даже очень тонко чувствующий, может ошибиться и предложить пациенту преждевременное решение. И опять большая опасность заключается в бесполезности самоанализа вследствие чрезмерного ухода от проблем, нежели в каком-либо определенном вреде.

И даже если человек в самом деле прорывается к некоторому осознанию, глубоко задевающему его, я верю, что в этом случае есть различные соображения, на которые мы можем положиться. Первое – это то, что столкновение с некоторой правдой о себе порождает не одно только волнение и тревогу, но также одновременно имеет и освобождающее свойство. Освобождающие силы, свойственные всякой правде, могут снять и заменить собой эффект, с самого начала оказываемый расстройством. А если это так, немедленно последует чувство облегчения. Но даже если преобладает душевное смятение, открытие правды о себе все же подразумевает начало осознания пути выхода; даже если он не вполне отчетлив – все равно он будет чувствоваться интуитивно и, таким образом, придаст силы к дальнейшему продвижению.

Другой фактор, который надо принять во внимание, заключается в следующем: даже если правда оказывается глубоко пугающей, в ней все же заключается нечто похожее на здоровый испуг. Если человек узнает, например, что он тайно стремился к саморазрушению, то ясное осознание им этого побуждения гораздо менее опасно, чем, если бы оно действовало подспудно. Осознание пугает, но оно имеет тенденцию к мобилизации противодействующих сил самосохранения при условии, что у человека есть какая-либо воля к жизни. Если же она отсутствует, он, погибнет – с анализом или без анализа. Ту же мысль можно выразить и в более позитивной форме: если человек обладает достаточным мужеством, чтобы открыть неприятную правду о себе, несомненно, можно поверить и в его решимость быть достаточно мужественным, чтобы довести это дело до конца. Простой факт, что он продвинулся так далеко, указывает, что его воля всерьез взяться за себя достаточно сильна, чтобы не позволить ему быть сломленным. Но период от начала работы над проблемой до её разрешения и восстановления целостности при самоанализе может быть продолжительным.

Наконец, мы не должны забывать, что действительно тревожные осложнения при психоанализе редко происходят только потому, что интерпретация не может быть правильно понята в данное время. Гораздо чаще настоящий источник вызывающих тревогу осложнений заключается в том, что интерпретация, или психоаналитическая ситуация в целом, возбуждает ненависть, направленную против психоаналитика. Эта ненависть, если она не допускается до сознания, а поэтому и до выражения, может усилить имеющиеся саморазрушительные тенденции. Решение пациента подорвать своё здоровье становится тогда средством мести психоаналитику.

Если человек сталкивается с огорчительным осознанием каких-либо моментов в одиночку, ему ничего не остается, как до конца бороться над разрешением своих проблем. Или. говоря более осторожно, искушение отбросить это осознание, перекладывая ответственность на других, уменьшается. Осторожность эта оправданна тогда, когда тенденция делать других ответственными за свои недостатки достаточно сильна и может проявиться при самоанализе, если человек осознает свой недостаток, но ещё не понял, что необходимо отвечать за себя.

Таким образом, я бы сказала, что самоанализ находится в пределах возможного и опасность того, что он приведет к нежелательному результату, крайне мала. Конечно, у него есть различные недостатки, более или менее серьезного характера, от возможной неудачи до затягивания этого процесса: при самоанализе может потребоваться гораздо больше времени, чтобы выявить проблему и разрешить её. Но, кроме этих недостатков, есть много других факторов, которые, вне всякого сомнения, делают самоанализ желательным. К ним относятся, например, очевидные внешние факторы, упомянутые ранее. Самоанализ желателен для тех, кто из-за денег, времени или места жительства не может проходить постоянного лечения. И даже для тех. кто получает постоянную помощь, самоанализ может значительно сократить период лечения, если в интервалах между психоаналитическими сеансами и даже во время сеансов пациенты имели бы достаточно душевных сил вести активную самостоятельную работу над собой.

Кроме этого, многие люди, способные на самоанализ, получают определенные преимущества духовного плана, менее осязаемые, но не менее реальные. Эти преимущества можно обобщенно представить как увеличение внутренней силы и, таким образом, уверенности в себе. Каждый успешный самоанализ увеличивает уверенность в себе, но здесь есть определенное дополнительное преимущество – завоевание территории исключительно благодаря своей собственной инициативе, смелости и настойчивости. Этот эффект, получаемый при самоанализе, такой же. как и в других областях жизни. Способность самому найти тропинку в горах дает большее ощущение силы, чем чужая подсказка, хотя проделанная работа та же и результат – тот же. Такое достижение не только способствует росту законной гордости, но также и вполне обоснованному чувству уверенности в собственных возможностях преодолевать затруднения и не впадать в растерянность без постороннего руководства.

Глава 2
Движущие силы неврозов

Психоанализ, как уже обсуждалось, имеет не только клиническую ценность в качестве терапии неврозов, но также и чисто человеческое значение вследствие своих потенциальных возможностей в оказании помощи людям в его благоприятном последующем развитии. Обе эти цели могут достигаться различными путями: что касается психоанализа, он пытается достичь их путем понимания человека – не только с помощью сочувствия, терпимости и интуитивного понимания внутренних связей, качеств, которые необходимы при любом виде человеческого понимания, но более основательно, фундаментальным образом через попытку получить точную картину всей личности. Это делается посредством специфических способов выявления бессознательных факторов, так как Фрейд ясно показал, что мы не можем получить такую картину без исследования роли бессознательных сил. Благодаря ему мы знаем, что такие силы толкают нас на действия, чувства и реакции, которые могут отличаться от тех, которых мы сознательно желаем, и могут быть даже разрушительными с точки зрения удовлетворительных отношений с окружающим нас миром.

Конечно же, эти бессознательные мотивы существуют у каждого, однако они отнюдь не всегда являются причиной расстройств и нарушений. Только тогда, когда такие расстройства существуют, становится важным вскрыть и осознать лежащие в их основе бессознательные факторы. Какие бы бессознательные силы ни побуждали нас рисовать или писать, мы едва ли будем волноваться по этому поводу, если можем выражать себя в рисовании или в литературном творчестве с достаточной адекватностью. Какие бы бессознательные мотивы ни вели нас к любви или преданности, они не интересуют нас до тех пор, пока любовь или преданность наполняет нашу жизнь конструктивным содержанием. Но нам действительно необходимо осмыслить бессознательные факторы, если очевидный успех в творческой работе или в установлении хороших человеческих отношений, успех, которого мы страстно желали, оставляет в нас только пустоту и недовольство или если попытки добиться успеха проваливаются одна за другой и, несмотря на все противоположные усилия, мы смутно чувствуем, что не можем целиком приписать неудачи внешним причинам. Короче говоря, мы нуждаемся в анализе наших бессознательных мотивов, если оказывается, что внутри нас что-то мешает в достижении поставленных целей.

Со времени Фрейда сфера бессознательной мотивации признается природным (стихийным) фактором человеческой психологии, и нет нужды здесь подробнее останавливаться на этом предмете, особенно когда каждый может различными способами пополнить свои знания о бессознательных мотивах. Среди них на первом месте стоят собственные работы Фрейда, такие, как «Лекции по введению в психоанализ», «Психопатология обыденной жизни» и «Толкование сновидений», и книги, излагающие его теории в сжатой форме, такие, как «Факты и теории психоанализа» Ива Хендрика, Также имеет смысл прочитать работы тех авторов, которые пытаются развить основные открытия Фрейда, таких, как Г. С. Салливен с его «Понятиями современной психиатрии»; Эдвард А. Стрекер с его книгой «За клинической чертой»; Э. Фромм с его трудом «Бегство от свободы», и мои работы «Невротическая личность нашего времени» и «Новые пути психоанализа». А. X. Маслоу и Б. Миттлманн в «Принципах аномальной психологии» и Ф. Кюнкель в «Развитии характера и воспитании» дают много ценных указаний. Философские труды, особенно работы Эмерсона, Ницше и Шопенгауэра, открывают психологическую сокровищницу для тех, кто читает их без предубеждения, а также ряд книг об искусстве жить, например книга Ч. А. Смарта «Дикие гуси и как их преследовать». Шекспир, Бальзак, Достоевский, Ибсен и др. являются неистощимыми источниками психологических знаний. И, разумеется, не последнее значение имеет то многое, что может быть узнано из наблюдений над окружающим нас миром.

Знание о существовании и активном действии таких бессознательных побуждений является полезным руководством в любой попытке анализа, особенно если она предпринимается не на словах, а на деле. Она даже может оказаться тем орудием, с помощью которого время от времени можно открывать ту или иную причинную связь. Однако для более систематического анализа необходимо иметь несколько более точное понимание бессознательных факторов, которые препятствуют развитию.

При любой попытке понять человеческую личность существенно важно раскрыть её основные движущие силы. Пытаясь понять человека, имеющего личностные нарушения, существенно важно выявить движущие силы, вызвавшие данное нарушение.

Здесь мы вступаем в более спорную область: Фрейд считал, что расстройства проистекают из конфликта между факторами окружающей среды и вытесненными инстинктивными побуждениями. Адлер, мыслящий более рационалистически и не столь глубоко, как Фрейд, считает, что они порождаются теми путями и способами, которые люди используют для того, чтобы утверждать своё превосходство над другими. Юнг, более склонный к мистике, чем Фрейд, верит в коллективное бессознательное, которое, хотя и наполнено творческими возможностями, может оказывать разрушительное влияние, потому что бессознательные побуждения, которые его наполняют, совершенно противоположны тем, которые присутствуют в сознании. Мой собственный ответ состоит в том, что в основе психических расстройств лежат бессознательные побуждения, которые получают развитие для того, чтобы справиться с жизнью, несмотря на страхи, беспомощность и одиночество. Я назвала их «невротическими наклонностями»[4]. Мой ответ так же далек от окончательного, как ответы Фрейда или Юнга. Но каждый исследователь неизвестного имеет некоторое представление о том, что он ожидает найти, и у него не может быть никаких гарантий относительно правильности своего представления. Открытия делались даже тогда, когда такое представление было неверным. Этот факт может служить утешением в ненадежности наших нынешних психологических знаний.

Что же такое тогда невротические наклонности? Каковы их признаки, функция, генезис, влияние на жизнь человека? Следует снова подчеркнуть, что существенные элементы этих наклонностей бессознательны. Человек может осознавать лишь их влияние, хотя в таком случае он, вероятно, просто наделит себя похвальными чертами характера: если у него, например, есть невротическая потребность в привязанности и любви, он будет полагать, что у него добрая и любящая натура; или, если он находится в тисках невротически навязчивого стремления к совершенству, он будет считать, что по своей натуре он более дисциплинированный и правильный, чем другие. Он может даже уловить что-то из своих побуждений, приводящих к таким результатам, или осознать их, когда его внимание будет привлечено к ним; он может понять, например, что у него есть потребность в любви и привязанности или потребность соответствовать совершенству. Но он никогда не поймет, до какой степени находится в тисках этих потребностей и как сильно они определяют его жизнь. Ещё меньше он осознает причины, по которым они имеют такую власть над ним.

Основным свойством невротических наклонностей является их навязчивый характер, качество, которое проявляет себя двумя основными путями.

Во-первых, при невротических наклонностях отсутствует избирательность целей. Если человеку нужны благорасположение и любовь, то он должен получать их от друга и врага, от нанимателя и чистильщика сапог. Человек, одолеваемый навязчивым стремлением к совершенству. в огромной степени теряет чувство меры. Содержать свой рабочий стол в безукоризненном порядке становится для него такой же властной потребностью, как и подготовить самым совершенным образом важный доклад. Более того, эти цели преследуются с чрезвычайным пренебрежением к реальности и своим подлинным интересам. Женщина, цепляющаяся за мужчину, на которого она перекладывает всю ответственность за свою жизнь, может совершенно не обращать внимания на такие вопросы, как: является ли именно этот мужчина вполне подходящим человеком для того, чтобы на него полагаться, или действительно ли она счастлива с ним, или любит ли и уважает ли она его? Если человек стремится к независимости и самостоятельности, он старается не связывать себя с кем-либо или чем-либо, как бы сильно это ни портило его жизнь; он не просит и не принимает чьей-либо помощи, даже если в этом нуждается. Такое отсутствие избирательности часто совершенно очевидно для других, но сам человек может и не подозревать этого. Однако это, как правило, поражает постороннего человека только тогда, когда эти наклонности создают для него неудобства или же если они не совпадают с общепринятыми образцами поведения. Он может, например, отметить навязчивый негативизм, но может и не заметить навязчивой уступчивости.

Вторым признаком навязчивой природы невротических потребностей является та реакция тревоги, которая возникает в результате их фрустрации. Эта характерная черта чрезвычайно важна, потому что демонстрирует их значение как средств обеспечения безопасности. Человек ощущает себя в ситуации жизненной опасности, если по какой-либо причине (внутренней или внешней) навязчивые действия неэффективны. Человек с навязчивым стремлением к совершенству чувствует панику, если совершает какую-либо ошибку. Человек с навязчивым стремлением к неограниченной свободе пугается перспективы установления любой связи, будет ли это предложением вступить в брак или арендовать квартиру. Хорошая иллюстрация реакции страха этого типа содержится в произведении Бальзака «Шагреневая кожа». Герой этого романа убежден, что длительность его жизни сократится, если он когда-либо выразит желание. Поэтому он, полный тревоги, воздерживается от этого. Но однажды, когда он проявил беспечность и в самом деле выразил желание, хотя само желание было весьма незначительным, его охватывает паника. Этот пример иллюстрирует тот ужас, который охватывает невротичного человека, если существует угроза его безопасности: он чувствует, что всё будет потеряно, если он отойдет от совершенства, полной независимости или любого другого стандарта, в котором испытывает потребность. Именно это важное значение – обеспечить безопасность – главным образом и обусловливает навязчивый характер невротических наклонностей.

Функция этих наклонностей может быть лучше понята, если мы посмотрим на их происхождение. Они развиваются в раннем возрасте под воздействием совместного влияния врожденного темперамента и окружающей обстановки. Станет ли ребёнок покорным или непослушным под гнетом родительского принуждения – зависит не только от характера принуждения, но также и от таких присущих ему качеств, как степень его жизненной силы, относительная мягкость или твердость его натуры. Так как мы знаем гораздо меньше о конституциональных факторах, чем о влиянии среды, и так как только последняя допускает изменения, то я буду рассматривать только её.

При любых условиях на ребёнка будет влиять окружающая среда. Что имеет важное значение, так это будет ли это влияние способствовать развитию ребёнка или задерживать его. И то, каким будет это развитие, в огромной степени зависит от типа отношений, которые устанавливаются между ребёнком и его родителями или же окружающими людьми, включая других детей, растущих в семье. Если в семье установился дух теплоты, взаимного уважения и внимания, то ребёнок может развиваться беспрепятственно.

Но, к сожалению, в нашей цивилизации существует множество факторов среды, неблагоприятно влияющих на развитие ребёнка. Родители из лучших побуждений часто оказывают такое сильное давление на ребёнка, что в результате бывает парализована всякая его инициатива. Может иметь место сочетание страстной любви и запугивания или тирании и восхваления. Например, родители могут сильно запугать ребёнка опасностями, подстерегающими его за стенами родного дома, или один из родителей может принудить ребёнка принять его сторону против другого. Поведение родителей часто непредсказуемо и колеблется от веселого дружеского расположения до строгой авторитарности. Особенно важно, что ребёнку могут внушить чувство, что его право на существование зависит целиком от того, насколько он оправдывает ожидания родителей, то есть соответствует их стандартам или нет. Другими словами, ему могут помешать осознать, что он является человеком со своими собственными правами и обязанностями. Действенность таких влияний не становится меньше от того, что они очень часто бывают тонкими и завуалированными. Более того, часто имеет место не один неблагоприятный фактор, а сочетание нескольких.

Как следствие такого окружения, у ребёнка не формируется должного самоуважения. Он становится неуверенным в своих силах, полным страха, одиноким и обиженным. Вначале он беспомощен по отношению к окружающим его силам, но постепенно, на основе интуиции и опыта он вырабатывает средства, позволяющие ему совладать со своим окружением и уцелеть. Он развивает в себе настороженность и чуткость к тому, как можно манипулировать другими людьми.

Конкретные методы, которые он для этого выбирает, зависят от целого ряда обстоятельств. Один ребёнок осознает, что с помощью упрямого негативизма и случающихся время от времени приступов дурного настроения или вспышек гнева он может отражать вторжение в свою жизнь. Он выключает других из своей жизни, пребывая на своем уединенном острове полновластным хозяином, и отвечает возмущением на любое требование или ожидание, которое к нему предъявляют, как на опасное посягательство на его уединение. Для другого ребёнка остается только один путь, а именно: отказаться от себя и своих чувств и слепо подчиняться, ухитряясь все же оставлять хотя бы маленькие отдушины, где он волен быть самим собой. Такие «незахваченные территории» могут быть связаны как с примитивными, так и с возвышенными интересами. Они простираются от тайной мастурбации до увлечения природой, книгами, фантазированием. В противоположность этому пути третий ребёнок не «замораживает» своих эмоций, но привязывается к наиболее сильному и влиятельному из родителей в форме отчаянной преданности. Он слепо принимает то, что нравится или не нравится этому родителю, его образ жизни и его жизненную философию. Он может, однако, страдать от этой привязанности и одновременно с ней взращивать в себе страстное желание независимости.

Таким образом закладывается основа невротических наклонностей. Они представляют собой образ жизни, навязанный неблагоприятными условиями. Ребёнок вынужден развивать их для того, чтобы пережить свои беспомощность, страхи и одиночество. Но они дают ему бессознательное чувство того, что он должен придерживаться установленной линии поведения при любых ситуациях, иначе он не вынесет угрожающих ему опасностей.

Я считаю, что, обладая достаточно детальным знанием существенных, с указанной точки зрения, факторов детства, можно понять, почему у ребёнка развиваются определенного рода наклонности. Мы не имеем здесь возможности привести достаточные доказательства этого утверждения, потому что для этого понадобилось бы очень подробно описать огромное количество историй развития детей. Да и нет необходимости это делать, потому что каждый специалист, имеющий опыт работы с детьми или в восстановлении ранних периодов их развития, может проверить это сам.

Неизбежно ли продолжение развития в таком направлении, если начало ему было однажды положено? Обязательно ли ребёнок должен остаться уступчивым, или непокорным, или робким, неуверенным в себе, если обстоятельства сделали его таким? Можно утверждать, что он не обязательно сохранит свои методы защиты. Но все же такая опасность существует. Методы защиты могут быть устранены с помощью раннего и радикального изменения окружающей среды или же видоизменены вследствие некоторых благоприятных обстоятельств, спустя какое-то время. К таким благоприятным обстоятельствам можно отнести: встречу с понимающим учителем, другом, любимым человеком, товарищем, погружение в интересную работу. Но при отсутствии сильных противодействующих факторов существует значительная опасность того, что приобретенные наклонности окажутся не только устойчивыми, но с течением времени будут все сильнее подчинять себе его личность.

Чтобы понять такую их устойчивость, необходимо до конца осознать, что они представляют собой нечто большее, чем просто стратегию, выработанную в качестве эффективной защиты против тяжелого родителя. С учетом всех внутренних факторов развития они являются единственным возможным для ребёнка путем справиться с жизнью вообще. Убегать от нападений в ситуации опасности – заячья стратегия – это единственно доступная ему стратегия. Заяц не мог бы, например, решиться на борьбу, так как у него нет для этого средств. Подобным же образом ребёнок, растущий в тяжёлых условиях, вырабатывает определенные жизненные позиции, которые и являются в своей основе невротическими наклонностями. И их он не может изменить по своему произволу, но вынужден придерживаться их по необходимости. Однако аналогия с зайцем не вполне верна, потому что заяц по своей природе не имеет других средств, с помощью которых можно противостоять опасности, в то время как у человека, если он не является умственно или физически отсталым от природы, они имеются. Он вынужден держаться за свои специфические отношения не из-за конституциональных ограничений, а потому, что общая сумма его страхов, внутренних запретов и уязвимых сторон, ложных целей и иллюзорных надежд и фантазий о мире приковывает его к строго определенным способам взаимодействия и исключает остальные. Другими словами, это делает его негибким и не допускает существенных изменений.

Дата добавления: 2015-09-03 | Просмотры: 473 | Нарушение авторских прав