АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Роль аналитика в психоаналитическом процессе

Общая задача аналитика – помогать пациенту осознавать себя и иначе ориентировать свою жизнь до тех пор, пока сам пациент считает это необходимым. Для того чтобы дать более точное представление о том, что психоаналитик делает для достижения этой цели, целесообразно разделить его работу на ряд составляющих и рассмотреть каждую из них отдельно. В его работе условно можно выделить пять основных разделов: наблюдение; понимание; истолкование; помощь в преодолении сопротивления; обычная человеческая помощь.

В какой-то мере наблюдения психоаналитика не отличаются от наблюдений любого внимательного человека, а в какой-то имеют специфический характер. Как и любой другой человек, психоаналитик будет вглядываться в такие распространенные черты поведения пациента, как: отчужденность, теплота, ригидность, спонтанность, вызывающее поведение, угодливость, подозрительность, уверенность, самоуверенность, робость, жестокость, чувствительность. В процессе одного только выслушивания пациента психоаналитик без специальных усилий получит много таких общих впечатлений, как: способен ли пациент дать волю своим чувствам или же держит себя напряженно и скованно; излагает ли он свои мысли систематически, контролируя себя, или же перескакивает с одной мысли на другую и рассеян; приводит ли он абстрактные обобщения или же конкретные детали; высказывается ли он пространно или по существу; говорит ли он спонтанно или же предоставляет инициативу психоаналитику; воспроизводит ли он общепринятые мнения или же выражает то, что действительно сам думает и чувствует.

В процессе своих более специальных наблюдений психоаналитик, во-первых, извлекает информацию из того, что рассказывает ему пациент о своих переживаниях, относящихся к прошлому и настоящему, о его отношении к себе и взаимоотношениях с другими людьми, о его планах, желаниях, страхах, мыслях. Во-вторых, психоаналитик получает информацию, наблюдая за поведением пациента в своем кабинете, ибо каждый пациент по-своему реагирует на договоренность относительно платы за лечение, времени приема, горизонтального положения и других объективных условий анализа. И каждый пациент реагирует по-разному на тот факт, что он подвергается анализу. Один пациент считает психоанализ интересным интеллектуальным процессом, но отвергает мысль о том, что он действительно нуждается в нем: другой относится к психоанализу как к унизительной процедуре; в то время как третий гордится этим как некой особой привилегией. Кроме того, пациенты проявляют бесконечно разнообразное отношение к самому психоаналитику, с таким же множеством индивидуальных оттенков, как и в иных человеческих отношениях. Наконец, пациенты обнаруживают неисчислимое количество колебаний в своих реакциях – от едва заметных до значительных; и сами эти колебания дают дополнительную информацию о пациенте. Оба источника информации – сообщения пациента о самом себе и непосредственное наблюдение за его поведением – дополняют друг друга так же, как это происходит при любых взаимоотношениях. Даже если мы очень хорошо знаем историю жизни человека, и в настоящее время все особенности его отношений с друзьями, женщинами, его политические взгляды, наше представление о данном человеке станет намного более полным и ясным, если мы встретим его лично и увидим его в действии. Необходимыми являются оба источника – и каждый не менее важен, чем другой.

Как и любое другое наблюдение, наблюдение психоаналитика будет нести на себе оттенок специфики его интереса. Продавщица обратит внимание на иные качества покупателя, чем работник социального обеспечения увидит у клиента, обратившегося за помощью. Наниматель, беседующий с предполагаемым служащим, сосредоточится на вопросах инициативы, умения приспособиться, надежности человека, в то время как священник в разговоре с прихожанином будет больше интересоваться вопросами нравственного поведения и религиозной веры последнего. Интерес психоаналитика не сосредоточен на какой-то одной стороне личности пациента, даже на сфере нарушения, а с необходимостью охватывает личность в целом. Поскольку он хочет понять целиком структуру личности пациента и поскольку он не знает заранее, что может быть более существенным, а что – менее, то его внимание и память должны впитывать как можно большее количество факторов.

Специфические аналитические наблюдения проистекают из цели психоаналитика – осознать и понять бессознательные мотивы пациента. В этом заключается их основное отличие от обычных наблюдений. В последних мы также можем ощущать определенные скрытые тенденции, по такие впечатления остаются более или менее предположительными и даже не формулируются; мы также, как правило, не заботимся о том, чтобы выяснить, обусловлены ли эти тенденции нашими собственными психологическими факторами или же психологическими факторами наблюдаемого человека. Специфические наблюдения психоаналитика, однако, составляют обязательную часть аналитического процесса. Они представляют собой систематическое изучение бессознательных сил. которые обнаруживают себя в свободных ассоциациях пациента. Эти ассоциации психоаналитик выслушивает очень внимательно, стараясь не отбирать преждевременно какой-либо один элемент, но проявлять одинаковый интерес к каждой детали.

Некоторые из наблюдений психоаналитика сразу же выстраиваются в один ряд. Точно так же, как мы различаем в тумане неясный зыбкий контур дома или дерева, и психоаналитик без особого труда узнает ту или иную общую характерную черту личности пациента. Но большей частью его наблюдения представляют собой лабиринт из не связанных на первый взгляд друг с другом элементов. Как же тогда психоаналитик достигает понимания личности пациента? В некоторых отношениях его работа может быть сравнима с работой детектива в расследовании таинственного преступления. Стоит, однако, подчеркнуть тот факт, что если детектив хочет обнаружить преступника, то психоаналитик вовсе не стремится выявлять, что в пациенте плохо, а пытается понять его в целом, включая и хорошее и плохое. Кроме того, он имеет дело не с несколькими подозреваемыми, а с множеством движущих сил, присущих одному человеку, которые все находятся под подозрением, но не в связи с тем, что плохи, а как возможные источники расстройства. Посредством сосредоточенного наблюдения и обдумывания каждой детали он подбирает ключи к разгадке этих сил, видит тут и там возможные связи и составляет гипотетическую картину личности пациента; он не слишком легко принимает на веру свои выводы, а ещё и ещё раз подвергает их проверке, чтобы убедиться, действительно ли они охватывают все факторы. В раскрытии загадочных происшествий в работе с детективом принимают участие несколько людей, причем некоторые из них создают только видимость такого сотрудничества, а фактически тайно препятствуют его работе: другие же вполне определенно хотят спрятаться и становятся агрессивными, если начинают чувствовать угрозу для себя. Подобное имеет место и при психоанализе: «часть» пациента сотрудничаете психоаналитиком – это является необходимым условием лечения; другая «часть» ожидает, что психоаналитик проделает всю работу сам; а третья «часть» использует всю свою энергию для того, чтобы спрятаться или ввести психоаналитика в заблуждение, она начинает паниковать и становится враждебной, когда ей угрожает разоблачение.

Как уже было описано в предыдущей главе, психоаналитик черпает своё понимание бессознательных побуждений и реакций пациента главным образом из его свободных ассоциаций. Пациент обычно не осознает смысла того, что он сообщает психоаналитику. Поэтому психоаналитик, для того чтобы составить связную картину из множества противоречивых элементов, предоставляемых ему. должен не только воспринять их явное содержание, но также постараться понять, что же на самом деле хочет выразить этим пациент. Он старается уловить и понять ту красную нить, которая проходит через на первый взгляд совершенно аморфную массу сырого материала. Если объем неизвестного материала слишком велик, аналитик может потерпеть неудачу. Иногда контекст говорит почти что сам за себя. И последующие примеры отобраны из-за их очевидной простоты.

Пациент рассказывает мне, что прошлой ночью он плохо спал и чувствует себя более подавленным, чем обычно. Его секретарша заболела гриппом, и это не только расстроило его деловые встречи, но также нагнало на него страху заразиться самому. Потом он говорит об ужасной несправедливости по отношению к малым европейским странам. Затем он думает о враче, который вызвал у него досаду тем, что не дал вполне ясную информацию о компонентах лекарства. После этого ему пришел на ум портной, который не доставил ему домой пальто, как обещал. Главной темой была досада на неблагоприятные события. На эгоцентрический характер его огорчений указывает то, что он упомянул о болезни секретарши в одном ряду с ненадежностью портного, как если бы оба случая были личными оскорблениями. направленными против него. Тот факт, что грипп секретарши вызвал у него страх инфекции, не привел его к мысли о том, что ему следует преодолеть этот страх. Вместо этого он полагает, что мир должен быть так устроен, чтобы не вызывать в нем страхов. Мир должен заботиться о его нуждах. И здесь возникает тема несправедливости: как несправедливо, что другие не обращают внимания на его ожидания. Так как он боится инфекции, то никто из его окружения не должен болеть. Так другие становятся ответственными за его трудности. Он так же бессилен против таких воздействий, как малые европейские страны против вторжения (в действительности он беспомощен, находясь в тисках своих собственных ожиданий). Ассоциация, катающаяся врача, в этом контексте также приобретает особый смысл. Она также подразумевает ожидания, которые не были исполнены, и вдобавок эта ассоциация также выражает его обиду на меня за то, что я не предлагаю ему ясного решения его проблем, а вместо этого нащупываю вокруг да около и ожидаю от него сотрудничества.

А вот другой простой пример.

Молоденькая девушка рассказывает мне, что у неё случился сильный приступ сердцебиения во время посещения магазина. Сердце иногда беспокоило её, но она не обращалась к врачу, считая себя вполне здоровой, любила танцевать. Теперь же она никак не могла поверить, что хождение по магазинам явилось причиной приступа. Она также не видела никаких психологических причин для такого приступа. Пациентка купила для своей старшей сестры подарок ко дню её рождения – красивую блузку. Она была довольна своим выбором и заранее предвкушала, как будет радоваться и восхищаться её подарком сестра. На этот подарок она потратила все свои деньги, хотя сама испытывала материальные затруднения. Девушка рассказывала об этом с видимым восхищением собой. А блузка была такая чудесная, что она и сама была бы не прочь иметь такую. После того как она прекратила разговор на эту тему, вдруг переключилась на сестру и высказала многие обиды в её адрес. Она горько жаловалась мне на то, что сестра вмешивалась в её дела, упрекала се, И эти обиды перемешивались с унижающими её сестру замечаниями, в свете которых сестра пациентки казалась куда хуже се самой.

Достаточно беглого взгляда, чтобы выявить, что эта непреднамеренная последовательность эмоций указывает на противоречивые чувства по отношению к собственной сестре: с одной стороны, желание завоевать её любовь, а с другой – негодование. И при покупке в магазине этот конфликт обострился. Любящая сторона утверждала себя покупкой подарка, а негодование должно было быть на время подавлено, тем сильнее затем оно заявило о себе. А результатом явилось сильное сердцебиение. Такие столкновения противоречивых чувств не всегда будут вызывать тревожность. Обычно одно из несовместимых чувств вытесняется или же оба соединяются в некотором компромиссном решении. Здесь же. как это показывают ассоциации, вообще ни одна сторона конфликта не была вытеснена. Вместо этого любовь и негодование – оба чувства на сознательном уровне – оказались как бы на качелях. Когда одно чувство поднималось вверх, в сознание, другое опускалось вниз, в бессознательное.

При более внимательном исследовании ассоциации обнаружились и другие детали. Тема восхищения собой, очень явная в первом ряду ассоциаций, вновь косвенным образом появилась во втором. Унижающие замечания по поводу сестры не только выражали смутную враждебность, но служили для того, чтобы показать явное превосходство пациентки на фоне сестры. Тенденция ставить себя выше сестры ясно проходит через все ассоциации, это находит подтверждение в том факте, что она постоянно, хотя и ненамеренно, противопоставляла свою собственную щедрость и жертвенную любовь дурному поведению сестры. Эта тесная связь между восхищением собой и соперничеством с сестрой предположительно указывала на возможность того, что потребность быть выше сестры была существенным фактором в развитии и сохранении её восхищения собой. Это предположение также проливало дополнительный свет на конфликт, который произошел в магазине. Побуждение купить дорогую блузку представляло собой не только героическую решимость разрешить этот конфликт, как это и было, но также и желание утвердить своё собственное превосходство над сестрой частично завоеванием её восхищения, частично выказыванием себя как более любящей, прощающей и жертвующей. С другой стороны, отдавая сестре более красивую блузку, чем та, которую имела она сама, она ставила её в позицию «превосходства». Для того чтобы понять значение этого момента, следует упомянуть, что вопрос о том, кто же лучше одет, играл важную роль в борьбе за превосходство, например, пациентка часто присваивала себе платья сестры.

В этих примерах процесс понимания сравнительно прост, но они делают ясным то, что никакие наблюдения не следует считать незначительными. Так же как пациент должен выражать безоговорочно все, что приходит ему в голову, психоаналитик должен рассматривать каждую деталь как потенциально несущую смысл. Ему не следует отвергать заранее какое-либо замечание как не относящееся к делу, но он должен вполне серьёзно относиться к каждому отдельному наблюдению, без исключения.

Более того, он постоянно должен спрашивать самого себя, почему данное чувство или мысль пациента возникли именно теперь. Что они означают в этом конкретном контексте? Дружеское чувство к психоаналитику, например, в одном контексте может служить выражением истинной благодарности за помощь и понимание; в другом же контексте это чувство может означать усиливающуюся потребность пациента в любви и привязанности из-за того, что на предыдущем сеансе обсуждение новой проблемы вызвало тревожность; в следующем возможном контексте это чувство может быть выражением желания обладать телом и душой психоаналитика, потому что был раскрыт конфликт, который, как надеется пациент, будет решен с помощью «любви». В примере, приведенном в предыдущей главе, психоаналитика сравнивали с грабителем или вымогателем не из-за долговременной обиды на него, но вследствие специфической причины, обусловленной тем, что на прошлом сеансе была задета гордость пациентки. Ассоциация относительно несправедливости по отношению к небольшим европейским странам в определенном контексте может иметь и другое значение, например симпатии к угнетенным. Только в связи с досадой пациента на болезнь секретарши соединение с его другими ассоциациями помогло обнаружить, сколь сильно он ощущал несправедливость, когда его ожидания не удовлетворялись. Неудача в исследовании точных связей ассоциаций с предыдущими и последующими переживаниями может не только вести к неправильным интерпретациям, но также лишить психоаналитика возможности узнать что-либо о реакциях пациента по поводу какого-либо конкретного случая.

Цепь ассоциаций, которая обнаруживает связь, не обязательно должна быть длинной. Иногда последовательность всего из двух замечаний открывает путь для понимания, при условии, конечно, что второе замечание не является детищем рассудка, а возникло спонтанно. Например, пациент пришел на психоанализ, чувствуя усталость и беспокойстве, и его первые ассоциации были непродуктивными. Прошлой ночью он выпивал. Я спросила его, было ли у него похмелье, на что он отвечал отрицательно. Предыдущий сеанс был очень продуктивным, ибо он высветил тот факт, что пациент боялся брать на себя ответственность, так как его крайне страшила возможная неудача. Тогда я спросила его, уж не хочет ли он почивать на своих лаврах. При этом у него возникло воспоминание о том, как мать «таскала» его по музеям, и о его скуке и раздражении. Эта ассоциация была единственной весьма «говорящей». Она явилась частично реакцией на мое замечание о его почивании на лаврах. Я была такой же плохой, как и его мать, толкая его от одной проблемы к другой. (Такая реакция была типичной для него, потому что он чрезмерно чувствительно реагировал на все, что имело хоть малейшее сходство с принуждением, хотя в то же самое время он испытывал внутренний запрет, мешавший ему работать над решением проблем по собственной инициативе.) Осознав своё раздражение ко мне и активное нежелание продолжать двигаться дальше, он почувствовал себя свободным выразить другое чувство, подобное тому, которое возникало после очередного посещения музея, только более глубокое, так как, по его мнению, психоаналитик старался дать ему возможность видеть одну неудачу за другой. Этой ассоциацией он невольно подхватил нить предыдущего сеанса, который и обнаружил его чрезмерную чувствительность к неудаче. Это означало тщательную проработку предыдущих данных, ибо показывало, что для пациента любой фактор его личности, который мешал ему действовать эффективно и беспрепятственно, означал «неудачу». Посредством этого замечания пациент обнаружил одно из своих основных сопротивлений психоанализу.

Тот же пациент пришел в другой раз, чувствуя себя подавленным. Накануне вечером он встретил друга, который рассказал ему о своем восхождении на гору Пиз-Палу в Швейцарии. Этот рассказ пробудил в нём воспоминание о посещении Швейцарии. Когда-то и он мечтал взобраться на эту гору, но она постоянно была окутана туманом. Ему пришлось отказаться от своей затеи. Тогда он был взбешен. И прошлой ночью почувствовал, как старое бешенство вновь поднялось в нём. Он лежал без сна несколько часов, строя планы осуществления этого своего желания; он думал о том, как преодолеть все препятствия, связанные с войной, нехваткой денег и времени. Даже во сне его ум продолжал бороться с препятствиями, стоящими па его пути. Проснулся он подавленным. Во время психоанализа ему пришла на ум явно не относившаяся к делу картина предместий одного из маленьких городков на Среднем Западе, который был для него миниатюрным воплощением серости, однообразия и запущенности. Этот образ выражал те чувства, которые он испытывал в тот момент к жизни. Но какая здесь была связь? Жизнь казалась ему опустошенной, потому что он не мог взобраться на Пиз-Палу? Действительно, тогда, во время своего пребывания в Швейцарии, он страстно желал взобраться на эту гору, но фрустрация этого конкретного желания едва ли могла быть объяснением. Альпинизм не был его страстью. Очевидно, что не Пиз-Палу беспокоила его. Когда он успокоился, то осознал, что не будет теперь даже и пытаться взойти на эту гору. Пробуждение этого швейцарского переживания означало что-то намного более острое. Это переживание поколебало его иллюзорную веру в то, что если он направит свою волю на достижение чего-нибудь, то непременно будет способен добиться этого. Любое непреодолимое препятствие означало для него фрустрацию его силы воли, даже если оно было настолько не в его власти, как тот туман в горах. Ассоциации, касающиеся заброшенных окраин одного из провинциальных городков на Среднем Западе, указывали па непомерно важное значение, которое он придавал своей вере в абсолютную силу воли. Эта ассоциация означала, что жизнь невозможна для него без этой веры.

Повторяющиеся темы или последовательности в материале. предоставляемые пациентом, особенно полезны для понимания. Если ассоциации всегда заканчиваются на подразумеваемом свидетельстве того, что пациент имеет превосходящий других интеллект или здравый смысл или в общем является личностью далеко не заурядной, то психоаналитик начинает понимать, что вера пациента в обладание всеми этими качествами имеет для него первостепенное эмоциональное значение. Пациент, который не теряет ни одной возможности, чтобы продемонстрировать вред, причиненный ему психоанализом, приведет психоаналитика к гипотезам, отличным от тех, которые он выдвигает в том случае, если пациент не теряет ни одной возможности, чтобы подчеркнуть своё улучшение. Если бы в предыдущем примере демонстрации ухудшения совпадали с повторяющимися сообщениями о том, что с ним обошлись несправедливо, обидели или же сделали своей жертвой, психоаналитик начал бы наблюдать за теми внутренними факторами, которые могли бы объяснить, почему он воспринимает значительную часть жизни именно таким образом, а также за теми следствиями, которые вытекают из такого отношения. Повторяющиеся темы, так как они обнаруживают типичные реакции, также дают ключ для понимания того, почему переживания пациента часто следуют определенному стереотипному образцу, например, он часто с энтузиазмом начинает какое-то дело, но вскоре его бросает; или почему его частые ссоры с друзьями в основе своей так похожи,

Психоаналитик найдет также ценные ключи к пониманию и во внутренних противоречиях пациента, которые имеют тенденцию обнаруживаться в той мере, в которой они присутствуют в структуре пациента. То же самое справедливо и относительно преувеличений, таких, как реакции благодарности, стыда, подозрения, явно несоразмерные вызвавшему их раздражителю. Такой избыточный аффект всегда сигнализирует о скрытой проблеме и ведет психоаналитика к поискам того эмоционального значения, которое данный раздражитель имеет для пациента,

Сновидения и фантазии также представляют огромную ценность как средства, помогающие достичь понимания. Так как они являются относительно прямым выражением бессознательных чувств и стремлений, они могут открыть пути для понимания, которые в противном случае едва ли видны. Некоторые сновидения довольно прозрачны; однако, как правило, они говорят на тайном языке, который может быть понят только с помощью свободных ассоциаций.

Конкретный момент, когда пациент переходит от сотрудничества к защитным маневрам того или иного рода, очень важен для аналитика. По мере того как психоаналитик постепенно открывает причины этих сопротивлений, он достигает более полного понимания особенностей пациента. Иногда тот факт, что пациент уклоняется от борьбы или вступает в неё, и непосредственная причина того, почему он это делает, являются довольно прозрачными. Но чаще необходимо проницательное наблюдение, с помощью которого можно обнаружить наличие блокировки, и, чтобы понять её причины, необходима помощь пациента. Если психоаналитик преуспеет в понимании сопротивления, он станет лучше знать как те факторы, которые расстраивают или пугают пациента, так и точную природу реакций, которым они были причиной.

Сходным образом о многом говорят и те темы, которые пациент опускает или от которых он быстро уходит, если случайно коснется их. Психоаналитик приобретает ключ к разгадке, если, например, пациент упорно избегает выражения любых критических мыслей, касающихся психоаналитика, хотя в других отношениях сверхточен и сверхкритичен. Другим примером такого рода была бы неспособность пациента рассказать о том конкретном случае, который произошел с ним накануне и весьма его расстроил.

Все эти ключи помогают психоаналитику постепенно построить связную картину жизни пациента, в настоящем и прошлом, и сил, действующих внутри его личности. Но эти ключи также помогут ему в понимании факторов, действующих в отношении пациента к психоаналитику и к психоаналитической ситуации. По разным причинам это отношение очень важно понять как можно точнее. Во-первых, оно полностью блокирует психоанализ, если, например, скрытое негодование в адрес психоаналитика остается нераскрытым. Тогда пациент, имея самые лучшие намерения, не сможет выражать себя свободно и спонтанно, если питает в своем сердце не нашедшее выхода негодование по отношению к человеку, которому он открывает себя. Во-вторых, так как пациент не может питать иные чувства и реагировать по отношению к психоаналитику иным образом, отличным от тех чувств и реакций, которые он испытывает по отношению к другим людям, он бессознательно проявляет в ходе психоанализа те же иррациональные эмоциональные факторы, те же стремления и реакции, которые он проявляет в других взаимоотношениях. Поэтому совместное изучение этих факторов дает для психоаналитика возможность понять свойственные пациенту нарушения в его отношениях с другими людьми вообще, а эти нарушения, как мы уже видели, являются решающим звеном в неврозе в целом.

В действительности существует практически бесконечное количество ключей, которые могут помочь в постепенном понимании структуры личности пациента. Но весьма немаловажно упомянуть и о том, что психоаналитик извлекает пользу из этих ключей не только с помощью точного обдумывания, но и непосредственно, то есть интуитивно. Другими словами, психоаналитик не всегда может точно объяснить, как он приходит к своему предположению. В моей собственной работе, например, я иногда приходила к пониманию посредством собственных свободных ассоциаций. Во время выслушивания пациента в моем уме мог всплыть тот или иной случай, о котором мне много раньше рассказывал пациент, и я не могла знать заранее, какое значение этот случай будет иметь для нынешней ситуации. Или же мне могло прийти в голову объяснение, касающееся совершенно другого пациента. Я научилась никогда не отбрасывать таких ассоциаций, и очень часто (при серьезном рассмотрении) они оказывались полезными.

Когда психоаналитик выявил некоторую возможную связь, когда он получил определенное представление относительно тех бессознательных факторов, которые могут действовать только в определенном контексте, тогда, если он сочтет это целесообразным, он может сообщить пациенту своё истолкование. Поскольку данная работа не является трактатом по психоаналитической технике и так как искусство выбора нужного момента представления предлагаемой интерпретации и определения её полноты несущественны для самоанализа, то здесь будет вполне достаточно сказать, что психоаналитик предложит пациенту свою интерпретацию, если сочтет, что тот сможет выдержать и использовать её.

Интерпретации представляют собой предположение относительно возможных смыслов. По самой своей природе они носят пробный характер, и реакции пациента на них очень различны. Если интерпретация правильна, она может попасть в цель и стимулировать ассоциации, показывающие её дополнительные внутренние смыслы. Или же пациент может подвергнуть интерпретацию проверке и постепенно оценить её, определиться по отношению к ней. Даже когда интерпретация верна только частично, она может дать начало новым направлениям мысли, при условии, что пациент идет на сотрудничество. Но интерпретация может также вызвать тревогу или же защитные реакции. Здесь будет уместно вспомнить обсуждение предыдущей главы, касающееся реакций пациента на инсайт. Каковы бы ни были реакции, задача психоаналитика – понять их и извлечь из них информацию.

Психоанализ по самой своей природе является совместной работой – и пациент, и психоаналитик повернуты на понимание трудностей пациента. Пациент старается открыть себя перед психоаналитиком, а психоаналитик, как мы уже видели, наблюдает, стремится понять и, если считает это уместным, сообщает свою интерпретацию пациенту. Затем он делает предположение относительно возможных смыслов, и они оба стараются подвергнуть испытанию обоснованность этих предположений. Они пытаются понять, например, верна ли данная интерпретация только в определенном контексте или же она имеет общее значение; следует ли её смягчить или же она правомерна только при определенных условиях. До тех пор. пока преобладает такой дух сотрудничества, психоаналитику сравнительно легко понимать пациента и сообщать ему свои открытия.

Действительные трудности возникают, когда, выражаясь техническим языком, пациент развивает у себя «сопротивление». Тогда явными или неосязаемыми способами он отказывается сотрудничать. Он опаздывает или забывает о времени сеанса. Он хочет взять перерыв на несколько дней или недель. Он теряет интерес к совместной работе и хочет главным образом любви и дружбы психоаналитика. Его ассоциации становятся поверхностными, пустыми и уклончивыми. Вместо того чтобы исследовать предположения, сделанные психоаналитиком, он отвергает и воспринимает их как нападки, испытывает обиду, чувство того, что его неправильно поняли, унизили. Он может отвергать любую попытку помочь ему с ригидным чувством беспомощности и тщетности. В сущности, причиной такого тупика является то, что определенные инсайты неприемлемы для пациента; они слишком болезненны, слишком пугающи и разрушают те иллюзии, которые он лелеял и от которых просто не в силах отказаться. Поэтому он изгоняет осознания тем или иным путем, хотя и не подозревает, что пытается лишь отвратить болезненные осознания: все, что он знает или о чем думает, – это то, что его неправильно понимают или унижают или же что эта работа бесполезна.

До этого момента в целом психоаналитик следует за пациентом. Конечно, при этом подразумевается определенное косвенное руководство, которое заключается в любом предложении возможного направления движения – новая точка зрения, подсказываемая интерпретацией, поднимаемый вопрос, высказанное сомнение. Но большей частью инициатива все-таки исходит от пациента. Однако, когда развивается сопротивление, объяснительная работа и непрямое руководство могут быть недостаточны. И тогда психоаналитик определенно должен взять руководство на себя. В такие периоды его задачей является, во-первых, выявить, осознать сопротивление как таковое и, во-вторых, помочь пациенту осознать наличие сопротивления. Он должен не только помогать пациенту видеть, что тот занят защитной борьбой, но также выяснить (с помощью или без помощи пациента), от чего же именно отгораживается последний. Он делает это посредством мысленного возвращения к предыдущим сеансам и пытается обнаружить, что могло глубоко задеть пациента до сеанса, на котором и началось сопротивление.

Иногда это довольно легко сделать, иногда чрезвычайно трудно. Начало сопротивления может быть и незаметным. Психоаналитик может ещё и не знать уязвимых мест пациента. Но если он узнает о наличии сопротивления и убеждает пациента в том, что оно действует, то источник сопротивления легко может быть обнаружен совместными усилиями. В результате такого открытия расчищается путь для дальнейшей работы, но понимание источников сопротивления также дает психоаналитику важную информацию относительно факторов, которые пациент не хочет открывать.

Активное руководство со стороны психоаналитика. вероятно, особенно необходимо, когда пациент пришел к осознанию, которое имеет далеко идущие последствия, например когда пациенту удалось увидеть невротическую наклонность и осознать её как первичную движущую силу. Это может быть тогда, когда многие предыдущие находки выстроились в линию и дополнительные ответвления стали понятными. Но часто вместо этого пациент развивает сопротивление и пытается уйти, используя различные способы. Например, он может непроизвольно выискивать и давать какое-либо находящееся под рукой объяснение. Или же более или менее искусным образом принизить значение выявленного. Он может реагировать твердой решимостью держать под контролем данную наклонность посредством одной лишь силы воли. Наконец, он может преждевременно поднять вопрос о том, почему данная наклонность получила такую власть над ним, начинает углубляться в изучение своего детства и в лучшем случае сообщит какие-то сведения, способствующие пониманию истоков этой наклонности, ибо в действительности использует это погружение в прошлое с целью ухода от осознания того, что обнаруженная наклонность означает для его жизни в данное время.

И эти попытки ухода от важного осознания вполне понятны. Человеку трудно смириться с фактом, свидетельствующим о том, что всю свою энергию он тратил на погоню за призраком. Важнее то, что такое осознание ставит его перед необходимостью радикального изменения. Вполне естественно, что он стремится закрыть глаза перед осознанием этой необходимости, столь разрушительной для всего его равновесия. Но факт остается фактом: посредством быстрого ухода он препятствует такому осознанию «проникнуть внутрь» и вследствие этого лишает себя тех преимуществ, которые такое проникновение могло принести ему. Здесь помощь, которую может оказать психоаналитик, заключается в том. чтобы взять на себя руководство, показать пациенту его тактику отступления, а также, вселяя в него силы. тщательно проработать все те следствия, которые эта наклонность имеет для его жизни. Как уже было упомянуто ранее, с наклонностью можно справиться лишь в том случае, если её степень, интенсивность и внутренние смыслы полностью представлены пациенту.

Другой момент, в котором может возникнуть необходимость активного руководства со стороны психоаналитика, имеет место, когда пациент бессознательно уклоняется от честного признания в том, что он вовлечен в конфликт противоположных стремлений. Здесь опять его склонность сохранить во что бы то ни стало своё status quo может блокировать всякий прогресс. Его ассоциации могут тогда представлять собой бесполезные челночные колебания между двумя сторонами одного и того же конфликта. Он может говорить о своей потребности заставлять других помогать ему, возбуждая жалость к себе, и вскоре после этого – о своей гордости, мешающей принять любую помощь. И как только психоаналитик начинает комментировать один аспект, он моментально переходит к другому. Эту бессознательную стратегию иногда довольно трудно уловить, потому что, следуя такой челночной стратегии, пациент тем не менее может давать довольно ценный материал. Задачей психоаналитика является вовремя осознать такие уклончивые маневры пациента и направить его силы на прямое осознание существующего конфликта.

На более поздних стадиях психоанализа психоаналитику иногда необходимо принимать руководство на себя, имея дело с сопротивлением. Психоаналитик может быть поражен тем, что, несмотря на большую проделанную работу – достигнутое весьма значительное продвижение в осознании, – в пациенте ничего не меняется. В таких случаях психоаналитик должен оставить свою роль интерпретатора и открыто заявить пациенту о расхождении между достигнутым осознанием и изменением, поднимая, возможно, вопрос относительно тех бессознательных сокрытий, которые не дают возможности никакому инсайту по-настоящему затронуть пациента.

До этого момента работа психоаналитика имеет интеллектуальный характер: он отдаст все свои знания на службу пациенту. Но его помощь выходит за пределы того, что он может непосредственно дать как специалист, даже если сам он не осознает, что дает больше, чем своё методическое мастерство.

Во-первых, самим своим присутствием он предоставляет пациенту уникальную возможность осознать своё поведение по отношению к людям. В других человеческих отношениях пациент, вероятнее всего, сосредоточивает своё внимание и осмысление в первую очередь па особенностях других людей, на их несправедливости, эгоизме, пренебрежительности, ненадежности, враждебности. Даже если он и сознает свои собственные реакции, он склонен считать, что они спровоцированы другими. В психоанализе, однако, эти затруднения в отношениях личного плана почти совершенно отсутствуют, и не только потому, что психоаналитик ранее подвергался анализу и продолжает анализировать себя, но также и потому, что жизнь психоаналитика не переплетена с жизнью пациента. Эта отстранённость изолирует особенности пациента от тех затуманивающих обстоятельств. которые обычно их окружают,

А второе – это то, что посредством своего дружеского интереса психоаналитик оказывает пациенту обычную человеческую помощь. И в какой-то мере она неотделима от помощи интеллектуальной. Так. сам факт, что психоаналитик хочет понять пациента, подразумевает, что он принимает пациента всерьез. А это уже само по себе является эмоциональной поддержкой первостепенной важности, и особенно в те периоды, когда пациента тревожат возникающие страхи и сомнения, когда покачнулись его хрупкие опоры, подвергается ударам его гордость и подорваны его иллюзии, ибо пациент слишком часто отчужден от самого себя. чтобы воспринимать себя всерьез. Это утверждение может звучать неправдоподобно, потому что большинство невротиков имеют завышенное представление о собственной значимости, своих уникальных потенциальных возможностях, своих уникальных потребностях. Но думать о себе как о крайне важном и значительном человеке – это нечто в корне отличное от того, чтобы самого себя принимать всерьез. Первое отношение проистекает из раздутого, напыщенного образа себя; второе имеет непосредственное отношение к реальному «Я» и к его развитию. Невротик часто рационализирует отсутствие серьезного отношения к себе, объясняя это «бескорыстием» или же утверждая, что смешно или самонадеянно слишком много о себе думать. Такая фундаментальная незаинтересованность в себе является одной из наиболее серьезных трудностей в самоанализе. Напротив, одно из огромных преимуществ профессионального психоанализа состоит в том, что он означает процесс работы с кем-либо, кто через своё отношение вселяет в пациента смелость дружески относиться к самому себе.

Эта человеческая поддержка является особенно ценной, когда пациент находится в тисках поднимающейся тревоги. В таких ситуациях психоаналитик едва ли будет успокаивать пациента. Но тот факт, что над его тревожностью бьются, как над конкретной проблемой, которая в конечном счёте может быть решена, ослабляет ужас неизвестного независимо от содержания интерпретации. Но когда пациент потерял надежду и склоняется к прекращению борьбы, психоаналитик пытается не просто дать интерпретацию, а понять это отношение как результат конфликта, что является куда большей поддержкой для пациента, чем похлопывание по плечу или многословная попытка его ободрить.

Бывают также периоды, когда те фиктивные основания, на которые опирается гордость пациента, становятся шаткими, и он сам начинает сомневаться. Безусловно, прекрасно утратить вредные иллюзии о себе. Но мы не должны забывать, что во всех неврозах прочная уверенность в себе очень сильно ослаблена. Её замещают фиктивные понятия о собственном превосходстве. Пациент в разгар своей борьбы не может видеть различия между ними. Подрыв его раздутых представлений о себе означает разрушение веры в себя. Он осознает, что является далеко не таким святым, любящим, могущественным, независимым, как думал раньше, но не может принять себя, лишенного ореола. И в этот момент ему как никогда нужен кто-то, кто не теряет веры в него, даже если он сам потерял её.

Говоря обобщенно, та человеческая помощь, которую психоаналитик оказывает пациенту, похожа на обычную помощь одного человека другому: эмоционально поддержать, поднять дух, показать заинтересованность в его счастье. Это может дать пациенту первый опыт возможности человеческого понимания, может стать первым случаем, когда другой человек пытается не только увидеть такие отрицательные стороны его натуры, как завистливость, подозрительность, циничность, требовательность и т.д., но и проявить симпатию и уважение к положительным усилиям стать лучше. И если психоаналитик доказал, что он надежный друг. то этот положительный опыт также может помочь пациенту вернуть веру в других людей.

Так как нас здесь интересует возможность самоанализа, наверное, будет вполне разумно рассмотреть эти функции психоаналитика и попытаться объяснить, в какой мере их может взять на себя пациент, работающий самостоятельно.

Конечно, нет никакого сомнения в том, что наблюдения, сделанные опытным наблюдателем, будут более точными, чем наше самонаблюдение, в особенности потому, что в отношении самих себя мы весьма далеки от беспристрастности. Однако такому недостатку противостоит тот факт, уже обсуждавшийся ранее, что мы все-таки знаем себя лучше, чем любой посторонний человек. Опыт, получаемый в психоаналитическом лечении, без всякого сомнения, показывает, что пациенты могут развить поразительную способность острого самонаблюдения, если пришли к твердому решению понять собственные проблемы.

Понимание и интерпретация в самоанализе являются единым процессом. Специалист в силу своего опыта быстрее поймет возможный смысл и важное значение наблюдений, чем это может сделать человек, работающий самостоятельно, точно так же, как хороший механик быстрее найдет неисправность в машине, чем автомобилист-любитель. Как правило, его понимание будет также более полным, потому что он схватывает большее количество аспектов внутренних подтекстов и легче выявляет их взаимосвязи с существенными факторами. Здесь психологические знания пациента будут некоторой помощью, хотя они, конечно, не могут заменить опыта, полученного в ежедневной работе над психологическими проблемами. Однако, без всякого сомнения, он может уловить смысл собственных наблюдений (как это продемонстрирует пример в главе 8). Конечно, он будет продвигаться более медленно и с меньшей точностью, но следует помнить, что и в профессиональном анализе темп процесса определяется главным образом не способностью психоаналитика к пониманию, а способностью пациента к принятию инсайтов. Здесь полезно напомнить о тех словах утешения, которые адресовал Фрейд начинающим психоаналитикам. Он подчеркивал, что им не следует слишком беспокоиться относительно своей способности оценивать ассоциации. Реальная трудность в психоанализе заключается не в интеллектуальном понимании, а в том, как справиться с сопротивлениями пациента. И я лично считаю, что это точно так же справедливо и для самоанализа.

Может ли человек преодолеть свои собственные сопротивления? Вот это действительно реальный вопрос, от ответа на который зависит сама возможность самоанализа. Тем не менее сравнение с тем, как человек принуждает себя с помощью ремня идти вперед, – сравнение, которое невольно приходит на ум, – кажется все-таки необоснованным, потому что остается тот факт, что имеется одна часть «Я», которая хочет идти вперед. Может ли быть проделана эта работа, зависит в такой же степени от интенсивности сопротивлений, как и от силы побудительного мотива преодолеть их. Но более важный вопрос – и я не буду пытаться отвечать на него до начала следующей главы – заключается в том, до какой степени может быть проделана эта работа, а не в том, может ли она вообще быть проделана.

Здесь остается тот факт, что психоаналитик – это не только голос, высказывающий интерпретации. Психоаналитик сам является человеком, и человеческие отношения между ним и пациентом представляются важным фактором в терапевтическом процессе. Два аспекта этого отношения уже были отмечены. Первый заключается в том, что эти отношения представляют собой уникальную и специфическую возможность для пациента исследовать себя путем наблюдения за своим собственным поведением вместе с психоаналитиком, узнать, каково его типичное поведение с другими людьми. Это преимущество может быть полностью возмещено тем, что пациент научится наблюдать за собой в своих повседневных взаимоотношениях: ожидания, желания, страхи, уязвимые места и внутренние запреты, которые он проявляет в своей работе с аналитиком, не отличаются существенным образом от тех, которые он проявляет в своих отношениях с друзьями, с любимой, женой. детьми, начальником, коллегами или слугами. Если он серьезно намерен осознать то, как его особенности сказываются на всех этих отношениях, ему открыты обширные возможности для внимательного исследования самого себя благодаря тому простому факту, что он является существом социальным.

Но использует ли он полностью эти источники информации – это, конечно, другой вопрос. Несомненно, он стоит лицом к лицу с трудной задачей, когда пытается оценить свою собственную роль в напряженных отношениях между собой и другими. И это задача куда более трудная, чем аналогичная задача в психоаналитической ситуации, когда поправка на личные особенности психоаналитика незначительна, и поэтому пациенту легче видеть те трудности, которые он сам создает. В обычных отношениях, где другие люди имеют массу собственных особенностей, он может иметь склонность (даже если полон самых искренних намерений наблюдать за собой объективно) возлагать ответственность за возникающие трудности или конфликты на других, считать себя невинной жертвой или в лучшем случае думать, что его реакция на их неблагоразумные действия является оправданной. Совсем необязательно, что он будет лишен проницательности, чтобы потакать своим желаниям высказывать явные обвинения. Например, он может признавать (причем, явно рациональным образом), что был раздражен, сердит, несправедлив, даже вероломен, но скрыто считать такие отношения вполне оправданными и адекватными реакциями на оскорбления, нанесенные ему другими. Чем невыносимее для него смотреть в лицо своим слабостям, а также чем острее его раздражение, вызванное другими, тем больше опасность того, что из-за этого он лишит себя той выгоды, которую мог бы извлечь из осознания своей собственной роли. И опять он сталкивается с той же самой опасностью, если имеет склонность обелять других и очернять самого себя.

Здесь имеется ещё один фактор, благодаря которому человеку легче видеть свои особенности в процессе отношений с психоаналитиком, чем на фоне отношений с другими. Черты характера, с которыми связано его расстройство, – неуверенность в себе, зависимость, высокомерие, мстительность, склонность реагировать отчуждением и холодностью при малейших обидах – или какие-либо иные черты всегда противоположны его собственным интересам но только потому, что они снижают удовлетворение от его общения с другими, но также и потому, что они делают его недовольным самим собой. Этот факт, однако, часто затемнен в его привычных отношениях с другими. Он чувствует, что чего-то достигнет, оставаясь зависимым, мстительным, стремясь к торжеству над другими, и поэтому его желание сознавать, что он делает, ослабевает. Те же самые черты проявляются и в психоаналитической работе – они настолько явно противоречат его собственным интересам, что он не может увидеть вредный характер их влияния и поэтому его побуждение закрыть на них глаза значительно уменьшается.

Но хотя это и нелегко, для человека совершенно в пределах возможного преодолеть эмоциональные трудности, с которыми связано исследование его поведения по отношению к другим людям. Как будет видно на примере самоанализа в главе 8, Клара анализировала запутанную проблему своей болезненной зависимости, внимательно изучая свои взаимоотношения с любимым человеком. И она преуспела в этом, несмотря на тот факт, что обе трудности, о которых упоминалось выше, были выражены в высшей степени: личностные проблемы у её любимого были по меньшей мере такими же сильными, как и у нес; и конечно же, она имела жизненно важную заинтересованность – с точки зрения её невротических ожиданий и страхов – не осознавать, что со «любовь» на самом деле была потребностью в зависимости.

Другим аспектом отношений с психоаналитиком является человеческая поддержка, которую психоаналитик явно или неявно оказывает пациенту. В то время как иные формы помощи, которые он оказывает, в большей или меньшей степени заменимы, простая человеческая поддержка – по самому её определению – полностью отсутствует в самоанализе. Если человеку, который работает самостоятельно, повезло найти понимающего друга, с которым он может обсуждать то, что открывает в себе, или если он может делать проверку своих находок время от времени вместе с психоаналитиком, то, разумеется, он будет чувствовать себя менее одиноко в сноси работе. Но никакие приемы не могут полностью заменить всех неосязаемых, но бесценных преимуществ решения своих проблем в процессе тесного сотрудничества с другим человеком. Отсутствие этой помощи является одним из факторов, которые и делают самоанализ тернистой дорогой.

Глава 6

Дата добавления: 2015-09-03 | Просмотры: 541 | Нарушение авторских прав