АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Ограничения самоанализа

Различие между сопротивлением и ограничением является только различием в степени. Любое сопротивление, если оно достаточно сильно, может превратиться в действительное ограничение. Любой фактор, который уменьшает или парализует побудительный мотив человека вступить в борьбу с самим собой, образует возможное ограничение для самоанализа. Я не вижу какого-либо иного способа представить эти факторы, кроме как обсудить их по отдельности, хотя они и не являются раздельными сущностями. Поэтому на следующих страницах один и тот же фактор иногда рассматривается с разных точек зрения.

Начнем с того, что глубоко укоренившееся чувство смирения, покорности представляет серьезное ограничение для самоанализа. Человек может настолько отчаяться когда-либо, избавиться от своих психологических трудностей, что у него не появится никакого побудительного мотива сделать больше, чем самую нерешительную попытку преодолеть свои проблемы. Безнадежность в некоторой степени имеет место в каждом тяжелом неврозе, Образует ли она серьезное препятствие для терапии – это зависит от суммарной величины конструктивных сил, которые все ещё живы или могут быть возрождены. Такие конструктивные силы часто наличествуют, даже если может казаться, что они утрачены. Но иногда человек бывает столь всецело сокрушен в раннем возрасте или же запутан в столь неразрешимых конфликтах, что уже давно лишился всякой надежды и отказался от борьбы.

Такая позиция покорности может быть полностью осознаваема, выражая себя во всепроникающем чувстве пустоты своей жизни или в более или менее подробно разработанной философии тщетности жизни в целом. Часто она подкрепляется гордостью из-за принадлежности к тем немногим людям, которые не обманываются относительно этого «факта», У некоторых людей вообще не выработано никакого сознательного отношения к жизни; они просто пассивны, пытаясь переносить неврозы стоически, никак не реагируя ни на какую надежду более осмысленного существования.

Такого рода покорность может быть также скрыта чувством скуки от жизни, как у Гедды Габлер Ибсена. Её ожидания крайне ограниченны; время от времени жизнь должна быть занимательной, должна давать немного веселья, или возбуждения, или волнения. Но она не ожидает от жизни ничего стоящего. Такому отношению часто сопутствует, как у Гедды Габлер, глубокий цинизм – результат неверия в какие-либо жизненные ценности или какую-либо цель, к которой следовало бы стремиться. Но глубокая безнадежность может быть свойственна также тем людям, которых трудно заподозрить в этом, которые внешне производят впечатление способных наслаждаться жизнью. Они могут быть интересными собеседниками, получать удовольствие от еды, выпивки, секса, В юности они могли подавать большие надежды, быть способными на подлинную заинтересованность и искренние чувства. Но по той или иной причине они измельчали, утратили своё честолюбие; их интерес к работе стал поверхностным, отношения с людьми – непрочными, легко завязываясь и столь же легко прекращаясь. Короче говоря, они также прекратили борьбу за осмысленное существование и вместо этого свернули на обочину жизни.

Совершенно другой вид ограничения встает перед самоанализом, если невротическая наклонность, выражаясь не слишком строго, «слишком успешна». Стремление к власти, например, может быть удовлетворено до такой степени, что человек будет просто насмехаться над самой идеей анализа, даже если его удовлетворение жизнью в действительности покоится на зыбкой основе. То же самое будет справедливо, если страстное стремление к зависимости осуществлено посредством брака (например, брака между человеком такого рода и другим, который имеет склонность к доминированию) или в подчинении группе. Подобным же образом человек может успешно удалиться в свой «замок из слоновой кости» и чувствовать себя сравнительно свободно за его стенами,

Такое явно успешное утверждение невротической наклонности возникает в результате сочетания внутренних и внешних условий. Что касается первых, то невротическая наклонность, которая «успешно» реализовалась, не должна слишком резко конфликтовать с другими наклонностями. В действительности человек никогда не бывает целиком снедаем только одним-единственным навязчивым стремлением, вычеркнув всё остальное; нет ни одного человека, который был бы подобен хорошо налаженной машине, работающей все время в одном режиме. Но человек может приближаться к такой поглощенности. И для такого развития должны быть соответствующие внешние условия. Относительная важность внешних и внутренних условий бесконечно варьирует. В нашем обществе финансово независимый человек очень легко может жить в своем «замке из слоновой кости»; но и человек с ограниченными средствами к существованию может также удалиться от мира, если сведет иные свои потребности к минимуму. Один человек вырастает в обстановке, которая предоставляет ему возможность проявить стремление к престижу или власти, а другой, начинавший с абсолютного нуля, столь неустанно использует внешние обстоятельства, что в конечном счете добивается той же самой цели.

Но безотносительно к тому, как достигнуто такое «успешное» утверждение невротической наклонности, результатом будет более или менее полная преграда на пути к развитию посредством анализа. Ибо, во-первых, «успешная» наклонность стала слишком ценной, чтобы её можно было подвергнуть какому-либо сомнению, а во-вторых, та цель, к которой стремятся в психоанализе – гармоническое развитие, с установлением хороших отношений с собой и другими людьми, – для такого человека не будет привлекательной, так как те силы, которые могли бы откликнуться на такой призыв, слишком ослаблены.

Третье ограничение в отношении психоаналитической работы образуется вследствие преобладания разрушительных наклонностей, направленных в первую очередь на других людей либо на себя. Следует подчеркнуть, что такие наклонности не обязательно являются в буквальном смысле слова разрушительными, например в смысле побуждения к самоубийству. Более часто они принимают такие формы, как враждебность, или презрение, или позиция всеобщего отрицания. Такие разрушительные побуждения рождаются при каждом тяжелом неврозе. В большей или меньшей степени они лежат в основе всякого невротического развития и усиливаются вследствие столкновения с внешним миром ригидных эгоцентрических требований и иллюзий. Любой тяжелый невроз похож на крепкую броню, которая мешает человеку вести полноценную и активную жизнь вместе с другими. Невроз обязательно порождает глубокое чувство обиды на жизнь, на то, что человек остается за бортом жизни, чувство, которое Ницше обозначил термином Lebensneid. Вследствие многих причин враждебность и презрение по отношению, как к самому себе, так и к другим могут быть настолько сильными, что позволить себе погибнуть представляется привлекательным способом мести. Говорить «нет» всему тому, что может предложить жизнь, оказывается единственным оставшимся способом утвердить своё «Я». Уже упоминавшаяся при обсуждении фактора покорности судьбе Гедда Габлер является хорошим примером человека, у которого деструктивность по отношению к себе и другим является преобладающей тенденцией.

Насколько препятствует разрушительная тенденция собственному развитию – это, как всегда, зависит от степени её интенсивности. Если, например, человек чувствует, что торжествовать над другими намного важнее, чем осуществить что-либо конструктивное в своей жизни, он вряд ли извлечет много пользы из анализа. Если для него наслаждение, счастье и любовь или любая близость к людям превратились в симптомы презрительной мягкотелости или посредственности, то для него или для кого-либо другого может оказаться совершенно невозможным проникнуть за броню его твердости.

Четвертое ограничение является более распространенным и сложным для определения, так как оно содержит трудноуловимое понятие «Я». Что я имею здесь в виду, вероятно, наилучшим образом выражено Уильямом Джемсом в понятии о «реальном "Я"» в отличие от материального и социального «Я». Говоря простым языком, оно относится к тому, что я действительно чувствую, чего я действительно хочу, во что я действительно верю и что я в действительности решаю. Это есть, или должен быть, подлинный энергетический центр психической жизни. Именно к этому психическому центру и обращена психоаналитическая работа. При любом неврозе его сфера и действенность снижены, ибо подлинная забота человека о своих интересах, естественное достоинство, инициатива, способность брать на себя ответственность за собственную жизнь и другие подобные факторы, которые отвечают за развитие «Я», всегда подорваны. Более того, сами невротические наклонности захватили значительную часть его энергии, так как, продолжая ранее использованную аналогию, они превращают человека в самолет, управляемый на расстоянии.

В большинстве случаев имеются достаточные возможности для восстановления и развития собственного «Я», хотя вначале трудно оценить силу этих возможностей. Но если реальное «Я» в значительной степени разрушено, человек лишается собственного центра тяжести и направляется другими силами, изнутри или снаружи. Он может чрезмерно адаптировать себя к окружающей среде и стать автоматом. Он может найти единственное оправдание своего существования в том, чтобы быть полезным другим, и, таким образом, будет социально полезным, хотя отсутствие у него внутри какого-либо центра тяжести будет затруднять его эффективность. Он может потерять всякое внутреннее ощущение направления и либо бесцельно плыть по течению, либо целиком следовать своей невротической наклонности, как уже упоминалось при обсуждении «сверхуспешных» невротических наклонностей. Его чувства, мысли и действия могут почти целиком определяться напыщенным образом самого себя, который он создал: он будет сочувствовать другим вовсе не потому, что действительно испытывает сочувствие, а потому, что быть сочувствующим человеком является частью его образа самого себя; у него будут определенные «друзья» или «интересы», так как этих друзей или интересов требует созданный им образ.

И последнее ограничение, о котором следует упомянуть, обусловлено сильно развитыми вторичными защитами. Если весь невроз предохраняется ригидными убеждениями в том, что все в порядке, все хорошо или неизменно, то едва ли может возникнуть побудительный мотив что-либо изменить.

Каждый, кто борется, чтобы освободить себя от невротических цепей, знает либо ощущает, что некоторые из этих факторов действуют внутри него самого; тех же, кто незнаком с психоаналитической терапией, перечисление этих ограничений может отпугнуть от возможных попыток. Следует помнить, однако, что ни один из этих факторов не является препятствием в абсолютном смысле. Можно категорически и безусловно утверждать, что без самолетов в наши дни нет шансов выиграть войну. Но было бы совершенно бессмысленным категорически утверждать, что чувство тщетности или смутного негодования на людей помешает кому-либо анализировать самого себя. Его возможности в плане конструктивного самоанализа в значительной степени зависят от относительной силы «я могу» и «я не могу» или от «я буду» и «я не буду». А это в свою очередь зависит от глубины тех отношений, которые подвергают опасности саморазвитие. Есть огромное различие между человеком, просто плывущим по течению, не находящим никакого смысла в жизни, но тем не менее смутно ищущим чего-то, и человеком, который, подобно Гедде Габлер, отвернулся от жизни с горьким и окончательным смирением. Так же как существует различие между подлинным циником, низводящим любой идеал до простого лицемерия, и человеком, внешне циничным, но питающим определенное уважение и симпатию к тому, кто живет в соответствии с настоящими идеалами. Или же между человеком, который постоянно раздражен и презрителен по отношению к людям, но, тем не менее, откликается на их дружелюбность, и тем, кто, как Гедда Габлер, одинаково злобен как к другу, так и к врагу и даже склонен губить именно тех, кто затрагивает остатки каких-то нежных чувств внутри него.

Если препятствия на пути саморазвития посредством психоанализа действительно непреодолимы, то ответственным за это никогда не бывает единичный фактор, а всегда сочетание нескольких факторов. Глубокое отчаяние, например, является абсолютным препятствием только тогда, когда оно объединяется с усиливающей его наклонностью – возможно, с броней самодовольства или же с глубоко укоренившейся деструктивностью; полное отчуждение от себя не может быть непреодолимым, если только в нем также нет такой усиливающей его тенденции, как прочно укоренившаяся зависимость. Другими словами, истинные ограничения существуют только в тяжелых и осложненных неврозах, но даже там конструктивные силы все ещё могут быть живы, если только они могут чем-то подпитываться и использоваться.

Существуют различные пути, которыми препятствующие психические силы, подобные обсужденным выше, могут влиять на попытку самоанализа, если только они не обладают непреодолимой силой, способной вообще сорвать такую попытку, В первую очередь они могут незаметно искажать весь анализ, являться причиной осуществления его человеком в духе частичной правдивости. В таких случаях одностороннее акцентирование и «зоны слепоты», касающиеся довольно обширных областей, которые имеются в начале любого анализа, скорее продолжают сохраняться на протяжении всей психоаналитической работы, а не уменьшаются постепенно по степени и интенсивности, факторы же, лежащие вне этих областей, могут быть вполне ясно видимы. Но так как никакая зона внутри себя не является изолированной от других и, следовательно, не может быть действительно понята без соотнесения со всей структурой, то даже те факторы, которые видимы, остаются на уровне поверхностных осознаний.

«Исповедь» Руссо, хотя она и имеет лишь отдаленное сходство с психоанализом, может служить примером такой возможности. Здесь перед нами человек, который явно хочет представить правдивую картину самого себя и делает это в умеренной степени. Но на протяжении всей книги он сохраняет «зоны слепоты» относительно своего тщеславия и своей неспособности любить (упомянем лишь два явно бросающихся в глаза фактора), которые являются настолько чрезмерно выраженными, что кажутся нам сегодня гротескными. Руссо вполне откровенен в том, чего ждет и что получает от других, но интерпретирует возникающую в результате этого зависимость как «любовь». Он осознает свою уязвимость, но относит её на счет своего «чувствительного сердца». Он осознает свои чувства враждебности, но они всегда оказываются у него оправданными. Он видит собственные неудачи, но ответственность за них всегда ложится на других.

Конечно же, «Исповедь» Руссо не является самоанализом. И все же, перечитывая эту книгу в последние годы, я часто вспоминала друзей и пациентов, чьи аналитические попытки не слишком отличались от неё. Эта книга и в самом деле заслуживает самого внимательного и критического изучения. Попытку самоанализа, даже если она и будет более утонченной, вполне может ожидать подобная участь. Человек, оснащенный большим психологическим знанием, может быть просто более искусным в попытках оправдать и приукрасить свои действия и мотивы,

Есть, однако, один пункт, в котором Руссо честен, – это его сексуальные особенности. Такая откровенность должна, безусловно, высоко цениться. Но его откровенность в сексуальных вопросах помогает ему удерживаться от осознания, как мало он, в сущности, видит другие свои проблемы. В этом отношении тот урок, который мы все же можем получить у Руссо, также стоит упоминания. Так как сексуальность является важной сферой нашей жизни, важно быть так же непреклонно честным в этой сфере, как и во всем другом. Но тот односторонний подход, при котором Фрейд особо выделял сексуальные факторы, может соблазнить многих людей выделять эти факторы за счет других, как это сделал Руссо. Быть правдивым в сексуальных вопросах необходимо, но быть правдивым только в них недостаточно.

Другим вариантом одностороннего подхода является устойчивая тенденция рассматривать затруднение, имеющее место в данный момент, как статичное повторение определенного инфантильного переживания. Когда человек хочет понять себя, то, вне всякого сомнения, важно, чтобы он понимал те силы, которые участвовали в его развитии, и одним из самых выдающихся открытий Фрейда является осознание того влияния, которое оказывают переживания первых лет жизни на развитие личности. Но формированию нашей теперешней структуры всегда содействовала общая сумма всех переживаний на ранних этапах жизни. И поэтому бесполезно стремиться обнаружить изолированные связи между тем или иным расстройством в данное время и определенным воздействием в раннем возрасте. Имеющие место в настоящем особенности могут быть поняты только как выражение общего взаимодействия сил, действующих в личности в данное время. Например, те особенности развития, которые имели место во взаимоотношениях Клары со своей матерью, имели определенную связь с её зависимостью от мужчин. Но если бы Клара видела только сходство между старым и новым типами взаимоотношений, она не смогла бы осознать основные движущие силы, принуждавшие её фиксировать этот тип поведения. Она могла бы понять, что подчинила себя Питеру так же, как ранее подчинила себя матери; что она обожествляла Питера точно так же, как в детстве восхищалась матерью; что ожидала от него защиты и помощи, как когда-то ожидала помощи от матери; что её негодование вызывали признаки отвержения её со стороны Питера, как в своё время она негодовала на дискриминацию со стороны матери, В осознании этих связей она могла бы несколько приблизиться к осознанию своей действительной проблемы через обнаружение воспроизводимости определенного шаблона. Но в действительности она тянулась к Питеру не потому, что он представлял для неё подобие матери, а потому, что из-за своей навязчивой скромности, а также вследствие своего вытесненного высокомерия и честолюбия она утратила способность заботиться о себе и почти утратила чувство своей идентичности[10]; поэтому она была полна страхов, внутренних запретов, была беззащитной и изолированной. И из-за этих причин была вынуждена искать спасения и восстановления своей целостности на путях, которые заранее были обречены на неудачу и только ещё глубже затягивали её в паутину её внутренних запретов и страхов. Только через осознание этой динамики она смогла в конечном счете освободить себя от последствий своего несчастливого детства.

Ещё одним вариантом одностороннего подхода является тенденция постоянно подчеркивать «плохие» стороны или стороны, кажущиеся таковыми. Исповедование и осуждение могут в таком случае занять место понимания. Это делается частично в духе враждебного самоосуждения, но также с тайной надеждой на то, что достаточно одного лишь признания, чтобы быть вознагражденным.

Эти «зоны слепоты» и односторонние акцентрировки, конечно, могут быть обнаружены в любой попытке самоанализа, независимо от того, присутствуют ли в них рассмотренные выше ограничения или нет. До некоторой степени они могут возникать в результате ошибочных предубеждений против психоанализа. Они могут быть скорректированы, если человек достигает более полного понимания психических процессов. Но тот аспект, который я хочу здесь подчеркнуть, состоит в том, что они также могут быть всего лишь средствами уклонения от наиболее существенных проблем. В этом случае они являются сопротивлениями для продвижения вперед, и, если эти сопротивления являются достаточно сильными (если они равнозначны тому, что я описала как ограничения), они могут образовать определенное препятствие успеху анализа.

Удерживающие от продолжения анализа силы, о которых было выше упомянуто, могут также сорвать самоанализ, вызвав преждевременное прекращение его попытки. Я говорю здесь о тех случаях, когда анализ продолжается только до определенного момента, в какой-то степени является полезным, но не идет дальше этого, поскольку человек не пытается разрешить те факторы внутри себя, которые препятствуют его дальнейшему развитию. Это может случиться после того, как он преодолел факторы, вызывавшие у него наибольшее беспокойство, и более не чувствует настоятельной необходимости работать над собой, даже если в нем остается ещё много препятствий. Искушение расслабиться является особенно сильным, если жизнь человека течет гладко и не ставит перед ним особых проблем. Естественно, в такой ситуации любой из нас не так сильно стремится к полному самопознанию. В конечном счёте это вопрос нашей собственной жизненной философии, сколь высоко мы ценим конструктивное недовольство собой, которое побуждает нас к дальнейшему росту и развитию. Желательно, однако, чтобы нам было (или стало) ясно, каковы же в действительности наши системы ценностей, и чтобы мы поступали в соответствии с ними. Мы скрыли бы от себя значительную часть истинного положения дел, если бы сознавали себя приверженцами идеалов развития, на деле ослабляя свои усилия, чтобы соответствовать этому идеалу, или даже позволяя ему угаснуть в самоуверенности и самодовольстве.

Но человек может внезапно прекратить свои попытки самоанализа и по совершенно противоположной причине: он достиг разностороннего и существенного осознания сути своих затруднений, но при этом ничего не изменяется, и он чувствует разочарование из-за отсутствия ощутимых результатов. В действительности, как упоминалось выше, сама его обескураженность представляет собой проблему и должна прорабатываться как таковая, Но если разочарование проистекает из тяжелого невротического комплекса, например из позиции безнадежной покорности, описанной ранее, человек может просто оказаться не в состоянии справиться с нею в одиночку. Это не означает, что все предпринимаемые им до этого усилия были совершенно бесполезны. Очень часто, несмотря на ограниченность своих возможных достижений, он может освободиться от того или иного грубого проявления невротических расстройств.

Неотъемлемо присущие человеку ограничения могут вызвать преждевременное прекращение самоанализа ещё и по другой причине: человек может прийти к тому или иному псевдорешению, приспосабливая свою жизнь к требованиям сохраняющегося у него невроза. Сама жизнь может способствовать принятию таких решений. Человек может оказаться в ситуации, которая дает выход его стремлению к власти или же позволяет ему вести незаметную и подчиненную жизнь, в которой ему не нужно себя утверждать. Он может воспользоваться браком для реализации своей потребности в зависимости. Или же он может более или менее сознательно решить, что его затруднения во взаимоотношениях с людьми – та их часть, которую он осознал и понял, – чрезмерно истощают его жизненные силы и что единственный способ вести спокойную жизнь или сохранить свои творческие способности – это отдалиться от других людей; затем он может ограничить до минимума свою потребность в людях или материальных вещах и при этих условиях будет способен вести сносное существование. Конечно, такие решения не являются идеальными, однако психологическое равновесие может установиться на более приемлемом уровне, чем ранее. А в условиях некоторых особо тяжелых расстройств такие псевдорешения могут быть пределом достижимого,

В принципе эти пределы конструктивной работы имеют место как в профессиональном психоанализе, так и в самоанализе. В действительности, как уже было упомянуто ранее, если силы сопротивления достаточно велики, то сама мысль о самоанализе будет отвергнута. И даже если она и не отвергается, если человек столь тяжко страдает из-за своего бессилия, что предпринимает психоаналитическое лечение, психоаналитик не является волшебником, который может вызвать к жизни полностью угасшие силы. Однако нет сомнения в том, что эти ограничения являются значительно большими при самоанализе. Во многих случаях психоаналитик может высвободить конструктивные силы, показывая пациенту конкретные проблемы, поддающиеся решению, тогда как, если бы пациент работал в одиночку и ощущал себя окончательно пойманным в невидимые и крепкие сети, у него бы, вероятно, не хватило духу начать с ними борьбу. Кроме того, соотношение различных психических сил, действующих внутри пациента, может изменяться за время лечения, так как ни одна из этих сил не является величиной, данной раз и навсегда. Каждый шаг, который приводит его ближе к своему подлинному «Я» и к другим людям, делает его менее безнадежным и изолированным и тем самым увеличивает его активную заинтересованность в жизни, включая также и заинтересованность в своем собственном развитии. Поэтому после периода совместной работы с психоаналитиком даже те пациенты, которые начинали психоанализ с тяжелыми невротическими расстройствами, могут в некоторых случаях оказаться способными, если необходимо, продолжить работу самостоятельно.

Хотя в целом сравнение с профессиональным психоанализом говорит в пользу последнего, всякий раз, когда затрагиваются сложные и диффузные расстройтсва, необходимы определенные оговорки, которые следует иметь в виду. Не вполне справедливо сравнивать самоанализ и его неизбежные недостатки с идеальным процессом психоаналитического лечения. Я знаю нескольких человек, которых лечение затронуло лишь в малой степени, но которые впоследствии в одиночку успешно справились с довольно серьезными проблемами. Нам следует поэтому быть осторожными в оценке обоих путей анализа и как не преувеличивать, так и не приуменьшать того, что может быть сделано без помощи специалиста-аналитика.

Это снова возвращает нас к вопросу, который поднимался в самом начале, – вопросу относительно тех специфических условий, при которых человек может анализировать себя. Если до этого он подвергался некоторому психоаналитическому лечению и если условия благоприятны, то я уверена, как и подчеркивала это на протяжении всей книги, что он может продолжать работу самостоятельно с надеждой на достижение многообещающих результатов. Пример Клары, а также другие случаи, не представленные здесь, подтверждают, что при наличии предшествующего опыта можно самостоятельно биться над разрешением даже тяжелых и запутанных проблем. По-видимому, резонно надеяться, что и психоаналитик и пациенты осознают такую возможность и будет предпринято больше попыток такого рода. Можно также надеяться на то, что психоаналитики постепенно выявят критерии, которые позволят им судить о том, когда целесообразнее побуждать пациента продолжить свою работу самостоятельно.

В этой связи у меня имеется одно соображение, которое хотелось бы особо подчеркнуть здесь, хотя оно не относится непосредственно к самоанализу. Если психоаналитик не занимает авторитарной позиции по отношению к пациенту, но делает с самого начала ясным, что их деятельность является сотрудничеством, в котором как психоаналитик, так и пациент активно работают в направлении достижения одной и той же цели, тогда пациент будет способен проявить собственные возможности в намного большей степени. Он утратит парализующее его чувство беспомощности и не будет считать, что психоаналитик должен один нести всю ответственность за результаты психоанализа. Он научится выполнять свою часть аналитической работы инициативно и плодотворно. Вообще говоря, психоаналитическое лечение эволюционировало от ситуации, в которой и пациент и психоаналитик были относительно пассивны, к ситуации, в которой психоаналитик более активен, и, наконец, к ситуации, в которой обе стороны берут на себя активные роли. Там, где преобладает настрой, упомянутый последним, можно достичь большего за более короткое время. Причина, по которой я упоминаю здесь об этом, состоит не в том, чтобы показать возможности сокращения сроков психоаналитического лечения, хотя и это желательно и немаловажно, а в том, чтобы показать, как такая позиция сотрудничества может содействовать увеличению возможностей самоанализа.

Труднее дать определенный ответ относительно возможностей самоанализа для людей, не имеющих предшествующего психоаналитического опыта. Здесь многое, если не все, зависит от тяжести невротического расстройства. По моему мнению, тяжелые неврозы, несомненно, должны находиться в руках специалистов: каждому, кто страдает от тяжелых расстройств, следует проконсультироваться у специалиста, прежде чем начинать самоанализ. Но при рассмотрении возможностей самоанализа будет неверным рассуждать, учитывая главным образом тяжёлые неврозы. Вне всякого сомнения, количество таких неврозов много меньше, чем количество более мягких неврозов и различных невротических проблем, вызываемых в основном трудностями в связи с отдельной ситуацией. Люди, страдающие от таких более легких расстройств, редко попадают в поле зрения психоаналитиков, но это не значит, что их расстройства не следует принимать всерьез. Их расстройства являются причиной не только их страданий и субъективных препятствий в жизни, но также ведут к потере ценных сил, ибо такой человек не может в наивысшей степени развить присущие ему способности.

Я считаю, что применительно к этим трудностям опыт того рода, что был описан в главе об эпизодическом самоанализе, является обнадеживающим. В нескольких описанных там случаях упомянутые лица имели очень малый (если вообще имели) опыт психоаналитического лечения, Конечно, они не слишком далеко продвинулись в своих попытках самопознания, Но нет никакой весомой причины не верить, что по мере более широкого распространения общих знаний о природе невротических расстройств и о тех путях, которыми надо с ними бороться, попытки такого рода не могут продвинуться дальше, но всегда при том условии, что тяжесть невроза не препятствует этому. Структура личности при более мягких невротических расстройствах является настолько менее ригидной, чем при тяжелых неврозах, что даже те попытки, которые достаточно поверхностны, могут оказать значительную помощь. При тяжелых неврозах часто необходимо проделать громадную психоаналитическую работу, прежде чем будет достигнут какой-либо освобождающий эффект. При более мягких расстройствах даже единичное обнаружение бессознательного конфликта может быть поворотным пунктом к более свободному развитию.

Но даже если мы допустим, что значительное число людей смогут с пользой анализировать себя, выполнят ли они целиком эту работу? Не будут ли всегда оставаться нерешенные или даже незатронутые проблемы? Мой ответ состоит в том, что завершенного анализа не существует. И этот ответ дается не из духа покорности, Конечно, чем большей степени ясности и чем большей свободы Мы можем достичь, тем лучше для нас. Но идея завершенного человеческого развития представляется не только самонадеянной, но даже, по моему мнению, лишенной реальной привлекательности. Жизнь – это борьба и стремление, развитие и рост. И анализ является одним из способов, который может помочь в этом процессе. Конечно, его позитивные результаты важны, но и само это стремление обладает подлинной ценностью. Как сказал Гёте в «Фаусте»:

Лишь тот, кем бой за жизнь изведан,

Жизнь и свободу заслужил [11].

[1] Напомним читателю, что К. Хорни писала данную книгу в разгар второй мировой войны – в 1941 – 1942 г. – Прим. ред.

[2] К. Хорни имеет в виду книги «Невротическая личность нашего времени» и «Новые пути в психоанализе», опубликованные в 1937 и 1939 гг. – Прим. ред.

[3] Гарольд Д. Лэссвел л в 4-й главе своей книги «Демократия через общественное мнение» указывает на ценность свободных ассоциаций для самопознания. Но так как его книга посвящена другой теме, он не обсуждает специфические вопросы, связанные с проблемой самоанализа.

[4] Термин «невротические наклонности» (neurotic trends) здесь и далее мы даем как в буквальном переводе, так и в эквивалентном по значению, но более привычном для отечественных работ выражении – «невротические потребности». – Прим. ред.

[5] См.: «Новые пути психоанализа», гл. 15 (о мазохизме), Фромм Э. Бегство от свободы, гл. 5 (об авторитарной власти). М.: 1990. – Прим. ред.

[6] См. часть 1 настоящей книги. «Невротическая личность нашего времени», гл. 10 (о стремлении к власти, престижу и обладанию).

[7] См.; «Новые пути самоанализа», гл. 13. Фромм Э. Бегство от свободы, гл. 5 (об автоматизирующем конформизме).

[8] См.: Schultz-Hencke H. Der gehemmte Mensch.

[9] Перевод с английского В.В. Старовой. – Прим. ред.

[10] Самотождественности. – Прим. ред.

[11] Гёте И.В. Фауст. – Собр.соч. в 10-ти тт. Т.2. М.: «Художественная литература», 1976, с. 423.

Дата добавления: 2015-09-03 | Просмотры: 366 | Нарушение авторских прав