АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Глава 7. Как всегда, утром второго и четвёртого понедельника каждого месяца, ровно в одиннадцать, слуга подполковника Бартоломью Гирдвуда внёс в комнату Хозяина миску

Как всегда, утром второго и четвёртого понедельника каждого месяца, ровно в одиннадцать, слуга подполковника Бартоломью Гирдвуда внёс в комнату Хозяина миску горячей смолы. Обложив лоскутами толстой ткани рот подполковника, щёки и ноздри, лакей позаимствованной у хирурга лопаточкой принялся накладывать парующую массу на усы. Он тщательно втирал смолу между волосками. Гирдвуд вздрагивал, когда капелька жижи опаляла ему губу, но терпел. Наконец, слуга отложил лопаточку и снял с кожи хозяина защитные валики. Выждав, пока смола застынет, лакей ножницами, шпательком и пилочкой придал усам подполковника требуемую форму. На две недели, до следующего второго или четвёртого понедельника месяца.

— Отличная работа, Бригс! — Гирдвуд щёлкнул по усам ногтем. Звук вышел, как по слоновой кости.

— Спасибо, сэр.

Подполковник Гирдвуд смотрелся в зеркало и не мог на себя наглядеться. Подобное обращение с растительностью под носом он позаимствовал из быта прусских офицеров армии Фридриха Великого. Такие усы придавали лицу мужчины суровое непреклонное выражение, что соответствовало суровому, непреклонному характеру подполковника Гирдвуда.

Он привык мыслить себя воином. К несчастью, провидение обделило его ростом, но толстые подошвы и высокий кивер несколько скрадывали этот огорчительный недостаток. Сухопарый, мускулистый, с тёмными недобрыми глазами, он гладко брил подбородок и коротко стриг жёсткую чёрную шевелюру. Подполковник был помешан на точности, даже второе пришествие Христа не заставило бы его хоть на секунду отступить от методично составленного расписания, украшавшего стену кабинета.

— Сабля.

Бригс подал клинок. Подполковник извлёк саблю на десять сантиметров из ножен, проверил полировку и заточку, затем вернул лакею. Тот почтительно пристегнул оружие к поясу хозяина.

— Кивер.

Головной убор подвергся столь же тщательному осмотру. Гирдвуд снял бляху с изображением закованного в цепи орла и с удовлетворением отметил, что Бригс расстарался, одинаково ярко надраив и тыльную, и наружную части пластины. Водрузив кивер на макушку, подполковник с помощью зеркала добился идеально прямого положения цилиндра относительно линии бровей, и лишь тогда застегнул под нижней челюстью ремешок.

Подполковник Гирдвуд всегда ходил с гордо вскинутой головой. У него не было выбора. Он питал слабость к жёстким негнущимся подворотничкам десятисантиметровой ширины. Зелёные новобранцы, которых обязывал к ношению подворотничков устав, старались лишний раз не двигать шеей, но всё равно уже через пару часов кожа по обеим сторонам от подбородка была стёрта, иногда до крови. Гирдвуду рассказывали, что в боевых условиях солдаты избавлялись от подворотничков, и подполковник понимал разумность такой меры: целиться из мушкета в жёстком ошейнике неудобно. Однако, по мнению Гирдвуда, для расхлябанного штатского, попавшего в солдаты, не изобрели пока ничего лучше, чем кожаный подворотничок. Заставляя их держать подбородок поднятым, жёсткая полоска делала их хоть немного похожими на военных. Помимо того, коль кто-то из них отваживался пуститься в бега, две багровые черты на шее выдавали мерзавца, словно клеймо.

— Трость.

Взмахнув несколько раз полированной тростью с сияющим серебряным навершием, подполковник остался доволен свистом рассекаемого ею воздуха.

— Дверь.

Отворив дверь, Бригс прижал створку к стене правой ступнёй. Снаружи, чётко на пол-одиннадцатого от дверного проёма, ожидал капитан Смит.

Правый каблук капитана щёлкнул о левый. Смит отдал честь.

— Докладывайте, Смит.

— Сэр! — Смит, назначенный сопровождать подполковника во время дневного смотра, сообщил о возвращении сержанта Гаверкампа из центральных графств, — Очень успешно, сэр! Очень! Сорок четыре человека!

— Хорошо. — лицо подполковника не отразило никаких эмоций.

Было непонятно, радуется он или сердится. Даже двадцать рекрутов делали честь любому вербовщику, но Горацио Гаверкамп всегда был удачливее остальных, — Вы их видели?

— Так точно, сэр. — Смит стоял навытяжку, как того требовал подполковник.

Гирдвуд заложил трость подмышку. Слегка переломившись в талии, он наклонился к капитану. Чёрные маслины глаз полыхнули сумасшедшинкой:

— Ирландцы, Смит?

— Всего один, сэр. — тон у Смита стал извиняющимся, — Всего лишь один.

Гирдвуд рыкнул. Этим звуком подполковник выражал крайнюю степень недовольства.

— Вверим его заботам сержанта Линча.

— Так точно, сэр.

— Я взгляну на них через двадцать три минуты.

— Так точно, сэр.

— За мной.

Часовые вытягивались в струну, салютовали. Пуская солнечных зайчиков блестящими, отполированными усами, подполковник Бартоломью Гирдвуд в сопровождении писарей и офицеров шагал на дневную инспекцию.

— Пора прощаться, парни! — сержант Горацио Гаверкамп прошёлся вдоль шеренги новобранцев. Одеты они были в рабочую форму: серые штаны, ботинки и короткий блекло-синий мундирчик.

Гаверкамп пощипал усы:

— Свидимся, когда вы превратитесь в настоящих солдат, — он остановился перед Чарли Веллером, — Держи свою животинку подальше, Чарли. Подполковник терпеть не может собак.

Веллер, покосившись на блаженно машущего хвостом Пуговку, встревожился:

— «Подальше» — это как, сержант?

— Я замолвил словечко на кухне. Крыс твоя псина ловит?

— Ещё бы, сержант.

К Мариотту сержант с первого дня испытывал инстинктивную неприязнь. Тем не менее, дал жертве Амура тот же совет, что ранее Шарп:

— Пасть раскрывай пореже. Дыши носом, парень. — говорил он грубо, но беззлобно.

— Так точно, сержант.

Дойдя до Харпера, Гаверкамп легонько стукнул его кулаком в брюхо:

— Ох, и бездонная же у тебя глотка, Падди!

— Какая есть, сержант.

— Удачи тебе, Падди, да и всем вам, ребята!

Досадно было смотреть, как он уходит прочь за новой добычей, а они остаются здесь, в странном месте, где каждый знал, что от них требуется. Каждый, исключая их самих.

— Налево! — рявкнул капрал, — Шагом марш!

Их личную одежду упаковали в подписанные мешки, взамен выдали рабочую форму. Теперь настал черёд обзавестись тем, что армия именовала «предметами первой необходимости»: гетрами, запасной парой ботинок, чулками, рубахами, рукавицами, обувной щёткой, фуражной шапкой и рюкзаком. Нагруженных всем этим добром, их по одному загоняли в барак, где писарь подсовывал им на подпись стандартный формуляр.

Шарп безропотно поставил крестик. Мариотт, естественно, начал возмущаться.

Услышав доносящиеся из барака негодующие возгласы, Харпер скривился:

— Вот же болван!

— Я протестую! — верещал Мариотта, — Это нечестно!

Нечестно, да. Им посулили жалованье в двадцать три фунта, семнадцать шиллингов и шесть пенсов. Сержант Гаверкамп ослепил их золотым дождём в Слифорде, и золотая монета задатка кружила голову иллюзиями грядущего богатства. Бумага, которую им приказали подписать, рассеивала иллюзии.

Из документа следовало, что никакого жалования им не причиталось. Точнее, причиталось, но они успели его потратить.

Армия вычла с рекрутов за «предметы первой необходимости», за кормёжку по пути сюда, за выпивку при вербовке, за прачечные, где они ничего не стирали, за госпитали в Челси и Килменхэме, которых они в глаза не видели. Краткое «Итого» внизу списка вычетов свидетельствовало, что никаких денег армия рекрутам не должна.

Нечестно, без сомнения, но, если бы армия не обещала рекрутам золотые горы, у армии не было бы рекрутов, а, если бы армия сдерживала потом свои обещания, у армии не было бы денег воевать. Обычная практика, хотя до сего дня Шарп никогда не видел вычетов столь бессовестных. Кто-то неплохо наживался на каждом рекруте.

— Эй, грязь! — окрик сзади перекрыл на секунду причитания Мариотта. Маленький сержант в безукоризненно сидящей форме шагал к бараку с гримасой такой сосредоточенной ярости и ненависти на смуглом лице, что новобранцы невольно шатнулись в стороны, пропуская его.

Тирада Мариотта сменилась взвизгом. Белоручка вылетел из барака спиной вперёд, споткнулся, упал. Следом выскочил сержант, ударил его палкой и пнул в голень начищенным ботинком.

— Встать, грязь! Встать!

Мариотт, дрожа, встал. Он был на голову выше сержанта, который, встретившись с грамотеем глазами, немедленно вбил ему в живот кулак:

— Есть жалобы, грязь?

— Они же обеща…

Новый удар:

— Есть жалобы, грязь?

— Нет, сержант.

— Не слышу, грязь!

— Нет, сержант. — по щекам Мариотта текли слёзы.

Холодный взгляд сержанта пробежал по испуганным физиономиям товарищей его жертвы и устремился на появившегося в поле зрения подполковника Гирдвуда со своей свитой.

— Грязь! — гаркнул сержант, — Стройся!

Жизнь обошлась несправедливо с подполковником Бартоломью Гирдвудом, и причин подполковник не понимал. Он был прирождённым воином, и воином выдающимся, но на войне, увы, ни разу не был. Свой ирландский опыт он войной не считал. Вонючие крестьяне были недостойным противником, пусть даже они вырезали треть его подразделения и заставили петлять, как зайца, самого. Он их презирал. Тех, которых мог поймать, вешал. Тех, которых поймать не мог, презирал. Он бредил схватками с французами и не мог взять в толк, почему армия не шлёт его в Испанию?

— Грязь! Смирно!

Рекруты шаркнули вразнобой. Намётанный взор подполковника сразу выделил двоих новобранцев, выполнивших команду должным образом: пальцы точно по швам, грудь вперёд, живот втянут, пятки вместе, носки врозь. Бывалые. С одной стороны — их не надо обучать, а с другой — мошенники собаку съели на всяческих солдатских хитростях, так что нужен глаз да глаз. Он внимательно оглядел обоих, отметив шрам старшего и устрашающие габариты младшего, рыкнул и спросил у того, что со шрамом:

— В каком полку служил?

Тупо пялясь в пустоту, Шарп выпалил:

— Тридцать третий, сэр!

Подполковник пошевелил, как таракан, усищами:

— Отставлен?

— Так точно, сэр!

Следующим был Харпер, вызвавший у низкорослого Гирдвуда глухое раздражение уже своими размерами:

— Ты?

— Четвёртый гвардейский драгунский полк, сэр!

Элитная часть, выбранная ирландцем для своего предполагаемого прошлого, очень веселила Шарпа, но сейчас стало не до смеха, ибо от Гирдвуда буквально пахнуло враждебностью. Подполковник похлопал по ладони навершием трости и ядовито осведомился:

— Тот, что ещё называют «Королевский ирландский»?

В последние два слова он вложил весь сарказм, на который был способен.

— Заруби себе на носу, рядовой. Здесь тебе не драгунская богадельня для ирландской сволочи! Здесь не потерпят ирландских выкрутасов! Тебе ясно?

— Так точно, сэр!

— Не потерпят! — сорвался на крик подполковник.

Волна исходящей от Гирдвуда почти осязаемой злобы превратила рекрутов в соляные столбы. Он уставился на строй исполненным гнева взглядом и некоторое время молчал. Крестьяне, шевелилась где-то на задворках сознания мысль, вонючие жалкие крестьяне! Сброд, грязь. Безалаберные, грязные, тупые, косорукие скоты! Штатские!

— Кто король Ирландии? — отрывисто спросил подполковник у Харпера.

— Король Георг, сэр!

Усы Гирдвуда находились на уровне второй сверху пуговицы кургузой форменной куртки Харпера.

— А кто такие мятежники?

Харпер не отвечал. Шарп пылко молил Бога, чтобы тот надоумил ирландца слукавить, ведь Патрик, не приведи его случай и голод в английскую армию, вне сомнения, оказался бы в рядах тех, кто не первое столетие вёл свою благородную и безнадёжную борьбу за свободу Ирландии. Сражаясь против французов с той же отвагой, с какой сражался бы против англичан, Харпер никогда не забывал свою многострадальную родину, как, впрочем, не забывали её все ирландцы, составлявшие треть войск Веллингтона в Испании.

— Так кто такие мятежники? — повторил Гирдвуд с угрозой.

Харпер решил сыграть под дурачка:

— Не могу знать, сэр!

— Неблагодарные скоты! Дикари! Подонки! Вот кто они! Сержант Линч!

— Да, сэр? — маленький сержант, избивший Мариотта, шагнул вперёд. Они с подполковником смотрелись близнецами. Оба крохотные, черноусые. Злобные братья-карлики.

Гирдвуд приставил трость к груди Харпера:

— Вы взяли на заметку этого рядового, сержант Линч?

— Так точно, сэр!

— Клянусь Богом, ирландскую вольницу я здесь не потерплю!

— Так точно, сэр!

Шарп облегчённо перевёл дух. Войдя в раж, подполковник как-то упустил то обстоятельство, что хулы в адрес повстанцев от Харпера так и не услышал. Впрочем, в данную минуту Гирдвуду было не до ирландцев. Он потрясённо вытянул трость, указывая ею куда-то в конец строя. Рука дрожала.

— Сержант Линч! Сержант Линч! — простонал подполковник.

Линч повернулся и застыл. Когда к нему вернулся дар речи, он с явственно прорезавшимся ирландским акцентом смятённо произнёс:

— Псина, сэр? Какая-то грязь протащила сюда псину, сэр!

Пуговка, которому нравилось находиться в центре внимания, завилял хвостом, тявкнул и весело потрусил знакомиться к вылупившимся на него новым людям.

Гирдвуд запаниковал:

— Пошёл вон!

Сержант Линч ринулся к терьеру. Дёрнувшегося на выручку четвероногому другу Веллера ловко сбил с ног капрал. Линч с разбега пнул терьера. Удар был жестоким, смявшим животному грудную клетку и отбросившим его на несколько метров. Юный хозяин пса пытался встать, но капрал продолжал его бить, по плечам, по голове, сваливая на землю снова и снова.

Жалобно скулящий Пуговка пополз к Чарли, но сержант Линч подскочил к собаке и каблуком разбил терьеру череп.

Рекруты онемели. Капрал рывком поднял Веллера и поставил его, слишком ошарашенного для сопротивления, обратно в строй.

Сержант Линч ухмыльнулся, когда пёс затих, а подполковник Гирдвуд громко вздохнул. Он ненавидел собак. Они были недисциплинированные, непредсказуемые и неаккуратные. Ненавидел и, стыдно сказать, боялся. В детстве мастифф жестоко искусал юного Гирдвуда после того, как тот запустил в него кирпичом, и до сих пор сердце подполковника ухало в пятки при первом же «Гав!»

— Благодарю вас, сержант.

Правый ботинок Линча был в крови.

— Просто выполняю свой долг, сэр!

Смерть терьера подняла настроение Гирдвуду, испорченное появлением в его батальоне очередного ирландца. Ирландцев подполковник Гирдвуд ненавидел так же сильно, как и собак. Ирландия когда-то поставила крест на его карьере.

Вины за собой он не чувствовал. Он напоролся на засаду! С кем не бывает? Если подразделение армии Его Величества не может маршировать колонной по ирландскому тракту, то где, спрашивается, этому подразделению маршировать? Капитан Гирдвуд (а он был в те дни капитаном) — не Господь Бог, чтобы знать, что на склонах лощинки, по дну которой вилась дорога, колонну подстерегают вонючие крестьяне — бунтовщики! И что с того, что они успели перестрелять треть солдат, пока капитан Гирдвуд разворачивал подчинённых в рекомендуемый уставом для таких случаев боевой порядок, а, едва развернул, ирландские трусы сбежали? Сбежали же? Раз сбежали, значит, поле боя осталось за ним! Значит, по всем канонам военного искусства, он победил! К сожалению, следственная комиссия в Дублинском замке, логику его рассуждений не оценила. Наоборот, ему зарубили сначала производство в следующий чин, а затем и вовсе отправили в отставку с волчьим билетом.

Не имея возможности вновь вернуться на службу, Бог ведает, где бы обретался ныне отставной капитан, но однажды он повстречал сэра Генри Симмерсона, члена парламента и члена Королевской комиссии по акцизам. Оба они были непоколебимо убеждены, что дисциплина — это столп, на коем держится армия. С того-то дня и началась их нерушимая дружба. С того-то дня фортуна и повернулась к Гирдвуду лицом. Благодаря Симмерсону и его другу, лорду Феннеру, Гирдвуд восстановился в армии, стал майором, затем подполковником, получил под начало батальон, а с ним — шанс разбогатеть. Война, как уверяли его сэр Генри и лорд Феннер, близилась к завершению, но умный человек и в мирное время может взлететь по карьерной лестнице до невиданных высот. Подполковник Гирдвуд был, без сомнения, умным человеком, а потому планировал жениться на племяннице сэра Генри, разбогатеть и вознестись к вершинам власти и могущества. Пока же он делал то, что, как искренне верил, у него выходило лучше, чем у кого-либо из смертных: превращать жалких, расхлябанных гражданских в исполнительных и дисциплинированных солдат. Гирдвуд вздрогнул, вспомнив невесть откуда взявшегося пса, и поощряюще улыбнулся спасителю, сержанту Линчу:

— Отличная работа, сержант. Так держать!

В лагере был только один человек, который ненавидел ирландцев больше, чем подполковник. Звали человека Джон Линч. Крестили его Шоном, но, если с акцентом родного Керри Линч поделать ничего не мог (проклятое мяуканье вопреки всем усилиям всплывало на свет, стоило сержанту выйти из себя), то уж с именем он разделался без труда.

Сержант во всём равнялся на подполковника Гирдвуда, видя в нём образчик дисциплины, позволившей английской армии одерживать верх над ирландской голытьбой. Сержант Джон Линч хотел быть с победителями и не просто с ними, он хотел быть ими. Участи ирландского простолюдина, вынужденного кланяться завоевателям, он предпочитал счастливый удел завоевателя. Родину и всё, что с ней связано, он ненавидел со всем пылом неофита, вплоть до перехода из веры предков в англиканство. Одного этого было достаточно, чтобы восстановить против сержанта добродушного обычно Харпера, однако сержант Джон Линч, кроме всего прочего, являлся сущим кошмаром для новобранцев. Его методы были жестоки, но, как сквозь зубы признавал Шарп, эффективными.

Тренировали рекрутов безжалостно, чередуя муштру с наказаниями и тяжёлой работой. Гирдвуд верил, что только страх способен заставить солдата выстоять в бою с превосходящим противником. Страх. Не гордость, не верность, не патриотизм. Подполковник готовил солдат и зарабатывал на каждом деньги.

Первые три дня Шарп полагал, что тайна, окружающая лагерь, объясняется золотом, которое получал Гирдвуд и иже с ним, обкрадывая рекрутов. Долги новобранцев росли, как на дрожжах. На каждой поверке сержант Линч находил, к чему придраться: рваная лямка на рюкзаке, дырка на мундире. Всё это влекло за собой вычеты из будущего жалованья. В лагере, вероятно, не было ни одного солдата, кому досталось бы хоть пенни на руки. Деньги оседали в кармане Гирдвуда. Конечно, рекрутов обирали всегда, однако, с таким масштабом поборов Шарп сталкивался впервые.

Впервые Шарп сталкивался и с такой жёсткой муштрой. Новобранцев гоняли от рассвета до заката. Солдатское ремесло силой вколачивали в них, и к концу первой недели основные строевые манёвры роты знал назубок всякий рекрут. Камнем преткновения для сержантов стал лишь слабоумный Том. Его, в конце концов, отослали чернорабочим на кухню.

Девизом каждого рекрута от побудки и до возвещающего отбой пение рожка было: любой ценой избежать наказания. Хотя даже после отбоя опасность нарваться на расправу сохранялась. Подполковник Гирдвуд был искренне убеждён, что ночью рекруты плетут сети заговоров, замышляя мятежи. По его приказу сержанты и офицеры во тьме прокрадывались к тонким матерчатым стенам палаток, слушая, о чём переговариваются рядовые. Передавали, что и сам Гирдвуд не брезговал пролезть на карачках между растяжек и приложить ухо к грубой парусине.

Наказания были разнообразными. Провинившийся взвод могли послать вне очереди чистить нужники, прокапывать дренажную канаву, отводившую воду или штопать бечевой и толстыми иглами жёсткое полотно палаток. Сержант Линч чаще ограничивался побоями, но мог заставить бегать с набитым камнями рюкзаком.

Спасали от битья и издевательств только повиновение и прилежание. Рекруты быстро учились. Дожди шли почти без перерывов, тем не менее, на мундирах не было ни пятнышка, а матерчатые полы парусиновых обиталищ ослепляли первозданной чистотой (благо в воде недостатка не ощущалось), ибо дрожать на промокших после очередной уборки соломенных матрасах представлялось лучшим вариантом, чем пасть жертвой гнева подполковника на дневной проверке.

Жиль Мариотт, вступивший в армию назло девушке, которая бросила его ради богатея, получал взыскание за взысканием. Как-то утром сержант Линч обнаружил очередное упущение грамотея и озверел:

— Раздевайся!

Мариотт покорно скинул одежду.

— Беги!

Мариотт помчался меж рядов палаток, спотыкаясь и падая в грязь. Встречные капралы и сержанты, хохоча, не отказывали себе в удовольствии вытянуть его палкой по белым ягодицам: «Быстрей! Быстрей!» К Линчу грамотей вернулся с полными слёз глазами и бледной плотью, перечёркнутой красными полосами.

— Ты бы язык распускал поменьше, глядишь, остальным частям тела приходилось полегче. — сказал ему Харпер.

— Мы — не животные. Мы — люди.

— Мы — не люди, мы — солдаты. Не спорить, не жаловаться, не смотреть поганцам в глаза.

Мариотт слушал, но слышал ли? Зато остальные и слушали, и мотали на ус. К Шарпу с Харпером обращались за советом по каждому поводу. Чаще, конечно, к Шарпу. Стрелок с первого дня как-то сам собою стал неофициальным лидером группки. Понимая, что творится в душе у Чарли Веллера после расправы над терьером, Шарп больно сжал плечо юноши:

— Не дури, Чарли.

— Он убил Пуговку.

— Убил, однако, это не причина тебе лезть на рожон.

— Я его прикончу! — выдохнул Чарли со всем пылом своих семнадцати лет.

— Если Харпер не открутит ему башку первым. — ухмыльнулся Шарп.

Стрелку нравился Чарли. Парнишка относился к той немногочисленной категории рекрутов, которых в армию привели не нужда и отчаяние, а искреннее желание послужить отечеству. В рядовых такие надолго не засиживались, и Чарли, коль юношеская горячность не окажет ему дурную услугу, ожидало завидное будущее. Для начала же Чарли надо было выжить в учебном лагере.

В лагере, как выяснил Шарп, обучалось семь сотен парней. Некоторые почти завершили курс молодого бойца, другие, подобно группе Шарпа, только начинали обучение. Имей лорд Феннер желание пополнить ряды первого батальона в Пасахесе, людей хватило бы с лихвой.

Дознался Шарп и о местонахождении лагеря. В один из дней, пасмурный и дождливый стрелка отрядили на кухню разгрузить телегу с капустой. Немолодой капрал, стоя в дверях, долго смотрел на низкие тучи, затем от души изругал забытый Господом остров.

— Остров? — заинтересовался Шарп.

Капрал неторопливо раскурил трубку и, сплюнув в лужу, объяснил:

— Остров. Чёртов Фаулнис. Что низ, то низ! Ни прибавить, ни убавить. Дно. Видать, вода со всей Англии стекается сюда. — довольный шуткой, капрал хохотнул, — Бог знает, на кой нас перевели из Челмсфорда.

Капрал был рад поболтать. По его словам, Фаулнис действительно являлся островом. С Англией его соединял деревянный мост, перекинутый не через реку, как посчитал, шагая по нему в день прибытия, Шарп, а через неширокий морской пролив. К югу лежало устье Темзы, к востоку — Северное море, на западе и севере — болотистые безлюдные равнины графства Эссекс.

— Прямо тюрьма. — подвёл итог Шарп.

Капрал хмыкнул:

— Вам-то что, на корабль погрузят и тю-тю! Месяц-полтора — не срок. А я кукую здесь целую вечность.

Капрал, видимо, служил в одной из двух рот, солдаты которых носили, в отличие от новобранцев, красные мундиры и муштровались не так рьяно. Шарп предположил, что их единственная задача — стеречь новобранцев. Фаулнис и правда был тюрьмой.

— Когда же нас погрузят на корабль?

— Когда уродам наверху понадобится пушечное мясо. Да ты же сам служил, порядки знаешь.

Армейские порядки Шарп знал. Ему и Харперу в учебном лагере приходилось легче, чем прочим. Сержанты их особо не трогали, понимая, что на старого служаку где сядешь, там и слезешь. Да и зачем, ведь рядом был Мариотт, всегда Мариотт. Дурашка искренне считал, что образование ставит его на ступень выше неграмотных товарищей. Всё бы ничего, но он требовал соответствующего с собой обращения, пререкался и потом рыдал по ночам.

Харпер сочувствия к нему не питал:

— Сам виноват.

— Он думает, что слишком умный, чтобы быть разумным. — соглашался с другом Шарп.

Только Шарп наладил с белоручкой некое подобие дружбы, но даже он был не в состоянии вбить в башку Мариотта простые солдатские истины.

— Я сбегу! Ей-богу, сбегу! — оканчивалась первая неделя их пребывания в лагере, и Мариотту доставалось.

— Не глупи! — командирские нотки в голосе Шарпа заставили Мариотта изумлённо поднять брови, — Бежать отсюда некуда!

— Нельзя так обращаться с людьми!

Вечером Шарп пересказал разговор Харперу. Весть о намерении Мариотта дать дёру не произвела на ирландца впечатления:

— А как насчет нас?

— Нас?

— Чёрт с ним, с Мариоттом, нам-то уж сам Бог велел убираться отсюда?

— Ну, мы выяснили, где ублюдки спрятали второй батальон, но понятия не имеем, зачем его спрятали.

Если лагерь создан, чтоб обдирать, как липки, рекрутов, на кой чёрт их тогда тренировать с таким ожесточением?

— Надо делать ноги, пока ещё есть возможность. — упрямился ирландец.

— Дай мне неделю, Патрик. Одну неделю.

Здоровяк поразмыслил и кивнул:

— С условием.

— Каким?

Харпер расплылся в широкой улыбке:

— Когда всё кончится, я вернусь сюда на денёк полковым старшиной. И на часок уединюсь со скотиной Линчем.

— Замётано. — рассмеялся Шарп.

Темнеющее небо пометила галочка стаи диких гусей. Птицы летели на восток, навстречу завтрашнему рассвету.

Шарп дал слово и получил неделю, на то, чтобы докопаться, зачем второй батальон Южно-Эссекского полка укрыли в далёком, забытом, сыром лагере Фаулнис.

Дата добавления: 2015-09-18 | Просмотры: 488 | Нарушение авторских прав