Я начинал все больше проникаться полнейшим медицинским нигилизмом.

Конечно, многое, еще очень многое недостигнуто, но все это лишь вопрос времени, и нам трудно себе дажепредставить, как далеко пойдет наука. Сорок лет назад у хирургов три четверти оперированных умирало от гнойного заражения. Явился Листер, ввел антисептику, она сменилась еще более совершенной асептикой, и хирурги из бессильных рабов гнойного заражения стали его господами.

Чем дальше шло теперь мое знакомство с медициной, тем больше она привлекала меня к себе. Но вместе с тем меня все больше поражало, какой колоссальный круг наук включает в себя ее изучение; это обстоятельство сильно смущало меня. Каждый день приносил с собой такую массу новых, совершенно разнородных, но одинаково необходимых знаний, что голова шла кругом. Эти новые знания приходилось складывать в себе так же механически и утешаться мыслью: "потом, когда. У меня будет больше времени, я все это обдумаю и приведу в порядок". А между тем полученные впечатления постепенно бледнели, поднявшиеся вопросы забывались и утрачивали интерес, усвоение становилось поверхностным и ученическим.

Думать и действовать самостоятельно нам в течение всего нашего курса почти не приходилось. Профессора на наших глазах искусно справлялись с самыми трудными операциями, систематически решали сложные загадки, именуемые больными людьми, а мы, мы слушали и смотрели; все казалось простым, стройным и очевидным. Но если мне случайно попадался больной на стороне, то каждый раз оказывалось что-нибудь, что ставило меня в совершенный тупик. Вначале меня это не огорчало: ведь я еще студент, многого еще не знаю, - узнаю я это впереди. Но время шло, знания мои приумножались; был окончен пятый курс, уж начались выпускные экзамены, а я чувствовал себя по-прежнему беспомощным и неумелым, неспособным ни на какой сколько-нибудь самостоятельный шаг. Что же выйдет из нас?

IV

Выпускные экзамены кончились. Нас пригласили в актовую залу, мы подписали врачебную клятву и получили дипломы. То, что в течение последнего курса я начинал сознавать все яснее, теперь встало предо мною во всей своей наготе: я, обладающий какими-то отрывочными, совершенно неусвоенными и непереваренными знаниями, привыкший только смотреть и слушать, а отнюдь не действовать, не знающий, как подступиться к больному, я - врач, к которому больные станут обращаться за помощью!

Некоторым из моих товарищей посчастливилось попасть в больницы; другие поступили в земство; третьим, в том числе и мне, пристроиться никуда не удалось, и нам осталось одно - попытаться жить частной практикой. Я поселился в небольшом губернском городе средней России. В той местности, где я поселился, поблизости врачей не было; понемногу больные стали обращаться ко мне; вскоре среди местных обывателей у меня образовалась практика, для начинающего врача сравнительно недурная.

(рассказывает о первых ошибках, женщине поставил ложный диагноз)

Необходимо каждого больного, на что бы он ни жаловался, исследовать с головы до ног - это нам не уставали твердить все наши профессора. Правила, подобные указанному, усваиваются лишь одним путем, - когда не теория, а собственный опыт заставит почувствовать и сознать всю их практическую важность. Собственный же опыт был нам в клиниках совершенно недоступен. Характерно также то, что в своем распознавании я остановился на самой редкой из всех болезней, которые можно было предположить.

Я был очень мало знаком с обыкновенными болезнями, - мне прежде всего приходила в голову мысль о виденных мною в клиниках самых тяжелых, редких и "интересных" случаях.

Для меня уж совершенно неведомою областью - это течение болезней и действие на них различных лечебных средств. В течение всего моего студенчества систематически следить за ходом болезни я имел возможность только у тех десяти - пятнадцати больных, при которых состоял куратором, а это все равно, что ничего. (Посоветовал больной лекарство, сначала не помогало, потом улучшение, а затем резкое ухудшение самочувствия) При прощании меня больше не просили приходить. Как это ни было для меня оскорбительно, но в душе я был рад, что отделался от своей пациентки; измучила она меня чрезвычайно.

Впрочем, мало радостей давала мне и вообще моя практика. Я теперь постоянно находился в страшном нервном состоянии. Моя книжная, отвлеченная наука, не проверенная мною в жизни, постоянно обманывала меня, в ее твердые и неподвижные формы никак не могла уложиться живая жизнь. Жизнь больного человека, его душа были мне совершенно неизвестны, мы баричами посещали клиники, проводя у постели больного по десяти - пятнадцати минут; мы с грехом пополам изучали болезни, но о больном человеке не имели даже самого отдаленного представления. Но что уж говорить о таких тонкостях, как психология больного человека. Я не знал и не умел делать того, что знает любая больничная сиделка.

Недалеко от меня жил на покое отказавшийся от практики старик-доктор, Иван Семенович N. Я откровенно рассказывал ему о своих недоумениях и ошибках, советовался обо всем, чего не понимал, даже таскал его к своим пациентам; с чисто отеческою отзывчивостью. Иван Семенович всегда был готов прийти ко мне на помощь и своими знаниями, и опытностью, и всем, чем мог.

Студентам очень много твердят о необходимости индивидуализировать каждый случай, но умение индивидуализировать достигается только опытом. С каждым днем моей практики передо мною все настойчивее вставал вопрос: по какому-то невероятному недоразумению я стал обладателем врачебного диплома, - имею ли я на этом основании право считать себя врачом? И жизнь с каждым разом все убедительнее отвечала мне - нет, не имею! Наконец произошел один случай.

На самом краю города, в убогой лачуге, жила вдова-прачка с тремя детьми. Двое из них умерли от скарлатины в больнице, вскоре после их смерти заболел и последний. У мальчика была скарлатина в очень тяжелой форме. Жизнь мальчика около недели висела на волоске. Наконец температура понемногу опустилась, сыпь побледнела, больной начал приходить в себя. Спустя несколько дней у больного снова появилась лихорадка, а правые подчелюстные железы опухли и стали болезненны. Опухоль с каждым днем увеличивалась. Само по себе это не представляло большой опасности, в худшем случае железы нагноились бы и образовался бы нарыв. Но для меня такое осложнение было крайне неприятно. Если образуется нарыв, то его нужно будет прорезать; разрез придется делать на шее, в которой находится такая масса артерий и вен. Что, если я порежу какой-нибудь крупный сосуд, - сумею ли я справиться с кровотечением? В начальной стадии воспаления желез очень хорошо действуют втирания серой ртутной мази, примененные вовремя, эти втирания нередко обрывают воспаление, не доводя его до нагноения. Я решил втереть моему больному серую мазь. Своими втираниями я разогнал из железы гной по всему телу, и у мальчика начиналось общее гноекровие, от которого спасения нет. Все кончилось... С острым и мучительным любопытством я подошел к трупу. Заходящее солнце освещало восковое исхудалое лицо мальчика; он лежал, наморщив брови, как будто скорбно думая о чем-то, - а я, его убийца, смотрел на него. Мать, плача, упала передо мною на колени и старалась поцеловать мне руку, благодаря меня за мою ласковость и доброту...

Нет! Все бросить, от всего отказаться и ехать в Петербург учиться, хотя бы там пришлось умереть с голоду.

V

Приехав в Петербург, я записался на курсы в Еленинском клиническом

институте: этот институт основан специально для желающих усовершенствоваться

врачей. Но, походив туда некоторое время, я убедился, что курсы эти немного

дадут мне; дело велось там совсем так же, как в университете: мы опять

смотрели, смотрели - и только.

Главное, что нам, начинающим, нужно, - это больницы, в которых бы мы

могли работать под контролем опытных руководителей.

Я стал искать себе места хотя бы за самое ничтожное вознаграждение,

чтоб только можно было быть сытым и не ночевать на улице.

В каждой больнице работают даром десятки врачей, ему не нашлось места.

Я махнул рукою на надежду пристроиться и определился в больницу

"сверхштатным". Нуждаться приходилось сильно.

В это крутое для меня время я испытал и понял

явление, казавшееся мне прежде совершенно непонятным, - как можно

пьянствовать с голоду.

Странно, что меня, полуголодного и вовсе не алкоголика, главным образом

привлекала именно водка, а не закуски.

Ни до этого времени,

ни после, когда я питался как следует, водка совершенно не тянула меня к

себе.

Работать в больнице приходилось много. Я видел, что труд мой

прямо нужен больнице.

За мою работу мне платили не хлебом, а одним

лишь позволением работать.

Кроме своей больницы, я продолжал посещать некоторые курсы в.

Клиническом институте, а также работал и в других больницах. И везде я

воочию убеждался, как мало значения придают в медицинском мире нашему

врачебному диплому.

Кому невыгодно понять

необходимость практической подготовленности врача? Не обществу, конечно, -

но ведь и не самим же врачам, которые все время не устают твердить этому

обществу: "ведь мы учимся на вас, мы приобретаем опытность ценою вашей жизни

и здоровья!.."

VI

Я усердно работал в нашей больнице и

понемногу приобретал опытность.

(Автор вспоминает, как долго ему пришлось учиться делать операцию,через что он прошел, но сейчас, будучи опытным врачом, часто слышит слова благодарности, и это высшая награда смягчает не самые приятные воспоминания, когда он еще учился)

А сколько таких мук, сколько

загубленных жизней лежит на пути каждого врача! "Наши успехи идут через горы

трупов", - с грустью сознается Бильрот в одном частном письме.

(В первый раз делал трахеотомию девочке под руководством врача, через несколько дней она скончалась, так как во время операции он допустил ошибку)

Прав Бильрот, -

"наши успехи идут через горы трупов". Другого пути нет. Нужно учиться,

нечего смущаться неудачами... Но в моих ушах раздавался скрежет погубленной

мною девочки, - и я с отчаянием чувствовал, что я не могу, не могу, что у

меня не поднимется рука на новую операцию.

Один старый врач, заведующий хирургическим отделением N-ской

больницы, рассказывал мне о тех терзаниях, которые ему приходится

переживать, когда он дает оперировать молодому врачу "Нельзя не дать, -

нужно же и им учиться, но как могу я смотреть спокойно, когда он, того и

гляди, заедет ножом черт знает куда?!".

Хирург, который так щепетильно относится к своим

пациентам, не может быть хорошим учителем (не может рискнуть доверить жизнь пациента неопытному врачу).