АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Я начинал все больше проникаться полнейшим медицинским нигилизмом.

Прочитайте:
  1. А все так хорошо начиналось...
  2. Больному делают ультразвуковое исследование задней большеберцовой артерии. Куда должен врач поставить датчик, чтобы исследовать сосуд?
  3. Больше всего просят хидаята те, кто обрел хидаят
  4. Большеглазый зубан — Dentex macrophtalmus
  5. Большехвостый капитанский горбыль -
  6. Большинство домов, стоящих больше 250 000 долларов, имеют библиотеки. Это о чем-то говорит.
  7. В очаге воспаления закономерно, в большей или меньшей мере, повышается осмотическое давление.
  8. В соответствии с государственным стандартом послевузовской профессиональной подготовки специалистов с высшим медицинским образованием по специальности
  9. В соответствии с государственным стандартом послевузовской профессиональной подготовки специалистов с высшим медицинским образованием по специальности
  10. В.большеберцовая

III

На третьем курсе, недели через две после начала занятий, я в первый разбыл на вскрытии. Патолог отыскал пораненное место и, вырезавкусок кишки с ранкою, послал его на тарелке студентам. Студенты с любопытством рассматривали маленькую зловещую ранку, окруженную гнойнымналетом; хирург хмурился и крутил усы. Я с пристальным, злорадным вниманиемследил за ним: вот он суд, где беспощадно раскрываются и казнятся все их грехи и ошибки! Эта женщина пришла к нему за помощью и именно благодаря его помощи лежала теперь перед нами. Дело идет ни больше, ни меньше, как о погубленной человеческой жизни, о чем-то безмерно страшном, где неизбежно должен стать вопрос: смеет ли подобный оператор продолжать заниматься медициной? (женщина умерла по ошибке врача).

Врач-целитель, убивающий больного! Ведь это такое вопиющее противоречие, которое допустить прямо немыслимо.

Рядом с тою парадною медициною, которая лечит и воскрешает и для которой я сюда поступил, передо мною все шире развертывалась другая медицина - немощная, бессильная, ошибающаяся и лживая, берущаяся лечить болезни, которых не может определить, старательно определяющая болезни, которых заведомо не может вылечить.

Мне вспоминалось определение сути медицины, данное Мефистофелем:

"Дух медицины понять нетрудно вы тщательно изучаете и большой и малый

мир, чтобы в конце концов предоставить всему идти, как угодно богу".

 

В лечении болезней меня поражала чрезвычайная шаткость и неопределенность показаний, обилие предлагаемых против каждой болезни средств. Я пришел сюда, чтоб меня научили, как вылечить больного, а мне предлагают "пробовать", да еще без всякого ручательства за успех!

То и дело мне теперь приходилось узнавать вещи, которые все больше колебали во мне уважение и доверие к медицине. Фармакология знакомила нас с целым рядом средств, заведомо совершенно недействительных, и тем не менее рекомендовала нам употреблять их. Положим, нам неясна болезнь пациента, и нужно выждать ее выяснения, или болезнь неизлечима, а симптоматических показании нет; "но ведь вы не можете оставить больного без лекарства", - и вот в этих случаях и следовало назначать "безразличные" средства.

Вся медицина ставится вверх ногами: не зная болезни, больного лечат, чтобы на основании результатов лечения определить, от этой ли болезни следовало его лечить!

Я начинал все больше проникаться полнейшим медицинским нигилизмом.

Разговаривая о медицине с немедиками, я многозначительно улыбался и говорил, что, сознаваясь откровенно, "вся наша медицина" - одно, лишь шарлатанство.

Для врачей не должно быть ничего невозможного - вот точка зрения, с которой судит большинство; с этой же точки зрения судил и я.

Один случай произвел во мне полный переворот. В нашу хирургическую клинику поступила женщина лет под пятьдесят с большою опухолью в левой стороне живота. Куратором к этой больной был назначен я. Что это была за опухоль, из какого органа она исходила? Ни расспрос больной, ни исследование ее не давали на это никаких хоть сколько-нибудь ясных указаний. Я прочел анамнез больной и изложил, что нашел у ней при исследовании.

- Какой же ваш диагноз? - спросил профессор.

- Не знаю, - ответил я, насупившись.

-- Ну, приблизительно?

Я молча пожал плечами.

- Случай, положим действительно, не из легких, - сказал профессор и

приступи сам к расспросу больной. И в конце концов, сопоставив добытые данные, профессор пришел к диагнозу, "рак-мозговик левой почки". Через неделю больная умерла. Профессор патолог извлек из живота умершей опухоль величиною с человеческую голову, тщательно исследовал ее и объявил, что перед нами - рак-мозговик левой почки... Мне трудно передать то чувство восторженной гордости за науку, которое овладело мною, когда я услышал это.

Отношение мое к медицине резко изменилось. Приступая к ее изучению, я ждал от нее всего; увидев, что всего медицина делать не может, я заключил, что она не может делать ничего; теперь я видел, как много все-таки может она, и это "многое" преисполняло меня доверием и уважением к науке, которую я так еще недавно презирал до глубины души.

Конечно, многое, еще очень многое недостигнуто, но все это лишь вопрос времени, и нам трудно себе дажепредставить, как далеко пойдет наука. Сорок лет назад у хирургов три четверти оперированных умирало от гнойного заражения. Явился Листер, ввел антисептику, она сменилась еще более совершенной асептикой, и хирурги из бессильных рабов гнойного заражения стали его господами.

Чем дальше шло теперь мое знакомство с медициной, тем больше она привлекала меня к себе. Но вместе с тем меня все больше поражало, какой колоссальный круг наук включает в себя ее изучение; это обстоятельство сильно смущало меня. Каждый день приносил с собой такую массу новых, совершенно разнородных, но одинаково необходимых знаний, что голова шла кругом. Эти новые знания приходилось складывать в себе так же механически и утешаться мыслью: "потом, когда. У меня будет больше времени, я все это обдумаю и приведу в порядок". А между тем полученные впечатления постепенно бледнели, поднявшиеся вопросы забывались и утрачивали интерес, усвоение становилось поверхностным и ученическим.

Думать и действовать самостоятельно нам в течение всего нашего курса почти не приходилось. Профессора на наших глазах искусно справлялись с самыми трудными операциями, систематически решали сложные загадки, именуемые больными людьми, а мы, мы слушали и смотрели; все казалось простым, стройным и очевидным. Но если мне случайно попадался больной на стороне, то каждый раз оказывалось что-нибудь, что ставило меня в совершенный тупик. Вначале меня это не огорчало: ведь я еще студент, многого еще не знаю, - узнаю я это впереди. Но время шло, знания мои приумножались; был окончен пятый курс, уж начались выпускные экзамены, а я чувствовал себя по-прежнему беспомощным и неумелым, неспособным ни на какой сколько-нибудь самостоятельный шаг. Что же выйдет из нас?

IV

Выпускные экзамены кончились. Нас пригласили в актовую залу, мы подписали врачебную клятву и получили дипломы. То, что в течение последнего курса я начинал сознавать все яснее, теперь встало предо мною во всей своей наготе: я, обладающий какими-то отрывочными, совершенно неусвоенными и непереваренными знаниями, привыкший только смотреть и слушать, а отнюдь не действовать, не знающий, как подступиться к больному, я - врач, к которому больные станут обращаться за помощью!

Некоторым из моих товарищей посчастливилось попасть в больницы; другие поступили в земство; третьим, в том числе и мне, пристроиться никуда не удалось, и нам осталось одно - попытаться жить частной практикой. Я поселился в небольшом губернском городе средней России. В той местности, где я поселился, поблизости врачей не было; понемногу больные стали обращаться ко мне; вскоре среди местных обывателей у меня образовалась практика, для начинающего врача сравнительно недурная.

(рассказывает о первых ошибках, женщине поставил ложный диагноз)

Необходимо каждого больного, на что бы он ни жаловался, исследовать с головы до ног - это нам не уставали твердить все наши профессора. Правила, подобные указанному, усваиваются лишь одним путем, - когда не теория, а собственный опыт заставит почувствовать и сознать всю их практическую важность. Собственный же опыт был нам в клиниках совершенно недоступен. Характерно также то, что в своем распознавании я остановился на самой редкой из всех болезней, которые можно было предположить.

Я был очень мало знаком с обыкновенными болезнями, - мне прежде всего приходила в голову мысль о виденных мною в клиниках самых тяжелых, редких и "интересных" случаях.

Для меня уж совершенно неведомою областью - это течение болезней и действие на них различных лечебных средств. В течение всего моего студенчества систематически следить за ходом болезни я имел возможность только у тех десяти - пятнадцати больных, при которых состоял куратором, а это все равно, что ничего. (Посоветовал больной лекарство, сначала не помогало, потом улучшение, а затем резкое ухудшение самочувствия) При прощании меня больше не просили приходить. Как это ни было для меня оскорбительно, но в душе я был рад, что отделался от своей пациентки; измучила она меня чрезвычайно.

Впрочем, мало радостей давала мне и вообще моя практика. Я теперь постоянно находился в страшном нервном состоянии. Моя книжная, отвлеченная наука, не проверенная мною в жизни, постоянно обманывала меня, в ее твердые и неподвижные формы никак не могла уложиться живая жизнь. Жизнь больного человека, его душа были мне совершенно неизвестны, мы баричами посещали клиники, проводя у постели больного по десяти - пятнадцати минут; мы с грехом пополам изучали болезни, но о больном человеке не имели даже самого отдаленного представления. Но что уж говорить о таких тонкостях, как психология больного человека. Я не знал и не умел делать того, что знает любая больничная сиделка.

Недалеко от меня жил на покое отказавшийся от практики старик-доктор, Иван Семенович N. Я откровенно рассказывал ему о своих недоумениях и ошибках, советовался обо всем, чего не понимал, даже таскал его к своим пациентам; с чисто отеческою отзывчивостью. Иван Семенович всегда был готов прийти ко мне на помощь и своими знаниями, и опытностью, и всем, чем мог.

Студентам очень много твердят о необходимости индивидуализировать каждый случай, но умение индивидуализировать достигается только опытом. С каждым днем моей практики передо мною все настойчивее вставал вопрос: по какому-то невероятному недоразумению я стал обладателем врачебного диплома, - имею ли я на этом основании право считать себя врачом? И жизнь с каждым разом все убедительнее отвечала мне - нет, не имею! Наконец произошел один случай.

На самом краю города, в убогой лачуге, жила вдова-прачка с тремя детьми. Двое из них умерли от скарлатины в больнице, вскоре после их смерти заболел и последний. У мальчика была скарлатина в очень тяжелой форме. Жизнь мальчика около недели висела на волоске. Наконец температура понемногу опустилась, сыпь побледнела, больной начал приходить в себя. Спустя несколько дней у больного снова появилась лихорадка, а правые подчелюстные железы опухли и стали болезненны. Опухоль с каждым днем увеличивалась. Само по себе это не представляло большой опасности, в худшем случае железы нагноились бы и образовался бы нарыв. Но для меня такое осложнение было крайне неприятно. Если образуется нарыв, то его нужно будет прорезать; разрез придется делать на шее, в которой находится такая масса артерий и вен. Что, если я порежу какой-нибудь крупный сосуд, - сумею ли я справиться с кровотечением? В начальной стадии воспаления желез очень хорошо действуют втирания серой ртутной мази, примененные вовремя, эти втирания нередко обрывают воспаление, не доводя его до нагноения. Я решил втереть моему больному серую мазь. Своими втираниями я разогнал из железы гной по всему телу, и у мальчика начиналось общее гноекровие, от которого спасения нет. Все кончилось... С острым и мучительным любопытством я подошел к трупу. Заходящее солнце освещало восковое исхудалое лицо мальчика; он лежал, наморщив брови, как будто скорбно думая о чем-то, - а я, его убийца, смотрел на него. Мать, плача, упала передо мною на колени и старалась поцеловать мне руку, благодаря меня за мою ласковость и доброту...

Нет! Все бросить, от всего отказаться и ехать в Петербург учиться, хотя бы там пришлось умереть с голоду.

V

Приехав в Петербург, я записался на курсы в Еленинском клиническом

институте: этот институт основан специально для желающих усовершенствоваться

врачей. Но, походив туда некоторое время, я убедился, что курсы эти немного

дадут мне; дело велось там совсем так же, как в университете: мы опять

смотрели, смотрели - и только.

Главное, что нам, начинающим, нужно, - это больницы, в которых бы мы

могли работать под контролем опытных руководителей.

Я стал искать себе места хотя бы за самое ничтожное вознаграждение,

чтоб только можно было быть сытым и не ночевать на улице.

В каждой больнице работают даром десятки врачей, ему не нашлось места.

Я махнул рукою на надежду пристроиться и определился в больницу

"сверхштатным". Нуждаться приходилось сильно.

В это крутое для меня время я испытал и понял

явление, казавшееся мне прежде совершенно непонятным, - как можно

пьянствовать с голоду.

Странно, что меня, полуголодного и вовсе не алкоголика, главным образом

привлекала именно водка, а не закуски.

Ни до этого времени,

ни после, когда я питался как следует, водка совершенно не тянула меня к

себе.

Работать в больнице приходилось много. Я видел, что труд мой

прямо нужен больнице.

За мою работу мне платили не хлебом, а одним

лишь позволением работать.

Кроме своей больницы, я продолжал посещать некоторые курсы в.

Клиническом институте, а также работал и в других больницах. И везде я

воочию убеждался, как мало значения придают в медицинском мире нашему

врачебному диплому.

 

Кому невыгодно понять

необходимость практической подготовленности врача? Не обществу, конечно, -

но ведь и не самим же врачам, которые все время не устают твердить этому

обществу: "ведь мы учимся на вас, мы приобретаем опытность ценою вашей жизни

и здоровья!.."

VI

Я усердно работал в нашей больнице и

понемногу приобретал опытность.

 

(Автор вспоминает, как долго ему пришлось учиться делать операцию,через что он прошел, но сейчас, будучи опытным врачом, часто слышит слова благодарности, и это высшая награда смягчает не самые приятные воспоминания, когда он еще учился)

А сколько таких мук, сколько

загубленных жизней лежит на пути каждого врача! "Наши успехи идут через горы

трупов", - с грустью сознается Бильрот в одном частном письме.

 

(В первый раз делал трахеотомию девочке под руководством врача, через несколько дней она скончалась, так как во время операции он допустил ошибку)

 

Прав Бильрот, -

"наши успехи идут через горы трупов". Другого пути нет. Нужно учиться,

нечего смущаться неудачами... Но в моих ушах раздавался скрежет погубленной

мною девочки, - и я с отчаянием чувствовал, что я не могу, не могу, что у

меня не поднимется рука на новую операцию.

Один старый врач, заведующий хирургическим отделением N-ской

больницы, рассказывал мне о тех терзаниях, которые ему приходится

переживать, когда он дает оперировать молодому врачу "Нельзя не дать, -

нужно же и им учиться, но как могу я смотреть спокойно, когда он, того и

гляди, заедет ножом черт знает куда?!".

Хирург, который так щепетильно относится к своим

пациентам, не может быть хорошим учителем (не может рискнуть доверить жизнь пациента неопытному врачу).

Не имея


Дата добавления: 2015-11-02 | Просмотры: 360 | Нарушение авторских прав







При использовании материала ссылка на сайт medlec.org обязательна! (0.01 сек.)