АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

КОРРЕКЦИЯ ХАРАКТЕРА В ПЕРИОДЕ РАННЕЙ ВЗРОСЛОСТИ

Если проблема молодого человека или девушки настолько серьезна, что заставляет его изолироваться от человеческого общества, то Эриксон предпринимает попытку коррекции его характера. Общий подход остается тем же самым, что и при краткосрочной терапии, но вмешательство будет более глубинным. Если Эриксон проводит психотерапию с пациентом в течение многих месяцев или лет, он, как правило, не встречается с ним регулярно, каждый день или один раз в неделю. Он может встречаться с пациентом регулярно некоторое время, затем сделать перерыв и возобновить встречи. Эриксону нравилось инициировать изменения, которые могли продолжаться без его прямого участия. В подобных случаях длительность лечения могла достигать нескольких лет, но количество психотерапевтических сеансов в целом было гораздо меньше, нежели при других типах длительной психотерапии.

Если молодой человек или девушка изолируются от общества, то этому может быть множество причин. В первом приводимом нами случае молодая женщина изолировалась от общества потому, что она считала себя физически дефектной. Озабоченность своей внешностью типична для юности и ранней взрослости, но такой интенсивности, как в данном случае, она достигает редко. Обычно на этой стадии своего развития молодые люди сравнивают себя с культуральным идеалом и приходят к выводу, что того-то и того-то им не хватает. Обычно эта озабоченность исчезает по мере того, как они преуспевают в периоде ухаживания. Девушки начинают считать себя привлекательными тогда, когда мальчики считают их привлекательными. Однако, иногда у девушек развивается настолько повышенная озабоченность своим каким-то физическим недостатком, реальным или мнимым, что они начинают избегать тех социальных ситуаций, которые могли бы помочь им преодолеть эту озабоченность. Иногда это бывает действительно реальный физический дефект, в других случаях это какой-то минимальный недостаток, но крайне важный для самой девушки. Тут может начаться движение по порочному кругу, когда девушка все больше и больше изолирует себя от других людей, и чем сильнее изоляция, тем в большей степени ее занимает собственный дефект, потому что количество интересов у нее уменьшается и, таким образом, она становится еще более изолированной. Поддержка и ободрение со стороны родителей не меняет результата, т.к. девушка принимает их попытки за благотворительность. Иногда подобный симптом развивается у девушки как реакция на семейную проблему, например, она может отрицать свою физическую привлекательность, чтобы не потерять контакт с матерью, которая видит в ней соперницу. Бывает также, что взрослеющая девушка попадает в центр конфликта между отцом и матерью, когда мать смотрит на нее как на соперницу, или же отец использует ее против жены. Бывает также, что такая повышенная озабоченность реальным или мнимым физическим недостатком возникает как бы на пустом месте, и никакие логические аргументы не могут разубедить девушку в том, что она слишком непривлекательна, чтобы общаться с людьми.

Милтон Эриксон имел не только огромный опыт работы с подростками и юношами как с пациентами. У него самого было восемь детей, и однажды его жена отметила, что в течение 30 лет у них в доме всегда был юноша или девушка. Эриксон воспринимает и анализирует проблемы молодых людей, прекрасно зная об их уязвимых точках.

Семнадцатилетняя девушка, которая должна была поступить в колледж, отказалась выходить из дома. Она ушла от мира потому, что ее грудь совершенно не развивалась, в остальных отношениях она была совершенно нормальна. Она получала интенсивное медикаментозное лечение, включая экспериментальную эндокринологическую терапию, но это не привело ни к какому результату. Ее эмоциональное состояние продолжало ухудшаться и, наконец, встал вопрос о том, чтобы поместить ее в психиатрическую лечебницу. Эриксон пришел к ней домой и обнаружил ее спрятавшейся под диваном. Когда он нашел ее, она спряталась за пианино. И только тогда, когда она узнала, что ее больше не будут лечить, она согласилась поговорить с Эриксоном. Он начал работать с ней и обнаружил, что она является хорошим гипнотическим субъектом. Он рассказывал:

На первом сеансе я говорил с ней о ее личностных достоинствах в состоянии транса и в бодрствующем состоянии. Я обнаружил в ней проказливость, хорошее чувство юмора, склонность к актерству, и все это я использовал в моей комбинации. Я напомнил ей старую песню о скелете, где каждая косточка прикреплена к другой косточке. Когда она заинтересовалась, я предложил ей аналогию с эндокринной системой, утверждая, что точно так же, как кости стопы прикреплены к кости лодыжки, "адреналиновая кость" прикреплена к "тиреоидной кости", причем каждая из них поддерживает и помогает другой.

Затем я внушил ей, чтобы она почувствовала жару, затем холод, затем жар исключительно в лице, затем чувство усталости и, наконец, ощущение покоя и отдыха. Она прекрасно выполнила все эти внушения, а затем я внушил ей невыносимый зуд в ногах. Затем я сказал ей, чтобы она отослала этот зуд прочь, но не вниз. Она должна была отослать этот зуд в "бесплодную пустыню" своей груди -- вот какая цель прибытия должна быть у невыносимого зуда, однако дальнейшее наказание будет заключаться в том, что этот зуд будет постоянно присутствовать, и это будет ощущение ни противное, ни приятное, но заметное, хотя и неопределенное, и оно постоянно будет заставлять ее осознавать ту область своего тела, где должны находиться груди. Эта серия внушений была направлена на достижение сразу нескольких целей: нужно было озадачить и заинтриговать ее, учесть ее амбивалентность, простимулировать ее чувство юмора, удовлетворить ее потребность в аутоагрессии и в презрении к себе и сделать все это так, чтобы не ухудшить ее эмоционального состояния. Все это было сделано настолько косвенно, что ей не оставалось ничего более, как принять эти внушения и выполнить их.

Затем я внушил ей, что на каждом сеансе она будет визуализировать себя в самых неловких и смущающих ситуациях, которые она только может вообразить. Эти ситуации, хотя и будут разными, но будут всегда связаны с ее грудями. И каждый раз она будет испытывать страшное смущение, ощущая его сначала в лице, а затем с чувством облегчения она почувствует, что тяжесть смущения медленно спускается вниз и останавливается в области грудей. Дальнейшие постгипнотические внушения заключались в том, что каждый раз, когда она будет оставаться одна, она будет использовать эту возможность, чтобы подумать о психотерапевтических сеансах, и тогда у нее будет возникать сильное чувство смущения, и оно немедленно будет собираться в области грудей, что будет еще больше смущать ее, но смущать все-таки приятно.

Цель этих внушений была очень простой. Это была попытка конструктивным и приятным образом переместить в область грудей такие деструктивные соматические реакции, как "ужасные болезненные узлы в желудке, которые я начинаю ощущать при малейшем волнении."

Последний набор гипнотических внушений касался того, чтобы в колледже она все время чувствовала себя хорошо. С помощью подобных внушений удалось легко обойти все дискуссии на тему ее нежелания посещать колледж.

Я объяснил ей также, что в колледже она не только сможет успешно учиться, но и развлекаться, мистифицируя своих товарищей по учебе тем, что она будет носить обтягивающие свитера, используя при этом накладные груди разных размеров, причем иногда одна грудь может быть больше, чем другая. Она также должна была носить накладные груди разных размеров в своей сумке на случай, если ей придет в голову в течение дня поменять свой внешний вид, или же на другой случай, если кто-то из ее ухажеров окажется слишком смелым, чтобы он имел некоторый выбор. И, таким образом, ее проказы не привели бы к осложнениям.

Впервые я увидел эту девушку в середине августа и после этого мы встречались еженедельно. Первые несколько сеансов я использовал для того, чтобы повторить и усилить ранее данные инструкции, обеспечить их понимание и укрепить желание пациентки сотрудничать со мной. После этого три или четыре сеанса, согласно моему разрешению, она провела самостоятельно. Примерно на час она запиралась в своей комнате и, в соответствии с постгипнотическими инструкциями, переходила в состояние транса средней глубины. В этом состоянии она систематически и подробно анализировала все полученные ранее внушения и беседы, а также все то, что могло прийти ей в голову в течение этого часа. Я совершенно не стремился ясней определить "все то", и она тоже не хотела давать мне никакой информации по этому поводу, сказав лишь, что она думала при этом и на другие темы. Затем я возобновил наши встречи, на которых она иногда спрашивала меня о чем-либо, иногда я погружал ее в транс, почти всегда давая ей инструкции относительно того, "чтобы все продолжалось". Иногда она с откровенным весельем описывала реакции своих друзей на ее накладную грудь. Она поступила в колледж в сентябре, хорошо адаптировалась там, по некоторым предметам получила первые награды, и преуспела в занятиях сверх программы. В течение последних двух месяцев наши встречи напоминали короткие светские беседы. Но в мае она пришла ко мне в свитере и, сильно смущаясь, сказала:"Я больше не ношу накладную грудь. У меня выросла своя. Она несколько больше среднего размера. А сейчас сделайте, пожалуйста, так, чтобы грудь перестала расти. Я совершенно удовлетворена."

Я направил ее на полное медицинское обследование, а присланные мне результаты говорили мне о том, что она совершенно здорова во всех отношениях. В колледже она успевала прекрасно, и вся ее последующая жизнь была совершенно удовлетворительна.

Я не знаю, была ли гипнотерапия причиной роста груди у этой девочки. Вполне возможно, что тут имела место задержка процесса развития. Рост груди мог быть результатом медикаментозной терапии и благоприятно изменившегося эмоционального состояния. Во всяком случае, она поступила в колледж и начала наслаждаться жизнью вместо того, чтобы целыми днями сидеть в своей комнате.

Одной из характерных черт Эриксона была готовность к проявлению гибкости в плане любого аспекта психотерапии. Он мог встречаться с пациентом у себя в кабинете, у него дома или же на работе. Сеансы психотерапии могли длиться от нескольких минут до нескольких часов. Он мог использовать гипноз, а мог и не использовать. Иногда он вовлекал в психотерапию всю семью, а иногда -- нет. В приведенном же случае мы видим, что сеансы Эриксоновской психотерапии могли принимать форму светских визитов.

У другой пациентки Эриксона были гораздо более серьезные проблемы. Это была молодая женщина 21 года, однажды она позвонила ему и попросила помощи, добавляя, что он, конечно же, не захочет видеть ее. Войдя в кабинет, на сказала:"Я вам говорю, что сейчас я уйду навсегда. Мой отец умер, мать тоже, и сестра умерла, да и мне остается тоже только умереть." Эриксон повел себя следующим образом:

Я посадил девушку и, быстро проанализировав ситуацию, осознал, что единственно возможное общение с этой девушкой лежит через крайнюю невежливость до грубости. Я должен был использовать грубость для того, чтобы убедить ее в моей искренности. Любое доброе отношение к себе она могла неправильно понять и вежливому обращению с собой просто не поверить. Я должен был во что бы то ни стало убедить ее в том, что я понимаю и осознаю ее проблему, а также в том, что я совершенно не боюсь говорить с ней открыто, свободно, объективно и правдиво.

Я быстро собрал анализ и затем задал два важных вопроса:"Какой у тебя рост и сколько ты весишь?" В отчаяньи она ответила:"Мой рост 147 см, а мой вес где-то 112-117 кг. Я просто толстая, жирная неряха. Никто и не посмотрит на меня, разве что с отвращением."

Таким своим высказыванием она открыла мне путь, и я сказал:"Ты не сказала мне всей правды. Я скажу тебе ее, чтобы ты знала правду о себе и знала также, что я ее знаю. Ты поверишь, действительно поверишь в то, что я скажу. Ты НЕ толстая, жирная, отвратительная неряха. Ты самая жирная, самая уродливая и ужасная до отвращения бадья жира, и смотреть на тебя поэтому совершенно невозможно. Ты окончила среднюю школу. Кое-что из жизни ты знаешь. Вот ты здесь сидишь, и рост у тебя 147 см, и весишь ты 112-117 кг. У тебя самое уродливое лицо из всех тех, которые мне когда-либо случалось видеть. Твой нос кто-то расплющил прямо на лице. Зубы у тебя кривые. Верхняя челюсть у тебя меньше нижней. Лицо безобразно расплылось. Лоб уродливо низкий. Волосы у тебя даже не причесаны. А платье, которое ты носишь, -- оборки, бесконечные оборки, миллионы оборок. У тебя нет никакого вкуса, даже в выборе одежды. Ступни почему-то выпирают из ботинок. Если сказать просто -- ты отвратительнейшая грязнуля. Но ты нуждаешься в помощи, и я готов тебе эту помощь оказать. Я вижу, ты понимаешь теперь, что я не остановлюсь перед тем, чтобы сказать тебе правду. Перед тем, как узнать о многом, что нужно тебе для того, чтобы помочь тебе, ты должна узнать правду о себе. Но я не считаю, что ты сможешь ее вынести. Почему ты пришла ко мне?"

Она ответила:"Я думала, что, может быть, вы меня загипнотизируете, чтобы я похудела." Я сказал:"Может быть, ты научишься входить в гипнотический транс. Ты была достаточно умна, чтобы окончить среднюю школу и, может, окажешься достаточно умна для того, чтобы научиться входить в транс. Я бы хотел загипнотизировать тебя. Для меня это возможность сказать тебе еще более неприятные вещи. Я думаю, что, находясь в бодрствующем состоянии, ты этого просто не вынесла бы. Но в состоянии транса ты сможешь меня выслушать. Ты можешь меня понять. Ты можешь что-то сделать. Но не многое, конечно, поскольку ты находишься в очень невыгодном положении. И я хочу, чтобы ты вошла в транс. Я хочу, чтобы ты делала все, что я буду тебе говорить, потому что то, как ты набиваешь в себя еду, делая себя похожей на переполненное мусорное ведро, делает очевидной твою потребность научиться тому, что поможет тебе не оскорблять более человеческие взгляды. А теперь, когда ты знаешь, что я могу сказать тебе правду, просто закрой глаза и входи в глубокий транс. При этом не пытайся отлынивать, как ты не отлыниваешь, когда делаешь из себя отвратительнейшее существо. Входи в совершенно глубокий гипнотический транс. Ты ни о чем не будешь думать, ничего не будешь видеть, ничего не будешь чувствовать, ничего не будешь делать, ничего не будешь слышать, кроме моего голоса. Ты поймешь все то, что я скажу, и будешь рада, что я говорю с тобой. Ты услышишь многие правдивые вещи, которые я хочу тебе сказать. В бодрствующем состоянии ты не смогла бы их выслушать. Так что спи глубоко, глубоким гипнотическим сном. Ты ничего не слышишь, кроме моего голоса, и ничего не видишь, ни о чем не думаешь, кроме того, о чем я скажу тебе думать. Ничего не делай, кроме того, что я велю тебе делать. Будь просто беспомощным автоматом. Делаешь ли ты сейчас то, что я тебе говорю? Кивни головой и точно выполняй все мои инструкции, потому что ты знаешь, что я говорю тебе правду. Первое, что я хочу сделать, это заставить тебя скорее рассказать мне о себе. Ты можешь говорить, хотя ты уже находишься в глубоком трансе. Отвечай на каждый вопрос просто, но информативно. Что ты можешь сказать о своем отце?"

Она ответила:"Он ненавидел меня. Он был пьяницей. Мы жили на пособие. Он избивал меня. Это все, что я помню о своем отце. Пьяный, избивающий меня, ненавидящий меня." "А твоя мать?" "Она была точно такая же, но она умерла первой. Она ненавидела меня еще сильнее, чем отец. Она относилась ко мне еще хуже, чем отец. Они послали меня в среднюю школу только потому, что я ненавидела среднюю школу. Все, что я могла там, делать, это учиться. Они заставили меня жить в гараже вместе с моей сестрой. Она родилась дефективной. Она была очень низкая и жирная. Мочевой пузырь был у нее снаружи тела. Она всегда болела. У нее была почечная болезнь. Мы любили друг друга. Нам больше некого было любить. Когда она умерла от почечной болезни, они сказали:"Хорошо." Они даже не позволили мне пойти на похороны. Они без меня похоронили единственное существо, которое я любила. В школе я была новичком. На следующий год моя мать упилась до смерти. Отец женился на женщине, которая была еще хуже, чем моя мать. Она даже не разрешала мне заходить в дом. Она приносила в гараж помои и заставляла меня есть их. Она желала мне обожраться до смерти. Скатертью дорога, говорила она. Она была пьяница, как и моя мать. Социальный работник не любила меня тоже, но она послала меня на медицинское обследование. Врачам не нравилось прикасаться ко мне. Сейчас и моя мачеха, и моя сестра, обе они умерли. Мне сказали, что я должна найти работу. Я нашла работу и стала чистить полы. Мужчины там насмехались надо мной. Они предлагали деньги тому, кто переспит со мной, но никто не хотел. Я просто ни на что не гожусь. Но я хотела бы жить, у меня есть место, где жить, это старая лачуга. Я не зарабатываю много и ем кашу и картошку. Я думаю, что вы можете меня загипнотизировать и сделать что-то для меня. Но я догадываюсь, что это бесполезно."

Постаравшись сделать это как можно более резко и безапелляционно, я сказал:"Ты знаешь, что такое библиотека? Я хочу, чтобы ты пошла в библиотеку и взяла там книги по антропологии. Я хочу, чтобы ты посмотрела на изображение всех тех уродливейших женщин, на которых мужчины женятся. В книгах ты найдешь эти изображения. Примитивные дикари женятся на женщинах, которые выглядят гораздо хуже тебя. Просматривай книгу за книгой с любопытством. Затем прочти книги о том, как мужчины и женщины уродуют себя, например, татуировкой, чтобы выглядеть еще более ужасно. Все свое свободное время проводи в библиотеке. Делай все как следует и приходи ко мне через две недели."

Закончив этим постгипнотическим внушением сеанс, я пробудил ее, и она ушла также раболепно, как и пришла. Через две недели она вернулась. Я сказал ей, чтобы она, не тратя время зря, входила в транс, глубокий транс, и немедленно. Затем я спросил, нашла она какие-то картинки, на которые ей было неприятно смотреть. Она рассказала о женщинах племени готтентотов, о женщинах с утиными клювами и шеями, как у жирафа, а также о келлоидных рубцах, которыми украшают себя мужчины некоторых африканских племен.

Затем я дал ей задание пойти в самый оживленный квартал города в бодрствующем состоянии и тщательно осмотреть лица и фигуры тех женщин, на которых женятся мужчины. Она должна была это сделать в течение недели. В течение недели она должна была рассматривать лица и фигуры мужчин и делать это с интересом.

Она точно явилась на следующую встречу, вошла в транс и, удивившись очень непосредственно, сказала, что она действительно видела женщин, таких же уродливых, как она сама, но имеющих мужа и носящих обручальные кольца. Она видела мужчин и женщин, которые, по всей видимости, были мужьями и женами, но были они при этом тучными и неловкими. Я ответил ей, что она начала кое-что понимать.

Затем она должна была пойти в библиотеку и прочесть все книги по истории косметологии, чтобы понять, что для человеческого глаза является красивым. Она тщательно выполнила задание и на следующий раз вошла в кабинет без страха и раболепия, но все еще в платье с оборками. Тогда я сказал ей вернутся в библиотеку и прочитать книги о старинных обычаях, одежде и т.п., для того, чтобы найти там изображение какой-либо такой детали одежды, которая была бы изобретена не менее 500 лет назад, но до сих пор сохраняла бы очарование. Энн возвратилась, вошла в транс сразу же после того, как переступила порог кабинета, села и с жаром начала рассказывать о том, что она увидела в книгах.

Затем я сказал ей, что следующее задание будет очень трудным. В течении двух недель она должна была посещать магазины женской одежды, один за другим, по-прежнему одеваясь в свои платья с оборками. Она должна была опрашивать продавцов о том, что ей следует носить и спрашивать так честно и непосредственно, чтобы они ответили ей. Она рассказала, что пожилые женщины обращались к ней "дорогуша", объясняли ей, почему она должна не носить платья с миллионами оборок. Они рассказали ей, почему она не должна носить платья, которые ей не шли, которые ее делали более толстой. Следующее задание состояло в том, чтобы провести две недели в навязчивых поисках ответов на такие вопросы: "Почему я должна так много весить, ведь я родилась весом менее десяти килограмм? Почему я должна наращивать на себя слои жира?" Как она сказала, из этого задания она ничего для себя не извлекла.

В состоянии транса ей было дано следующее задание. После того, как она не открыла никакой причины для того, чтобы весить столько, сколько она весила, она должна была представить себе, как бы она выглядела, если бы весила всего, примерно, 68 кг и была бы правильно одета. Она должна была проснуться ночью с этой мыслью в голове, а потом снова крепко заснуть. На последующих нескольких сеансах она анализировала все задания, вспоминая одно задание за другим, чтобы увидеть, какое из них было особенно полезным.

Энн приходила ко мне один раз в две недели. Через шесть месяцев она пришла ко мне и с огромным интересом к предмету объяснила мне, что она не может найти никакой разумной разумной причины тому, что она весит так много или тому, что она должна одеваться так уродливо. Она прочитала достаточно книг по косметологии, по парикмахерскому делу, макияжу, пластической хирургии и ортодонтии. И она жалобно попросила меня проверить, сможет ли она сделать что-либо для себя.

Через год Энн весила уже 68 кг. Одевалась она с удивительным вкусом и выполняла более квалифицированную работу. Она записалась в университет. Заканчивая университет, она весила уже 63 кг и была обручена. ей переставили два зуба, которые выходили за общую зубную линию, и ее улыбка стала действительно привлекательной. Она получила работу художника по оформлению каталогов газет. Энн привела ко мне своего жениха. Она зашла в кабинет первой и сказала:"Он такой дурак!

Он считает, что я хорошенькая. Но я не собираюсь разочаровывать его. У него слепит в глазах, когда он на меня смотрит. Но вы и я, мы-то знаем правду. Мне очень трудно удерживать вес меньше 68 кг и я боюсь, что снова начну поправляться, но я точно знаю, что он любит меня и такую."

К настоящему времени они женаты уже 15 лет, у них трое красивых детей. Энн свободно вспоминает о психотерапии, поскольку помнит все, что я ей говорил. Несколько раз она повторяла:"Вы были так правы, так искренни, когда говорили мне все эти ужасные вещи. Я знала тогда, что вы говорили мне правду. Но если бы вы меня не загипнотизировали, я бы не сделала ничего того, что вы заставляли меня делать."

Наиболее интересным в этом случае является то, каким образом Эриксон организовал ситуацию так, что девушка сама попросила разрешения сделать себя более привлекательной. Она не только не сопротивлялась изменениям, но и жалобно просила о них. Но к тому моменту она была уже достаточно осведомлена о предмете и замотивирована к изменениям. Эриксон, как это он делал довольно часто, использовал здесь и ресурсы социума -- публичную библиотеку. Вместо того, чтобы дать девушке понять в беседе, почему она страдала от излишнего веса, что предполагалось при традиционном подходе, он потребовал, чтобы две недели она интенсивно до навязчивости думала о том, почему она такая толстая. И только после того, как она не нашла никаких причин, обуславливающих ее повышенный вес, стало целесообразным разрешить ей потерять вес.

А вот еще яркий пример долгосрочной психотерапии, которую Эриксон проводил с молодым человеком, который работал сезонным рабочим и имел гомосексуальные склонности. Через несколько лет он превратился в выпускника колледжа с предпочтением женщин в половом отношении. Этот случай мы изложим более детально, поскольку он иллюстрирует многие аспекты эриксоновских терапевтических процедур, которые в предыдущих случаях были лишь кратко упомянуты. Эриксон рассказывает:

Позвонив мне, Гарольд, в сущности, не просил о встрече, а слабым и прерывающимся голосом пытался выяснить вопрос, смогу ли я потратить на него несколько минут моего ценного времени. Явился он в кабинет в совершенно ужасном виде. Он был немыт и небрит. Волосы, которые он, несомненно, стриг себе сам, были слишком длинными, нечесаными и свалявшимися. Одежда была грязной, ботинки рваными, а оторванная подошва была привязана бечевкой. Он стоял передо мной ступнями внутрь и ломал руки. Лицо его искажала гримаса. Вд руг он резко сунул руку в карман и вытащил оттуда пучок смятых долларовых бумажек. Он высыпал их на стол и сказал:"Мистер, это все, что у меня есть. Вчера вечером я не все отдал сестре, как она этого хотела. Я заплачу вам еще больше, как только получу еще денег."

Я смотрел на него молча, и он сказал:"Мистер, я не очень-то ловок и хорош. Я даже не ожидаю, что я буду лучше, но я не совсем плохой.

Я всего лишь проклятый глупый кретин, но я никогда не делал ничего плохого. Я усердно работаю. Посмотрите на мои руки и вы увидите, что я говорю правду. Я работаю потому, что если я прекращу делать это и сяду, то начну плакать, чувствовать себя несчастным и намереваться убить себя, а это неправильно. Поэтому я ни на минуту не прекращаю работать, но я не могу спать и есть, и знаете, мистер, я не могу этого больше выносить." И он начал плакать.

Когда он сделал паузу, для того, чтобы вдохнуть, я спросил:"И чего же вы хотите от меня?"

Сквозь рыдания он ответил:"Мистер, я просто кретин, глупый кретин.

Я умею работать. Я ничего не хочу, хочу только быть счастливым, вместо того, чтобы быть испуганным до смерти, и рыдающим, и желающим убить себя. Такой доктор, как вы, был у нас в армии, и если парням случалось помешаться, он их вылечивал. Мистер, помогите мне, пожалуйста. Я буду работать еще больше, чтобы вам заплатить, мистер, помогите мне. "

Он повернулся и пошел к двери кабинета, опустив плечи и волоча ноги. Подождав, пока он возьмется за ручку, я сказал:" Послушай, послушай меня. Ты всего лишь глупый кретин. Ты умеешь работать и ты хочешь помощи. Ты нечего не знаешь о том, как лечить. Это знаю я. Садись в это кресло и дай мне возможность работать."

Я тщательно сформулировал эту инструкцию в соответствии с его настроением и типом речи, для того, чтобы остановить и зафиксировать его внимание. Когда он, озадаченный, сел, он уже, в сущности, находился в легком трансе. Я продолжал:"И вот, когда вы сидите здесь, в этом кресле, я хочу, чтобы вы меня слушали. Я буду задавать вопросы. Вы будете отвечать и, черт побери, делать это не более и не менее подробно, чем это нужно. Это все, что вы должны будете делать и ничего больше."

Отвечая на вопросы, Гарольд смог рассказать мне свою историю. Ему было 23 года, он был восьмым ребенком в семье, в которой было еще 12 детей: 7 сестер и 5 братьев. Его родители были неграмотными иммигрантами и жили они в крайней бедности. Поскольку одежды не хватало на всех, Гарольд часто пропускал школу. Он ушел из средней школы, прозанимавшись там два года и имея неудовлетворительные оценки, чтобы помогать младшим братьям и сестрам. В 17 лет он пошел в армию, где провел 2 года как новобранец. После службы он стал жить со своей 20-ти летней сестрой и ее мужем в Аризоне. Там они все стали алкоголиками. Он работал разнорабочим, и почти все свои деньги отдавал сестре. Контактов с другими членами семьи он не поддерживал. Он попытался записаться в вечернюю школу, но у него ничего не получилось. В жизни он был обеспечен самыми минимальными удобствами, он снимал паршивую однокомнатную лачугу и ел тушеные овощи с дешевым мясом, приготовленные на плитке, тайным образом включаемой в розетку соседней лачуги. Мылся он в ирригационных каналах и не очень часто. В холодную погоду он спал в одежде, поскольку укрываться было нечем. Он смог рассказать также о своем отвращении к женщинам и, кроме того, что никакая женщина не будет иметь дело с таким дураком, как он. Он был пьяницей и считал, что никакие усилия не смогут отвратить его от алкоголя. В сексуальные отношения с "неопытными юнцами" он вступал достаточно редко.

Подход Эриксона к этому пациенту очень типичен для него. На этом материале мы сможем проанализировать различные аспекты эриксоновской терапии. Но надо помнить о том, что любое краткое изложение, в особенности, краткое изложение такого невероятно сложного подхода к лечению, где каждое терапевтическое действие нерасторжимо связано с последующим действием, выбор определенных аспектов с необходимостью упрощает все дело.

Когда Гарольд вошел в кабинет, Эриксон почти сразу же решил, что он будет его пациентом. Он почувствовал, что "этот человек обладает таким богатством личностных сил, которые, несомненно, оправдают любые терапевтические усилия. Его неряшливый вид, отчаяние, неясность речи и мыслей и покрытые жуткими мозолями руки создавали у меня впечатление огромного терапевтического потенциала."

Тем не менее, после того, как Гарольд высказал свою отчаянную просьбу о помощи, Эриксон не бросился ему навстречу немедленно. Он подождал, пока тот опустится на самое дно, позволяя ему уйти, чувствуя, что его отвергли. И только, когда Гарольд взялся за дверную ручку, Эриксон отозвался. Вот как он сам об это рассказывает:"Когда этот пациент повернулся, чтобы уйти, он находился в самой крайней точке эмоционального упадка. Он пришел, чтобы попросить о помощи, и вот он уходил, этой помощи не получив. Психологически он был пуст. И в этот момент я вбросил серию внушений, причем таких, на которые он не мог не отреагировать позитивно. Из глубины отчаяния его вдруг выбросило на высоту реальной надежды, и это был ужасный контраст."

Гарольд определил себя как кретина, глупого кретина, и Эриксон принял это определение, как он обычно всегда принимал точку зрения пациента.

Сам он говорил об этом так:"Тот факт, что между нами с самого начала существовало несогласие относительно того, кретин он или нет, никаким образом не определяло актуальную ситуацию. Всеми фибрами он тогда чувствовал, что он глупый кретин, ничем не интересующийся. И никакого другого мнения он бы тогда не потерпел." И это "соглашение" между Эриксоном и Гарольдом относительно того, что последний является глупым кретином, было устранено только тогда, когда Гарольд поступил в колледж. Вот как далеко простиралась способность Эриксона "принимать" мнение пациента о себе.

В первой инструкции Эриксона содержалось сообщение о том, что язык пациента вполне приемлем, а также идентификацию и определение позиций участников терапевтической ситуации. Эриксон будет лечить, а пациент будет следовать инструкциям. Это обеспечивает пациенту ощущение безопасности. Гарольд должен был говорить ему "черт побери, не больше и не меньше, чем ему надо было знать". Затем он добавляет:"Это все, что вы должны делать, и не больше", и это снова создало у Гарольда ощущение определенности и безопасности. Как говорит об этом сам Эриксон:"Какой бы иллюзорной ни была эта безопасность, она ему нужна." Он добавляет:"Отвечая на вопросы при этих условиях, он освобождается от потребности оценить свои суждения. Только я могу делать это, но даже в этом случае, это будет оценка количества информации, а не эмоционального качества или ценности." Несколько позже на этом же сеансе, который продолжался больше часа, Эриксон сказал пациенту, что существует еще две-три вещи, о которых он не упомянул, но которые важны в психотерапии. Поскольку психотерапия предполагала разделение ответственности, Гарольд должен был добавить еще кое-что, что он считал неважным и незначительным.

Сформулировано это было примерно так: "Кое-что, о чем еще не было рассказано, должно быть рассказано. Но это всего лишь кое-что." Отвечая на это, Гарольд объявил, что поскольку ответственность он разделяет, он должен проинформировать Эриксона, что он "пьяница". Он не может терпеть женщин и предпочитает феллацио с мужчинами. Он ни в коем случае не хочет, чтобы его сделали гетеросексуальным, и просит Эриксона пообещать, что он в этом плане ничего не будет делать. Эриксон отреагировал типичным для него образом: он предложил компромисс, который позволял ему преследовать собственные цели, пообещав, что каждое действие, которое он предпримет, будет направлено на то, чтобы удовлетворить потребности Гарольда "в той мере, в которой он будет их понимать все глубже и глубже". Ни Эриксон, ни пациент не стремились преждевременно определить цель психотерапии, которая до сих пор не была еще поставлена, и, согласно условиям, ни один из них не имел права приказывать другому. Каждый должен был делать свою собственную работу, питая безусловное уважение к честным усилиям, предпринимаемым другой стороной.

Эриксон в большей степени, нежели другие психотерапевты, стремится к постановке как можно более конкретных целей на первых сеансах. На первых сеансах он постоянно спрашивает об этом пациента. При второй попытке обнаружить цель психотерапии Гарольд объяснил, что он человек слабоумный, у него "нет ни мозгов, ни образования", и он может делать исключительно физическую работу. "В голове у него все переплелось и перемешалось", и он хотел, чтобы все это "выпрямили", чтобы он мог счастливо жить, "как живут другие слабоумные кретины". Когда он спросил Эриксона, не слишком ли много он желает для себя, тот энергично заверил его, что "при любых обстоятельствах он не получит более, чем причитающуюся ему долю счастья.". И он должен будет принять "все это счастье, которое будет принадлежать исключительно ему, и неважно, большая это будет порция или маленькая". Таким образом, Эриксон склонил его к принятию того, что он заслуживал, но вместе с тем определил ситуацию так, что Гарольд был вправе принять или отвергнуть полученное, в зависимости от своего желания. Как Эриксон сам говорит об этом, здесь "не возникает ничего чуждого личности, человек оказывается готовым как к позитивным, так и к негативным реакциям, и при этом у него имеется внутреннее чувство долженствования, которое представляет собой огромную мотивирующую силу."

Впоследствии, когда Эриксон определил задачу терапии как "высказывать мысли и выпрямлять их независимо от того, каковы они, чтобы никто никак не смог бы снова перемешать все у него в голове, даже это будет кому-либо приятно". Гарольд выразил надежду, что слишком многого от него ожидать не будут. Эриксон заверил его, что он будет должен делать только столько, сколько он захочет, в сущности, "ему, черт побери, лучше не делать больше, чем он может, потому что это будет тогда просто напрасной тратой времени".

В конце интервью Эриксон определил ситуацию следующим образом:"Вы позволили мне взяться за лечение -- это мое дело -- вы же беретесь за то, чтобы вам стало лучше, но только в пределах того, что вы можете, -- это ваше дело". Эриксон комментирует это так:"Эта негативная формулировка наиболее приемлемо и эффективно для Гарольда скрывала за собой позитивную цель -- реальное улучшение. Таким образом, и позитивное, и негативное стремление объединялись здесь для достижения общей цели -- благополучия -- т.е. цели, которая, как он чувствовал, была ограниченной, но которая таковой не являлась".

Резюмируя содержание первой встречи Эриксона с этим пациентом, можно сказать, что предпринятые шаги предполагают, что пациент одновременно двигается в двух противоположных направлениях. Пациент определяет отношения с психотерапевтом таким образом, что он сам отчаянно добивается помощи у психотерапевта, но вместе с тем, он сопротивляется любым изменениям. Эриксон отвечает пациенту на двух уровнях, удовлетворяя обе потребности пациента. Он принимает просьбу о помощи, определяя себя как человека, который берет на себя ответственность за ситуацию, и производит лечение, а пациент при этом должен следовать инструкции. Внутри этой рамки он, вместе с тем, определяет их отношения таким образом, который подходит к тому человеку, который сопротивляется изменениям и не готов выполнять прямые инструкции. Это достигается (А) мотивированием пациента к изменениям посредством задержки предложения помощи, когда пациент находится в состоянии отчаянья, (Б) использованием языка пациента и согласием с определением пациентом себя как кретина, (В) определением приемлемых пределов того, что пациент должен делать, и чего не должен, (Г) облегчением дальнейшего самораскрытия, (Д) определением ожиданий к пациенту в терминах целей и с большой неопределенностью, заверением пациента в том, что он не должен делать больше, нежели он может и он не получит больше, чем ему нужно, и (Е) определением ситуации как такой, в которой "ни один ее участник, ни другой не могут приказывать друг другу".

Самым трудным здесь является противоречивое и расплывчатое определение ситуации, но любая психотерапевтическая ситуация является таковой. По определению, пациент, обращающийся к психиатру, просит помощи, но, также по определению, в обычном смысле слова, у него все в порядке, его проблема состоит в том, что он не может взаимодействовать с другими людьми, в особенности с теми, кто предлагает им помощь.

Поэтому общая ситуация должна быть определена как помощь, но внутри этих рамок следует избегать прямых требований и ожидать более "нормального поведения, т.е. поведения, характерного для обычной ситуации, когда один предлагает, а другой принимает помощь. Другими словами, общее определение ситуации должно предполагать, что ситуация предназначена для того, чтобы создавать изменения, но внутри этой ситуации прямых требований изменения быть не должно, а должно быть принятие человека таким, каков он есть. В случае с Гарольдом, если Эриксон требовал изменений, то они определялись как незначительные количественные возрастания того, что есть. Вот почему Эриксон определяет психотерапию, с чем пациент охотно соглашается, как такую процедуру, при которой ни он, ни пациент не будут пытаться что-либо реально менять: просто слабоумному кретину помогут продолжать быть таким, каков он есть, но стать при этом счастливее и работать несколько лучше.

Дата добавления: 2015-11-26 | Просмотры: 435 | Нарушение авторских прав