АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Сознание и гипотеза идентичности (монизм) - Теория М. Симона. Мнема. Экфория.

Предисловие к русскому изданию

Книга проф. А. Фореля „Der Hypnotismus, oder die Suggestion und die Psychotherapeie" настолько известна, что не нуждается не в каких рекомендациях. Ее первое издание вышло в Штутгарте в 1889 году и с тех пор она выдержала много изданий, не однократно переводилась и у нас.

Предлагаемый перевод сделан с 12 последнего немецкого издания 1923 года.

Проф. Август Форель выдающийся швейцарский психиатр и невролог, крупнейший авторитет в области гипнологии. Широкое естественнонаучное и медицинское образование, обширная в течение многих десятилетий медицинская практика и практика специально по лечению гипнозом и внушением по справедливости сделали его имя очень популярным.

С 80-ых годов прошлого столетия научная разработка вопроса гипноза и внушения исходила из учения о гипнозе знаменитого невропатолога Шарко и его Парижской школы с одной стороны и Нансийской школы во главе с Льебо и Бернгеймом с другой.

Шарко рассматривал гипноз как патологическое состояние, свойственное истерии, Нансийская же школа все явления гипноза и внушения сводила к психологическим механизмам нормальной психики. Проф. А. Форель принадлежит к этой последней. Научная победа в споре двух школ, как известно, осталась на стороне Нансийской школы, и этому не мало способствовали труды А. Фореля.

Явления гипноза были связаны с внушением, объяснялись внушаемостью, как одним из основных свойств нервнопсихической деятельности и таким образом гипноз не мог быть рассматриваем, как проявление болезненного состояния, а тем более как что-то чудесное или таинственное.

Сторонник монистического мировоззрения, признающего единство мозга и души в смысле их психофизического тождества, проф. А. Форель в основе каждого психического ищет материальный процесс в веществе мозга и внушаемость, как только психологическое понятие, его не может удовлетворить, ему нужен органический базис. Содержание сознания, говорит он, остается для нас чем-то отрывочным и только физиология, как замкнутая цепь причин, может привести нас к учению о механизме души.

Это и побудило проф. Фореля опереться на гипотезу Рихарда Семона, сущность которой состоит в следующем.

Жизнь организма нельзя представить себе вне окружающей его среды, которая бы непрестанно не действовала на него, как тот или иной ряд раздражителей. Раздражители, как энергетические воздействия, оставляют свой физический след в организме в форме ряда сложных изменений или энграмм.. Одни энграммы являются унаследованными, другие же—приобретенными в личном опыте. Сумма всех этих следов — энграмм и составляет основу биологической сущности организма, которую А. Форель, следуя Р. Семону, называет мнемой. Все когда либо возникшие энграммы являются тесно связанными, как с теми раздражителями, следом которых они являются, так и с синхроничными, и с определенной закономерностью воспроизводятся в процессе экфории, или экфорируются. При этом необходимо заметить, что даже и очень слабые энграммы, если они многократна повторяются, приобретают возможность экфории и что действие раздражителя, сначала относительно локализированное в районе вступления, затем распространяется на весь организм. Рассматривая с точки зрения этой следовой теории процесс внушения и его действие, нужно признать, что и всякое внушение, как бы оно ни было сделано, словом, знаком, жестом, или как либо иначе, является раздражителем, входящим в мнему и действующим, как энграмма

Внушение вызывает диссоциационное состояние мозга, которым вообще характеризуется состояние сна. Суггестивная диссоциация есть более или менее ограниченный, локализированный сон. Отсюда принципиальное тождество гипноза и сна с точки зрения А. Фореля. Объективные экспериментальные методы изучения явлений высшей нервной деятельности, разработанные нашими русскими школами — рефлексологической ак. Бехтерева и физиологической ак. Павлова, шаг за шагом с неумолимой последовательностью открывая ее законы, дают возможность глубже проникнуть в понимание и сущности и механизмов гипноза и внушения.

Методы утвердили положение, что гипноз есть вид тормозного процесса, развивающегося в мозговом веществе, такого же порядка, как и нормальный сон (сонное торможение). Он может быть вызван искусственно, как различными физическими раздражителями (напр, монотонным звуком, неожиданным светом и др.), а также и словом или символическим речевым раздражителем.

Состояние гипноза чаще всего наступает, как сочетательный рефлекс на раздражитель, имеющий связь со сном, и вызывающий торможение коры. Аналогичное гипнозу состояние наблюдается в природе в форме оцепенения у животных при неожиданных раздражениях, как рефлекс защитный.

В случаях, когда словесный раздражитель вызывает гипноз у человека, слово, как символ, играет особо важную роль, замещая собой по закону сочетательных рефлексов конкретные, т. е. физические, как экзо — так и эндогенные, вызывающие сон, раздражители. Сон может быть частичным и локализированным, что дает возможность объяснить существование рапорта и таких действий, которые обнаруживают частичное повышение возбудимости мозговых процессов.

Что касается внушений как в гипнозе, так и вне его, то и они с рефлексологической точки зрения ничто иное, как внешние раздражители, вызывающие соответствующие сочетательные рефлексы (условные по Павлову).

Это — словесные символические раздражители, с которыми связывается образование новых, подкрепление или торможение старых сочетательных рефлексов и их следов.

Гипноз характеризуется общей заторможенностью сочетательно рефлекторных процессов мозга, но, именно благодаря этому, избирательно могут создаваться благоприятные условия для укрепления новых и учащения старых рефлекторных связей в зависимости от соответственных словесных раздражителей—внушений.

Внушениями же могут быть созданы или усилены очаги побуждения или доминанты (учение о доминантах проф. Ухтомского) направляющие поведение по известному уклону в зависимости от содержания словесных раздражителей в процессе внушения.

Таким образом, рефлексологические методы дают конкретное физиологическое обоснование механизму гипноза и внушаемости и с тем вместе вплотную подходят к разрешению загадки сложного и интереснейшего комплекса явлений гипноза и внушения, ставя их в общий ряд известных нам биосоциальных процессов.

Однако рефлексологические методы только начали свой путь и нужно опасаться преждевременных широких обобщений и схем, которые могут повести к чрезмерному упрощению явлений и в особенности у лиц, далеко стоящих от лаборатории, создать иллюзию, что в теории этого вопроса уже все сказано и ясно.

Апологет и сторонник суггестивной психотерапии проф. А. Форель дает резкую критику психотерапевтической школы Дюбуа и особенно Дежерина, выдвигающих метод логического убеждения. И нельзя не согласиться с проф. А. Форелем, когда он говорит, что ни одна из этих школ по существу в применении своих методов не избегла механизмов внушения. Тем не менее нельзя отрицать и того, что принцип, положенный в основу этих методов, другой чем в суггестивной терапии. Их путь детального логического подхода к симптомам нервнобольного с целью заставить его убедительными доводами, правильным освещением ошибок суждения и предрассудков расстаться с заблуждениями в толковании болезненных расстройств, активно с помощью врача пересмотрев их установки, во многих случаях дает результаты там, где одна суггестивная терапия оказалась недостаточной или излишней.

Вспомним, что кроме суггестивной и рациональной терапии существует еще и психоанализ Freud'a и Адлера, и синтетическая психотерапия Марциновского и Яроцкого и отвлекающая ак. Бехтерева, и психопедагогика, и самовнушение Леви, Куэ и поведенческая по Флейшману и лечение целевой установкой по Гилляровскому, Залкинду и много еще других, причем все они в известных случаях могут давать хорошие результаты.

Психотерапия требует большого индивидуализирования в зависимости от личности больного, условий образования болезненных проявлений и окружающей среды и все психотерапевтические приемы могут быть полезны. Психотерапия есть живое творчество и она никогда не сможет улечься в узкие рамки какой нибудь одной схемы.

В заключение не бесполезно будет дать краткую историческую справку о развитии гипноза в России и СССР. Интерес к гипнозу и научная его разработка у нас началась одновременно с Западной Европой в 80-х годах прошлого столетия и с неослабным оживлением продолжается и поныне. Первая русская работа О. О. Мочутковского и Окса по гипнозу появилась в 1881 году, затем целая плеяда русских, ученых неврологов и психиатров, как Мочутковский Гиляров, Токарский, Данилло, Вяземский, Розенбах, Янушкевич, Говсеев, Рыбалкин, Рыбаков и др., известные физиологи Тарханов, Данилевский сделали крупные вклады в литературу о гипнозе и внушении. Представители русской гипнологии, как и заграницей, делились на последователей школы Шарко и Нансийской.

Ак. Бехтерев с первых же лет своей профессуры уделяет очень много внимания изучению гипноза. Его публичные речи, многочисленные доклады с демонстрациями больных, статьи, отдельные брошюры о гипнозе, внушении и психотерапии и роли внушения в обыденной жизни охватывают вопросы в большой полноте и способствуют распространению правильных взглядов на него. Он-же первый из русских профессоров начал систематически читать лекции по гипнозу студентам.

Проф. Данилевский развил свою унитарную теорию гипноза, согласно которой первоначальным источником гипноза.является боль и страх с вызываемыми им оцепенением, торможением произвольных актов, затем путем прогрессивной эволюции от низших сенсорных рефлекторных явлений возникает эмоциональный гипно-шок и психофизическое торможение.

Ак. Бехтерев выдвинул учение о гипнозе, как об особом состоянии видоизмененного естественного сна, который может быть получен не только при помощи психических, но и физических воздействий и развивается не только у человека, но и у животных.

Перу русских авторов принадлежит большое количества экспериментальных работ по гипнозу (Бехтерев, Нарбут, Лазурский, Срезневский, Акопенко, Певницкий, Платонов, Бирман, Наумов, Финне, Мясищев и др.).

У нас же развивается и изучение коллективного или массового гипноза, в особенности в применении к лечению алкоголиков по методу ак. Бехтерева.

Основоположниками современного учения о гипнозе и внушении в рефлексологическом освещении являются ак. Бехтерев и ак. Павлов.

Интерес к гипнозу и внушению настолько растет и среди врачей и в массах, а современная литература по этому вопросу еще так бедна, что предлагаемый перевод классического труда А. Фореля нам представляется вполне заслуживающим издания. Подробные указания по гипнотерапии как самого автора, применявшего лечение внушением при многих заболеваниях, так и многочисленных выдающихся ученых делают эту книгу чрезвычайно поучительной для всех практических врачей.

В заключение отметим, что в переводе сделаны некоторые сокращения тех мест, где рассматриваются вопросы, не имеющие прямого отношения к гипнозу, или устаревшие в настоящее время теории, как объяснение сущности гипноза Фохта.

Прив. Доц. Д-р Мед. В. В. Срезневский.

I. Сознание и гипотеза идентичности (Монизм)

Для уразумения гипнотизма должно уяснить себе, что такое "сознание". Явления гипнотизма, происходящие в нашей душе, представляют собою постоянную смену то „сознательного", то видимо „бессознательного". Но именно эта смена и доказывает лучше всего, что термин „бессознательное"— не точен и не соответствует действительности.

Необходимо, следовательно — во избежание праздных споров и опасности увлечься теологией по рецепту Гетевского Мефистофеля — условиться относительно того, что представляет собою неопределенное, относящееся к содержанию сознания, понятие „психический". В слове „психический" смешивают без разбору два понятия: 1. абстрактное понятие „интроспекции" или субъективизма, т.-е, наблюдения извнутри, которое каждый субъект производит и может производить лишь в себе и относительно себя самого; для этого понятия мы сохраняем термин „сознание"; 2. „деятельный элемент" души, т.-е, то из физиологии мозга, что обусловливает содержание сознания. Это ошибочно принято было за сознание в обширном смысле — отсюда и произошла та путаница в понятиях, которая сознание рассматривает, как свойство души. Молекулярную волну физиологической деятельности нервных элементов я назвал „нейрокимом".

О сознании других людей мы можем судить не иначе, как путем заключений по аналогии; столь же мало мы вправе были бы говорить о забытых явлениях, „что они не находятся более в нашем сознании". Область нашего сознания находится в постоянном движении. Явления в ней возникают и исчезают. С помощью памяти многие явления, в данный момент, повидимому, не сознаваемые, чрез посредство ассоциаций снова могут быть, с большим или меньшим трудом, вовлекаемы в круг сознания. Уже один опыт самонаблюдения экспериментально доказывает нам, что многие явления, представляющиеся находящимися вне нашего сознания, все-таки сознаются или сознавались нами. Да, известные чувственные ощущения остаются в момент их возникновения скрытыми от нашего обычного бодрственного или верхнего сознания, в область которого они вводятся только впоследствии. Целые ряды деятельных состояний мозга (сны, сомнамбулизм или второе сознание) обычно, повидимому исключены из области верхнего сознания, но затем путем внушения или каким-нибудь иным путем ассоциируются с воспоминаемым содержанием последнего. Во всех таких случаях „видимо бессознательное" оказывается все-таки сознательным. Названные явления неоднократно приводили к мистическим, т.-е, дуалистическим толкованиям. Одно очень простое соображение, однако, легко объясняет их. Предположим — и это вполне соответствует наблюдениям, — что области извнутри наблюдаемых деятельных состояний мозга отграничиваются так наз. ассоциационными или диссоциационными процессами, т.-е. что мы не можем их все сразу привести в деятельную связь друг с другом и что, следовательно, все, что представляется нам бессознательным в действительности также обладает сознанием, т.-е. имеет субъективный рефлекс,— то получится следующее: наше обычное бодрствующее или верхнее сознание есть не более, как внутренний субъективный рефлекс теснее друг с другом связанных деятельных состояний внимания, т.-е. во время бодрствования, концентрированных максимумов известных деятельных состоянии большого мозга. Имеются еще другие виды сознания, частью забытые, частью находящиеся в слабой или косвенной связи с содержанием верхнего сознания, которые, в противоположность „верхнему", называют „подсознанием" Последнему соответствуют иные, менее концентрированные или иначе ассоциируемые или также более слабые деятельные состояния большого мозга. Для подкорковых (низших) мозговых центров должно допустить дальнейшие, находящиеся в еще более отдаленной связи, виды подсознания и т. д.

Во всяком случае наши субъективно-единые состояния сознания соответствуют всегда некоторому синтезу сложных физиологических процессов в мозге и не затушевывают физиологических деталей, распознаваемых нами косвенно. Было бы, однако, ошибкой усматривать из-за этого в сознании какую-то особую сущность, отличную от деятельности мозга. В тени мы тоже не видим деталей предмета, который ее отбрасывает: она не имеет своей особой сущности и она является нам только через явление света. Достаточно принять, что существование явлений нашего верхнего сознания в поле внимания предполагает синтез подсознательных рефлексов и что характер этих синтезов является одним из факторов, определяющих качество явления верхнего сознания.

Прежде чем пойти дальше, мы считаем долгом рассмотреть явления памяти и родственные процессы в освещении одной новой, весьма важной работы.

Сознание и гипотеза идентичности (монизм) - Теория М. Симона. Мнема. Экфория.

Исходя из гениальной идеи Эвалъда Геринга, что „инстинкт есть что-то в роде памяти", Рихард Семон R. Semon, Die Mneme als erhaltendes Prinzip im Wechsel des organischen Geschehens, Leizig bei. Wilhelm Engelmann 1904) (3-ье издание в 1911 г.) доказывает убедительнейшим образом что здесь мы имеем дело не только с аналогией, но и с более глубоким тождеством в мире органических явлений. Чтобы избавиться от психологической, как и физиологической и твердо установившейся односторонности их терминологии, он на основании точного определения понятия „раздражение" устанавливает новые термины для наименования приобретенных общих понятий.

Под раздражением Семон разумеет такое „энергетическое" воздействие на организм, под влиянием которого в раздражительном веществе его вызываются ряды сложных изменений. Измененное таким образом состояние организма (которое длится так же долго, как и раздражение) он обозначает, как „состояние раздражения". Перед воздействием раздражения организм находится (в противоположении к раздражению) в состоянии первичной, а после воздействия — в состоянии вторичной индифферентности.

Если же, по прекращении раздражения, раздражительное вещество живого организма, находящееся в состоянии вторичной индифферентности, оказывается надолго измененным, то Семон говорит об энграфическом воздействии. Самое изменение он называет энграммой, а сумму унаследованных и индивидуально приобретенных энграммов какого-либо живого существа — его мнемою. Под экфорией он разумеет воспроизведение всего, синхронического с тогдашним комплексом раздражений, состояния раздражения организма путем воздействия лишь части или ослабленного в целом раздражения. Эти термины применяются им для обозначения психологически (интроспективно) известных явлений ассоциации и воспоминания, равно как физиологических автоматизмов, онтогении и филогении. Энграммы таким образом экфорируются. При каждом таком процессе все мнемическое раздражение (комплекс энграммов) приходит в созвучие с синхроническим состоянием раздражения, которое вызывается новым раздражением; это созвучие Семон называет гомофонией. В случае несовпадения между действием нового раздражения и мнемическим раздражением деятельность внимания, онтогенетически регенерация и филогенетически приспособление стремятся интроспективно восстановить гомофонию.

И с помощью убедительных фактов Семон доказывает, что действия раздражения относительно локализированы лишь в районе их вступления (первичный собственный район), но что они распространяются лучеобразно и на весь организм (не только на нервную систему, ибо они действуют, например, и у растений). Таким путем энграфия, даже и колоссально ослабленная, и в особенности нервная, может в конце концов поражать и зародышевые клетки. Семон, далее, показывает, как и очень слабое энграфическое действие после бесчислен...

...сложна она — оно также сложно; проста она — оно также просто; диссоциирована она — оно также диссоциировано.

В согласии с Семоном „Die Mnemischen Empfindungen. Leipsig W. Engelmann 1909"— мы должны строго различать между понятиями ассоциация и экфория, а не смешивать их, как это делалось до сих пор. Ассоциация есть нечто длительное, а именно связь отдельных частей одновременного (скрытого или живого) энграмм-комплекса. Экфория есть нечто преходящее, а именно вспыхивание в сознании какого-нибудь былого комплекса. Экфория может привести к появлению новых ассоциаций и к ослаблению (диссоциации) старых. Деятельность внимания заключается в экфорировании старых энграмм-комплексов и в новой их ассоциации со свежими оригинальными ощущениями чувственных раздражений. Помощью так называемых волевых движений мы тогда реактивно выискиваем новые чувственные раздражения, чтобы тем самым контролировать и сравнивать между собой старые. Для лучшего понимания нашей психологии, я настоятельно советую нашим читателям прочесть выше цитированную книжку Semon'a.

До сих пор я пользовался термином диссоциация в том же двояком смысле, как раньше термином ассоциация, для характеристики спутанности мышления и разговора во сне и в психопатологических состояниях. Для всего диссоциированного на момент я предлагаю термин парэкфории. Настоящей диссоциацией можно было бы тогда назвать парэкфорированные энграмм — комплексы, остающиеся в мозге. В Dementia Pracox, в Paranoia, в Dementia senilis подобные диссоциированные энграмм — комплексы многократно, нередко даже непрестанно экфорируются рядом с нормальным мышлением, но тогда нужно словесно различать между возникновением симптома парэкфории и более или менее фиксированными сохраняющимися в мозге остатками комплексов. Точно так же следует различать между фактически не забытыми „амнезиями", которые не могут быть экфорированы ни на короткое, ни на более длительное время, и настоящими амнезиями с полным исчезновением энграмм-комплексов.

Наконец, было бы, пожалуй, целесообразно различать экфории вследствие оригинальных чувственных впечатлений от экфорий вследствие внутреннего мышления, называя первые эпэкфориями и вторые — энэкфориями. При Paranoia, Dementia praecox бывают и частичные анэкфории, т.-е- пропуск слов вследствие синтеза старых бредовых видений *)

*) Чтобы нагляднее выяснить применение выражений „энграмм-комплексы, ассоциация, экфория, диссоциация и парэкфория приведем следующие два примера:

1. Мысль о покойном моем отце заложена глубоко в моем мозгу (в моей душе), как ассоциированный, энграфированный комплекс зрительных и других чувственных образов. Я смотрю на фотографию его, и этот комплекс всплывает в верхнем моем сознании, экфорируется и экфорирует, опять как энграмм — комплекс, лицо и голос моей давно умершей матери и в обстановке квартиры моих родителей в Во. Все эти картины сохранялись давно ассоциированные в моем мозгу. При посредстве таких экфорий образуются новые комплексы, ассоциированные в моем мозгу: отец, мать, старая квартира, образуются они в новых сочетаниях, которые опять как — будто бы исчезают, уходя в подсознание и т. д.

2. Затем я засыпаю и мне снится сон. Мой покойный отец парэкфорируется, как живой, здесь в моей квартире в Иворне. Благодаря сохранившимся в моем мозгу старым диссоциированным энграмм — комплексам, мне представляется естественным то, что и мать моя, умершая гораздо раньше отца и теперь тоже парэкфорированная, говорит со мной. Происходит это в старой квартире моего деда близ Моржа, которая тем не менее находится в Иворне (Морж на самом деле находится в пятидесяти километрах от Иворна). Вслед за тем парэкфорируется у меня и бабушка, умершая более пятидесяти лет тому назад. Она имеет точно такой вид, как на фотографии, которая висит в нашей столовой в Иворне. Она упрекает меня за то, что я женился (много лет спустя после ее смерти!) на немке. Все эти парэкфории энграфируются в своей бессмысленной диссоциации в моем мозгу (душе) и затем исчезают, уходя еще глубже в подсознание, где они и сохраняются, как диссоциированные энграмм-комплексы.

Сознание и гипотеза идентичности (монизм) - Ступени подсознания

В сознании есть ступени. Живость центрального пункта внимания в данный момент вызывает ясность сознания или интроспекции, которую, конечно, не следует смешивать, как это доказал Семон, с интенсивностью. Живость вызывает прежде всего ясность деталей. Но смутный энграмм — комплекс может быть и интенсивным. Связанная с интенсивностью живость вызывает величайшую ясность и силу интроспекции или сознания при помощи внимания. Такую связь я назвал бы первой или максимальной ступенью сознания.

Ко второй ступени я отнес бы al pari большую живость со слабой интенсивностью (напр., pianissimo) или большую интенсивность со слабой живостью (глухой, сильный неясный шум), оба связанные со вниманием.

К третьей, уже гораздо более различимой ступени я отнес бы те ни живые, ни интенсивные состояния сознания, или интроспекции, которые касаются, так сказать, периферии внимания и все же еще отмечаются нами хотя бы и мимолетно. Примером могут служить части поля зрения, лежащие за пределами желтого пятна, но то же может быть отнесено и к впечатлениям слуха и осязания и в меньшей степени обоняния, вкуса и внутренних чувств.

Затем следуют ступени настоящего подсознания, играющего столь большую роль в гипнотизме, как и в психоанализе. Отрицательные и положительные галлюцинации гипноза гипнотизер может, как известно, оставить в подсознании или, если нужно, вызвать в сознании гипнотизируемого. Все эти случаи я отнес бы к четвертой ступени сознания.

К пятой ступени я отношу те тяжелые случаи, в которых длинные цепи воспоминаний или энграмм-комплексов кажутся совсем забытыми, как в случае гражданина N (Д-р. Max Naef., см. ниже главу X); сюда также следует отнести случай: человека, который во время сомнамбулизма мог привести все №№ улицы Лафайет в Париже, как и случай Мак-Ниша с альтернативными отрезками сознания за один и тот же период жизни. Во всех таких случаях, как и во многих случаях, требующих психоаналитического лечения, экфория значительных энграмм-комплексов и даже целых отрезков жизни весьма затруднена и может быть достигнута только в гипнозе или при помощи психоанализа и требует большого терпения или особой техники лечения.) Но именно такие случаи доказывают, что решающим фактором является не источник сознания, как таковой, также не тогдашняя его интенсивность, или живость, а исключительно трудность или характер экфории. В упомянутом уже выше случае гражданина N легко было даже доказать, что одна часть экфории пациента из Австралии касалась вполне нормального прежнего отрезка сознания, между тем как другая часть касалась сумеречного состояния с сильной „диссоциацией" (или парэкфорией). Во многих случаях только последняя должна быть отнесена собственно к пятой ступени. Амнезия первой половины в упомянутом случае была вызвана только последующим сумеречным состоянием. Поэтому впредь следует различать между диссоциацией энграммов (долго сохраняющихся мыслей) и спутанностью экфорий.

К шестой ступени подсознания следует отнести тот пункт, где забытое остается забытым абсолютно и окончательно, все равно идет ли речь о сне, о гипнозе или о забытых вещах в бодрствующем состоянии. Мы забываем окончательно значительную часть процессов нашей жизни, которые были энграфированы в нашем мозгу. При всем том именно описанная выше пятая ступень, как и работы Semon'a, доказывают, что как будто бы забытые энграммы, тем не менее, продолжают существовать в мозгу, сохраняясь в нем, по крайней мере, до патологического повреждения нейронов. Но означенная шестая ступень должна быть обязательно отнесена еще к области коры большого мозга; это я должен подчеркнуть.

Дальнейшие ступени касаются чисто-теоретических соображений. Принять их нас заставляет сравнительная анатомия и психология. К седьмой ступени я должен отнести подкорковые энграммы так назыв. ганглий большого мозга и даже еще мозжечка и спинного мозга. О последних мы непосредственно' субъективно не знаем, конечно, решительно ничего. Но реакции животных (животных, лишенных мозга), как и сравнительная психология вообще не позволяют нам сомневаться в существовании того, что еще Pfluger назвал „спино-мозговой душой". Сложность душевных проявлений здесь вполне соответствует сложности соответственных нервных центров, этому учит сравнительная биология. В качестве восьмой ступени можно
теоретически принять допущение сознания у отдельных ганглий и ганглиозных клеток. Наконец, к девятой ступени можно отнести жизнь не имеющих нервной системы организмов (амеб и протозоа). Сюда же в таком случае следовало бы тогда отнести и клетки растений.

Сознание и гипотеза идентичности (монизм) - Психология и работа мозга

Психология таким образом не может удовольствоваться изучением явлений нашего верхнего сознания лишь путем интроспекции, ибо тогда она была бы невозможна. Каждый имел бы тогда только психологию своего субъективизма, по примеру древних схоластиков-спиритуалистов, и должен был бы подвергнуть даже сомнению существование внешнего мира и других людей. Аналогии, естественно-научная индукция, сравнение опытов наших пяти чувств доказывают, однако, существование внешнего мира, других людей и их психологии, а также и существование сравнительной психологии, психологии животных. Наконец, такая субъективная психология, взятая независимо от нашей мозговой деятельности, есть нечто непонятное, полное противоречий и прежде всего, повидимому, противоречащее закону сохранения энергии, так как подсознательное не принимается во внимание.

Из всех этих довольно простых соображений вытекает, далее, что психология, игнорирующая деятельность мозга,—бессмыслица. Содержание нашего верхнего сознания постоянно определяется и обусловливается деятельностью мозга, соотствующей степеням нижнего сознания.

В своем романе: „La femme de 30 ans (ed. Caiman Levy p. 127) Бальзак пишет: существуют мысли, которым мы подчиняемся, несознавая этого; они в нас без нашего ведома. Хотя эта мысль может показаться более пародоксальной, чем истинной, каждый рассудительный человек найдет в своей жизни тысячу тому доказательств. Бальзак был хороший психолог. Он оценил уже значение впечатлений, находящихся вне сознания, в подсознании.

Без этой деятельности оно вовсе не может быть понято. С другой стороны, значение и смысл сложной организации нашего мозга во всей полноте уясняются нам лишь тогда, когда мы рассматриваем их во внутреннем освещении нашего сознания и подобные наблюдения обогащаем сравнительными наблюдениями над содержанием сознания у других людей, наблюдениями, которые, благодаря обменным знакам мышления, звуковой и письменной речи, могут производиться нами с помощью весьма детальных аналогий. Душу таким образом должно изучать одновременно и извнутри и извне. Вне нас самих первое, правда, может быть осуществляемо лишь с помощью аналогий, но этим единственным средством, которым мы располагаем, мы должны пользоваться. Ему мы ведь вообще обязаны всей нашей наукой.

Талейран, однако, сказал, что язык дан человеку не для обнаружения, но для сокрытия мыслей. Кроме того, различные люди, даже и вполне добросовестные, приписывают, как известно, одним и тем же словам весьма различное значение. Ученый, художник, крестьянин, женщина, дитя, дикий цейлонский ведда толкуют одни и те же слова того же языка совершенно различно. Но и один и тот же субъект толкует их различно, смотря по своему настроению и по их связи. Из этого вытекает, что психологу и особенно психиатру — я говорю здесь в качестве такового — мимика, взгляды и поступки человека зачастую лучше раскрывают внутренний мир его, чем то, что он говорит. Поэтому также и жесты и действия животных представляют для нас „язык", психологической ценностью которого отнюдь не следует пренебрегать. Далее, анатомия, физиология и патология мозга, как у человека, так и у животных, неопровержимо доказали нам, что наши душевные особенности находятся в зависимости от качества, количества и целости живого мозга, с которым они составляют нечто единое. Как не существует живого мозга без души, так не существует и души без мозга, и каждому нормальному или патологическому изменению душевной деятельности соответствует нормальное или патологическое изменение деятельности нейрокимов мозга, т.-е, нервных элементов. Все, что мы воспринимаем интроспективно в своем сознании, есть, следовательно, синтетическая деятельность мозга.

Более того: если посмотреть в корень вещей, то все наше человеческое познание основывается в последнем счете исключительно на субъективно интроспицированных представлениях и чувствах, которые мы от самого рождения сравниваем между собой при помощи наших движений, т.-е., следовательно, на сравниваемых интроспекциях. На этом покоится все индуктивное, научное познание, вместе с его аффективными подделками. Правда, за последнее время много говорилось о, так называемой, интуиции. Достаточно вспомнить метафизику Бергсона. Но при более точном изучении все интуиции покоятся на подсознательных (повидимому, несознательных) умозаключениях; это всего лучше доказывают гипнотизм и психоанализ. Самые высшие абстракции все имеют своим первоисточником чувственные и двигательные образы, более или менее сопровождающиеся чувствами или аффектами. Таким образом в основание вопроса об отношении чистой психологии (интроспекции) к физиологии мозга (изучение деятельности мозга извне) мы полагаем теорию идентичности,— по крайней мере, до тех пор, пока она не будет противоречить фактам.

Дата добавления: 2015-11-26 | Просмотры: 543 | Нарушение авторских прав