АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Племени.

- «Боги и Новые Создания»

С подачи Джорджа Харрисона или нет, но пресса казнила нас за измену замечательному «Дорсовскому» звуку. Это не помешало «Touch Me», песне Кригера, подняться на первое место в хит-параде. Массы были с нами больше, чем когда-либо. (Изначальная версия припева породила слушок, что песенка написалась под впечатлением одного из бурных скандальчиков, случавшихся периодически между Робби и Линн: «Come on, come on, come on, now, HIT me, baby! (Давай, давай, давай, ну, УДАРЬ меня, бейби!) Джим вывернул смысл наизнанку, предложив Робби изменить строку на «Touch me, babe» (Прикоснись ко мне, бейби).

Результатом конфликта между Робби и Джимом по поводу «Tell All the People» стал первый для «Дорс» альбом с указанием конкретного автора каждой песни, по принципу, кто первый принес мелодию или текст. До этого авторство всех песен обозначалось просто: «The Doors». Конфликт уладили, но нарастающий раскол в группе был вынесен на всеобщее обозрение.

***

Нью-Йорк, 21 января, 1969.

За день до концерта в Madison Square Garden

Это должен был быть наш первый по-настоящему большой концерт в Нью-Йорке. Сол Бонафетте, наш менеджер, описывал нашу карьеру, как большую волну, готовую вот-вот обрушиться. В ней был фатальный изъян: наш певец был чокнутый. Сол выдал идею: в связи со все усиливающимся пьянством Джима партнер Сола, Эш (сам бухарь еще тот), должен вызвать Джима на состязание, кто кого перепьет, вечером за день до концерта. В итоге Джим сильно переберет, и на следующий день пить будет не в состоянии. И, соответственно, придет на концерт трезвый! Идею приняли к реализации! Я был готов на что угодно.

Мы все отправились к Максу в «Kansas City», затем к Стиву Полу в «The Scene», углу West 46 Street и 8 Avenue. Джим был уже на взводе.

- Хей, Джон, - обратился ко мне Джим развязным тоном, - Спенсер Драйден из «Аэропланов» говорит тут, что ты - его любимый драммер.

- Дай поглядеть, - отозвался я, и Джим метнул мне через стол книжку в бумажном переплете. У Джима всегда была при себе книжка, как одеяльце, под которым прячет голову испуганный ребенок, и которое нельзя было отнять, как друзей, которых Джим терял, когда его военное семейство переезжало с базы на базу. В данный момент это была новая книга Ральфа Глисона о рок-музыке. Он писал из Сан-Франциско для «Rolling Stone» и долгое время был джазовым критиком «Downbeat», джазового ежемесячника, которым я зачитывался в начале 60-х.

Я сразу вспомнил лицо Спенсера, каким я видел его краем глаза, когда мы играли в Амстердаме без Джима. Это был крутой комплимент от равного. Я передал книгу Джиму, когда тот поднялся из-за столика и направился к сцене.

Tiny Tim (Крошка Тим) пел «Tiptoeing Through the Tulips» (На цыпочках среди тюльпанов), когда Джим возник на сцене в луче прожектора. Он стоял на коленях, вцепившись в микрофонную стойку, вид был такой, словно он делал минет Тини Тиму, который нервно хихикал своим тоненьким голоском. Тини Тим сказал Джиму, что «ничто в мире не сравнится с материнской любовью». Тиму было тридцать пять и он все еще жил со своей матерью. Учитывая тот факт, что Джим сообщил прессе, что его родители скончались (те были живы-здоровы), все вместе смотрелось презабавно.

Дальше стало менее забавно. Эш попытался стащить Джима со сцены, тот не давался, и началась драчка. Я решил, что пора валить. В дверях я оглянулся через плечо. Наши менеджеры, Джим и еще несколько человек дружно кувыркались на полу, переворачивая столики.

До дому было далеко, но я решил пройтись пешком, в надежде, что прогулка разгонит мою тревогу по поводу завтрашнего вечера. Нашего самого большого и вероятно, самого важного выступления по сравнению с всеми предыдущими. Всю дорогу с 8-й до 57-й, затем еще два квартала до «Manger Windsor Hotel» на 6-й я молился всем богам, чтоб завтра Джим был трезвый.

На следующее утро я встретил Робби в кофейне гостиницы.

- Джим звонил мне ночью, часа в четыре! – выдохнул Робби, глотая апельсиновый фреш. – И знаешь что он мне сказал? Я был полусонный, ты представляешь, а он говорит: «Это звонит Бог, да, мы тут решили дать тебе под сраку и выставить из Вселенной!»

- Охренеть!

- Да… надеюсь, он очухается к вечеру.

- Я тоже. Мы слезли с барных стульев и вышли на улицу. Я подумал про себя, как здорово иметь кореша в группе. Мы с Робби никогда не говорили на эту тему, но я ощущал, что он чувствует то же самое.

***

- Это ты, Рей? – спросил я, услышав, как кто-то завозился в соседней кабинке.

- Yup, - отозвался он своим низким, внушительным голосом.

Я мог и сам догадаться по белым замшевым туфлям. Мы сидели в уборной в подвале «Мэдисон Сквер Гарден».

- Как всегда: как концерт, так понос? – пошутил я.

- Yup, - Рей рассмеялся. Мы слышали, как толпа наверху начала дружно топать ногами.

«Бум-бум-БУМ-БУМ… Дорс-Дорс-ДОРС… Джим-ДЖИМ-ДЖИМ!»

- Пора идти, - одновременно сказали мы с Реем.

Джим, казалось, был в отличном расположении духа. В его умственном состоянии в последнее время образовалась некий тонкий момент равновесия, когда он был подвыпимши, но не слишком. Я присмотрелся к нему повнимательней, и моя предконцертная нервная дрожь уменьшилась до легких мурашек. Я всегда считал, что если вы не сильно нервничаете, значит, вы мало рискуете.

Мы появились посреди боксерского ринга, и двадцать четыре тысячи глоток издали самый громкий рев, что мне доводилось слышать. Это был натуральный массовый психоз. До каких пределов он может дойти? И это при том, что свет на сцене еще не включили. Поскольку никакого занавеса там не было, мы предпочли ориентироваться по огонькам аппаратуры и настраивались в темноте – а они уже сходили с ума!

Рей зажег палочку благовоний, заранее прикрепленную к органу, - идея, которую мы подхватили у индийских музыкантов. Это превратилось у нас в ритуал, обозначавший, что мы отключаемся от окружающего мира, и аромат вводил нас в общее состояние перед игрой.

Я взял первые такты «Break On Through» темноте, толпа взревела сильней, затем Рей и Робби сыграли несколько аккордов, сплетая мелодии гитары и органа, и лампы вспыхнули. Комбинация мощного звука электрических инструментов, слившегося с боем примитивных барабанов, и сценических огней, полыхнувших из полной темноты, была весьма эффектна, электронное явление Христа. Или Антихриста, точней выражаясь.

Затем возник голос Джима, голос - сплошная агрессия, потоком извергающий импровизированные стихи: «ЖИРНЫЕ КОТЫ, МЕРТВЫЕ КРЫСЫ, сосут-посасывают сперму солдат. CRAP – THAT’S CRAP!»

Мы вошли в состояние песни, довели до кульминации и резко оборвали на верхней ноте.

«Back Door Man» была следующей, не дав публике ни секунды перевести дух. Гитара начала, затем Джим испустил свой вопль, от которого кровь стыла в жилах. Никто не мог крикнуть, как Джим.

«Whiskey Bar» последовала, как смена темпа. Чип Монк, наш новый инженер по свету, любовно спрограммировал освещение под настрой каждой из песен. Во время «Whiskey Bar» Чип купал всю группу в голубом свете, повесив над Джимом желтое гало.

Мы опять заспорили на глазах у всех, какую песню играть четвертой. Харви Брукс, наш басист, сложился пополам от смеха, глядя, как публика реагирует на наш непрофессионализм. Им это нравилось.

- Вы, парни, можете хоть какать сесть посреди сцены, они и это захавают, - прошептал Харви мне на ухо. – Сдуреть!

На самом деле, мне вовсе не хотелось, чтобы у публики упал драйв, но в тот момент нашей карьеры все, что бы мы ни делали, оказывалось в тему.

Джим, как всегда, хотел играть «Little Red Rooster»; Робби было амбивалентно; мы с Реем настаивали на чем-то из нашего. Наконец, мы сошлись на «Unknown Soldier». Сцена казни в середине была жутковатой. Я начинал играть военный марш, Джим выкрикивал «Hup-two-three-four»; Робби подходил к своему усилителю, и выкручивал регулятор, производя звук воздушной сирены.

- ОТДЕЛЛЛЕНИЕЕЕ… СТОЙ!! Оружие ТОВЬСЬ.

Робби брал гитару к плечу, словно ружье, и нацеливал в Джима; Рей поднимал над головой руку со сжатым кулаком, другой выводя усилитель на максимум, и ронял кулак вниз по сигналу. Звук грохал, как залп из винтовок.

Это была привычная рутина, но я бы сказал, что Джим в этот вечер был собран предельно. Когда раздался «залп», он швырнул себя об пол, как никогда прежде.. Я привстал с табуретки, перегнулся через барабаны, чтобы поглядеть вниз, на него. Он не двигался. Может, он стукнулся головой об угол моей платформы или об одну из гитарных педалей Робби? Он казался бездыханным и был весь опутан микрофонным шнуром, новорожденный мертвый ребенок в пуповине. Паника вспыхнула и погасла, когда наконец, через несколько долгих секунд, он чуть шевельнул одной ногой. Шаман возвращался из своего путешествия-припадка. Вдруг, совсем неожиданно для меня, из динамика, тихо и невнятно, прозвучало: «make a grave for the unknown soldier, nestled on your hollow shoulder, отройте могилу неизвестному солдату, что гнездится на вашем лживом плече». Джим держал микрофон у рта. Я мигом уселся на место и подыграл ему звоном тарелок. Мы завершили песню как обычно, Джим вскочил и положил поэтический конец войне. Я подумал про себя: а песня-то действительно превратилась в мини-пьесу. Публика была так потрясена, что не знала, то ли ей молчать, то ли хлопать. Мне понравилась такая реакция.

Настало время нашего гимна, «Light My Fire». Как обычно, вступительные такты ударных вкупе с органным рифом подняли зал на ноги. Мы играли этот номер, наверно, уже тысячу раз, но я всегда ждал его с нетерпением. Сольная часть в середине вещи оставляла простор для долгих инструментальных импровизаций, каждый раз позволяя ей звучать по-иному. Импровизации содержали в себе и определенную опасность. Аккорды, которые мы использовали, почти совпадали с версией «My Favorite Things» Колтрейна, только мы их растянули и переложили на четыре четверти.

Jazz.наслаждался, спаррингуя с Реем и Робби во время их соло. Порой было так, что я играл условный знак, два такта восьмых фортиссимо на рабочем, сигнал концовки каждого соло. Когда мы с Реем замыкались в груве, это было как радость освобождения. Робби парил над нами, а мы с Реем были ритм-секцией, основой. В тот конкретный раз мы были одним целым.

Когда это удавалось, хотелось, чтобы грув никогда не кончался. Ни переходить к следующей части песни, ни менять аккорд, просто забыть обо всем и мчаться.

Прошло двадцать лет, я объехал весь мир, был дважды женат – но это по-прежнему один из моментов, по которым я тоскую больше всего.

Джиму порой приходилось отвисать минут по пятнадцать, в ожидании, пока мы закончим. Впрочем, он не скучал. Ему нравилось подыгрывать на маракасе или танцевать, как индеец. Он поднимал одну ногу и прыгал по кругу, словно вокруг костра. Это не было подражанием танцам Джеймса Брауна. Порой его движения становились такими свободными и экстатичными, что я вдохновлялся, глядя на него. Я стучал сильней, когда Джим, Рей и Робби были «в этом». Грув затягивал так глубоко, что мы, казалось, уходили по бедра в землю.

Эти моменты вдохновения заставили меня поверить, что рассказ Джима об истории, приключившейся с ним в детстве, когда душа индейского шамана овладела им посреди пустыни, был правдой. Он рассказывал, что когда ему было четыре, он ехал с родителями через Нью-Мексико и они стали свидетелями серьезной дорожной аварии. Джим говорил позже, что он ощутил, как душа старого индейца, лежавшего на краю дороги, запрыгнула прямо в него. Вера и судьба запрыгнули в него тогда, если такое действительно было.

В такие минуты казалось, что Джим - наша марионеткой и мы, с помощью нашей музыки, можем направить его, куда захотим. У него, вероятно, было ощущение, что то же самое он делает с нами, и при этом он знал, что музыка может гипнотизировать. И он позволял гипнозу овладеть собой, как каждый, кто хочет быть загипнотизированным.

На некоторых концертах он отдавался этому так всецело, что мы высвобождали колдуна, который скрывался внутри него. Мы попадали в плен ритуала. Контроль, казалось, распределялся между нами четырьмя, пока церемония не доводилась до конца – три Аполлона в противовес одному мощному Дионису.

Последний куплет и припев «Light My Fire» обычно были ударными и инструментальный проигрыш в конце оставлял всех в состоянии своеобразной прострации. Но они любили эту песню!

Я сделал глубокий вдох и собрал все свои силы, готовясь сыграть последний номер нашей программы. Ничего удивительного. «The End» был заплывом Джима в боль и смерть.

***

…Твое интервью с Лиззл Джеймс, которое так и не было опубликовано, оно такое замечательное, Джим. К несчастью, я так и не прочел его, пока ты был жив; мысли, стоявшие за твоими словами, стали бы для меня ясней:

Цитата:

«Боль призвана будить нас. Люди стараются спрятать свою боль. Но они не правы. Боль – это нечто такое, что носят с собой, как приемник. Ты ощущаешь свою силу, переживая боль. Все зависит от того, как ты к ней относишься. Боль это чувство – твои чувства это часть тебя. Твоя собственная реальность. Если ты стыдишься их, прячешь их, ты позволяешь обществу разрушить твою реальность. Ты должен отстоять свое право испытывать боль. Но люди боятся смерти даже больше, чем боли. Это странно, что они боятся смерти. Жизнь ранит гораздо сильнее, чем смерть. Когда приходит смерть, боль уходит. Я полагаю, что смерть это друг».

Дата добавления: 2015-09-27 | Просмотры: 466 | Нарушение авторских прав