АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Психогенные реакции

Реактивная депрессия развивается вслед за каким-нибудь тяжелым происшествием, неожиданной потерей близких, потерей работы и т. п. Сущность ее легко понять как усиление и зафиксирование тех переживаний, которые психологически понятны при известной ситуации и не в такой интенсивной форме могут наблюдаться у всякого человека. Тоскливость по своей структуре значительно отличается в данном случае от так называемых витальных депрессий, в частности от того, что наблюдается при циркулярном психозе; тоска не идет, как там, откуда-то из глуби, а связывается с тягостным переживанием. Не отмечается также идей самообвинения, причем обычно возникает тенденция винить окружающих. В смысле интенсивности тоскливость иногда, особенно в случаях с острым течением, может быть очень глубокой. Довольно часто наблюдаются серьезные попытки к самоубийству, опасность которого больше всего вначале, когда горе чувствуется особенно остро и преувеличивается тяжесть несчастья. Двигательного заторможения обыкновенно не бывает. Что касается конституционального предрасположения, то иногда имеется основание говорить об эмоциональной неустойчивости циркулярного ряда, но чаще наблюдается наклонность тоже к эндогенной тоскливости, но на почве сенситивности, свойственной астеническим личностям, или на почве конституциональной нервности. Во многих случаях можно отметить ясную роль истощающих моментов, например инфекций. Реактивная депрессия представляет самую частую форму психогенных реакций и, как все они, наблюдается преимущественно в молодом возрасте. Сравнительно редко можно встретить не имеющее особого практического значения гипоманиакальное состояние, возникающее на реактивной почве, иногда без особенной связи с циклоидным предрасположением. Под непосредственным влиянием психических моментов могут возникнуть приступы возбуждения с характером эпилептоидных или эксплозивных реакций, но, поскольку здесь центр тяжести в постоянно имеющейся налицо повышенной возбудимости, они рассмотрены в главе об эпилепсии.

В некоторых случаях можно с полным правом говорить о шизоидных реакциях. Мы здесь не имеем в виду так называемого шизофренического типа реагирования Поппера, которого касались в главе о шизофрении. К шизоидным реакциям относятся не кратковременные вспышки психоза, а более длительные состояния с ухудшением самочувствия, с появлением недоверчивости, отчужденности от окружающего; иногда в таких случаях наблюдаются негативизм, отказ от пищи, немотивированные вспышки раздражения, бегство с места работы, из мастерской или казармы. Такие состояния развиваются обычно под влиянием переживаний, делающих до известной степени понятными наступившие изменения, например под влиянием неблагоприятных внешних условий, в особенности если субъект попадает в них из другой, более приемлемой обстановки. Такие условия нередко были налицо в старой школе, особенно в закрытых учебных заведениях, в казармах, когда новичок, в особенности почему-либо не понравившийся начальству или товарищам, подвергался насмешкам и всяким издевательствам. Шизоидные реакции, как нечто более острое, противополагаются шизоидированию личности, развивающемуся при тех же условиях, особенно в связи с истощением и туберкулезной интоксикацией. В основе изменения в обоих случаях нужно предполагать конституциональные моменты; это видно в частности из того, что при тех же условиях в других случаях развиваются истерические реакции.

Наиболее яркую картину психогенных реакций представляют состояния, развивающиеся в связи с переживаниями резкого страха, например в случаях, связанных с смертельной опасностью. Наблюдения этого рода делались и раньше во время различных катастроф и стихийных бедствий, например во время мессинского землетрясения, наводнения на юге России (Н. Н. Баженовым). Война с ее ужасами представила обильный материал для изучения картин этого рода. Клейст описал особые случаи под названием Schreckpsychosen кратковременных состояний угнетения с резко выраженным страхом, иногда со ступором. Как выяснилось при ближайшем рассмотрении, это не психозы в собственном смысле, а особые реакции, не отличающиеся от того, что наблюдается при аналогичных условиях и в мирное время. Это— та же реакция, которую пришлось изучать немецким психиатрам после взрыва в Оппау в 1921 г., когда из 6—8 тысяч работников, находившихся в районе катастрофы, 657 было убито и 1977 ранено. Это—острая реакция испуга, иногда приводящая к развитию невротических явлений, иногда разрешающаяся без каких бы то ни было последствий. Испуг как таковой без других моментов и без наличия предрасположенной почвы не дает собственно психоза. То же оказалось при наблюдении над пострадавшими от землетрясения в Крыму в 1927 г. Как показали исследования специальной комиссии, командированной НКЗдравом на место землетрясения для этой цели, и в особенности как видно из наблюдений врачей, которые находились в этот период в Крыму в том или другом учреждении и могли изучать действие землетрясения на исследованных ими раньше пациентах (А. И. Винокурова), можно отличать непосредственную реакцию испуга и последующие нервные явления. Для первой характерно то, что она элементарна и дается не корковыми механизмами, а более низко стоящими инстанциями с большим участием вегетативной нервной системы. Характер реакции по своим внешним проявлениям не всегда был одинаков, но постоянным было то, что страх как сознательное переживание выступал значительно позднее сравнительно с реакцией в моторике и вегетатике. Больные, спавшие в момент землетрясения, вскакивали и в бессознательном состоянии бросались куда-то бежать и приходили в себя только спустя значительное время. Иногда наблюдалось бессмысленное метание из стороны в сторону со всеми признаками «двигательной бури». У других наблюдалось, наоборот, оцепенение, длительное состояние ступора, имеющее своим прообразом рефлекс мнимой смерти у животных. При длительном переживании страха перед грозящей смертельной опасностью, часто имевшем место во время последней войны, например при обстреле фортов Вердена, вместе с проявлением страха в собственном смысле наступало полное истощение с неспособностью чувствовать что бы то ни было, с непреодолимым стремлением ко сну, причем солдаты нередко засыпали стоя несмотря на ураганный огонь. При попытках разбудить спящий, хотя и пытался отвечать иногда на вопросы, продолжал находиться в состоянии затемнения сознания и не узнавал окружающих.

Приблизительно такие «же явления констатируются в связи с переживаниями страха всякого происхождения, если интенсивность его достаточно велика. При этом всегда можно выделить два типа— с характером двигательного беспокойства или же ступора. Последний развивается обычно не сразу после угнетающего переживания (арест, возбуждение судебного дела, нападение бандитов), а после некоторой предварительной стадии с дурным самочувствием, вялостью и несловоохотливостью. Постепенно больной впадает в состояние оцепенения с полной неподвижностью и молчанием, хотя и не утрачивает совершенно сознания; переживания больного при этом очень скудны, но могут быть отрывочные галлюцинации, бредовые идеи. Вся картина может представить большое сходство с кататоническим ступором (рис. 116), но в отличие от него констатируется большая зависимость от психических факторов; например состояние больного не одно и то же, когда он наедине или когда за ним наблюдают; не отмечается также недержания мочи и содержимого кишечника.

Рис. 116. Психогенный ступор. Взято из монографии Е. Braun, Psychogene Reaktionen; то же относится к рис. 117—120.

В смысле интенсивности явления ступора представляют большие колебания, иногда они чередуются с приступами возбуждения. Продолжительность ступора—недели, иногда месяцы. Воспоминания о перенесенном за этот период представляют большие пробелы.

Психогенный ступор, как видно из приведенного описания, представляет одну из форм защитных реакций и может быть приравнен в этом отношении к истерическим реакциям вообще. Картина его однако настолько характерна именно в качестве реакции на переживание страха, и притом более элементарной и без невротических надстроек, что заслуживает особого описания вместе с другими психогенными реакциями. В особенно характерной форме он развивается в качестве тюремного ступора в связи с арестом или тюремным заключением. Эти моменты, в особенности заключение в одиночной камере, являются настолько сильной психической травмой, что дают иногда крайне своеобразные реакции. Хотя они не могут считаться чем-то специфическим именно для этой этиологии, но в данном случае на них лежит особый отпечаток, дающий право говорить об особых тюремных психозах. Заключение в тюрьму может дать иногда толчок и для развития таких душевных заболеваний, которые обыкновенно развиваются вне всякой связи с арестом или тюрьмой, хотя лишение свободы и в этих случаях все же играет известную этиологическую роль. Например заключение в тюрьму алкоголика может привести к появлению белой горячки именно потому, что сразу прекращается действие привычного раздражителя. Особенно часто наблюдается в этих условиях шизофрения, в картине которой в этом случае обычно очень много галлюцинаций и параноидных моментов; наличность тех и других может считаться характерной чертой вообще душевных заболеваний, вызванных тюремным заключением. Это видно из того, что параноидный аспект очень часто заметен не только при шизофрении, развивающейся в тюрьме, но и при других психозах, наблюдающихся в этой обстановке, например у алкоголиков и эпилептиков. Это явление легко понять, анализируя ту ситуацию, в которую поставлен заключенный, в особенности в одиночной камере. Для него прекращается действие всех здоровых раздражителей, причем особенно остро конечно ощущается невозможность общения с близкими и вообще с другими людьми. Все, что окружает заключенного, глубоко враждебно ему, направлено определенно к тому, чтобы лишить его какой бы то ни было возможности возвратить себе свободу. Как мы видели в главе о галлюцинациях, прекращение обычных слуховых раздражителей может способствовать появлению обманов слуха; нужно учесть также, что над всем доминирует сознание полного крушения жизни без просветов в будущем. Естественно, что при таких условиях происходит болезненный сдвиг в восприятии окружающего, причем самые безобидные и не имеющие отношения к заключенному обстоятельства истолковываются бредовым образом. Можно выделить особый тюремный параноид как своего рода психогенное реактивное состояние, характеризующееся боязливо тревожным настроением, галлюцинациями, идеями отношения, иногда с отказом от пищи или приступами возбуждения. Изменение обстановки вследствие перевода в другую камеру, перемена надзирающего персонала, иногда удовлетворение каких-либо желаний могут смягчить положение и даже привести к полному выздоровлению. Еще скорее исчезают все болезненные явления в случае благоприятного поворота судебного дела, пересмотра его и прекращения или освобождения от наказания по амнистии. Симптоматика тюремных психогенных реакций в зависимости от особенностей тюремной обстановки и стадии, в которой находится судебное дело, не всегда одинакова.

Только что описанная картина чаще всего встречается в условиях тюремного заключения после уже состоявшегося приговора (тюремный параноид Рюдина). Под влиянием ареста у подследственных арестантов обычно наблюдаются более острые реакции—приступы возбуждения, затемнение сознания с развитием бредовых идей, но особенно часты своеобразные психогенные реакции, в картине которых можно видеть инстинктивное стремление укрыться за душевную болезнь, хотя бы только мнимую; эти состояния часто производят впечатление чего-то искусственного, какой-то симуляции. Сюда нужно отнести уже известное нам описанное в главе об истерии ганзеровское сумеречное состояние, близко к которому стоит особый симптомокомплекс псевдодеменции; в структуре его также заметно участие несознаваемого желания казаться слабоумным, ничего не знать, причем иногда это желание может быть спровоцировано теми или другими вопросами при исследовании, в результате чего происходит демонстрация душевной болезни, которая в представлении большинства обывателей отождествляется с глупостью. При этом явления дементности преподносятся так сказать не только при ответах на вопросы, но и всем поведением и выразительными движениями: пациент усиленно таращит глаза (рис. 117), делает беспомощное или в высшей степени удивленное (рис. 118), иногда напряженно-угрожающее выражение лица (рис. 119), иногда на лице появляется выражение напряженного раздумывания, иногда при этом приставляется палец ко лбу; в некоторых случаях обращает на себя внимание особая хитрая улыбка, которой пациент как будто хочет показать, что он понимает врача, и не сомневается, что и последний с своей стороны также его понимает (рис. 120). Возможны дрожание, истерические расстройства чувствительности или припадки.

Рис. 117.

Рис. 118.

Рис. 119.

Рис. 120.

Мимика при псевдодементности.

Мысль о симуляции в особенности возникает при наблюдении над комплексом, который известен под именем «валяния дурака». От ганзеровского состояния псевдодеменция отличается отсутствием затемнения сознания, обычно и своей кратковременностью. Являясь типичной для подследственных арестантов, она может встретиться и в условиях отбывания наказания в тюрьме, а иногда и не в качестве собственно тюремной реакции, везде, где только могут сыграть роль целевые установки, например при психогенных состояниях в связи с получением ренты. Особенно острую форму психогенной реакции из числа тех, которые встречаются под влиянием ареста и тюремного заключения, представляют состояние ярости и возбуждения, с криками, со стремлением к разрушению, с бессмысленными импульсивными нападениями на окружающих, с нанесениями себе повреждений и попытками самоубийства.

Известные отличия в характере возбуждения, например наличие жестокости и нещадности наносимых повреждений, неодинаковая степень затемнения сознания, заставляют некоторые реакции этого рода ставить ближе к эпилептоидным, а другие—к истерическим.

К психогенным реакциям, развивающимся в условиях тюремного заключения, относится и картина психического пуэрилизма, или инфантилизма. В этом случае в самосознании, поведении и как будто во всей личности пациента выявляются такие сдвиги, которые делают его необычайно похожим на ребенка. Он обнаруживает интересы и стремления, свойственные детскому возрасту, начинает играть в куклы, употребляет в разговоре уменьшительные и ласкательные имена, иногда лепечет, как ребенок. Под, нашим наблюдением был один молодой человек, осужденный за уголовное преступление, который вел себя, как маленький мальчик.

Он называл себя «И», почти все время проводил в раскладывании коробок из-под папирос, которых он набрал великое множество; он тщательно оберегал их, не позволяя никому даже до них дотронуться; исключение делалось только для некоторых избранных, которых он особенно любил и называл самыми нежными именами. Защитный: характер такого инфантилизма в ряду других психогенных реактивных состояний легко понять именно как стремление уйти от тяжелой жизненной ситуации в область психических переживаний детства, гарантирующего и безнаказанность и защиту старших.

В условиях длительного заключения, в особенности у осужденных на всю жизнь (современное советское законодательство знает только срочное заключение с изоляцией максимум до 10 лет) наиболее типичной реакцией является бред помилования. Больной начинает высказывать убеждение, что судебный процесс пересмотрен и приговор отменен, что он амнистирован, восстановлен в своих правах и должен быть немедленно освобожден. Иногда при этом высказываются бред невиновности или отрывочные бредовые идеи величия и преследования. Эта реакция представляет то же явление, что и бредовые воображения Бирнбаума, развивающиеся иногда, так же как психогенные состояния, в связи с тюремным заключением. Они особенно легко возникают на дегенеративной почве, но без участия собственно слабоумия, тогда как бред помилования, описанный Рюдиным, по выражению Крепелина указывает на полное крушение личности с уходом в мир бредовых переживаний от печальной действительности. Эту форму реакции поэтому называют также пресенильным бредом помилования, так как она наблюдается к концу жизни, большая часть которой проведена в тюрьме.

Говоря о целевых установках в описываемых картинах, мы не могли не коснуться о симуляции, мысль о которой естественно, когда то или другое состояние, как будто болезненное, но в то же время с печатью чего-то искусственного, развивается у человека, ожидающего смертной казни или иного сурового наказания или уже несущего тяжелые последствия судебного приговора. Вопрос о симуляции не так прост, каким он казался в тот период психиатрии, когда она знала только выраженные болезни и ничего более. Если к описываемым в этой главе реактивным состояниям применить альтернативу: душевная болезнь или симуляция—с исключением всяких других возможностей, то конечно многие из них, как совершенно не укладывающиеся в известные схемы психозов, должны быть отнесены к симуляции, и когда не было еще достаточно сведений о пограничных и в частности реактивных состояниях, за таковую они обычно и принимались. Для примера можно указать на ганзеровский симптомокомплекс, по отношению к которому после первых описаний его не сразу установилось правильное понимание, и долго еще многие психиатры считали его симуляцией или явлением, относящимся к шизофрении. Симуляция, вообще говоря, возможна, но для установления или отрицания ее всегда необходимо выяснить, что симулируется, кто симулирует и какова общая ситуация, в частности—каковы могут быть побудительные причины. Нельзя отрицать возможности симулирования, и довольно удачного, душевной болезни. По этому вопросу Бонгеффер высказывается в том смысле, что когда преступнику грозит смертная казнь или другое тяжелое наказание, легко можно представить себе, что он в стремлении выдать себя за душевнобольного сможет долгое время отказываться от пищи, не отвечать на вопросы, быть неопрятным и не реагировать на болевые раздражения. При наличии большой выдержки у лиц, имеющих достаточную ориентировку в психиатрии и может быть специально для этого прочитавших учебники, возможно, что в заблуждение будут введены и опытные психиатры. Нам лично известен один случай, когда русский, бывший в германском плену, симулировал там душевное расстройство и в качестве душевнобольного был перевезен в Россию. Насколько можно судить по литературным данным и в частности по наблюдениям немецкого психиатра Клинебергера, такие случаи с военнопленными офицерами бывали неоднократно. Все-таки это возможно только при исключительных условиях. Стремление симулировать может быть встречается не так редко, но здесь нужно различать два случая. Очень часто симулирование бывает так грубо и так непохоже на то, что желательно изобразить, что оно очевидно для окружающих; это сразу понимает и сам симулянт, быстро бросающий притворство как средство, оказавшееся совершенно непригодным. Так как болезнь—не случайное сочетание ничем не связанных между собой признаков, а нарушение психической деятельности, протекающее по определенным закономерностям, то удачная симуляция может быть только тогда, когда стремящийся к ней в выражениях симулируемой им болезни сможет ближе подойти или даже встать на те пути, которые служат для выявления необычайной реакции, а это может быть только в том случае, если включение их делается почему-либо особенно легким. Положение вещей можно уяснить на любом примере психогенных реакций, например психическом инфантилизме, который как раз и дает очень часто повод предполагать симуляцию. В этом случае в основе несомненно лежит активирование процессов, игравших большую роль в известные периоды детской жизни, но потом заторможенных другими, характеризующими более развитую психику. Заслуживает внимания, что это растормаживание утрачивающих свою активность механизмов может придти различным путем. В главе об эпидемическом энцефалите мы познакомились с картиной постинфекционного инфантилизма, которая характеризуется теми же клиническими признаками. То же самое в сущности имеет место у слабоумных стариков и старух, впадающих в детство. Во всех этих случаях происходит оживание одних и тех же заторможенных механизмов, и если один и тот же комплекс психических явлений в одном случае развивается благодаря органическому процессу, иногда с значительными разрушениями мозгового вещества, а в другом—только под влиянием психического момента, именно желания, направленного к определенной цели, то ясно, что дело не только в желании симулировать, а в особенно легком соскальзывании на архаические пути, говорящем о каких-то врожденных особенностях, характеризующих патологию. Ясно таким образом, что хороший симулянт может быть только врожденным; иными словами симуляция как таковая обычно развивается на патологической почве. Действительно наблюдение показывает, что стремление агравировать и симулировать очень часто можно встретить при наличии определенной душевной болезни, когда не может иметь место целевой элемент. Даже прямое заявление больного, что он симулировал, не означает непременно, что дело обстоит именно так. Нередко такие заявления приходится слышать от шизофреников, у которых мысль о том, что они не больны, а симулируют, возникает под влиянием сознания насильственности и необычности их некоторых переживаний. Пример такой симуляции у несомненно душевнобольного можно видеть на докторе Керженцеве, герое пьесы «Мысль» Андреева. Нам лично приходилось неоднократно получать письма от бывших пациентов клиники, которые сообщали о своем хорошем здоровье и утверждали при этом, что они никогда не были больны, а только обманывали врачей. Таким образом существует много оснований предполагать, что симуляция в собственном смысле, которую нужно отличать от грубого притворства, представляет болезненное явление из группы психогенных реакций. Как и все остальные, эта форма реакции характеризуется тем, что возникает на патологической почве—врожденной или приобретенной неустойчивости, иногда даже определенной душевной болезни, и второй кардинальный признак—она развивается под влиянием психических факторов, какими в данном случае нужно считать не только переживания в связи с арестом и судебным делом, но и самый факт совершения преступления, в особенности если речь идет о таких вещах, как убийство.

Тюремным параноидом не исчерпываются параноидные реакции психогенного происхождения. Если в жизни человека с особенным предрасположением к таким реакциям обстоятельства сложатся очень неблагоприятно, у него могут развиться аналогичные явления, структура которых будет меняться в зависимости и от врожденного предрасположения и от характера психической травматизации. Но так как в жизни часто имеют место не такие исключительные события, как тюрьма и арест, а менее травматизирующие переживания, та в параноидных реакциях не тюремного характера в постоянно встречающейся сумме из двух слагаемых: конституция и экзогения— акцент приходится ставить на первой половине. Такого происхождения сенситивный бред преследования Кречмера, развивающийся у сенситивных личностей с неустойчивыми эмоциями и с особенной лабильностью их в сторону тоски. Такие люди часто оказываются слабыми и по своему соматическому сложению, иногда страдают физическими недостатками; они склонны к различным сомнениям и мучительно переживают свою неполноценность. Под влиянием каких-нибудь волнений, источником которых является неблагоприятно сложившаяся внешняя ситуация, развиваются идеи отношения; при атом больным начинает казаться, что окружающие не отдают им должного, издеваются над ними; нередко бредовые идеи касаются сексуальной жизни, сравнительна часто такого рода явления наблюдаются у старых дев. Бредовые идеи и в этих случаях не отличаются особенной стойкостью: они могут даже совершенно исчезнуть или по крайней мере значительно сгладиться. Что здесь именно психогенная реакция сенситивной психики, видно из того, что ядро личности в собственном смысле не страдает и больные остаются полноценными работниками.

Еще более выражены конституциональные моменты в случае параноидных реакций, развивающихся у лиц с особенным параноидным характером, склонных к подозрительности и недоверчивости; в своем эгоцентризме и повышенной чувствительности такие люди нередко видят в самых невинных поступках несправедливое к себе отношение. На этой почве в связи с постоянным, чувством напряжения, зависящим от борьбы в личности стенических и астенических моментов при неблагоприятной жизненной ситуации, может сложиться картина вполне выраженного бреда преследования. Нам пришлось наблюдать в клинике одного председателя суда, который провел ряд уголовных процессов и в частности один особенно большой и сложный; в нем фигурировала целая шайка бандитов, совершившая ряд убийств и ограблений. Эта шайка, часть которой осталась на свободе, старалась терроризовать суд, пускала в ход угрозы и даже делала нападения на его представителей. В результате у председателя суда появились резко выраженные страхи с постоянным ожиданием нападения, причем всюду виделись преследователи—в случайных прохожих на улице, в трамваях; ему казалось, что за ним постоянно следят какие-то люди; подозрительны ему были и некоторые пациенты клиники; вместе с тем наблюдались бессонница и отдельные слуховые галлюцинации. Через несколько недель все явления сгладились без всякого остатка. Эти психогенные параноиды близко соприкасаются с паранойей, понимая ее как известное бредовое состояние, развивающееся также у лиц с паранойяльным складом и также обычно в связи с каким-нибудь волнующим переживанием. При паранойе однако дело не ограничивается только психической реакцией на травматизирующее событие, но бред разрастается дальше в связи с паранойяльным развитием личности, которое до известной степени идет своим путем.

В некоторых случаях болезненные состояния, которые несомненно нужно отнести к психогенным, развиваются под влиянием психической изолированности на почве глухоты. Это тоже бредовые состояния с тоскливо тревожным настроением, с отдельными слуховыми галлюцинациями. Больным начинает казаться, что к ним дурно относятся, смеются над ними, стараются чем-нибудь причинить вред. Бред сопровождается слуховыми галлюцинациями, возникающими отчасти в связи с глухотой и шумом в ушах. Дело может дойти до образования вполне выраженных бредовых идей преследования, например отравления, причем в качестве средства защиты возможны агрессивные действия; чаще однако поведение больных носит оборонительно-пассивный характер. Наклонности к систематизации бредовых идей не наблюдается. На эту форму психогенного параноида особенное внимание обратил Крепелин. Глухота в данном случае не является главной и единственной причиной. Как видно из исследований Мерклина, необходима предрасположенная почва для развития такой психической реакции, но главным моментом является изолированность от других с нарушением контактов, обеспечивающих взаимное понимание и способствующих легкому устранению различных недоразумений и подозрений. Иногда имеют значение возрастные изменения личности, так как параноиды этого типа преимущественно развиваются в инволюционном периоде. Исходным пунктом для развития бредовых явлений в этих случаях служат те или другие жизненные конфликты. Естественно поэтому, что при изменении в благоприятную сторону окружающей обстановки бредовые идеи как правило обычно смягчаются и могут совершенно исчезнуть, в особенности если больные находят участливое отношение к себе и необходимое врачебное воздействие.

Изолированность и невозможность войти в контакт с окружающими могут привести к аналогичным явлениям и без глухоты, а при наличии других моментов, создающих такую же ситуацию. Это видно например из наблюдений Аллерса, который констатировал боязливо-тревожное состояние с бредом преследования, с отказом от пищи у русских военнопленных из нацменьшинств, не знавших никаких языков кроме своего родного; перевод таких больных в другие учреждения, где нашлись люди, которые их понимали, давал быстрое успокоение и исчезновение явлений бреда с установлением критического отношения к пережитым страхам («глупым мыслям»). Можно указать и другие факты, ясно говорящие о том, что непонимание языка у человека, попавшего в чужую страну, может привести не только к недоразумениям, но и к ложным заключениям, близко стоящим к бреду. В известном рассказе В. Г. Короленко «Без языка» русский крестьянин, недавно приехавший в Америку и отбившийся случайно от своих земляков, попал благодаря незнанию языка в такую ситуацию, что дал психогенную вспышку возбуждения с идеями бреда по отношению к тем лицам, с которыми произошел ряд недоразумений и конфликтов.

Хотя значительно реже, но аналогичную картину психогенного параноида можно наблюдать в связи с потерей зрения. Нам впервые пришлось описать несколько случаев, где такое толкование генеза бредового комплекса можно было принять с полным основанием. У одной пациентки, описанной доктором М. И. Мебель, потерявшей зрение вследствие пемфигуса роговых оболочек, развилось тревожное состояние с зрительными и слуховыми галлюцинациями; она слышала голоса, которые называли ее преступницей, проституткой и грозили убить, она все время была в ожидании, что ее арестуют и куда-то отправят; вместе с тем она была очень доверчива к лицам, от которых видела внимание и желание помочь; под влиянием убеждения врачей она могла допустить, что может быть ничего страшного нет и что все это ей кажется, но, предоставленная себе, она оказывалась в полной власти своих страхов и бредовых идей. И в этих случаях причина заключается не в одной слепоте. Помимо предрасположенности к нервным заболеваниям значение имеют и возраст, так как это обычно пресениум, и ухудшение жизненной ситуации вследствие слепоты, потеря трудоспособности и изменение благодаря этому социальных отношений.

Особую группу психогенных реактивных состояний, и притом таких, в развитии которых социальный элемент имеет исключительное значение, представляют явления индукции, приводящие иногда к развитию целых психических эпидемий. Наиболее понятен механизм развития в случаях индуцированного бреда у душевнобольных в собственном смысле, и этим примером можно воспользоваться для выяснения сущности явления индукции в целом, без всякого отношения к психозу как к таковому. В психиатрических больницах приходится иногда наблюдать, что слабоумные больные воспринимают бредовые идеи от своих соседей, обнаруживающих обычно более яркие проявления болезни, и высказывают их как свои собственные. Конечно индуцируется не психоз в целом, а только отдельные бредовые идеи; еще менее возможно индуцирование помешательства как такового душевноздоровому. Если заболевает психически человек, находившийся в близком общении с душевнобольными, то причина не может свестись только к их влиянию. Подобно тому как это выяснено по отношению к удачной симуляции, причина кроется в предрасположенности к заболеванию, может быть даже в том, что человек уже находился на границе душевной болезни, причем влияние ярких проявлений болезни у другого больного было только последним толчком. Основным в этом случае индукции нужно считать, что результаты чужой творческой фантазии—в данном случае неважно, что она больная—принимаются в готовом виде без критики и переработки, как будто бы они были плодом собственной работы мысли. Это акцептирование чужой идеи идет не в результате воздействия на рассудок, а на чувство и воображение. Индуцируется всегда более яркий бред больного с более активными проявлениями психоза у стенической личности, высказывающейся с полной убежденностью и не задумывающейся перед тем, чтобы доказать свою правоту на деле. Существенный факт, подтверждающий наносность индуцированного бреда,—это то, что он, не имея глубоких корней в личности самого индуцированного, быстро исчезает в случае изоляции от источника индукции. Аналогичные явления могут иметь место и вне стен психиатрических больниц, но чаще бывает акцептирование не слабоумными душевнобольными, а здоровыми, хотя все-таки такими, у которых интеллект не особенно высок и которые к индуцирующему находятся в каких-либо особых отношениях, повышающих его авторитет и импонирующее действие его личности, это—или близкие родственники главы семьи, или его подчиненные по работе. Таким путем неоднократно возникали религиозные секты, например секта малеванцев, названных так по имени душевнобольного Малеваного, который страдал бредом величия и успел убедить в величии предстоящей ему миссии значительное количество лиц из числа своих близких и односельчан. Таким же путем возникла еще до войны на юге России эпидемия, охватившая довольно большое количество лиц, решивших закопать себя в землю под влиянием убеждения одного душевнобольного, проповедовавшего о скором пришествии антихриста. Аналогичен механизм акцептирования мыслей не бредового в собственном смысле характера, хотя ложных в своем существе, например различных предрассудков, заблуждений, суеверий. Здесь роль предрасположенной почвы в особенности видна из того, что эти идеи неизвестно откуда идут, так что отпадает мысль об импонирующей роли их носителя. Индуцирующая сила конечно и не в значительности их содержания, так что остается искать ее причину в особенностях личности, которая их воспринимает и передает далее. Здесь имеют значение вера в чудесное, таинственное, желание найти что-то особенное, непохожее на неприглядную или хотя бы просто будничную действительность. Все эти моменты характеризуют более примитивную стадию развития психики, но они, как и вообще архаические переживания, в скрытом состоянии имеются и у более или менее полноценной личности; они не во всех случаях запрятаны одинаково глубоко, иногда они как будто совершенно атрофированы, иногда же достаточно незначительных психических влияний, чтобы сделать их активными. Большая или меньшая легкость включения архаических механизмов с пробуждением как будто отживших верований меняется не только в зависимости от человека, но и от коллектива, к которому он принадлежит, зависит от окружающей среды в самом широком смысле и от особенностей переживаемого времени. Как было установлено еще очень давно, периоды политической рзакции всегда характеризовались увеличением религиозности, стремлением ко всему чудесному, таинственному, к мистицизму, теософии.

Внушаемость гораздо больше, когда человек находится в толпе. В чрезвычайно яркой форме это выступает в случаях панического страха, наблюдающегося нередко во время какого-нибудь несчастья и особенно часто наблюдавшегося во время империалистической войны в армии. Имеет значение, что волнующее внушение воспринимается не от одного человека, а от многих сразу и притом в однообразной форме. При этом происходит суммирование отдельных раздражений, и в результате такой кумуляции освобождается: та примитивная защитная реакция страха, которая, будучи свойственна первобытной психике, сказывается и при достаточном развитии ее в особо исключительных условиях. Все перечисленные моменты в особенно ясной форме выступают при возникновении эпидемий истерии. Роль психического воздействия, оперирующего с чувством и воображением, особенно велика у тех людей, у которых соотношение между примитивной и высоко стоящей психикой не в пользу последней. В этих случаях приходится констатировать, что самое психическое воздействие имеет место не между переживаниями, характеризующими высокоразвитую личность, а между теми дикими, недисциплинированными и импульсивными существами, которые живут в подсознательной сфере своей жизнью, только отчасти и до поры до времени подчиняясь воле и сознанию. Легко понять потому, что истерические реакции одного человека могут как бы по рефлексу вызвать такие же явления у другого, без того чтобы в этом участвовало сознание и аффект как сознательное переживание.

Индуцированные истерические реакции в особенности легко возникают у тех лиц, у которых соответствующие механизмы вследствие психопатической предрасположенности находятся в постоянной готовности; но бывают периоды или такие ситуации, когда эта готовность давать истерические реакции выявляется у целой массы лиц, составляющих один коллектив, причем конечно дело не в каких-либо врожденных особенностях или чертах психопатии. По вполне понятным причинам массовое распространение истерических явлений в форме эпидемии особенно часто наблюдалось в Средние века; при этом иногда они принимали странную форму, как например эпидемическое распространение пляски святого Витта в конце четырнадцатого и в начале пятнадцатого столетия (рис. 121), но их немало было и в новое время, особенно там, где непосредственное общение между собой большого количества лиц, как например в закрытых учебных заведениях, в монастырях, создает благоприятные условия для кумулятивного действия.

Рис. 121. Взято из книги Е. Hollander, Die Medizin in der klassischen Malerei, Stuttgart, 1903.

То, что истерические механизмы не особенно глубоко могут быть скрыты и у современного человека, видно из эпидемии, описанной Н. П. Бруханским. Среди группы родственников и друзей одной деревенской семьи, в которой праздновалась пасха, причем почти все поголовно были пьяны, вдруг вспыхнула целая эпидемия истерических явлений. Припадок, появившийся у одной женщины, вызвал такие же явления у других. Больные, бившиеся в судорогах, выкрикивали фразы о порче и видели беса, вылетающего в трубу; последнего стали видеть и другие, не обнаруживавшие собственно припадочных явлений. Интересно отметить эту неистребимость мыслей о возможности порчи и одержимости. Союз истерички с дьяволом, оказавшийся прочным в народных суевериях и в больном воображении на протяжении целых веков, ясно говорит о том, что между верой в чорта и наклонностью к истерическим реакциям существуют определенные корреляции; можно точнее сказать, что как то, так и другое характеризует более примитивную и архаическую психику. Социальные реакции, выступающие в эпидемиях истерии, в своем существе находят себе исчерпывающее объяснение в особенностях психики больных этого рода, именно в очень легком включении у них архаических механизмов. Те же моменты приходится принимать во внимание при оценке таких явлений, как спиритизм, ясновидение, к которым особенный интерэс проявляют те же больные с истерическими реакциями, играя роль главных героев или той внушаемой массы, с которой легче удаются различные опыты, относящиеся к этой области. Чтобы внушить другим веру в различную чертовщину, нужно или самому в нее глубоко верить или быть хорошим актером, а больные с истерией обычно совмещают то и другое. Они в высшей степени способны внушить себе какую-нибудь роль и провести ее, создавая у окружающих полную иллюзию, что окружающие имеют дело с медиумом высокой силы или ясновидящей.

38. ПАРАНОЙЯ

Как мы видели в главах о шизофрении и парафрениях, положение паранойи всегда было не особенно определенно. В известном периоде развития психиатрии, главным образом до Крепелина, она понималась весьма широко, и к ней относились весьма многие случаи, которые впоследствии стали расцениваться как параноидная форма раннего слабоумия. Ввиду того, что последняя скоро разрослась до очень больших размеров, причем к ней стали относить случаи, довольно разнообразные по симптоматике и течению, Крепелином и было предложено выделить некоторые случаи с долгой сохранностью психической живости и известной высоты интеллекта под именем парафрений. Нужно однако сказать, что положение этой группы оказалось в такой же мере непрочным, как паранойи докрепелиновского периода или его параноидной формы шизофрении. Выяснилось, что очень многие случаи парафрений по существу относятся к шизофрении, некоторые возможно должны быть отнесены к затяжным формам маниакального состояния циркулярного психоза; наконец попадаются случаи, занимающие особое положение и составляющие сравнительно небольшую группу, которая заслуживает название паранойи. По определению Крепелина она характеризуется тем, что на почве своеобразного предрасположения при полном сохранении осмысленности и правильности в мышлении, чувствовании и поведении медленно развивается стойкая система бреда, представляющая переработку жизненных переживаний. Несмотря на довольно значительное иногда сходство с параноидной формой шизофрении и парафрениями в группе паранойя речь идет совершенно об иных по существу картинах с иным генезом и иными психическими механизмами. Там налицо всегда имеется определенный, хотя очень медленно нарастающий ослабоумливающий процесс, причем в генезе бреда главную» роль играют измененные органические ощущения и галлюцинации. Бред устанавливается благодаря тому, что изменяется восприятие окружающего мира, причем деградирующий интеллект не может справиться с новыми ощущениями и галлюцинациями и допускает ошибки суждения. Для параноидных форм шизофрении типично таким образом катестезическое бредообразование, предполагающее наличность ослабления интеллекта. Существенным является при этом, что бред шизофреника не спаян органически со всей его личностью, представляется каким-то гетерогенным образованием и нередко самому больному представляется чем-то чуждым, паразитическим. При паранойе аналогичные по содержанию картины бреда развиваются как своего рода реакции болезненно-чувствительной личности на действительные события. Побудительной силой в данном случае являются не изменения в мире ощущений, а потребности чувства, благодаря чему самый генез бреда можно назвать кататимическим.

Вопросу о генезе бреда при паранойе и связанным с этим вопросам об объеме самого понятия и отграничения паранойи от других заболеваний за последние годы уделялось очень много внимания. Керер и Кречмер больше всего придают значения эмоциональным моментам и думают, что конфликты, лежащие в основе паранойи, отличаются от истерических только большой глубиной и затронутостью витального слоя личности, тогда как истерические протекают более поверхностно. Керер говорит также о расстройствах в области влечений личности, динамика которой определяется контрастными переживаниями, причем играют роль социальные моменты. Шультце стремится к еще большему уточнению понятия «конфликт», играющего роль в генезе паранойи. По его формулировке параноик конституирует свой бред из противоречий между стремлением к социальному включению себя в общество и к признанию ценности личности, с одной стороны, и из обусловленной болезненным предрасположением недостаточностью, обнаружившейся в жизни,—с другой.

Ланге, развивая концепцию своего учителя Крепелина, принимает наличие своеобразного, одинакового для всех случаев паранойи конституционально обусловленного характера реагирования. Роль конституциональных моментов, правда, не отрицается и другими авторами, но все же основным нужно считать особое паранойяльное развитие личности с изменением установок на все окружающее: самый бред при этом не является центральным, осевым расстройством, а только краевым и до известной степени факультативным, так как с изменением жизненной ситуации он может сгладиться или даже исчезнуть. В вышеприведенном определении Крепелина несомненно нужно сделать существенную поправку, именно откинув критерии стойкости, недоступность бреда для коррекции, ввиду того что, как справедливо указывают Кронфельд и В. Штерринг, эта стойкость хотя и является обычно наблюдающимся клиническим фактом, не указывает на самое существо бреда. В общем бред при паранойе складывается при наличии двух моментов: своеобразной наклонности к паранойяльным установкам личности и неблагоприятной ситуации. Что касается первого момента, то здесь мы имеем людей, с юности обнаруживавших известные особенности своего психического склада в смысле большого самолюбия, эгоцентризма, повышенной самооценки, склонности к фантазии и исканию правды, у которых не все гладко и в сексуальной жизни и которые плохо приспосабливаются к окружающей жизни. Эти особенности, выделяющие больного ив среды окружающих, сами по себе создают ситуацию, при которой больной становится по отношению к другим в особое положение, которое при его повышенном самомнении и чувствительности дает ему повод несколько переоценивать себя сравнительно с другими и предполагать, что ему не отдают должного, завидуют ему, стремятся так или иначе умалить его достоинства. При наличии таких особенностей психического склада, если жизненные обстоятельства сложатся не особенно благоприятно, у больного в качестве постоянных черт характера могут установиться недоверчивость, подозрительность, наклонность истолковывать все особенным образом, всюду видеть несправедливость, сознательное намерение причинить ему вред, унизить, оскорбить. Очень часто болезненные явления всю жизнь остаются на этой стадии паранойяльного характера, проявления которого в зависимости от жизненных обстоятельств то обостряются то в значительной мере сглаживаются. Иногда же, при особенно неблагоприятной ситуации, дело может дойти до болезненных сдвигов в мышлении больного с образованием бредовых концепций. Исходным пунктом всегда является какой-нибудь жизненный конфликт, неудача по службе, неудачный брак, неблагоприятный исход для больного какого-нибудь судебного дела. Эмоциональная реакция, являющаяся неизбежным следствием неприятного переживания у всякого человека, в данном случае бывает обыкновенно особенно подчеркнута благодаря повышенной чувствительности и ведет к усилению в характере больного тех особенностей, которые мешают ему дать правильную объективную оценку случая. Болезненная обидчивость и самомнение часто толкают больного на различные неправильные действия, имеющие целью устранить неблагоприятные для него последствия случая, но обычно ведущие к еще более значительным недоразумениям и огорчениям для него. Вследствие этого возникшие с самого начала подозрения не только не рассеиваются, но все больше укрепляются, причем бредовым образом начинают расцениваться и события, самые незначительные и ни в какой мере не затрагивающие ни интересов ни самолюбия больного. Таким образом развивается стойкий бред, который при неблагоприятно для больного сложившихся обстоятельствах растет, как снежный ком. Галлюцинаций обыкновенно в таких случаях не бывает, и они никакой роли в образовании бреда сыграть не могут, но имеет известное значение иллюзорность восприятия. Нередко больному кажется, что лица, которых он подозревает в неправильном отношении к себе, делают друг другу какие-то знаки, шепчутся между собой. С другой стороны, большое значение имеют ложные воспоминания и ошибки памяти, благодаря которым прошлое искажается в том направлении, которое соответствует бредовым установкам больного. Например ему кажется, что факты, о которых он сам в свое время сообщал, искажены его противниками, что протокол, на котором имеется его собственная подпись, подделан и т. п. Развитие бреда требует для себя несомненно интеллектуальных изменений, часто своеобразных, но во всяком случае не носящих характера слабоумия в обычном смысле. Формальные способности интеллекта, память, соображение, критика остаются на прежней высоте, равно как сохраняется и внешняя правильность поведения больного. Благодаря всему этому больной, по крайней мере до известного момента, на всех окружающих производит впечатление вполне здравомыслящего человека. В воззрениях параноика однако всегда можно констатировать ошибочность суждения, и притом в самых основных пунктах. Какой-то сдвиг в психических механизмах, делающий логику больного кривой, не дает ему возможности видеть истинное положение вещей и толкает все на новые ошибочные заключения Этому способствуют и особое легковерие больных и слабость критики, обнаруживаемые ими, когда они встречаются с фактами, имеющими отношение к их бреду. Имеет значение, что такие больные всегда находят людей, сочувствующих и убежденных в обоснованности их жалоб на причиняемые несправедливости. Это обычно бывают лица, наиболее близко стоящие к больному, члены его семьи, нередко вместе с больным сделавшиеся жертвами неблагоприятной жизненной ситуации. Иногда в таких случаях можно определенно говорить об индуцированном бреде. Такие сочувствующие и поддакивающие больному люди часто сами отыскивают различные факты, подтверждающие предположение больного, который в этом случае и проявляет особое легковерие, принимая эти факты без всякой критики. Так как бред развивается всегда как реакция на тягостные переживания, источником которых может быть сама жизненная ситуация, то иногда приходится считаться с такими моментами, которые ставят больного почему-либо в особо невыгодное для него положение. Может иметь значение зависимость от других, приниженное положение, вследствие чего паранойя легче может развиться у лиц определенных профессий. По данным дореволюционного времени картины этого рода сравнительно часто бывали у гувернанток. Шпехт относит сюда народных учителей, у которых повышенное чувство собственного достоинства, если оно наблюдается как конституциональная особенность, не находит достаточного удовлетворения в отношениях к ним окружающих (речь идет о Германии).

Для ознакомления с сущностью паранойи и с механизмами бредообразования при ней очень интересно познакомиться с историей одного типического случая, описанного Гауппом и известного всем психиатрам под названием Fall Wagner.

Около 5 часов утра 4 сентября 1913 г. старший учитель в деревне Дегерлох Эрнст Вагнер убил свою жену и четырех детей, заколов их в сонном виде кинжалом. Прикрыв трупы одеялами. Вагнер умылся, оделся, захватил с собой три револьвера и свыше 500 патронов и отправился по железной дороге на место своей прежней службы — деревню Мюльгаузен. Там он поджег несколько зданий, а затем выбежал на улицу и, держа в каждой руке по револьверу, начал стрелять во всех встречавшихся ему жителей. В результате 8 человек были им убиты, а 12 —тяжело ранены. Только когда он расстрелял все бывшие у него наготове патроны и револьверы оказались пустыми, удалось в тяжелой борьбе его обезоружить, причем он получил столь тяжкие повреждения, что первое время казался мертвым. Ввиду странности мотивов, выдвинутых им в объяснение этого кровавого преступления, было произведено психиатрическое его испытание, которое дало такие результаты.

Вагнер оказался чрезвычайно отягощенным наследственно как со стороны отца, так и со стороны матери. В детстве он был очень чувствительным, о5ид-ЧИРЫМ и самолюбивым мальчиком. Крайняя правдивость не оставляла его даже тогда, если за правду грозило ему наказание. Он был щепетильно верен своему слову. Очень рано появились у него тяготение к женщинам, богатая и неукротимая фантазия и страсть к чтению. В учительской семинарии, где он учился, его отличали духовная самостоятельность, повышенное чувство собственного достоинства, любовь к литературе и крайняя добросовестность в отношении к своим обязанностям. Рано приобрел он безнадежный взгляд на жизнь: «Самое лучшее в этой жизни — никогда не родиться,— записывает он 17-летним юношей в альбом одному своему товарищу,— но если родился, надо упорно стремиться к цели». 18 лет Вагнер попал во власть порока, который оказался роковым для его судьбы,— под влиянием повышенной половой возбудимости он начал заниматься онанизмом. Упорная борьба, которую он повел против своей слабости, оказалась безуспешной. С этого времени его чувство собственного достоинства и его откровенная правдивость получили сильнейший удар, а пессимизм и наклонность к ипохондрическим мыслям — благоприятную почву для развития. Впервые личность его испытала глубокий внутренний разлад между приобревшим отныне господство в его душе чувством вины и самопрезрения и прежним эстетизмом, влечением к женщинам и высоким мнением о себе. Он начал подозревать, что товарищи замечают его тайный порок и насмехаются над ним. Однако этот душевный конфликт не оказал заметного влияния на его успехи и внешние отношения с людьми. Он прекрасно сдал первый учительский экзамен и поступил на службу помощником учителя. Отношения с товарищами по службе у него установились хорошие: они считали его за добродушного, хотя несколько заносчивого и слишком обидчивого молодого человека. Однако вследствие своего самомнения он скоро имел столкновение со старшим учителем, вследствие чего был переведен в другое место—деревню Мюльгаузен. Связи с женщинами у него начали возникать довольно рано. Тем не менее онанизм несмотря на всю свою борьбу с этим пороком и попытки лечиться он не мог бросить даже в возрасте 26—27 лет. Больше чем за 10 лет до преступления, под влиянием винных паров,— а в это время, чтобы заглушить укоры совести, он стал порядочно пить,— он, возвращаясь из трактира домой, несколько раз совершал содомистические акты. С тех пор главным содержанием его мыслей и чувств стали угрызения совести по поводу этих отвратительных поступков. Как он, человек с художественным вкусом, с высокими нравственными стремлениями, с его честолюбием и презрением ко всему неблагородному, поддался такому дикому противоестественному влечению! Страх, что его содомия будет открыта, снова сделал его чрезвычайно подозрительным, заставив боязливо, недоверчиво присматриваться и прислушиваться к лицам и разговорам окружающих. Уже имея на своей совести этот грех, Вагнер сдал свой второй учительский экзамен, причем, опасаясь быть арестованным, все время носил в кармане револьвер,— при аресте он собирался застрелиться. Чем дальше, тем его подозрительность росла все сильнее и сильнее. Мысль, что его сношения с животными подглядели, начала неотвязно его преследовать. Ему стало казаться, что все уже известно и что за ним установлено специальное наблюдение. Если при нем разговаривали или смеялись, то у него сразу возникал опасливый вопрос, не о нем ли разговор и не над ним ли смеются. Проверяя свои ежедневные наблюдения и обдумывая их мельчайшие детали, он все более укреплялся в основательности таких мыслей несмотря на то, что по его собственным словам ему ни разу не удалось услыхать ни одной фразы, которая бы вполне доказывала его подозрения. Только сопоставляя взгляды, мимику и отдельные движения сограждан или толкуя в особом смысле их слова, он приходил к убеждению в несомненности отношения всего этого к себе. Ужаснее всего казалось ему то, что тогда как он сам мучился жестокими самообвинениями, проклинал и казнил себя, окружающие безжалостно обратили его исключительно в предмет всеобщих насмешек. С этого времени- вся картина жизни стала представляться ему в совершенно извращенном виде; поведение мирных обывателей Мюльгаузена, вовсе не подозревавших душевной драмы Вагнера, в его представлении приобретает характер намеренного над ним издевательства. Дальнейшее развитие бреда перерывается переводом Вагнера в другую деревню. Приняв перевод как наказание, он все-таки первоначально почувствовал облегчение от мысли, что его на новом месте никто не будет знать. Действительно, хотя и там в душе его господствовали глубокий мрак и тоска, однако в течение 5 лет он не замечал никаких насмешек над собой. За это время он женился на девушке, с которой случайно сошелся, женился исключительно потому, что считал невозможным отказаться от брака с забеременевшей от него женщиной. Несмотря на то, что теперь Вагнер жил уже вполне нормальной половой жизнью, подозрительность все-таки требовала пищи, и постепенно прежние опасения снова пробудились. Сопоставляя невинные замечания друзей и знакомых, он стал приходить к убеждению, что слухи о его пороках достигли и сюда. Конечно виновниками этого были мюльхгаузенцы, которым мало было самим издеваться над несчастным, а понадобилось делать его предметом посмешища в новом месте. Чувство глубокого негодования и гнева стало расти в его душе. Бывали моменты, когда он доходил до крайних степеней гневного возбуждения, и только начавшая с этого времени зреть у него мысль о мести удерживала его от непосредственной расправы. Любимым предметом его мечтаний сделалось теперь детальное обсуждение задуманного дела. План преступления в мельчайших подробностях был им разработан уже за 4 года до приведения его в исполнение. Двух целей одновременно хотел добиться Вагнер. Первой из них было полное уничтожение его рода — рода дегенератов, отягощенного позором отвратительнейших пороком: «Все, что носит фамилию Вагнер, рождено для несчастья. Все Вагнеры подлежат уничтожению, всех их надобно освободить от тяготеющего над ним рока»,— так говорил он потом следователю. Отсюда — мысль убить всех своих детей, семью своего брата и самого себя. Второй целью была месть — он собрался сжечь всю деревню Мюльгаузен и перестрелять всех ее жителей-мужчин за их жестокое издевательство над ним. Задуманное Вагнером кровавое дело сначала пугало его самого. Чтобы подбодрить себя, он разжигал свою фантазию и мечтал о величии стоящей перед ним задачи, которая обратилась теперь для него в великую миссию, в «дело всей его жизни». Он вооружился надежным оружием, в лесу научился стрелять, приготовил кинжал для убийства жены и детей, и однако, всякий раз. как думал приступить к выполнению своего плана, непреодолимый ужас охватывал его и парализовывал его волю. После убийства он рассказал, как часто ночью стоял он у постели детей, стремясь преодолеть внутреннее сопротивление, и как моральная невозможность этого дела всякий раз отпугивала его. Постепенно жизнь сделалась для него непереносимым мучением. Но чем глубже становятся тоска и отчаяние в душе Вагнера, тем больше кажется ему число его врагов и тем величественнее поставленная задача. (История болезни в этой части взята по переводу, приведенному в книге П. М. Зиновьева «Душевные болезни в картинах и образах».)

Для понимания сущности изменений при паранойе очень интересна дальнейшая судьба больного. После того как судом он был признан душевнобольным и невменяемым, он 6 лет пробыл в психиатрической больнице, когда был снова освидетельствован Гауппом. Оказалось, что он сохранил душевную живость и правильность поведения и не обнаруживал никаких признаков слабоумия или отупения. По всем признакам диагноз шизофрении приходилось отвергнуть самым решительным образом. Дальнейшего развития бреда не наступало и, наоборот, можно было констатировать известное ослабление его и сознание болезненности по крайней мере некоторых своих переживаний. Он заявлял врачу: «Мои уголовные действия проистекли из душевной болезни… может быть, никто больше меня не сожалеет о мюльгаузенских жертвах». Таким обра-8ом значительная часть бреда, возникшая на почве тяжелых переживаний, связанных с жизненными конфликтами, корригировалась так, что при поверхностном знакомстве с больным можно было бы думать о полном выздоровлении. В действительности же бредовые установки остались прежними, равно как и личность сохранила свою прежнюю паранойяльную структуру. Успокоению больного и побледнению его бреда несомненно способствовали тюремное заключение и последующее пребывание в психиатрической больнице. За это время он много работал, продолжал свои прежние литературные и стихотворные опыты и в частности написал драматические произведения, в одном из которых героем вывел себя; он написал также большую автобиографию. Для понимания генеза бреда имеет значение, что главную роль играла болезненная интерпретация действительных фактов, не имевших того значения, которое приписывал им больной. Характерны следующие его заявления: «Некоторые разговоры я мог понимать так, как будто говорят обо мне, ибо бывают случайности и ни к чему не относящиеся вещи, которые, принимая во внимание некоторые обстоятельства, могут представиться имеющими значение и определенную цель; мысли, которыми полна голова, охотно помещаешь в головах других». При таком как будто критическом отношении к наиболее ярким своим бредовым идеям он сохранил свою прежнюю подозрительность и при малейшем поводе начинал думать, что окружающие его высмеивают.

В генезе болезненных явлений в данном случае, как это вообще бывает при паранойе, имело место комбинированное действие тяжелой наследственности, относительно высокой одаренности, психических влияний, связанных с жизненными неудачами, которые особенно сильно действовали на молодого и гордого учителя. Заслуживает внимания в этом случае и наличие горделивых идей величия. В описаниях паранойи в прежнем смысле, которое можно найти в старых руководствах по психиатрии, есть указания на трансформацию бреда преследования в бред величия, которая будто бы всегда наступает в известном периоде развития. Эта трансформация в форме какого-то перелома болезни, приуроченная к определенному времени, едва ли когда-нибудь имеет место, но зерно истины в наблюдениях старых психиатров имеется. Бред величия иногда генетически как бы вытекает из бреда преследования. Очень ясно говорит об этом тот же Вагнер: «Бред величия, выступающий в моих произведениях, представляет естественную реакцию на мою депрессию».

Паранойя в том смысле, как теперь приходится ее понимать,— не частое заболевание. По Крепелину 40 % всех заболеваний, характеризующихся паранойяльными симптомами, относится к шизофрении, несколько больше этого—к парафрениям, и только небольшой остаток приходится на паранойю. По Бумке этот остаток исчисляется в 3—4 % всех психозов этой группы. Бумке всю группу парафрении относит (в учебнике издания 1930 г.) без каких-либо оговорок к шизофрении. Об относительной частоте паранойи и положении ее в ряду других заболеваний может дать представление следующая таблица, взятая из монографии К. Kolle (Die primдre Verrьcktheit, 1932). За период 1904—1922 гг., когда Крепелин был директором Мюнхенской клиники, на 30 тысяч приблизительно поступивших больных приходилось с диагнозами:

Большая часть, приблизительно три четверти заболеваний, приходится на мужчин. Начало болезни обыкновенно падает на возраст после 30 лет.

66 случаев Колле в этом отношении распределяются следующим образом:

Как правило, наблюдается тяжелое наследственное отягощение. Естественно поэтому, что в нервно-психической организации субъекта, заболевающего впоследствии паранойей, с самого начала обнаруживаются черты, дающие право говорить о наличии психопатии. Сравнительно нередко отмечаются те или другие сексуальные извращения.

Течение паранойи, как мы видели на примере Вагнера, хроническое, частью постепенное, но в значительной степени характеризуемое отдельными вспышками, стоящими в связи с жизненными конфликтами.

В отдельных случаях акцент приходится ставить то на конституциональных особенностях, то на реактивных изменениях, то на болезненном развитии всей личности. Так как в сконструировании картины болезни играют роль ситуационные моменты, которые естественно могут быть очень разнообразны, то клиника паранойи, понимая ее даже в тех сравнительно ограниченных рамках, в которых понимают теперь паранойю, довольно разнообразна. Керер различные паранойяльные картины схематически сводит к следующим группам:

1) привычные паранойяльные установки (иные названия—параноические психопаты или конституции);

2) хроническая, непрогрессивная паранойя;

3) параноические реакции (параноические ситуационные психозы и фазы);

4) хроническое, параноическое развитие.

Особенности этих форм видны из самых названий. В пояснении нуждаются только две группы. Хроническая, непрогрессивная паранойя занимает промежуточное положение межу конституцией и развитием. В этих случаях бред без дальнейшего развития, но и без коррекции остается в качестве чего-то стойкого на длительный период жизни.

Дата добавления: 2015-02-06 | Просмотры: 811 | Нарушение авторских прав