АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Глава 7. Влечение к смерти

В своей третьей и последней теории влечений Фрейд отказывается от дуализма между «либидо Я» и «объектным либидо» и вместо этого вновь возвращается к своему прежнему противопоставлению либидинозных и нелибидинозных влечений, но с одним важным отличием. Ранее Фрейд полагал, что влечения к самосохранению - влечения Я - представляют собой оборотную сторону сексуальных влечений. Теперь роль «оборотной стороны» приписывается в точности противоположной разновидности влечений, а именно влечениям к самоуничтожению. В клиническом смысле отныне устанавливается дуализм между сексуальными влечениями, включающими в себя нарциссизм, а также объектную любовь, и деструктивным влечением.

Концепция деструктивного влечения опирается прежде всего на распространенность жестокости в истории человечества: в войнах, революциях, религиозных гонениях, в разного рода проявлениях авторитаризма, в преступлениях. Эти факты создают впечатление, что людям необходимо иметь некоторый выход для враждебности и жестокости, и что они ухватываются за малейшую возможность разрядки. Кроме того, в нашей культуре мы ежедневно сталкиваемся с проявлениями - утонченными или прямыми - жестокости: эксплуатацией, обманом, унижением, угнетением беззащитных, детей и бедняков. Даже в тех взаимоотношениях, в которых должны преобладать любовь или дружба, определяющей зачастую является подспудная враждебность. Фрейд полагает, что лишь один род человеческих отношений избавлен от враждебности - отношения между матерью и сыном. Но даже такое исключение выглядит благой иллюзией. В фантазиях проявляется столько же откровенной деструктивности и жестокости, как и в действительности. После, казалось бы, незначительной обиды нам может сниться, как обидчика разрывают на части или подвергают смертельному унижению.

Наконец, деструктивность бывает направлена не только против других людей, зачастую, похоже, жестокость разряжается на самом человеке. Он может покончить с собой; психотики могут наносить себе тяжелые увечья; обычный невротик, по-видимому, склонен мучить себя, принижать, глумиться над собой, лишать себя удовольствия, требовать от себя невозможного и сурово осуждать себя, если неосуществимые требования не выполняются.

Ранее Фрейд истолковывал импульсы и проявления враждебности как связанные с сексуальностью. Он полагал, что они частично являются выражением садизма входя в состав сексуальных влечений, а частично - реакцией на фрустрацию или выражением сексуальной ревности. Позднее он признал, что эти объяснения недостаточны. Деструктивные побуждения встречаются куда чаще, чем это можно было бы объяснить сексуальными влечениями.

«Я признаю, что в садизме и мазохизме мы всегда обнаруживали слитые с эротизмом проявления первичного деструктивного влечения, направленного как наружу, так и внутрь; но я никак не могу понять, как мы могли проглядеть вездесущность неэротической деструктивности и агрессии и не предоставить им подобающего места в нашем истолковании жизни».

Предположение о существовании деструктивного влечения, независимого от сексуального, не потребовало каких-либо фундаментальных изменений в теории либидо. Единственным связанным с ним теоретическим изменением было то, что садизм и мазохизм рассматривались отныне как слияния или смешения либидинозных и деструктивных влечений, а не как всецело либидинозные влечения.

Если деструктивные влечения являются инстинктивными по своей природе, то какова их органическая основа? Для ответа на этот вопрос Фрейд прибег к определенным биологическим соображениям, которые сам называет спекуляциями. Они проистекают из его представлений о природе влечений и теории навязчивого повторения. Влечение, согласно Фрейду, вызывается органическими стимулами; его целью является устранение нарушающей равновесие стимуляции и восстановление равновесия в том виде, каким оно было до стимуляции. Под навязчивым повторением, которое Фрейд считает основным принципом инстинктивной жизни, он понимает навязчивое стремление к повторению прошлых переживаний или более ранних стадий развития, независимо от того, были они приятными или болезненными. Этот принцип, по мнению Фрейда, является выражением тенденции, присущей органической жизни, к восстановлению ранней формы существования и к возвращению к ней.

Исходя из этих соображений, Фрейд делает смелый вывод: раз существует инстинктивная тенденция к регрессии, к восстановлению прежних стадий, а неорганическое существование предшествует органическому и собственно развитию жизни, то должна быть врожденная тенденция к восстановлению неорганического состояния; поскольку отсутствие жизни предшествует самой жизни, то должно иметь место инстинктивное влечение к смерти. «Цель жизни - смерть». Таков теоретический путь, который приводит Фрейда к постулату о влечении к смерти. Он полагает: тот факт, что живые организмы умирают от внутренних причин, может быть использован для подтверждения гипотезы об инстинкте, влекущем к саморазрушению. Физиологическую основу этого влечения он видит в катаболических процессах в метаболизме.

Если бы не было ничего, противодействующего этому влечению, тот факт, что мы защищаем себя от опасностей, был бы непостижим - естественной вещью было бы умереть. Возможно, то, что выглядит как влечение к самосохранению, было бы тогда не чем иным, как желанием организма умереть по-своему. Но есть нечто противостоящее влечению к смерти: влечение к жизни, которое, по мнению Фрейда, представлено сексуальными влечениями. Таким образом, основной дуализм, согласно данной теории, - это дуализм между влечением к жизни и влечением к смерти. Их органическими репрезентантами являются зародышевая плазма и сома. Никаких клинических наблюдений, доказывающих существование влечения к смерти, нет, потому что «оно тихо работает внутри организма, ведя его к распаду». Единственное, что мы можем наблюдать, - это слияние, соединение влечения к смерти с сексуальным влечением. Именно этот альянс не позволяет влечению к смерти разрушить нас или по крайней мере отсрочивает такое разрушение. Вначале влечение к смерти соединяется с нарциссическим либидо, и вместе они образуют то, что Фрейд называет первичным мазохизмом.

Однако сам по себе альянс с сексуальными влечениями еще недостаточен для предотвращения саморазрушения. Чтобы оно было предотвращено, значительная часть деструктивных наклонностей должна быть направлена на внешний мир. Чтобы не разрушить себя, мы вынуждены разрушать других. Это рассуждение делает влечение к разрушению дериватом влечения к смерти. Деструктивные влечения могут быть вновь обращены вовнутрь и проявиться в стремлении нанести себе вред: они становятся клиническими проявлениями мазохизма. Если выход вовне закрыт, саморазрушение усиливается. Свидетельство этому последнему предположению Фрейд видит в том, что невротические личности мучают самих себя, если их накопленное негодование не находит разрядки вовне.

Хотя сам Фрейд признает, что его теория влечения к смерти основывается на чистой спекуляции и нет свидетельств в ее поддержку, он тем не менее полагает, что эта теория намного более плодотворна, чем прежние его гипотезы. Более того, она удовлетворяет всем его требованиям к теории влечений: она дуалистична, обе ее стороны можно подвести под органическую основу; эти два влечения и их дериваты охватывают, пожалуй, все психические явления.

Кроме того, предположение о влечении к смерти и его деривате, деструктивном влечении, объясняет, по мнению Фрейда, то количество враждебной агрессии при неврозах, которое нельзя было объяснить с прежней его точки зрения; подозрительность, страх перед враждебностью других, обвинения, презрительное отвержение всех усилий оставались загадкой, когда обсуждались исключительно в терминах теории либидо. Раннее появление деструктивных фантазий, отмеченное Мелани Кляйн и другими английскими аналитиками, казалось, получило теперь в этой теории удовлетворительное объяснение. Также и феномен мазохизма, который оставался загадкой до тех пор, пока не был объяснен как инвертированный садизм, теперь становился более понятным: соединение сексуальных влечений с самодеструктивными означает, что мазохизм обладает функцией или, как об этом говорит Фрейд, экономической ценностью, препятствующей саморазрушению.

Наконец, новая теория позволяет дать теоретическое обоснование концепции Сверх-Я и потребности в наказании. Под Сверх-Я Фрейд понимает автономную инстанцию внутри личности, основной функцией которой является запрещение следовать инстинктивным влечениям. Предполагается, что Сверх-Я является носителем враждебной агрессии против Я, вызывает фрустрации, ограничивает удовольствие, предъявляет безжалостные требования к Я и наказывает за их невыполнение с неумолимой жестокостью. Говоря кратко, оно одалживает свою энергию агрессиям, которые не разряжаются вовне.

Далее я ограничусь обсуждением деривата влечения к смерти - деструктивного влечения. Фрейд не оставляет никакого сомнения относительно его смысла: у человека имеется врожденное влечение к злу, агрессии, разрушению, жестокости. «За всем этим стоит часто оспариваемая истина, заключающаяся в том, что человек отнюдь не кроткое, жаждущее любви дружелюбное создание, которое защищается лишь тогда, когда на него нападают; надо считаться с тем, что среди его инстинктивных дарований имеется и огромная доля стремления к агрессии. Поэтому для человека его ближний –– это не только возможный помощник или сексуальный объект, но и предмет соблазна для удовлетворения своей агрессивности, рабочая сила, которой он может воспользоваться без вознаграждения, объект сексуального вожделения, которое он может удовлетворить без его согласия; у ближнего можно отнять имущество, его можно унижать, причинять ему боль, мучить и убивать. Homo homini lupus est - кто осмелится возразить против этого перед лицом всех свидетельств из собственной жизни и истории?» «Ненависть лежит в основе всех отношений привязанности и любви между людьми». «Ненависть к объекту древнее любви». На самой ранней стадии развития, «оральной», ненависть выражается в стремлении поглотить объект, то есть его уничтожить. На «анальной» стадии связь с объектом определяется стремлением удержать его и над ним господствовать, установкой, которую едва ли можно отличить от ненависти. И лишь на «генитальном» уровне любовь и ненависть проявляются как пара противоположностей.

Фрейд, предвосхищая эмоциональные возражения на такое предположение, заявляет, что мы предпочитаем верить, будто человек по природе добр. Однако рассуждая таким образом, он не замечает, что оспаривать утверждение об изначальной деструктивности человека еще не значит утверждать противоположное, то есть что он добр по своей природе. Фрейд также не замечает, что гипотеза о деструктивном влечении может даже оказаться эмоционально привлекательной, поскольку она освобождает от чувства ответственности и вины, а заодно и от необходимости смотреть в лицо реальным причинам собственных деструктивных побуждений. Поэтому вопрос заключается не столько в том, нравится нам данное предположение или нет, а в том, соответствует ли оно нашим психологическим знаниям.

Спорным моментом в предположении Фрейда является не утверждение, что человек может быть враждебным, деструктивным и жестоким, и не степень и распространенность этих реакций, но утверждение о том, что деструктивность, проявляющаяся в действиях и фантазиях, является инстинктивной. Степень и распространенность деструктивных побуждений не доказывают ее инстинктивной природы.

Данное предположение подразумевает, что враждебность будет проявляться при любых условиях, что она «ожидает лишь провокации», что «мы чувствуем себя не в своей тарелке, если нас лишают этого удовлетворения», то есть удовлетворения от разрядки враждебности. Поэтому следует обсудить вопрос о том, бываем ли мы враждебными или деструктивными без достаточных причин. Если существуют достаточные причины для проявления враждебности, если враждебность можно объяснить соответствующей реакцией на ситуацию, то гипотеза о деструктивном влечении лишается даже скудного свидетельства в свою поддержку.

На первый взгляд, многое можно сказать в пользу представления Фрейда о том что не всю враждебность или жестокость можно объяснить провокациями. С ребенком подчас жестоко обращаются без какой-либо провокации с его стороны; коллега может поносить характер или достижения сослуживца, который никогда не стоял ему поперек дороги; пациент может быть настроен враждебно, несмотря на полученную помощь; толпа может быть в восторге от актов жестокости, хотя жертва никогда не причиняла вреда индивидам, радующимся при виде ее страданий.

Но хотя часто имеет место диспропорция между внешней провокацией и проявляемой враждебностью, остается вопрос: нельзя ли всегда находить адекватную причину враждебности? Наилучший материал для ответа на этот вопрос предоставляет психоаналитическая терапия.

Несомненно, пациент может самым злобным образом порочить аналитика, несмотря на сознание того, что ему помогли. Порой он хочет повредить репутации аналитика или даже пытается это сделать. Он может реагировать на усилия аналитика, упорно подозревая его в том, что тот собирается ввести его в заблуждение, причинить ему вред, поработить. Аналитик ощущает, что не сделал ничего такого, что могло бы послужить оправданием такой враждебности. Разумеется, возможно, что ему не хватило такта или терпения; он мог в какой-то момент дать неправильное толкование. Но даже если потом пациент и аналитик согласятся, что никаких ошибок не произошло, во время анализа на врача все-таки может обрушиться эта враждебность, которая могла бы служить хорошим примером враждебности, не спровоцированной извне.

Но действительно ли это так? Благодаря уникальному преимуществу психоаналитической ситуации - возможности полного и глубокого постижения того, что происходит в партнере, мы можем однозначно дать отрицательный ответ. Суть ситуации заключается в том, что враждебность пациента является защитной и ее степень абсолютно пропорциональна ощущаемой им обиде и угрозе своей безопасности. Пациент может, например, из-за уязвленной гордости, воспринимать весь процесс анализа как постоянное унижение. Или у него могут быть столь завышенные ожидания относительно того, что аналитик должен ему дать, что, соответственно, он чувствует себя обманутым и одураченным. Или же из-за своей тревожности он крайне нуждается в любви, но ему кажется, что аналитик постоянно отвергает его или даже испытывает к нему отвращение. Или он может проецировать на аналитика свои собственные жесткие требования совершенства и неограниченных достижений и полагать, что аналитик ожидает от него невозможного или несправедливо его обвиняет. В таком случае его враждебность является логичной и адекватной реакцией на поведение аналитика, не подлинное, но такое, каким его воспринимает пациент.

Можно с достаточной степенью уверенности предположить, что этот процесс подобен тому, что происходит во многих других ситуациях, в которых враждебность или жестокость не кажутся спровоцированными. Но как быть с ситуациями, в которых жестокость проявляется по отношению к жертве, абсолютно не связанной с агрессором? Рассмотрим, к примеру, случай, когда ребенок мучает животное. Возникает вопрос: сколько бессильной ярости и ненависти, которые, возможно, не проявились по отношению к более сильному, ранее порождались в таком ребенке окружением? На этот же вопрос надо ответить и в связи с садистскими фантазиями маленьких детей: необходимо доказать, что такая враждебность не является реакцией на провоцирующей воздействие окружения, или же, если сформулировать вопрос позитивно, необходимо показать, встречаются ли садистское поведение и садистские фантазии у детей, которые счастливы и чувствуют себя в безопасности, потому что к ним относятся с теплотой и уважением.

Существует и другой опыт из аналитической практики, который, по всей видимости, противоречит гипотезе о деструктивном влечении. Освобождаясь благодаря психоанализу от тревоги, пациент соответственно обретает способность к любви и подлинную терпимость по отношению к себе и другим. Он перестает быть деструктивным. Но если бы деструктивность была инстинктивной, разве могла бы она исчезнуть? В конце концов, мы же не творим чудеса. Согласно теории Фрейда, мы вправе ожидать, что пациент, пройдя анализ, позволит себе больше удовлетворения в жизни, и тогда направленная внутрь агрессия, концентрировавшаяся прежде в Сверх-Я, обратится на внешний мир. Перестав отчасти быть мазохистом, пациент должен стать более деструктивным по отношению к другим. На самом деле после успешного анализа человек становится менее деструктивным. Здесь аналитик, верящий во влечение к смерти, возразит, что, хотя пациент действительно становится менее деструктивным по отношению к другим людям в своем поведении и фантазиях, тем не менее ясно, что по сравнению с его состоянием до анализа он в большей степени способен самоутверждаться, отстаивать свои права, добиваться того, что он хочет, высказывать разумные требования - словом, теперь он лучше владеет ситуацией, и все это зачастую описывается как усиление «агрессии», причем эта «агрессия» рассматривается как сдержанное в отношении цели выражение деструктивного влечения.

Давайте исследуем это возражение и тот постулат, на котором оно основано. Мне представляется, что данный постулат содержит ту же самую ошибку, что и теория, будто нежные чувства являются сдержанным в отношении цели выражением сексуальных влечений. Для невротика с его сдерживаемой вытесненной враждебностью любое проявление самоутверждения, например, обращение с просьбой дать прикурить, действительно может представлять собой агрессивный акт, и поэтому он подчас не в состоянии попросить спичек. Но подтверждает ли это гипотезу, что всякая «агрессия», или, как я бы предпочла сказать, любого рода самоутверждение, является сдержанной в отношении цели деструктивностью? Мне представляется, что всякое самоутверждение есть выражение позитивного, экспансивного, конструктивного отношения к жизни и к себе.

Наконец, предположение Фрейда подразумевает, что конечная мотивация к враждебности или деструктивности заключается в импульсе разрушать. Таким образом, он выворачивает наизнанку наше убеждение, что мы разрушаем для того, чтобы жить: оказывается, мы живем для того, чтобы разрушать. Мы не должны уклоняться от признания ошибки даже в давнем убеждении, если новое знание требует подойти к нему по-иному, но здесь не тот случай. Если мы стремимся причинить вред или убить, то делаем это потому, что являемся или ощущаем себя отвергнутыми или обиженными несправедливым обращением; потому что нам мешают, или нам кажется, что препятствуют осуществлению наших желаний, имеющих для нас жизненно важное значение. То есть, когда мы стремимся разрушать, это происходит в целях защиты своей безопасности или счастья, или же того, что представляется нам таковым. Вообще говоря, это делается ради жизни, а не ради разрушения.

Теория деструктивного влечения является не только необоснованной, не только противоречащей фактам, но и, несомненно, вредной по своим последствиям. В отношении психоаналитической терапии она делает самоцелью свободное выражение враждебности, ведь, по мнению Фрейда, пациент не почувствует себя хорошо, пока не удовлетворит деструктивное влечение. Действительно, для пациента, который вытеснил свои обвинения, свои эгоцентрические требования, свои импульсы мести, будет облегчением, если он сможет выразить эти импульсы. Но если аналитики всерьез воспримут теорию Фрейда, акцент сместится. Главной задачей остается не высвобождение и выражение этих импульсов, а понимание их причин и устранение этих импульсов посредством снятия лежащей в их основе тревоги. Кроме того, данная теория способствует путанице по поводу того, что считать по своей сути деструктивным, а что относится к чему-то конструктивному, то есть к самоутверждению. Например, критическое отношение пациента к человеку или делу может быть главным образом выражением враждебности, проистекающей из бессознательных эмоциональных источников; но если любая критическая позиция означает для аналитика разрушительную враждебность, то подобные толкования отобьют у пациента всякую охоту развивать у себя способность к критической оценке. Вместо этого аналитику следует постараться провести разграничение между враждебной мотивацией и попытками самоутвердиться. Столь же вредными являются и культурные последствия этой теории. Она приводит антропологов к предположению, что в культуре дружелюбных и миролюбивых народов следует искать вытесненные враждебные реакции. Такое предположение парализует всякое усилие искать в специфических культурных условиях причины, вызывающие деструктивность. Оно парализует также усилия, направленные на изменение этих условий. Если человек деструктивен по своей природе и потому несчастен, что толку бороться за лучшее будущее?

Дата добавления: 2015-09-03 | Просмотры: 600 | Нарушение авторских прав