АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Глава первая. Крепость стрелка Шарпа

Бернард Корнуэлл

Крепость стрелка Шарпа

Шарп – 3

OCR Ustas и Денис http://lib.aldebaran.ru

«Бернард Корнуэлл. Крепость стрелка Шарпа»: Эксмо; Домино; Москва; 2007

Оригинал: Bernard, “Sharpe's Fortress. Richard Sharpe and the Siege of Gawilghur, December 1803”

Перевод: Сергей Николаевич Самуйлов

Ричард Шарп и осада Гавилгура, декабрь 1803 года

"Крепость Шарпа" – Кристине Кларк, с большой благодарностью

Глава первая

Ричард Шарп хотел быть хорошим офицером. Хотел по‑настоящему. Больше, чем чего‑либо еще. Однако получалось с трудом – как запалить трутницу под дождем, да еще на ветру. Одни откровенно его недолюбливали, другие старались не замечать, третьи вели себя чересчур фамильярно‑покровительственно, и Шарп совершенно не понимал, как быть в каждой из трех ситуаций. При этом остальные офицеры в батальоне относились к нему с открытым неодобрением. Какое седло на ломовую лошадь ни клади, сказал однажды вечером капитан Уркхарт, когда, все сидели в рваной палатке, исполнявшей роль офицерской столовой, быстрее она не побежит. Говорил он не о Шарпе, по крайней мере не напрямую, однако все присутствовавшие посмотрели именно на него.

Батальон остановился посреди поля. Стояла страшная жара, воздух пропитался влагой, и даже легкий ветерок не освежал давящей духоты. Со всех сторон солдат окружала какая‑то высокая трава, скрывавшая все, кроме неба. Где‑то к северу пальнула пушка, но была ли то своя, британская, или неприятельская, Шарп не знал.

Поле, на котором остановился батальон, пересекала высохшая широкая канава, и люди сидели, свесив в нее ноги и ожидая дальнейших указаний. Двое или трое прилегли и уснули с открытыми ртами. Сержант Колкхаун, воспользовавшись паузой, листал страницы потрепанной Библии. Будучи близорук, он держал книгу у самого носа, с кончика которого срывались и падали на пожелтевшую бумагу капельки пота. Обычно сержант читал тихо и спокойно, бесшумно шевеля губами и иногда хмурясь, когда попадалось особенно длинное или трудное слово, но сегодня он не столько читал, сколько просто переворачивал страницы, каждые несколько секунд слюнявя средний палец.

– Ищите вдохновения, сержант? – поинтересовался Шарп.

– Нет, сэр, – уважительно ответил Колкхаун, ухитрившись при этом неким образом показать, что считает вопрос неуместным и даже в каком‑то смысле глупым. Он снова лизнул палец и осторожно перевернул очередную страницу.

Вот и поговорили, раздраженно подумал Шарп. Где‑то далеко впереди, за высокими, выше человека, растениями громыхнула другая пушка. Густые стебли приглушили звук выстрела. Заржала лошадь, но и ее Шарп тоже не видел. Он вообще ничего не видел из‑за проклятых, похожих на камыши злаков.

– Почитаете нам что‑нибудь, а, сержант? – полюбопытствовал капрал Маккалэм. Говорил он по‑английски, а не по‑гэльски, и значит, косвенно как бы обращался к Шарпу.

– Нет, Джон, не почитаю.

– Ну же, сержант, сделайте одолжение, – продолжал Маккалэм. – Почитайте нам то место, где расписываются сиськи.

Солдаты рассмеялись, украдкой поглядывая на прапорщика – как тот отреагирует. Один из уснувших вздрогнул, очнулся, растерянно огляделся и, пробормотав проклятие, снова лег на траву. Большинство его товарищей сидели над канавой, потрескавшееся глиняное дно которой украшали ниточки засохших водорослей. В одной из трещинок лежала мертвая ящерица. И как только ее еще не заметили стервятники? – вяло подумал Шарп.

– Смех глупца, Джон Маккалэм, – сказал сержант, – подобен треску колючек на костре под котлом[1].

– А, перестаньте, сержант, – проронил капрал. – Я был однажды в церкви – давно, еще мальчонкой – и слышал о женщине с грудями, как виноградные гроздья. – Маккалэм обернулся и посмотрел на Шарпа. – А вы, мистер Шарп, видели когда‑нибудь груди, как гроздья винограда?

– С вашей матушкой не знаком, капрал, – ответил Шарп.

Солдаты рассмеялись. Маккалэм нахмурился. Сержант Колкхаун опустил Библию и уставился на капрала.

– В Песне Песней Соломона, Джон Маккалэм, женская грудь сравнивается с виноградной гроздью, и я нисколько не сомневаюсь, что речь идет об одеждах, которые носили почтенные женщины в Святой Земле. Может быть, лиф платья украшали похожие на виноградины шерстяные шарики? В любом случае, я не вижу причин для смеха. – Грохнула еще одна пушка, и на этот раз ядро прошуршало по траве недалеко от канавы. Стебли качнулись, над полем взлетела стайка всполошенных птиц, поднялось облачко пыли. Несколько секунд птички панически метались в безоблачном небе, потом, успокоившись, вернулись на еще покачивающиеся злаки.

– Знал я одну бабу, так у нее груди были комковатые, как мешки с камнями, – заговорил вдруг рядовой Холлистер, обычно молчаливый, угрюмый парень с тяжелой челюстью и злобными глазками. Он вздохнул, покачал головой и сумрачно добавил: – Померла.

– Не о том разговор, – сказал негромко Колкхаун, и солдаты, пожав плечами, замолчали.

Шарп и сам хотел бы порасспросить сержанта о виноградных гроздьях, но знал, что любой подобного рода вопрос только вызовет нездоровое веселье, а выставлять себя на посмешище в глазах подчиненных он не мог. И все‑таки странно... Как можно сравнивать женские груди с виноградными гроздьями? И кому только такое могло прийти в голову! С винограда мысли перескочили на крупную картечь. Есть ли картечь у тех ублюдков, что поджидают их там? Наверняка есть, да только нет смысла расходовать ее попусту, паля по просяному полю. Или это не просо? Тогда что? Чудно – выращивать просо в Индии! Хотя, с другой стороны, чудного здесь много. Индия – страна чудес. Здесь разгуливают голые придурки, называющие себя святыми. Здесь заклинатели змей, играя на дудочках, заставляют подниматься из мешков жутких, раздувшихся кобр. Здесь на улице можно увидеть увешанного колокольчиками танцующего медведя. Здесь встречаются оборванцы, которые всю жизнь только тем и занимаются, что лежат без движения на солнышке. Чертов цирк. Конечно, у тех клоунов есть картечь. Небось только того и ждут, чтобы пульнуть по красномундирникам начиненными железным хламом жестянками. Слава богу, подумал Шарп, что здесь такой высокий тростник. Или это просо?

– Нашел, – подал вдруг голос Колкхаун.

– Нашел? Что? – очнулся от раздумий Шарп.

– Все думал, сэр, упоминается ли в Священном Писании просо. И вот нашел. В книге пророка Иезекииля. Четвертая глава, стих девятый. – Сержант поднес Библию к глазам, прищурился и начал читать. Лицо у Колкхауна было круглое, с шишками жировиков, придававшими ему сходство с усыпанным смородинами пудингом. – "Возьми себе пшеницы и ячменя, и бобов, и чечевицы, и пшена, и полбы, и всыпь их в один сосуд, и сделай себе из них хлебы". – Он аккуратно закрыл книгу, завернул ее в кусок промасленного брезента и засунул в ранец. – Удивительно, сэр, что в Писании можно найти все, что встречается в повседневной жизни. Представьте, то, что я вижу здесь, перед собой, видит и наш Господь и Спаситель.

– Но при чем тут просо? – спросил Шарп.

– Вот эти злаки, сэр, – ответил Колкхаун, указывая на окружающие их стебли, – и есть просо. Местные называют их джовари, а мы – просом или пшеном. – Он вытер рукавом выступивший на лбу пот. – Это, конечно, так называемое сорго, но сомневаюсь, что Библия упоминает именно о нем.

– Значит, просо? – уточнил Шарп. Выходит, эта высоченная трава не камыш, а просо или сорго. А похоже на камыш, разве что выше. Футов девять или даже все десять. – И как такое убирать? Рука, к дьяволу, отвалится.

Ответа он не получил, поскольку сержант Колкхаун всегда притворялся глухим, когда слышал крепкое словцо.

– А что такое полба? – не унимался Маккалэм.

– Тоже злак. Растет в Святой Земле, – объяснил Колкхаун. Было видно, что он и сам имеет о загадочной полбе весьма туманное представление.

– Ну, не знаю, сержант. Смахивает на болезнь. Хватил лишку и заполучи курс ртути. – Намек на сифилис отозвался смешком, но сержант снова никак не отреагировал.

– А в Шотландии сорго выращивают? – спросил Шарп.

– Не знаю, сэр, – задумчиво ответил Колкхаун после секундной паузы. – Я о таком не слышал. Может быть, где‑то в нижних землях. Там много чего чудного выращивают. Всякие английские травы. – Выпустив сию ядовитую стрелу, он демонстративно отвернулся.

Ну, ты и мразь, подумал Шарп и оглянулся. Да где же, черт возьми, капитан Уркхарт? Где, разрази их гром, остальные офицеры? Батальон, выступил задолго до рассвета, и привал предполагалось устроить к полудню. Но потом прошел слушок, что впереди их поджидает враг, и сэр Артур приказал оставить обоз и продолжать движение. 74‑й королевский батальон вторгся в чертово поле, а минут через десять получил приказ остановиться у высохшей канавы. Капитан Уркхарт поехал вперед, узнать у командира, что случилось, а Шарп остался с ротой. Потеть и ждать.

И все бы было хорошо, если бы не было так чертовски плохо. Рота ему досталась отличная, да вот только Шарп ей нужен как собаке пятая лапа. Уркхарт прекрасно справлялся и без него, Колкхаун замечательно держал порядок, солдаты знали свое дело не хуже других солдат, так что новенькому прапорщику, к тому же англичанину, всего два месяца назад бывшему сержантом, работы просто не доставалось.

Солдаты переговаривались на гэльском, и Шарпу, как всегда, оставалось только гадать, обсуждают они его или нет. Наверно, нет. Скорее всего, разговор идет о танцовщицах в Фердапуре. Вот уж где насмотрелись на всякое. Не то что на виноградные гроздья, а на голые, можно сказать, арбузы. В городишке проходил какой‑то праздник, и когда батальон шел по улице, навстречу ему двигались танцующие полуголые девицы. Шарп помнил, как смутился тогда сержант Колкхаун, лицо которого стало красным, будто новенький мундир, как кричал он, требуя, чтобы солдаты смотрели строго перед собой, а не по сторонам. Куда там! Десяток раздетых, увешанных колокольчиками бибби выделывали такое, что даже офицеры пялились на них, как голодные на тарелку с жареным мясом. Если же солдаты и не обсуждали женщин, то наверняка жаловались на трудности марша и тяготы последних недель с бесконечными переходами под палящим солнцем и при полном отсутствии неприятеля. В любом случае, о чем бы ни шла речь, прапорщик Ричард Шарп к разговору не приглашался.

Шарп и не обижался. Он и сам достаточно долго проходил рядовым, чтобы знать – с офицерами не разговаривают, их слушают. Дело солдата – исполнять приказ, а кто лезет с вопросами к старшему по званию, тот хочет выслужиться и полизать задницу в расчете на будущие милости. Офицеры – другой народ. Вот только сам Шарп другим себя не чувствовал. Он чувствовал себя лишним. Лучше бы остался в сержантах, невесело рассуждал он. Мысль эта в последние недели приходила в голову все чаще. Как было здорово в Серингапатаме, на оружейном складе под началом майора Стокса. Вот это жизнь! И Симона Жубер, француженка, прилепившаяся к нему после сражения при Ассайе, тоже вернулась в Серингапатам, пообещав, что будет ждать его. Да, уж лучше быть сержантом, чем офицером, от которого нет никакого толку и который никому не нужен.

Умолкшие некоторое время назад пушки больше о себе не напоминали. Может, неприятель уже собрался и ушел? Что, если маратхи впрягли быков в свои разукрашенные орудия, сложили в ящики картечь и ядра и умотали на север? В таком случае батальон ждет неминуемый марш назад, к оставленному в деревне обозу, а его, Шарпа, – еще один тягостный вечер в офицерской палатке. Лейтенант Кэхилл, как всегда, будет наблюдать за ним, как ястреб за ящерицей, добавляя к его счету по два пенса за каждый стакан вина, а Шарпу, как самому молодому офицеру, придется предлагать обязательный тост и делать вид, что он не замечает, как эти ублюдки проносят кружки над флягами. Король за морем. Пить за давно умершего Стюарта, Старшего Претендента, метившего на трон и закончившего дни в римской ссылке. Чертовы якобиты делали вид, что Георг III не настоящий король. Не то чтобы они отказывались ему подчиняться. Не то чтобы этот их жест – пронести вино над водой – был уж таким секретом. Нет, им просто не терпелось зацепить Шарпа, оскорбить его верноподданнические чувства, спровоцировать на праведное негодование. Только вот Шарпу было плевать. Да пусть бы на троне сидел старина король Коул[2] – он, Шарп, даже не чихнул бы.

Колкхаун прокричал вдруг по‑гэльски какой‑то приказ, и солдаты стали подбирать мушкеты, прыгать в давно высохшую канаву, строиться в четыре ряда и двигаться вперед. Шарп, так и не поняв, что же случилось, покорно потащился вместе со всеми. Наверное, следовало бы спросить у сержанта, в чем дело, но лишний раз демонстрировать свое невежество и некомпетентность не хотелось. Потом он увидел, что с места снялся весь батальон, а значит, Колкхаун просто последовал примеру остальных шести рот. Вот только отдав приказ, сержант даже формально не обратился к офицеру за разрешением. Да и зачем? Ведь если бы Шарп поднял роту, солдаты все равно и шагу бы не сделали, не дождавшись хотя бы молчаливого одобрения со стороны сержанта. Так было заведено. Такой в роте был порядок: Уркхарт командовал, Колкхаун стоял под ним, а прапорщик Шарп держался рядом, но в стороне, как прибившаяся к людям шелудивая собачонка.

Вернулся капитан Уркхарт.

– Молодцом, сержант, – бросил он Колкхауну, который никак не отреагировал на похвалу, и повернулся к Шарпу. – Ждут нас впереди.

– Я уж подумал, что, может, ушли.

– Нет. Построились и готовы. Хотят драться. – Капитан – высокий, с твердым лицом, отличный наездник – отличался крепкими нервами и пользовался у солдат полным доверием. При других обстоятельствах Шарп почел бы за честь служить у такого командира, но сейчас ему казалось, что Уркхарта его присутствие раздражает. – Пройдем вперед и развернемся вправо! – крикнул капитан Колкхауну. – Шеренгой в два ряда.

– Есть, сэр.

Уркхарт взглянул на небо.

– Часа три у нас еще есть. Вполне достаточно, чтобы преподать этим мерзавцам очередной урок. Возьмете левый фланг, Шарп.

– Есть, сэр.

Шарп понимал, что делать ему в любом случае ничего не придется. Солдаты знают, что от них требуется, капралы будут держать строй, и прапорщику остается только тянуться позади всех, как привязанному к телеге псу.

Внезапно воздух как будто раскололся – залп дала целая неприятельская батарея. По просяному полю стеганула крупная картечь, но прицел был взят неверно, и снаряды разорвались вдалеке от 74‑го батальона. Заиграли волынщики. Солдаты прибавили шагу – впереди их ждала серьезная работа. Еще две пушки громыхнули, и на сей раз Шарп увидел поднимающийся вдалеке дымок. Снаряд шел мимо, оставляя в неподвижном воздухе тонкий пороховой след. Люди напряглись в ожидании взрыва, но его не было.

– Слишком длинный запал, – определил Уркхарт. Лошадь под ним нервно прядала ушами, осторожно ступая по глинистому дну канавы. Капитан направил ее вверх, в поле. – Что за трава? Маис?

– Колкхаун говорит, что просо, – ответил Шарп. – Или сорго.

Уркхарт хмыкнул и, тронув мерина шпорами, поскакал вперед. Шарп вытер влажное лицо. На нем был красный офицерский мундир с отличительным белым кантом 74‑го батальона. Мундир принадлежал некоему лейтенанту Блейну, погибшему в сражении при Ассайе, и был куплен за шиллинг на аукционе имущества убитых офицеров. Дырку на левой стороне груди прапорщик кое‑как заштопал, а вот с впитавшейся в линялую ткань кровью несчастного Блейна поделать ничего не смог – как ни тер, как ни отскребал, пятно осталось. Штаны Шарп носил старые, полученные, когда его произвели в сержанты. Трофейными были и кавалерийские сапоги из красной кожи – их он снял в Ахмаднагаре с мертвого араба. Красная офицерская перевязь с кистью тоже досталась даром – офицеров при Ассайе полегло немало. На перевязи висела легкая кавалерийская сабля. Оружие это ему не нравилось, хотя именно такой саблей Шарп защитил в Ассайе генерала Уэлсли. Сабля казалась неуклюжей, а ее изогнутое острие всегда оказывалось не там, где должно было бы быть. Ты наносишь удар и уже думаешь, что он достиг цели, а потом вдруг видишь, что до нее еще добрых шесть дюймов. Другие офицеры предпочитали палаши – большие, с прямым клинком, тяжелые и разящие наверняка, и Шарп собирался экипироваться таким же, но цены на аукционе заставили смириться с саблей.

Конечно, при желании он мог бы купить все палаши, какие только предлагались на продажу, только вот выставлять себя богачом не хотелось. Хотя он и впрямь был богат. Но откуда деньги у такого, как Шарп? Откуда деньги у прапорщика, поднявшегося с самого низу, из простых солдат, родившегося и выросшего в лондонских трущобах? Да, он отличился при Ассайе, спас жизнь генералу Уэлсли, зарубив с полдюжины врагов, за что и был произведен в офицеры, но откуда деньги? Люди стали бы задавать вопросы. Шарпу хватило благоразумия удержать язык за зубами, так что даже его новый батальонный командир не знал о сказочном сокровище, которое таскал при себе новичок‑прапорщик. То было сокровище мертвого владыки, султана Типу, и принадлежало оно Шарпу по праву: он снял камни и жемчуга с мертвого врага после короткой схватки в залитом кровью и затянутом дымом туннеле у Прибрежных врат Серингапатама.

Добавило бы богатство популярности? Шарп сильно в этом сомневался. Богатство не дает почтения и уважения, если только оно не досталось по наследству. К тому же причина его незавидного положения заключалась вовсе не в бедности, а в том, что Шарп был чужаком. При Ассайе 74‑й батальон понес тяжелые потери. Каждый офицер получил по меньшей мере одно ранение, а численный состав рот сократился с семидесяти – восьмидесяти человек до сорока – пятидесяти. Батальон прошел через ад, и неудивительно, что оставшиеся в живых держались друг друга. И пусть Шарп тоже был при Ассайе, пусть он отличился и даже спас генерала – он не стоял плечом к плечу с теми, кто выжил под пулями и тулварами, картечью и ядрами, кто уже простился с жизнью, но сохранил ее. Шарп не был с ними и, следовательно, оставался посторонним.

– Развернуться вправо! – крикнул сержант Колкхаун, и рота четко перестроилась в шеренгу.

Высохшая канава выбежала из проса и соединилась с широким, тоже высохшим руслом реки. На горизонте тонкой белой полоской висел пороховой дымок – стреляла маратхская артиллерия. Впрочем, до нее было еще далеко. Теперь, когда батальон выбрался наконец из джунглей проса, Шарп ощутил легкий ветерок. Смягчить жару он не мог, но дым понемногу уносил в сторону.

– Стой! – скомандовал капитан Уркхарт.

Как ни далеко стояли вражеские батареи, батальон, шагая по сухому руслу, двигался, казалось, прямо на них. Уверенности придавало лишь то, что они были не одни. Справа шел еще один шотландский батальон, 78‑й, а по обе стороны от них наступали широкими шеренгами мадрасские сипаи.

Уркхарт подъехал к Шарпу.

– Стивенсон подошел.

Капитан произнес это достаточно громко, чтобы слышали ближайшие солдаты, и новость тут же прокатилась по рядам. Уркхарт хотел подбодрить людей, напомнить, что они не одни, что две маленькие британские армии снова вместе. Командовал обеими генерал Уэлсли, но большую часть времени он делил свои силы на две части, отдавая меньшую полковнику Стивенсону. Сегодня они сошлись, чтобы атаковать всеми двенадцатью тысячами пехоты. Но какими силами располагал враг? Маратхская армия стояла за орудиями, и видеть ее Шарп не мог, однако сомневаться не приходилось: их было много.

– Так что девяносто четвертый где‑то слева, – громко добавил Уркхарт, и снова по рядам пронесся одобрительный шепоток.

94‑й был еще одним шотландским батальоном, так что сегодня маратхам предстояло изведать силу сразу трех. Три шотландских и десять батальонов сипаев. Впрочем, горцы считали, что могли бы справиться и без помощи индийцев. Шарп разделял такое мнение. Они не очень‑то хорошо его приняли, но это не мешало им оставаться хорошими солдатами. Несгибаемыми. Непобедимыми. Иногда Шарп пытался представить, что чувствуют маратхи, когда на них идут горцы. Ужас ада? Да, схватиться с шотландцами все равно что попасть в ад. Как говаривал полковник Маккандлесс: "Убить шотландца вдвое тяжелее, чем отправить на тот свет англичанина".

Бедный Маккандлесс. Полковник погиб в Ассайе, в последние минуты сражения, когда деревня была уже в руках британцев. Подстрелить его мог кто угодно, но Шарп убедил себя, что пулю выпустил предатель‑англичанин, Уильям Додд. Додд до сих пор оставался на свободе. Мало того, изменник продолжал сражаться на стороне маратхов. В Ассайе Шарп поклялся отомстить предателю. Он дал эту клятву над свежей, только что отрытой в сухой земле могилой полковника. Маккандлесс был ему добрым другом, и Шарп, зарыв старика как можно глубже, чтобы его тело не потревожили ни хищная птица, ни зверь, вдруг почувствовал себя одиноко.

– Пушки! В сторону! – крикнул кто‑то позади 74‑го батальона. – Расступись!

Две батареи легких шестифунтовиков проследовали вперед, чтобы составить прикрывающую пехоту артиллерийскую линию. Обычно такие орудия запрягали лошадьми, но сейчас их тащили десять быков, животных куда менее резвых. Рога у быков были раскрашены, а на шее у некоторых даже висели колокольчики. Что касается тяжелых орудий, то они следовали с обозом, и их участие в предстоящем бою казалось весьма маловероятным.

Травянистые заросли остались позади, местность стала более открытой. Кое‑где впереди еще виднелись поля проса, но к востоку, насколько хватало глаз, тянулись пахотные земли. Пушки катились по сухой, выгоревшей траве. Неприятель тоже наблюдал за ними, и вскоре первое ядро, скользнув по траве, срикошетило и перепрыгнуло через британские орудия.

– Думаю, они вот‑вот займутся нами по‑настоящему, – сказал Уркхарт и, вырвав правую ногу из стремени, соскочил с лошади рядом с Шарпом. – Эй, парень! – окликнул он ближайшего солдата. – Подержи моего коня, ладно? – Вручив поводья, капитан кивком предложил Шарпу отойти в сторонку. Непривычный к таким проявлениям внимания, прапорщик кивнул, заметив, что капитану тоже не по себе. – Вы курите? – спросил вполголоса Уркхарт.

– Бывает, сэр.

– Держите. – Уркхарт протянул неумело свернутую сигару и высек из трутницы огонь. Прикурив первым, он предложил огоньку Шарпу. – Майор говорит, в Мадрас прибыло новое пополнение.

– Хорошее дело, сэр.

– Многого от них, конечно, ждать не приходится, но все же какая‑то помощь. – На Шарпа капитан не смотрел, куда больше его интересовали уходящие вперед пушки. Было их немного, всего двенадцать, что не шло ни в какое сравнение с силами маратхской артиллерии. Взорвавшийся у одного из расчетов снаряд накрыл быков и людей облаком пыли и кусками глины. Шарп думал, что орудие остановится, но в следующий момент чудом уцелевшие быки вырвались из‑за осевшей завесы дыма и как ни в чем не бывало продолжили путь. – Только бы не ушли слишком далеко, – проворчал Уркхарт и внезапно переменил тему. – Скажите, Шарп, вам здесь все нравится? Вы счастливы?

– Счастлив, сэр? – растерянно повторил прапорщик, застигнутый врасплох столь откровенным вопросом.

Капитан нахмурился, словно ожидал от подчиненного другого ответа.

– Да, вы счастливы? Вы всем здесь довольны?

– Не уверен, сэр, что в солдаты идут за счастьем.

– Не так, не так, – раздраженно бросил Уркхарт. В росте он, пожалуй, не уступал Шарпу. Ходили слухи, что капитан очень богат, но, пожалуй, единственным указанием на это могла быть его элегантного покроя, явно пошитая на заказ форма, заметно отличавшаяся от тех обносков, что носило большинство младших офицеров. Уркхарт редко улыбался, отчего общаться с ним было не просто. Сам факт того, что несгибаемый и молчаливый капитан вдруг завел такой разговор, показался Шарпу странным. Нервничает перед сражением? Вряд ли – при Ассайе капитан провел свою роту под вражеским огнем и не дрогнул. Но другого объяснения прапорщик не видел. – Каждый должен быть доволен своей работой, – продолжил Уркхарт, делая витиеватый жест той рукой, в которой у него была сигара. – Если человеку не нравится то, что он делает, то, может быть, он ошибся с выбором ремесла.

– Работы у меня немного, – ответил Шарп и тут же пожалел о сказанном – получилось грубовато.

– Пожалуй, что так, – неохотно согласился Уркхарт. – По крайней мере я понимаю, что вы имеете в виду. – Он переступил с ноги на ногу. – Рота как бы управляется сама по себе. Колкхаун хороший сержант, и у Крейга вроде бы неплохо получается, вы не находите?

– Так точно, сэр. – Шарп знал, что не обязан каждый раз называть капитана "сэром", но, как известно, от старых привычек трудно избавиться.

– Они оба, знаете ли, добрые кальвинисты, – объяснил Уркхарт. – На таких всегда можно положиться.

– Так точно, сэр.

Шарп плохо представлял, кто такие кальвинисты, но спрашивать не стал. Может быть, кальвинисты это те же масоны, которые во множестве присутствовали в офицерской столовой 74‑го батальона, хотя, опять‑таки, кто их разберет? Твердо Шарп знал только одно: он не из их числа.

– Дело в том, – продолжал капитан, попыхивая сигарой и по‑прежнему глядя в сторону, – что вы, можно сказать, сидите на золоте. Понимаете, о чем я?

– На золоте, сэр? – забеспокоился Шарп. Уж не пронюхал ли ротный каким‑то образом про его богатство: брильянты и сапфиры, рубины и изумруды?

– Вы – прапорщик, – терпеливо растолковывал капитан, – и если вам не нравится служба, вы всегда можете продать свое звание. Поверьте, в Шотландии найдется немало отличных парней, которые предложат вам за него приличные деньги. Думаю, желающих можно найти даже здесь. Насколько мне известно, в Шотландской бригаде есть несколько джентльменов в рядовом звании.

Так вот оно что! Уркхарт нервничал вовсе не из‑за предстоящего сражения, а из‑за того, как он, Шарп, отреагирует на этот разговор. Капитан определенно хотел избавиться от него, и, поняв мотив командира, Шарп почувствовал себя неловко. Раньше он так стремился стать офицером, даже мечтал об этом, а вот теперь жалел, что не остался в сержантах. И чего было ждать? На что рассчитывать? Что тебя похлопают по плечу и примут в круг избранных? Дадут роту? Расступятся и назовут своим? Уркхарт выжидающе посмотрел на него, но прапорщик молчал, не спеша с ответом.

– Четыреста фунтов стерлингов. Такова официальная цена вашего звания, но, между нами говоря, всегда можно взять фунтов на пятьдесят больше. Может быть, даже на целую сотню! В гинеях. Только если решите продавать кому‑то из наших рядовых, обязательно проверьте, насколько парень достоин такой чести.

И снова Шарп промолчал. Неужели в 94‑м среди рядовых и впрямь есть джентльмены? Да, такие могут позволить себе быть офицерами, у них есть для этого и происхождение, и воспитание, но пока не появится вакансия, они вынуждены служить рядовыми, питаясь, однако, с офицерами. Ни то ни се. Ни рыба ни мясо. Как и сам Шарп. И каждый из них с радостью ухватится за возможность приобрести офицерское звание. Да вот только Шарпу деньги не очень‑то нужны. Их у него хватало, и при желании он мог просто подать в отставку и уйти. Уйти богачом.

– Разумеется, – продолжал капитан, по‑своему интерпретируя молчание подчиненного, – проблем можно избежать, если передать дело опытному агенту, который подберет достойного кандидата и оформит все нужные документы. Большинство наших пользуются услугами Джона Борри в Эдинбурге. Ему можно доверять. Борри – честный малый. Между прочим, тоже кальвинист.

– И масон, сэр? – спросил Шарп. Он и сам не знал, почему спросил об этом – вопрос вырвался сам собой.

– Не могу сказать. – Уркхарт почему‑то нахмурился и продолжил уже более холодным тоном: – Главное, что ему можно верить. Он не подведет.

Четыреста пятьдесят гиней. Не какая‑нибудь мелочь. От таких денег просто так не отмахиваются. Неплохая была бы добавка к тому, что уже есть. Предложение Уркхарта звучало весьма заманчиво, и Шарп уже склонялся к тому, чтобы ответить согласием. В любом случае своим в 74‑м батальоне ему никогда не стать, а с тем, что есть, можно неплохо устроиться и в Англии.

– Деньги на бочку, – добавил капитан. – Подумайте, Шарп. Подумайте хорошенько. Эй, Джок, коня!

Прапорщик отбросил сигару. Во рту и без того пересохло от пыли, а от дыма стало еще суше. Уркхарт, забравшись в седло, заметил дымящийся окурок и наградил Шарпа неодобрительным взглядом. Он вроде бы даже собрался что‑то сказать, но сдержался и, подобрав поводья, отъехал. К черту, подумал Шарп. Все не так, за что ни возьмись.

Между тем маратхские канониры взяли на прицел британские пушки и уже едва ли не первым ядром угодили в лафет. Колесо разлетелось в щепки, и шестифунтовое орудие накренилось. Пушкари соскочили с передка, но не успели они подкатить запасное колесо, как быки рванули и понесли. Пушка тащилась за ними, взрывая сухую землю осевой буксой. Бомбардиры бросились вдогонку, но тут запаниковали быки второй упряжки. Опустив головы с раскрашенными рогами, животные кинулись прочь, напуганные начавшейся канонадой. Маратхские пушки били одна за другой. Очередное ядро нашло цель, и бычья кровь плеснула ярким фонтаном в небо. Неприятельская артиллерия превосходила британскую не только численно, но и по таким показателям, как огневая мощь и дальнобойность. Рвущиеся за спиной быков снаряды подгоняли обезумевших животных, и они мчались все дальше на правый фланг, где шли батальоны сипаев. Передок отчаянно подпрыгивал на каждой неровности, и из ящика то выскакивало ядро, то просыпался порох.

Генерал Уэлсли направился к сипаям и, хотя Шарп этого не слышал, наверное, призывал их расступиться и пропустить быков, но солдаты вдруг, без какой‑либо видимой причины, повернулись и побежали сами.

– Господи! – пробормотал Шарп, за что удостоился укоризненного взгляда Колкхауна.

Два батальона сипаев удирали с поля боя. Генерал был с ними, но остановить поддавшихся панике людей не мог. Напуганные как быками, так и грозной канонадой вражеской артиллерии, индийцы исчезли в высоких злаках, оставив за собой растерянных и смущенных офицеров и, как ни странно, тех самых вызвавших панику быков, которые вдруг сами по себе успокоились, остановились и терпеливо ждали, пока пушкари вернут их на место.

– Садитесь! Садитесь! – закричал своим людям Уркхарт, и солдаты опустились на корточки.

Один даже вытащил из ранца глиняную трубку, высек огонек и затянулся. Ветерок подхватил и медленно понес табачный дым. Кое‑кто приложился к фляжке, но большинство берегли воду, зная, что она пригодится, когда сражение начнется по‑настоящему и когда придется рвать зубами патроны. Шарп оглянулся, надеясь увидеть водоносов‑пуккали, но те, похоже, отстали. На пригорке тем временем появилась маратхская кавалерия; длинные, поднятые вверх копья казались на фоне голубого неба плотным черным частоколом. Соблазн ударить по ослабленному, расколотому британскому флангу и усилить тем самым уже начавшуюся панику был велик, но из леска левее выступил британский эскадрон, готовый в случае опасности провести контратаку. В результате обе стороны так ничего и не предприняли, ограничившись наблюдением друг за другом. Волынщики 74‑го перестали играть. Оставшиеся британские пушки разворачивались в линию напротив неприятельской артиллерии, занявшей позиции вдоль длинного склона.

– Мушкеты у всех заряжены? – спросил Уркхарт.

– Так точно, сэр, – ответил сержант. – А у кого не заряжены, тем придется объяснить, как это случилось.

Капитан спешился. На седле у него болталось с дюжину фляжек. Отстегнув половину, он отдал их ближайшему из солдат.

– Поделитесь со всеми.

Шарп подумал, что мог бы сделать то же самое. Кто‑то из горцев, налив воды на ладонь, стал поить своего пса. Потом солдат откинулся на спину и накрыл лицо кивером, а собачонка уселась и принялась вычесывать вшей.

Глядя на неприятельские линии, Шарп подумал, что на месте маратхов ударил бы именно сейчас, двинув вперед пехоту. Всю пехоту. Скатившаяся с высотки орава кричащих воинов добавила бы паники и могла добыть победу.

Но пехота оставалась невидимой, прячась где‑то позади пушек, и на горизонте маячили только орудия и всадники с поднятыми копьями.

Враг выжидал.

И красномундирники тоже выжидали.

* * *

Полковник Уильям Додд, командир полка, называвшего себя Кобрами Додда, выехал на пригорок, с которого открывался хороший вид на смятенные британские порядки. Похоже, один или два батальона поддались панике и побежали, оставив огромную брешь на правом фланге наступающей британской армии. Развернув коня, Додд поскакал к вершине холма, туда, где под развернутыми знаменами расположился командующий маратхской армией. Пробившись через толпу советников и адъютантов, полковник оказался рядом с князем Ману Баппу.

– Бросьте в наступление все силы, сахиб. Немедленно! У нас есть шанс покончить с британцами одним ударом.

Ману Баппу как будто не слышал Додда. Командующий объединенными маратхскими силами был высокого роста, худощавый мужчина с вытянутым, изуродованным шрамами лицом и короткой черной бородкой. Одежды на нем были желтые, голову защищал серебряный шлем с высоким плюмажем из конского волоса. В руке Ману Баппу держал обнаженную саблю, добытую, как он утверждал, в схватке с английским офицером. Утверждениям этим Додд не верил, поскольку не узнавал в оружии ни одного из принятых в армии образцов, однако держал сомнения при себе. Князь и младший брат трусливого раджи Берара, Ману Баппу в отличие от большинства маратхских вождей был еще и настоящим воином.

– Атакуйте сейчас! – настаивал Додд. Чуть раньше, в первой половине дня, он давал князю противоположный совет не вступать с британцами ни в какие стычки, но сейчас положение изменилось: британский строй развалился еще на подходе, даже не достигнув дистанции мушкетного огня. – Атакуйте всеми имеющимися силами, сахиб, и мы победим!

– Если я брошу в наступление все, полковник Додд, то моим пушкам придется прекратить огонь. Пусть британцы подойдут поближе и попадут под картечь, и тогда я двину на них пехоту.

В кавалерийской атаке князь получил удар копьем в лицо и лишился передних зубов, отчего звуки у него получались свистящие. Додду казалось, что он разговаривает со змеей. Впрочем, и во внешности Ману Баппу присутствовало что‑то змеиное. Может быть, такое ощущение возникало из‑за полуопущенных век, а может, в неподвижных чертах лица индийца полковнику мерещилась некая скрытая угроза. Так или иначе, брат раджи Берара по крайней мере умел драться. Сам раджа постыдно бежал еще до начала сражения при Ассайе, а вот Батату, которого там не было, трусом бы никто не назвал. Скорее Додд сравнил бы его с индийской змеей, укус которой смертельно опасен.

– Они уже проходили и через ядра, и через картечь, – проворчал Додд. – При Ассайе их было меньше, а нас больше, и тем не менее они победили. Так что орудия решают не все.

Рядом громыхнула пушка, и Баппу погладил по шее нервно шарахнувшегося от выстрела коня, чистопородного арабского вороного. Седло под князем украшала серебряная чеканка. И жеребец, и седло были подарками одного арабского шейха, соплеменники которого приплыли в Индию, чтобы служить в полку Баппу. Дети бесплодных и безжалостных пустынь, они называли себя Львами Аллаха и считались самым воинственным и неукротимым полком во всей Индии. Сейчас Львы Аллаха стояли за спиной Баппу – фаланга смуглолицых, в белых одеждах воинов, вооруженных мушкетами и длинными, с изогнутыми клинками ятаганами.

– Вы и впрямь полагаете, что мы должны драться с ними перед нашими пушками? – спросил князь.

– Мушкеты нанесут британцам больший урон, чем артиллерия, – ответил Додд. В Баппу ему нравилось, помимо прочего, готовность по крайней мере выслушивать советы. – Встретьте их на середине марша, сахиб, дайте залп из мушкетов, а потом отведите пехоту за орудия, и пусть пушки доделают начатое картечью. А еще лучше: сдвиньте орудия на фланг.

– Слишком поздно.

– Да. Наверно, – усмехнулся Додд. Он никак не мог понять, почему индийцы так упорно придерживаются одной и той же тактики: ставить артиллерию впереди пехоты. Разумного объяснения этому маневру слышать ему не приходилось. Полковник постоянно твердил: располагайте пушки между пехотными частями, чтобы артиллерия била навесным огнем через своих. И неизменно получал один ответ: видя перед собой пушку, солдат чувствует себя защищенным. – И все же, сахиб, выдвиньте вперед хоть немного пехоты.

Баппу задумался. Этот высокий, нескладный англичанин с длинным угрюмым лицом, желтыми зубами и оскорбительными манерами не внушал к себе симпатий, однако в советах имелось здравое зерно. Князь еще ни разу не сражался с британцами, но понимал, что они резко отличаются от всех предыдущих его противников, с которыми ему доводилось иметь дело в бесчисленных войнах, беспрерывно раздиравших Западную Индию. В марширующих через равнину шеренгах красномундирников ощущалось презрение к смерти, позволявшее им выдерживать самую жестокую канонаду. Сам Ману Баппу этого не видел, но те, кто рассказывал о битве под Ассайе, заслуживали полного доверия. И все же отказываться от привычной, испытанной многократно методы представлялось неразумным: как можно ставить пехоту перед пушками, лишая себя несомненных преимуществ тяжелой артиллерии. Артиллерийский арсенал Ману Баппу насчитывал тридцать восемь тяжелых орудий, тогда как у британцев было только несколько легких пушек, а его канониры имели отличную подготовку и не уступали противнику в мастерстве. В представлении индийца, тридцать восемь орудий должны были нанести наступающим британцам невосполнимый урон, однако ж, если верить Додду, то получалось, что ни ядра, ни картечь их не остановят. Впрочем, в данный момент верилось в такое с трудом: сражение еще и не началось, а неприятель уже нервничал, и правый его фланг рассыпался на глазах. Может быть, боги отвернулись наконец от британцев?

– Сегодня утром я видел двух орлов на фоне солнца, – доверительно сообщил Баппу.

Ну и что? Додд с трудом скрыл досаду за глубоким вздохом. Индийцы были невероятно суеверны и верили всевозможным предсказаниям: одни искали истину, вглядываясь в струйки поднимающегося над кипящим маслом пара, другие старательно толковали речения святых или выводили пророчества, наблюдая за дрожанием листа на ветру. На взгляд же полковника, самым убедительным обещанием победы был вид бегущего до начала битвы неприятеля.

– Полагаю, орлы знаменуют победу? – вежливо спросил он.

– Да, – кивнул князь.

Знамение сулило победу в любом случае, независимо от избранной тактики, а раз так, то зачем рисковать и менять проверенное старое на неведомое новое? К тому же, рассуждал Ману Баппу, если он никогда не дрался с англичанами, то ведь и те никогда еще не сражались с Львами Аллаха. Численное преимущество внушало ему уверенность. Он мог выставить на пути британской армии сорок тысяч человек, тогда как неприятельский генерал располагал втрое меньшими силами.

– Подождем, – решил индиец. – Пусть подойдут ближе. – Сначала он сокрушит их пушечной канонадой, а потом добьет мушкетным огнем. – Может быть, когда красные мундиры приблизятся, я выпущу против них Львов Аллаха.

Последнее обещание должно было успокоить полковника, но англичанин лишь сокрушенно покачал головой.

– Одного полка мало, – сказал он. – Даже ваши арабы, сахиб, ничего не изменят. Использовать надо всех. Всю пехоту.

– Может быть, – не стал спорить Баппу, все больше проникаясь нежеланием ставить пеших солдат перед драгоценными орудиями. В этом просто нет необходимости. Появившиеся на фоне солнца орлы сулили победу, а победу могли добыть только пушкари. Он уже представлял, как увидит усеянное красными солдатами поле. Он отомстит за Ассайе и докажет, что британцы так же смертны, как и все прочие его враги. – Возвращайтесь к своим людям, полковник, – твердо добавил князь.

Додд развернул коня к правому флангу, где, выстроившись четырьмя рядами, стояли его Кобры. Отличный, прекрасно обученный полк. Додд вывел его из осажденного Ахмаднагара, а потом сумел уберечь от разгрома в обернувшемся полным хаосом и паникой сражении при Ассайе. В обоих случаях его люди не дрогнули, не дали ни малейшего повода усомниться в своей твердости и боевых качествах. Еще недавно он входил в состав армии Скиндии, но после разгрома под Ассайе Додд отступил вместе с пехотой раджи Берара. Князь Ману Баппу, призванный с севера, чтобы принять под свое начало разрозненное и потрясенное войско, убедил Додда, тогда еще майора, перейти на сторону раджи. Додд в любом случае ушел бы от Скиндии, который под впечатлением успеха британцев запросил мира, но Баппу решил дело в свою пользу предложением золота, серебра и звания полковника. Наемникам Додда было все равно, какому хозяину служить, лишь бы платили побольше.

Заместитель Додда, Гопал, встретил возвращение командира с невеселым лицом.

– Не желает наступать?

– Не желает. Хочет, чтобы всю работу сделала артиллерия, – ответил, не скрывая разочарования, Додд.

Гопал уловил в голосе полковника нотки сомнения.

– Но одна артиллерия не справится?

– Не думаю. По крайней мере под Ассайе у них ничего не получилось. – Додд устало вздохнул. – Черт бы его побрал! Здесь вообще не лучшее для сражения место. С красномундирниками нельзя драться на открытой местности. Надо было заставить их лезть на стену или форсировать реку.

Полковник нервничал, потому что предчувствовал поражение. Поражение грозило пленом, а британцы назначили за его голову вознаграждение. Сейчас оно равнялось семистам гинеям, что составляло почти шесть тысяч рупий. Премию обещали выплатить золотом любому, кто доставит Уильяма Додда, живым или мертвым, руководству Ост‑Индской компании. Будучи лейтенантом в армии компании, Додд организовал убийство индийского ювелира и, когда в воздухе запахло жареным, предпочел дезертировать, прихватив с собой роту в составе ста тридцати сипаев. Уже этого оказалось достаточно, чтобы за его голову объявили награду, а после того как Додд со своими людьми перебил гарнизон Чазалгаона, сумму увеличили. Теперь тело офицера‑дезертира стоило целое состояние, и Уильям Додд прекрасно понимал, что людская жадность может стать для него смертельной опасностью. Если армия Ману Баппу развалится, как развалилось несметное маратхское войско при Ассайе, ему придется спасаться бегством на широкой, открытой для кавалерии равнине.

– С ними надо бы драться в горах, – мрачно сказал он.

– Тогда нам лучше отступить в Гавилгур, – заметил Гопал.

– В Гавилгур?

– Да, сахиб, в Гавилгур. Это величайшая из маратхских крепостей. Ни одна европейская армия не возьмет эту крепость. – Увидев, что заверение не произвело на командира должного впечатления, индиец поправился: – Ни одна армия мира не возьмет Гавилгур. Он стоит на скалах, под самым небом. С его стен люди кажутся ползающими внизу вшами.

– Однако ж попасть туда все равно как‑то можно. В любую крепость можно пройти.

– Да, сахиб, пройти можно. Но только путь в Гавилгур лежит через скалу и приводит к внешнему укреплению. Тот, кто пробьется через внешние стены, окажется перед глубоким рвом, за которым начинаются главные укрепления. Снова стены, пушки, узкая тропа и громадные ворота! – Гопал мечтательно вздохнул. – Я видел Гавилгур однажды, много лет назад, и тогда еще подумал, что никогда бы не пожелал себе драться с врагом, укрывшимся за этими стенами!

Додд промолчал. На склоне все еще стояла британская пехота. Одно за другим ядра взрывали землю перед неприятельской шеренгой, поднимая в воздух клубы пыли.

– Если дела сегодня пойдут плохо, – продолжал, понизив голос, Гопал, – мы отойдем в Гавилгур. Даже если британцы последуют за нами, нас им не достать. Пусть разбивают лбы о скалы. А мы сможем спокойно отдохнуть у озера. Мы будем в небе, а они внизу. И пусть дохнут, как псы.

Что ж, подумал Додд, если Гопал прав, то в Гавилгуре ему не страшны ни вся королевская конница, ни вся королевская рать. Но сначала до крепости надо добраться. А может быть, это и не понадобится, если Ману Баппу сумеет разбить красномундирников здесь. Баппу твердо верил, что ни одна пехота в мире не устоит перед его арабскими наемниками.

Далеко внизу, на равнине, два бежавших в поля батальона сипаев возвращались в строй. Момент был упущен. Еще минута‑другая, и шеренга снова двинется вперед.

– Скажи пушкарям, чтобы не торопились открывать огонь, – распорядился Додд. Вся полковая артиллерия насчитывала пять легких орудий, обладавших небольшой дальнобойностью. Пушки эти стояли не перед его одетой в белые мундиры пехотой, а на правом фланге, откуда могли бить по наступающему врагу с гораздо большей эффективностью. – Пусть зарядят картечью и ждут, пока эти паршивцы подойдут поближе.

Победа была важна, но Додд уже знал, что, если судьба распорядится иначе, он уведет полк туда, где его никто и никогда не достанет.

В Гавилгур.

* * *

Британцы наконец выступили. Шеренга простиралась с запада на восток более чем на три мили. Она пересекала поля и луга, змеилась между деревьями, исчезала в низинах и появлялась на пригорках, пролегала через широкое высохшее русло реки. В центре ее шли тринадцать красномундирных пехотных батальонов, три шотландских и десять индийских. Левый фланг составляли два, а правый четыре кавалерийских полка. За регулярными частями следовали разделенные на две части конные наемники, примкнувшие к британцам исключительно ради добычи. Били барабаны, звучали волынки. Над киверами реяли, покачиваясь, флаги. И вся эта масса неуклюже катилась на север, безжалостно вытаптывая встречавшиеся по пути поля. Британские шестифунтовые пушки открыли огонь, целя по вражеской артиллерии.

Маратхские орудия били почти беспрерывно. Идя позади своей шестой роты, Шарп взял на заметку одно орудие, стоявшее на пригорке за ярким разноцветьем флагов. Он сосчитал до шестидесяти, потом еще раз до шестидесяти. Несложный подсчет показал, что за две минуты орудие выстрелило пять раз. Определить точно, сколько пушек растянулось по линии горизонта, было трудно, потому что почти все они скрывались за плотной завесой порохового дыма, однако он попытался сосчитать мелькавшие за серо‑белым валом яркие вспышки. Получилось около сорока. Сорок орудий. Сорок на пять? Двести. Значит, за минуту маратхи посылали в сторону неприятеля сто ядер, и каждое ядро при хорошем прицеле могло выбить из шеренги двух человек – одного в первом ряду и одного во втором. Потом, когда расстояние сократится, ядра заменят картечью, и тогда поражающая мощь каждого залпа увеличится до дюжины человек. А пока красномундирники молча, сжав зубы, шли вперед, навстречу летящим со склона ядрам. Некоторые со свистом проносились над головами наступающих, некоторые перескакивали через шеренгу. Но маратхские бомбардиры знали дело хорошо и опускали жерла с таким расчетом, чтобы ядро ударялось с недолетом, подскакивало два или три раза и врезалось в цепь на высоте пояса или ниже. По скользящей, так называли это канониры. Если ядро падало слишком близко к пехоте, оно, срикошетив, пролетало слишком высоко. В противном случае докатывалось до шеренги, потеряв силу, и останавливалось под презрительный смех британцев. Мастерство канонира заключалось в том, чтобы выбрать требуемый угол орудия и рассчитать мощность заряда, чтобы ядро достигло цели. И тогда людей выбрасывало из строя с перебитыми костями. Шарп как раз переступил такое, перепачканное липкой кровью, по которой уже ползали мухи. Оно лежало шагах в двадцати от бедняги с выпущенными кишками.

– Теснее строй! Сомкнуть ряды! – кричали сержанты, и замыкающие капралы тянули солдат, заполняя бреши.

Британские пушки тоже посылали ядра в сторону неприятеля, и они исчезали в дыму, не нанося маратхам видимого вреда. Видя, что расстояние слишком велико, артиллерии приказали выдвинуться дальше. Орудия пристегнули к передкам, быки снова натянули постромки, и шестифунтовики поползли вверх по склону.

– Как кегли, да? – Рядом с Шарпом возник прапорщик Венейблс. Родерику Венейблсу было пятнадцать, и он состоял в седьмой роте. До появления Шарпа юноша был самым молодым офицером, а теперь добровольно исполнял обязанности наставника, подсказывая новичку, как должен вести себя офицер. – Бьют по нам, как по кеглям, верно, Ричард?

Прежде чем Шарп успел ответить, с полдюжины шедших правее солдат бросились врассыпную перед ударившимся о землю и срикошетившим в них ядром. Неприятельский подарок, никого не задев, пролетел в брешь. Горцы рассмеялись, а сержант Колкхаун дал команду сомкнуть строй.

– Тебе разве не надо быть на левом фланге роты? – спросил Шарп.

– Эх, Ричард, рассуждаешь как сержант. Никак не отделаешься от старых привычек. Свиным Ушкам наплевать, где я нахожусь. – Свиными Ушками прозвали капитана Ломакса. Причина заключалась не в какой‑то физиологической особенности его собственных ушей, а в необыкновенном пристрастии, питаемом капитаном к поджаренным до хрустящей корочки свиным ушкам. Ломакс был спокойный и добродушный человек, что в выгодную сторону отличало его от строгого приверженца дисциплины Уркхарта, требовавшего от подчиненных буквального исполнения всех имеющихся регуляций. – К тому же делать все равно нечего. Парни и без меня отлично справляются.

– Да, быть в прапорщиках – только время зря терять, – заметил Шарп.

– Чепуха! Прапорщик – это будущий полковник. Наша с тобой обязанность, Ричард, служить украшением роты и прожить достаточно долго, чтобы успеть получить повышение! А пользы от нас никто и не ждет. Боже, кто только такое мог придумать, чтобы требовать от младшего офицера какой‑то пользы! Не бывало такого и не будет! – Венейблс громко хохотнул. Шумный, самодовольный, наглый и тщеславный, он был, однако, одним из немногих офицеров 74‑го батальона, кто держался с новичком на равных. – Слышал новость? В Мадрас прибыло пополнение.

– Уркхарт мне уже сказал.

– Свежатинка. Так что самым молодым тебе быть недолго.

Шарп покачал головой.

– Это ведь будет зависеть от того, когда они подписались, верно?

– Пожалуй, что так. Да, наверно, ты прав. А им ведь еще надо было доплыть сюда из Англии, а? Похоже, ты все равно останешься нашим младшеньким. Сочувствую, старина. Не везет, так не везет.

Старина? А что, так оно и есть. Он и впрямь уже не молод. Лет, наверно, на десять старше Венейблса. Точно Шарп не знал, потому что прежде всего никто не удосужился поинтересоваться, сколько ж ему лет. Прапорщики – люди молодые, почти юнцы, а Шарп уже мужчина.

– Ух, ты! – восхищенно воскликнул Венейблс, и Шарп, повернув голову, успел увидеть, как ядро ударилось о край ирригационного канала и срикошетило вертикально вверх, сопровождаемое фонтаном земли. – Свиные Ушки рассказывал, что видел однажды, как два ядра столкнулись прямо в воздухе. Ну, может, не видел, но слышал точно. Говорит, выскочили, врезались... бум! И сплющились.

– Должны были расколоться, – заметил Шарп.

– Свиные Ушки говорит, что не раскололись, – стоял на своем Венейблс. – Говорит, сплющились. – Впереди разорвался снаряд. Железные осколки с шелестом разлетелись по сторонам. Никого не задело, и солдаты переступили дымящиеся куски. Венейблс нагнулся, подобрал один и тут же выронил – горячий. – Хочу оставить на память, – объяснил он, наклоняясь еще раз и засовывая осколок в ранец. – Отправлю домой, сестре. Интересно, почему наши пушки не стреляют?

– Далековато, – сказал Шарп.

До неприятельских орудий оставалось еще с полмили, и, хотя шестифунтовики могли бить с такого расстояния, пушкари, видимо, решили подойти поближе, чтобы уже не промахнуться. Сблизиться с врагом – так всегда говорил полковник Маккандлесс. В этом секрет победы в сражении. Сближайся, а потом убивай. В седьмую роту угодило ядро. Земли оно коснулось только раз, летело быстро, так что уклониться никто не успел. Двоих как будто вырвало из строя, и они отлетели, разбрызгивая кровь.

– Боже, – прошептал, бледнея, Венейблс. – Боже. – Тела вмяло друг в друга, из кровавого месива торчали переломанные кости, выплывали внутренности. Шедший замыкающим капрал остановился, чтобы вытащить из‑под жуткой кашицы ранцы и сумки. – Вот и еще два имени на паперти. Кто они, капрал?

– Братья Макфаддены, сэр. – Капралу пришлось кричать, чтобы перекрыть шум канонады.

– Бедняги. Впрочем, шестеро еще осталось. Плодовитая дама, Рози Макфадден.

Шарп впервые слышал слово "плодовитый", но хотя точного его значения не знал, спрашивать Венейблса не стал. Парень, при всей его беззаботности и самоуверенности, сильно побледнел – вид изуродованных человеческих тел подверг серьезному испытанию крепость его желудка. В сражении он участвовал впервые – во время битвы под Ассайе отдыхал в обозе с малабарской чесоткой. Прапорщик постоянно уверял, что вид крови ему не страшен, поскольку с малых лет помогал отцу, эдинбургскому хирургу, но сейчас отвернулся и отошел в сторону. Его вырвало. Шарп даже не оглянулся, но несколько солдат вытянули шею.

– Смотреть вперед! – рявкнул он.

Колкхаун бросил на него недовольный взгляд. Сержант полагал, что приказы в роте имеют право отдавать только два человека: он сам и капитан.

Через несколько секунд Венейблс догнал шеренгу.

– Наверное, съел что‑то.

– В Индии такое случается, – посочувствовал Шарп.

– Но не с тобой.

– Со мной нет... пока. – Он вдруг пожалел, что на плече не висит мушкет, к деревянному ложу которого прикасались, чтобы не спугнуть удачу.

К ним подъехал Уркхарт.

– Вернитесь к роте, мистер Венейблс.

Прапорщик послушно вернулся на место, а капитан на правый фланг. Шарпу он даже не кивнул, как будто того и не было. Перед шеренгой проскакал майор Суинтон, командовавший батальоном в отсутствие полковника Уоллеса, стоявшего во главе всей бригады. Копыта глухо простучали по сухой, спекшейся земле.

– Все в порядке? – крикнул он Уркхарту.

– Все хорошо.

– Молодцом! – Суинтон умчался дальше.

Вражеская канонада звучала беспрерывно, как бесконечный, неумолчный гром. От нее закладывало уши, в ней почти тонули пронзительные завывания волынок. Фонтан земли ударил вдруг слева, и Шарп, повернув голову, увидел в конце шеренги разбросанные тела. Там была деревня. И как же это его угораздило, черт возьми, пройти мимо деревни и заметить? Деревушка была небольшая – кучка сбившихся вместе лачуг с крытыми тростником крышами и крохотными наделами, защищенными кактусовыми изгородями. И все равно непонятно: как можно не заметить такое? Люди словно вымерли. Очевидно, крестьянам хватило ума сообразить, что солдаты на полях просто так не появляются. Собрали пожитки, горшки да сковородки и ушли в лес. В одну хибару угодило ядро; тростник разметало, ветхие балки треснули, и крыша безнадежно просела.

Шарп посмотрел в другую сторону. Вдалеке появилась вражеская кавалерия, и тут же наперерез ей выдвинулись всадники в синих с желтым мундирах – драгуны 19‑го полка. На обнаженных клинках играли лучи послеполуденного солнца. Где‑то призывно пропела труба – или это ему только показалось? В ушах гремело, точно в кузнице. Всадники скрылись за деревьями. Вверху просвистело ядро, слева бухнул снаряд, стрелковая рота 74‑го завернула фланг, пропуская артиллерийский расчет. Британские пушки вышли наконец далеко вперед и заняли позиции. Возле орудий началась обычная суета: заложить мешки с порохом, утрамбовать, забить ядро, отступить... Вдоль поля захлопало, затрещало. Пушки заволокло дымом. В воздухе распространился отвратительный запах протухших яиц.

Барабаны все били и били, отмеряя долгий марш на север. На какое‑то время сражение свелось к состязанию пушкарей: слабые британские шестифунтовики метали ядра в скрытого дымом врага; маратхские громадины решетили наступающую красномундирную цепь. Пот струился по животу, щипал глаза и капал с носа. У лица жужжали надоедливо мухи. Шарп вытащил саблю. Рукоятка оказалась скользкой, и он вытер ее и ладонь правой руки о полу мундира. Вдруг захотелось отлить, но времени, чтобы остановиться и расстегнуть пуговицы, не было. Держись, сказал он себе. Терпи, пока не разобьем чертовых ублюдков. Или дуй в штаны – на такой жаре все быстро высохнет, а пятно сойдет за пот. А если завоняет? Нет, лучше подождать. К тому же если солдаты пронюхают, что их прапорщик обмочился перед заварушкой, жизни ему уже не будет. Ссыкун Шарп – кличка приклеится навечно. Ядро пролетело так низко, что едва не задело кивер. Слева что‑то просвистело. Упавшего солдата вырвало кровью. Из разорванного живота выползали синеватые кишки. Их уже рвал учуявший добычу пес. Другой надсадно лаял. Замыкающий пинком отбросил собаку, но ее было не отогнать. Неплохо бы помыться. Шарп чувствовал себя потным, грязным и вонючим. Да еще вшивым. Впрочем, в таком положении были все. Может быть, даже сэр Артур. Шарп взглянул вправо – командующий ехал позади 78‑го батальона. Под Ассайе он временно исполнял обязанности генеральского ординарца и знал всех офицеров, державшихся сейчас рядом с Уэлсли. Они относились к нему куда приветливее, чем офицеры 74‑го батальона, но при этом вовсе не воспринимали как равного.

К черту! Пошло оно все! Может, стоит воспользоваться советом Уркхарта? Уволиться. Вернуться домой. Взять деньжата. Купить постоялый двор и повесить саблю на стену. Может быть, Симона Жубер согласится уехать с ним в Англию? Ей, пожалуй, понравилось бы управлять постоялым двором. Назвать заведение "Загнанная мечта" и брать со всех армейских двойную цену за выпивку.

Маратхские орудия вдруг замолкли. По крайней мере те, что стояли напротив 74‑го батальона. В наступившей тишине Шарп пристальнее пригляделся к тому, что скрывалось за дымом на пригорке в четверти мили от наступающих. Британские пушки продолжали стрелять. Ветерок постепенно уносил пороховую завесу к северу, но ничего такого, что прояснило бы причину внезапного затишья, не проступало. Может, у них кончились боеприпасы. Давай, давай, надейся. Скорее просто заряжают картечь, чтобы оказать красномундирникам теплый прием.

Мочевой пузырь грозил лопнуть, и Шарп понял, что терпеть больше нет мочи. Сунув саблю под мышку, он завозился с пуговицами. Одна оторвалась. Шарп выругался, наклонился за ней, поднял, выпрямился и с облегчением пустил струю на сухую землю. Разумеется, мимо внимания капитана такое пройти не могло.

– Так уж обязательно было делать это именно сейчас, мистер Шарп? – раздраженно осведомился он.

Так точно, сэр, выдул три полные фляжки, сэр. И не пойти бы вам ко всем чертям, сэр.

– Виноват, сэр, – только и ответил он.

Может быть, настоящие офицеры вообще не ходят по малой нужде? Шарп чувствовал, что рота посмеивается над ним. Он неловко и поспешно застегнул пуговицы и побежал догонять цепь. Центр маратхской артиллерии все еще молчал. Ну и ладно. Вдруг с фланга ударила пушка, ядро скакнуло перед шестой ротой и, протаранив шеренгу, оторвало одному ногу и перебило другому колени. Кусок кости, отлетев, разрезал штанину третьему. Замыкающий, сержант Маккалэм, закрыл брешь, а подбежавший волынщик склонился над раненым, чтобы наложить повязку. Обычно раненых оставляли на месте, а после сражения, если они доживали, отправляли к костоправу. И потом, если бедолаги переживали еще и ножи с пилами, их отсылали домой – ни на что не годных и никому не нужных, становившихся бременем для своего прихода. Или у шотландцев нет приходов? Точно Шарп не знал, однако нисколько не сомневался, что уж работные дома у них наверняка есть. Работные дома и кладбища для нищих есть везде. Уж лучше лечь в черную землю чужой страны, чем прозябать за счет милости в богадельне.

И тут он увидел нечто, объяснявшее, почему маратхская артиллерия в центре перестала стрелять. В промежутках между пушками вдруг появились бегущие люди. Люди в длинных одеждах и тюрбанах. Просачиваясь струйками между орудиями, они соединялись в огромную нестройную колонну, над которой уже реяли длинные зеленые полотнища на высоких, с серебряными наконечниками флагштоках. Арабы. Шарп видел их и раньше. В Ахмаднагаре. Но те были по большей части мертвые. На память пришли слова Севаджи – приятеля полковника Маккандлесса, маратха, воевавшего на стороне британцев. Тот говорил, что арабы – самые опасные наемники неприятельского войска.

И вот теперь орда воинов пустыни двигалась навстречу 74‑му батальону и его соседям.

Какого‑то определенного строя арабы не придерживались. Украшенные резьбой и инкрустациями ложа мушкетов поблескивали в лучах предзакатного солнца, а кривые сабли оставались пока в ножнах. Шли они легко, почти беззаботно, как будто собрались на прогулку и нисколько не сомневались в собственном превосходстве над врагом. Сколько их было? Тысяча? По меньшей мере. Офицеры ехали верхом. Наступали арабы не шеренгами, а общей массой, впереди которой бежали самые отважные – или самые безрассудные? – которым не терпелось поскорее пустить кому‑то кровь. Вся эта огромная толпа издавала пронзительные воинственные крики, а шедшие в середине ее барабанщики отбивали нервный, тревожно пульсирующий, разбегающийся по полю ритм. Шарп заметил, что британские пушкари заряжают картечью. Зеленые знамена колыхались над головами наступающих, и узкие шелковые полотнища извивались в воздухе подобно змеям. На них было что‑то написано, но как Шарп ни старался, разобрать загадочные письмена не мог.

– Семьдесят четвертый! – крикнул майор Суинтон. – Стой!

78‑й тоже остановился. Двум шотландским батальонам, понесшим тяжелые потери под Ассайе, выпала незавидная честь принять на себя удар главной силы маратхской пехоты. Центр сражения был здесь. Все прочее как будто замерло в ожидании схватки. Шарп не видел ничего, кроме катящейся сверху улюлюкающей, воинственной людской лавины.

– Приготовиться! – призвал Суинтон.

– Приготовиться! – эхом отозвался Уркхарт.

– Приготовиться! – крикнул сержант Колкхаун.

Солдаты подняли мушкеты к груди и отвели назад тяжелые курки.

Шарп шагнул на свободное место между шестой и стоявшей левее седьмой ротами, жалея, что у него нет мушкета. Сабелька в руке казалась легкой, хрупкой и ни на что не годной.

– Цельсь! – подал команду Суинтон.

– Цельсь! – повторил Колкхаун, и приклады уткнулись в плечи солдат.

Сосед Шарпа справа опустил голову, ведя взгляд по дулу ружья.

– Стрелять ниже, парни, – предупредил стоявший за ротой Уркхарт. – Стрелять пониже. Мистер Шарп, займите свое место.

Чтоб тебе провалиться, подумал Шарп. Вот и еще одна ошибка. Он встал позади роты – его обязанность заключалась в том, чтобы наблюдать за строем и не допустить бегства.

Арабы приближались. Им оставалось пройти не больше ста шагов. Некоторые, самые нетерпеливые, уже вытащили сабли. В воздухе, загадочным образом очистившемся от дыма, стоял несмолкающий боевой клич. Звучал он непривычно пронзительно, со странными, жутковатыми модуляциями, от которых холодела кровь и по костям словно пробегала царапающая дрожь. Уже недалеко. Уже почти близко. Мушкеты в цепи были слегка опущены. При выстреле дуло вскидывало вверх, и у неопытных, необученных солдат, не готовых к сильной отдаче, пуля уходила обычно выше цели. Здесь новичков не было.

– Ждем, парни, ждем! – крикнул седьмой роте Свиные Ушки.

Прапорщик Венейблс нервно рубанул палашом по какому‑то кустику. Лицо у него стало бледное.

Уркхарт вынул пистолет, взвел курок, и Шарп увидел, как дрогнули от щелчка уши капитанской лошади.

Дата добавления: 2015-09-18 | Просмотры: 507 | Нарушение авторских прав