АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Глава вторая. – Огонь! – крикнул майор Суинтон

– Огонь! – крикнул майор Суинтон.

Оба шотландских батальона выстрелили одновременно, и почти тысяча мушкетов выбросили густую завесу дыма, скрывшую наступающую цепь. Арабы исчезли из виду, и красномундирники употребили недолгую паузу на то, чтобы перезарядить ружья. Солдаты рвали зубами промасленные бумажные патроны, выхватывали шомполы, одним движением переворачивали их и загоняли в дула мушкетов. Едкий дым понемногу рассеивался. Кое‑где от дымящихся пыжей занялась сухая трава.

– Повзводно! С флангов! Огонь! – скомандовал Суинтон.

– Легкая рота! – откликнулся с левого фланга капитан Питерс. – Первый взвод, огонь!

– Вперед! Вали их! Живей, псы! На вас смотрят ваши мамочки! – орал полковник Харнесс. Командир 78‑го был безумен как шляпник да еще бредил от лихорадки, но оставить батальон категорически отказался и следовал за наступающими соотечественниками в паланкине. Услышав первый залп, он попытался подняться с носилок, чтобы поддержать своих, хотя его единственным оружием был сломанный кнут. Пару дней назад ему пустили кровь, и теперь из‑под левого рукава мундира за полковником волочилась перепачканная повязка. – Задайте им жару, мошенники! Устройте ублюдкам порку!

Теперь огонь вели полуротами; каждая через две‑три секунды после соседней, так что залпы как бы катились с обоих флангов к центру, сходились в середине и начинали новый круг опять же с флангов. Шарп называл это часовым огнем, и прием был впечатляющим результатом упорных, утомительных многочасовых тренировок. С крыльев цепи били шестифунтовики. После каждого выстрела орудие подпрыгивало и отскакивало назад, успев выплюнуть из жерла порцию картечи. Пушечный дым покрывал широкие полосы обгорелой травы. Канониры работали без мундиров, в рубахах – закидывали порох, шуровали прибойником, вкатывали ядро, отскакивали от прыгающей пушки и повторяли все сначала. На врага посматривали только командиры орудий, в большинстве сержанты, да и те делали это лишь для того, чтобы проверить точность наводки. Остальные подтаскивали ядра и порох, иногда налегали на лафет или толкали колеса, возвращая орудие на место, а потом снова били и заряжали.

– Воды! – хрипло крикнул капрал, размахивая пустым ведром.

– Целиться ниже! Не тратить зря порох! – призывал майор Суинтон, направляя коня в брешь между центральными ротами и всматриваясь в дым, за которым оставался враг.

Позади него, у знамен 74‑го батальона, генерал Уэлсли с адъютантами тоже старался разглядеть арабов. Командир бригады, полковник Уоллес, направил лошадь к флангу. Проезжая мимо Шарпа, он что‑то крикнул, но слова потерялись в грохоте канонады, а в следующий момент конь дернулся, получив пулю в холку. Уоллес посмотрел на рану – вроде бы ничего страшного. В тылу полковник Харнесс сражался с индийцем‑носильщиком, пытавшимся вернуть его в паланкин. Один из адъютантов Уэлсли покинул свиту, чтобы успокоить безумного шотландца и уговорить его вернуться к обозу.

– Равнение! – крикнул Колкхаун. – Целься ниже!

Неприятельская атака приостановилась, но вовсе не была отбита. Первый залп стал для арабов сильным ударом. Едва дым рассеялся, как Шарп увидел широкую полосу устлавших землю тел. Белых с красным. Кровь на рубахах. Но за этой шевелящейся стонущей кучей стояли те, кто еще верил в победу и готовился добыть ее любой ценой. Необученные повзводной стрельбе, арабы палили беспорядочно, но перезаряжали быстро, и пули их достигали цели. Шарп слышал глухие, чавкающие звуки, с которыми металл входит в мясо, видел, как людей отбрасывает назад, как они падают, раскинув руки. Замыкающие оттаскивали убитых и закрывали живыми бреши.

– Тесней! Тесней! Держать строй!

Волынщики не умолкали, добавляя пронзительных, дерзких нот в глухое громыханье пушек. Рядового Холлистера ранило в голову, и Шарп увидел вспорхнувшее облачко белой муки. Кивер слетел на землю. На напудренных волосах проступило темное пятно, и Холлистер, покачнувшись, рухнул с остекленелыми глазами.

– Первый взвод, огонь! – скомандовал сержант Колкхаун.

Неприятеля из‑за близорукости он различал плохо, но сейчас этот недостаток ему не мешал – в дыму все равно никто ничего не видел. От сержанта требовалась только выдержка, а ее Колкхауну было не занимать.

– Второй взвод, огонь! – крикнул капитан Уркхарт.

– Господи Иисусе! – прохрипел кто‑то рядом с Шарпом. Солдат как будто оступился, выронил мушкет, согнулся и упал на колени. – О Господи... Господи... Господи... – повторял он, зажимая обеими руками горло.

Раны Шарп не увидел, но потом заметил, что между пальцами сочится и стекает на серые штаны кровь. Умирающий взглянул на Шарпа, в глазах его блеснули слезы, и в следующий момент он завалился вперед, лицом вниз.

Шарп поднял мушкет и перевернул убитого, чтобы снять патронную сумку.

– Кремень! – крикнул кто‑то впереди. – Мне нужен кремень!

Сержант Колкхаун, расталкивая солдат локтями, пробился через ряды с запасным кремнем.

– А где твой запасной кремень, Джон Гамильтон?

– Бог его знает, сержант.

– Ну, тогда у Него и спроси. Будешь наказан.

Джон Гамильтон промолчал. Рядом выругался другой – пуля пробила ему левое запястье. Солдат отступил, левая рука безжизненно свисала вдоль туловища, и с нее капала кровь.

Шарп, недолго думая, занял освободившееся место, поднял мушкет и выстрелил. Приклад больно ударил в плечо, но ощущение было приятное. Наконец‑то нашлось настоящее дело. Он опустил ружье, вытащил из сумки патрон, надкусил плотную бумагу, ощутив на языке соленый вкус пороха, вложил пулю в дуло, забил шомполом и выстрелил. Зарядил опять. У самого уха странно взвизгнула пуля. Над головой просвистела другая. Шарп подождал, пока огонь с фланга снова докатится до шестой роты, и выстрелил вместе с первым батальоном. Опустить приклад. Достать патрон. Надкусить. Засыпать порох. Загнать пулю. Шомпол на место. Поднять мушкет. К плечу. Взвести курок. Шарп делал все это привычно быстро, как и все остальные. Делал то, что умел. То, чему его учили. Только вот офицеров никто не учит. Зачем их учить, если они все равно ничего не делают? Прав Венейблс – единственное, что требуется от прапорщика, это остаться в живых. Но быть в стороне, когда идет бой, Шарп не мог. К тому же сейчас он чувствовал себя на месте: лучше стоять в шеренге и посылать пули в скрытого дымом врага, чем вообще ничего не делать и торчать столбом за спиной роты.

Дрались арабы хорошо. Чертовски хорошо. Шарп даже припомнить не мог, когда еще кто‑то выдерживал такой плотный огонь. Арабы даже пытались наступать, но им мешала груда тел – все, что осталось от первых рядов. Да сколько же их там, черт возьми? Один из зеленых флагов накренился и упал, но тут же снова заколыхался вверху. Барабаны все били и били, били зло и настойчиво, составляя жуткий дуэт с завывающими волынками красномундирников. Ружья у арабов были с необычно длинными стволами, из которых вырывались длинные языки пламени и грязно‑серый дым. Еще одна пуля прошла совсем близко. Шарп выстрелил, и чья‑то рука схватила его за воротник и резко дернула назад.

– Займите свое место, мистер Шарп! – зло бросил капитан Уркхарт. – Здесь! Позади роты! – Лошадь отступила в сторону, и рывок получился сильнее, чем, наверно, рассчитывал капитан. – Вы больше не рядовой, – добавил Уркхарт, помогая прапорщику удержаться на ногах.

– Конечно, сэр, – глядя прямо перед собой, ответил Шарп. Он почувствовал, что заливается краской – его, как мальчишку, отчитали перед солдатами. К черту все! К черту!

– Приготовиться к атаке! – крикнул майор Суинтон.

– Приготовиться к атаке! – повторил капитан, отъезжая на фланг.

Шотландцы вытащили штыки и вставили их в ушки на дуле мушкета.

– Расстрелять! – крикнул Суинтон, и те, у кого оставалась пуля в стволе, дали последний залп.

– Семьдесят четвертый! – Майор поднял саблю. – Вперед! Где музыка? Я хочу услышать волынку!

– Давай, Суинтон! Вперед! – заорал Уоллес. Подбадривать никого не требовалось, наступали все в охотку, но полковник разволновался и, обнажив палаш, устремился на левый фланг седьмой роты. – Веселей, парни! На врага!

Красномундирники шли вперед, затаптывая тлеющие на земле пыжи.

Арабов наступление британцев как будто застало врасплох. Некоторые выхватили штыки, другие вытащили из ножен длинные кривые сабли.

– Вперед, парни! Они не выдержат! – кричал Уэлсли. – Не выдержат! Смелей!

– Черта с два они выдержат, – прохрипел кто‑то рядом.

– Вперед! Вперед! – не умолкал Суинтон. – Не робей!

И красномундирники, получив команду убивать, пробежали последний десяток ярдов, перепрыгнули через мертвых и заработали штыками. Справа от 74‑го не отставал 78‑й. Британские пушки дали последний залп картечью и замолчали, чтобы не задеть своих.

Одни арабы хотели драться, другие думали об отступлении, но атака горцев стала неожиданностью и для первых, и для вторых. Между тем задние ряды, не понимая опасности, продолжали напирать, подгоняя передних на шотландские штыки. Шарп бежал замыкающим, держа в руках разряженный мушкет. Штыка у него не было, и он уже подумывал, не лучше ли вытащить саблю, когда высокий араб срубил ятаганом замыкающего первого ряда и занес окровавленный клинок над головой следующего. Шарп перевернул мушкет и, схватив его за ствол, врезал врагу по виску тяжелым, окованным медью прикладом. Араб рухнул как подкошенный, и в спину ему тут же воткнули штык. Он задергался, будто подколотый на пику угорь. Шарп еще раз огрел его прикладом, дал для верности хорошего пинка и побежал дальше.

Вокруг кричали, вопили, визжали, рубили, кололи, плевались и проклинали. Группа из нескольких арабов дралась так отчаянно, словно они надеялись одни, без посторонней помощи разделаться со всем 74‑м батальоном. Появившийся справа Уркхарт свалил одного выстрелом из пистолета и полоснул другого саблей по спине. Остальные наконец отступили. Все, кроме маленького, ловкого, вопящего как черт и размахивающего длинным ятаганом. Первый ряд красномундирников расступился и прошел мимо. Второй последовал его примеру, и юркий, вертлявый араб оказался вдруг в тылу неприятеля, один на один с Шарпом.

– Да это же мальчонка! – бросил на бегу кто‑то из шотландцев. Ряды сомкнулись.

И действительно, это был вовсе не мужчина, а всего лишь парнишка лет двенадцати или тринадцати. Сопляк, наверно, вознамерился выиграть сражение в одиночку и прыгнул на Шарпа, который, парировав выпад, сделал шаг в сторону, показывая, что не хочет драться.

– Отойди, – сказал он. – И положи оружие.

Мальчишка сплюнул, прыгнул и снова попытался уколоть британца. Шарп снова отбил удар и двинул малолетнего противника прикладом по затылку. Араб удивленно уставился на него и, выронив саблю, свалился на землю.

– Отступают! – прокричал где‑то рядом Уэлсли. – Они отступают!

Полковник Уоллес был уже в первом ряду, рубя направо и налево. Треуголка слетела, и лысина полковника блестела в косых лучах солнца. На боку его лошади темнело кровавое пятно; красные брызги покрывали белые отвороты мундира. Внезапно противник подался назад, давление ослабло, и Уоллес устремился в образовавшуюся брешь.

– За мной, ребята! Вперед!

Кто‑то успел наклониться и выхватить треуголку из‑под ног наступающей цепи. Плюмаж был перепачкан кровью.

Арабы бежали.

– За ними! Не отставать! Вперед! – кричал майор.

Красномундирная шеренга катила по склону. Сержант Колкхаун схватил за воротник какого‑то солдата, присевшего над убитым арабом в надежде поживиться, и толкнул вперед.

– В строй! Бегом!

Замыкающие немного отстали. В их обязанности входило обеспечение безопасности тыла, и они отшвыривали сабли и мушкеты подальше от раненых, кололи штыками тех, на ком не было видно ран, и убивали каждого, в ком еще теплилась искра сопротивления. Два волынщика с красными от напряжения лицами выдували из трубок остервенелые звуки, гоня горцев вверх по склону, туда, где валялись брошенные отступающими барабаны. Один солдат, пробегая мимо, ткнул штыком в туго натянутую кожу.

– Вперед! Вперед! – ревел Уркхарт.

– К орудиям! – скомандовал Уэлсли.

– Живей! Шевелись! – покрикивал на отстающих Шарп. – Вперед, черти! Вперед! Не останавливаться!

Маратхские орудия стояли на пригорке, но канониры не решались стрелять – между ними и британцами были Львы Аллаха. Не зная, что делать, пушкари замешкались, упустили драгоценные секунды и, решив наконец, что день не удался, пустились наутек.

– Взять пушки! – крикнул генерал.

Полковник Уоллес, безжалостно преследовавший неприятеля по всему склону, натянул поводья и остановился между причудливо раскрашенными восемнадцатифунтовиками.

– Сюда, парни! Ко мне! Сюда!

Шотландцы взбежали на пригорок. По черным, перепачканным пороховым дымом лицам стекали ручейки пота. Штыки покраснели. Кое‑кто уже рылся в ящиках, где пушкари хранили съестное и ценности.

– Заряжай! – распорядился Уркхарт. – Заряжай!

– В шеренгу! В строй! – закричал сержант Колкхаун и побежал вперед, оттаскивая солдат от ящиков и заталкивая их в шеренгу. – Оставьте в покое барахло! В шеренгу, парни! Живей, живей!

Забравшись на пригорок, Шарп впервые увидел, что находится по другую сторону гряды. В трехстах шагах от нее вытянулась огромная и плотная, в двенадцать рядов, цепь неприятельской пехоты, а за ней виднелись огороженные сады и крыши деревенских домов. Арабы бежали к пехоте, ища спасения под ее крылом. Раскаленное солнце висело уже над самым горизонтом, и длинные тени Львов Аллаха прыгали вниз по склону.

– Где легкие пушки? – взревел Уоллес, и адъютант, развернув лошадь, умчался на поиски артиллеристов.

– Дайте пару залпов, Суинтон! – крикнул генерал. – Поджарьте им пятки!

Для мушкетов расстояние было слишком велико, но майор все же решился, и то ли этот залп, то ли вид бегущих арабов произвели неожиданный эффект на казавшиеся неколебимыми боевые порядки Ману Баппу. Стоявшая под пестрыми флагами цепь колыхнулась и, подобно смытому морской волной песочному замку, за несколько секунд рассыпалась на тысячи песчинок.

Справа и слева протрубили кавалерийские горны. Британские драгуны и конные сипаи обнажили сабли и устремились вниз по склону. За ними последовали и вооруженные пиками и копьями наемники, присоединившиеся к британцам ради добычи.

Для кавалеристов такая атака настоящий праздник – враг в панике, он бежит, и ему некуда спрятаться. Часть маратхов нашла убежище в деревне, но большинство пробежало мимо, бросая на ходу оружие, преследуемое дикой улюлюкающей ордой злобных, не знающих пощады всадников.

– Пуккали! – крикнул, привставая на стременах и водя взглядом по полю Уркхарт. Водоносы‑пуккали, обязанность которых заключалась в доставке воды сражающимся, безнадежно отстали, а между тем людей мучила жажда. Ее только усиливал сохранившийся во рту острый привкус селитры. – Где... – Капитан выругался, и тут на глаза ему попался прапорщик. – Мистер Шарп! Придется вас побеспокоить. Найдите и пришлите сюда пуккали.

– Есть, сэр, – не скрывая недовольства, отозвался Шарп.

Он‑то надеялся пошарить по домам и, может быть, разжиться чем‑то ценным. И вот вместо этого его отправляют на поиски водоносов. Однако приказ есть приказ, и прапорщик, бросив чужой мушкет, зашагал вниз по склону между стонущими умирающими и молчаливыми умершими. Запах смерти уже привлек многочисленных собак.

– Вперед! – крикнул у него за спиной Уэлсли, и вся цепь британской пехоты двинулась к деревне. Кавалерия унеслась уже за дома, убивая всех без разбору, гоня пехоту все дальше и дальше на север.

Шарп пошел на юг. Водоносы вполне могли остаться с обозом, а это означало прогулку в три мили. К тому времени, когда он вернется, батальон трижды утолит жажду из деревенских колодцев. Чтоб им всем... То вообще никакой работы, то бессмысленное поручение.

Гортанные крики заставили его посмотреть вправо: группа всадников раздирала одежды на мертвых арабах в поисках монет и прочих побрякушек. Шарп с одного взгляда узнал в мародерах маратхов‑наемников, перешедших на службу к британцам, но не участвующих в погоне из‑за опасения, что их могут принять за неприятельских кавалеристов. Один из арабов, похоже, лишь притворялся мертвым и теперь, вскочив, набросился на врагов с пистолетом, который скрывал где‑то в складках платья. Вопиющее численное преимущество противника его, похоже, не испугало. Кавалеристы, окружив смельчака, чувствовали себя в безопасности и только издевательски похохатывали над ним. Время от времени кто‑то из них укалывал араба длинным копьем или пикой и тут же отскакивал, прежде чем несчастный успевал обернуться и прицелиться.

Араб был невысок и худ, а когда повернулся окровавленным, в синяках лицом, прапорщик узнал в нем того самого мальчишку, который совсем недавно доблестно противостоял атаке 74‑го батальона. Паренек был обречен – кольцо всадников сужалось, и смертельный удар мог настичь его в любой момент. Одного маратха он еще мог убить или хотя бы ранить, но игра стоила такой жертвы. У араба оставался один выстрел, у маратхов не меньше двадцати. Вот кто‑то уколол его копьем в спину, и мальчишка резко повернулся. Обидчик быстро отступил, а другой, махнув тулваром, сбил с головы юного воина тюрбан. Послышался смех.

Шарп решил, что паренек заслуживает лучшего: во‑первых, мал, а во‑вторых, смел. Прапорщик шагнул в круг.

– Оставьте его!

Араб повернулся к Шарпу. Трудно сказать, признал ли он в британском офицере того, кто спас ему жизнь, но в любом случае признаков благодарности не выразил. Более того, Шарп увидел дуло направленного на него пистолета. Кавалеристы, решив, что новая забава интереснее прежней, с любопытством наблюдали за происходящим. Один из них приблизился к арабу с поднятым тулваром, готовый убить врага, как только он выстрелит в англичанина.

– Оставьте его! Расступитесь! – приказал Шарп.

Маратхи усмехались, но ни один из них не тронулся с места. Они ждали развязки, готовые наброситься на жертву после выстрела и изрубить ее на куски.

Мальчишка сделал шаг по направлению к Шарпу.

– Не дури, приятель. – Араб вряд ли понимал английский, но спокойный тон должен был привести его в чувство. Ничего подобного. Рука с пистолетом дрожала, в глазах прыгал страх, но природная дерзость горячила кровь. Бедняга понимал, что умрет, но предпочитал прихватить с собой еще хотя бы одного врага и погибнуть по крайней мере достойно. Опусти пистолет, – негромко добавил Шарп. – Он уже жалел, что вмешался, а не прошел мимо. Доведенный до отчаяния, парнишка мог выстрелить в любой момент, и у прапорщика оставалось только два варианта: отступить и подвергнуться насмешкам со стороны маратхов или остаться и рискнуть жизнью. Он уже видел оставленные шомполом царапины на почерневшем дуле пистолета. – Не будь глупцом. Опусти пистолет. – Никакого эффекта. Шарп понимал, что должен повернуться и бежать, бежать, бежать, но вместо этого сделал еще один шаг. Еще один, и он сможет выбить оружие.

И тут мальчишка выкрикнул что‑то на арабском, что‑то насчет Аллаха, и потянул спусковой крючок.

Ударник не сработал. На лице мальчишки отразилось недоумение. Он дернул крючок еще раз.

Шарп рассмеялся. Выражение отчаяния было столь красноречиво, столь искренне, что не рассмеяться было невозможно. Казалось, малолетний воин вот‑вот расплачется.

Маратх за спиной араба поднял тулвар с явным намерением снести мальчишке голову и закончить затянувшуюся игру, но Шарп шагнул вперед, схватил незадачливого стрелка за руку и дернул к себе. Клинок рассек воздух в дюйме от шеи жертвы.

– Я сказал оставить его в покое! – рявкнул Шарп. – Или хочешь драться со мной?

– Ни у кого из нас, – прозвучал спокойный голос, – нет желания драться с прапорщиком Шарпом.

Шарп обернулся. Говорил один из всадников. Одетый в поношенный, увешанный серебряными цепочками европейский мундир из зеленой ткани, с худощавым, отмеченным шрамом лицом и крючковатым носом, придающим ему некоторое сходство с сэром Артуром Уэлсли, он с улыбкой смотрел на англичанина.

– Сьюд Севаджи!

– Не имел возможности поздравить вас с повышением, – сказал индиец и, наклонившись, протянул Шарпу руку.

Они обменялись рукопожатием.

– Маккандлесс постарался.

Индиец покачал головой.

– Не могу согласиться. Вы его заслужили. – Севаджи махнул рукой своим людям, и когда те отступили, поглядел на мальчишку. – Вы действительно намерены сохранить этому негоднику жизнь?

– А почему бы и нет?

– Тигренок похож на котенка, но однажды он вырастет, превратится в тигра и съест вас.

– Это не котенок, – возразил Шарп, сопровождая свои слова оплеухой – мальчонка не оставлял попыток освободиться.

Севаджи заговорил на арабском, и пленник тут же притих.

– Я сказал, что вы спасли ему жизнь, – объяснил индиец, – и что он отныне принадлежит вам. – Он снова обратился к пленнику, и тот, робко взглянув на англичанина, что‑то ответил. – Его зовут Ахмед. Я предупредил, что вы важный английский господин и вольны распоряжаться жизнью и смертью тысяч людей.

– Что? Какой еще господин?

Севаджи улыбнулся.

– Я сказал, что, если он ослушается вас, вы забьете его до смерти. – Индиец оглянулся – его люди, потеряв интерес к происходящему, продолжили прерванное занятие. – И как вам в шкуре офицера? Нравится?

– Отвратительно.

Севаджи рассмеялся, обнажив попорченные зубы.

– Маккандлесс тоже считал, что это не для вас, но не знал, как обуздать ваше честолюбие. – Он легко соскочил с седла. – Жаль, что Маккандлесс погиб.

– Мне тоже.

– Знаете, кто его убил?

– Думаю, Додд.

Севаджи кивнул.

– Я тоже так думаю. – Сьюд Севаджи принадлежал к знатной маратхской семье и был старшим сыном одного из военачальников раджи Берара. Завистливый соперник убил его, и Севаджи поклялся отомстить за смерть отца. Ради мести он пошел на службу к британцам, считая это небольшой ценой за семейную честь. Вместе с полковником Гектором Маккандлессом индиец гонялся за предателем Доддом и через шотландца познакомился с Шарпом. – Бени Сингха здесь сегодня не было.

Шарп не сразу вспомнил, что Бени Сингх и есть отравитель отца Севаджи.

– Откуда вы знаете?

– Не видел его знамени между маратхских флагов. Сегодня нам противостоял Ману Баппу, брат раджи. Как человек он лучше раджи, но от трона отказывается. Как солдат он тоже лучше многих, но все же, как выясняется, не лучше всех. А вот Додд здесь был.

– Был?

– Ушел. – Севаджи повернулся и посмотрел на север. – И я даже знаю, куда он убрался.

– Куда?

– В Гавилгур. Небесную крепость.

– Гавилгур?

– Я вырос там, – негромко заговорил Севаджи, все так же глядя в сторону затянутого дымкой северного горизонта. – Мой отец был килладаром Гавилгура. Очень почетная должность, Шарп, потому что Гавилгур – наша величайшая твердыня. Небесный форт. Неприступное убежище. Цитадель, никогда не сдававшаяся врагу. Бени Сингх – ее нынешний килладар. Не знаю, как, но мы должны попасть туда, Шарп. И я должен убить Сингха, а вы – Додда.

– Для этого я здесь.

– Нет. – Севаджи хмуро взглянул на англичанина. – Вы здесь, прапорщик, потому что британцы жадны. – Он спросил о чем‑то араба. Они недолго поговорили, и индиец снова посмотрел на Шарпа. – Я сказал, что он будет вашим слугой и что вы забьете его до смерти, если он станет у вас приворовывать.

– Не буду я его бить! – возмутился Шарп.

– А я бы бил. И он мне поверил. Но подворовывать все равно будет. Лучше прикончить его прямо сейчас. – Индиец ухмыльнулся и легко вскочил в седло. – Встретимся в Гавилгуре, мистер Шарп. Я вас найду.

– Я вас тоже.

Севаджи ускакал, а Шарп повернулся, чтобы получше рассмотреть своего нового слугу. Худенький и мелкий, Ахмед напоминал котенка, которого топили, да не утопили: грязная одежда и рваный тюрбан, подвязанный куском веревки и заляпанный кровью. Но глаза у мальчишки были живые, лицо открытое, и пусть голос у него еще не поломался, он был смелее многих взрослых мужчин. Шарп отвязал фляжку, сунул пареньку в руку, но прежде забрал и выбросил пистолет.

– Пей, паршивец, а потом прогуляемся.

Паренек посмотрел на пригорок, но от его армии не осталось и следа. Она растворилась в близящихся сумерках, а ее солдаты думали только о том, как бы спастись от беспощадной кавалерии. Мальчишка пробормотал что‑то по‑арабски, выпил, что оставалось во фляжке, и хмуро кивнул в знак благодарности.

Итак, Шарп обзавелся слугой, сражение было выиграно, и теперь оставалось только найти пуккали.

* * *

Полковник Уильям Додд Негромко выругался – Львы Аллаха бежали с поля боя. С самого начала он предупреждал, что драться с красномундирниками на открытой местности – глупость, и вот теперь глупость оборачивалась поражением.

– Джемадар! – крикнул он.

– Сахиб?

– Построиться в каре. Поставить орудия в середину. Обоз тоже.

– Семьи, сахиб?

– Да.

Додд смотрел, как Ману Баппу со свитой приближенных удирает от накатывающей на позиции маратхов неприятельской цепи. Пушкари бежали еще раньше, и это означало, что вся тяжелая артиллерия, до последнего орудия, достанется врагу. Соблазн бросить полковую батарею, состоящую всего лишь из четырех пятифунтовиков, был велик – неудобств они причиняли больше, чем приносили пользы, – но солдатская гордость требовала забрать пушки с поля боя. Пусть Ману Баппу бросает, что хочет, но скорее в аду выпадет снег, чем Уильям Додд отдаст противнику собственную артиллерию.

Его Кобры занимали место на правом фланге боевых порядков маратхской армии, а потому оказались в стороне от вражеского удара. Если бы остальная пехота удержала позиции и приняла бой, Додд остался бы с ней, но разгром арабов деморализовал войско Ману Баппу. Ряды его стали таять, и как только первые дезертиры устремились на север, полковник понял: сражение проиграно. Такое уже случилось под Ассайе. И вот теперь повторилось здесь. Разгром! Катастрофа! Он развернул коня и заставил себя улыбнуться солдатам в белых мундирах.

– Вы не проиграли! – крикнул Додд. – Вы даже не дрались сегодня! Кто не выдерживает удара врага, кто ломает строй, тот погибает. Но кто сражается, тот выживает и побеждает. Джемадар! Марш!

Теперь его Кобрам предстояло выполнить один из сложнейших тактических маневров: отступить с поля боя. Они шли, построившись в свободное каре, центр которого постепенно заполняли женщины с детьми. Проникнуть туда пытались и чужие пехотинцы, но полковник строго приказал своим людям отгонять подальше.

– Если не уходят – стреляйте! – Не хватало только, чтобы и его полк заразился паникой.

Додд ехал за строем и, услышав звук кавалерийской трубы, обернулся – пригорок заливала волна неорганизованной легкой кавалерии.

– Стой! – крикнул он. – Сомкнуть ряды! Примкнуть штыки!

Каре сжалось, все его четыре стороны образовали плотные, неприступные грани. Додд, пробившись через строи, наблюдал за приближающимися всадниками. Он не верил, что они рискнут подойти на расстояние выстрела – зачем связываться с регулярной частью, если гораздо легче отправиться к востоку и пограбить тех, кто не способен оказать никакого сопротивления. Так и случилось: едва увидев, что их ожидает ощетинившееся мушкетами каре, кавалеристы отвернули.

Полковник убрал пистолет в кобуру.

– Джемадар! Продолжать марш!

Останавливаться и смыкать ряды пришлось еще дважды, но оба раза преследователи отказывались от своих намерений, поняв, что имеют дело с дисциплинированными, не склонными к панике солдатами. Красномундирная пехота в погоне не участвовала. Она вышла к деревне Аргаум, где и задержалась, залечивая раны и приходя в себя. Что же касается союзников британцев, то эти любители поживиться предпочли преследовать откатившиеся на север остатки маратхской армии, а не умирать, атакуя колонну Додда.

Отрываясь от противника, полк уклонялся к западу. К ночи, убедившись, что маневр удался и цель достигнута, Додд приказал перестроиться в колонну поротно. К полуночи, когда на небе выступила ясная луна, звуки британских труб смолкли. Впереди их ждали долгий путь и неизбежные стычки и потери, но от главных сил неприятеля удалось оторваться. Люди устали, зато чувствовали себя в безопасности в укрытых тьмой полях сорго, высохших ирригационных каналах и редких деревушках, где проходящую колонну встречали отчаянным лаем немногочисленные собаки.

Местных жителей Додд не беспокоил. Продовольствия у полка хватало, а водой они запаслись еще раньше, когда наткнулись на водохранилище.

– Где мы, джемадар?

– Не знаю, сахиб. – Гопал усмехнулся, блеснув полоской белых зубов.

– Вот и я не знаю. Зато я знаю, куда мы пойдем дальше.

– Куда, сахиб?

– В Гавилгур, Гопал. В Гавилгур.

– Тогда, сахиб, нам надо повернуть на север. – Гопал вытянул руку в направлении темнеющих на фоне звездного неба высоких гор. – Это там, сахиб.

И Додд повел своих Кобр к крепости, которая еще ни разу не уступала врагу. К неприступной горной твердыне. К Гавилгуру.

* * *

На поля пришел рассвет. Возле похолодевших тел захлопали крыльями птицы‑стервятники. Запах смерти ощущался уже явственно и должен был стать еще сильнее, когда солнце поднимется выше и разогреет неподвижный воздух до температуры печи. Горны сыграли побудку, и дозоры, выставленные на ночь вокруг Аргаума, разрядили мушкеты выстрелами в воздух. Пальба всполошила падальщиков; стаи птиц поднялись над усеянными трупами полями, собаки с ворчанием оторвались от мертвецов.

В первую очередь живым следовало позаботиться о тех, кто погиб накануне и не дожил до рассвета. Потери были не так уж и велики – в наступлении погибло едва ли более пятидесяти красномундирников. А вот численность убитых маратхов и арабов составляла несколько сотен, так что занимавшимся сбором и погребением мертвецов ласкарам пришлось потрудиться. Некоторые, хотя и немногие из вчерашних врагов, дотянули до утра, и те, кого милосердно прикончили ударом штыка, могли считать себя счастливчиками. Куда меньше повезло тем, кто попал в палатки костоправов. Захваченные у неприятеля орудия тщательно осмотрели и около дюжины признали годными для продолжения службы уже под британским флагом. Все они отличались высоким качеством и были изготовлены в Агре обученными французами мастерами, правда, одни имели неподходящий калибр, а другие украшали столь непристойные изображения корчащихся богов и богинь, что ни один мало‑мальски уважающий себя пушкарь никогда не стал бы их обслуживать. Двадцать шесть пушек подлежали уничтожению.

– Опасное дело, – доверительно сообщил Шарпу полковник Уильям Уоллес.

– Так точно, сэр.

– Видели, что случилось в Ассайе? – спросил полковник, снимая треуголку и обмахиваясь ею как веером. Белые перья плюмажа были испачканы засохшей кровью.

– Не видел, сэр, но слышал.

Неприятный инцидент произошел после сражения под Ассайе при подрыве захваченной неприятельской артиллерии. Одно громадное осадное орудие взорвалось преждевременно, что привело к гибели двух инженеров.

– Хороших инженеров не хватает, – заметил Уоллес, – а они нам еще понадобятся, если только пойдем к Гавилгуру.

– К Гавилгуру, сэр?

– Да. Есть такая крепость. Жуткое место. – Шотландец повернулся и указал на север. – Около двадцати миль отсюда. Если у маратхов есть что‑то в голове, то отступят они именно туда. – Он вздохнул. – Сам я никогда там не был, и, может быть, все не так и плохо, но помню, что бедняга Маккандлесс называл ее неприступной. Сравнивал со Стерлинг‑Касл, только здешняя намного больше и стоит на скале в двадцать раз выше.

Шарп никогда не видел Стерлинг‑Касл и понятия не имел, о чем говорит полковник, а потому промолчал. Уоллес прислал за ним утром, и вот теперь они шли по полю, где еще несколько часов назад гремели пушки. Мальчишка‑араб следовал за ними, отстав на несколько шагов.

– Ваш? – осведомился Уоллес.

– Думаю, что да, сэр. Вроде как подобрал его вчера.

– Слуга каждому офицеру нужен. Уркхарт говорил, что вы обходились сами.

Ага, значит, капитан обсуждал его с полковником. Ничего хорошего от такого разговора ожидать не стоило. Уркхарт уже несколько раз рекомендовал прапорщику обзавестись слугой, намекая на то, что его форма нуждается в стирке и глажении, однако поскольку запасной одежды у него все равно не было, то и необходимости в слуге Шарп не видел.

– Вообще‑то, сэр, я просто не сообразил, что с ним делать, вот и взял пока себе.

Полковник повернулся и заговорил с мальчишкой на одном из индийских языков. Ахмед удивленно уставился на шотландца, потом с серьезным видом кивнул. Шарп не знал, понял ли парнишка что‑то или только притворяется.

– Я сказал, чтобы он прислуживал вам, как положено, и что вы ему заплатите. – Полковник, похоже, остался недоволен мальчишкой, хотя, может статься, все дело было в его недовольстве Шарпом. Уоллес старался держаться дружелюбно, но получалось у него это не слишком убедительно. В каком‑то смысле лысоватый шотландец был союзником Шарпа, поскольку именно он принял его в свой батальон после Ассайе. Правда, как подозревал сам Шарп, немалую роль в этом сыграло ходатайство покойного полковника Маккандлесса, бывшего другом Уоллеса. И все же в компании командира бригады Шарп чувствовал себя неуютно. – Как ваша женщина? – полюбопытствовал шотландец.

– Моя женщина, сэр? – Прапорщик покраснел.

– Да, та француженка, не помню ее имени. Вы ведь ей сразу понравились, верно?

– Ее зовут Симона, сэр. Симона Жубер. Она сейчас в Серингапатаме, сэр. Решила, что там ей будет лучше.

– Правильно.

Симона Жубер стала вдовой после сражения при Ассайе, во время которого погиб ее муж, французский капитан Жубер – военный советник в армии Скиндии. Еще раньше молодая женщина стала любовницей Шарпа, а затем предпочла остаться с ним. Деваться ей и впрямь было некуда. Но поскольку Уэлсли запрещал своим офицерам брать жен в поход, а Симона к тому же и не была женой Шарпа, ей пришлось отправиться в Серингапатам и ждать его там. С собой мадам Жубер взяла рекомендательное письмо к приятелю Шарпа, майору Стоксу, управлявшему оружейным складом, и несколько мелких брильянтов из сокровищ султана Типу, которых должно было хватить на жилье, служанку и пропитание. Иногда Шарп ругал себя за то, что дал ей слишком много камней, но находил утешение в мысли, что лишнего Симона не потратит.

– Так вы счастливы, Шарп? – спросил вдруг Уоллес.

– Так точно, сэр, – безрадостно ответил прапорщик.

– Дел много?

– Не сказал бы, сэр.

– Трудно, да? – Полковник остановился, наблюдая за пушкарями, закладывавшими заряд в захваченное орудие, громадное чудовище, ядро которого весило, наверно, никак не меньше двадцати фунтов. Жерло его украшали мастерски отлитые и с фантазией расписанные изображения цветков лотоса и танцующих девиц. Канониры уже заложили двойной заряд пороха и теперь забивали в почерневшую стальную глотку сразу два ядра. Инженер принес пару деревянных клиньев, сержант вколотил их в дуло. Инженер достал из кармана моток фитильного шнура, вставил один конец в запальное отверстие и стал отходить, разматывая клубок. – Пожалуй, лучше отойти подальше, – сказал Уоллес. – Не хотелось бы лишиться головы из‑за какого‑то куска железа, а?

– Никак нет, сэр.

– Да‑да, привыкать трудно, – собираясь с мыслями, проворчал Уоллес. – Вы ведь из рядовых, верно? Прекрасно. Похвально. Достойно восхищения. Но трудно, а?

– Наверно, сэр.

Уоллес вздохнул – прапорщик никак не хотел облегчать ему разговор.

– Уркхарт сказал, что вы, как ему представляется, не очень... – полковник помолчал, подбирая подходящее слово, – не очень довольны?

– Со временем привыкну.

– Конечно, конечно. Сразу ничего не бывает. Вы правы. – Шотландец провел ладонью по потной лысине. – Помню, как сам начинал. Много лет прошло... Я и сам тогда совсем еще мальчишкой был. Ничего не понимал! Что? Куда? Как? Говорили повернуть налево, а сами поворачивали направо. Странно. Мне тогда все казалось странным. Первые месяцы голова шла кругом. – Полковник помолчал. – Жарко. Чертовски жарко. Слышали о Девяносто пятом?

– Девяносто пятом? Никак нет, сэр. Тоже шотландский батальон?

– Нет, бог ты мой. Конечно нет. Девяносто пятый стрелковый. Раньше назывался Экспериментальным стрелковым корпусом! Представляете? – Уоллес хохотнул. – Ну и названьице! Сейчас им командует один мой друг. Уилли Стюарт. Достопочтенный Уильям Стюарт. Отличный парень! Но, надо признать, чудаковат. Его парни носят зеленые мундиры. Зеленые! Говорит, его ребятам не хватает твердости. Ха! В зеленых‑то мундирах. – Он усмехнулся, показывая, что пошутил. – Дело, Шарп, вот в чем. Я тут подумал, не лучше ли вам будет в зеленом мундире, а? Вообще‑то он сам вроде как предложил, понимаете? Прислал письмо. Спрашивает, нет у меня способных молодых офицеров, которые могли бы перенести индийский опыт в Шорнклифф. Я уж было собрался ответить, что нам тут и самим таких парней не хватает, что у нас вроде как постреливают, и его парням как раз этого и недостает, но потом вспомнил про вас.

Прапорщик молчал. Под какой подливкой ни подавай, суть не меняется – его отчисляли из 74‑го батальона. Конечно, Уоллес поступал благородно, предлагая перевестись туда, где оценили бы его боевой опыт, но... Скорее всего, решил Шарп, речь идет о каком‑то наспех сформированном батальоне, собранном из остатков других частей и новобранцев, от которых отказались сержанты‑вербовщики. Уже одно то, что они носили зеленые мундиры, говорило о многом – наверняка в армии просто недостало для них красного сукна. Да такие разбегутся в первом же бою, а потом и в строй некого будет ставить.

– Я написал Уилли, – продолжал Уоллес, – так что место для вас имеется. – Понимать это следовало, очевидно, так, что достопочтенный Уильям Стюарт был чем‑то обязан полковнику Уоллесу. – Откровенно говоря, проблема в том, что в Мадрас прибыло свежее пополнение. Мы их раньше весны и не ждали, но что есть, то есть. Через месяц‑полтора, думаю, восстановим численный состав. – Полковник помолчал, решая, наверно, в достаточной ли степени он смягчил нанесенный удар. – Поймите, Шарп, – заговорил он, как бы подводя итог, – шотландские части – это, ну, как семьи. Да, как семьи. Моя мать всегда так говорила, а уж она‑то в таких вопросах толк знала. Как семьи! В отличие, например, от английских. Согласны?

– Так точно, сэр, – ответил Шарп, с трудом скрывая отчаяние.

– Но пока война продолжается, я вас, конечно, не отпущу, – добродушно продолжал Уоллес, снова поворачиваясь, чтобы посмотреть, как работают пушкари. Инженер уже размотал шнур на всю длину, и канониры кричали всем отойти подальше. – Приятно посмотреть, как работают люди.

Инженер достал трутницу и склонился над запалом. Вспыхнул огонек. Пламя побежало по тонкому, едва заметному в сухой траве шнуру. Горел он быстро, рассыпая искры и дымя. Потом огонь как будто выпрыгнул из травы и взбежал к запальному отверстию.

Секунду‑другую все было тихо, потом громадное орудие как будто рассыпалось. Двойной пороховой заряд попытался вытолкнуть ядра из жерла, но сопротивление оказалось достаточно сильным. Клинья выдержали, а вот разукрашенное дуло лопнуло. Куски покореженного металла ударили во все стороны, и пушка исчезла в дыму. Колеса отлетели, передняя часть ствола рухнула на землю. Пушкари отметили успех торжествующими криками.

– Одной маратхской пушкой меньше, – сказал Уоллес. Ахмед довольно оскалился. – Вы знаете Маккея? – спросил полковник.

– Никак нет, сэр.

– Капитан Маккей. Хью Маккей. Служит в Ост‑Индской компании. Четвертый кавалерийский. Очень хороший парень. Очень. Я хорошо знаю его отца. Дело вот в чем. Перед Ассайе молодого Хью назначили старшим обозной команды. Справился, надо признать, отлично! Просто отлично. Но оставаться в обозе не пожелал. Потребовал, чтобы его вернули в боевую часть. Прямое неподчинение, а? Уэлсли, разумеется, был за то, чтобы Маккей остался с быками, но Хью и слышать не хотел. Желал показать себя во всей красе. Что ж, его право. Да вот только вчера беднягу убило. Разрезало пополам ядром. – Уоллес повысил голос, как будто считал случившееся с капитаном полнейшим безобразием. – Так что обозная команда осталась без присмотра. Понимаете, Шарп?

Боже, теперь из меня делают начальника быков, подумал прапорщик. Еще одно повышение.

– Сказать, что они остались совсем уж без присмотра, было бы несправедливо, – продолжал Уоллес, – потому что старший там есть. Но у парня совершенно никакого опыта работы с быками. Его зовут Торранс. Хороший малый, но дела сейчас пойдут поживее, и ему потребуется надежный помощник. Мы ведь углубляемся во вражескую территорию, понимаете? Кругом эта проклятая кавалерия. В общем, Торранс не справляется. Нужен человек, который навел бы там порядок. Вот я и подумал, что лучшей, чем вы, кандидатуры нет. Вы же работали на складе у Стокса, верно? – Уоллес улыбнулся так, будто бы оказывал прапорщику огромную услугу.

– Но я же не разбираюсь в быках, сэр, – попытался возразить Шарп.

– Нисколько не сомневаюсь! Даже уверен! Да и кто в них разбирается? То‑то и оно. И там ведь не только быки. Есть еще дромадеры. И слоны. Настоящий зверинец! Но опыт, Шарп! Опыт пойдет вам на пользу. Так сказать, еще одна тетива к вашему луку.

Спорить и возражать не имело смысла. Его участь была решена. Прапорщик покорно кивнул.

– Есть, сэр.

– Вот и хорошо! Отлично! Прекрасно! – Уоллес облегченно вздохнул, как человек, решивший трудную задачу. – Это ненадолго. Скиндия уже просит мира, а скоро и раджа пойдет на попятную. Допускаю, что нам даже не придется идти к Гавилгуру, если, конечно, эти мерзавцы именно там попытаются спрятаться. Так что помогите Торрансу, а потом собирайтесь в обратный путь. В Англию. Станете зеленомундирником, а?

Итак, прапорщик Шарп засыпался. Дал маху. Не приглянулся. Пробыл в офицерах два месяца и получил коленом под зад. Таким не место в боевой части. Вперед – к быкам и дромадерам. Сказал бы еще кто, что это за твари такие, дромадеры! А потом в Англию. Снимай красный мундир – тебе больше пойдет зеленый. Вот так‑то, прапорщик Шарп. Обделался, как теленок.

* * *

Британская и союзная кавалерия преследовали противника всю ночь, и только на рассвете всадники спешились, напоили коней, недолго отдохнули, снова забрались в седло и поскакали дальше. Скачка эта продолжалась до тех пор, пока лошадей не стало пошатывать от усталости, а пот взбился до белой пены. Лишь тогда дикая погоня наконец закончилась. Руки уже не держали сабли, лезвия затупились, жажда крови была утолена. Та ночь стала прославлением победы, мщения и ярости, резней при свете луны, затопившей плоскогорье черной кровью, а день – ее продолжением и пиршеством для всех стервятников, крылатых и четвероногих.

Погоня закончилась у внезапно выросшего горного хребта, обозначавшего северную границу Деканского плоскогорья. Крутые, густо поросшие лесом холмы не лучшее место для кавалерии, а за холмами поднимались отвесные скалы, протянувшиеся с запада на восток подобно сказочным укреплениям некоего племени великанов. Кое‑где в каменные отвесы врезались глубокие ущелья, и кое‑кто из британцев, взирая на остановившую их преграду, высказывал предположение, что расселины эти могут привести к самой вершине, но рисковать, однако, никто не стал. Между двумя такими расселинами выступал скалистый мыс, напоминающий гигантский нос чудовищного каменного корабля. Высота его была никак не меньше двух тысяч футов, и один из всадников, вытирая пучком травы окровавленный клинок, заметил на самой вершине пика белое пятнышко. Сначала он подумал, что это облачко, потом услышал хлопок далекого выстрела, а секундой позже на край поля упало, словно брошенное с неба, ядро. Оказавшийся рядом капитан вытащил подзорную трубу и направил ее на вершину выступа. Смотрел он долго, а потом негромко свистнул.

– Что там, сэр?

– Крепость, – ответил капитан. Рассмотреть удалось только черные каменные стены над серо‑белой скалой. – Чертова крепость. Чуть ли не в самом небе. Это Гавилгур.

Орудия произвели еще несколько выстрелов, но расстояние было столь велико, что ядра потеряли силу еще до того, как упали на землю. Они падали, как капли некоего кошмарного дождя, и капитан велел отъехать подальше, чтобы ненароком не попасть под обстрел.

– Их последнее убежище, – рассмеялся он, – но к нам, парни, оно не имеет никакого отношения. Разгрызать этот орешек придется пехоте.

Кавалеристы медленно двинулись на юг. Многие лошади потеряли подковы, так что их пришлось вести под уздцы, но ночная работа была выполнена отлично. Теперь остатки разбитой армии укрылись в Гавилгуре.

С правого фланга прокричал что‑то сержант, и капитан, повернувшись к западу, увидел появившуюся из рощи колонну неприятельской пехоты. Полк сохранил артиллерию, но намерения драться не выказывал. Вместе с солдатами шли сотни гражданских и несколько рот маратхской пехоты. Все они направлялись к дороге, которая вилась между холмами, а потом уходила зигзагом вверх. Если эта дорога – единственный путь к крепости, подумал капитан, то да поможет Бог тем, кому придется атаковать Гавилгур. Он навел на пехоту подзорную трубу. Солдаты в белых мундирах, похоже, не проявляли интереса к британской кавалерии, но капитан все же велел прибавить шагу.

Еще немного, и британцы скрылись за поросшим сорго полем. Капитан повернулся и в последний раз взглянул на поднебесную крепость. Она стояла так высоко, что, казалось, парила над всей Индией.

– Поганое место, – пробормотал капитан и отвернулся.

Он сделал свое дело, и пусть теперь пехота карабкается к облакам и делает свое.

* * *

Полковник Уильям Додд наблюдал за британскими кавалеристами до тех пор, пока всадники в синих мундирах не увели своих усталых лошадей к югу и не исчезли за просовым полем. Командовавший маленькой полковой батареей субадар хотел развернуть пушки и открыть по неприятелю огонь, но Додд такого разрешения не дал. Смысла в такой атаке не было: не успеют артиллеристы зарядить орудия, как кавалеристы удалятся на безопасное расстояние. Он посмотрел на бьющие из крепости орудия. Никакого вреда противнику они не причинили, разве что произвели на всадников впечатление.

Путь до вершины занял более семи часов, и к тому времени, когда Додд все же добрался до ворот, легкие у него горели, все мышцы ныли, а форма промокла от пота. Полковник поднимался пешком, не пожелав садиться в седло, потому что, во‑первых, конь устал, а во‑вторых, хотел показать солдатам, что их командир идет вместе со всеми. Додд был высокого роста, с угрюмым, болезненным лицом, резким, неприятным голосом и неловкими манерами, но он хорошо знал, как заслужить уважение и восхищение солдат. Видя, что командир не едет верхом, хотя и мог бы, они не позволяли себе жаловаться на тяготы долгого, выматывающего силы подъема. Семьи, обоз и батарея еще только вступили на петляющую, коварную горную тропу, проходившую в конце, на протяжении более мили, над отвесным обрывом.

Приближаясь к южному входу в Гавилгур, где уже распахнулись приветливо огромные, обшитые железными полосами ворота, Додд построил полк в колонну.

– Шагать веселей! – крикнул полковник своим людям. – Вам нечего стыдиться! Не вы проиграли сражение! – Он уселся в седло, вытащил саблю с золотой рукоятью в форме слоновьей головы и отсалютовал развевающемуся над караульной башенкой флагу Берара. Потом, тронув шпорами бока коня, первым углубился в длинный туннель во главе непобежденного полка.

Выехав из‑под арки на другом конце туннеля, Додд прищурился от бьющих в глаза лучей послеполуденного солнца. Перед ним лежал маленький городок, выстроенный за каменными стенами крепости и уместившийся целиком на плоской вершине скалистого выступа. Улочки городка были заполнены солдатами – в большинстве своем маратхскими кавалеристами, которым удалось спастись от вражеской погони, – но, повернувшись в седле, полковник увидел на стрелковых ступеньках пехотинцев местного гарнизона. Увидел он и Ману Баппу, сумевшего опередить преследователей и добраться до Гавилгура. Брат раджи жестом предложил англичанину подняться на площадку.

Поручив лошадь заботам одного из своих солдат, Додд прошел на самый верх черной стены и остановился, пораженный открывшимся видом. Он как будто стоял на краю света. Равнина лежала настолько далеко внизу, а край горизонта настолько далеко к югу, что перед глазами не осталось почти ничего, кроме бескрайнего голубого неба. Наверное так, подумал Додд, видит землю Бог. С высоты птичьего полета. Он перегнулся через парапет и увидел ползущие по узкой дороге пушки. Ворот они должны были достичь уже после захода солнца.

– Вы оказались правы, полковник. – Такими словами встретил его Ману Баппу.

Додд выпрямился и повернулся к индийскому князю.

– С британцами опасно сражаться на открытой местности, но здесь... – Он посмотрел на петляющую далеко внизу дорогу. – Здесь они не пройдут, сахиб.

– Главный вход в крепость, – произнес своим свистящим голосом Баппу, – находится на другой стороне. Севернее.

Додд повернулся. За крышей главного дворца виднелись оборонительные укрепления северного участка, а далеко за ними еще одна башня, похожая на ту, где сейчас стояли они с князем.

– Северный подход так же труден, как и южный?

– Нет, но он и не легок. Сначала противника ждет узкий подъем, а потом ему придется еще драться за Внешний форт. Затем идет ров, и за рвом Внутренний форт. Я хочу, чтобы вы обороняли внутренние ворота.

Полковник недоверчиво посмотрел на индийца.

– Но почему не Внешний форт?

Додд рассчитывал, что его Кобры встанут на направлении главного удара британцев. И тогда враг будет разбит.

– Внешний форт – ловушка, – объяснил Баппу. Вид у него был усталый, но все же поражение под Аргаумом не сломило боевой дух воина, а лишь обострило жажду мести. – Захватив Внешний форт, британцы решат, что уже победили. Им ведь невдомек, что за рвом есть еще одно препятствие, Внутренний форт. Его необходимо удержать во что бы то ни стало. Если враг захватит Внешний форт, ничего страшного не случится, но Внутренний мы должны сохранить. Значит, наши лучшие войска должны быть именно там.

– Мы его удержим, – твердо пообещал Додд.

Его собеседник устремил взгляд на юг. Где‑то там, за повисшей над горизонтом дымкой неприятель готовился выступить маршем на Гавилгур.

– Я рассчитывал, что мы остановим их под Аргаумом, – негромко сказал Баппу.

Додд, выступавший против сражения под Аргаумом, предпочел промолчать.

– Теперь, – продолжал Ману Баппу, – мы остановим их здесь.

Да, подумал англичанин, здесь их нужно остановить. Он дезертировал из армии Ост‑Индской компании, потому что его ждали суд и, возможно, смерть. Но была и другая причина. Додд полагал, что вполне способен сколотить состояние, служа наемником у маратхских князей. Пока на его счету были три поражения, но каждый раз полковнику удавалось сохранить полк и вывести людей из сражения практически без потерь. Из Гавилгура отступать было уже некуда. Он понимал, что британцы перекроют все пути отхода. А раз так, то их нужно разбить. Здесь они должны быть разбиты. И они будут разбиты. Оглядывая вознесенную под облака крепость, Додд тешился тем, что взять ее не по силам никому в мире. Он стоял на краю света, на неприступной высоте и говорил себе, что красномундирникам придется штурмовать само небо.

Итак, здесь, в самом сердце Индии, британцы познают наконец горечь поражения.

* * *

Шесть кавалеристов в синих с желтым мундирах 19‑го легкого драгунского полка ожидали у дома, где, как было сказано, разместилась служба капитана Торранса. Командовал ими длинноногий сержант, устроившийся на скамеечке рядом с дверью. Заметив подошедшего Шарпа, сержант едва поднял голову.

– Надеюсь, вы не рассчитываете получить что‑то нужное от этих мерзавцев, – язвительно пробормотал он и, с опозданием увидев, что тот, кто показался ему простым солдатом – на это вроде бы указывали замызганная форма и ранец, – носит офицерскую перевязь и саблю, поднялся. – Виноват, сэр.

Шарп только махнул рукой.

– Нужное?

– Да, сэр, что‑нибудь полезное. Вроде подков, без которых мы просто как без ног. Подковы! У них здесь должно быть четыре тысячи подков, но попробуйте‑ка найти! – Сержант сплюнул. – Говорят, что потеряли! Советуют пойти к бхинджари и купить у них! Представляете? И что, мне так и сказать капитану? Вот и сидим здесь, ждем, когда же вернется мистер Торранс. Может, он подскажет, где найти эти чертовы подковы. А эта обезьяна, – сержант ткнул пальцем в сторону двери, – клянется, что ничего не знает.

Шарп толкнул дверь и, переступив порог, оказался в большой комнате, где с полдюжины сердитых мужчин осаждали восседающего за столом писаря‑индийца. Стол был завален потрепанными гроссбухами с загибающимися, засаленными страницами.

– Капитан Торранс болен! – бросил писарь Шарпу, удостоив того лишь мимолетным взглядом. – И уберите отсюда этого грязного араба. Пусть подождет за дверью. – Он имел в виду Ахмеда, последовавшего за хозяином с мушкетом за спиной.

– Мне нужны мушкеты! – попытался привлечь внимание писаря один из посетителей.

– Подковы! – напомнил лейтенант в форме Ост‑Индской компании.

– Ведра! – вставил какой‑то артиллерист.

– Приходите завтра, – отбивался индиец. – Завтра!

– Ты и вчера говорил то же самое, – напомнил артиллерист. – И вот я здесь.

– Где капитан Торранс? – спросил Шарп.

– Капитан болен, – нахмурившись, словно сам вопрос мог серьезно ухудшить состояние здоровья начальника, ответствовал писарь. – Его нельзя беспокоить. И что делает здесь мальчишка? Это же араб!

– Он здесь, потому что я сказал ему быть здесь. – Шарп обошел стол и уставился на бухгалтерские книги. – Ну и бардак!

– Сахиб! – Писарь лишь теперь осознал, что имеет дело с офицером. – Пожалуйста, сахиб! Встаньте по ту сторону стола. Так положено, сахиб. Я работаю здесь, по эту сторону, а вы должны стоять там, по другую. Пожалуйста, сахиб!

– Как тебя зовут?

Индиец скорчил обиженную физиономию, как будто вопрос задевал его честь.

– Я помощник капитана Торранса, – с достоинством ответил он.

– А Торранс болен?

– Да, сахиб. Капитан Торранс очень болен.

– Кто его заменяет?

– Я.

– Ты? Уже нет. – Шарп посмотрел на лейтенанта. – Что вам нужно, сэр?

– Подковы.

– Где подковы? – Шарп повернулся к писарю.

– Я уже объяснил, сахиб. Уже объяснил. – Индиец, невысокого росточка, пухленький, средних лет мужчина со скорбным, как у гробовщика, лицом и перепачканными чернилами пальцами, торопливо закрывал бухгалтерские книги с явным намерением убрать их подальше от посторонних глаз. – А теперь, сахиб, пожалуйста, встаньте в очередь.

– Где подковы? – повторил Шарп, наклоняясь к нервному писарю.

– Контора закрыта! – закричал вдруг писарь. – Закрыта до завтра! Все дела будут рассматриваться завтра. Завтра! Приказ капитана Торранса!

– Ахмед! – спокойно произнес Шарп. – Пристрели мерзавца.

Ахмед не понимал английского, но писарь этого не знал. Индиец всплеснул руками.

– Мы закрываемся! Закрываемся! В таких условиях работать невозможно! Я буду жаловаться капитану Торрансу! У вас будут неприятности! Большие неприятности! – Он бросил взгляд на дверь, которая вела в глубь дома.

– Капитан Торранс там? – спросил Шарп.

– Нет, сахиб. Капитана там нет. И вам нельзя туда входить. Запрещено. Капитан болен.

Шарп пересек комнату и толкнул дверь. Индиец отчаянно завизжал, протестуя против насилия, но прапорщик не обращал на него внимания. За дверью висела муслиновая занавеска. Посреди комнаты покачивался закрепленный на потолочных балках матросский гамак. Сама комната на первый взгляд показалась пустой, но тут из темного угла донесся напоминающий всхлип звук, и Шарп, повернувшись туда, присмотрелся повнимательнее. В углу, скорчившись, сидела молодая женщина. Несмотря на сари, она была скорее европейкой, чем индианкой. Женщина пришивала к бриджам золотую тесьму, но, увидев чужака, опустила руки. В широко открытых глазах застыл страх.

– Кто вы, мэм?

Женщина покачала головой. У нее были черные волосы и очень бледная кожа. Страх ее, наверное, ощутил бы и слепой.

– Капитан Торранс здесь? – спросил Шарп.

– Нет, – прошептала чуть слышно она.

– Он болен, да?

– Если он так говорит... – Лондонский акцент выдавал в женщине англичанку.

– Вам не надо меня бояться, милая. Я не сделаю вам ничего плохого. – Шарп попытался успокоить незнакомку, потому что ее трясло от страха. – Вы – миссис Торранс?

– Нет!

– Значит, работаете на него?

– Да, сэр.

– А вы знаете, где он?

– Нет, сэр. – Англичанка говорила очень тихо и смотрела на чужака огромными глазами. Лжет, решил Шарп. Но, очевидно, на то у нее есть основательные причины. Боится, что Торранс накажет, если скажет правду? Но кто она? Довольно миленькая. И совсем еще молодая. Наверно, бибби Торранса. Везет же некоторым. Ему стало немного грустно.

– Извините, что побеспокоил вас, мэм, – сказал Шарп и, одолев сопротивление муслиновой занавески, вышел из комнаты и закрыл за собой дверь.

Писарь покачал головой.

– Вам нельзя было туда заходить, сахиб. Жилое помещение! Только для капитана! Я буду вынужден сообщить мистеру Торрансу о вашем...

Шарп взялся за спинку стула и дернул его так, что индиец едва не свалился. Присутствовавшие одобрительно зашумели. Не обращая ни на кого внимания, прапорщик опустился на стул и пододвинул к себе бухгалтерские книги.

– Мне наплевать, что ты скажешь капитану Торрансу. Сначала расскажешь о подковах.

– Их нет, сахиб. Потерялись! – воскликнул писарь.

– Где потерялись и как?

Индиец равнодушно пожал плечами.

– Все теряется, – философски заметил он, осторожно пытаясь забрать у Шарпа гроссбухи. По пухлым щечкам стекал обильно пот. – Теряются, сахиб. Такова природа вещей. – Индиец потянул книги, но тут же опустил руки, наткнувшись на грозный взгляд прапорщика.

– Так... Мушкеты?

– Потерялись, – признал писарь.

– Ведра?

– Потерялись.

– Бумаги?

Писарь смутился.

– Бумаги? Какие бумаги, сахиб?

– Когда что‑то теряется, – терпеливо объяснил Шарп, – об этом делается соответствующая запись. Таков в армии порядок. Понятно? Мы в армии, черт ее дери! Здесь и поссать нельзя, чтобы тебя кто‑то не взял на заметку. Покажи мне записи.

Писарь печально вздохнул и раскрыл толстенный фолиант.

– Вот, сахиб. Здесь. – Испачканный чернилами палец уткнулся в страницу. – Бочка с подковами. Одна штука. Видите? Перевозилась на быке из Джамкандхи, утрачена при переправе через Годавари двенадцатого ноября.

– Сколько в бочке подков?

– Тысяча двести. – Длинноногий сержант‑кавалерист вошел в комнату и остановился у порога, прислонившись к косяку.

– И на складе должно находиться четыре тысячи подков, так? – спросил Шарп.

– Вот, сахиб. – Писарь перевернул страницу. – Еще одна бочка, видите?

Прапорщик попытался разобрать чернильные каракули.

– Утрачена при переправе через Годавари, – прочитал он вслух.

– И вот еще, сахиб. – Индиец провел пальцем по строчке.

– Украдена, – прочитал Шарп. С носа писаря сорвалась, упала на страницу и расплылась капля пота. – Кто же ее украл?

– Неприятель, сахиб. – Индиец развел руками. – Их всадники повсюду.

– Всадники? Эти чертовы всадники готовы разбежаться от одного только взгляда, – горько усмехнулся высокий кавалерист. – Да они и яйцо у курицы не украдут, а не то что бочку подков.

– Конвой попал в засаду, сахиб, – стоял на своем писарь, – вот все и украли. – Он закрыл книгу.

Но Шарп еще не закончил. Отведя в сторону руку настырного индийца, прапорщик принялся листать страницы, отыскивая дату сражения под Ассайе. Запись нашлась, но сделана она была отличным от предыдущих почерком. Должно быть, учет вел сам капитан Маккей, и в заполненных им строчках слова "украдено" и "утрачено" встречались гораздо реже. Маккей отметил восемь ядер – затонули при переправе через реку – и две бочки пороха – украдены, а вот после битвы при Ассайе потери катастрофически возросли. За прошедшие недели не менее шестидесяти восьми быков лишились своего груза либо в результате несчастных случаев, либо вследствие действий неприятеля. Обращал на себя внимание и такой факт, что пропадали исключительно дефицитные вещи. Армия легко переживет утрату сотни ядер, но сильно пострадает от отсутствия запасных конских подков.

– Чей это почерк? – спросил Шарп, переворачивая одну из последних страниц.

– Мой, сахиб, – нервно переминаясь с ноги на ногу, ответил писарь.

– Как ты узнаешь, что что‑то украдено?

Индиец пожал плечами.

– Мне говорит капитан. А когда нет капитана, то сержант.

– Сержант?

– Его здесь нет, сахиб. Повел конвой на север. Когда вернется, не знаю.

– Как зовут сержанта? – порывшись в записях и ничего не найдя, поинтересовался Шарп.

– Хейксвилл, – подсказал от двери кавалерист. – Тот еще прощелыга. Обычно нам приходится иметь дело с ним, поскольку капитан Торранс уж очень подвержен болезням.

– Вот черт! – Шарп поднялся и задвинул стул. Опять Обадайя Хейксвилл! – Почему его не отправили в полк? Он не должен здесь находиться! Ему здесь нечего делать!

– Сержант Хейксвилл, сахиб, знает систему, – объяснил писарь. – А остаться его попросил капитан Торранс.

Неудивительно, подумал Шарп. Уж если кто и знает систему, так это пакостник Обадайя. И надо же, нашел‑таки тепленькое местечко! Греет руки, доит потихоньку коровку, но следов своих в книге учета не оставляет. Если что – во всем виноват писарь, а с Обадайи Хейксвилла взятки гладки!

– И как же работает система? – спросил он.

– Расписки.

– Расписки?

– Да, сахиб. Погонщику дают наряд, и когда он доставляет груз, наряд подписывают и приносят сюда. Здесь с ним расплачиваются, сахиб. Нет наряда с подписью – нет денег. Таково правило, сахиб. Нет бумажки – нет денег.

– И подков тоже нет, чтоб их, – вставил худощавый сержант из 19‑го драгунского.

– Кто расплачивается? – спросил Шарп. – Сержант Хейксвилл?

– Обычно он, сахиб. Когда бывает здесь.

– Да что толку от этой системы, если я не могу получить подковы, – возмутился лейтенант.

– А я ведра, – добавил пушкарь.

– Все необходимое есть у бхинджари, – парировал писарь, размахивая руками так, как будто выгонял из комнаты надоедливых насекомых. – Все! Уходите! Отправляйтесь к бхинджари! У них есть все, что вам надо. Мы закрываемся до завтра! До завтра!

– Но откуда все это берется у бхинджари, а? Отвечай! – потребовал Шарп.

Индиец лишь развел руками. Бхинджари, местные торговцы, следовали за армией со своими стадами, повозками, тягловым скотом. Они продавали все, начиная от продуктов и выпивки и заканчивая женщинами и драгоценностями. И вот теперь, похоже, эти купцы начали предлагать на продажу еще и армейские припасы. Это означало, что войскам приходилось платить за вещи, которые прежде поставлялись бесплатно. Если все обстояло именно так, то Хейксвилл, конечно, в стороне не оставался, продавая вовсю краденое армейское добро.

– Куда мне пойти за подковами?

Дата добавления: 2015-09-18 | Просмотры: 457 | Нарушение авторских прав