 |
|
АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология |
Глава 3. - Знаешь, что нам нужно сделать?
- Знаешь, что нам нужно сделать? Джим растянулся на кровати, уставившись в потолок. Он сказал это тем голосом, который хорошо знали его друзья - путаной смесью грубой насмешки и неуловимой иронии, которая оставляла слушателя в недоумении - шутит он или говорит всерьёз. Иногда Джим использовал этот голос, чтобы скрыть злобное поддразнивание. Иногда, как и сейчас в случае со своим другом из Флоридского Государственного университета Сэмом Килманом, приехавшим в Лос-Анджелес вскоре по окончании занятий, Джим использовал этот голос, чтобы скрыть свои сомнения по поводу того предложения, которое он собирался сделать. Это уменьшало для него риск. - Нет, - сказал Сэм, - что? - Создать рок-группу, - сказал Джим, всё ещё глядя в потолок. - Чёрт, парень, я не играл на барабанах семь лет... а что ты собираешься делать?
- Я собираюсь петь. - Он промычал эти слова. - Я-а-а... со-бирр-ра-а-а-юсь пе-е-е-т-ть. Сэм скептически посмотрел на Джима. - Ты умеешь петь? - спросил он. - Чёрт возьми, нет! Я не умею петь! - рявкнул Джим. - Ну и так, Джим, ты говоришь, что мы создали бы рок-группу, и говоришь, что ты мог бы петь - хотя ты этого не умеешь - как бы мы её назвали? - “Двери”. Это ясно. И - неясно. И это то, что делит надвое - дверь, и это то, чем я хочу быть. Я-а-а хоч-ч-чу быть две-е-е-р-рь-ю-ю-у-у... Джон ДеБелла и Фил Олено уехали в Мексику; Деннис Джэкоб и Феликс Винэйбл оставались в Венеции, Джим подумывал о переезде в Нью-Йорк, но остался на несколько недель на Западе, в Лос-Анджелесе, ища работу вместе с Сэмом, а потом он тоже переехал в Венецию. Более подходящим словом для этого переезда было бы “ бегство ”, и вызвано оно было весьма неприятной новостью. Он сдал физкультурные тесты для армии 14 июля, а двумя днями позже узнал, что зачислен в список призывников; это означало, что кончилась его студенческая отсрочка, и он был классифицирован 1-А. Джим, недолго думая, солгал в представительстве, что всё ещё числится в УКЛА, но для этого требовалось подтверждение. На следующий день он явился в университет и записался на несколько курсов, посещать которые не собирался. Венеция идеально подходила для Джима. Маленькое художественное сообщество с каждым днём привлекало всё больше и больше длинноволосых “беглецов” и художников. Пляж покрыт телами, из радиоприемников весело звенят тамбурины, собаки охотятся на Frisbees, круги скрещенных ног в голубых джинсах курят марихуану, в главном местном магазине из-под прилавка продаётся ЛСД. В Сан-Франциско был Хэйт, а в Лос-Анджелесе - Венеция. Как раз начиналась эпоха хиппи. Джим был одним из безымянных бродяг с длинными волосами, в тенниске и джинсах. Какое-то время они с Деннисом Джэкобом жили в будке на берегу грязной канавы, а потом Джим переехал на пустовавшую крышу какого-то склада. Там у него была свеча, горелка Бансена, чтобы подогреть случайные консервы, и одеяло. Он редко спал и ел, разве что жадно поглощал хорошую кислоту, которая насквозь пропитывала пляжное сообщество, и здесь он начал писать, создавая за одну вспышку вдохновения больше материала за меньшее время, чем когда-либо позже. - Да, - говорил он, - рождение рок-н-ролла совпало с моей юностью, моим вступлением в сознательную жизнь. Это действительно было открытием, хотя в то же время я никогда не мог позволить себе всерьёз фантазировать о том, что когда-нибудь я сам буду этим заниматься. Я всё тогда угадал, я неосознанно накапливал силы и наклонности. Моё подсознание подготовило всё это. Я об этом не думал. Но было такое ощущение: я слышал весь концерт целиком, с группой - и пение, и аудиторию, большую аудиторию. Те первые пять или шесть песен, что я написал, я просто записывал с фантастического концерта, происходившего у меня в голове. Хотя то, о чём здесь говорилось, происходило с Джимом неожиданно, те музыкальные звуки, которые он улавливал своим умом, требовали реализации. - Действительно, я думаю, что музыка приходила мне на ум раньше, а затем я придумывал слова, чтобы положить их на мелодию, какой-то вид звука. Я мог слышать мелодию, но поскольку я не умел записывать её музыкально, мне оставалось, чтобы запомнить её, только попытаться придумать слова и положить их на музыку. И много раз я заканчивал как раз словами, а мелодию вспомнить не мог.
Привет, я люблю тебя, Не скажешь ли ты мне свое имя? Привет, я люблю тебя, Позволь мне участвовать в твоей игре.
Это было в 1965-м году, за три года до того, как мир услышит “Привет, я люблю тебя”; Джим сидел на песчаном пляже в Венеции, глядя на молодую стройную высокую чёрную девушку, медленно приближающуюся к нему.
Тротуар припадает к её ногам Как собака, которая просит чего-нибудь сладкого. Ты надеешься сделать её зрячей, дурак? Ты надеешься овладеть этим тёмным сокровищем?
Для “Конца ночи” он черпал вдохновение из романа французского приверженца нацизма и несокрушимого пессимиста Луи Фердинанда Селина “Путешествие в конец ночи”: “Идём по шоссе из конца ночи...” Третья песня, “Кухня души”, была посвящена “Olivia”, маленькой душевной забегаловке около венецианского пассажа, где Джим мог взять большую тарелку коротких рёбер, фасоли и кукурузного хлеба за 85 центов и обед с бифштексом за 1 доллар 25 центов. Ещё одна песня, “Мои глаза увидели тебя”, включает описание всех телеантенн, которые Джим видел с крыши: “Пристально глядя на город под телевизионными небесами...” Несмотря на очевидное происхождение этих песен, они необычны. Даже простейшие из них имеют загадочную или фантастическую особенность, ритм, строчку или образ, которые придают стихам необычную силу. Как в том случае, когда он вставил строчку “Лица выглядят уродливо, когда ты один” в “Люди странные”. А в песне об “Olivia” была строфа: “Твои пальцы плетут быстрые минареты, / Говоря тайными алфавитами. / Я зажигаю ещё одну сигарету, / Учусь забывать, учусь забывать, учусь забывать”. Эти первые песни-поэмы происходили из темноты, которая так привлекала Джима, ощущавшего себя её частью. Видения смерти или безумия были им выражены пугающе, будто с принуждением. В одной песне, ставшей позднее частью длинной работы “Празднование Ящерицы”, Джим писал: “Однажды у меня была несложная игра: / Мне нравилось ползать в своём мозгу. / Я думаю, ты знаешь, какую игру я имею в виду, / Я имею в виду игру “стань сумасшедшим””. В “Прогулке в лунном свете”, ещё одной приятной песенке о любви с богатой образностью, так сильно воздействующей на чувства слушателей, что она больше походила на рисунок, чем на стихотворение, Джим написал удивительную концовку: “Давай, baby, давай совершим небольшую поездку / Вниз, вниз, к берегу океана. / Если мы сделаем это, мы станем действительно одним целым / Baby, давай утонем сегодня вечером, / едем вниз, вниз, вниз, вниз...” Однажды, сочинив несколько песен, Джим сказал себе: “Я должен их петь”. В августе он получил такой шанс, когда неожиданно столкнулся с Рэем Манзареком, шедшим по Венецианскому пляжу. - Привет, парень! - Привет, Рэй, как дела? - О’кей. Я думал, ты уехал в Нью-Йорк. - Нет, я остался здесь. Живу вместе с Деннисом и за его счёт. Пишу. - Пишешь? Что ты написал? - О, немного, - сказал Джим. - Всего несколько песен. - Песен? - спросил Рэй. - Можно их послушать? Джим присел на корточках на песок, Рэй встал перед ним на колени. Джим, отталкиваясь руками, раскачивался из стороны в сторону, продавливая песок сквозь пальцы; глаза крепко закрыты. Он выбрал первое четверостишие из “Прогулки в лунном свете”. Слова лились медленно и бережно.
Давай уплывем на Луну, / ах-ха Давай поднимемся сквозь течение, Пройдём сквозь вечер, в котором Город спит, чтобы спрятаться...
Когда он закончил, Рэй сказал: - Это величайшая, чёрт возьми, песенная лирика, которую я когда-либо слышал. Давай создадим рок-н-ролльную группу и заработаем миллион долларов. - Именно так, - сказал в ответ Джим. - Это как раз то, о чём я всё время думаю.
Он был на четыре года старше Джима, родился в 1939-м году в Чикаго в семье рабочих. После обучения игре на классическом пианино в местной консерватории, получив степень бакалавра экономики в ДеПольском университете, Рэй записался в юридическую школу УКЛА. Через две недели он бросил её, получив место практиканта-менеджера в филиале Вествудского банка Америки; здесь он работал три месяца до возвращения в УКЛА, на этот раз в качестве студента выпускного курса отделения кинематографии. Романтические планы рухнули в декабре 1961-го, когда Рэя призвали в армию. Хотя у него были несложные обязанности - играть на пианино в интернациональной группе военнослужащих в Окинаве и Таиланде (где его приучили курить траву) - Рэй хотел от этих обязанностей избавиться и говорил армейскому психиатру, что с радостью бы вернулся домой. Его демобилизовали на год раньше срока, и он вернулся в киношколу УКЛА как раз в то время, когда туда приехал Джим. Рэй начал делать фильмы исключительного качества, все они были автобиографичны, все они прославляли чувственность его японско-американской подруги Дороти Фьюджикава. В одном из них, названном “Evergreen”, была сцена, кажется, навеянная повторяющимися кадрами медленно бегущих навстречу друг другу мальчика и девочки в “Хиросима - любовь моя” Алана Реснэ и заканчивающаяся встречей под ливнем обнажённых Рэя и Дороти. Попечитель факультета хотел, чтобы Рэй подредактировал эту сцену, и он было согласился, но когда некоторые студенты стали обвинять его в пустом хвастовстве, он отказался от обещания и представил свою “авантюру” на студенческий просмотр в декабре, объясняя, почему фильм не показали. (Со временем этот фильм, как и все остальные, сделанные Рэем, будет показан и оценен). В июне, когда он получил мастерскую степень, руководитель отделения Колин Янг говорила, что Рэй был в тот год одним из немногих студентов, способных двигаться дальше, к полнометражным фильмам. Даже журнал “Nesweek” обратил внимание на ранние достижения Рэя.
Рэй познакомился с Джимом через Джона ДеБеллу, и вскоре они стали действительно хорошими друзьями; они никогда не были особенно близки, но разделяли пристрастие к интеллектуальности и безыскусной ницшеанской философии. Они расходились во многом. Рэй никогда не забывал побриться, складки его брюк всегда были отутюжены. Джим был нарочито неряшлив, одевался в тенниску песочного цвета и джинсы, а по ночам, когда было холодно, он носил грязную спецовку сварщика, позаимствованную когда-то. Рэй самостоятельно изучал мысль Востока, а в 1965-м году начал изучать трансцедентальную медитацию Махариши Махеш Йоги, в то время как Джим не приобщился к этому, считая, что этот Путь лежит через наркотики и шаманизм. Рэй был натуральным эстетом, а Джим наслаждался дионисизмом, а порой и просто купался в нём. Но при всём при этом их влекло друг к другу и, когда они встретились на венецианском пляже, Рэй предложил Джиму переселиться к нему - можно было спать на кушетке в гостиной, а днём, пока Дороти была на работе, можно было работать над песнями. Джим сразу же переехал, и вдвоём они взялись за дело. Голос у Джима был слабый, но они с Рэем сошлись на том, что на самом деле он был сильным и что со временем это проявится. В течение двух недель они очень плотно работали над песнями, Рэй играл на пианино в своём маленьком домике, а Джим нервно держал перед собой стихи для верности (хотя он знал их все наизусть), стоял неподвижно, мечтая о том, чтобы исчез тот ком, который (он был уверен) застрял у него в горле. Потом Рэй привёл Джима в дом своих родителей, где репетировали “Rick and the Ravens”. Стихи Джима покорили братьев Рэя. Очевидно, Рик и Джим Манзареки не понимали Джима или его стихов, но они согласились попытаться помочь им в работе. Другие знакомые тоже не понимали Джима. Когда Рэй встретил двух своих приятелей по киношколе и сообщил им, что создал группу вместе с Джимом, они были в шоке. “Ты - в группе с Моррисоном? Ради Бога, Рэй, охота же тебе страдать подобной фигнёй?” К Джиму всё ещё относились как к экстравагантной, хотя и довольно умной, но шелухе. Многие однокурсники не создали ни одной группы; Моррисон использовал один шанс из миллиона, чтобы её создать. Рэй оставался к нему лоялен, видя в Джиме и то, что видели другие, и то, что Джим сам едва начинал сознавать. Наиболее очевидной его переменой была внешняя. Джим похудел с 75 до 60 кг и потерял свою характерную “круглолицесть” - теперь он был худощавым и курчавым. При таком телосложении у него были ещё более длинные волосы, отращенные над ушами и вьющиеся поверх воротника, обрамляя лицо, утратившее свою важность и ставшее явно привлекательным. Перемена была разительна. Но главная перемена произошла в том, что он чувствовал. Безумная зудящая тайна, потусторонний магнетизм его, казалось, сами притягивали всё, что ему было нужно. Вскоре после того, как Джим познакомился с братьями Рэя, они с братьями Манзареками перенесли свои репетиции в домик за автостанцией Greyhound в Санта-Монике, где к ним присоединился новый барабанщик - Джон Денсмор, с которым Рэй познакомился в медитативном классе. У Джона было много общего с Джимом. Оба они были по происхождению представителями среднего класса; отец Джона был архитектором. У обоих были брат и сестра. В средней школе оба проявили способности к занятиям спортом; у Джона это был теннис, а Джим отличался в плавании. С Рэем Джон разделял увлечение джазом, а также жадность и преданность новообращённого йогическим дисциплинам Махариши.
Джон играл на ударных с 12 лет. В средней школе при университете в Западном Лос-Анджелесе он играл на перепончатых силках, затем переключился на джаз - во время учёбы в колледже, сначала в Санта-Монике, потом в Лос-Анджелесе и, наконец, в Государственном колледже Сан-Фердинандской долины, который он закончил. После двух недель репетиций Рэй и его братья, вместе с новыми вокалистом и барабанщиком, а также со знакомой басисткой (девушкой, чьё имя всеми забыто) пришли на студию звукозаписи “World Pacific” на Третьей улице в Лос-Анджелесе. У “Rick and the Ravens” был контракт с “Aura Records”, и они уже выпустили пару песен с вокалом Рэя под именем “Screaming Ray Daniels”. Вышедший сингл остался незамеченным, но “Aura” решила дать ребятам немного свободного студийного времени вместо записи большего количества песен. “То, что мы получили, была ацетатная демозапись, - говорил несколько лет спустя Джим, - и у нас было три копии”.
Примерно в это время Джим познакомился с Памелой Корсон. Памела была рыжеволосой девушкой всего восемнадцати лет. На тыльной стороне рук, на бледном, утончённом и ласковом лице, да и по всему телу, как корица, были рассыпаны веснушки. Она носила прямые длинные волосы с пробором посередине. У неё были полупрозрачные бледно-лиловые глаза, невероятно большие - этим она напоминала портреты кисти Вальтера или Маргарет Кин - девушку ранимую, зависимую, прелестную. Она родилась 22 декабря 1946 года в Виде, штат Калифорния, в нескольких милях от горы Шаста, считавшейся у индейцев священной. Её отец, как и отец Джима, был морским лётчиком - но бомбардиром, а не штурманом, и теперь он был командиром в Морском резерве США и директором средней школы в Оранже, центре Оранжского округа. Она говорила Джиму, что ушла из художественного класса Лос-Анджелесского колледжа и искала себе занятие поинтересней. Годами позже Памела скажет, что Джим был тем человеком, который рассказал ей о жизни. Она называла себя “творением Джима”. Он рассказывал ей о философах, выписывая цитаты из каждого, от Платона до Ницше, знакомя её с величайшими достижениями западной мысли. Джим давал ей читать и свои записные книжки, и она сразу же взяла на себя роль хранительницы его поэзии.
Джим перечитывал “Двери восприятия” Олдоса Хаксли: “Большинство этих видоизменителей сознания теперь можно получить только по рецепту врача или - с большим риском - незаконно. Для неограниченного употребления Запад допускал только алкоголь и табак. Все другие химические Двери в Стене получили ярлык Дурмана, а их нелегальные потребители - Дьяволов”. Джим посмеялся над этим, и начал увеличивать одновременно и разнообразие, и количество принимаемых наркотиков. Теперь Джим делал всё, что мог, и даже больше того, чтобы расширить свой мозг. Открыть двери восприятия... прорваться насквозь на другую сторону... идти по шоссе к концу ночи... посетить таинственные сцены на золотом прииске... ехать змеёй шоссе... поразительные фразы, которые позднее появятся в его песнях, были записаны в блокнот на тёплом осеннем пляже. Он был уже близок к открытию своего собственного взгляда и словаря. Он поглощал кислотные таблетки как пивные зёрна, или аспирин в количестве того, что теперь называется Owsley из Сан-Франциско - настоящую “белую молнию”, безупречно чистую, дешёвую и... ударную. И, конечно, трава - коробки за коробками травы из Мексики. И ещё - кубики сахара.
Прорвись насквозь на другую сторону Прорвись насквозь на другую сторону Прорвись насквозь на другую сторону
Джим решил, что настало время сообщить о своих планах родителям в Лондон. Он написал им, что после окончания учёбы попытался найти работу, но его кинодиплом не воспринимали всерьёз, и поэтому теперь он вошёл в состав рок-группы и стал петь - что они об этом думают? Отец Джима был в шоке и написал резкое письмо. Он напоминал Джиму о заброшенных им когда-то уроках игры на пианино и о том, как в детстве он отказывался от участия в семейных рождественских песнопениях... а теперь он создал группу? После того, как его отец оплатил счета за четыре года обучения в колледже? “Итак, - говорил успешно делающий карьеру кадровый морской офицер, - я думаю, что это чушь”. Джим никогда не воспринимал критику легко, а с тех пор он никогда больше не писал своим родителям.
Как-то в октябре в одном из коммерческих журналов, которые Джим и Рэй читали теперь еженедельно, появилась фотография Билли Джеймса. Билли, 33-х лет, бывший актёр, после заключения контракта с “Columbia” делал в Нью-Йорке рекламу Боба Дилана, а в 1963-м году он переехал в Калифорнию, чтобы заниматься рекламой там. Это ему тогда хорошо удавалось, и говорят, что он удовлетворял все обычные заказы, а потом он начал перенимать стиль жизни музыкантов, и в конце концов изменился столь радикально, что не смог больше общаться со своими друзьями с Восточного побережья и почти со всеми звёздами “Columbia”. Поэтому Билли дали новый титул - “менеджер по поиску и развитию талантов” - достаточно неопределённый, чтобы пробиться в традиционные публичные чарты. Столь далёкий от его реальной деятельности, этот титул позволял ему отказываться от того материала, который ему приносили. Рэй и Джим посмотрели на фотографию. Билли носил бороду. - Быть может, он хиппи, - сказал Рэй. Когда Билли вернулся после ланча, он обнаружил в прихожей, рядом с охладителями воды, Джима, Рэя, Дороти и Джона. Он отсутствующе кивнул, предложил ребятам войти, аккуратно взял их ацетатную копию и выслушал их болтовню, которая была очень похожа на ту, с какой к нему приходили уже много раз. Он пообещал им, что, вероятно, позвонит через несколько дней. Через два дня Джима по телефону разыскала секретарь Билли. Она сказала, что тот ждёт их у себя в офисе в удобное для них время. “Я сказал им, что мог бы продюсировать их записи, если захочу, но, хотя я чувствовал в них талант, я не был вполне уверен, что смогу перенести это в студию, - вспоминает Билли. - Я знал, что заинтересую ими какого-нибудь продюсера в “Columbia”. Но, поскольку я предвидел здесь некоторые проблемы, я предложил им контракт на пять с половиной лет, включая шесть месяцев испытательного срока, в течение которого компания обязалась продюсировать как минимум четыре дорожки и выпустить как минимум две. Я не хотел, чтобы они порвали контракт после шести месяцев ничегонеделания”. Джим не мог в это поверить. “Columbia”. Лейбл Дилана.
В свои 19 лет Робби был самым младшим из четвёрки. Он был и наиболее заметным. У него были вьющиеся волосы мягкого каштанового оттенка и рассеянные зелёные глаза, придававшие ему слегка изумлённый взгляд, причиной которому, по мнению некоторых, было также чрезмерное употребление наркотиков или плохо подходящие контактные линзы. Эксцентричному имиджу соответствовала также и его манера говорить - нерешительная, как будто сонная, окончания предложений переходили у него в вопросительную интонацию или шёпот. Но внешность часто обманчива. Помимо этого изумительного детского взгляда у него был острый ум и утончённое чувство юмора, и то, и другое он унаследовал от отца, скромного здорового человека, консультанта государственных и коммерческих структур по планированию и финансам. Как и Джон, Робби был родом из Калифорнии - он родился 8 января 1946-го года в Лос-Анджелесе одним из непохожих друг на друга близнецов и учился в средней школе при университете. Но Робби посещал также школы в Пасифик Палисад, пляжном пригороде Лос-Анджелеса, и в Менло Парк, фешенебельном пригороде Сан-Франциско. Год он провел в Калифорнийском университете в Санта-Барбаре, а потом какое-то время учился и в УКЛА, где он в третий раз сменил специализацию и стал изучать теперь физику, когда Джон предложил ему познакомиться с несколькими парнями, которые называли себя “Doors”. - “Doors”? - сказал Робби, рассеянно усмехнувшись. - Куда подальше...
Робби рассказывал Джиму, что начал играть на гитаре в пятнадцать лет, а в восемнадцать восхищался Монтойей и Сеговией. Но ему не пришлось столь же часто менять музыкальные стили, как школы; он быстро переходил от фламенко к фолку, затем к блюзу, затем к року. Особенно ему нравились фолковые музыканты, рассказывая об этом Джиму, он вспоминал то время, когда отправился в Стэнфордский университет посмотреть на Джоан Бааз. Джим, конечно, начал говорить о Дилане. Тогда Робби подключал гитару и небрежно играл какое-нибудь “горлышко бутылки”. Джим слышал подобное на записях, но тут он впервые увидел, как это делается. Одно время ему хотелось, чтобы Робби изображал “горлышко бутылки” в каждой песне. Профессиональные разговоры и репетиции продолжались, так что четвёрка срасталась всё ближе, встречаясь каждый день - у Рэя, у Робби дома, где в боковой комнате у родителей было пианино, или в доме у кого-нибудь из друзей в Венеции. Пять дней в неделю с утра до вечера они репетировали. Иногда они работали и в выходные - в барах на застольях, свадьбах и вечеринках - особенно налегая на несколько легко узнаваемых песен, таких, как “Луи, Луи” и “Глория”, и время от времени играя какую-нибудь из своих собственных композиций. Джим всё ещё робел и боялся повернуться лицом к аудитории, пусть даже очень маленькой, он поворачивался спиной к танцплощадке или же, когда он стоял к ней лицом, он закрывал глаза и держался за микрофон, как если бы он был тем единственным, что удерживало его от того, чтобы не провалиться сквозь сцену. Фактически, на большинстве самых ранних выступлений “Doors” почти все песни пел Рэй, а Джим при этом подпевал, извлекая звуки из губной гармошки или мыча “Йеа!” и “Давай!” Фил Олено работал ночным менеджером в супермаркете, и в те редкие дни, когда у Джима не было репетиций, они часто вместе убивали время, куря наркотики и болтаясь по городку УКЛА, беседуя со студентами художественного отделения. Одной из них была Кэти Миллер, которая была на год или два моложе Джима и внешне чем-то напоминала Тьюзди Вельд - невинная, светлая, неземная. Кэти была девушкой чувствительной, неуверенной в своих способностях, все свои фразы начинавшей с извинений. Но главную боль доставляло ей её великодушие. Она как будто пыталась быть матерью всех сбившихся с пути детей, которых она встречала в школе и университете. Джиму она предложила останавливаться в её доме в любое время, когда он этого хотел, и готовила ему шикарную еду, настаивала, чтобы он при необходимости пользовался её машиной. Так что иногда Джим исчезал вместе с её машиной на несколько дней, вынуждая Кэти ходить пешком. Иногда он оставался в её доме по несколько дней, устраивая там страшный беспорядок и оскорбляя её, ругая её последними словами, хвастаясь спьяну другими женщинами, бывшими в его жизни, угрожая попортить ножом развешанные по стенам картины, которые она писала в университете. В то же время он уверял её, что она была прекрасна, просто замечательна - так он говорил ей. - Тебе обязательно нужно познакомиться с Джимом, - говорила она своей подруге Розанне Вайт, тоже студентке-художнице. Розанна слышала некоторые рассказы Кэти, и Джим совсем не привлекал её, но когда они, наконец, познакомились, она была очарована. Он часто ходил без рубашки, а его длинные волосы в сочетании с манерой встряхивать головой, образуя пучок мышц на шее, заставляли Розанну думать, что внешне он похож на ожившую греческую статую. Она была также заинтригована его голосом, который за те шесть месяцев, что они регулярно общались, ни разу не звучал иначе как шёпотом. Розанна немного боялась Джима, но всё же она предложила ему чёрную кушетку в своём доме, предоставляя, таким образом, ещё одно место, куда он мог явиться без приглашения в любое время. Квартира Розанны была столь же скромна, сколь шикарна была квартира Кэти. Она питалась натуральной пищей, и еды никогда не было в избытке, а поскольку она никогда не курила марихуану, то у неё не было и плохой пищи, привычной любителям травы. Она даже редко пила вино, поэтому Джим должен был приносить его с собой. Но зато у неё был органический шампунь, который ему нравился, и часто, вернувшись с занятий, Розанна заставала его в ванной комнате, в джинсах и ветхой пижаме, позирующего перед зеркалом, втягивающего щёки с голодным, преследующим взглядом, как манекенщица из журнала “Vogue”, прихорашивающего ещё влажные, непричёсанные волосы. - Джим, - сказала она однажды, - почему ты не расчешешь волосы? Джим последний раз хлопнул себя по волосам и взглянул на Розанну с почти карикатурной сексуальностью. - Потому, что я хочу быть похожим на крыло птицы. - Затем он погладил себя, сложив руки на груди, чтобы ощутимо показать свои бицепсы через тонкую фланель, нетерпеливо глядя на нее. Однажды ночью, вскоре после того, как они с Джимом познакомились, он явился к ней вместе с Джоном Денсмором и Кэти, которые оба вскоре ушли, оставив Розанну и Джима одних. Розанна, которую всё больше раздражали самодовольство и шёпот Джима, решила ему прямо об этом сказать. - Что за гадость! - сказала она, когда Джим опять начал что-то ей шептать. - Ты не можешь на самом деле так разговаривать. Немедленно прекрати. Джим прошептал на это весьма непристойное предложение, говоря Розанне, что ведь, если честно, то она хотела бы лечь с ним в постель. - О господи, Джим! - сказала она с отвращением. - Не будь настолько фальшивым. Ты всё время обкуренный, и я не могу иметь с тобой отношений. Я не могу даже говорить с тобой сейчас, потому что мне кажется, что ты опять обкурился и что ты врёшь. Джим, ты ломаешь комедию. Джим кинулся на кухню и через несколько секунд вернулся с кривым ножом из углеродистой стали. Стоя перед ней, он схватил её правую руку за запястье и резко заломил её за спину, крепко сжав. Её блузка в движении расстегнулась, и Джим поднёс лезвие к плоти её мягкого живота. - Ты не можешь говорить это мне, - прошептал он. - Я порежу тебя и посмотрю, как ты станешь кровоточить. - Его слова звучали серьёзно. Кто-то вошёл в дом. Джим обернулся и увидел неожиданно вернувшегося Джона Денсмора. Джим посмотрел на Розанну, затем на нож, который держал в руке. И засмеялся. - Ого, что это? Нож? Откуда он здесь взялся? После этого Розанна извинилась, и в ответ извинился Джим, спросив, можно ли переночевать на её кушетке. Она сказала “да”. Как-то в ноябре Джим позвонил Рэю. Было 8 утра, и Джим был сильно под кайфом. Он хотел собрать всех на репетицию. Рэй сказал, что ещё слишком рано. Джим настаивал, говоря, что если Рэй сейчас же не согласится, то он уходит, и конец “Doors”. Рэй ответил Джиму, что они увидятся позже. Уже через несколько часов Джим с Феликсом Винэйблом в доме Фила Олено отходили после наркотика. Они говорили о каких-то виденных ими картинках - паутинном кружеве, сплетённом под действием ЛСД и мескалина. Олено достал книгу, взятую в библиотеке УКЛА, и открыл её на фотографиях. Паутинное кружево, созданное пауками под кислотой, было геометрически правильным, а под воздействием мескалина паутинки были произвольной формы, хаотичны, нелогичны, возможно (сказал Джим), безумны. Они решили, что должны попробовать мескалин в чистом виде - кактус пейотль. Это означало - ехать в пустыню, в Аризону. Троица отправилась на восток в полуразвалившейся красной “Chevy” Фила с откидным верхом, не имевшей ни первой, ни последней передачи. Когда они ехали через Хаутон, сразу за Лос-Анджелесом, Джим резко затормозил машину, выскочил, подбежал к какой-то девочке и поцеловал её, бросившись назад к машине как раз в тот момент, когда постовой искал что-то перед “Chevy”. Эксцентричный поступок Джима не остался незамеченным. Полицейский спросил у него документы и, обратившись к девочке, выяснил, что ей было всего 14 лет. - Давай, - сказал Джим, - ну, почему ты не расстреляешь меня? Давай, ну, трахни меня, ты, навозная задница, расстреляй меня!
Как ни странно, полиция отпустила их, хотя и с предупреждением. Путешествие на восток продолжилось. Через два дня, когда Джим и Феликс вернулись без Фила, все в синяках и царапинах, начались рассказы. Одним Джим говорил, что, приехав в Аризону, они встретили там нескольких индейцев, отправились вместе с ними в пустыню, чтобы выпустить несколько стрел вокруг кактуса пейотля, потому что, если вы сможете натянуть лук и выпустить стрелу, это значит, что вы достаточно сильны для хорошего путешествия. Потом они жевали пейотль, а после всего Фил решил отправиться в Мексику. Другим они рассказывали всё иначе, объясняя, в частности, происхождение синяков. По одной из таких версий, Джим, Фил и Феликс никогда не встречали никаких индейцев и никогда не находили никакого пейотля, но вместо этого они встретили нескольких чикагских гопников, которые жили на реке Колорадо и которые не упускали случая поколотить длинноволосых.
В “Columbia” дело не двигалось. Контракт был подписан, и по этому поводу был праздничный обед дома у Робби, но после этого - ничего. Билли Джеймс не смог добиться внимания кого-нибудь из штатных продюсеров “Columbia”. “Doors” продолжали репетировать, играть на случайных вечеринках и прослушивались везде, где только могли. В декабре на просмотре в киношколе УКЛА, в который были включены и прошлогодние учебные работы Рэя, “Doors” появились на сцене - это было их первое действительно публичное выступление - импровизируя звуковую дорожку с акустическими инструментами. Потом они прослушивались в клубе в Вестчестере, базовой точке “Turtles”, популярной тогда лос-анджелесской группы, но их оттуда выгнали. Подобным же образом их завернули из “Bido Lito’s”, крошечного, но очень хиппового клуба в Голливуде, где довольно долго основной группой была “Love”. Проблема, как им говорили, была в отсутствии достаточного басового звука. Они стали приглашать на репетиции басистов, но звук был слишком плотным, подобно “Rolling Stones” (они играли много таких песен), или некоторым электрическим блюзовым командам. Они пока не были уверены, что хотели столь сильно изменить свой саунд, и всё ещё прослушивались в клубах без басиста; в начале января им предложили работу в качестве постоянной группы в “London Fog”, маленьком клубе на Сансет Стрип менее, чем в 50 метрах от “Whiskey a Go Go”, у хозяина которого было непривлекательное имя Джесси Джеймс. Увидев снаружи вывеску “DOORS - группа из Венеции” “Doors” были в восторге. В первый вечер, когда они играли в клубе, не было ни одного посетителя.
Близость “Whiskey” никак не влияла на размер и состав аудитории ранних “Doors”. Несмотря на специфическое название, “London Fog” часто посещали, главным образом, моряки, юродивые, сутенёры, наркоманы, одетые в чёрное мафиози и случайные туристы. Все они искали того действа, которое можно было найти и в другом месте.
Кроме всего прочего, работа поддерживала их и давала им возможность почувствовать уверенность в себе в процессе совершенствования собственного материала. Сначала Джим всё ещё пытался в паузах играть на губной гармошке и на клавишных (пока Рэй играл на флейте). Но как только он стал уделять больше внимания визуальному представлению, он прекратил играть на инструментах. У Рэя появился клавишный бас “Fender”, на котором он мог играть левой рукой, продолжая правой бить по струнам и вести соло на органе “Vox”, который купила ему “Columbia Records”. Так был решён вопрос с басом. К февралю в репертуаре группы было не менее 40 песен, из которых около 25 - своих собственных, в том числе “Конец”, который в начале 1966-го года был не более, чем красивой песней о фантастической любви.
Это конец, дорогой друг, Это конец, единственный друг. Конец наших тщательно продуманных планов. Конец всего, что было устойчиво, конец. Нет ни безопасности, ни удивления, конец. Я никогда не загляну в твои глаза опять. За исключением “Песни Алабамы”, взятой из мюзикла Брехта - Вайля о славе и упадке предвоенной нацистской Германии “Взлёт и падение Мохагоннии”, песни, которые играла группа, были старой блюзовой классикой и известными рок-хитами, такими, как “Деньги”, “Человек черного хода”, “Глория” и “Луи-Луи”. Теперь уже Джим пел их почти все. Шли недели за неделями, Джим становился всё более уверенным в себе. Он не считал, что обладает великолепным голосом (он говорил: “я не пою, я кричу”), но знал, что его вокал становится всё лучше. Группа становилась всё менее застенчивой, Джим драматическим жестом накидывал на микрофон чёрный носовой платок, а затем с чувством вытирал им лицо.
У них было и необычное партнёрское соглашение, согласно которому всё делилось поровну. Джим писал почти все песни, но он настоял, чтобы при записи в качестве композитора были названы “Doors”, так что авторские гонорары и все другие доходы впредь будут делиться поровну, на четверых. А все решения будут приниматься не большинством, а единогласно.
Джим стал привносить на сцену наркотики, иногда “в себе” (глаза расширены, чувственное восприятие то искажено, то интенсифицировано, эго разбито на части), иногда в карманах, вытаскивая оттуда амилнитрит и суя его себе под нос в тот момент, когда Рэй начинал органное соло. Однажды он вручил амилнитрит всем музыкантам, когда группа начала играть “Маленького красного петуха”; а дойдя до строк “собаки залаяли, волки завыли”, Рэй залаял, Джон завыл, а Джим упал со сцены. В другой раз, вдрызг пьяный, Джим повернулся к какой-то группе тинэйджеров, придумывая новые слова в “Глории”, добавляя строки: “и затем она приходит на мой этаж / Она приходит в мою постель / Она приходит ко мне в рот...” У Джима по-прежнему не было почтового адреса; он попрежнему переезжал с кушетки на кровать и снова на кушетку. Памела была его девушкой номер один, но он не был сторонником единобрачия. Они говорили о покупке квартиры в Лорел Кэньон, но при этом он всё время ночевал в Западном Лос-Анджелесе. У него до сих пор не было машины, и он зависел от старенького “Volkswagen” Рэя или от “Singer Gazelle” Джона. Когда им бывало голодно, “Doors” в полном составе отправлялись к Джону; его мать обращалась с ними наиболее мягко из трёх “имевшихся в наличии” их матерей. К апрелю положение “Doors” было незавидным. Они почти сломались. Сорока долларов на руки в неделю на жизнь не хватало, а часто они не получали и этого. Джону предложили играть в другой группе. Джон и Робби были арестованы за хранение марихуаны, а Джим, получивший прошлым летом незаконную студенческую отсрочку от армии, был вновь классифицирован 1-А, и ему было сказано в мае явиться на новые физкультурные тесты. И “Columbia” включила их в “список на исключение”. Однажды ночью в “London Fog” пришёл один из штатных продюсеров “Columbia” и представился как продюсер “Doors”, но больше они никогда его не видели. Как ничего не слышали они и от Билли Джеймса. Джон случайно заметил, что имя “Doors” значится в “списке на исключение” на рабочем столе у Билли. Они потребовали немедленного расторжения контракта. - Потерпите до конца, - сказал им Билли. - Вы получите тысячу баксов, если пройдёт шесть месяцев и они не выпустят ваших песен. - Они замотали головами. Билли вздохнул и позвонил кому-то в юридический отдел. “Doors” стали официально свободны. Через несколько дней хозяин “London Fog” полностью освободил “Doors”. Он их уволил.
Судьба группы изменилась в мае. Сначала Джим подпортил себе кровяное давление, сахар в крови, сердцебиение, дыхание, зрение и речь с помощью изобильного и разнообразного употребления наркотиков, и после этого явился сдавать физкультурные тесты в армейский призывной пункт; кроме того, он сказал врачам, что он - гомосексуалист, и если они отправят его в армию, то будут последними идиотами в мире. В службе ему было отказано. Потом, в последний вечер в “London Fog” появилась агент из “Whiskey a Go Go” с предложением вписаться в этот клуб на один вечер в понедельник. Пока только на один вечер, - говорила милая брюнетка Ронни Хэрэн, - а там хозяева посмотрят. - Я действительно вас хвалила, - сказала она Джиму, - а мы ищем постоянную группу. Если их возьмут на постоянную работу, сказала она, это будет означать два отделения за вечер (в сравнении с 4-5 в “Fog”) - за профсоюзную ставку 499,50 долларов на четверых. Джим и остальные ответили ей небрежно, но внутренне они вздохнули с облегчением. - Да, - сказал Джим, - я думаю, это можно. В понедельник? - ха! Это завтра. Не имеет значения, так ведь? Человеком, принимающим решения и частичным владельцем “PJ’s” и “Whiskey a Go Go”, был бывший полицейский старше 30 лет из Чикаго с раньюнескским именем Элмер Валентайн. Ронни Хэрэн, которая познакомилась с Элмером ещё будучи молодой талантливой актрисой, часто бывавшей в “PJ’s”, делала рекламу обоим клубам и занималась поиском молодых талантов. Она также делала рекламу шотландскому певцу Доновану в 1966-м году, а когда она искала фотографа, кто-то предложил ей Пола Феррару, который вместе с Джимом учился в УКЛА и сказал Ронни, что она должна посмотреть в “Fog” эту группу. Он был не первым и не последним из тех, кто говорил ей о “Doors”, а поскольку она весьма доверяла тому, что слышала на улице - больше, чем словам “менеджеров” - в конце концов она отправилась в “Fog”.
“Doors” оставались в “Whiskey” с середины мая до середины июля, и за это время хозяева однажды в ярости их выгнали. Хотя “Doors” хотели произвести благоприятное впечатление на лидеров клуба - “Rascals”, “Paul Butterfield Blues Band”, “Animals”, “Beau Brummels”, “Them”, “Buffalo Springfield”, “Captain Beefheart” - они хотели также и “сбросить их со сцены”, вынуждая партнёра Элмера Фила Танзини кричать им: “Слишком громко! Слишком громко! Я выгоню вас при всех. Убавьте звук, убавьте звук!” В отместку, всякий раз, когда группа играла “Несчастную девочку”, Рэй брал самую высокую ноту, до тех пор, пока орган и Танзини не начинали визжать в унисон. Ситуацию обостряли и шалости Джима. Иногда он так сильно перебирал с выпивкой или с наркотиками, что не мог выйти на сцену. Хуже того, иногда он между отделениями выбегал на сцену и выкрикивал: “Fuck Elmer! Fuck “Whiskey”! Fuck Phil!” Когда “Doors” уволили, Ронни Хэрэн позвонила одной четырнадцатилетней <…>
Дата добавления: 2015-09-27 | Просмотры: 421 | Нарушение авторских прав |
Джим сел.
Рэй был худощав, за что “пляжное сообщество” называло его “костлявым”. Он был около 185 см ростом, стройный, и весил килограмма 73. У него были очень широкие плечи, крепкая прямоугольная челюсть, холодные “умные” очки без оправы. Если верить в обычные голливудские клише, его стоило бы причислить к тем, кем он был совсем недавно - к серьёзным и ответственным студентам-выпускникам, или к тем, кем он вполне мог стать - каким-нибудь строгим молодым учителем в приграничном городе Канзаса. Но была в нём и мягкость. На квадратном подбородке у него была ямочка, а голос был всегда сдержанным, любезным, успокаивающим. Рэю нравилось принимать на себя роль старшего брата каждого - организованного, умного, зрелого, мудрого, способного на великое сочувствие и на огромную ответственность.
Джон говорил Рэю и Джиму, что у него был вспыльчивый характер, и он надеялся, что медитация поможет ему научиться контролировать себя. Ему было двадцать лет, и он всё ещё жил дома (что делало его неизбежно предметом насмешек Джима), хотя он страстно стремился порвать с родителями, тоскуя по свободе, которую могла дать работа в действующей группе. Пройдут годы, в течение которых Джим и Джон будут вместе работать в “`Doors”, но они никогда так и не станут близкими друзьями.
Это были записи, которые Джим, Рэй, Джон и иногда - Дороти Фьюджикава носили из одной компании звукозаписи в другую; это были песни, которые Джим написал в Венеции тем летом, в том числе “Прогулка в лунном свете”, “Мои глаза увидели тебя” (песня, называвшаяся тогда “Стань сумасшедшим”), “Конец ночи” и безобидный маленький напев с извечной темой “Лето почти ушло”. Песни и группа отвергались всеми компаниями звукозаписи.
Несмотря на такое одобрение, группа стала распадаться на части - один из братьев Рэя покинул группу, а другого они заменили. Заменой стал Робби Кригер, гитарист из того же медитативного класса, что и Джон с Рэем.
Робби и Джон играли вместе в группе под названием “Psychedelic Rangers”. До сих пор он думал, что это было необычное название.
Условия, предложенные им хозяином, были столь скупы, что, казалось, он пытался хотя бы с их помощью заполнить клуб их друзьями из УКЛА в тот вечер, когда они прослушивались. Поскольку “Fog” не был профсоюзным клубом, как “Bido Lito’s”, нанимали и музыкантов - не членов профсоюза, и клуб не платил им профсоюзного минимума. “Doors” играли с девяти до двух часов ночи, пять отделений за раз с пятнадцатиминутными перерывами каждый час, шесть раз в неделю. За это им платили по 5 долларов каждому в будни и по 10 долларов каждому - по пятницам и субботам. Расплачивались наличными в конце вечера - если у хозяина были деньги.
Между отделениями “Doors” бегали по улице вниз к “Whiskey”, где им разрешалось стоять у входа и смотреть на главных исполнителей, надеясь когда-нибудь стать (как это позже назовёт Джим) “такими же большими, как “Love””, самая популярная тогда андеграундная команда Лос-Анджелеса.
Ещё важнее для “Doors” было растущее чувство их “единения”. Каждый день репетируя, а теперь и играя вместе на публике, три музыканта и певец хорошо изучили способности и возможности друг друга и хорошо этим пользовались. Напористый, чем-то напоминающий церковный, орган “Flash Gordon” Рэя; джазовые барабаны Джона, особенно выделяющие стихи Джима; утончённое и, по-видимому, импровизированное блюзовое и фламенковое перебирание струн Робби; хрипловатый, неровный, но чувственный тенор-баритон Джима - всё это вместе слилось в стиль, намёк на который на демодиске был едва заметен. Ещё долго Джим стоял спиной к публике, поворачиваясь к музыкантам, вновь создавая достигаемое на репетициях состояние, когда, по соглашению с Рэем, они поворачивались друг к другу, чтобы “направить друг другу наши энергии”. С помощью ЛСД, говорит Рэй, “Doors” развивали свой “дух братства”. Большинство музыкантов, которые какое-то время играют вместе и которые уважают творческие поиски друг друга, чувствуют близость, непостижимую для не-музыкантов и не-певцов. “Да, - говорит Рэй, - это было то самое. Но в этом была ещё и необычная интенсивность ”.
Элмер позвонил Ронни Хэрэн, уже во второй раз просившей его принять “Doors”, чтобы сообщить о своём согласии. В первый раз он страшно их возненавидел. Он сказал ей, что, с его точки зрения, Джим - дилетант без всякого потенциала, который принимал нетрадиционные позы, чтобы скрыть этим недостаток таланта. И ещё ему казалось, что у Джима был отвратительный рот. Но Элмеру нравилась Ронни, и поэтому он согласился принять их ещё на два вечера.