 |
|
АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология |
Глава 11. 6 декабря Джим позвонил по телефону, который дал ему Джек Холзман, и поговорил со звукоинженером, который создавал студию “Elektra”.
6 декабря Джим позвонил по телефону, который дал ему Джек Холзман, и поговорил со звукоинженером, который создавал студию “Elektra”. - Послезавтра у меня день рождения, - сказал ему Джим, - и я хотел бы записать на плёнку стихи. 8-го они были в “Village Recorders”, в двух кварталах от бара, куда Джим частенько заглядывал, учась в УКЛА - “Lucky U”. Прежде, чем войти в студию, он выпил с Фрэнком и Кэти, Аланом Ронеем и шведкой. Когда же они добрались до студии, звукоинженер вручил Джиму бутылку ирландского виски. Джим начал читать стихи и пить. Как и его “Американская молитва”, большая часть того, что Джим начитал в тот вечер, напоминала по форме заклинания. Четыре часа Джим листал толстую стопу аккуратно отпечатанных листов бумаги, становясь всё более и более пьяным. Окрылённый этой записью, Джим снова согласился на выступления в Далласе в пятницу 11 декабря и в Новом Орлеане на следующий день. В Далласе был триумф. За этот единственный вечер “Doors” и Джим доказали себе и своим оппонентам, что они были ещё очень даже в силе, чтобы списывать их со счетов. Они продали билеты на два концерта в шеститысячном зале, и после каждого концерта дважды выходили на бис. Джим был в хорошем настроении, а группа выглядела собранной и сильной. Они представили вос-хищённой публике “Едущих в грозу”. После второго концерта за кулисами четверо “Doors” провозглашали тосты за успешное возвращение. Новый Орлеан, тем не менее, оказался трагедией. Если Даллас был хорош, то Новый Орлеан стал концом. Тем вечером Рэй видел, как Джима покинула его душа. “Все, кто был там, это видели, парень. Примерно в середине выступления он растерял всю свою энергию. Он повис на микрофоне, и энергия просто выскользнула. Вы действительно могли видеть, как душа покинула его. Он был истощён”. Будто бросая вызов своей слабости, Джим поднял микрофонную стойку и ещё раз ударил ею о сцену, ещё, ещё и ещё, пока, наконец, не послышался звук треснувшей древесины. Он бросил стойку в оглушённую аудиторию, повернулся, упал на барабанную установку и сел там неподвижно. Вчетвером “Doors” никогда больше не выступали.
По возвращении в Лос-Анджелес состояние Джима улучшилось, после того, как вернулась из Парижа и Памела. Ей было приятно узнать, что Джим в её отсутствие немного сошёл с ума, но она говорила друзьям, что и у неё не всё было гладко. Она говорила, что была рада вернуться на Нортон Авеню, даже при том, что Джим всё ещё оставался в “Chateau”. Как он говорил, ему нужно было место для деловых встреч. Памела знала, что довольно скоро Джим вернётся и в её постель, и за её стол. Когда за несколько дней до Рождества Джим явился в офис “Doors”, Кэти Лишьяндро, жена Фрэнка и секретарь “Doors”, сказала, что на столе его ждёт записка. Записка и в самом деле была. “Я в городе, - прочитал он. - Позвони мне. Патриция”. Записка была приколота к столу ножом. Джим не видел Патрицию Кеннели после Майами, и не приехал поддержать её, когда она делала аборт. Она оставила номер телефона Дайаны Гардинер, бывшей журналистки “Doors”. Джим узнал этот номер, потому что Памела жила этажом выше Дайаны и, не имея собственного телефона, пользовалась телефоном Дайаны. Патриция остановилась у Дайаны. Джим позвонил через полчаса. “Doors” решили записывать альбом в репетиционной комнате под офисом, и Джим пригласил Патрицию на запись. Она отказалась, заметив, что запись ей скучна... а почему бы ему не зайти к ней? Он сказал, что придёт, но не пришёл. Через четыре дня, на Рождество, Патриция сняла трубку телефона Дайаны, звонили Памеле. Патриция решила подняться к Памеле. Она достаточно долго избегала конфронтации. Патриция мельком видела Памелу на вечеринке в гостинице “Hilton” в Нью-Йорке, и после того, как Памела поговорила по телефону, у них начался свой разговор. Памела была уже очень под кайфом, так что Патриция курила за компанию довольно много травы, используя полдю-жины наркотиков. Они пили вино и говорили около трёх часов. Не возникало болезненных ощущений, и не было противостояния. Памела сказала Патриции, что они с Джимом не были в действительности женаты - это она редко себе позволяла, разве что близким друзьям, называя себя миссис Моррисон, даже когда звонила в офис “Doors”. Патриция рассказала Памеле про аборт, но не упомянула о колдовской свадьбе. - О, здорово, - сказала Памела, - это замечательно. - Она сделала паузу. - Но было бы даже ещё замечательнее, если бы ты любила Джима достаточно, чтобы иметь ребёнка. Патриция отрезала: - Я предпочитаю думать, что я любила Джима, себя и этого ребёнка достаточно для того, чтобы не иметь его. - Да, но если бы у тебя был ребёнок, ты могла бы уехать и жить в деревне. Конечно, Джим никогда не стал бы посылать тебе никаких денег, потому что в этом случае он... Послышался лай Сэйдж, собаки Памелы. Джим возвращался с прогулки. Патриция вытянулась, а Памела смертельно побледнела, рванувшись наружу, чтобы встретить его со словами: - Джим, Джим, не ходи туда. Не ходи туда. Это только Дайана... Джим смеялся, поднимаясь по лестнице в квартиру Памелы. Сама Памела вернулась в квартиру Дайаны и безумными глазами взглянула на Патрицию: - Что мне делать? Джим меня убьёт. Он знает, что я была здесь и говорила с тобой, он знает, что это была ты. Затем она отправилась наверх вслед за Джимом. Джим спустился вниз один и обратился к Патриции с обаянием и благосклонностью, налив ей вина, говорил с чувством и кивал, извиняясь, когда она заметила ему, что в Майами он заставлял её чувствовать себя как группи. Он сказал ей, что это было просто неудачное время, из-за суда и всего остального. - Но ты одна из всех это поймёшь, - сказал он. - Ты была там... К тому времени, когда вернулась Памела, в комнате было полно людей. Дайана привела с собой гостей. Джим и Патриция сидели на полу, сильно пьяные, шумно играя в карточную игру “War”. Джим раздал и Памеле, и обыграл их обеих двадцать раз подряд.
Позже, когда все остальные отправились спать, Джим просил Патрицию поехать с ним в “Chateau”. Потом он передумал, сказал, что слишком пьян, чтобы вести машину, что он снова любит её, и предложил спать на полу. Патриция пожала плечами. Они нашли какое-то одеяло, завернулись в него и уснули посреди комнаты. В десять утра Памела спустилась вниз и постучала в дверь Дайаны. Дайана вышла из своей спальни, приоткрыла дверь и сказала Памеле: “Я не собираюсь отрицать, что он здесь”. Памела вошла внутрь и встала над Джимом и Патрицией, которые всё ещё спали, обнажённые, под одеялом Дайаны. Это выглядело как французский фарс - так нелепо, так противно и так смешно одновременно, что никто не знал, то ли смеяться, то ли плакать, то ли кусаться и рычать. - Я могу сказать тебе только одно, - нараспев произнесла Памела, - и я скажу это перед всеми этими людьми: Джим, чёрт тебя побери, ты испортил мне Рождество. Ты портишь мне его каждый год. Это уже четвёртый год, как ты это делаешь. Я просто не могу больше это терпеть! Джим усмехнулся; Патриция, которая сразу поняла, что этот момент - одна из высших точек её жизни, прикусила губу, чтобы не рассмеяться, и попыталась быть тактичной. - Памела, это не то, на что это похоже, я тебе обещаю... Теперь перебила Дайана. - Памела, что тебе нужно, так это несколько витаминных таблеток и апельсиновый сок. Пойдём со мной на кухню. Памела покорно последовала за ней, и Джим стал натягивать штаны. - О Господи, - проворчал он, - я никогда не мечтал услышать конец этого... - О, пожалей меня, Джим, - сказала Патриция, смеясь над ним. - Ты хотел, чтобы это случилось. Чья была идея остаться здесь? - Да, да. Ты права - как обычно. Когда Памела и Дайана вернулись с вином, они все вместе сели, скрестив ноги, и снова напились. - Не переживай из-за этого, - сказал, наконец, Джим Памеле, обняв её за талию. - Это всё семейное. В итоге преданность и терпение Памелы склонили его на её сторону, и большинство ночей в январе и феврале 1971-го года Джим провёл в постели Корсон. Казалось, он наконец-то стал получать удовольствие от домашнего спокойствия. Той зимой он работал одновременно над четырьмя большими проектами в четырёх интересовавших его жанрах искусства: поэзии, кино, музыке и театре. Во всех четырёх проектах Джим был не только автором, но и исполнителем. Макс Финк вёл переговоры с “Elektra” о небольшом авансе на запись альбома со стихами. Возобновились встречи с Ларри Маркусом, сценаристом, который хотел теперь видеть Джима на киносъёмках в Италии. Он встречался также и со своим другом, “Филармоническим Фредом” Майроу, обсуждая спектакль, в котором Джим должен был играть вьетнамского военнопленного. Наиболее успешным проектом был новый альбом “Doors”, который записывался у них в офисе в репетиционной комнате, обозначенной как “Мастерская “Doors””. Они делали этот альбом сами, с помощью своего давнего звукорежиссёра Брюса Ботника. - Наконец-то, - говорил всем Джим, - я записываю блюзовый альбом. Это была правда. Вернулись песчаные, грубые “Doors”, с их брехтианской остротой и кошмарной карнавальностью ранних “Doors” времён их работы в “Whiskey”.
Группа борцов с наркотиками из общества “Сделай Это Сейчас” всю свою энергию направляла на замедление, если не на прекращение тревожащего роста злоупотреблений наркотиками (амфетаминами) в Америке. Для выполнения этой задачи они привлекали различных молодёжных лидеров, которые давали согласие публично выступить в радиопередачах из серии “Амфетамин убивает”, в том числе Фрэнка Заппу и некоторых других “именитых” рокеров. Джим несколько месяцев не обращал внимания на просьбы этого Общества, пока однажды, отвечая в офисе “Doors” на телефонный звонок, он не узнал, что в этот день согласился записать своё выступление против наркотиков. Присутствовавшие при разговоре удивились, когда Джим дал своё согласие. - Ну, а почему нет? Амфетамин - как червь в ваших ушах. Я знаю эту цацу, которая считает, что может разговаривать с вами без голоса - я не хочу, чтобы мои фаны слушали мою музыку и воспринимали её обесцвеченными и отравленными мозгами. Было, однако, понятно, что Джим никогда не позволил бы использовать себя, чтобы влиять на своих почитателей - любым образом, в любое время и по любым причинам. Почему вдруг такой неожиданный поворот? - Я подумал - ты говорил, что хотел бы, чтобы твои фаны думали своей головой, Джим? - спросил Денни Салливан. Денни всё ещё занимался фанатской почтой Джима, и стал поистине фиксатуаром в офисе. Джим раньше говорил Денни о вреде сильных наркотиков. - Да, чёрт возьми, но из-за этого дерьма они не могут думать. Это всё жуткий яд. Кроме того, кто назначил тебя распорядителем моих дел? - Джим шутил, но он одновременно был и серьёзен. Амфетамин был большим злом, и он это знал. Когда, наконец, приехал представитель “Сделай Это Сейчас” с магнитофоном, чтобы сделать 60-секундную запись, Джим сел за стол и любезно предложил ему место напротив, в углу. Репортёру явно хотелось понравиться. - Итак, мы хотим, чтобы ты сказал так, - начал репортёр, волнуясь. - “Это Джим Моррисон из “Doors””, а потом просто... м-м-м, своими словами скажи им, что амфетамин убивает. Джим немного подумал и согласился. - Ну хорошо, он стоит на начале? Проверь, проверь... Ты лучше перемотай его назад, убедись, что он работает. Мне бы не хотелось всё это сделать, а потом обнаружить, уже слишком поздно, что ты упустил свой единственный шанс. Магнитофон перемотали, проверили и снова перемотали на начало. - Готов, Джим? - Готов. - Ну, теперь поехали. Джим немного подумал и начал говорить. - Привет, ваши задницы высунулись наружу, слушая радио, вместо того, чтобы заниматься домашними делами, это Джим Моррисон из “Doors”... Представитель “Сделай Это Сейчас” остановил магнитофон. Джим подмигнул Денни. - Что ты делаешь? - спросил он репортёра. - Я ещё не закончил! - Пожалуйста, Джим, мы сможем уложиться в минуту, если ты будешь говорить проще. Помни, что это запись публичного выступления. Джим внимательно его выслушал и кивнул. - Кажется, понял. Я могу попробовать ещё? Магнитофон снова включили на запись. - Эй, как поживаете? Это ваш старый приятель Джим Моррисон, я пою в группе, которая называется “Doors”, вы, должно быть, её слышали. Мы сделали несколько песен, но я никогда не написал ни одной песни под амфетамином, вот чертовски пьяным - это да-а-а... Рассерженный представитель сказал Джиму: - Пожалуйста, ты должен понять, что нам нужно. Фрэнк Заппа шутил. Ты тоже можешь шутить, но ты должен и быть серьёзным. Джим, казалось, понимал его. - Хорошо, так. Включай технику. На сей раз всё получится. Я обещаю. Привет, это Джим Моррисон из “Doors”. Я только хочу вам сказать, что вкалывание амфетамина вредно, поэтому нюхайте его. Магнитофон был выключен, а репортёр сидел неподвижно. В комнате была полная тишина. - В чём дело? Всё нормально? Репортёр только покачал головой. Джим встал и положил руку ему на плечо. - Эй, парень, мне очень жаль, давай, перемотай его назад. Мне действительно жаль. Я сделаю всё проще, для тебя. Честно. Репортёр взглянул на Джима. - Ты обещаешь? Джим был серьёзен. - Обещаю. Магнитофон перемотали и включили на запись. - Привет, это Джим Моррисон. Не колите амфетамин. О Господи, ребята, курите траву. Репортёр поднял глаза. - Я думаю, мы приблизимся к цели, Джим, если ты заменишь последние несколько слов. - Я точно знаю, что ты имеешь в виду, - уверил его Джим. - Ещё раз, давай. На этот раз Джим формально представился, предупреждая, что вкалывание амфетамина “не такое горе, вкалывание амфетамина убивает идиотов, если вы вколете идиоту целую ампулу амфетамина, этот идиот навсегда съедет с катушек”. Человек из “Сделай Это Сейчас” окончательно потерял терпение и был почти в слезах. Джим упрашивал его: - Давай, парень. Мне жаль, я просто шутил, ты знаешь, на этот раз мы всё сделаем правильно, я обещаю.
- Один последний раз, - настаивал Джим. - Хорошо, но если ты и на сей раз не сделаешь всё правильно, то всё. - Извини. Это будет идеальный дубль - ты знаешь, что такое идеальный дубль? Джим бережно держал в руке микрофон. Он сделал паузу и начал: - Привет, это Джим Моррисон из “Doors”, я хочу вам кое-что сказать. - Джим улыбнулся репортёру, который с надеждой улыбнулся в ответ. - Не колите амфетамин. Амфетамин убивает. Пожалуйста, не колите амфетамин, попробуйте транквилизаторы, да, транквилизаторы, барбитураты, транквилизаторы, барбитураты, они гораздо дешевле, и... Магнитофон всё ещё крутил плёнку, но репортёр уже дошёл до ручки. Он встал, надел пиджак и, схватив магнитофон, вышел из офиса. Комната взорвалась от смеха. Джим записал своё выступление таким образом, что его невозможно было отредактировать.
Общество “Сделай Это Сейчас” так никогда и не смогло сделать запись выступления Джима Моррисона против наркотиков. Джим целую вечность не появлялся в местной прессе. Даже больше - с тех пор, как дал местным журналистам согласие на эксклюзив. Джиму нравилась “Los Angeles Free Press” своей непринадлежностью к истэблишменту, и ещё потому, что, как он считал, она была “частью жизни каждого” - он посвятил музыкальному обозревателю газеты Бобу Корушу достаточно времени, чтобы тот сумел взять хорошее интервью, а сам он ещё раз продемонстрировал свои интеллектуальные способности. Когда его спросили о мятежности ранних концертов “Doors”, Джим сказал, что рок-концерты тогда были формой “человеческого столпотворения, передающего неудобства давки”, большего, чем в среде насекомых и подобных видов животных. “Я ещё не до конца в этом разобрался, - убеждённо говорил он, - но, я думаю, что-то из этой области”. Некоторые из его ответов были афористичны: “Я думаю, что в искусстве, и особенно в кино, люди пытаются утвердить своё собственное существование”, и о Чарли Мэнсоне: суд был “для общества способом показать ужасное событие”. Тема выпивки всплыла случайно, когда Джим сказал, что он пропустил много хорошей музыки с тех пор, как его и Бэйба выкинули из “Troubadour”. Журналист задал вопрос. Джим сделал паузу, поднял голову, подкручивая кончиками пальцев свои пышные усы. - Я пережил время, когда много пил, - наконец сказал он. - У меня было много неприятностей, и я не мог справиться с их давлением. - Джим снова сделал паузу. - Я думаю также, что пьянство - это способ выдержать существование в толчее окружающего мира, а ещё это - продукт скуки. Я знаю, что часто люди пьют от скуки. Но я получаю от этого удовольствие. Выпивка делает людей менее застенчивыми и порой способствует хорошему разговору. И это... я не знаю, это как авантюра какая-то. Понимаешь? Ты всю ночь пьёшь и не знаешь, что будет с тобой к концу следующего дня. Это может быть к лучшему, а может оказаться гибельным. Это как игра в кости. Все курят траву. Я думаю, ты не считаешь это больше наркотиком? Но три года назад была волна галлюциногенов. Я не думаю, что кто-то в состоянии всю жизнь выдерживать подобные эксперименты. Затем ты привыкаешь к наркотикам, один из которых - алкоголь. Вместо того, чтобы думать, ты пытаешься убить мысль - алкоголем... героином и транквилизаторами. Они убивают боль. Я думаю, это то, к чему привыкают люди. Джим говорил как человек, наблюдавший американское общество начала 1970-х, но он должен был говорить также за себя и за Памелу. До сих пор она держала в тайне от него то, что периодически употребляла героин, но он знал - то, что она называла “транквилизаторным капризом”, было примерно тем, что он называл алкоголизмом. Хотя “Free Press” он сказал, что уже перестал сильно пить, его знакомых поражало количество употребляемого им алкоголя. Разговор о пьянстве Джим закончил даже ещё более небрежно, чем начал. - Мне нравится алкоголь, - сказал он, - потому что он традиционен, а, кроме того, я ненавижу глубокие последствия. Понимаешь? Я терпеть не могу этот грязный сексуальный инстинкт у людей под действием наркотиков, поэтому я никогда этого не делал. Вот почему мне нравится алкоголь. Я могу спуститься в любой магазин на углу, это прямо через дорогу.
В самом деле, все дела шли так хорошо, что Джим больше не пил от скуки. Как в юности, он пил до одури. Он пил, чтобы напиться пьяным. Однажды он явился в магазин к Памеле, горланя что есть мочи “Человека чёрного хода”, в компании двух собутыльников, с которыми он только что познакомился, взглянул на Денни, который помогал в магазине Джуди, сестре Памелы. - Продай молодым людям что-нибудь из одежды, - невнятно произнёс он и повернулся к покупателям. - Что бы вы хотели? У нас много прекрасных тканей и несколько превосходных готовых изделий, разработанных нашей собственной фабрикой пигмеев в Швейцарии. Можете быть уверены, что их умелые руки и зоркие глаза создают великолепную продукцию. Вдруг он рухнул на стул, голова свесилась на грудь. Голос превратился в храп. Когда Джим проснулся, пришли его друзья, и с ними старшая сестра Денни. Денни представил её. - Это твоя сестра? - спросил Джим. - Ты никогда не говорил, что у тебя есть такая сестра. У-рррр-а-а! Посмотрите на эти сиськи! В этот момент в магазин вошла замужняя женщина лет пятидесяти, с хорошей фигурой. Решив, что замечание Джима относилось к ней, она бросилась на него со своей дамской сумочкой и стала гонять его вокруг прилавка с ювелирными изделиями, и отстала от него только после того, как дала ему две или три затрещины. - О Господи, - вздохнул Джим после инцидента. - У меня не было подобной тренировки с тех пор, как отец гонял меня бейсбольной битой по кухне. В другой раз Джим завалился в магазин, врезался в одежную вешалку, повалил её и сам рухнул на рубашки. В этот раз здесь оказалась Памела и, конечно, она разозлилась: - О Господи Иисусе, чёрт, Христе! Он пьян! Чёрт тебя побери, Джим Моррисон, сукин ты сын! - Пьян? - сказал Джим, медленно поднимаясь и невинно улыбаясь. - Нет, мадам. Я споткнулся. Это было случайно. Затем в магазин зашёл Бэйб и увёл Джима пьянствовать в “Palms”. Той же ночью в “Chateau Marmont” Джим проделал акт Тарзана. Он залез на крышу и попытался влезть в окно своей комнаты с водосточной трубы. “Единственное, почему он не разбился, - говорит Бэйб, - он упал на крышу сарая, который примыкал к задней стене его коттеджа. Это нужно было видеть, парень”. Джим пил всё подряд: джин - виски вчера, виски и напоследок стакан пива сегодня, “Black Russians” завтра, “Singapore Slings” или какой-нибудь другой тропический фруктовый напиток, когда бывал голоден. Только результат был один и тот же: полное опьянение. Здоровье у него было не в порядке. От случайных сигарет, подаренных ему на концерте, он доходил до трёх пачек “Marlboro” в день. У него был резкий кашель. Однажды, как он рассказывал Робби, кашель с кровью. Его голос ещё сохранял свою грубоватую хриплую сексуальность, но был непоправимо испорчен. Джек Холзман, услышав первые рабочие записи “Лос-Анджелесской Женщины”, подумал: ”Я слушаю последний альбом Джима-вокалиста”. Он пил, и весил 80 кг - на 18 кг больше, чем в то время, когда первые рекламные фотографии подчёркивали его гибкое тело. Ел он плохо, поглощая большое количество калорий с алкоголем. Теперь у него было обрюзгшее тело пьяницы. В декабре бросил пить Майкл МакКлюр, и он написал об этом Джиму, предложив ему попробовать сделать то же самое. Джим так и не ответил. Когда он пригласил на ланч Майкла и его помощницу Сильвию Романо, Сильвия объяснила правила игры: - Я думаю, - сказала она, - мы все согласимся с тем, что, независимо от того, сколько нам лет на самом деле, внутри, глубоко внутри, мы чувствуем определённый возраст и думаем, что все люди видят нас именно такими. Майкл сказал, что он никогда не был старше одиннадцати. Сильвия призналась, что в душе она всегда считала себя девятнадцатилетней. Джим, которому всего несколько недель назад исполнилось двадцать семь, мрачно заметил, что он чувствовал себя на сорок семь. На первой неделе января 1971-го года Джим как-то сидел у себя за столом, читая “Rolling Stone”. Он с удивлением обнаружил, что одному из ведущих критиков журнала понравился последний альбом “Doors”, “13”. Этажом ниже остальные “Doors” продолжали запись. Вместе с ними в студии находились также басист Элвиса Пресли Джерри Шефф и ритм-гитарист Марк Бенно. Джим убивал время, ожидая сигнала, что всё готово для записи вокала. В качестве вокальной будки он собирался использовать крошечную ванную комнату. На большинстве песен Джим пел живьём вместе с остальными. Всё шло легко. Через десять дней всё уже было положено на плёнку, и только в двух из девяти песен (десятой была “Л’Америка”, записанная несколько месяцев назад для “Забриски Пойнт”) вокал Джима накладывали отдельным дублем. Материал был хорош и разнообразен, предоставляя всем членам группы равную возможность проявить себя. Джим решил спеть один из блюзов Джона Ли Хукера, песню из раннего репертуара “Doors” “Ползущая королевская змея”. В другом - новом - блюзе “Машины шипят мимо моего окна” Робби ввёл характерную гитарную линию в стиле Джимми Рида, а Джим заимствовал вокал из чёрных блюзов, и в конце песни создал голосом вполне приличное впечатление блюзовой гитары. Странное чувство юмора Рэя проявилось в середине “Гиацинтового дома”. После того, как Джим спел абсурдную строчку “Я вижу, в ванной комнате светло”, Рэй сыграл мелодическую фразу из Шопена, известную как “До конца времени”. “Едущие в грозу” получились песней чистой и яркой, мрачной и полной надежды. “Люби её безумно”, песня Робби, которая выйдет на их первом сингле ровно через год, оказалась праздничной и карнавальной, напоминающей более ранних, более неопытных, но и чрезвычайно коммерческих “Doors”. Стихи Джима снова стали лучше, особенно в длинных песнях - “Лос-Анджелесской Женщине”, “Едущих в грозу” и в долго писавшейся “The Wasp”:
Негры в лесу, С ярко раскрашенными перьями; Говорят: “Забудь ночь. Живи с нами в лесах Лазурных. Вне этого места нет звёзд; вне этого места мы окаменели - незапятнанные”.
Каждая из этих песен показывала всё возрастающее желание Джима сбежать, исчезнуть. Джим заявлял, что Mr. Mojo Rising’ в “Лос-Анджелесской Женщине” был не только анаграммой его имени, но и именем, которое он будет использовать для контактов с офисом после того, как “уедет в Африку”. Никто не воспринял это всерьёз. “Так долго был в депрессии” имело своим заглавием и припевом: “так чертовски долго был в депрессии, / Что это казалось мне весельем” из книги Ричарда Фаринья с примерно таким же заголовком и содержало в себе немного мужского шовинизма:
Я сказал: Baby, baby, baby, Не падёшь ли ты на колени? Давай, милая малышка, Давай, отдай мне свою любовь.
Это же самое мужское превосходство появилось и в песне Джона Ли Хукера:
Давай, ползи, Давай, ползи, Выйди отсюда на четвереньках, baby, Ползай по мне всюду.
По настоянию Денни Джим своим крупным, как у ребёнка, неразборчивым почерком составил для Дэйва Марша из “Cream” описание альбома, а затем коснулся и автобиографических моментов. Он назвал альбом своим видением Лос-Анджелеса как микрокосма Америки. Он сказал Дэйву, что изначально приехал в Лос-Анджелес снимать фильмы и случайно оказался в музыке. Он описывал многие из своих проектов, было и длинное эссе о процессе в Майами. Своё письмо он закончил так:
Я не сумасшедший. Меня интересует свобода. Удачи, Дж. Моррисон.
Одинокая полноватая фигура в мятом потрёпанном пиджаке и джинсах с большой головой и бородатым лицом медленно двигалась по голливудским улицам. День за днём Джим гулял, рассматривая оштукатуренную страну чудес будто в последний раз, возвращаясь всё время в квартиру на Нортон Авеню. Большинство ночей и много дней в январе и в первой половине февраля было проведено “дома” с Памелой - Джим читал, Памела придумывала модели одежды для “Themis”. Иногда Джим садился на пол и начинал выть вместе с их собакой. - М-м-м-м-м-м-а, х-м-м-м-м-м-м. Сэйдж отвечал в полной гармонии: - М-м-м-м-м-м-м-м-м-м-м-м. Джим повторял, и Сэйдж снова брал нужную ноту.
Отъезд Джима из Лос-Анджелеса был неизбежен и, возможно, поэтому он собирался в Париж. Последний альбом “Doors” был уже почти закончен, и больше ни им, ни “Elektra” он не был ничем обязан. Это было слишком резко, но он отчаянно хотел сменить направление, и пришёл к выводу, что слишком долго оставался в Калифорнии, с людьми и в местах, с которыми ему так долго было хорошо - хотя всё это останется главной силой в его жизни. У Джима не было настоящих врагов - ему приходилось бежать от своих друзей. Париж был естественным выбором. Алан Роней постоянно говорил об этом городе и ежегодно его посещал. Фред Майроу тоже жил там и тоже рассказывал Джиму романтические истории. Важным фактором была также и сохранившаяся любовь Джима к Рембо, Селину и Бодлеру. Кроме того, Париж был традиционным выбором американских писателей и влюблённых. “У него была своя идея по поводу Парижа, которая действительно казалась невероятной, - говорит журналист Салли Стивенсон, который видел его перед отъездом. - Он думал, что это было такое место, где он мог быть самим собой и где не было людей, преследующих его и превращающих его жизнь в цирк, загоняющих его в тот образ, которым он не был”. Его не задерживал ни один из работающих проектов. “HWY” то ли находил себе покупателей, то ли нет, но присутствие Джима в Лос-Анджелесе дела не меняло; с этим мог справиться Фрэнк. Решение обложки для книги его стихов можно было прислать по почте. Ларри Маркус, казалось, почти вздохнул с облегчением, когда Джим предложил приостановить работу на шесть месяцев; Маркус получил заказ на написание сценария для Артура Пенна. Альбом со стихами мог подождать, или же его могли закончить остальные “Doors” в его отсутствие, как они заканчивали без него другие альбомы. В Париже Джим надеялся продуктивно творить, писать, и, думая об этом, он просил своих литературных агентов выяснить, заинтересуется ли кто-нибудь, по их мнению, импрессионистской автобиографией. Его просили положить кое-что на бумагу, хотя бы в форме письма к издателю. Джим сказал Памеле, чтобы она как можно скорее ехала в Париж и искала там жильё.
- Ну, Джим! Ты не можешь ехать в Париж, когда ты выглядишь как старик-горец. Дайана Гардинер говорила о густой бороде Джима. Она, Памела и Джим пили вино в квартире Дайаны. Памела согласилась, что без столь мощной растительности Джим выглядел бы симпатичнее. - Нет, - сказал Джим, - я... я не хочу этого делать. Так я чувствую себя лучше. - Он, ссутулившись, сидел на стуле. - Ну, - сказала Дайана, - Памела так не думает, и если ты не доверяешь мнению Памелы, то чьему ты можешь доверять? “Он всё-таки залез на мой обеденный стол, - вспоминает сегодня Дайана, - Памела подрезала бороду и усы, и теперь он действительно отлично выглядел”. В последние дни перед отъездом Памелы они посетили её родину, городок Вид, проехав в мерседесе восемьсот миль на север к родителям Памелы в Оранж, и там оставили Сэйджа. 14 февраля Джим отвёз Памелу в аэропорт. На следующий день в холодном, дождливом Париже она остановилась в “Georges V Hotel”, в том самом отеле, который, по рассказам Джима, напоминал “бордель из красного плюша”.
- Теперь ты можешь приехать, - сказала в телефонную трубку Дайана. - Она уехала. Дайана говорила с Патрицией Кеннели, которая две недели назад приехала в Лос-Анджелес и мельком видела Джима. Теперь она остановилась у подруги. Дайана сказала, что Джим только и ждал отъезда Памелы, чтобы позвонить ей - почему бы ей не приехать и не встретиться с Джимом? - Ну, - сказала Дайана после того, как приехала Патриция и на стол поставили бутылку вина, - наша дорогая подруга Грэйс Слик говорит, что ты получила больше, чем кто-либо. Только подумай о Джиме как о мужском воплощении Джастины. Вскоре приехал Джим и поднялся в квартиру Памелы. Вся мебель была упакована, кроме тюфяка, битком набитого книжного шкафа, телевизора, маленького стеклянного столика и большого пурпурного кресла. Патриция выждала лишь несколько минут и постучала в дверь. Когда Джим открыл, она сказала: - У меня есть бутылка вина, которую я не могу открыть, и я подумала, что, может быть, ты... Он обнял её, и она осталась на неделю. Патриция вспоминает последний день. “Это был чистый ад. Всё началось в четыре часа в каком-то стриптиз-баре, где мы выпили так много текилы и пива, что каждую третью порцию бармен наливал бесплатно. Последняя, которую я ещё помню, была четырнадцатой. Затем мы поехали на запись с Джимом и ещё одной подругой, которая стала заигрывать с Джимом. Я была в бешенстве и сказала ей: “Меня не волнует, что будешь делать после того, как я уеду домой, но, по крайней мере, было бы вежливо этого дождаться””. Джим, однако, привык к полигамии, а подруга была весьма соблазнительна, так что ему легко было поддаться. Они находились в “Poppy Studios”, где микшировали альбом “Doors”, и подруга была там вместе с ними. Через пять минут Джим ушёл. И ещё через пять минут Патриция нашла их обнимающимися на уличном газоне. - Встать! - рявкнула Патриция, - стоя над ними. Джим снизу вверх взглянул на неё, полусонно улыбаясь. - Ну! Встать! Оба! Встать! Подруга потянулась и свалила Патрицию на землю. Несколько мгновений три тела боролись и толкались. Наконец, Патриция взяла себя в руки и твёрдо сказала: - Позволь мне поговорить с Джимом наедине. Подруга ушла, и Джим сказал: - Послушай, милая, ты знаешь, я слишком пьян, чтобы сегодня трахаться, просто позволь мне спать с ней. - Но, - сказала Патриция, - это мой последний вечер в Лос-Анджелесе. Завтра я уезжаю домой и, возможно, я никогда больше тебя не увижу. Джима рассердило её собственничество. - Я не собирался провести с тобой ещё одну ночь. - Прекрасно. Но ты достаточная сволочь, чтобы не вздумать провести её с ней. Вернувшись домой, Джим начал рыться в буфете и выдвижных ящиках на кухне. Девушки спросили, зачем. - О, - сказал Джим, - я ищу ножи и ножницы, а то вы кастрируете меня. Одна получит мой член, другая - моё тело. - Кто получит твою душу, Джим? - О, её я оставлю себе, если вы не против. Девушки наблюдали, как Джим собрал все острые вещи, положил их под кушетку в комнате. Потом он лёг на неё и уснул. “Он казался восковым, страшно неподвижным, - вспоминает Патриция. - Он казался уже мёртвым, лёжа на кушетке, которая обрамляла его как гроб. Я знала, что никогда больше не увижу его живым”. На следующий день Патриция вернулась в Нью-Йорк, а после восьми месяцев пребывания в Лондоне вернулся Том Бэйкер. С тех пор, как Джим и Том виделись в последний раз, прошло по меньшей мере столько времени. Теперь они встретились почти как братья, и к концу дня Джим стал опять так пьян и противен, что их выставили из какого-то клуба на бульваре Санта-Моника. Пока Памела была в Париже, Джим играл роль беспечного холостяка. Он вернулся к проститутке, которую называл “Лос-Анджелесской женщиной”, чтобы несколько раз с нею попрощаться. Он стал бывать в новом клубе Маршалла Бревитца, в “Palms” и в “Phone Booth”, как правило, вместе с Томом, Бэйбом и Фрэнком.
Скорость увеличилась после того, как Джим встретил одну из своих старых подруг, сделавшую аборт (он просил, чтобы она оставила ребёнка, но она отказалась), и провёл следующие четыре ночи по одной ещё с четырьмя подругами; он также позвонил по всем телефонным номерам, которые обнаружил, разбираясь на своём столе в офисе “Doors”. 3 марта “Elektra” устроила вечер по поводу открытия в Лос-Анджелесе своего расширенного офиса, и, появившись там чисто символически (“Я заплатил за вход и тоже могу поприсутствовать”), Джим отправился к Фреду Майроу, где они пили и разговаривали, снова и снова обсуждая идеи своего спектакля. - Мы хотели выразить в определённой форме и запечатлеть, - вспоминает Фред, - переходный момент, когда мы все очень остро ощущаем себя в Лос-Анджелесе конца шестидесятых - начала семидесятых. Как сказал Хаксли: “Между вечнозелёными и гаражами есть что-то тайное”. Это было фатальное окружение. Лос-Анджелес - какое бы дерьмо он ни означал - это именно то, что мы собирались сделать темой нашего спектакля. Лос-Анджелес в мыслях военнопленного с порядком съехавшей крышей и достаточно развитой подкоркой, чтобы охватить сразу тайное и явное, очевидное и менее очевидное в этом городе, который не был городом. Основа спектакля была такова: как будто вы видите что-то хорошо знакомое, вернувшись после долгого отсутствия, будто вернувшись из смерти. Они небрежно написали наброски спектакля, занявшие четыре страницы. Джим по-прежнему утверждал, что ему надо ехать в Париж. - Послушай, - сказал он в конце концов, когда Фред опять стал настаивать, чтобы Джим остался, - завтра я еду либо в Париж, либо в Каталину.
Джим и Бэйб на той же неделе уехали из дома в лодке “Doors”, совершив однодневный круиз вдоль берега в Палос Вердес. 4 марта с двумя девушками они поехали в Каталину. “Вся поездка была очень тяжёлая, - писал Бэйб в своём дневнике. - Ни наркотиков, ни алкоголя. Следующее утро было замечательное, ясное, а окна нашего гостиничного номера выходили на Авалонский залив. Мы отправились в “Big Mike’s” и отменно позавтракали яичницей, колбасой, ветчиной, сардинами, мясом с чесноком и зеленью, картошкой, красным перцем, холодной вырезкой, жареным хлебом и пивом! пивом! пивом!”
Джим провёл с Бэйбом и последующие дни, однажды он прекратил начавшуюся в бассейне драку, посетил боксёрский поединок Мухаммада Али-Джо Фрэзьера, а больше - гулял по венецианскому пляжу. На пляже они как-то зашли на пирс Санта-Моника, чтобы перекусить и, как писал Бэйб, “дурачились по всей галерее, а затем вернулись в город”. На следующий день Джим уехал в Париж.
Дата добавления: 2015-09-27 | Просмотры: 652 | Нарушение авторских прав |
Через некоторое время Памела попыталась забрать Джима с собой наверх. Он сказал “нет” и остался там, где был. Конфликт привёл всех в замешательство. В конце концов Дайана дала Памеле немного амилнитрата и отвела её наверх с полудружеской-полуюношеской опекой.
- Я не знаю, Джим, - репортёр покачал головой. - Я не могу просидеть здесь весь день.
- Что с ним случилось? - спросил Джим. - Я слышал, Элис Купер сказал, что, если бы ему попался кто-нибудь, кто колет амфетамин, он повесил бы этого слабака. Я не сказал ничего подобного.
И потом, в той же песне: “Я скажу тебе это: нет такой награды, что восполнит нам потерю рассвета”.
К ним присоединялась Памела, и Джим жаловался, что она нарушала гармонию. Иногда они спускались вниз к Дайане Гардинер и говорили с ней о поездке во Францию. Они решили. Они действительно решили это осуществить - пожить, как изгнанники, в Париже месяцев шесть или больше. Памела была в восторге. Даже Джим казался успокоенным.