 |
|
АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология |
Глава 9. Хотя к концу лета отношения Джима с Памелой улучшились, он всё больше и больше времени проводил с теми
Хотя к концу лета отношения Джима с Памелой улучшились, он всё больше и больше времени проводил с теми, кто меньше всего нравился Памеле - с Фрэнком Лишьяндро, Бэйбом Хиллом и Полом Феррарой, с которыми он заканчивал съёмки фильма, начатого в марте в Пальм Спрингз. Теперь он уже назывался “HWY”.
Американский сценарист предложил Джиму принять участие в итальянском фильме, но Джим отказался, узнав, что там ему тоже предстояло быть звездой, играя рок-певца, который непристойно вёл себя в Лондонском “Albert Hall”. Затем его старый друг из “Whiskey a Go Go” Элмер Валентайн представил его Стиву МакКвину. Компания МакКвина предлагала ему принять участие в фильме “Адам в шесть утра”, но после первой же встречи с Джимом МакКвин охладел к нему. Видимо, он слишком много говорил, говорил о том, как нужно будет сделать фильм и как переделать сценарий. Хотя он и побрился для разговора, всё же выглядел он нездорово - толстый, бледный после ночного клуба. “Они боялись его пьянства, - вспоминает Элмер, - это было хуже всего”.
Сначала он просмотрел два фильма Джима, потом устроил для него ланч в Беверли Хиллз. Среди присутствующих был и разговорчивый личный помощник Обрея Билл Биласко. Когда они попрощались с Джимом, Обрей обратился к Биласко и сказал: “Джим Моррисон обещает стать самой большой кинозвездой следующего десятилетия. Этот парень будет Джеймсом Дином семидесятых”. Он сказал, чтобы Биласко любой ценой взял его на работу. Джим вышел после ланча в раздумьи. - Эти ребята говорят, что хотели бы экранизировать пьесу, которую мы писали с Майклом, - говорил он своему другу Фрэнку Лишьяндро. - Но на самом деле, я думаю, они просто хотят увидеть меня на экране. У Джима росло и число проблем с законом. Во Флориде ему пытались вменить смешное обвинение в “сокрытии от правосудия”, и ФБР интенсивно изучала его биографию, обзванивая его бывших друзей и преподавателей Флоридского Государственного университета. 9 ноября 1969-го года Джим явился в зал суда в Майами к судье Мюррею Гудману и заявил официальное прошение. Ему установили залог в 5000 долларов, и судья сказал, что судебный процесс начнётся в апреле следующего года. 11-го числа, уже в Лос-Анджелесе, Джим и Памела крупно поссорились. Через несколько часов, в конце дня, Джим вошёл в офис “Doors”. Он огляделся вокруг. - Эй, Леон... Фрэнк... А не поехать ли нам в Фоникс на “Rolling Stones”? Билл Сиддонз и промоутер “Doors” Рик Линнелль готовили этот концерт, и у Джима было четыре билета в первый ряд. Он позвал ещё Тома Бэйкера, и все четверо, купив упаковку из шести банок пива и бутылку “Courvoisier” на дорогу, отправились в аэропорт. - Меня зовут Райва, - сказала стюардесса, начиная инструктаж перед полётом. - Если тебя зовут Райва, - выкрикнул Бэйкер, - то твоего старика должны звать Старик Райва. Джим, Леон и Фрэнк стали хором подпевать Тому песню: “Тот старик Райва, он просто крутится...” Стюардесса заметно смутилась, но начала объяснять, как пользоваться кислородными масками. Когда она уронила одну маску, Том снова закричал: “У моей подруги есть такая же, но она называет её диафрагмой!” Затем Том отправился в туалет, а на обратном пути уронил в бокал Джима кусок мыла. Джим нажал кнопку вызова стюардессы, а когда она пришла, он жалобно проскулил: - Он бросил мыло в мой бокал. - Ладно, Джим, хорошо, оставь его в покое, я принесу тебе другой. Вместо этого она привела пилота, который заявил: - Если вы, молодые люди, не перестанете себя плохо вести, мы вернёмся в Лос-Анджелес, где вы, все четверо, будете арестованы. Они на какое-то время успокоились, но как только пришла стюардесса по имени Шерри, Том обнял её за талию. Вскоре после этого Джим бросил в Леона несъеденный сэндвич, а Том в Джима - пустой пластиковый стаканчик. Стюардесса и пилоты, казалось, не обращали внимания на хулиганство, но как только самолёт стал заходить на посадку в Фониксе, его окружили машины с мигалками. В самолёте сделали объявление: “Леди и джентльмены, примите, пожалуйста, извинения компании “Continental”... Высадка задержится всего на несколько минут”. Перед Джимом и Томом появился первый пилот. - Как капитан этого самолёта я арестовываю вас обоих. Все пассажиры покинут самолёт, а потом вас выведет ФБР. ФБР? Они были ошеломлены. - За что? Что мы сделали? - Эй, ты, - крикнул Бэйкер вслед уходящему капитану, - разъясните мне мои права. - В чём нас обвиняют? - спросил Леон. Самолёт опустел, за исключением их четверых и агентов ФБР из Фоникса, которые завели за спину руки Джима и Тома и вывели их к собравшимся фотокорреспондентам. - В чём нас обвиняют? - снова спросил Леон, принимая на себя роль обвиняемого. Том опустил голову, выходя из самолёта, отворачивая лицо и глаза от камер. Джим же с точностью до наоборот выходил высокомерно, грудь выпячена вперёд, голова откинута назад, на лице - гордая ухмылка. После того, как ночь и большую часть следующего дня Джим и Том провели в тюрьме, им было предъявлено обвинение в пьянстве, недисциплинированности во время полёта - последнее нарушало новый закон о полётах и могло закончиться штрафом в 10.000 долларов и десятилетним заключением. Джиму ещё не было 26 лет, и это возможное заключение, плюс три года, висящие над ним в Майами, означали, что он может провести в тюрьме ближайшие 13 лет своей жизни.
“Elektra Records” настаивала, чтобы “Doors” как можно скорее выпустили новый альбом. После выхода “Тихого парада” прошло менее шести месяцев, но “Elektra” хотела получить к Рождеству концертный альбом. В сентябре “Doors” стали репетировать новые песни, надеясь к ноябрю записать их на плёнку. Сила и жизненная энергия новых песен, принимая во внимание депрессивные последствия Майами, были весьма ироничны. По части стихов новый альбом годы спустя будет считаться лучшей работой Джима, а Рэй, Робби и Джон обеспечили этим стихам сильнейшую музыкальную поддержку. Отчасти причиной возродившейся их силы было то, что весна оказалась для Джима невероятно продуктивным периодом. Участвуя в съёмках фильмов, он продолжал писать песни и немного - стихи. Казалось, он, наконец, согласился про себя с тем, что своё главное слово ему суждено сказать в поэзии, а не в кино, и тот факт, что он с этим согласился, явилось движущей силой для написания такого количества стихов всего через год после того, как он стал бояться, что творчески “иссяк”.
Кровь на улицах, она на моих ногах, Кровь на улицах, она мне по колено, Кровь на улицах города Чикаго, Кровь всё выше, она преследует меня.
На одной из репетиций Джим сымпровизировал в связке песни ещё две строчки.
Кровь на улицах течёт рекой печали, Кровь на улицах, она мне по бёдра. Река течёт вниз по ногам города. Женщины плачут реками слёз.
Когда дошло дело до связки, он спел:
Она вошла в город, а потом ушла, Солнечный свет в её волосах.
Возвращаясь в конце песни вновь к стихотворению, он начал его с двух строчек, вызванных воспоминаниями о виденной им в детстве аварии грузовика с индейскими рабочими, становясь мрачным:
Индейцы, разбросанные по рассветной большой дороге, истекают кровью, привидения собирают хрупкую яичную скорлупу детского ума.
После этого он пел:
Кровь на улицах города Нью-Хэйвена, Кровь пачкает крыши и пальмовые деревья Венеции. Кровь в моей любви в это страшное лето, Кроваво-красное солнце в фантастическом Лос-Анджелесе. Кровь кричит от боли, будто ей рубят пальцы, Кровь появится при рождении нации. Кровь - эмблема таинственного союза.
- Итак, их было двое, совершенно вне себя, кричащих, - говорит единственный очевидец этого события звукоинженер Брюс Ботник. - В ярости он начал трясти её. Я думаю, он так пытался вывести меня из себя. Она кричала ему, что ему больше пить нельзя, и поэтому выпила она. Чтобы это прекратить, я сказал: “Эй, парень, уже довольно поздно”. Он под-нял на меня глаза, перестав трясти её, и сказал: “Да, верно”, обнял её, и они вышли, держась за руки. Я чувствовал, что он делал всё это для меня. Я знал, что он вытворял подобные вещи и раньше, чтобы потом, улыбаясь, посмотреть на вашу реакцию.
А проблемы всё накапливались. Ещё в одно происшествие Джим попал со своей Голубой Леди - на этот раз он снёс пять деревьев на бульваре Ла Сьенега около Здания Ясных Мыслей. Он выскочил из машины и бросился к телефонной будке звонить Максу Финку, чтобы сказать, что у него украли машину. О “Празднике друзей” написали в “Variety” - упоминание там могло сильно подействовать на ход кинопроката - как о пустой трате времени, “к тому же сделанной из материала, не вошедшего в другие альбомы, не продаваемого даже в дневные телепередачи, которые смотрят школьники после школы”. “Rolling Stone” в “Рандомских записках” назвал фильм “банальным, претенциозным, глупым, небрежным, фантастически скучным и, самое главное, невероятным любительством “дебюта””. Если этого было ещё не достаточно, чтобы сломить Джима, то фильм был освистан и в Сан-Франциско, и на фестивале в Санта-Крузе. Последний сингл “Doors” из “Тихого парада”, дань уважения Отису Реддингу и третий, написанный Робби, “Бегущий блюз”, медленно двигался в чартах и достиг номера 64. Суды в Майами и Фониксе ждали своего часа. Прошли премьерные показы фильма о путешествии Джима, “HWY”, и, по общему мнению, он оказался каким-то... незаконченным. Одна из подруг Джима была беременна. Бухгалтер Джима надоедал ему по поводу расточительности Памелы. Он соглашался с её карманными деньгами, даже периодические шалости и приходившие счета ещё умещались в рамках здравого смысла. Но магазин был безумием. Он уже стоил Джиму 80.000 долларов, а Памела была в Европе, покупая вещи. Это было для Джима хуже всего. Они поссорились, и Памела уехала к французскому графу, которого, как она говорила подругам, она любила. Джим пил. Они все были пьяные. Том, Фрэнк, Бэйб и, конечно, Джим зависли в баре “Barney’s Beanery”. - Ты осторожничаешь, Моррисон, - сказал Том, подзуживая друга. - Ты, чёрт возьми, стал страшно осторожен. Джим не обращал внимания на насмешку. Фрэнк и Бэйб уставились в свои бокалы. - Теперь скажи нам, мистер Джим Моррисон, рок-звезда, - продолжал Том громко, на весь бар, - расскажи нам, что случилось в Майами. Этот вопрос страшно надоел Джиму. Он уставился на Тома и сделал ещё глоток из своего бокала. - Давай, Джим, сейчас же расскажи нам всё. - Да, - спокойно сказал Джим, - я это сделал. - Сделал что, Джим? - голос Тома звучал резко, триумфально. - Я показал свой х... - Зачем, Джим? Когда я показал свой в своём фильме, ты сказал, что в этом нет искусства. - Ну, - сказал Джим тихим голосом, так что всем присутствующим пришлось напрячься, чтобы услышать его ответ, - я хотел посмотреть, как он выглядит в свете прожекторов. Через секунду Бэйб и Фрэнк одновременно взорвались хохотом, разбрызгивая содержимое бокалов. Джим озорно усмехнулся. Сцена в “Ahmet and Mica Ertegun’s” была менее забавной. Ахмет был очаровательным сыном турецкого дипломата, основавшим “Atlantic Records” и сильно разбогатевшим. Его жена была одной из самых модных хозяек Манхеттена. Ахмет знал, что контракт “Doors” с “Elektra” заканчивается, и хотел услышать Джима на пластинках своей фирмы, поэтому он пригласил Джима к себе на вечер. Всё, что Ахмет вспоминает сегодня, это то, что в одну минуту Джим был истинным южным джентльменом, рассказывая светские истории и являя изысканные манеры, а в следующую минуту он был уже сильно пьян, стоял на кушетке и тянулся к дорогим картинам на стене. Jekill and Hide. 8 декабря 1969-го года Джим отметил своё 26-летие с Биллом Сиддонзом и его женой Шери, Фрэнком и Кэти Лишьяндро, Леоном Барнардом в доме Сиддонзов на Манхеттен Бич. После ужина перед Джимом оказалась бутылка бренди, а у остальных - сигареты с марихуаной. К этому времени от марихуаны Джим лишь становился нервным. Или ненормальным. Джим и Леон между делом говорили о том, чтобы вместе снять комедийную ленту, затем разговор перешёл на Мика Джеггера. Джим был неожиданно великодушен (возможно, не без сарказма), назвав Джеггера “принцем среди людей”. Затем он искренне поблагодарил всех за вечер и, допив бутылку, откланялся. - О Господи, смотрите! - воскликнул вскоре Леон. - Посмотрите на Джима! - Леон вскочил со своего места. Бессознательно сползая со стула, Джим умудрился вытащить из штанов свой член и мочился на ковёр. - О Боже! - Билл бросился к нему через всю комнату, схватил большой хрустальный бокал и подставил его под струю. К удивлению Билла, Джим наполнил бокал. Билл взял со стола ещё один, и Джим тоже его наполнил, потом и третий. Леон, Фрэнк, Кэти и Шери покатились со смеху. Потом Фрэнк и Кэти отвезли Джима в офис “Doors” и уложили его, по-прежнему спящего, на кушетку.
Давление росло невыносимо. Джима крутили и дёргали во все стороны. Фрэнку, Полу и Бэйбу не хватало денег, чтобы закончить фильмы, и “Doors” хотели прекратить съёмки, полагая, что кино отнимает у Джима энергию, которую он должен был бы отдать группе. Они также хотели, чтобы Джим сбрил бороду и сбросил несколько килограммов веса к серии концертов, которая начиналась в Нью-Йорке через несколько недель. Пэм всё время требовала, чтобы Джим бросил карьеру солиста “Doors” и начал вести с ней домашнюю семейную жизнь, в которой она миролюбиво предоставляла ему заниматься поэзией. В это же время шло не менее двадцати дел о признании отцовства. Джим знал, что в предстоящем турне публика будет ждать от него гротеска, в то время как он хотел теперь просто стоять на сцене и петь. Его адвокаты запрещали ему говорить о Майами, и ему непременно нужно было доказать свою невиновность, как и показать отвращение к лицемерию всего этого дела. Недавно Винс снова взял для него “нового менеджера”. И очень явным стало давление того обстоятельства, что он уже не мог пройти по улице неузнанным (отсюда и борода) - это неудобство Джим стал ощущать всё больше и больше. На другой день после дня рождения Джим сидел на кушетке, пил пиво и пытался разобраться во всех этих требованиях, когда вошли Билл и другие. Он отсутствующе кивнул вошедшим, затем тупо уставился в газету “Los Angeles Times”, которая лежала перед ним на столе. Он тупо читал: в Южной Азии продолжается “вьетнамизация”; третью неделю были оккупированы индейцы на острове Алькатрац; вчера - в день его рождения! - была четырёхчасовая перестрелка между полицией Лос-Анджелеса и Чёрными Пантерами; большое жюри присяжных признало Чарли Мэнсона виновным в убийстве Шарона Тэйта, и т.д. Джим отложил газету. Он подвинулся на кушетке и сделал ещё глоток. - Я думаю, - сказал он медленно, - что у меня нервный срыв. Все бросились его успокаивать, стараясь сказать что-нибудь ободряющее, но в то же время они боялись возможности того, что он, наконец, был близок к тому, чтобы уйти из группы. Билл пошёл к двери, чтобы из репетиционной комнаты позвать Винса Тринора. Джим недобро посмотрел на Билла. - Когда вчера вечером ты поставил передо мной ту бутылку “Courvoisier”, ты сказал: “Это для человека, который пьёт”. Мне пришлось выпить её всю. Он повернулся к Винсу, как только тот вошёл в комнату. - Я знал, что делал, Винс. В Майами я пододел боксёрские шорты. Ты их не видел? Я знал, что делал, а ты остановил меня. Он повернулся к Леону и напомнил ему сцену на крыше Здания 9000, когда Леон предложил ему спуститься на балку. - Ты не понимаешь? - спросил Джим. - Мне пришлось это сделать. Я не мог остановиться. Это было странное и пугающее оправдание. Никогда раньше он не позволял этим людям видеть его столь беззащитным и ранимым. Через неделю они наняли для него ещё одну няньку - почти двухметрового чёрного футболиста из Университета Южной Калифорнии, который во время недавнего тура “Rolling Stone” был личным телохранителем Мика Джеггера. Джиму сразу понравился Тони Фанчес. - Пойдём выпьем, - сказал он. - Конечно, Джим. Как ты скажешь, - подмигнул Тони. - Может быть, благодаря тебе я заинтересуюсь какой-нибудь танцовщицей-топлесс. Джим с Фрэнком отдыхали в Мексике. Остальные “Doors” были в Нью-Йорке, с беспокойством ожидая приезда Джима на концерты. После долгих переговоров и подписания обычного обязательства в “fucking-пункте”, группу пригласили в престижный “Felt Forum”. В гостиничном номере Билла Сиддонза зазвонил телефон. - А... Я пропустил свой самолёт. - О Господи, Джим. - Билл сразу вспомнил звонок Джима о пропущенном самолёте по дороге в Майами. - Джим, ты трезв? - Да-а-а... Концерты 17 и 18 января - по два каждый вечер - были очень важны для Сиддонза, других “Doors” и “Elektra”. Выступления записывались для live-альбома, начатого прошлым летом. Нью-Йорк был тем местом, где сосредоточено большинство редакторов и журналистов, и концерты в “Felt Forum” должны были доказать, что “Doors” как группа ещё в силе. Невыход на сцену или, ещё хуже, выходка, подобная происшедшему во Флориде, были бы самоубийством.
- Джим, ты забронировал билет на другой рейс? Джим сказал “да” и назвал Биллу номер рейса. - Джим, мы вышлем за тобой лимузин. - А... Билли? А... будет остановка в Майами. - Джим? Ты будешь так любезен остаться в самолёте? Повесив трубку, Билл позвал Тони Фанчеса. - Садись на самолёт и немедленно лети в Майами. Перехвати Джима. Встреть его самолёт при посадке в Майами и уговори Джима остаться в нём. Мы забронируем тебе место на обратный путь в Нью-Йорк вместе с ним. Концерты прошли успешно. В основном они играли старые песни: “Движение лунного света”, “Человек чёрного хода”, “Прорвись насквозь”, “Зажги мой огонь”, “Конец”. Были запоминающиеся моменты, когда Джон Себастьян и Даллас Тейлор, барабанщик из “Crosby”, “Stills”, “Nash”, “Young” во время одного из выступлений на несколько песен присоединись к “Doors”; когда на Джима бросился молодой гомосексуалист и обхватил его руками и ногами, а когда его, наконец, отодрали и утащили, Джим небрежно сказал: “Ну, это Нью-Йорк. Только те, кто лезет на сцену - голубые”. Эти слова без объяснений войдут в концертный альбом. Единственное, что не войдёт туда, это случай, когда кто-то бросил Джиму сигарету с марихуаной толщиной примерно с карандашный грифель. “Это то, что мне нравится в нью-йоркских сигаретах с марихуаной, - сказал он, - ими можно ковырять в зубах”. Во время пребывания “Doors” в Нью-Йорке прошли и деловые встречи. На некоторых из них обсуждались реклама и промоушн “Morrison Hotel”, и на такие встречи всегда приглашались “Doors”. Джим же терпеть их не мог и посещал редко. Он охотнее позволял другим принимать за него решения. Но он присутствовал в офисе “Elektra”, когда обсуждали его имидж и где появилась памятная записка в духе кампании за новые общественные отношения. Джим, ссутулившись, сидел на кушетке, замшевая на овчине куртка натянута до ушей, пока представитель отдела рекламы говорил о “Джиме Моррисоне как о человеке Возрождения”. В четырёхстраничной памятке было ясно сказано, что чувства Джима должны обсуждаться: Джим Моррисон - публичная фигура, ищущая расширения своего художественного горизонта. Все публичные фигуры должны иметь публичный имидж. Лучший публичный имидж - это когда и публика, и художник довольны одновременно. Художник является первым, потому что ему приходится сосуществовать с этим имиджем наиболее близко. Поскольку человек Возрождения предполагает неограниченные исследования всего и вся, а также некоторые созидательные действия и стремления, я думаю, что Моррисон сможет жить в этом образе довольно легко. Однажды войдя в установленные этой памяткой рамки, он сможет стремиться, действовать, жить тем, что доставляет ему удовольствие, не подвергаясь опасности, и даже не беспокоясь об этом - репутация Хорошего/Плохого.
Кроме того, памятка подчёркивала: “Это не какие-то Леонардо на сцене, и им в “Poughkeepsie” понравится”. Джиму не хотелось влезать в имидж, созданный корпорацией. Кроме того, “Elektra” изменила практике трёхлетней рекламной политики “Doors” и начала уделять Джиму Моррисону больше внимания, чем группе. На следующий день его даже пригласили на приём в “Elektra”. Это была часть фирменного ритуала. Большинство звукозаписывающих компаний готовят пышные приёмы для своих наиболее известных артистов, когда близится время продления контракта. Этот вечер был необычным, с аляскинскими королевскими крабами, чёрной икрой, “Dom Perignon” и множеством звёзд Уорхола - всё это в 44-этажном небоскрёбе с впечатляющим видом на Манхеттен. В конце показали “39 шагов” Альфреда Хичкока.
- Ну, в случае, если на будущий год все мы будем на Атлантике, - сладко сказала Памела, - благодарю за отличный вечер. Джим просто улыбнулся. Имидж человека Возрождения не удался.
В первую неделю февраля был выпущен новый альбом, а на “Arena” в Лонг Бич и в “Winterland” в Сан-Франциско прошли удивительно удачные концерты. Всё было продано, и на всё появились хорошие рецензии. Джим побрился, надел чёрные джинсы и рубашку и пел лучшие свои песни. И наконец-то было подписано соглашение между Джимом, Биллом Биласко и Майклом МакКлюром по поводу съёмок “Адепта”. Компания Джима, “HiWay” и компания Биласко “St.Regis Films” совместно приобрели на один год права на фильм по неопубликованному роману МакКлюра, заплатив ему 500 долларов вместо обычных 5000. В марте во всех газетах появились рецензии на пятый альбом “Doors” на “Elektra” - “Morrison Hotel”, характеризующие его как золотой, подчёркивающие, что группа стала первой в Америке хардроковой командой, которая выпустила пять золотых дисков подряд. Хотя в Буффало концерт был отменён, “Doors” выступили в Солт Лэйк Сити, Денвере, Гонолулу, Бостоне, Филадельфии, Питтсбурге, Коламбусе и Детройте. Из “Morrison Hotel” пока не был отдельно выпущен хитовый сингл, а “Doors” снова стали фаворитами критики, и почти во всех значимых изданиях они были засыпаны благосклонными отзывами. Не было ни струнных, ни духовых, а у группы при этом было время поработать над некоторыми из песен до записи - впервые со времён записи первого альбома они смогли позволить себе такую роскошь. Это было заметно. “Morrison Hotel” восполнил и недостаток энергии двух предыдущих альбомов. Голос Джима был зрелым, глубоким, и остальные выросли как музыканты. Это было художественное возвращение: “Doors” смогли записать серию песен одна лучше другой. Дэйв Марш, бывший тогда редактором журнала “Cream”, писал: ““Doors” предстали нам с самым шокирующим рок-н-роллом, который я когда-либо слышал. Когда они хороши - они просто невыносимы. Я знаю, что это лучшая запись из слышанных мною... когда-либо вообще”. “Rock Magazine” тоже восторгался: “Вы говорите, Моррисон больше не сексуален; он стареет и толстеет. Ну, на записи вы не видите пузо, но можете услышать интересные вещи, и пятый альбом “Doors”, вне всякого сомнения, стал их самым замечательным (и лучшим) альбомом к предстоящим концертам”. Вторил этим восклицаниям и майский номер журнала “Circus” за 1970-й год: ““Morrison Hotel” - вероятно, лучший альбом “Doors”, он обратит в веру Моррисона новых приверженцев и убедит тех, кто, как и я, думал, что два предыдущих альбома были проходными. Хороший хардовый, злой рок - и один из лучших альбомов этого десятилетия. Больше энергии кожаным штанам Моррисона”. Только “Rolling Stone” воздержался от похвалы, утверждая, что первые два альбома “Doors” действительно имели значение, а сейчас ““Morrison Hotel” на самом деле можно порекомендовать лишь тем, кто имеет в этом личный интерес”.
Тем временем Джим по-прежнему был не в себе. Он думал о предстоящем судебном заседании в Фониксе и возможных серьёзных обвинениях, предъявляемых ему: три месяца и 300 долларов за словесные оскорбления и угрозу физического насилия, и 10 лет и 10.000 долларов по федеральному обвинению в создании помех персоналу самолёта в коммерческом полёте. В среду, 25 марта, Джим, Фрэнк, Том и Леон улетели в Фоникс для короткой предсудебной встречи с Биллом Сиддонзом и адвокатом Джима Максом Финком. В комнате обслуживания заказали выпивку. Как обычно, Джим и Том начали соревноваться. Том становился воинственным. Ему захотелось выйти из “пьяного состояния”. - Брось эту дерьмовую пьянку! Пойдём, Джим. Джим согласился и, шатаясь, встал на ноги. Сиддонз предложил им остаться. Он не хотел, чтобы Джим выходил сегодня на публику. Он в ужасе представил, как того арестуют за пьянство - это будет в день суда приятной новостью для прессы. Вдруг Леон вскочил на кофейный столик и закричал на Джима: - Задница! Задница! Задница! - Почему ты меня так называешь? - спросил Джим. - Почему ты говоришь со мной, как с ребёнком? - Потому что ты ведёшь себя как ребёнок. Тут вошёл Фрэнк и посоветовал Леону заниматься своим делом, когда их прервал стук в дверь. Кто-то впустил воздушную блондинку. - Я ищу Джима, - сказала она. Джим моментально приблизился к ней и стал губами двигаться вниз по её блузке. Все остальные тихонько вышли. На следующее утро оба - и Джим, и Том - надели белые рубашки, галстуки и двубортные спортивные куртки. Длинные волосы были зачёсаны за уши. Леон и Фрэнк были вызваны в качестве свидетелей, как и стюардессы, Райва Миллз и Шерри Энн Мэйсон. Судья зачитал показания Шерри. Она говорила, что во время полёта один из обвиняемых хватал её руками, несмотря на неоднократные предупреждения. При этом она указала на Джима. Джим был смущён. Каждый раз, когда она описывала происходившие события, она говорила, что это сделал он, тогда как на самом деле она описывала поведение Тома. В результате она заставила смутиться их обоих. Это было похоже на сцену из “Алисы в Стране Чудес”. В конце концов обвинение попросило свидетелей называть Джима и Тома не по имени, а как человека на месте “А” и человека на месте “Б”. Джим был признан невиновным по федеральному обвинению и виновным в “словесных оскорблениях, угрозах, запугивании и во вмешательстве в действия” двух стюардесс. Том был оправдан по всем обвинениям. Вынесение приговора было отложено на две недели. Джим, Леон, Том, Фрэнк, Билл Сиддонз, Макс и местный адвокат, участвовавший в этом деле, вернулись в гостиницу и зашли в зал выпить коктейль. Удивительно! Там были обе стюардессы и пилот, который арестовал Тома и Джима. Билл и Леон подошли с дружескими поздравлениями. Джим заказал первую двойную порцию. Билл очаровал стюардесс, полчасика с ними поболтав, и вернулся к столу вместе с двумя девушками. Шерри села рядом с Джимом, который пропустил к тому времени уже четыре двойных, и который сказал ей, что она очень мила. - Ты знаешь, - сказал он, - при всех других обстоятельствах мы не пришли бы к тому, к чему пришли. Прошло время - и ещё две двойных порции - Джим решил спеть. Шатаясь, он встал со стула и зигзагами направился к пианино. - Вы не против, если я спою, да? - спросил Джим вздрогнувшего пианиста. Хозяин бара подбежал к Джиму с такой же скоростью, с какой футболист бросается на мяч. - Нет, нет, нет. Извините, мистер Моррисон, но нет, нет, нет. Джим пришёл в ярость от такого властного вмешательства. - Fuck you, парень, fuck you! Fuck you! Fuck you! Макс и второй адвокат выволокли Джима из комнаты, а для остальных вечер продолжился. В фойе Том подбил Джима прыгнуть на улице в фонтан. Джим пьяными глазами взглянул на Тома и бегом побежал к фонтану. Но Билл остановил его и с чьей-то помощью довёл до гостиничного лифта. Как только двери лифта закрылись, Джим снова закричал: “Fuck you!”
По пути Том орал: - Моррисон, ты ужасен! Весь мир ненавидит тебя! Ненавидит тебя! Ты совершенно ужасен! В офисе Джим, Бэйб и ещё кто-то предложили Тому уйти. Наконец, Джим объяснил, чем он был недоволен. В Фониксе он везде платил за Тома: билеты на самолёт, гостиница, еда, питьё, адвокаты, все счета. Он также взял на себя ответственность за Тома, а в ответ получил от него сущее дерьмо. Джим набросился на Тома и стал толкать его к двери. Том смеялся. - Убирайся отсюда, - ворчал Джим, - это место для дела. Тут появился друг Тома и схватил Джима; затем этого друга схватил Тони Фанчес. К нему присоединился Бэйб. Джим зашёл в комнату Билла Сиддонза, чтобы вызвать полицию. Машина, приехавшая по звонку из “Palms”, появилfсь очень быстро. - Ты хочешь сказать, что ты вызвал ментов? - спросил Том. Он стоял теперь отдельно от остальных, ошеломлённо глядя на Джима. - Вы хотите сказать, что это вы вызвали нас? - спросили не менее ошеломлённые полицейские. Бэйб начал обзывать полицейских, но они предпочли не обращать на него внимания. Тома отвели в машину его друга и увезли, Джим, Бэйб и Тони остались стоять на тротуаре. Когда Том через десять минут вернулся, чтобы бросить камень в офис “Doors”, Джим успел уже уйти в “Barney’s Beanery”, чтобы ещё выпить. В следующий раз Джим увидит Тома почти через год. В апреле проблемы Джима с законом усугубились. Прежде, чем 6-го числа вернуться в Фоникс, он просмотрел впечатляющий 63-страничный документ, который Макс Финк подготовил к судебному заседанию в Майами. Джиму понравилось красноречие Макса в зале заседаний в Фониксе - он назвал его “профессиональным Терри Мэйсоном” - и был очень доволен, увидев, что изложение Максом обстоятельств дела подвергало сомнению конституционность законов, на основании которых он был арестован. Первые десять страниц объясняли “современные общественные отношения и социальные стандарты, так, как их видел Макс (и Джим): “Молодёжь (и большая часть взрослого населения) восстала против “надводного” лицемерия, фальши и “только для белых” и “подводной” гнилости нашего общества. Фальшивые, эфемерные викторианские идеи разочаровывают в мире знания, научного развития и образования...” Макс приводил в качестве прецедентов судебные дела, касающиеся фильмов “Я любопытный трусливый” и “Полуночный ковбой” и ссылался на “Тропик Рака” Генри Миллера как на картины Гогена, Пикассо и Микеланджело. Много страниц было посвящено доказательству того, что Первая и Четырнадцатая поправки защищали театральные спектакли, и само это дело показывало лишь исторический “страх перед политическими возможностями театра”. Были упомянуты и постановления Верховного Суда США, защищающие свободу слова. Наконец, Макс оспаривал каждое обвинение в отдельности, доказывая, что все они в той или иной степени нарушают Первую, Восьмую или Четырнадцатую поправки, были “неконституционно не ясными или не подкреплёнными фактами”. Из четырёх законов, которые, как утверждалось в деле, были нарушены Джимом, самый свежий вступил в силу в 1918-м году. 6 апреля Джим вернулся в Фоникс вместе с Максом, очевидно, чтобы выслушать приговор по раздутым обвинениям в нарушении закона. Макс заявил в суде, что стюардесса по имени Шерри допустила ошибку и хочет изменить показания; тогда судья отложил вынесение приговора и назначил новое судебное заседание на более поздний срок в течение месяца. 7-го Джиму доставили первые экземпляры его книги из “Simon and Schuster”. Джим держал в руках тонкий томик и восхищался им. Книга называлась “The Lords и Новые творения” с подзаголовком “Стихи”. Джиму не понравилось, как было обозначено его имя. Он просил написать - Джеймс Дуглас Моррисон, а написали Джим Моррисон. На обложке напечатали две фотографии “молодого льва”, упоминали пыльный пиджак в его рок-карьере и называли его публику “kids” - всё это ему не нравилось. Пыльный пиджак не имел к этому никакого отношения, но зато был самым неглубоким местом в поэзии Джима. В аннотации значилось: “Он видит современную Америку и говорит о ней - о городах, наркотиках, кино, погоне за деньгами, старых, навязших в зубах идеях и новой свободе в любви...” Джим отправил в Нью-Йорк, своему редактору, телеграмму, которая начиналась так: “Спасибо вам и “Simon and Schuster”, книга далеко превзошла мои ожидания”. А Майклу МакКлюру он сказал: “Меня впервые не надули”. Майкл клянётся, что на глазах у Джима были слёзы. На следующий день Бэйб Хилл, после попойки с Джимом в “Phone Booth”, вывалился на ходу из машины и сломал два шейных позвонка, а ещё через день Джим пьяным выступал на сцене в Бостоне.
Концерт затягивался, и в два часа ночи управляющий залом решил отключить аппарат. Странно, но микрофон Джима всё ещё работал. Джим закрыл глаза. Затем вытащил из стойки тонкий блестящий микрофон и внятно произнёс: “Х...сосы”. Рэй выскочил вперёд. Произошло то, чего боялись он и все остальные. Одной рукой он крепко зажал рот Джиму, а другой поднял его и вынес со сцены как статую. Публика требовала ещё музыки. Через какое-то мгновенье Джим вырвался от Рэя и вновь появился на сцене. Пошатываясь, он шёл к краю сцены и кричал: - Все вместе мы бы смогли это сделать и немного повеселиться... потому что они победят, если вы им позволите! К тому времени, как на следующий день Джим проснулся, был уже отменён вечерний концерт в Солт Лэйк Сити. Управляющий залом из Солт Лэйк Сити был в числе зрителей в Бостоне, и ему не понравилось увиденное там. Продолжалась паранойя Майами. Почти на каждом выступлении все управляющие залов просили Винса убрать звук, если Джим скажет что-нибудь “спорное”. Каждый день “Doors” не могли быть уверены, что их ближайший концерт не отменится в последнюю минуту. Инцидент в Майами касался всех. К концертным контрактам других групп добавлялись статьи и пункты против непристойностей, или же заранее требовались обязательство чеком, которое не возвращалось, если во время пребывания на сцене будут какие-нибудь “незаконные, непристойные, неприличные, распутные или аморальные высказывания”. 17 и 18 апреля “Doors” играли на огромной площадке в Гонолулу. Затем для “Doors” начались короткие каникулы, а Джим с Сиддонзом снова вылетели в Фоникс, чтобы встретиться с Максом Финком и стюардессой Шерри. Она изменила показания от 20-го числа с точностью до наоборот, и отпало последнее обвинение против Джима.
В сентябре прошлого года Джим начал переписываться и созваниваться с редактором и критиком из Нью-Йорка Патрицией Кеннели, в марте и апреле они вновь стали общаться, когда в своём журнале “Jazz & Pop” она рецензировала книгу его стихов, он прислал ей телеграмму с выражением благодарности. Патриция была посвящённой и практикующей колдуньей, высокой жрицей шабаша ведьм - это восхищало Джима - и на другой день после получения телеграммы она приехала в Филадельфию для встречи с другими колдуньями. В тот же день в Филадельфии играли “Doors”, и она сходила в “Spectrum” на их концерт, где за кулисами коротко переговорила с Джимом. Он сказал ей, что на следующий день группа будет играть в Питтсбурге, а после этого он поедет в Нью-Йорк. Там Джим пол-недели провёл с Памелой в “Navarro Hotel” и пол-недели - с Патрицией в её маленькой квартирке. С Памелой и Биллом Биласко, который всё ещё следовал за Джимом в загородных поездках, Джим прошёл по магазинам Пятой Авеню и пообедал в “Luchow’s” и “Mamma Leone’s” - известных ресторанах шоубизнеса. С Патрицией он ходил в “Fillmore Eаst” на концерт “Jefferson Airplane”, сидя в будке освещения вместе с Алленом Гинсбергом. К этому времени Грэйс Слик придумала новое оскорбление, чтобы прерывать выступающих. Из зала кричали: - Спой “Белого кролика”, Грэйси! - О, сегодня я вижу здесь Джима Моррисона, - с насмешкой сказала Грэйс. - Спасибо, Грэйс, - проворчал Джим, не собираясь продолжать разговор. Ему пришлось присутствовать с самого начала, а потом он говорил Патриции, что, с его точки зрения, “Airplane” “был самой скучной командой, которую я слышал в своей жизни. Всё в накат, все играют громко, насколько могут, и никто не предстаёт в выгодном для себя свете. Нет необходимого взаимодействия, которое есть в моей группе”. В конце мая появилась ещё одна негативная статья о группе - в “Amusement Business”, в журнале, весьма популярном среди организаторов концертов и управляющих залами. Публикация перечисляла все “подвиги” “Doors” со времени ареста за непристойность в Нью-Хэйвене, и теперь на первой полосе был заголовок: “Джим Моррисон и “Doors” вновь вызвали раздражение менеджеров - устроителей концертов”. Журнал цитировал менеджера детройтского “Cobo Hall”, в котором играли “Doors”, сказавшего, что группа “буквально захватила здание, и в результате была немедленно запрещена”. И группа, и фаны сочли концерт того вечера весьма необычным. Джиму, кажется, удалось избежать надвигающегося “нервного срыва”. Он производил на людей впечатление равнодушного, расслабленного. На последней неделе мая они с Бэйбом поехали на премьеру новой пьесы, и с несколькими группами подпевок он пел в топлесс-клубах на Норт-Бич. Затем на несколько дней он уехал в Ванкувер, где бродил по городу с Айхором Тодоруком, художником и редактором канадского поп-журнала, который месяцем раньше устроил “Jim Morrison Film Festival”. Тодоруку Джим без конца говорил о Париже, о том, что он хочет поехать туда, как только сможет привести в порядок всё, что должно быть приведено в порядок. После провального концерта в Ванкувере и “среднего” в Сиэттле расписание Джима составляли уже не выступления, а судебные заседания. Суд в Майами был назначен на август, и адвокаты Джима делали последние попытки его отсрочить. 9 июня они направили ходатайство в федеральный суд, чтобы прекратить дело на основании того, что три обвинения, предъявленные Джиму, были очень неопределённы и наказывали поведение, которое не подпадало под юрисдикцию полиции. Ходатайство было отклонено, и через три дня адвокаты обратились в другой суд Майами, требуя рассмотрения дела в суде присяжных. В промежутке между судебными заседаниями в календаре Джима значился ещё показ фильма “HWY” для менеджеров кинопроката и для друзей. “HWY” показывали уже несколько раз, но лишь однажды - публично, на кинофестивале в Ванкувере. В основном же фильм показывали в “Synanon” и частных киносалонах. В конце концов двое молодых продюсеров, Бобби Робертс и Хол Лэндерс, предложили Джиму сделать фильм с Микеле Филлипсом, который раньше работал с “The Mamas and the Papas”. Вместо этого Джим заявил, что думает о другом сюжете, и прекратил переговоры. Фрэнк спорил с ним, но он был непреклонен. Переговоры с “MGM” казались более успешными. Джим регулярно встречался с Биласко и Обреем по поводу “Адепта”, и они убедили его, что сценарий можно сильно сократить. Он с усмешкой заметил на это, что они собирались “вырезать из секвойи зубочистку”.
В середине июня “MGM” фактически предложила Джиму то, чего он хотел: 35.000 долларов за окончательную доработку сценария и, если этот сценарий будет принят к производству, ещё 50.000 долларов за работу в качестве сопродюсера (с Биласко) и “звезды”. По голливудским меркам это небольшие цифры, но Джим был доволен. Он дал указания своим адвокатам разобраться в этом деле, поручил им заплатить 600-долларовый штраф, наложенный Федеральным агентством авиации в связи с полётом в Фоникс (и независимо от суда), и стал собирать чемодан для поездки во Францию и Испанию.
Дата добавления: 2015-09-27 | Просмотры: 487 | Нарушение авторских прав |
В сфере кино его постигло несколько неудач. В эти месяцы у него, Фрэнка, Бэйба и Пола было много проектов. Они говорили с Тимоти Лири о съёмках его кампании перед выборами губернатора Калифорнии, а потом Лири был арестован. Они встречались с Карлосом Кастанедой по поводу получения прав на съёмки фильма по “Учениям дона Хуана”, но здесь они опоздали.
Затем Джим познакомился с Джимом Обреем, легендарным экс-президентом телекомпании CBS, известным как Улыбающаяся Кобра, вдохновителем “Машины Любви” Джекквилайн Сьюзанн. В это время Обрей находился на перепутье - между двумя империями шоу-бизнеса (вскоре он будет контролировать MGM).
“Morrison Hotel” был назван в честь реального отеля в районе, где жили “отбросы общества” в нижнем Лос-Анджелесе, где комнаты стоили 2,50 доллара за ночь, и который Рэй и Дороти обнаружили во время одной из воскресных поездок по городу. В альбоме было много захватывающих песен, значимых для Америки 1969-го года. Одна из них включала в себя двухстрочную рефлексию из детства Джима. Этой песней была “Лягушка мира”, мотив и тлеющая мелодия которой так нравились Робби, Джону и Рэю, что они записали инструментал, даже когда ещё не было стихов. Но потом Рэй нашёл стихотворение, которое в одной из записных книжек Джима было названо “Истории Выкидышей”, и они почти целиком его использовали. Поразительно, как близко написанные Джимом строки подходили к музыке, созданной другими.
“Блюз придорожной закусочной”, который задумывался сначала как заглавная песня альбома, был, как и многие песни Джима, посвящён Памеле. Когда он пел (писал): “Обрати глаза на дорогу / Держи руки на руле / Мы идём в придорожную закусочную / Чтобы там хорошо провести время”, - он повторял слова, которые сказал ей однажды по дороге (она была за рулём) в коттедж, который он купил для неё в грязном районе Лос-Анджелеса - Топанге. В “Грустном воскресении” он опять пел о своей любви к ней: “Теперь я нашёл / Мою девочку...” Памела была также и прообразом “Королевы шоссе”: “Она была принцессой / Королевой Шоссе / Знак на дороге гласил: / “Подбрось нас до Мадре” / Никто не мог спасти её / Спасти Слепую Тигрицу / Он был Монстром / Одетым в чёрную кожу...” Последняя строчка была ссылкой на сардоническую их любовь: “Я надеюсь, что это может продлиться / Ещё немного дольше”.
Хотя песни сочинялись быстро, во время записи Джим обычно был пьян, и часто на запись вокала одной песни уходила целая ночь. Однажды Памела пришла в студию и, найдя у Джима бутылку, выпила её, чтобы этого не сделал он.
Сиддонз говорил с интонацией раздражённого родителя в голосе:
Это было после двух часов ночи. Джим с Памелой уходили, и, проходя мимо хозяина, президента “Elektra” Джека Холзмана, Памела выдала длинную речь по поводу того, что они уходят. Джек был уверен, что к этому её подговорил Джим.
На следующее утро все они вернулись в Лос-Анджелес, и там Джим отправился в бар “Palms” вместе с Томом и несколькими девушками, одну из которых Джим привёз из Фоникса, а другая была давней группи “Doors”. Они много пили и играли в пул. Том напился и опрокинул бильярдный столик. Хозяин бара вызвал полицию, и Джим с Бэйбом с трудом утащили Тома в близлежащий офис “Doors”.
Биласко и Джим искали нового директора, и наконец они остановились на Теде Фликере, который в первую очередь был известен как руководитель импровизационной театральной труппы под названием “Играющие вступление” и как автор, совместно с Джеймсом Кобурном, недооцененной сатиры “Аналитик Президента”. Совместными усилиями дело медленно сдвинулось с места. Обрей хотел использовать Джима в качестве актёра не только в “Адепте”, но также и в фильме под названием “Пьяный”. Джиму не нравился сценарий (роль, в которой его хотел снимать Обрей, будет сыграна Робертом Блэйком), но он согласился немного похудеть для своего собственного фильма - кроме всего прочего, кто бы слушал толстого торговца кока-колой? - и сбрить бороду, которая за время процесса в Фониксе снова успела отрасти.