 |
|
АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология |
Глава 5. Чтобы отметить это событие, Джим потратился и купил костюм - сшитое на заказ одеяние из чёрной кожи
Чтобы отметить это событие, Джим потратился и купил костюм - сшитое на заказ одеяние из чёрной кожи, столь облегающее, что когда он надевал его и подходил к зеркалу, то отражение было похоже на обнажённое тело, погружённое в чернила. Он долго стоял перед зеркалом, меняя позы, снимая и вновь натягивая свой кожаный прикид. Наконец, он отбросил верхнюю часть, согнул гибкие, но мускулистые руки, выпятил грудь, живот - под “мрамор”, собрал в пучок мышцы на шее. С тёмными волнистыми волосами и впалыми щеками, он был похож на Дэйвида, явившегося в Голливуд - будто кулак в чёрной лайковой перчатке. - В тот июнь, - говорил позже Дэнни Филдз, - когда я увидел Джима, окружённого закулисными группиз в “Fillmore”, я решил, что если я намерен отдать себя под власть этого образа, образа этой личности, и даже если я ничего больше не сделаю, то я должен по крайней мере улучшить его вкус в выборе женщин. В июле Дэнни по телефону представил Джима Глории Стэйверс, редактору журнала “16”. Затем, узнав, что кто-то из “свиты” Энди Уорхола остановился в “Castle” - часто пустующем доме актёра Филиппа Ло, он обнаружил, что Джим познакомился с одной из девушек Уорхола. Нико была нестареющей, непредсказуемой, обаятельной. В своей родной Германии она была “девушкой с обложки”, в 1958-м году она появилась в “Сладкой жизни” Феллини; когда-то она была любовницей французского актёра Алена Делона, была близкой подругой Боба Дилана и Брайана Джонса, была одной из звёзд в “Chelsea Girls” Уорхола. Сейчас она стала вокалисткой в эксцентричной, близкой к року группе Уорхола “Exploding Plastic Inevitable”1. Ростом она была где-то вровень с Джимом; и вне зависимости от того, насколько он был уже известен, она взяла над ним верх. Она тоже любила выпить. Для Джима она была неотразима. Это было похоже на фильм Ингмара Бергмана по сценарию Бертольда Брехта в постановке Ионеско. Джим пил вино; вдруг он узнал, что у Дэнни есть 7 граммов хэша и выкурил их. Потом он вспомнил, что у него есть немного кислоты, и проглотил её с водкой. Дэнни говорил о делах: - Ты должен понять, как важен журнал “16”. Это тот самый ключ к подросткам. Джим рассеянно посмотрел на Дэнни. - У тебя есть Tuinal? - спросил он. - Это важно для создания общественного имиджа, Джим. - Ты уверен, что хэш мы уже закончили?
Поздно ночью с заднего дворика в “Castle” раздавались вопли - это Джим держал Нико за волосы. В конце концов она вырвалась, а через несколько минут Джим, совершенно голый, гулял по парапетам “Castle” в белом блеске полной луны. На следующий день Джим рассекал воды пруда в “Castle”. Метр за метром он плыл - агрессивный, одинокий “ягнёнок”. - Джим ненормальный, - говорила Нико своим глубоким вагнерианским голосом. - Он совершенно ненормальный. Было очевидно, что она обожала Джима. На следующий день Джим вернулся к Памеле. Нико, как и некоторые другие, ещё будет появляться в его жизни, но именно Памела, как он считал, была его “космической супругой”, это выражение он применял только к ней одной. В жизни Джима дюжины женщин, подобных Нико, приходивших из голливудской ночи, были закуской, десертом, аперитивом; Памела была его пищей. Во многих отношениях Памела была похожа на Джима. Она была яркая, привлекательная внешне, и домашняя, не склонная к атлетизму, избегавшая солнечного света, предпочитавшая анонимность сумерек. Она была не прочь экспериментировать с наркотиками - хотя, в отличие от Джима - предпочитала психоделикам транквилизаторы, а иногда и чуть-чуть героина, - и она не противилась случайным гостям или ночёвкам в незнакомом месте. Она не признавала традиционную мораль - жизнь в шестидесятые была более экзистенциальной, более гедонистической, менее регламентированной. В некоторых отношениях Памела была также похожа и на мать Джима. Джим говорил друзьям, что она была “хранительницей очага”, хорошо готовила. Но она и ворчала, чувствуя свою отдалённость от других “Doors”, и непрестанно говорила Джиму, что ей не нравится его выбор карьеры, что лучше бы он посвятил себя поэзии. Она также говорила ему, что он слишком много пьёт. Иногда это доходило и до Джима, и он подчинялся ей. Она говорила, что его сопротивление наиболее ярко и жестоко проявлялось в устной форме. Как и в тот раз, когда они собирались в “Cheetah” в Лос-Анджелесе на концерт “Doors” по случаю их возвращения домой. Джим был в своей “коже”, расчёсывая в ванной перед зеркалом свои вымытые шампунем волосы. Он втягивал скулы и играл мышцами шеи, хлопая руками по заднице и бёдрам, принимая нахальную “двуполую” позу. - Сегодня будет хороший концерт, - сказал он Памеле, которая одевалась в соседней комнате. - Я это предчувствую. “Cheetah” - это же в Венеции, ты знаешь. - Ох, Джим, - сказала она, - ты опять собираешься надеть те же самые кожаные штаны? Ты никогда не меняешь одежду. От тебя начинает вонять, ты знаешь это? Джим ничего не ответил. Он услышал внизу гудок машины - это подъехал лимузин, который должен был отвезти их на полоску лос-анджелесского пляжа, где почти ровно два года назад Джим встретил Рэя и спел ему “Прогулку в лунном свете”. Они сбежали вниз по ступенькам, но когда Памела подошла к лимузину, чтобы сесть в него, Джим встал у неё на пути. - Джим? - сказала она. - Что... - Я передумал. Я не хочу, чтобы ты ехала туда. Ты обязательно сделаешь что-нибудь, чтобы вывести меня из себя. Джим сел в машину и приказал водителю ехать, оставив Памелу на тротуаре.
За школьным стихотворением Джима “Лошадь терпит” Пол и звукоинженер Брюс Ботник создали фон из музыкального подражания природным звукам. На одну дорожку Брюс записал обычный шум магнитофона, вручную изменяя скорость перемотки, и получил что-то, по звучанию напоминавшее ветер. Джим, Джон, Робби и Рэй играли на музыкальных инструментах каким-нибудь необычным способом - например, дёргая струны пианино, - звуки органа искажались электроникой, при этом делались ещё различные скорости и другие эффекты. Они даже вылили в металлическое помойное ведро бутылку кока-колы, растолкли на кафельном полу кокосовую скорлупу и записали душераздирающие вопли нескольких своих друзей. На этом фоне и прямо поверх него Джим вырикивал строки своего стихотворения:
Когда спокойное море становится зловещим...
На заглавной песне, “Странные дни”, Рэй одним из первых в роке записал свою партию на синтезаторе “Moog”. На третьей песне, “Несчастная девочка”, ему пришлось играть всю песню задом наперёд, а Джон играл медленно и важно, обеспечивая мягко льющийся ритм. Были и другие эксперименты. Для записи некоторых песен Пол старался создать особую студийную атмосферу. При записи одной из баллад, “Я не могу мысленно увидеть твоё лицо”, Пол страстным шёпотом попросил ребят представить, что они в Японии, и вокруг, будто “вне пространства этот таинственный звук koto”. “Doors” ответили шумным негодованием. Затем Пол предложил Джиму выбрать какую-нибудь девушку, чтобы она склонялась над ним, когда он поёт “Ты потерянная маленькая девочка” - балладу, которую, как они надеялись, Фрэнк Синатра запишет для Миа Фарроу. Полу так понравилась эта идея, что он согласился даже заплатить этой девушке. Но Памеле идея понравилась тоже; справа, где стояла в контрольной комнате, она разделась и тихонько прокралась в вокальную кабину к Джиму. Пол ждал, медленно считая до шестидесяти, потом сказал: - Ты дашь мне знать, когда будешь готов. Минут через двадцать Джим вышел в контрольную комнату, и Пол пожал плечами. - Ну, сказал он, - ты не можешь взять их всех. Интенсивность творчества Джима не спадала. В “Лошадь терпит” было очарование жертвенной смертью при затоплении испанских жеребцов. В “Прогулке в лунном свете” была своя неповторимая концовка. В песне “Люди странные” была честная и болезненная неуверенность. В одиннадцатиминутной “Когда музыка закончилась” содержался злой протест: “Мы хотим мир, и мы хотим его сейчас!” - столь же сильный, как и продолжающийся интерес Джима к собственной смерти (“Прежде, чем я провалюсь в глубокий сон / Я хочу услышать / Крик бабочки”). И, наконец, в “Несчастной девочке” (“Ты заперта в тюрьме своей собственной постройки”) и в заголовке “Ты потерянная маленькая девочка” было унижение женщин. Второй альбом был обычным каталогом физических толчков и болей, как первый, но в нём был ещё и изумительный для 1967-го года перечень несчастий - когда все остальные, казалось, пели о фимиаме, мятных лепёшках и небе из повидла. У альбома была ещё и совершенно необычная обложка: силач, корнет, два акробата, фокусник, два карлика, залезших в клетку, с единственным упоминанием группы - маленькая афиша на уличной стене. “Elektra” хотела, чтобы на обложке была фотография группы, Джима, - но сама группа, и особенно Джим, были непреклонны - никаких фото на конверте. В качестве компромисса была затемнённая фотография на внутренней стороне пыльного пиджака, к стихам.
В конце лета 1967-го года, “Doors” перекрёстно объехали всю страну. Сначала они появились перед девятитысячной аудиторией “Anaheim Convention Center” в южной Калифорнии. Джим был одет в грязнораскрашенный безрукавный спортивный хлопчатобумажный серый свитер поверх чёрных кожаных штанов. Он бросал в зал зажжённые сигареты, а зал в ответ начал чиркать спичками, когда группа заиграла “Зажги мой огонь”. Потом они поехали на восток на неделю выступлений в Филадельфии, Бостоне и Нью-Гэмпшире; вернулись в Лос-Анджелес, чтобы ещё раз сыграть в “Cheetah” с “Jefferson Airplain”. В течение трёх недель “Зажги мой огонь” продолжала оставаться на первом месте, а затем пропустила вперёд песню “Beatles” “Всё, что тебе нужно - это любовь”. На той же неделе “Elektra” выпустила следующий пресс-релиз:
“Elektra Records” просит Ассоциацию Звукозаписи Америки (RIAA) подтвердить, что альбом и сингл “Doors” оба классифицированы как “золотые” диски. К этой неделе (30 августа), по заявлению президента “Elektra” Джека Холзмана, альбом под названием “Двери” значительно перешагнул рубеж в миллион долларов по общей сумме проданных экземпляров; также на рынок было выпущено более миллиона копий сингла “Doors”.Менеджер “Elektra” по продажам Мел Познер объявил, что LP и сорокопятка преодолели миллионную отметку одновременно. Этот мощный сдвоенный коммерческий успех сделал “Doors” сильнейшей из групп, появившихся на попсцене с начала года. Теперь “Doors” отличились тем, что они были в этом году единственной группой, ставшей “золотой” с первым же LP; более того, из всех групп, записавших в 1967-м году свои дебютные пластинки, только у “Doors” был сингл, проданный в количестве миллиона экземпляров...
Многое другое в конце августа также было впервые. Концерт в “Cheetah” был первым, когда в афише они поднялись выше своих сан-францискских соперников “Jefferson Airplain”. И на этом концерте Джим впервые во время выступления прошёл по туго натянутой проволоке, балансируя на кромке сцены в три метра высотой, а потом “упал” в зал. Это выглядело как случайность и было крайне сенсационно. Толпа была в экстазе. Многое другое в конце августа также было впервые. Концерт в “Cheetah” был первым, когда в афише они поднялись выше своих сан-францискских соперников “Jefferson Airplain”. И на этом концерте Джим впервые во время выступления прошёл по туго натянутой проволоке, балансируя на кромке сцены в три метра высотой, а потом “упал” в зал. Это выглядело как случайность и было крайне сенсационно. Толпа была в экстазе. К этому времени “Doors” отшлифовали и усовершенствовали то, что можно было бы назвать “беременной паузой” в их музыке и шоу. Иногда они могли вдруг смолкнуть в середине песни, или, например, Джим мог запросто сделать паузу между слогами. Оусли, легендарный производитель кислоты и друг сан-францискских рок-групп, говорил “Doors”, что эти паузы сводили его с ума. Иногда кое-кто в аудитории смеялся. Когда это однажды случилось в Беркли, Джим обиделся и сказал: “Когда вы смеётесь над представлением, вы на самом деле всего лишь смеётесь над собой”. Позже он объяснял: “По-настоящему я раскрываюсь единственно и только на сцене. Маска спектакля даёт мне такую возможность, место, где я прячусь, и тогда я могу раскрыться. Это потому, что я вижу наш концерт как нечто большее, чем спектакль, выход на сцену, исполнение нескольких песен и уход. Я действительно всё это переживаю лично. Я не чувствую, что действительно сделал всё замечательно, пока мы все вместе не ощутим такого единения. Иногда я прямо останавливаю песню и непосредственно позволяю себе все скрытые враждебности, беспокойства и напряжённости до тех пор, пока мы не вовлечём в наше действо всех”.
- Это как рассматривание фрески, - говорил он позже. - Это движение - и вдруг оно замораживается. Мне нравится наблюдать, как долго они могут это выдерживать, и в тот момент, когда они вот-вот сломаются, я позволяю им двигаться дальше. - Но что ты будешь делать, если они взбесятся и разрушат сцену, - спросили его однажды, - не от восхищения, а как если бы они хотели тебя убить? Джим вспомнил Нормана О. Брауна и свою собственную теорию о сексуальном неврозе толпы. Он казался самоуверенным. - Я всегда знаю точно, когда это нужно сделать, - сказал он. - Это возбуждённые люди. Знаете, что произойдёт? Они испугаются, а страх очень возбуждает. Людям нравится внезапно пугаться. Это в точности напоминает момент перед оргазмом. Каждый этого хочет. Это кульминационный опыт. Ничего не знавший о Джиме до тех пор, пока “Зажги мой огонь” стала первым номером, его отец достиг вершины в своих чартах, став в возрасте 47 лет самым молодым адмиралом флота США. Его назначили в Пентагон, и Моррисоны - Энди было теперь восемнадцать лет, а Энн двадцать - переехали в Арлингтон, штат Вирджиния. Однажды к Энди зашёл приятель и принёс запись первого альбома “Doors”. - Посмотри сюда, - сказал он. - Это не Джим? Энди сказал, что он уже слышал “Зажги мой огонь” и не узнал голос своего брата. Он попросил эту запись у приятеля, и в тот же вечер вместе с родителями прослушал её. Клара отложила книгу, которую читала, а адмирал продолжал читать газету. Когда пошла эдипова часть “Конца”, газета начала дёргаться, сначала медленно, а потом всё более яростно, по мере того, как становилось ясно - о чём песня. С этого дня адмирал никогда больше не комментировал работу сына. На следующее утро мать Джима позвонила на “Elektra Records” в Нью-Йорк и сказала, что пытается найти сына. Представив некоторые убедительные доказательства того, что она действительно была его матерью, она получила номер телефона гостиницы в Манхеттене и имя гастрольного менеджера “Doors”. Она повесила трубку и снова набрала Нью-Йорк. - Алло! Это миссис Моррисон. Можно Джима? - Какого Джима? - Джима. Джима Моррисона. Это его мать. - Да? - в голосе прозвучала досада. В трубке послышался другой голос: - Алло. - Джим? О, Джим... - Да, мама... Она, волнуясь, говорила ему, как рада слышать его голос, спрашивала о здоровье, упрекала, что не писал, говорила, что очень беспокоилась о нём и уже хотела нанимать частного детектива, но адмирал упорно не разрешал ей этого сделать. После утешения наступила досада. Ответы Джима на её вопросы и заботу о нём были ворчливы. - Джим... - Да, мама... - Он вздохнул. - Пожалуйста, приезжай домой на старомодный праздник - День Благодарения2. Энди и Энн... - Хм... Я думаю, что буду очень занят, - сказал Джим. - Пожалуйста, постарайся, Джим. Пожалуйста... В конце концов Джим сказал, что скоро у него должен быть концерт в Вашингтоне и что, может быть, она бы приехала туда. - Ещё одно, Джим. Не сделаешь ли ты своей матери одно большое одолжение? Ты знаешь, каков твой отец, не сделаешь ли ты стрижку перед приездом домой? Джим попрощался и повернулся к присутствующим в комнате, которые стояли и молча слушали. - Я не хочу больше разговаривать с ней.
- Мы все делали то же самое, - говорит Рэй. - Мы все взяли её в оборот, таким образом отвлекая. - О, не все мы! - говорит Билл Сиддонз, который был тогда симпатичным девятнадцатилетним парнем и гастрольным менеджером “Doors”. Рэй рассказал такой случай: - Да, мадам, он здесь, я видел, как он сюда входил. - А я видел, как он отсюда выходил, - добавлял Сиддонз, подыгрывая. Клара рано приехала на концерт, и услышала замечание Билла: - Что-то не в порядке с РА3? Клара не знала, что такое РА, но спросила: - Что вы имеете в виду? Что не в порядке? Где Джим? Что случилось с личным счётом моего сына? Тем вечером Клара и Энди стояли у сцены рядом с Тоддом Шиффманом, который уверял их, что они встретятся с Джимом после концерта. Клара была ошеломлена, а Энди смутился от того, как в тот вечер Джим спел “Конец”. После вопля “Мать? Я хочу... ТРАХНУТЬ ТЕБЯ!” он бросил незаметный взгляд на мать, и потом прокричал эту фразу ещё раз, теперь показывая зубы. После концерта Тодд отвёл Клару и Энди в гостиничный номер, где, как им сказали, Джим ждал с ними встречи, но там он признался, что Джим уже уехал в Нью-Йорк, чтобы участвовать в Шоу Эда Салливана. Каждую ночь за кулисами театра Эда Салливана на Пятьдесят четвёртой улице творился бедлам. Иногда там бывало более ста человек гостей, плюс обслуживающий персонал. В коридорах и гримёрках раздавались звуки настройки, шум микрофонных стоек, сопрано, чечётка, а персонал разносил кушанья, пытаясь организовать неуправляемую толпу. В своей гримёрке “Doors” обнаружили Боба Прехта. Это был зять Эда Салливана, столь же приятный, как и хозяин шоу. - У нас есть маленькая проблемка, - сказал Прехт, держа кольцом указательный и большой пальцы правой руки. - Ничего важного, но... Четверо “Doors” перебросились вопросительными взглядами. - Это по поводу песни “Зажги мой огонь”, которая, на мой взгляд, просто замечательна. “Doors” по-прежнему молчали. - Так вот, по радио - наше шоу передают по радио - то есть, я имею в виду, CBS, нельзя петь слово “higher”. Я знаю, это глупо, - он драматически пожимал плечами и жестикулировал, - но мы должны будем слегка переделать песню. - Он вытащил из кармана пиджака клочок бумаги и прочитал: - Это строчка “Девочка, мы не сможем достичь ещё большего кайфа”. Джим и остальные не удивились. Разве их собственная компания звукозаписи не вырезала слово “high” из песни на первом альбоме? Джим также знал, что неделей раньше на другой программе CBS подвергли цензуре Пита Сигера - в популярном шоу братьев Смотерсов, и что сам Прехт лично подверг цензуре Боба Дилана - тоже в шоу Эда Салливана. - Да, - сказал Джим, - я думаю, мы сможем спеть другую строчку. Прехт широко улыбнулся, сказал “Doors”, что они классные ребята, вприпрыжку побежал к двери раздевалки и позвал своего тестя. Прехт называл его “мистер Салливан”. - Вы, ребята, кажетесь великими, когда улыбаетесь, - сказал Салливан. - Не будьте такими серьёзными. Джим, прищурившись, взглянул на телевизионного импрессарио и сказал: - Ну, мы-то из разряда мрачных групп. Когда Прехт и Салливан вышли из комнаты, Джим и остальные обменялись взглядами. Хорошо. На репетиции они споют новую строчку, а потом, на концерте, они споют оригинал. В контрольной комнате, когда это случилось, Боб Прехт начал кричать от злости. - Ты не можешь этого сделать! - кричал он на крошечную картинку в телемониторе перед собой. - Вы, чучела, умерли на этом шоу! Вы никогда больше здесь не выступите! После шоу он подошёл к ребятам, подвывая: - Вы обещали мне, ребята, вы же обещали... - Вот это да, - сказал Джим, пожимая плечами, - я думаю, мы совершенно обо всём забыли от возбуждения. На той же неделе была вечеринка в винном погребе “Delmonico’s” - дорогом ресторане на Парк Авеню. Приходили известные журналисты и редакторы, были там и ведущие радиопрограмм, а также Стив Пол (хозяин “Scene”) и Энди Уорхол. Сидел, потягивая вино с Глорией Стэйверс, Дэнни Филдз. Приходили сюда выпить плохие и хорошие группы. Джим напился пьяным, и бросался в девушек кубиками льда. Дэнни предложил закрыть бар. Джим протестовал. Он хорошо знал, в чью честь была эта вечеринка, и открыл бутылку шампанского, отбив у неё горлышко о край стола. Он продолжал в том же духе, вытаскивая с полок бутылки марочного вина, разбивая их, поднимая и предлагая их собутыльникам. Его поведение не изменилось и после вечера. Энди Уорхол подарил Джиму Французский телефон из слоновой кости с золотом. Вскоре Джим уже сидел на заднем сидении лимузина вместе со Стивом Полом, Глорией и Дэнни. Когда лимузин завернул за угол Пятой Авеню на Пятьдесят третью улицу, Джим высунулся из окна и выбросил в мусорный ящик Французский телефон, крича на проезжающие мимо машины. Было около трёх часов ночи, и Джим решил заодно достать и Джека Холзмана - за то, что тот не был на вечеринке. Джек не видел причины для своего появления там, так как для его клиентов всё шло удачно - действительно, ведь это был вечер по случаю успеха “Зажги мой огонь”, и он должен был сыграть роль официального посвящения “Doors” в “звёздность” на журналистской вечеринке. Ясно, что Джек хорошо сделал своё дело, так почему же он должен был там присутствовать? Вскоре ему пришлось понять, что он ошибся. Громким, искажённым виски голосом Джим приказал водителю лимузина ехать по адресу Холзмана в Челси. Глория вздрогнула, Дэнни переспросил Джима, чего он хочет, а Стив умолял выпустить его, чтобы поймать такси. Джим не обращал на них внимания. Около дома Джека Джим настоял, чтобы все они сопровождали его к дверям шикарных апартаментов Джека. Он попытался позвонить ему снизу, но из квартиры Джека никто не ответил, и он стал звонить во все остальные квартиры, пока какой-то рисковый сосед не провёл компанию через чёрный ход. У двери Джека спектакль, разыгрываемый Джимом, перешёл от упорных звонков в дверь к тому, что Джим стал ломиться в дверь всем своим потным от пьянства телом. Упав в итоге на пол, но так и не получив ответа, Джим вспорол в коридоре половину ковра и затем с шумом повёл свою компанию вниз через восемь пролётов лестницы в мраморный вестибюль, где он осторожно и методично выпроводил их всех на улицу. Потом “Doors” снова отправились на Запад. Список “А” в рекламном бизнесе - это журналисты и издания, упоминание в которых наиболее важно для артистов. Это - “Time”, “Newsweek”, “The New York Times”, а в 1967-м году ещё и “Saturday Everning Post”, “Life” и “Look”. Для “Doors” список “А” был шире, чем для других ведущих групп, потому что потенциально они обращались к более широкой аудитории. Это значило, что их список “А” растягивался от “Times” до андеграундной прессы, от “Vogue” до журнала “16”. - Он делал прекрасные подарки пишущей братии, - говорит Дэнни Филдз, - агент “Elektra”. - Он был таким сильным. Он давал великолепные интервью и сыпал легендарными цитатами. Он буквально бросался ими. И журналисты начали писать о нём. Он заставлял их получать от этого удовольствие. Поэтому они не смеялись над ним. Они воспринимали его совершенно серьёзно. Джим и остальные “Doors” хотели, чтобы их воспринимали серьёзно. Поэтому их интервью звучали весьма похоже на колледжские анекдоты. Интервью представителю “Newsweek” в Лос-Анджелесе в октябре, когда они вернулись из Нью-Йорка, было тому хорошим примером. “Есть вещи, о которых вы знаете, - говорил Рэй, цитируя Джима, - и вещи, о которых вы не знаете, вещи известные и неизвестные, а между ними двери - это мы”. Позднее эти слова будут приписаны Уильяму Блэйку. “Это поиски, - говорил Джим, - открывание одной двери за другой. Здесь нет ещё последовательной философии или политики. Чувственность и зло - сейчас это привлекательный для нас образ, но мы воспринимаем его как змеиную кожу, которая будет когда-нибудь сброшена. Наша работа, наши концерты - стремление к метаморфозе. Вот сейчас я больше интересуюсь тёмной стороной жизни, злом, обратной стороной Луны, ночью. Но в нашей музыке это проявляется так, будто мы ищем, стремимся, пытаемся прорваться насквозь, в некое более чистое, более свободное царство. Это как ритуал очищения в алхимии. Сначала вы должны пройти через беспорядок, хаос, возврат к первородным страданиям. При этом вы очищаетесь и находите новый источник жизни, который всю её изменяет, изменяет суть и саму личность, пока в конце концов, с надеждой, вы не разберётесь в этом и не согласитесь со всеми этими дуализмами и противоположностями. После этого вы говорите уже не о добре и зле, а о чём-то неопределённом и чистом. Наша музыка и мы сами, как видно по концертам, ещё в состоянии хаоса и беспорядка с, может быть, зарождающимися элементами чистого начала. Недавно, когда мы появились на сцене, это стало сливаться воедино”. Затем он провозглашал ещё один свой выдающийся лозунг: “Думайте о нас как об эротических политиках”. Автору журнала “Time” Джим любезно согласился рассказать о концепции рок-театра, смешивая музыку со структурой поэтической драмы. О Лос-Анджелесе он сказал так: “Этот город ищет некий ритуал, чтобы соединить в нём свои разрозненные фрагменты. “Doors” тоже ищут тот же самый ритуал - вид электрической свадьбы”. И затем: “Мы прячемся в музыке, чтобы раскрыться”. Джим всегда придавал значение имиджу и прессе. Перед каждым концертом он спрашивал у кого-нибудь из журналистов “Elektra”, кто из прессы находится в зале и на какую аудиторию рассчитаны их материалы. Он работал в тесном контакте с Глорией Стэйверс над её публикациями в “16”, доводя каждую из них до такого состояния, чтобы он сам был ими доволен. То, как Джим работал с фотографиями, тоже было самораскрытием. В сентябре, когда “Doors” были в Нью-Йорке, прошло три важных фотосессии, и перед съёмками он ходил к Джею Себрингу, самому модному голливудскому стилисту причёсок - ещё до отъезда из Лос-Анджелеса. - На что бы вы хотели быть похожи? - спросил Джей. - На это, - сказал Джим, показывая вырванную страницу из исторической книжки с фотографией статуи. - На Александра Великого.
Остальные “Doors” уехали. Джим начал бродить по просторной квартире, заглядывая в стенные шкафы и открывая выдвижные ящики, вытаскивая пальто и драгоценности. Глория следовала за ним, пристально наблюдая. Он подошёл к зеркалу и взъерошил волосы, приведя их в полный беспорядок. Когда Глория захотела причесать их, он огрызнулся: “Убери от меня расчёску!” Она вернулась к своей молчаливой роли фотографа. Джим натянул её шубу длиной около 70 сантиметров поверх своей вышитой рубашки, встал на фоне стены, скрестив руки на промежности, широко расставив тощие затянутые в кожу ноги. Он смотрел исподлобья, когда начала щёлкать камера. Потом он снял пальто и рубашку и начал мерить её ожерелья.
Глория проявила только одну плёнку. Как только она напечатала готовые фотографии, она отправила их вместе с первым альбомом “Doors” подруге в “Vogue”. Меньше, чем через неделю, Джим появился в студии “Vogue” и прошёл прямо к полке со шляпками, висевшими рядом с костюмами, оставшимися от предшествующих съёмок. Он начал их мерить и скакать рядом. - Ах-х-х, - сказал фотограф, - у меня живой клиент. В октябре “Doors” дважды выступили в Пентагоне перед аудиторией сначала в пятьдесят, а потом - в тридцать пять тысяч человек. “Elektra” объявила, что уже получено заказов на 500 тысяч копий второго альбома. Пять американских кораблей были разгромлены и 30 подбиты от случайного налёта американской же авиации. Джон Уэйн начал снимать кино о Зелёных Беретах. В Сан-Франциско состоялся парад, названный “Смерть хиппи и рождение свободного человека”; Джоан Бааз, Мими Фаринья и их мать были арестованы за демонстрацию в призывном центре Окленда. “Люди странные” вошли в национальную двадцатку, а в это время средних лет актёр из рекламы Виктор Ландберг записал “Открытое письмо моему сыну-тинэйджеру” на фоне Боевого гимна Республики. Последние строки: Если ты не благодарен стране, которая дала твоему отцу возможность работать на свою семью, чтобы дать тебе всё, что ты имеешь, и если ты не чувствуешь себя достаточно гордым, чтобы бороться, чтобы продолжать в том же духе, тогда я принимаю упрёк за неудачную попытку познать истинную ценность нашего права быть. И я напомнил бы тебе, что мать будет любить тебя независимо от того, что ты делаешь, потому что она женщина. И я тоже люблю тебя, сын, но я люблю также нашу страну и принципы, на которых мы стоим. И если ты решишь сжечь свою призывную карточку, то сожги тогда же и свидетельство о рождении. С этого момента у меня нет сына. Строки были явно натянуты. В 1967-м году это было Противостояние. В октябре Джим начал писать свои самые яркие антивоенные песни. Первая из них получила своё название от почитаемого национального памятника “Неизвестный Солдат”, и была сделана таким же образом, как и многие ранние песни “Doors” из концертов в “Whiskey a Go Go” и “Ondine”. В течение двух-трёх месяцев она стала одним из наиболее удачных сценических номеров группы.
Жди, пока закончится война и мы оба станем немного старше. Неизвестный солдат
Вдруг панихида становится празднеством. Джон и Робби присоединяются к Рэю в ритме, который был одновременно воинственным (метрономным) и карнавальным.
Завтрак, где новости прочитаны дети накормлены телевидением неродившиеся, живые, живые, мёртвые, пуля попадает в голову в каске. И всё окончено для неизвестного солдата, Всё окончено для неизвестного солдата.
Следует звук марширующих ног - это Джим, Рэй и Робби начинают шагать в унисон, а Джон обеспечивает соответствующий маршевый ритм на барабанах. Рэй отсчитывал такты.
Хат Хат Хат хо хи ап Хат Хат Хат хо хи ап Хат Хат Хат хо хи ап Рота Стой
Марширование прекратилось, и Джим принял образ приговорённого к расстрелу. Секунда молчания, все глаза смотрят на него: руки за спиной, будто связанные, голову он держит высоко, грудь гордо выпячена вперёд.
Це-е-е-лься! Пли!
Длинное барабанное соло, а затем Джон обычно ломал барабанную палочку об обод барабана, изображая выстрел. Одновременно Джим резко сгибался пополам, как если бы в него попали, и как подкошенный падал на пол. Ещё одна, более длительная пауза, а потом возобновлялся звук непостижимого органа Рэя, а из всё ещё корчащейся на полу сцены фигуры исходил торжественный голос.
Сделай могилу для неизвестного солдата удобно устроившегося во впадине твоего плеча Неизвестный солдат
Снова возобновляется празднование. Джим, радостно подтанцовывая, выкрикивал:
Всё окончено! Война окончена! Всё окончено! Война окончена!
В этот период написана и вторая антивоенная песня Джима - она станет со временем его самым воинственным произведением - непонятая почти никем, потому что все слышали только первые две строфы.
Пять к одному, baby, Один из пяти Никто не выйдет отсюда живым Ты получишь своё, baby, Я получу своё. Давай сделаем это, baby, Давай попробуем
Старое стареет А молодое усиливаетс Можно взять неделю А может, и больше Они превосходят оружием Но мы возьмём числом Мы победим, да Мы берём верх Давай!
Песня названа по своей первой строчке, “Пять к одному” - этого Джим не объяснял. Идея Пола Ротшильда такова: “Пять к одному - то же самое, что одна шестая, приблизительная пропорция чёрных и белых в США, а одна пятая, помнится, - пропорция курящих допинг в Лос-Анджелесе”. Но Джим, где бы его об этом не спрашивали, всегда говорил, что не считает эту песню политической. Услышанная в целости, песня кажется пародией на всю наивную революционную риторику, слышимую на улицах и читаемую в андеграундной прессе конца 60-х. Эта интерпретация вполне подтверждается последней строфой - той самой, которой аудитория Джима уделяла мало внимания. Здесь он обращался к некоторой части своих молодых поклонников, к компании “хиппи / детей цветов”, число которых увеличивалось на глазах - попрошайничающих на городских тротуарах у стен любого концертного зала.
Твои дни танцев окончены, baby, Ночь тянется рядом Тени вечера пройдут через годы Ты идёшь по полу с цветком в руке Пытаясь сказать то, чего никто не понимает, Продать своё время за горсть десятицентовых монет.
Нельзя сказать, что Джим совсем повернулся спиной к “поколению любви”, из которого группа развивалась. “Мы все действительно верили в это, - говорит Рэй. - Когда мы играли в “Whiskey a Go Go”, мы верили, что - эй, парень, мы трахаем всю страну, мы перевернём её, мы сделаем совершенное общество”. Сам Джим говорил в 1969-м году: “С исторически выгодной позиции, возможно, это будет выглядеть как период трубадуров во Франции. Я уверен, что это будет выглядеть невероятно романтично. Я думаю, мы будем казаться будущим поколениям очень хорошими, потому что происходит много перемен, и мы чутко реагируем на них”. Это было, как он говорил, культурным и духовным Ренессансом, “как то, что случилось в Европе в конце чумы, которая уничтожила половину населения. Люди танцевали, носили разноцветные одежды. Это было невероятное весеннее время”. Как бы сильно ни симпатизировал Джим своим юным поклонникам, всё же во многих важных аспектах он сильно от них отличался. Не как “типичный” хиппи, Джим считал астрологию псевдонаукой, отвергал концепцию всеобщего единения личностей и не обнаруживал интереса к вегетарианству, потому что религиозный пыл часто проповедовал диету. Это было, как он говорил, догмой, и не находил ей применения. Образование Джима, его ум и происхождение ещё больше отделяли его от многих поклонников. Выпускник колледжа (не бросивший его), ненасытный читатель с высокоразвитым католическим вкусом, он едва ли был непосредственным, буквальным, истинным человеком Маршалла МакЛухана. Нравилось ему это или нет, но он был очевидным продуктом южной семьи выше среднего класса: очаровательным, целеустремлённым и во многих случаях политически консервативным. Например, он смотрел свысока на самых благосостоятельных претендентов - с тем же презрением, которое он испытывал к длинноволосым попрошайкам, критикумым в “Пять к одному”. Ещё одним водоразделом между Джимом и его поклонниками был его путь от наркотиков к алкоголю. Выпивки к этому времени приобретали почти мифические пропорции. У Эшера Дэнна была такая теория: если они с Джимом напивались ночью перед важным концертом, то это пройдёт и во время выступления Джим будет относительно трезвым. Эта теория не сработала ноябрьским вечером, когда “Doors” выступали в “Winterland” Билла Грэхэма в Сан-Франциско. Джим пил с Эшем в гостиничном баре с трёх до восьми: возможно, десять или двенадцать порций. Затем они присоединились к Тодду Шиффману, который купил ещё одну порцию, прежде чем впихнуть их в машину и отвезти на Филмор Авеню, причём во время поездки Джим буквально брызгал непристойностями. - Ты думаешь, он сможет выйти на сцену? - спросил Тодд. - Конечно, - сказал Эшер Дэнн. - Когда он напивается так, как сейчас, он лучше выступает. Это было правдой лишь отчасти: когда он был пьян, он часто давал свои лучшие концерты; но, когда он был пьян, он давал также и некоторые из худших концертов. Лимузин подъехал к стоянке. Появился Билл Грэхэм. - Где, чёрт возьми, вы были? - воскликнул он. - Мы здесь, Билл, - сказал Эшер, очевидно, такой же пьяный, как и Джим. - Мы не опоздали на концерт. Лицо Грэхэма превратилось в маску, и он закричал: - По контракту группа должна была быть здесь ещё час назад: это значит, все четыре члена группы! В том числе и Джим Моррисон! - Грэхэм пальцем указал на Джима. - Он пьян, не так ли? С того момента, как Джим поднялся на сцену, творился хаос. Толпа была в экстазе - обожающая, застывшая. Джим бегал по сцене, сводя с ума осветителей на балконе. Он вставал на самый край высокой сцены, раскачиваясь над осветительными приборами в оркестровой яме, вертя микрофоном как верёвкой, со свистом носящейся над головами зрителей. Перед сценой была давка. Билл Грэхэм стремительно ворвался в зал, спустившись туда из офиса, и стал сквозь толпу пробираться к сцене. Он размахивал руками, пытаясь привлечь внимание Джима. А Джим продолжал вертеть микрофоном. Его глаза закрыты, он весь - только музыкальный ритм. В конце концов он опять запустил микрофон в зал - так, что он как пуля попал Грэхэму в лоб и сбил его с ног. После всего в раздевалке Джим подбил Эшера толкнуть его, что Эшер и сделал; Джим растянулся на полу. В ноябре “Doors” попали в самый цвет списка “А”: “Newsweek”, “Time”, “New York Time” и “Vogue”. Это были не просто упоминания или хвалебные рецензии на записи - газеты исследовали и пытались дать определение “Doors”.
“В самом деле, с тех пор, как умер Джеймс Дин и отрастил брюшко Марлон Брандо, не было единого и главного мужского секс-символа, - писал Ховард Смит, репортёр из “Village Voice”. - В Дилане всегда было меньше мозгового сердцебиения, а “Beatles” всегда были слишком умными, чтобы быть глубоко сексуальными. А теперь появляется Джим Моррисон и “Doors”. Если моя антенна настроена верно, то он может стать именно тем, кто сумеет долго притягивать массовое либидо”. Рядом с этим предсказанием Смит опубликовал одну из фотографий Джоэла Бродски, которая стала известна как “фотография Молодого Льва” на “Elektra” - фотоснимок бюста, показывающий обнажённую грудь и одно плечо Джима с одинарной ниткой бус Глории Стэйверс на мускулистой шее, линию подбородка а ля Стив Кэньон, чувственно полураскрытые губы, немигающий испытующий взгляд, выделенные бакенбардами высокие скулы, причёску под Александра Великого. Даже наиболее циничные критики соглашались, что Джим Моррисон был тем самым культурным суперменом, который больше, чем жизнь, был способен подвигнуть молоденьких девушек и многих мужчин к сексуальному удовольствию, а интеллектуалов - к пропасти. Интеллигентный нью-йоркский критик Альберт Голдман назвал его “рождённым прибоем Дионисом” и “хипповским Адонисом”, в то время как Дигби Диль, вскоре ставший редактором книжного обзора “Los Angeles Times”, описывал его, ссылаясь на “полиморфную извращённую детскую сексуальность” Нормана О. Брауна. Во время следующего визита “Doors” в Нью-Йорк Джим, пьяный, с выпученными глазами, появился в бутике на Лауэр Ист Сайд, где у них с Памелой была старая знакомая, в прошлый раз продавшая им несколько пар клёшей. Трина Роббинс жила в задней комнате и, когда он постучал в окно, она проснулась и впустила его. “Он не сказал ни слова. Он вошёл, снял одежду и так и стоял, голый. Вы знаете, он был так прекрасен. Он казался слегка смущённым, но спросил меня, хочу ли я уйти или нет”. Джим часто видел Глорию Стэйверс, весьма не глупую эксмодель тридцати с чем-то лет хрупкой внешности и с ярким внутренним миром, которая редактировала журнал для подростков “16”. Рэй, Джон и Робби предупреждали Глорию насчёт Джима вскоре после того, как они познакомились, рассказав ей о ночи, когда он поливал из огнетушителя студию звукозаписи. “Будь осторожна, - сказал Робби, когда Глория предложила Джиму встать для съёмки на фоне стены, - он сделает то, что ты скажешь, и ещё раз, и ещё раз, а потом однажды он сделает что-то странное и жестокое”. Это выглядело, как если бы Робби говорил о любимом брате, у которого случались судороги. Предупреждение было вежливым и искренним. Взаимопонимание было ещё в действии. Когда Глория сказала Джиму, что она хотела бы больше писать о нём и фотографировать его, чем группу, Джим расстроился, что другие “Doors” будут чувствовать пренебрежение к себе, и позволил себе заметить, что все вместе будут смотреться лучше. Когда менеджеры говорили Джиму, что без остальных троих он был бы даже более популярен, и был бы богаче, если бы у него были музыканты на жаловании по платёжной ведомости, а не равные партнёры, - Джим обещал подумать, а потом просто рассказал Рэю, Робби и Джону, и все вместе они стали думать о смене менеджеров. Джим рассказывал Глории: “Мне достаточно просто взглянуть на Рэя, чтобы понять, что захожу слишком далеко”. Когда Глория рассказала об этом Рэю, тот сказал: “Ну, я его очень люблю”. На концертах взаимопонимание достигало апогея. “Видите ли, - говорит Рэй, - когда сибирский шаман готовится войти в транс, все жители деревни собираются вместе и трещат в трещотки, дуют в свистки и играют на любых инструментах, какие у них есть. Это постоянное нагнетание, нагнетание, нагнетание. Это действо длится часами. Это тот же самый способ, которым пользуются “Doors” во время концерта. Отделения длятся не так долго, но я думаю, что наши эксперименты с наркотиками позволяют нам достичь результата гораздо быстрее. Мы знали симптомы нужного состояния, и потому мы могли попробовать приблизиться к нему. Как будто Джим был электрическим шаманом, а мы - группой электрического шамана, нагнетающей для него атмосферу. Иногда он никак не может достичь нужного состояния, но группа продолжает давление, и постепенно он подчиняется ему. Господи, я мог получить электрический шок от органа благодаря его энергии. Джон мог испытать его от барабанов. Каждый раз в течение всего концерта вы могли это видеть - судороги! - я мог ударить по струне и заставить его биться в судорогах. И он снова “улетит”. Иногда он бывал просто невероятен. Просто поразителен. И публика тоже чувствовала это!” Полиция также почувствовала это 9 декабря 1968 года. На следующий день после двадцатипятилетия Джима “Doors” выступали в Нью-Хэйвене, штат Коннектикут. Джим за кулисами разговаривал с девушкой в мини-юбке. В коридоре, лениво прислонясь к стенам, стояли полицейские. Техники таскали усилители. Поклонники, типа этой девушки, были повсюду. Оставалось тридцать минут до выхода “Doors” на сцену. - Здесь невозможно разговаривать, - сказал Джим девушке. - Давай поищем более спокойное место. Девушка молча кивнула и последовала за Джимом, когда он толкнулся в открытую дверь душевой, осмотрел её и вошёл внутрь. Через несколько минут Джим с девушкой уже обнимались. Вошёл полицейский. - Эй, ребята! Убирайтесь отсюда! Никому нельзя находиться за кулисами! Джим взглянул на полицейского: - Кто это говорит? - Я сказал, убирайтесь отсюда. Давайте, двигайтесь! - Накося выкуси, - Джим хлопнул себе по промежности сложенной лодочкой рукой. Полицейский потянулся за чем-то, за крючок пристёгнутым к ремню. - Последнее предупреждение, - сказал он. - Последний шанс. - Последний шанс выкусить, - усмехнулся Джим. Девушка побежала, когда полицейский шагнул вперёд, а Джим получил в лицо порцию химической пены. Джим бросился на полицейского, затем вслепую выскочил в коридор, рыча: “В меня брызнули газом! Трахнутая свинья!” Собралась толпа, все обступили Джима; полицейский признал, что совершил ошибку. Подбежал Билл Сиддонз, сопровождающий “Doors”, и с помощью полицейского привёл Джима к умывальнику, где они промыли ему глаза водой. Полицейский извинился, и через несколько минут начался концерт. Во время представления студенты часто аплодировали, а многие из них присоединялись к Джиму, когда он кричал: “Мы хотим мир, и мы хотим его... сейчас!” Когда он проявил враждебность к аудитории, высокомерно подбросив микрофонную стойку, они ответили восторгом. Потом, во время инструментальной паузы в “Человеке чёрного хода” Джим начал говорить. - Я хочу рассказать вам о том, что случилось несколько минут назад прямо здесь, в Нью-Хэйвене. Это ведь Нью-Хэйвен, штат Коннектикут, Соединённые Штаты Америки? Аудитория стала прислушиваться, когда Джим подробно излагал детали своего пребывания в городе: обед и напитки, разговор о религии с официанткой, неожиданная встреча с девушкой в раздевалке. Он начал разговаривать с девушкой, сказал Джим. На ритмическом фоне “Человека чёрного хода” спонтанная болтовня становилась гипнотической. “И мы хотели уединиться... И поэтому мы зашли в душевую. Но, вы знаете, мы ничего не делали. Просто стояли там и разговаривали.... А потом туда вошёл этот маленький человек, этот маленький человек в маленьком голубом костюме и маленькой голубой фуражке”. Вдоль перед сценой, лицом к публике, стоял ряд полицейских, как это традиционно бывает на рок-концертах, чтобы сдерживать бурные волны тинэйджеров. Но когда Джим начал свой рассказ, некоторые из них повернулись кругом. - “Что вы тут делаете?” - цитировал Джим слова полицейского в душевой. - “Ничего”. Но он не уходил. Он оставался там, а потом слазил куда-то себе за спину и вытащил оттуда какую-то маленькую чёрную коробочку, на вид напоминавшую крем для бритья. А потом он брызнул мне в глаза.
- Весь мир ненавидит меня! - кричал Джим. - Трахнутый мир... Никто не любит меня. Весь трахнутый мир ненавидит меня. - Публика была в восторге. Джим дал сигнал группе и с разгону запел финальный рефрен песни: “О, я человек чёрного хода...” Вдруг зажёгся свет, и Робби сделал шаг вперёд, чтобы шепнуть Джиму на ухо: - Кажется, менты уписались. Джим спросил аудиторию, хочет ли она ещё музыки, и, когда ответом прозвучало громкое “Да!”, Джим воскликнул: “Ну, тогда выключите свет! Выключите свет! ” Но свет продолжал гореть, и лейтенант полиции, руководитель молодёжного отделения Нью-Хэйвенского департамента полиции, вышел на сцену и сказал Джиму, что он арестован. Джим повернулся лицом к полицейскому, затянутые в кожу ноги вызывающе расставлены; длинные волнистые волосы - мокрые, лохматые. Он сунул микрофон под нос полицейскому. - Ну, свинья, - сказал он в смеси школьной бравады и взрослой неприязни к авторитетам, - ну, скажи, тип, что ты там хочешь сказать! Появился ещё один полицейский, оба они взяли Джима под руки и повели через занавес со сцены. Они тащили его вниз по лестничному пролёту, затем через автостоянку, поставили его у патрульной машины и сфотографировали, потом сбили с ног, били ногами, наконец, запихнули в машину и отвезли в отделение, где предъявили обвинение в непристойном и аморальном поведении на сцене, нарушении общественного порядка и сопротивлении при аресте. Полицейские арестовали также журналиста из “Village Voice” и фотографа из журнала “Life”, неумышленно гарантируя Джиму максимум рекламы. Через несколько дней Джим сидел на полу в офисе “Doors” среди завала из фанатских писем, вырезок из газет и журналов за две недели, и последней выборкой из рекламы “Doors”. Джим развернул статью, написанную кинокритиком из “Los Angeles Free Press”.
Присутствующие в комнате подняли глаза. Джим самодовольно улыбался. - Он говорит, я цитирую: ““Beatles” и “Stones” - для проветривания ваших мозгов. “Doors” - для следующего этапа, когда ваша крыша уже отъехала”. Джим выпрямился, будто он читал с дощечки. - Слушайте, что он говорит о музыке. “Музыка “Doors” - это музыка произвола. Это не притворство. Она исследует тайны истины. Это авангард в содержании, если не в технике: она исследует безумие, которое присутствует в каждом из нас, порочность и мечты, но она исследует всё это в относительно традиционных музыкальных формах. В этом её сила и её прелесть - прелесть, которая ужасает. Музыка “Doors” больше сюрреалистическая, чем психоделическая. Это больше боль, чем кислота. Больше, чем рок - это ритуал, ритуал психосексуального заклинания. “Doors” - маги поп-культуры. Моррисон - ангел, самоуничтожающийся ангел”. Джон Денсмор взял вырезку из рук Джима и заглянул в неё. - Эй, - сказал он, - в первом абзаце он говорит, что был потрясён, когда он вошёл в зал: мы играли “Лошадь терпит”. Все собрались вокруг, подбираясь к вырезке.
На десять минут последовали шутки и смех. Через несколько месяцев Джим скажет, что Янгблад был первым, кто действительно увидел в нём самое главное. Затем прямо перед Рождеством, накануне их первого концерта в “Shrine”, Рэй и Дороти попросили Джима и Памелу быть свидетелями на их свадьбе. - Классно! Когда Рэй? - Сегодня днём... в Сити-Холле. В ту ночь Джиму пришлось обкуриться не на сцене, так как он хотел всю ночь петь баллады для новобрачных.
Дата добавления: 2015-09-27 | Просмотры: 475 | Нарушение авторских прав |
Джим и Нико устроились в арке дверного проёма, уставившись в пол между собой.
“Зажги мой огонь” оставалась на первом месте до середины августа, и с большой самоуверенностью “Doors” начали запись своего второго альбома, “Странные дни”. Прошёл уже год с тех пор, как они записали первый альбом, и за это время количество действующих дорожек на аппарате Студии 1 на Сансет Стрип удвоилось - до восьми. “Doors” использовали все возможные от этого выгоды для записи песен.
Вскоре после применения “беременной паузы” в Беркли Джим опробовал её в университете в Нью-Йорке. В середине “Конца” он остановился на четыре минуты, но выкриков за это время не было. Вместо выкриков в студенческой аудитории получился эффект, напоминавший положение внутри скороварки. Когда в скороварке повышается давление, там растёт температура, и в тот момент, когда аудитория уже готова была взорваться, Джим дал сигнал группе, и они вернулись к песне.
Концерт был в танцевальном зале Хилтонской гостиницы в Вашингтоне, и миссис Моррисон вместе с Энди приехала туда ещё днём, ожидая в вестибюле, пока кто-то у конторки не упомянул имя “Doors”. Это был Тодд Шиффман, агент группы; Клара представилась ему и сообщила, что хотела бы видеть своего сына. Тодд послал кого-то в танцзал, где всю ночь сидели “Doors”. Вернувшись, тот шепнул Тодду: “Джим сказал - не пускать”. Таким образом, следующие четыре часа Тодд держал Клару и Энди подальше от Джима, пригласил их обедать и всё время извинялся, говоря, что они увидятся с Джимом вечером.
- Теперь, Джим, - сказала Глория Стэйверс, - ты должен слушаться меня. - Глория привела Джима к себе домой на Восточном побережье и собиралась сделать несколько фотографий для “16”. - Я хочу, чтобы ты смотрел в камеру, а не на меня. Представь себе камеру чем-то или кем-то, чем бы ты хотел, чтобы она была - женщиной, которую ты хочешь соблазнить, мужчиной, которого ты хочешь убить, матерью, которую ты хочешь обидеть, мальчиком, которого ты хочешь соблазнить, - чем угодно, чем хочешь. Помни об этом.
На следующий день “Doors” явились на студию Джоэла Бродски, фотографа “Elektra”. Джим снова был одет в свои облегающие кожаные подтянутые ремнём штаны и снова без рубашки. На шее у него была одинарная нитка крошечных цветных бусинок, занятая у Глории вечером раньше. Остальным “Doors” вручили чёрные пончо, и они расположились на фоне чёрного задника, так что на фотографиях появятся только фигура Джима и три головы. В течение часа Джоэл заставлял Джона, Рэя и Робби почти не двигаться, а Джиму сказал принять такую позу, которую ему бы хотелось. Он гримасничал и выглядел сердитым, обвиняюще указывал пальцем и протягивал руки за помощью, гнул своё гибкое тело и кривлялся. Он начал пить, жадно глотая виски между съёмками; откидывая назад голову, собирал в пучок похожие на лошадиные мышцы шеи, копируя надутые губы Мика Джеггера, потом - презрительную кривую усмешку Элвиса, рычал, плевался, шипел, высовывал язык. Ни разу не улыбнулся, ни разу не засмеялся.
“Большинство групп, когда вы фотографируете их в студии, - говорит Бродски, - посмеиваются друг над другом, шутят, толкаются. “Doors” никогда этого не делали. Они всегда серьёзно относились к тому, что они делали. И Джим был самым серьёзным из четверых”.
6 ноября “Nesweek” писала: “Качающиеся “Двери” раскрываются: бесчувственная сталь, таинственные звуки, хэллоуинский мир и запретный плод”. 15-го “Vogue” поместил фотографию Джима - с обнажённой грудью, с серебряным индейским полукруглым браслетом на шее - это была иллюстрация статьи профессора истории искусств, который рассказывал средней Америке о том, что Джим “забирает” людей. Его песни - мрачные, нагруженные каким-то фрейдистским символизмом, поэтические, но не милые, предлагающие секс, смерть, трансцеденцию... Джим Моррисон пишет так, как если бы это Аллан Эдгар По вернулся на землю в виде хиппи”. 20-го “Time” вспомнил цитату Джима из биографии для “Elektra”: “Меня интересует всё, связанное с восстанием, беспорядком, хаосом”, а затем описывал музыку как исследование, которое “вело “Doors” не только мимо таких привычных для молодёжной одиссеи тем, как отчуждение и секс, но в символические царства бессознательного - в мрачные ночные миры, наполненные бьющимися ритмами, дрожащими металлическими тонами, неясными образами”. Фотография, сделанная за кулисами, показывала Джима, затянутого в чёрную кожу, упавшего, будто от наркотиков, одно только его лицо оказалось скрытым от камеры.
Почти все полицейские смотрели теперь на Джима. Он использовал голос “глупого южанина”, рассказывая эту историю, и использовал его для того, чтобы посмеяться над маленьким человеком в маленьком голубом костюме. В аудитории послышался смех - смех, относящийся к полицейским.
- Эй, - сказал он минутой позже, - кто-нибудь из вас, ребята, читал, что говорит о нас Джин Янгблад?
- Посмотрите, - сказал Билл Сиддонз. - Говорят, ““Doors” может обеспечить немедленное просветление через секс”.