 |
|
АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология |
Глава 6. Джим жил в десятидолларовой комнате в мотеле “Alta Cienega” - двухэтажном на фоне гор доме из почти одинаковых комнат; тропинка оттуда вела на Сансет Стрип
Джим жил в десятидолларовой комнате в мотеле “Alta Cienega” - двухэтажном на фоне гор доме из почти одинаковых комнат; тропинка оттуда вела на Сансет Стрип. На несколько лет этот мотель станет центром мира для Джима Моррисона. Это место было удобно, когда у Джима не было машины или когда у него за пьянство отбирали права. Отсюда всё было на расстоянии пешей ходьбы - даже по лос-анджелесским меркам. Новый офис “Elektra” и студия звукозаписи находились меньше, чем в ста метрах вниз по бульвару Ла Сьенега - широкой авеню, известной как Ресторанный Ряд - здесь Джим обедал сотни раз. Ещё ближе был собственный офис “Doors” и три любимых бара Джима. Джим жил в комнате № 32 на втором этаже. Сейчас он лежал, растянувшись поперёк зелёного синельного покрывала на скомканной двойной кровати. Около маленького телевизора, спиной к крошечной ванной комнате, стояла девочка лет 17 или 18. Джим выпил пиво и бросил банку в пластмассовое ведро, стоявшее рядом с со вкусом одетой блондинкой, но промахнулся. Следом он бросил на пол книгу “Происхождение и история сознания”. - Чёрт с ней. - Джим отрыгнул. Взглянул на девочку. Приподнял подбородок, дав ей знак подойти к кровати. Она была его случайной знакомой с прошлой ночи; он выслушал всю историю её жизни, затем “трахнул её через зад”, и теперь ему было скучно. - Покажи мне свои руки, - сказал он. Девочка протянула свои руки. Джим взял одну руку за запястье и начал снимать кольца с её пальцев. Он был груб. Она закричала от боли. - Дай другую руку, - приказал он, ещё не закончив с первой. Она заколебалась. Он сжал её запястье и повторил приказ. Она подчинилась, и он снял все остальные кольца, порой срывая их вместе с кожей. Затем он отпустил её. Он держал кольца в одной руке, а другой, перегнувшись через кровать, вытащил из бумажной коробки ещё одну банку пива и приказал девочке открыть её. Она подчинилась. Неожиданно раздался стук в дверь. - Да? - сказал Джим раздражённо. - Кто там? - Это секрет, - донёсся дразнящий женский голос. Джим сразу узнал этот голос. - Почему ты пришла так рано, я не одет, - сказал он. - Джим, я так далеко сюда шла, а теперь ты даже не хочешь меня впустить. - Сейчас, Пэм, дорогая, я занят. - Джим, я знаю, у тебя там кто-то есть. Я знаю! Я не могу поверить, что ты опять этим занимаешься. Ты отвратителен. Джим молчал. - Джим, я приготовила на ужин великолепную баранью ногу в духовке, а живу я теперь...
- Ну, послушай, здесь совершенно ненормальная девчонка, Пэм, она просто лежит на кровати, раскинув ноги, и я не знаю, что делать. - Ты отвратителен, Джим Моррисон, и я ухожу! - Но Пэм, дорогая, это твоя сестра Джуди. Тебе не стоит сходить с ума. Джим обернулся к девочке в комнате и извинился, что там не было задней двери, чтобы выйти через неё. “И нельзя уйти через окно, здесь шесть метров до земли”. Он огляделся вокруг. “Может быть, ты встанешь в душ?” Памела позвала его. - Я хочу видеть её, Джим. В коридор вышла горничная и начала ругаться с Памелой, говоря, что та производит слишком много шума и что ей нужно уйти. Джим натянул на себя рубашку и штаны и вышел из комнаты. - Да, Пэм, дорогая, - сказал он, обняв её за плечи, - я обманул тебя, там не было твоей сестры. - Джим протянул ей руку, показывая кольца. - Смотри, - сказал он, - это тебе. Мне их подарила одна из фанаток. Памела взяла бирюзовое кольцо, надела его на палец, а остальные положила в карман. Они подошли к машине Памелы и сели в неё. Это была типичная сцена. Джим был способен на нежность и жестокость с интервалом всего в несколько минут. Для некоторых он становился этаким “ласковым плюшевым медведем”. Всех он уверял в любви, и это была правда момента. Но в отношении многих, включая Памелу, эти заверения выдерживали испытание на прочность. Чтобы загладить вину, Джим сказал Памеле, что возьмёт её с собой в Лас-Вегас - вместе с Бобом Гавером и его подружкой. Гавер был автором грубого, но сильного стодолларового смешного романа “Непонимание” о наивном белом студенте колледжа и о недоверчивой и очень меланхоличной чёрной проститутке. У Гавера был контракт с “New York Times Magazine” о написании рассказа, в котором он должен был изобразить Джима творением кукольников Маккиавелианского Голливуда. Когда же он настоял на том, чтобы Джим появился там собственной персоной, его убрали из рассказа, но к тому времени эти двое успели стать приятелями, разделяя любовь к книгам, женщинам и алкоголю. Одно время Гавер жил в Вегасе, и он сказал Джиму, что хотел бы показать ему неизвестную туристам сторону жизни города. Как и следовало ожидать, однако, Джим с Памелой поссорились, и Джим уехал в Вегас без неё. Джим и другие вышли из машины Гавера, остановившейся на пустынном месте в вечернюю жару, и мельком взглянули на шатёр ночного клуба: “Pussy Cat a Go Go Presents Stark Naked and the Car Thieves”. Джим засмеялся и с важным видом прошествовал через автостоянку. Он пил с полудня, а сейчас было около десяти часов. Он оглянулся на свою компанию и, поднеся пальцы к губам, сделал шумную затяжку из воображаемой сигареты с марихуаной. - Хочешь ударить? - спросил он. Охранник сделал шаг назад, как бы отталкиваясь, затем прыгнул вперёд, одновременно вытаскивая дубинку. - Эй, подождите! - вышел вперёд один из приятелей Джима, протестуя. Охранник опустил дубинку на ближайший череп, затем повернулся и ударил Джима. Джим, казалось, больше удивился, чем обиделся, хотя кровь стекала по щеке, а охранник снова бил его. Вскоре приехала полиция и забрала Джима и Гавера - двоих с самыми длинными волосами, сделав чёрно-белые фотографии в фас и в профиль. - Куриное дерьмо, - сказал Джим шёпотом и снова сел спокойно. - Куриное дерьмо, - он повысил голос и снова смолк. - Свинья, - сказал он. - Свинья, - снова громко. - Куринодерьмовая свинья. Полицейские, сидевшие впереди, не обращали внимания на язвительные замечания Джима, а Гавер пытался заставить его замолчать. - Нет, парень, - сказал Джим, - это проверка на мужество. Боб был задержан за пьянство в общественном месте, а Джим - за то же самое плюс бродяжничество и отсутствие документов, удостоверяющих личность. Как обычно, у него в карманах не было ничего, кроме кредитной карточки. - Эй, кого вы там привели, - спросил один из полицейских в тюрьме, когда Джима и Боба ввели внутрь, - пару девчонок? - Эй, парень, глянь на эти волосы. Ха-ха. - Думаю, эти прекрасные создания должны раздеться, чтобы мы могли с уверенностью сказать, какого они пола - ты это имеешь в виду? Боба и Джима заставили раздеться, после регистрации разрешили одеться и поместили в камеру. Ограждения её доставали до шестиметрового потолка, и, когда дверь за ними закрылась, Джим вскарабкался, как обезьяна, наверх клетки, чтобы заглянуть в соседнюю комнату к полицейским. - Эй, Боб, - позвал он, - не правда ли, они - самые отвратительные motherfuckers, которых ты когда-либо видел? Джим засмеялся: - Ах-хи-хи-хи-хи-хи... Один из полицейских подошёл к стене и посмотрел наверх. - Я уйду в полночь, как и тогда, когда у нас был концерт. Только ты и я в комнате. Загляните позже... дорогие мои. За пять минут до полуночи Джим выкинул ещё какую-то штуку, когда друзья Боба вытащили их оттуда, и Джим продолжил гулянку. Это - также типичная сцена. В первые месяцы 1968-го года пьянство Джима быстро усиливалось, и это тревожило остальных “Doors”. В традиции Дилана Томаса и Брендана Бихана Джим стал не просто Мифически Пьяным, но Ежедневным Мифически Пьяным. На вечеринке в доме певца Джона Дэвидсона Джим пил вместе с Дженис Джоплин. Пол Ротшильд вспоминает, как они стояли, положив руки на плечи друг другу: “Мистер и Миссис Рок-н-ролл”. Но тогда намерения у Джима были другие: он схватил Дженис за волосы и потянул её голову к своей промежности, пытаясь там удержать. В конце концов она вырвалась и в слезах убежала в ванную комнату. Джима запихнули в машину. Дженис побежала за ним. Она настигла его уже в машине и принялась бить по голове бутылкой из под “Южного комфорта”. Джим смеялся, когда их растаскивали. В Нью-Йорке, на “Scene”, Джим споткнулся и опрокинул на колени Дженис стол с напитками, затем, двигаясь в такт музыке, нагнулся к сцене и там упал на колени, сжав в горячем слепом объятии ноги Джими Хендрикса.
- Наконец-то я сделал это, - говорил он. Джим был пьян, и он потянулся к своей ширинке. - Ну, и я могу это сделать, - хвастался он. - Я могу это сделать. В этом нет ничего особенного. В этом нет искусства. В Мидвестернском аэропорту, опять-таки пьяный, Джим настоял, чтобы его впихнули в кресло на колёсиках, из которого он периодически падал, яростно дёргаясь, будто в сильном припадке. В конце концов он упал и уже не двигался. Его перенесли оттуда на скамейку, и Билл Сиддонз вежливо загородил его переносным багажом и гитарными чехлами.
Джим также начал собирать и свой первый кружок серьёзных пьяниц, включая актёра Тома Бэйкера; затем фактически неизвестного ещё певца Элиса Купера и участника группы Элиса Глера Бакстона. Джим к этому времени стал очень серьёзно относиться к выпивке, хотя казалось, что всё было случайно. Он проводил целые дни в барах, которые практически окружали его мотель. Он никогда не появлялся в студии без бутылки. Алкоголь был универсальным средством для Джима, магическим зельем, которое отвечало его нуждам, решало его проблемы, и, казалось, было ему предопределено. Потребление алкоголя было и одной из составляющих дионисийского образа, с которым он отождествлял себя и который ему нравилось примерять на себя. Это также хорошо вписывалось и в американскую культурную традицию. Почти сразу после того, как была начата запись третьего альбома, обстановка в студии стала ненормальной. Сначала в репетиционной комнате, а затем и в студии стеной стояла “свита”. Ночью Брюс Ботник вытаскивал из вокальной кабины потерявшую сознание толстую девочку с платьем, задранным выше пояса и без штанов, и все, кто хотел, трахали её. Потом наступил вечер, когда Джон бросил барабанные палочки и ушёл. Однажды раньше он уже делал это, когда Джим был слишком пьян, чтобы петь на вечере выпускников Мичиганского университета. Но теперь его уход был окончательным. - Всё! - взорвался Джон. - Меня это достало, хватит, я ухожу! Меня уже это достало, я ухожу! - Он ушёл. Рэй и Робби посмотрели друг на друга, а затем вниз на Джима, который свалился на пол в студии и лежал в растекающейся луже мочи. Рэй медленно встал и прошёл в контрольную комнату. Он пожал плечами и сказал: “Я не знаю...” На следующий день, как обычно, в записи участвовали все четверо “Doors”.
- Это спутник Дилана? - Больше того, - сказал Пол. Ньюверт был движущей силой, зарядом, и просто привлекательным энергичным человеком с беспечной внешностью. Он, кроме того, знал всех, кого нужно было знать - “с кем ты хочешь познакомиться, с Брандо?” Джоан Бааз говорила, что именно Ньюверт вдохновил Дилана на “Like a Rolling Stone”. - И, - сказал троим “Doors” Пол, - он может навсегда “взять” Джима Моррисона. Он может занять его время, а с его умом - отвлечь его от девочек и пьянства, заставить больше двигаться, меньше спать и вовремя являться на концерты.
Поскольку Ньюверт был, что называется, “странствующим художником”, они с Джимом встречались в Нью-Йорке и были немного знакомы, но, чтобы его роль выглядела естественной, Пол привёл его к Джиму во время мартовского турне “Doors”. План был такой, что Бобби начнёт делать фильм о “Doors” - документальную короткометражку, которая могла бы быть использована для раскрутки одного из выходящих синглов, сильно похожую на те, что были сняты для “Прорвись насквозь” и “Неизвестного солдата”.
- Это было совсем не трудно, парень. Не трудно измениться, потому что я тоже люблю холодное пиво и... текилу. Если говорить прямо, то нельзя сказать, что Джим должен был пить. Вы просто пришли бы к тому, что начали пить вместе с ним. Джек Холзман посетил один из сеансов звукозаписи вскоре после того, как был нанят Ньюверт, и его тайно провели в вокальную кабину. - Я должен попросить вас о любезности, - сказал Робби. - Конечно, Робби. Робби сказал Джеку, что они хотели бы получить вперёд авторские гонорары, которые они зарабатывали, но которые должны быть выплачены по истечении нескольких месяцев. - Сколько вам нужно? - Я не знаю, мы хотим выкупить наш контракт в “Sal and Ash”. “Doors” обсуждали этот шаг несколько месяцев. “Dann and Bonafede” стали для них хорошим агентом и опытной рекламной фирмой, но в то же время они пытались разбить группу, уговаривая Джима выступать одному, а за кулисами они частенько снабжали Джима бутылками. То же самое они говорили отцу Робби и адвокату Максу Финку. Джек Холзман никогда не любил менеджеров “Doors”, потому что, как он считал, они вбивали клин между ним и группой, когда, например, настаивали, чтобы ребята поменяли номера телефонов и скрывали новые от представителей “Elektra”. Поэтому он с радостью заплатил “Doors” аванс в сумме 250.000 долларов, часть того, что гарантировала реализация пластинки. “Dann and Bonafede” получили пятую часть этой суммы. “Doors” просили вернуться своего прежнего гастрольного менеджера Билла Сиддонза. В тот год он покинул их, чтобы учиться, и, таким образом, избежать призыва в армию, но за 1500 долларов в месяц, которые обещали ему “Doors” - помимо процентов - он посчитал, что может позволить себе лишиться студенческой отсрочки и нанять хорошего адвоката-специалиста в этой области (который впоследствии добился освобождения от службы и для Робби). Билл, которому было девятнадцать лет, был гражданином Канады со статусом постоянно проживающего в США иностранца, но он был самым типичным южно-калифорнийцем: высоким, светловолосым, хорошо сложенным, знающим толк в сёрфинге, мотоциклах, наркотиках и симпатичных девочках. В то время не было ничего необычного в том, чтобы при молодости и наивности Билла стать преуспевающим менеджером рок-группы. Музыканты часто обращались за помощью к своим гастрольным менеджерам, когда возникали трудности. Кроме того, было ясно, что на самом деле “Doors” будут сами себе менеджерами, пока Билл бегает по офисам и служит связующим звеном между ними и их адвокатом, агентом, бухгалтером и журналистами. Настроение и поведение Джима улучшилось, и серия из четырёх концертов в “Fillmore East” в Нью-Йорке перекрыли недавние воспоминания. Билл Грэхэм сначала сильно возражал против показа ярко импрессионистского фильма, который “Doors” сделали к “Неизвестному солдату” - в нём Джим привязан к столбу на венецианском пляже, выстрел, кровь хлынула у него изо рта - но в конце концов согласился. Подростки признавали чёрно-белого ирландского Моррисона фигурой не меньше Бога. В “Crawdaddy” журналист Крис Вайнтрауб летом 1968-го года описывал Джима таким образом: Он шагнул к микрофону, схватил его правой рукой, а стойку - пальцами левой, и посмотрел вверх, так, что свет бил ему в лицо. Мир родился в этот момент. Во всём мире нет другого такого лица. Оно так прекрасно, хотя по обычным меркам даже и не привлекательно. Я думаю, что именно поэтому, глядя на него, вы можете сказать, что он есть Бог. Когда он предлагает умереть за нас на кресте, это нормально, потому что он и есть Христос. Другой, более спокойный автор из этого же журнала, вспоминал: После его символической смерти весь мир бурно радуется, пока Моррисон истерично поёт на записи: “Всё окончено, baby! Война окончена!” Когда фильм показывали в “Fillmore East”, переполнение молодой публики антивоенными настроениями было похоже на ад. “Война окончена! - кричали в проходах подростки. - “Doors” закончили чёртову войну!” Маленькая страстная пьеса “Doors” захватывала публику. Джимми с ребятами сделали это снова.
Как только “Неизвестный солдат” попал в чарты пластинок, случился другой кризис. Это было в Лос-Анджелесе, когда “Doors” вернулись в студию. Рэй попросил техника группы Винса Тринора о некоторых изменениях в аппарате. - Говоря об изменениях, - сказал Винс, - не думаешь ли ты, что пришло время нанять нового менеджера? - Конечно, он предложил себя. Рэй был ошеломлён. Винс считал, что Билл нанёс серьёзный ущерб группе, и предложил сменить его всем четверым членам группы по отдельности. Затем четверо “Doors” и Пол Ротшильд вошли в контрольную комнату и чуть позже присоединились к Биллу, который гордо шествовал за Винсом, радостно кивая головой. Они были согласны, что Винс был гением электроники (в чрезвычайной ситуации однажды вечером он разобрал, отремонтировал и собрал на сцене, в темноте, усилитель гитары Робби). Кроме того, они были согласны и с тем, что найти более преданного “Doors” человека, чем угрюмый органный мастер из Массачусетса, будет невозможно. Но они чувствовали, что он был не тем человеком. У него был плохой характер, и он был одним из тех самых эксцентриков, чьи манеры отталкивали многих. В то же время они решили, что Винс получит поощрение и повышение, из техника станет гастрольным менеджером, вместо 400 будет получать 500 долларов в месяц плюс 100 долларов за концерт. Эта небольшая проблема разрешилась, и “Doors” снова обратились к решению проблемы большой и главной - к завершению альбома. Дело шло не гладко. Длинная композиция, названная “Празднование Ящерицы”, была сильно сокращена, остался лишь небольшой кусочек под заголовком “Не трогайте Землю”. Первые строчки - “Не трогайте Землю, не смотрите на Солнце” - из оглавления “Золотого Сука”. В черновом варианте “Ящерица” длилась 24 минуты, и исключение её - после многих часов работы в студии - оставило незаполненной половину альбома. Поэтому “Doors” обратились к тому немногому, что осталось от их раннего репертуара, и записали песни, сочинённые Джимом ещё в Венеции, в том числе ту, которой суждено было стать их следующим большим хитом - “Привет, я люблю тебя”, которую они вспомнили благодаря оригинальной демозаписи, сохранившейся у юного сына Джека Холзмана - Адама. Аранжировки других песен были сделаны в студии. На одной из них, “Моя дикая любовь”, “Doors” отказались от музыки и превратили её в чисто певческий номер, заставив всех присутствующих, включая и Марка Джеймса - маленького сына Билли - хлопать в ладоши, топать ногами и подпевать в унисон. Больше времени было потрачено на обработку записи Полом Ротшильдом. Почти каждая песня на альбоме требовала не меньше двадцати дублей - по общему признанию, большинство дублей пришлось переписывать из-за Джима, а “Неизвестный солдат”, записанный в двух частях, потребовал в сумме 130 дублей. В мае, наконец, альбом был закончен. Джим сильно колебался в своём отношении к нему, но всё больше и больше он выказывал своё разочарование и скуку пренебрежением к своей музыке, чтобы уделять время всё возрастающему числу его немузыкальных привязанностей. Одной из них было кино. Когда французский режиссёр Жан Лу Годар появился на американской премьере “La Chinose” в Университете Южной Калифорнии, Джим занял место в первом ряду. Его друг-романист Боб Гавер писал сценарий, и они говорили о том, что Джим примет в нём участие. Джоан Дидион, которая написала лестную заметку о Джиме для “Saturday Everning Post”, и её муж - журналист Джон Грегори Данн приобрели права на фильм по книге под названием “Игольчатый парк” и хотели, чтобы Джим и его друг Том Бэйкер сыграли там главные роли. А короткий чёрно-белый документальный фильм Бобби Ньюверта “Не трогайте Землю” был задуман в стиле других снятых “Doors” промоушн-фильмов. - Идея была в том, - говорит Бобби, - что “Doors” никогда не должны были делать “Шоу Дика Кларка” или другие подобные фильмы. Они сделают больше, чем просто перекроют последний фильм. Это вариант, когда никому не нужно будет прилагать никаких усилий и никому не придётся быть трезвым. Фильм Бобби так никогда и не был снят. “Doors” решили не выпускать “Не трогайте Землю” в виде сингла, и Бобби ушёл из команды. После его ухода было решено сделать более длинный документальный фильм. Четверо “Doors” энергично согласились разделить поровну между собой его стоимость, они считали, что фильм станет выгодным вложением с большой потенциальной отдачей. Если он пойдёт в широкий прокат и станет популярным, скажем, как “Не гляди назад” Дилана, они смогут получить большую прибыль. Даже продажа его на телевидение сделает проект весьма доходным. В то же время фильм, как ожидалось, сможет поднять творческий статус группы, пока улучшаются её финансовые дела. В 1968-м году фильм был для рок-группы вполне подходящим способом засветиться, и “Doors” были среди первых, сумевших стать интересными. На камеры, освещение, магнитофоны и монтажное оборудование было потрачено двадцать тысяч долларов; кроме того, были наняты три штатных сотрудника. Двое из них были выпускниками киношколы УКЛА, сокурсниками Джима и Рэя. Первым был Пол Феррара, приятный на вид молодой человек, появлявшийся на ранней венецианской сцене, а теперь занимающийся фотографией. Вторым был Фрэнк Лишьяндро, с мягким голосом, немного странный студент, который вместе со своей женой Кэти (она будет секретарём “Doors”) отслужил два года в Мирном Корпусе в Африке. Третьим был Бэйб Хилл, один из старых школьных друзей Пола Феррары - из спального пригорода Инглвуда, где до недавнего времени у Бэйба была жена и двое детей. Следующие три месяца эти трое следовали за “Doors” по всей южной Калифорнии - от Диснейленда до Каталины - а затем и по всей Америке, чтобы снимать их за работой в студии и на концертах. Как и все остальные, попадавшие в орбиту “Doors”, эти трое притягивались силой личности Джима и глубиной его великодушия. В то время они были его самыми близкими друзьями, особенно похожий на ребёнка Бэйб, чья открытость и доброжелательность ко всему и всем восхищали Джима. “Я не знаю, что это - кошачья глупость или гений, но он, безусловно, знает, как нравиться людям”, - сказал однажды Джим. В это же время Джим снова занялся поэзией. Хотя остальные “Doors” считали “Празднование Ящерицы” своеобразным альбатросом на их шее, пока, наконец, его не выбросили из третьего альбома, Джиму нравились слова, и он усматривал там даже что-то от “чистой драмы”. Здесь повторялись многие из его любимых тем, в том числе тюрьма, безумие, мечты и смерть. (Увы, из 133 строк поэмы будут помнить только две: “Я - Король Ящериц / Я могу делать всё”). Кроме того, он получал удовольствие, раскапывая некоторые из своих ранних творений времён УКЛА для журнала “Eye” - рассеянные эссе видения, поэтические, интуитивные, но столь эзотерические, что редакторы почувствовали необходимость добавить от себя подстрочные примечания, чтобы объяснить некоторые из его колдовских ссылок.
Между тем, Джим всё больше скучал от своей “звёздности”. В самом деле, он и Рэй задумывали “Doors” как умный, изменчивый сплав театра, поэзии и хорошо исполненной непривычной музыки. Джиму было ясно, что его концепция терялась для аудитории, большую часть которой привлекала сенсационность и разрекламированный образ секс-идола. Но теперь он начал показывать своё презрение и поворачиваться спиной к своим фанатам. Несколько месяцев он проявлял враждебность к ним (или к своему образу в их глазах) и напивался настолько пьяным, что это явно не шло на пользу концертам. В начале лета 1968-го года Джим стал ужасно высокомерен - он использовал это как способ отрицания бессмысленного восхваления, предлагаемого ему самому. 10 мая “Doors” играли в Чикаго. Джим шагал из передвижной раздевалки на сцену в сопровождении полицейских, возможно, проверяя на практике свой собственный, написанный ещё во Флориде, трактат о сексуальном неврозе толпы. Конечно, последующие его действия были преднамеренны. Джим впоследствии признавал это. Среди групп это тогда становилось модным - доводить своих фанатов до крушения стен, а ему хотелось посмотреть, сможет ли он сделать шаг дальше - ему хотелось посмотреть, сможет ли он спровоцировать бунт. Остальные “Doors” были уже на сцене, создавая любимый всеми типично “дорзовский” музыкальный мир. Джим выпятил грудь, слегка коснулся своих длинных волос и шагнул вперёд. Он сделал шесть больших шагов к центру сцены, схватил микрофон и зарычал. “Гитлеровское” извержение пятнадцатитысячной силы приветствовало его, и в качестве противодействия он сказал ребятам играть все самые “возбуждающие” песни, начиная с “Неизвестного солдата”. В 1968-м году антивоенные настроения росли как на дрожжах, и эта песня была фактически запрещена к публичному исполнению, пока неистовый фильм, сделанный “Doors” для того, чтобы протолкнуть песню на телевидение, не прошёл цензуру. Эта запись достигла Тор 40, став “пробивной” песней того явления, которое потом с надеждой назовут Революцией. Следом шло “Прорвись насквозь”, а потом - “Пять к одному”. Когда Джим кричал “Мы хотим мир, и мы хотим его сейчас” в песне “Когда музыка закончилась”, вся толпа повторяла это требование вслед за ним. Джим отдал этому концерту всего себя, используя все известные ему приёмы: падал и прыгал, корчился в мнимой агонии, бросался на пол сцены с такой силой, что поранил бок, приставлял маракасы к соответствующему месту своих обтягивающих кожаных штанов, затем бросал их в девочек из первых рядов, расстёгивал рубашку и бросал её в зал следом за маракасами. Было два “биса”, затем Билл Сиддонз объявил: ““Doors” уехали, они покинули это здание”. Это было самое обычное концертное объявление, которое делали и “Beatles”, и “Rolling Stones”. Толпа топала ногами и требовала в один голос: “Ещё, ещё, ещё, ещё, ещё, ещё, ещё...” Кто-то балансировал на перилах балкона в позе лебедя, ныряющего с пятиметровой высоты в пропасть, в толпу, беснующуюся на бетонном полу внизу. Пульсирующий рёв голосов - и внезапная тишина, когда все в зале разом повернулись лицом к безымянному тинэйджеру, который оторвался от перил, а его руки вытянулись из плеч как крылья. Толпа расступилась перед ним, и он приземлился с неприятным хлопающим звуком. Никто не дышал. Затем тинэйджер поднялся на ноги и нарушил молчание: - Здорово! Какое открытие! Толпу прорвало. Она заполонила сцену. Она смела оцепление и одолела первые три метра, была отброшена назад, затем новой волной накрыла инструменты.
Для сотен тысяч, а, возможно, и для миллионов своих слушателей Джим был миловидным мятежником, воображаемым сексуальным партнёром, Королём Ящериц, романтическим сумасшедшим. Для средней Америки он был общественным развлечением, непристойным и высокомерным. Это была апокалиптическая его сторона. В частной жизни, с друзьями, он обнаруживал естественную невинность, дополненную неподдельно застенчивым поведением и мягким голосом. Но, по собственному признанию, его тянуло к крайностям: “Я думаю, что важны высшие и низшие точки. А всё, что между ними - в промежутке. Я хочу попробовать всё, и я хочу попробовать всё в самых крайних проявлениях”. Он мог быть весьма воспитанным, вежливым, даже начитанным; в другой ситуации он мог быть грубым или, как он предпочитал это называть, “примитивным”. Но более всего Джим Моррисон был гениальным. Со своими друзьями он мог быть успокаивающе благовоспитанным, даже почтительным. Джек Холзман говорит: “Он не пытался, как правило, понравиться кому-то, кто нравился ему, поддакиванием. Я думаю, он пытался найти способ согласиться с вами - как японцы, которые никогда не скажут “нет”, а только: “да, но...” Обычно в интервью Джим так реагировал на утверждения, с которыми не был согласен: “Я понимаю, что вы имеете в виду, но, может быть...”” Подобным же образом он показывал своё сочувствие к фанатам. В Филадельфии, например, он увидел двух тинэйджеров, посаженных друзьями на мель, и снял им на ночь комнату в гостинице, а в Нью-Йорке после концерта он утешал другого тинэйджера, кем-то обиженного. Однажды он отдал свою куртку какому-то подростку, встреченному на улице в ливень и дрожащему от холода. Джек говорит, что, “судя по его манерам, я думаю, Джиму нравилось, чтобы люди так думали о нём”. Когда он хотел, у него были превосходные манеры, и он был удивительно интересным собеседником. Он мог проявлять невероятное сочувствие. Примером тому - юный тинэйджер, для которого Джим был одновременно кумиром и старшим братом - позже, кажется, Джим получал удовольствие от такой специфической роли. Денни Салливан познакомился с “Doors” через одного из их гастрольных менеджеров, а после того, как он попал на их концерт, привязался к ним настолько, что направился в офис “Doors” в Западном Голливуде. Возможно, потому, что ему было всего тринадцать лет и он был маленьким, его никто не остановил. Это произошло незадолго до того, как все в “Doors” узнали, кто он такой. Это было незадолго также и до того, как Биллу Сиддонзу показалось, что Денни слишком часто и всюду суёт свой нос и вмешивается в офисный распорядок. Он порядком приуныл, когда Сиддонз сказал, чтобы он пореже появлялся здесь. Но Джим сказал, что слова Билла не имеют значения, и поручил Денни заботы о фанатской почте, которую к тому времени приносили мешками. Денни платили по десять центов за каждое письмо, на которое он отвечал. Джим серьёзно относился к своим фанатам, и он действительно считал, что Денни выполнит эту работу с чуткостью, не то что коммерческая служба, о которой подумывали “Doors”. Таким образом, Денни стал чаще появляться в офисе, бросая школу ради того, чтобы быть рядом с людьми, к которым его так тянуло. Как-то днём в пятницу, несколько недель спустя, Джим небрежно спросил Денни, почему у него такая короткая стрижка. Денни сказал, что подстричься его заставили родители. - Они тебя заставляют? - нахмурил брови Джим. - Ну, больше они не заставят тебя стричься. - Почему нет? - Потому что я так сказал, - заявил Джим. - Потому что я им не позволю. С этого момента ты не должен делать ничего такого, чего ты делать не хочешь. Ты не должен стричься, если ты этого не хочешь, понял? - Джим ткнул пальцем в грудь Денни. Он знал, что его внимание переворачивает всё в мире Денни. - В следующий раз, когда они будут тебя ругать, скажи мне, и я скажу тебе, как с ними справиться.
Он становился толстым и пассивным. В волосах появилась седина. Живот свисал теперь над низким поясом его кожаных джинсов, и, чтобы скрыть его, он стал носить рубашки поверх штанов. Когда какой-то фан, встреченный им на улице, сказал ему, что он толстеет, он записался в Клуб здоровья на Беверли Хиллз, на членство в котором он потом не обращал внимания. Хуже того, Пол Ротшильд сказал ему, что он теряет голос. Пол никогда не считал, что у Джима был большой певческий талант, хотя иногда он говорил, что Джим был “первым настоящим эстрадным певцом со времён Фрэнка Синатры”. Но у Джима “не было головы певца. Он больше думал о театральности, чем о вокале. А пьянством он уничтожал свой голос”. Его всё ещё шумно приветствовали. В первые месяцы 1968-го года читатели “Village Voice” назвали Джима вокалистом года. (“Doors” были признаны также дебютом года, Рэй Манзарек стал третьим музыкантом года, после Эрика Клэптона и Рави Шанкара, а первый альбом группы стал вторым альбомом года, уступив только “Сержанту Пепперу”). Семистраничный материал в журнале “Life” доказывал состоятельность и грамотность “Doors”, кроме того, здесь был и сочувственный отзыв о нью-хэйвенском аресте Джима. Группа попала также в справочник “Кто есть кто в Америке” - редкая честь в их жанре. Но, как критик Дайана Триллинг написала о Мэрилин Монро, слава рано или поздно протягивает звёздам свою недобрую руку; она назвала это Законом Отрицательной Компенсации. Джим протянул ей свою руку в июне, на запланированной встрече “Doors”. Он припарковал свою машину “Shelby GT 500 Cobra” (у него всегда были только американские машины) на стоянке у бара под открытым небом рядом с офисом “Doors” в Западном Голливуде. Он заметил, что в нижней репетиционной комнате никого не было, поэтому по наружной лестнице он медленно поднялся наверх и открыл дверь. В первой комнате было три или четыре одинарных столика, дешёвая кушетка, фотография, кофеварка и обычный беспорядок из фанатской почты, журналов, газет и записей альбомов. В углу была крошечная ванная комната с душевой стойкой. На стенах офиса висели золотые записи “Doors”, которых было теперь четыре. Джим молча прошёл к своему столику в заднем углу, ничего не говоря другим присутствующим: секретарю, Биллу Сиддонзу, другим “Doors”. Он мельком глянул на самое необычное и интересное письмо дня из фанатской почты - такое ежедневно откладывалось по его просьбе - затем вытащил из бумажного пакетика холодный гамбургер и откусил от него. Он жевал медленно, так же медленно двигался и говорил. Через минуту-другую он взглянул на остальных и сказал, что уходит из группы. - Что?! - Все разом обернулись. - Я ухожу, - сказал Джим. Все заговорили одновременно. В конце концов наступило молчание, и Билл спросил: - Почему? - Это не то дело, которым я хочу заниматься. Раньше хотел, а теперь нет. У “Doors” была устоявшаяся политика: если они в чём-то не согласны - по поводу концерта, песни, чего угодно - это не делалось: всем правило единодушие. У Джима был только один голос из четырёх, но его нельзя было игнорировать. Остальные “Doors” и Сиддонз заговорили о том, как теперь раскручена группа; не было проблемы в том, куда поехать на гастроли - группа имела возможность делать всё, что угодно.
Рэй вышел вперёд и сказал настоятельно, хотя и с явной паникой в голосе: - Ещё шесть месяцев. Давай поработаем ещё шесть месяцев. Всегда непросто выйти из быстро идущего поезда, так и Джиму не удалось привести свою угрозу в исполнение. “Doors” уже проводили репетиции для самого престижного своего концерта 5 июля на празднике “Hollywood Bowl”. После это был громадный “Singer Bowl” в Нью-Йорке. Затем последовал европейский тур, и одновременно в июле они выпустили свой третий альбом и новый сингл, которые мгновенно стали хитами. Был создан импульс достаточной силы, чтобы существовать ещё десятилетие и больше. В это время “Doors” попытались превзойти самих себя. Для концерта в “Hollywood Bowl” они наняли трёх операторов, и всего их стало пять, а для звука они растянули пятьдесят два усилителя на тридцать метров поперёк сцены, обеспечивая шестьдесят тысяч ватт мощности на один только вокальный канал, - этой мощности было достаточно, чтобы разнести голос Джима далеко по голливудским холмам за пределами “Bowl”. Не было пауз и в шумном успехе. Попадание в афиши “Hollywood Bowl” поставило “Doors” в один ряд с “Beatles”, сделало их американскими “Rolling Stones”. “Elektra” получила предварительные заказы примерно на полмиллиона копий нового альбома, и в течение девяти недель было продано 750.000 копий, альбом поднялся вверх в чартах. “Привет, я люблю тебя” вышла на первое место в чартах среди синглов, став второй сорокопяткой группы, проданной в количестве более миллиона экземпляров. Заголовок альбома менялся несколько раз за время его пятимесячного создания, от “Американских ночей” (ранний выбор Джима) до “Празднования Ящерицы” (когда Джим хотел сделать конверт пластинки как имитацию кожи ящерицы), и, наконец, до “В ожидании Солнца” - это было название песни, не вошедшей в альбом. Одно время Джим хотел читать между песнями короткие стихи, но в конце концов было решено напечатать текст стихотворения, которое, таким образом, оставалось без музыки (“Празднование Ящерицы”) на внутренней стороне конверта пластинки. Джим так объяснял свою очарованность рептилиями. “Мы не должны забывать, - говорил он, - что ящерица и змея идентичны с бессознательным и с силами зла. В человеческой памяти есть что-то глубокое, что сильно отзывается на змей. Даже если вы никогда ни одной не видели. Я думаю, что змея просто воплощает в себе всё, чего мы боимся”. Его длинная поэма, говорил он, была “чем-то вроде приглашения к тёмным силам”, но придуманного им образа Короля Ящериц не было. “Это всё сделано в насмешку, - настаивал он. - Я не думаю, что люди это понимают. Это не должно восприниматься всерьёз. Это как если бы вы играли злодея в каком-нибудь вестерне - это же не значит, что это вы. Это просто одна из ролей в шоу. Я действительно не воспринимаю это всерьёз. Это, наконец, сделано с иронией”. “Doors” опять отправились в путь, перемещаясь в июле из “Hollywood Bowl” в Даллас и Хоустон, в Гонолулу и затем в Нью-Йорк. Самым большим и запоминающимся из тех концертов было выступление на “Singer Bowl” на старых полях Всемирной Ярмарки в Нью-Йорке 2 августа. Билл Грэхэм хотел, чтобы по случаю своего возвращения “Doors” дали концерт в “Fillmore East”, но уличное выступление в “Queens” стоило в пять раз дороже, и там они должны были выступать в одной программе с “Who”, британской группой, которая только что объявила, что хочет сделать рок-оперу. “Doors” предвкушали артистичный и захватывающий вечер. - Моррисон Моррисон Моррисон Моррисон... Джим вышел из чёрного лимузина; группа операторов документальных съёмок то пятилась вперёд перед ним, то следовала за ним. Выражение его лица расслаблялось, когда он медленно двигался сквозь толпу девочек, затем уходил за кулисы, где его брала под охрану нью-йоркская полиция. - Моррисон Моррисон Моррисон... Его имя было мантрой, которую повторяла публика на всех полях ярмарки. С торжественным выражением на лице он по ступенькам поднимался на сцену. Полицейские заняли свои места перед сценой, а операторы (Пол и Бэйб) пробрались вслед за ним на сцену. Кроме лампочек света на усилителях и отблеска фимиама на органе Рэя, сцена была в темноте. - Моррисон Моррисон Моррисон... “Doors” играли вступление к “Человеку чёрного хода”. Джим подошёл к микрофону, появилось пятно света, публика взорвалась, а Джим заполнил звуковое пространство длинным болезненным и пронзительным воплем. Мгновение он стоял неподвижно, затем упал на пол, корчась и колотя ногами. Через час Джим был привидением в мексиканской батрацкой рубашке и чёрной коже, кружась на одной ноге, падая от первобытной боли, чтобы встать и закрыть свою промежность сложенными чашечкой руками, прыгая вперёд; глаза закрыты, губы сжаты в экстазе. Подростки из публики начали лезть на сцену, как клопы, прорывающиеся сквозь решётку радиатора. Полицейских загнали на саму сцену, где они образовали между “Doors” и их взбешённой публикой стену из голубых рубашек с короткими рукавами и тёмно-голубых штанов. Ничего не было видно. Джим корчился, лёжа на боку, его руки вздрагивали между бёдрами. Музыка колотилась. Подростки стали карабкаться на спины друг другу, стараясь ухватиться за край сцены, только чтобы их схватили полицейские и буквально отбросили назад в темноту. Сотни деревянных складных стульев летели в полицейских. Сотни тинэйджеров были в крови. Концерт внезапно закончился, и это был Бунт Номер Два. В эпоху, когда рок-“бунты” приобретали андеграундный шарм и обеспечивали газетные заголовки - репутация группы упрочивалась. Ещё один толчок к этому был дан в августе. “Привет, я люблю тебя” была номером 1 в национальном хит-параде четвёртую неделю. “Doors” опять попали в “Vogue” - в статью о рок-театре. Критики из журналов “New York” и “Los Angeles Times” называли третий альбом группы лучшим. И теперь им предстояла Европа. “Привет, я люблю тебя” была первым и главным хитом “Doors” в Европе, и именно эта песня была положена в основу их взрывного трёхнедельного тура. Гипнотическая эта песня успела уже высоко подняться в британских чартах, когда группа приземлилась в Лондоне. В аэропорту их встретили сотни фанов и съёмочная группа телевидения “Granada”, которая снимала не только их прохождение через таможню, но также и первый из четырёх концертов в “Roundhouse”.
Концерты в “Roundhouse” имели несомненный успех. Публика оказалась весьма восприимчивой, а группа была в ударе. В тесном контакте с маленькой аудиторией театральность Джима развернулась на полную мощь - больше, чем обычно. На каждом концерте публика требовала “бис”. Английская пресса напрочь забыла о выступавшей в той же программе группе “Jefferson Airplane”, посвящая почти все материалы только Королям кислотного рока Америки. Те десять тысяч человек, которым повезло увидеть концерты, рассказывали о них остальным. “Granada” должна была восполнить для них этот пробел. Популярность “Doors” достигла легендарных размеров после того, как они пробыли в городе всего неделю.
Единственная реальная неприятность за всё время тура случилась в Амстердаме. Во Франкфурте Джиму подарили порцию гашиша размером примерно с полпальца, и, когда на следующий день “Doors” выходили из самолёта в Амстердаме и подходили к таможне, Билл Сиддонз спросил: - У кого-нибудь что-нибудь есть? Джим сказал: - Да, у меня вот хэш. Всё было ясно. Сиддонз сказал: - Ну так избавься от него. Джим его прожевал и проглотил. Несколько порций спиртного Джим выпил в самолёте, потом на ланче с организаторами шоу в Амстердаме он пропустил ещё несколько, а затем отправился исследовать знаменитый городской квартал красных фонарей. Сиддонз обратился к одному из гастрольных менеджеров: - Иди с Джимом и обеспечь, чтобы он вовремя прибыл на концерт. Джим продолжал пить весь день и начало вечера, а когда какой-то фан предложил ему ещё кусочек хэша, он немедленно проглотил и его. Около девяти часов гастрольный менеджер посадил его в такси. “Doors” снова играли с “Airplane”, который выходил на сцену первым. Джим приехал за кулисы примерно в середине их выступления, и на середине хорошо знакомой ему песни “Airplane” он неожиданно появился на сцене, пытаясь петь, танцевать, кружась по сцене, пьяно прыгая. Что именно произошло дальше - неясно: мнения свидетелей расходятся. Одни говорят, что Джим упал около кулис и его отнесли в раздевалку. Другие считают, что “Doors” помогли ему туда вернуться, а там он сел на скамейку около пианино в состоянии, близком к коматозному, голова падала на грудь, глаза были безжизненно закрыты - в то время, как все остальные спорили о том, что делать. “Airplane” пришлось продлить своё выступление, а потом техникам обеих групп сказали тянуть время, размонтируя аппарат “Airplane” и устанавливая аппарат “Doors”. Потом было решено: Винс Тринор объявит, что Джим болен, но трое остальных “Doors” во что бы то ни стало хотели играть. - И скажи им, что те, кто хочет, могут немедленно получить назад свои деньги, - закончил Билл. Вдруг Джим соскользнул со своего стула на пол, как будто его стянули верёвкой. Билл подбежал к нему, вытащил из кармана маленькое зеркальце и поднёс его ко рту и носу Джима, чтобы проверить, дышит ли он. - Уйдите! - закричал на всех Билл. - Я не вижу, дышит он или нет. Уйдите, к чёрту! Билл снова склонился над Джимом, с надеждой вглядываясь в маленький кусочек зеркала в своей руке. Лицо Джима было цвета старой слоновой кости, дыхание неглубокое. Врач прикрикнул на окружающих, и после беглого осмотра объявил: “ Господин потерял сознание”. Когда стало известно, что случился приступ, и как только Джима увезли в местную больницу, сочувствие превратилось в плохо сдерживаемый гнев. Остальные “Doors” были очень сердиты: тем вечером они выступали, и Рэй пел так, как будто они всегда были трио. На следующий день в больнице быстро восстанавливающиеся силы Джима вернули его лицу нормальный цвет. - Послушайте, что сказал мне врач сегодня утром, - обратился Джим к остальным. - Он спросил меня, почему так получилось, и я сказал, что я, должно быть, устал, и, ха! - он двадцать минут читал мне лекцию об опасности эстрадных концертов. Он сказал, что мне нужно остерегаться жадных менеджеров, которые так нещадно эксплуатируют таланты. Билл и остальные свирепо глянули на него, а Джим лишь смущённо улыбнулся в ответ.
Во время всего европейского турне Памела оставалась в Лондоне, в роскошной квартире, снятой в дорогой и фешенебельной Белгрэвии. В первые дни они с Джимом вместе знакомились с Лондоном, гуляли по Сохо, по улицам Карнаби и Оксфорда, где Памела покупала одежду. В октябре они смотрели передачу “Granada” “Двери открыты”, которая показывала Джима в революционном ключе, перемежая отрывки из концерта в “Roundhouse” хроникальными съёмками из Демократической конвенции в Чикаго и недельной демонстрации у американского посольства в Лондоне. Это было очевидно, но Джим счёл, что их представили вполне хорошо. Неделей позже они встретились с поэтом Майклом МакКлюром, который приехал в Лондон, чтобы встретиться с американским кино-продюсером - эмигрантом Эллиотом Кэстнером, который хотел видеть Джима в роли Билли Кид в фильме по мотивам пьесы Майкла “Борода”. Джим с Майклом быстро преодолели неловкость, и несколько дней, проведённых за выпивкой и разговорами, укрепили их дружбу. Для Джима, Майкла и Памелы пьянство было обязательным ритуалом в давней поэтической традиции, так что в первый вечер все они выпили чрезмерно и тщетно пытались поймать такси, чтобы восемь часов ехать на север в Страну Озёр Англии, родину Лэмба, Скотта, Вордсворта и Коулриджа. Каждый раз их останавливал один и тот же полицейский, который в четыре часа утра пригрозил им арестом, если они посмеют ещё раз высунуться из квартиры. Утром Майкл проснулся с похмелья - “было плохо, как от мескалина” - и начал лениво читать какие-то стихи Джима, найденные на столе. Он слышал о стихах Джима, но раньше не видел ни одного из них, и теперь они произвели на него “грандиозное впечатление”. Он даже начал думать о Джиме как о человеческом воплощении Аластора Шелли, соединении полу-духа и получеловека, который жил в лесах и поклонялся красоте интеллекта, и стихи, которые он читал перед завтраком - многие из них потом вошли в “Новые творения” - ни коим образом не переменили его мнения. Когда Джим вышел к завтраку, Майкл сказал ему, что, по его мнению, эти стихи должны быть опубликованы. Раздражение Джима на Памелу за то, что она так небрежно оставила его стихи на столе, вскоре рассеялось от высокой похвалы поэта. Он спросил Майкла, что тот думает об опубликовании стихов в частном порядке. - Я сказал, что, по моему мнению, когда это сделано по важной причине, то это не то же самое, что тщеславная публикация, - говорит МакКлюр. - Джим не хотел, чтобы его поэзия приобрела известность благодаря тому, что он - Джим Моррисон, рок-звезда. Он хотел отделить поэзию от этого имиджа. Я сказал, что Шелли опубликовал свою работу в частном порядке. Я сказал, что и первая работа Лорки была издана частно. И я свою книгу издал частно. Разговор о поэзии продолжился после нескольких дней пьянства. Джим сказал, что посвятил стихи Памеле, потому что она была его редактором. - Она читает их и выбрасывает все “е...” и “г...”, - сказал Джим с усмешкой. Майкл посмотрел на него и сказал: - Жена Марка Твена делала то же самое. Майкл листал некоторые стихотворения и комментировал. - Ты знаешь стихотворение Уильяма Карлоса “Красная тачка”? Это одна из великих объективистских поэм, и её мне напомнила твоя “Ensenada”. Она напоминает мне “Красную тачку” во всей её конкретности и по всей длине, хотя бы импрессионизмом в технике. Она движется сквозь пространство как фильм, как кино.
В первую же неделю по возвращении в Лос-Анджелес Джим сходил в офис литературного агента Майкла, Майка Хэмилбурга. Вместе с ним он составил подборку стихов на 42 страницы плюс двадцать фотографий, сделанных во время поездки в Мексику. Это были “Новые творения”. Он подготовил также длинную поэму под названием “Сухая вода”. Агент весьма заинтересовался материалом и согласился, что не стоит делать акцент на рок-звёздном имидже Джима. В конце октября “Новые творения” лежали на столе редактора “Random House” в Нью-Йорке, и Джим планировал частным образом издать книгу в Лос-Анджелесе. В то же время случился кризис в съёмках документального фильма. Около 30.000 долларов было уже потрачено на него, но Джим решил отказаться от проекта. Всё остановилось в тот момент, когда до завершения монтажа было ещё далеко, и ещё не был снят ни один из задуманных вымышленных эпизодов. Всё же удалось достичь компромисса. Они отказывались от дальнейших съёмок, Пол Феррара и Фрэнк Лишьяндро соглашались работать бесплатно, а “Doors” - выделить три из четырёх необходимых для завершения монтажа тысячи долларов. Они надеялись продать законченный фильм на телевидение. В последние дни октября Джим безвылазно сидел в монтажной - небольшом помещении, отгороженном в репетиционной комнате в офисе “Doors”. Везде, куда ни глядь, валялись коробки и коробки с кинолентой, а к доске объявлений прикреплялись предлагаемые варианты названия фильма, большинство из которых были цитатами из стихотворений Джима. Джону Денсмору больше нравилась “Немая агония ноздрей”, но в итоге было принято одно из предложений Рэя: “Праздник друзей” из “Когда музыка закончилась”. Джим сел за монтажный стол и подготовил несколько отрывков и пробную их последовательность, но все окончательные решения оставил Полу и Фрэнку. “Джим отчётливо сознавал, что фильм был сделан в нетрадиционной форме, - говорит Фрэнк, - что он был построен как эволюция, где каждая сцена дополняла и усиливала конечный результат. Джим страшно интересовался монтажом фильма”.
Хотя “ошеломлённый” Джим и думал о хаосе и силе, которую он вызывал, 1 ноября “Doors” начали самый бурный в их карьере тур, наняв четырёх телохранителей из числа самых крупных, работавших в Агентстве детективов Паркера - организации чёрных натренированных парней, каждый из которых весил не менее 115 кг и имел право на ношение оружия. Концерты в Милуоки и Коламбасе 1-го и 2-го были вполне обычными. Единственным заслуживающим внимания отличием было то, что Джим больше пел блюзового материала и меньше - ранних песен, так же, как он делал на некоторых концертах в Европе. Но за восемь последующих дней произошли столкновения, нарушения общественного порядка и аресты в Чикаго, Кливленде, Сент-Луисе и Фониксе.
Когда его спрашивали, как он чувствует себя в случаях насилия в концертном зале, Джим отвечал неопределённо. В этом было “просто много смешного... приятного, весёлого, - говорил он одному журналисту. - Мы смеёмся, ребята смеются, полицейские смеются. Это такой фатальный треугольник. [Но] посмотрите на это логически. Если бы здесь не было полиции, разве кто-то попытался бы лезть на сцену? Потому что - ну, залезут они туда, и что дальше? Когда они залезут на сцену, они станут очень мирными. Они не собираются там ничего делать. Есть только один стимул атаковать сцену - потому что это барьер. Я твёрдо в этом уверен. Это интересно хотя бы потому, что ребята имеют шанс испытать на прочность полицию. Вы видите, что сегодня полиция приходит на концерт с оружием и в униформе, и, естественно, всем интересно, что произойдёт, если вы бросите им вызов. Я думаю, это хорошо, потому что это даёт ребятам шанс испытать власть на прочность”. В другом интервью он говорил так: “Я пытался стимулировать несколько маленьких бунтов, вы знаете, и после нескольких раз я понял, что это такая шутка. Всё это быстро достигло такого уровня, на котором никто уже не думает, удачный ли был концерт, если все не попрыгают и не походят по лезвию. Это шутка, потому что это никуда не ведёт. Я думаю, что лучше было бы играть концерт и заставить всех чувствовать себя погружёнными, так, чтобы после концерта они вынесли эту энергию на улицу и взяли её с собой домой”. К этому времени публика стала осознавать, чего можно ждать на концерте “Doors”: восстания и трансцедентности. Не получая этого, зрители шли, чтобы, по крайней мере, посмотреть, как Король Ящериц делает то, чего никто бы другой сделать не смог или не захотел. Застыв, он споткнётся на сцене - как пьяный, вскричит криком вместо забытых стихов - сдвинет усилители, затем упадёт на сцену, не в силах подняться. “Doors” показывали шоу - шоу, не похожее ни на что другое, что вы когда-либо раньше видели, необычное шоу. “Doors” упорно работали, чтобы оправдать их ожидания. Они были самой драматичной группой в официозе, и они апеллировали к андеграунду, как и подростки. Моррисон был способен одновременно двигаться мимо простого зрителя в царство прямого опыта и благоговения. Но чем больше Джим понимал, что на слова и музыку не обращают внимания, тем больше его разочарование отражалось на сцене и вне её. Он также всё больше уставал от бремени ожиданий толпы. Раньше ему не требовалось усилий, чтобы приводить толпу в восторг, потому что она приходила на концерт с чистым интересом. Теперь же толпа будет удовлетворена не менее, чем тем, что она об этом слышала, почувствовав не меньше, чем было обещано. И как с этим быть? “Doors” стали больше, чем жизнь. Их отношения с публикой становились с каждым шоу всё менее реалистичными. Джим не только чувствовал себя недостойным восхищения, но он всё больше и больше ломал голову над тем, что делать в такой ситуации. Презрение просто стало “дополнительным к главному действию номером”. Возможно, он считал, выходом из тупика было бы - перестать подчиняться своему разрекламированному образу. Это не было немедленным решением, но, возможно, он мог бы постепенно этого достигнуть, уменьшая требования аудитории и в конце концов, может быть, даже радикально изменить и улучшить отношение публики к себе. На первой неделе декабря, после того, как группа записала своё первое больше, чем за год, телевизионное шоу, “The Smothers Brothers Show”, Джим зашёл в бар “Troubadour”; напившись довольно пьяным, так, что ему трудно было идти, он уговорил одну из официанток уйти с ним. По пути к машине, прозванной “Голубой Леди”, к нему пристали двое голубых.
- Я не хочу никого обидеть, - говорил он, - я не хочу никого обидеть. Она спросила, что он имеет в виду. Но он только плакал: - Я не хочу никого обидеть, я не хочу... Никто не был обижен, а через несколько дней машину отбуксировали в ремонтную мастерскую на Беверли Хиллз. На следующей неделе, в пятницу 13 декабря “Doors” впервые со времён “Hollywood Bowl” выступили дома, первым номером в 18-тысячном “Forum”. Днём группа записывала первые песни для своего четвёртого альбома, и Джим покинул студию “Elektra” за пару часов до того, как за ним должен был приехать лимузин. Со своим братом Энди, которому было теперь девятнадцать лет и который приехал из Сан-Диего, он прошёл квартал до винного магазина, где купил шесть бутылок пива и поллитра водки; всё это он выпил по возвращении на автостоянку “Elektra”, причём, допивая каждую бутылку, он разбивал её о стену. Концертный менеджер прекрасно сделал свою работу по подготовке шоу. Местное телевидение показывало Моррисона в блестящей коже, рекламируя концерты на несколько недель вперёд, афиши покрыли весь Лос-Анджелес от пляжного сообщества до Западного Голливуда, где городские радиостанции прожужжали все уши: “Doors” вернулись! Арена была готова, надежды - радужны. Публика не обратила внимания на начало концерта, выступление китайского фолк-музыканта, которого ввёл в программу Рэй (приглашение Рэем статиста вызвало больше аплодисментов, чем целое отделение, показанное музыкантом), улюлюкала под Джерри Ли Льюиса каждый раз, когда игралась песня в стиле кантри, а когда вышли “Doors”, требовала при каждой возможности “Зажги мой огонь”. Кто-то бросил на сцену бенгальский огонь, едва не попав в Джима. Джим подошёл к краю сцены. - Эй, парень, - крикнул он в толпу, и его голос прогремел через тридцать два гигантских новых усилителя, сделанные Винсом, - убери это траханное дерьмо. - Публика была на взводе. - Заткни себе задницу. - Это была микстура страстного желания, смеха и нарушенного “всё в порядке”. - Что вы здесь делаете? - спросил Джим. - Зачем вы сегодня сюда пришли? - Ответа не было. Это было не то, чего ожидала публика, и Джим это знал. Дата добавления: 2015-09-27 | Просмотры: 488 | Нарушение авторских прав |
Джим перебил её.
Вернувшись в Лос-Анджелес, в “Barney’s Beanery”, он стал спорить со своим приятелем Томом Бэйкером. В фильме, сделанном совместно с Энди Уорхолом, Том появился голым, и теперь он дразнил Джима.
Джим добивался успеха по рок-н-ролльной традиции “удача-приходит-к-победителю”. Кроме всё увеличивающегося числа девочек, он начал неистово тратить деньги - не на дома и машины, а на огромные счета в барах и на сшитую на заказ одежду, в том числе на куртку из кожи ящерицы и на костюм из шкуры эмбриона пони за 2200 долларов. Последний был небрежно выброшен в аэропорту на помойку, когда кто-то купил несколько таких же из кожи тюленя. У него появилась небольшая “свита”, которая всюду сопровождала его, греясь в специфическом свете поп-звёздного оттенка шестидесятых. Они возили Джима всюду, куда он хотел, соревновались, кто первым зажжёт его сигарету, бегали по его поручению в магазин за выпивкой, приводили в вокальную кабину множество самых настоящих группиз.
Джон, Робби и Рэй начали потихоньку выяснять, кого бы можно было нанять для некоего дружеского контроля. Пол Ротшильд предложил Бобби Ньюверта, жившего тогда в Нью-Йорке. “Doors” сказали, что слышали о нём.
Трое “Doors” сказали Полу, что это им подходит, и Пол позвонил Джеку Холзману в Нью-Йорк, сказав, что ситуация сильно ухудшилась, и они не уверены, что смогут записать третий альбом, пока кто-нибудь не сделает что-нибудь с Джимом. Джек сказал, что “Elektra” заплатит Ньюверту половину суммы.
Конечно, Джим делал то, что и собирался делать. “Не думайте, что “Doors” делали это за его спиной, - говорит Ньюверт, - потому что никто и никогда не делал ничего за спиной этого кота, потому что если вы абсолютно знали его, то вы знали, что он вовсе не был немым. От этого он предавался меланхолии - и немедленно. Мне предложили быть кем-то вроде неправящего правителя, да? Но в таком виде эта схема не работала. Кот приходил в уныние от каждого движения, которое делалось в этом направлении”. Итак, тем не менее, говорит Ньюверт, у них с Джимом завязались приятельские отношения. Сначала он попытался научить Джима играть на гитаре, но Джим отказался, потому что это было бы слишком долго. Тогда они занялись тем, что Бобби знал лучше всего: они просто бездельничали.
Памела подарила Джиму тиснёную кожаную сумку, чтобы хранить в ней стихи, которые он так аккуратно и старательно печатал на машинке, и организовала ему встречу с сан-францискским поэтом Майклом МакКлюром. Джим сказал, что хотел бы посмотреть полемическую новую пьесу МакКлюра “Борода”, и Памела позвонила одному из старых друзей своей сестры, который был литературным агентом МакКлюра. Он достал им билеты на спектакль в Лос-Анджелесе, и после него Джим встретился с поэтом бит-поколения, который был одним из его школьных кумиров. Встреча стала разочарованием для обоих. МакКлюр не читал ничего из стихов Джима, а Джим из-за своей застенчивости немыслимо напился. Но Джим вернулся после этой встречи в приподнятом настроении. Агент, Майкл Хэмилбург, сказал, что хотел бы почитать стихи Джима, и согласился, что они должны быть выпущены на рынок без упоминания о рок-музыкальном имидже Джима.
В итоге гастрольная команда “Doors” и полицейские майора Дэли ногами, дубинками, брошенными барабанными палочками Денсмора и микрофонной стойкой Джима отогнали последних фанов “Doors”. Джим Моррисон увидел доказательство своей теории.
Его сильнейшее пьянство продолжалось. Как и все другие аспекты его поведения, оно не могло прекратиться. Кроме того, по многим причинам, больше всего Джим тяготился давлением группы, поэтому ему давали пить, если ему было это нужно или если он этого хотел. Фактически, Джим был в состоянии что-то делать, если только он этого хотел, не заботясь о том, насколько это нравится окружающим, и он это делал. Это не было преднамеренно, но зато это было саморазрушительно.
- Это не то дело, которым я хочу заниматься, - снова сказал Джим. Он начал рыться в фанатской почте; откусил ещё кусочек мяса с булочкой.
Европа была готова к “Doors”, и “Doors” это знали. “Roundhouse” напоминал театр, в зале было всего 2500 мест - меньше, чем на площадках, к которым успели привыкнуть “Doors”. Было запланировано четыре концерта за два вечера, это всего 10 тысяч билетов, которые были быстро распроданы. Тысячи людей кружили вокруг здания в надежде почувствовать то, что происходило внутри. Диск-жокей Джон Пил в своей колонке в “Melody Maker” заметил: “Англия так же тепло приняла “Doors”, как Америка - наших “Beatles””.
Моррисон познакомился с Англией, и было ясно, что молодые американцы победили. Потом они направились в Копенгаген, Франкфурт и в Амстердам.
Глава 7
Просматривая отснятый материал, Джим сделал для себя пугающее открытие. Бэйб, Пол и Фрэнк постарались на концерте “Singer Bowl” в Нью-Йорке, чтобы записать всю силу этого концерта, движения Джима на сцене в мнимой агонии, и то, как полиция забирала тинэйджеров из аудитории всего в нескольких шагах от него. “В первый раз, когда я смотрел фильм, я был ошеломлён, - говорил позднее Джим, - потому что, будучи на сцене и являясь одной из центральных фигур фильма, я видел всё это только со своей точки зрения. Теперь я видел цепь событий, которые, как я думал, происходили под моим контролем... я увидел, что на самом деле... я неожиданно ясно понял, что был просто марионеткой множества сил, которые очень смутно понимал”.
Заголовок на первой странице “Phoenix Gazette” гласил: “В Колизее извергается полувосстание”, и ниже следовала статья: “Прошлой ночью “State Fire” поверг Колизей в состояние войны между подростками и полицией. Скажите за это спасибо “Doors”, вероятно, самой спорной группе в мире. Лидер-певец Джим Моррисон вышел на сцену в поношенной одежде и вёл себя воинственно. Толпа радостно поглощала шалости Моррисона, которые включали в себя бросание предметов со сцены в зал, ругань и оскорбительные жесты”. Было свыше двадцати арестов.
- Слушайте, это не ко мне, - отрывисто и грубо сказал он. Но те продолжали следовать за ним и сели в его машину. Джим быстро завёл машину, нажал на педаль газа и двинулся на Дохени Драйв. Он ехал по встречной полосе и на скорости. Дерево. Крики, визг шин, гудки - и машина остановилась, натолкнувшись на бордюрный камень. Двери открылись, пассажиры, не пострадав, вывалились на землю, а Джим снова рванул в ночь. Официантка вернулась в бар, чтобы по телефону вызвать такси. Джим снова появился здесь, прокричав, что она должна сесть в его машину. Она отказалась, так как, по её словам, он был совершенно ненормален, и Джим уехал, закончив свой кутёж менее, чем через милю, где он вписал Голубую Леди в дерево на бульваре Сансет. Его привезли в комнату мотеля без сознания, но совершенно невредимого во всех остальных отношениях.
Через полчаса позвонила официантка, и он просил её немедленно к нему приехать. Она примчалась в мотель, и Джим начал рыдать.