АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Краткая история учения о шизофреническом характере

П.Б. Ганнушкин (1964) в работе «Постановка вопроса о шизофренической конституции» (1914) в процессе трезво-осторожного клинического размышления, основанного на незаурядном (даже в молодости) клиническом психиатрическом опыте и глубоком знакомстве с литературой вопроса, отталкиваясь в частности от блейлеровской «скрытой шизофрении», утверждает, что «существует особая психическая конституция — шизофреническая, аналогичная другим конституциям <...>, выражающаяся в определенном и своеобразном складе психики». Конституция эта (именно шизофреническая конституция, а не шизофренический процесс) может пребывать в своей здоровой развитости и может «доразвиваться до состояния, находящегося уже на рубеже между душевным здоровьем и болезнью (патологический характер, пограничный тип)». «Клинические картины шизофрении» помогают нам, исходя из их резкой болезненной очерченности, достаточно ясно увидеть и не такую броскую своей психотичностью «шизофреническую психику, шизофренический характер». «Мы вполне присоединяемся, — пишет Ганнушкин, — к мнению Странского, когда он говорит, что каждый из нас в кругу своих знакомых — среди "нормальных людей" — может при случае встретить человека с кататоническими[82] чертами характера» (с. 70-71). Таким образом, Ганнушкин уже в 1914 г. писал о «шизофреническом характере» без психотики — патологическом («пограничный тип») и здоровом. Ганнушкин, однако, не дает в этой своей работе более или менее внятной характерологической картины шизофренической конституции. В «Клинике психопатий <...>», впервые опубликованной в 1933 г., в год смерти Ганнушкина, Ганнушкин не вспоминает о своей работе 1914 г., о «шизофреническом характере», видимо, потому, что в 1921 г. вышла уже первым изданием книга Э. Кречмера «Строение тела и характер». Там «шизофренический характер», о котором Ганнушкин лишь поставил вопрос, в подробностях (хотя и не дифференциально-диагностических) описывается и как патологический — «шизоидный», и как здоровый — «шизотимические средние люди» (Кречмер Э., 1930). Эти два характера являют собою, по Э. Кречмеру, лишь количественное ослабление шизофренической картины. Ганнушкин в «Клинике психопатий <...>» классически клинически, с дифференциально-диагностическими суждениями живописует своего, в сущности, подлинного шизоида, опираясь на Э. Кречмера и собственный опыт. Сетуя на то, что «чрезмерно широкая схема шизоидной психопатии, построенная Кречмером», включает в себя и другие «отличные друг от друга группы психопатов», Ганнушкин предпочитает называть шизоидами лишь тех «шизоидов Кречмера, в психике которых есть сходство с тем, что мы — при других условиях развития — привыкли наблюдать при шизофрении, как в форме прогредиентной; здесь — в психопатии — эти черты характера оказываются не нажитыми, как в процессе, а врожденными, постоянными» (Ганнушкин П.Б., 1964, с. 143).

А.В. Снежневский (1972) говорит о шизофренической конституции как о pathos («патологическое состояние, стойкие изменения, результат патологических процессов или порок, отклонение развития», «диатезы»[83]) в отличие от nosos («болезненный процесс, динамическое, текущее образование»). Для Снежневского диатез (в широком смысле) «относится к недугу в понимании И.В. Давыдовского». «Об этом он (Давыдовский. — М. Б.) писал следующее: "Недуги старости, как и другие недуги или недомогания при общем упадке жизнедеятельности, свидетельствуют о том, что диапазон приспособительных способностей не измеряется альтернативой — болезнь или здоровье. Между ними располагается целая гамма промежуточных состояний, указывающих на особые формы приспособления, близкие то к здоровью, то к заболеваниям, и все же не являющиеся ни тем, ни другим". Близки понятию диатеза, именно шизофренического диатеза, шизозы Claude, шизопатии Е. Bleuler, шизофренический спектр Kety, Wender, Rosenthal» (с. 6-7). Таким образом, для А.В. Снежневского шизофреническая конституция есть «переход от здоровья к болезни», «один из примеров недуга, по И.В. Давыдовскому» (с. 7). Однако Ганнушкин (1914) включает в понятие «шизофреническая конституция» не только состояния «на рубеже между душевным здоровьем и болезнью (патологический характер, пограничный тип)», но и совершенно здоровых людей с шизофреническими чертами характера. Э. Кречмер (1930) тоже полагает, как я уже отметил выше, что существуют здоровые шизофреники — «шизотимические средние люди», так же предрасположенные к шизофрении. «Мы называем людей, принадлежащих к тому большому конституциональному кругу, из которого рекрутируются шизофреники, шизотимическими людьми <...>. Переходные формы между здоровьем и болезнью или болезненные абортивные формы целесообразнее всего называть <...> шизоидными, как мы это уже сделали» (с. 223).

Дляклинического психотерапевта, работающего с шизоидными и эндогенно-процессуальными пациентами, факт существования здорового шизофренического характера немаловажен. Многие наши образованные, душевно-сложные, читающие научные книги пациенты, охваченные тревожной, насущной для них жаждой изучения своей болезни, характера в ТТС, входят в такие клинические тонкости, которые неведомы многим психиатрам, клиническим психологам, поскольку жизненно их прямо не касаются. Стало быть, психотерапевтически очень важно и для психотерапевта, и особенно для эндогенно-процессуального пациента, что не так мало на свете так называемых «здоровых шизофреников», что они вообще существуют. Но тут встает перед нами еще один (после «клейма») немаловажный травмирующий душу момент. Эрнст Кречмер (1930) описывал шизоида слишком широко не только в том смысле, что считал шизоидами и других психопатов (вероятно, многих психастеников, ананкастов и т. д.)[84]. В сущности, он включал в понятие «шизоид» в том числе и более или менее мягко протекающую шизофрению. Вот характерный пример. «Робкая, кроткая, как ягненок, девушка служит в течение нескольких месяцев в городе, она послушна, нежна со всеми. Однажды утром находят троих детей убитыми в доме. Дом в пламени, она не расстроена психически, она знает все. Улыбается без причины, когда признается в преступлении» (с. 170-171). Э. Кречмер признавался в том, что не может «психологически расчленить шизоидное»: «в легких случаях не знаем, стоим ли мы пред развитием шизофренического психоза, наступил ли уже психоз, имеем ли мы психологические продукты уже закончившегося приступа, или наконец все это лишь бурное и причудливое половое развитие (в периоде полового созревания. — М. Б.) шизоидной личности» (с. 172). Э. Кречмер вообще сосредоточивается на общем между здоровьем (здоровый шизотим, шизоид[85]) и болезнью (шизофрения) и не входит в дифференциальную диагностику. Даже П.Б. Ганнушкин, уточнивший, поправивший Э. Кречмера в своей «Клинике психопатий <...>» дифференциально-диагностическими описаниями шизоида, полагая, как и Э. Кречмер, что «шизофрения часто развивается именно у шизоидов» (разрядка моя. — М. Б.), считал, что установить точно, «когда у шизоида начинается шизофренический процесс», — «вещь часто совершенно невозможная». «Единственным прочным критерием во всех таких случаях надо считать наличие признаков эндогенно обусловленной деградации личности, как бы эти признаки ни были иногда незначительны» (Ганнушкин П.Б., 1964, с. 149)[86]. Тяжело, конечно, все это читать в своем «психообразовании» нашим вдумчивым шизоидам и эндогенно-процессуальным пациентам при нынешней доступности психиатрической классики. Между тем современники Э. Кречмера и П.Б. Ганнушкина уже с известной уверенностью отличали человека, предрасположенного к шизофрении (т. н. «кандидата в шизофреники»), от шизоида, уточняя, что шизоид имеет столько же шансов заболеть шизофренией, как и любой другой психопат или душевно здоровый человек. Так, германский психиатр Курт Берингер в IX томе «Руководства по психиатрии» Освальда Бумке (1933) в разделе «Шизоид» говорит о целой группе психиатров (к ним относятся, например, Бумке, Эвальд, Бострэм), отрицающих перерастание, превращение шизоидного характера в шизофрению, в отличие от, например, Кречмера, Блейлера, Гофмана, Мауца (с. 49). Тремя годами позднее австрийский психиатр Йозеф Берце (1935) настаивал на том, что «кандидат в шизофреники» («препсихотическая личность») и шизоид должны быть строго отграничены друг от друга. Тем более,— уточняет Берце,— что «препсихотическое» часто по существу уже есть «психотическое». Берце даже убежден, что уже «мало кто думает, что шизофрения есть количественное нарастание шизоида». Берце полагает, что «биологическое шизоида есть конституционально-характерологическое, а не процессуальное, а биологическое шизофрении безусловно процессуальное». Там, где обнаруживается «гипотония сознания» («первичная недостаточность психической активности»), основное шизофреническое расстройство по Берце (в известной мере соответствует «схизису» (Э. Блейлер. — М. Б.), там, по Берце, нельзя говорить о шизоиде.

Во второй половине XX века интерес специалистов к клинически-тонкому, подробному изучению личностных особенностей больных шизофренией (в том числе в сравнении с шизоидными особенностями) увял среди широкого пестрого моря психоаналитических, феноменологических, экзистенциальных, экспериментально-психологических исследований шизофрении. Авторы кратко описывали различные варианты личностного шизофренического преморбида внутри кречмеровского шизоида (стеничные шизоиды; сенситивные шизоиды; диссоциированные, или мозаичные шизоиды) и вне шизоида (гипертимные личности с чертами незрелости в эмоциональной сфере и склонностью к мечтательности и фантазированию; возбудимые личности; «образцовые» личности; дефицитарные личности (см. у Критской В.П., Мелешко Т.К. — в «Руководстве по психиатрии», т. 1, 1999 с. 495-498). Работ о том, что именно специфически роднит все эти преморбидные варианты, встретить не удалось.

Многие наши шизоидные и эндогенно-процессуальные дефензивные пациенты благодаря ТТС, довольно отчетливо чувствуют-понимают, что человек с так называемой шизофренической конституцией, — не шизоидный психопат (даже очень тяжелый шизоид, шизоидное расстройство личности по МКБ-10) и не шизоидный акцентуант (здоровый аутист). Кроме того, также благодаря ТТС многие неврозоподобные шизотипические пациенты понимают-чувствуют, что многолетняя хроническая сравнительная мягкость их заболевания, малопрогредиентность, выдолбившая за многие годы тягостно-болезненную (хотя и относительно «терпимую») ямку, как капля в камне, все же как будто бы не грозит им острыми психотическими расстройствами. Однако практически все наши дефензивные пациенты без психотики (в том числе непроцессуальные) тревожатся, хотя бы время от времени, о том, стоят ли они на туманной дороге в шизофренический психоз или вероятность сойти с ума у них не больше, чем у душевноздоровых. Указанные тревожные сомнения возникают по причине особой глубокой душевной сложности многих непримитивных дефензивных людей, их особой врожденной способности к клинико-психологическим исследованиям себя и других, а ТТС, в сущности, основывается на этих лечебных исследованиях.

Не случайно именно в занятиях ТТС с дефензивными пациентами сложилось представление о том, чем именно отличается шизофренический (шизотипический) душевный склад, характер от шизоидного в сбоем творческом самовыражении (Бурно М.Е., 1996б, 1997а, 1999б; Бурно М.Е. — в «Практическом руководстве по Терапии творческим самовыражением», 2003, с. 60-71; Добролюбова Е.А., 1996; Добролюбова Е.А., там же, с. 308-333). Шизофреническое (шизотипическое) творческое самовыражение отличается от шизоидного известным специфическим шизофреническим проявлением — блейлеровским схизисом (одновременное сосуществование противоположных, взаимоисключающих душевных движений (в самом широком смысле — мысли, чувства, волевые движения, психомоторика) без борьбы и без понимания (во всяком случае, достаточно отчетливого) этой противоречивости[87]). Схизис (расщепленность, раскол) сказывается и в мироощущении человека. Нагляднее всего этот мироощущенческий схизис видится в живописи. Вот мы рассматриваем в группе творческого самовыражения так называемую реалистическую живопись. Это все разного характера склонность к материалистическому мироощущению, обнаруживающая себя в том, что, например, человеческое тело на картинах, выписанное более или менее полнокровно, по-земному, чувствуется-понимается нами как источник духа этого человека. В самой одухотворенной синтонной реалистической живописи (например, Рафаэль, Рембрандт) этот синтонный, теплый дух-свет, своей солнечностью даже кажущийся Божественным, все равно, как это многим из нас в группе ясно чувствуется, лучится из реалистически выписанного тела-источника, а не из себя самого. В авторитарно-эпилептоидной реалистической живописи дух, излучаемый телом, напряжен, порою агрессивно, дисфорически напряжен (например, в картинах Верещагина, Сурикова). В психастенически-деперсонализационной реалистической живописи дух наполнен «подводной», «подтекстовой» импрессионистической недосказанностью (например, у Клода Моне), но и здесь чувствуется, что для художника подлинная реальность есть телесно-материальная реальность, хотя и написанная необыкновенными нежными красками, самим воздухом, реальность, светящаяся, искрящаяся духом. И так далее в реалистическом творчестве. Для человека аутистического, идеалистического душевного склада-характера по природе его подлинная реальность есть не телесно-материальная, а духовная реальность. Изображается это в живописи чувством изначальности духа — аутистически-символически (как, например, у Модильяни, Матисса) или аутистически-сновидно (как, например, у Борисова-Мусатова, у Павла Кузнецова, в кино — у Андрея Тарковского). Самые, казалось бы, малосимволические, малоизломанные, самые живые обнаженные женщины на картинах Модильяни, если вчувствоваться, подсвечены внутри своих тел изначальностью духа, как и реалистоподобные цветы, травинки, березки реалистоподобного аутистического художника Нестерова. Конечно, подобные исследования начинаются именно с чувствования, клинического чутья, как и все в клиницизме. В шизофреническом же творчестве вследствие схизиса, особой мозаики характерологических радикалов в ядре личности одновременно сосуществуют оба мироощущения — разнообразное материалистическое и разнообразное идеалистическое (аутистическое) в своей соединенной несоединимости-отделенности, разноплановости — психопатоподобно-сюрреалистической со «зловещенкой» (например, у Босха, Дали, Филонова) или психастеноподобно-постимпрессионистической — с по-своему теплой сказочностью (например, у Ван Гога, Чюрлениса). Однако чаще всего всюду здесь, в шизофреническом (шизотипическом) творчестве уживаются фантастически-нездешнее с телесной материалистичностью-гиперматериалистичностью (с материалистичностью, сгущенной до чувства неземной мертвости, порождающей трагическую ноту даже в самой трогательно-теплой сказочности). Это тревожно-трагическое гиперреалистическое припадание к матери-земле, материальной обыденности (по-видимому, как бессознательно-защитное стремление уйти от разлаженности-рассыпанности в душе), припадание порою со своеобразной, вангоговской, постимпрессионистической нежностью, сказочностью, но и известной мертвоватостью, видимо, объясняет невозможность создания полифонистом портрета живого человека. Природа и неодушевленные предметы тут кажутся живее человеческого лица. Думается, этим же объясняется и тяга многих эндогенно-процессуальных пациентов к изучению, рисованию первозданно-первобытного (первобытные люди, древние ящеры и т. п.). Аутистический символ (например, в картине-композиции Кандинского) являет собою духовный потаенный знак из мира изначального Духа. Но и аутистический самый реалистоподобный сновидный образ (в картинах Нестерова, любительских акварелях Лермонтова), подчеркну еще раз, подсвечен изначальностью духа в нем. Символ чаще творит теорию (например, в театре Мейерхольда, Брехта, но особенно в физике, математике, психологии[88]), сновидность чаще — экзистенциальные и религиозные подходы. Шизофреническое же изначально-материально опредмечено в тяжеловатые метафоры-парадоксы и в искусстве, и в науке[89]. Шизофреническое творчество — это не о себе через реальную жизнь вокруг, не о себе через себя, а о себе через расколотого себя и расколотый мир одновременно. Но в то же время, например, в поэзии Эмили Дикинсон, в прозе Гоголя и Михаила Булгакова именно эта фантастическая гиперматериалистичность (фантастическая, неземная — от «гипер», «сверх»), этот сверх-документализм фантастики обусловливают известное уже, таинственно особенное ощущение присутствия читателя в этих мистически-нереальных событиях. То же можно сказать и о театральной игре Михаила Чехова, выразительно материализующей жадность, радость и другие душевные проявления. На эту необычно-бесценную творческую силу многих полифонистов мы обращаем внимание наших пациентов в процессе их разнообразного лечебного творчества. И заранее предупреждаем, что не всем читателям, зрителям такого рода творчество может быть по душе. Так, к примеру, Василий Васильевич Розанов со своим сгущенно-земным, видимо, мозаично-эпилептическим складом души терпеть не мог Гоголя, поскольку не способен был почувствовать-понять эту его творческую мистически-полифоническую бесценность. «Проклятая колдунья с черным пятном в душе, — сердился Розанов на Гоголя в «Опавших листьях», — вся мертвая и вся ледяная, вся стеклянная и вся прозрачная... в которой вообще нет ничего!»(Розанов В.В., 1990, с. 118).

Указанная шизофреническая расщепленность-раскол обнаруживается и в культуре, и в жизни как несуразица, нелепица лишь с точки зрения здравого смысла. Но ведь не только здравым смыслом живет человечество. Именно шизофреническое (шизотипическое) творчество, напряженное страданием, трагизмом, открывает людям мир в таких поворотах, разрезах, перспективах, без которых было бы нам совершенно непонятно, что происходило в нашем мире в XX веке и тем более происходит сейчас[90]. Выразительно поясняющее-проясняющее жизнь человечества после XIX века (с его, в основном, реалистическим, земным, часто теплым творчеством) мозаично-полифоническое (шизофреническое, шизотипическое) и аутистическое (шизоидное) творчество отчетливо обнаруживают себя и в науке (Эйнштейн, Бор), и в литературе, в музыке, в театральном, режиссерско исполнительском творчестве (например, полифоническое творчество Михаила Чехова и аутистическое — Мейерхольда).

Особую творческую силу-ценность шизофренической (шизотипической) расщепленности Лев Семенович Выготский (1933) экспериментально-психологически обнаружил уже давно. В работе о психологии шизофрении Выготский отмечал: «Но вот что любопытно: в экспериментальном исследовании функция расщепления имеет свой контрсимптом в виде контррасщепления, т. е. слияния всего со всем, синкретического объединения самых разнообразных слоев и моментов сознания» (с. 28).

Так называемые «парадоксальность», «непредсказуемость» аутиста не есть шизофренический схизис. В аутисте всегда живут своя стройная аутистическая логика, свое стройное аутистическое чувство, которые возможно понять из аутистически-идеалистического мироощущения человека такого склада. «Он сумасшедший! — рассказывает, например, взволнованная синтонная, сангвиническая женщина о своем шизоидном муже, профессоре-математике. — Он, этот тощий кусок льда, за меня, за больного ребенка ни капли не переживает, воды в кровать не даст попить, а рыбка у него в аквариуме сдохла, так он плачет всю ночь над ней». Это парадоксальное, непонятное для трезвого, земного реалиста, неадекватное, с его точки зрения, жизненное соотношение холодности и чувствительности в аутисте такого рода (известная психестетическая пропорция Э. Кречмера) объясняется, по-моему, тем, что для него подлинная реальность, подлинная жизнь, гармония, красота, самое дорогое — сотканы из чистого изначального Духа, который выразительно обнаруживает себя, например, в нерукотворном символическом рисунке-окраске на спинке декоративной рыбки, в сказочной форме ее хвостика и т. п. А в трезвой, земной, полнокровной жене этого неземного ощущения изначального Духа-Гармонии для него так мало...[91]

Конечно, могу тут таким образом размышлять о полифонической сказочности (фантастичности), исходя лишь из естественной своей природы. Ведь только о «надхарактеро-логическом» (например, о фантастике вообще) мы все можем толковать в полном согласии. Когда же углубляемся в личностные (характерологические) разновидности фантастики (сообразно личностной почве фантаста), то здесь каждый из нас ограничен в своем познании своей природной характерологической особенностью. Для самого эндогенно-процессуального пациента (полифониста) нередко, как выясняется в процессе ТТС, неземной гиперматериалистичности (гиперреалистичности) вовсе и нет. Есть, например, просто «параллельный», «ирреальный», «сверхъестественный» мир, как например, сообщают это клиническому психологу, психотерапевту Елене Александровне Добролюбовой ее пациенты. Добролюбова полагает, что «"сверхъестественный" — самое точное здесь определение. Хотя... такой вот сверхъестественный Первый закон Ньютона оказался-таки естественным в прямом смысле слова» (из личной беседы).

Что делать! Природный характер каждого из нас — единственный «прибор» в сложном исследовании души (в том числе своей собственной). Однако разные показания наших разных характерологических «приборов» дополняют друг друга, как это происходит с другими приборами в ядерной физике (Принцип дополнительности Бора).

Елена Александровна Добролюбова (1996) предложила называть шизофренический душевный склад, характер «полифоническим характером» и впервые сравнила «шизофреническую картину» (живописное произведение шизофренического творчества) с «эмблемой». В самом деле, истинной эмблеме [92] свойственна гиперматериалистическая (до чувства неземного) выразительная насыщенность, обнаруживающая таинственно-глубинный философский (религиозно-философский) смысл, как это видится, например, в таких, по-моему, эмблемах, как «Меланхолия» Альбрехта Дюрера и «Явление Христа народу» Александра Иванова. В сравнении с аутистической символичностью (например, рериховской) или аутистической сно-видностью картин Борисова-Мусатова. Эмблемой, по-моему, можно назвать не только полифоническую живопись, но и полифоническую поэзию (Рильке, Хлебников), прозу (Кафка, Михаил Булгаков), полифоническое музыкальное (Мусоргский), театрально-исполнительское (Михаил Чехов) творчество, полифоническое научное творчество (Карл Юнг).

Прежде всего именно эмблема дает свою форму шизофреническому (шизотипическому) таланту или гению. Полифонических гениев так просто не перечесть — при всем том, что гений — это творец, необходимый своим творчеством во все времена и всем народам. Тот, кто живет-переживает эмблемами, равноголосно чувствует первичность духа и первичность тела-материи.

Вот существо «полифонического характера» по Е.А. Добролюбовой (раздел Е.А. Добролюбовой в «Практическом руководстве по Терапии творческим самовыражением», с. 308-333); первая публикация работы Добролюбовой — 1996).

«В широком смысле — одновременное сосуществование в человеке богатой чувственности (= чувственного склада-радикала) и высокой аналитичности (= аналитического склада-радикала), Художника и Ученого. Шизофреническая картина есть образ-понятие, она близка к эмблеме, как бы принадлежит не только к искусству, но и к литературе: в литературе больше обобщения, больше мысли. В узком смысле полифоническая мозаика — одновременное звучание нескольких характерологических радикалов. Художественное полотно создается одновременно, например, аутистическим, психастеническим, истерическим, эпитимным радикалами (одного и того же человека). Благодаря наличию, как правило, нескольких реалистических радикалов автор выглядит в философском смысле все же материалистом, хотя и «странным». В самом узком смысле полифоническая мозаика есть присутствие в один и тот же момент неборющихся друг с другом противоположных состояний, настроений.

Первому взгляду человека, не глубоко знакомого с типами характеров и не предполагающего возможность соединения обычно несоединимого (что естественно), может увидеться загадка иносказания — в неопределенности, странности, парадоксальности, порой абсурдности, алогичности, явно нагруженных каким-то смыслом, каким-то переживанием, которые пока не удается прочесть, прочувствовать (рассуждается: не просто так ведь нарисовано, душу автор вкладывал); в передающихся беспредметных пронзительных тревоге, страхе, боли, тоске (А.И. Доронин в своей книге «Руси волшебная палитра» (М., 1992) отмечает: "...Столпы абстракционизма заявляли, например, о том, что мастер без помощи предметов изображает не тоску на лице человека, а саму тоску" (с. 73))». (с. 312-313).

Убежден, что не все люди с шизофреническим (полифоническим) характером отвечают всем моментам-чертам этого определения-описания Е.А. Добролюбовой. Полифонисты разные. Многие из них несут в себе такой мощный аутистический радикал, что выглядят все же больше идеалистами, хотя и необычными — необычными особыми яркими вплетениями материалистичности в эту сильную идеалистичность, с которой они, эти вплетения, сюрреалистически несоединимы. И от этой несоединимости происходит чувство, переживание особого неизбывного полифонического трагизма. В живописи, например, это может обнаруживаться скопищем голых знаков, несущим в себе некую чуть заметную материальную твердость. Или это вполне символическое человеческое тело из «инструментальных» разноцветных символических деталей (как у Малевича). Но «инструментальных», материальных, в отличие от картин Модильяни. Не всегда полифонист, склонный к анализу, несет в себе и «богатую чувственность». Нередко он и без психотропных препаратов чувственно беден, блекл, а духовно сложен, хрупок-прозрачен. Хотя и в этой хрупкости возможно почувствовать некий намек на чувственность. Но это не «богатая чувственность». В живописи пациентов это обнаруживается по-своему застенчиво-теплой психастеноподобной постимпрессионистической сказочностью. Живые дома, деревья, травы, но мертвоватые люди. И никакого здесь как бы и нет Ученого. Бывает, творчество полифониста так буднично материалистично, серо, что трудно (хотя и возможно) отыскать в нем «загадку иносказания», «эмблему» — даже характерологу и постимпрессионисту, сюрреалисту. Это скорее не явная загадочность, а скрытая — какая-то заматерелая обыденность, чуть неземная своей особой заматерелостью. Наконец, полифонический характер может быть настолько опустошен, сглажен, своеобразно огрублен примитивностью, хотя и расщепленной, что тоже трудно разглядеть в нем и Художника, и Ученого. И много еще есть и будет здесь сомнений, трудностей, исключений. Однако при всем этом определение-описание Е.А. Добролюбовой несет в себе в самом деле отвечающий всем полифонистам стержень в виде полифонии характерологических радикалов (в том числе и обедненных, пустоватых) в характере полифониста (радикалов «материалистических» и «идеалистических») и таким образом по-своему в свете ТТС подтверждает главное клиническое отличие шизофренической (полифонической) личности от шизоидной. Это отличие, повторяю, — шизофренический схизис (расщепленность, раскол)[93], врожденно-изначально, еще до отчетливых признаков болезни, как бы расщепивший ядро характера на характерологические радикалы с их одновременным звучанием (полифонией). Характерологические радикалы, понятно, не есть характеры. Они здесь по-своему, шизофренически преобразованы-расщеплены (а не эндокринно-эстетизированы, не органически-огрублены). Однако это уже иные сложные тропинки дальнейших здесь углубленных исследований. Эта расщепленность в мягком, рудиментарном виде, таким образом, присутствует в душе и здорового полифониста. А может быть, она и не есть «расщепленность», а есть целостная характерологическая особенность, нередко несущая в себе предрасположенность к полифоническому творчеству. Здесь все непросто. Для меня подсолнухи Ван Гога живые до неживой ядовитости, а для иного полифониста они просто живые, да еще и теплые, тихие, уютные. Расщепленность ядра личности на «материалистические» и «идеалистические» куски обнаруживает себя более или менее даже в исполнительском творчестве как эмблему — материальную сгущенность, гиперреалистичность, проникнутую кратким загадочным философским сообщением. В полифоническом характере присутствует, таким образом, совершенно особенная мироощущенческая мозаика характерологических радикалов, трагически-сюрреалистическая или постимпрессионистически-сказочная, отчетливо отличающаяся (особенно мягким или пронзительным тоном душевной разлаженности, нотою подлинного (хотя и малопонятного здравому смыслу) страдания) от всех остальных характерологических мозаик — органической (душевно-огрубленной), эпилептической (напряженно-земной), «эндокринной» (с характерной окраской «третьего пола»)[94] (см. Бурно М.Е., 1996б).

Конечно, психиатры давно знали, что в шизофренической душе по причине схизиса уживаются такие противоположности, как яркое истерическое и психастеническое, и это помогало в дифференциальной диагностике, например, с шизоидной психопатией[95]. Однако мне не известны исследователи, которые показали бы внятное отличие шизофренических творческих особенностей от шизоидных. По-видимому, таких исследователей не было у нас. Не было их, вероятно, и на Западе, поскольку там по разным причинам нет клинически (не психологически) достаточно подробно разработанной характерологии и, значит, нет и клинической терапии творчеством, каковой является ТТС. Это печально, но вечные работы Э. Кречмера считаются сегодня, даже в Германии, устаревшими, хотя и интересными. Как полагал, к примеру, профессор Рейнхарт Лэмп в своем университетском выступлении к столетию Эрнста Кречмера, — настолько интересными, что «Тюбинген имеет основания вспомнить и сохранить Э. Кречмера в своей памяти» (Lempp R., 1998, s. 94). Такая вежливо-скромная оценка открытий психиатрического, психологического гения (с точки зрения клинициста) естественна, понятна с точки зрения психоаналитических, экзистенциальных, поведенческих подходов, наполняющих сегодня западную психиатрию. Э. Кречмер — основоположник западной клинической характерологии и клинической психотерапии, которые после него на Западе весьма слабо развивались. Еще Карл Ясперс в 1959 г.[96] считал увлекавшую читателей «кречмеровскую правду» лишь художественной, но не научной (Ясперс К., 1997, с. 329-330)[97]. Вольфганг Кречмер (сын Эрнста Кречмера) грустно сказал мне, кажется, еще не так давно (1992 г.): «Ты в России понимаешь моего отца лучше, чем кто-либо еще там у нас» (см. также: Бурно М.Е., 2000а, с. 668-682).

Значение Э. Кречмера в истории медицины кроме всего прочего по-моему, сказывается в следующем. Этот психиатр, как и его российский коллега Ганнушкин, дал врачам выразительный пример того, как возможно именно естественнонаучно (не символически-психоаналитически (Фрейд), не феноменологически (Ясперс)), а клинико-психиатрически, клиническими образами, проникнутыми клинической мыслью, описывать сложные личностные состояния душевнобольных и душевноздоровых людей. Клинические проникновенные образы-описания ощущений, переживаний соматических больных, оставшиеся, живущие в книгах старых клиницистов (Г.А. Захарьин, С.П. Боткин, Д.Д. Плетнев, Р.А. Лурия, В.Х. Василенко и еще многие другие терапевты, талантливые клиническим чутьем), в сегодняшней соматической медицине тут и там вытесняются фантастической медицинской техникой, позволяющей, например, внимательно рассмотреть у живого человека желудок, кишку изнутри, каждый участок мозга, всю глубину тела. Живые, образные клинические описания увядают, уходят из современной специальной медицинской литературы о болезнях тела. Но в психиатрии, в медицинской (клинической) психологии естественно-научные описания сложных состояний души (наряду с описаниями теоретически-психологическими, например, в духе ясперсовских, фрейдовских, юнговских) будут лишь углубляться, развиваться как описания жизни духа, которую непосредственно не потрогаешь, не измеришь никакой материальной медицинской техникой (в отличие от телесной основы духа), как и поэтическое переживание влюбленности в душе телесно-земного человека. В то же время клиническое описание не есть художественное творчество: клиницист естественнонаучно мыслит клиническими образами, приходит благодаря этому к дифференциально-диагностическим и лечебным обобщениям, практически, осмысленно-дифференцированно помогает страдающим людям. Но клиницист природой своей души должен быть предрасположен к клиницизму, как феноменолог и психоаналитик предрасположены каждый к своему иному мироощущению.

Классическое психиатрически-клиническое со временем в известной мере устаревает (как и все в науке), но от этого не перестает быть классическим. На фоне устаревших клинических мыслей, образов, переживаний новое (открытое, уточненное) видится отчетливее, ярче, неслучайнее; благодатно просвечивают старые корни. Классик-клиницист навсегда остается жить в своей научно-клинической области (см.: Бурно М.Е., 2000а, с. 25-31).

Наш психиатрический, психотерапевтический клини-цизм, хотя и был, в принципе, разрешен в советское время (он же созвучен отечественным идеям нервизма, диалектико-материалистической философии), но не мог глубинно развиваться, особенно в области характерологических подробностей. Эти подробности, как казалось идеологам, приближали клиницизм к несоветской «индивидуалистической психологии», сердили темой врожденного характера и т. п.

В первом издании своей «Терапии творческим самовыражением» (Бурно М.Е., 1989), говоря о клинических особенностях творчества, я еще объединял дефензивных шизоидов и де-фензивных малопрогредиентно-шизофренических пациентов, отмечая, например, что все они «обнаруживают в рисунке, в живописи философичность-символичность». Лишь изредка у них «эта философичность-символичность звучит художнически-абстрактно, сюрреалистически», «чаще здесь видим импрессионистические или печально-примитивистские тона» (с. 108). Я и сейчас не откажусь от этих слов в отношении многих дефензивных пациентов (реалистоподобных шизоидов, психастеноподобных полифонистов). Чувствовал тогда, что главная особенность эндогенно-процессуального творчества в силу шизофренической расщепленности стоит между главной особенностью шизоидного творчества (аутистически-символической) и главной особенностью творчества склонных к материалистическому мироощущению циклоидов, эпилептоидов, психастеников (реалистически-материалистической), а «где-то между» — значит, и там и там. Понимал, что шизофреническая душа характерологически мозаична, как и врожденно-органическая, и «эндокринная». Но, может быть, под влиянием некоторой привычной советской скованности в своем творчестве (в том числе, психиатрически-психотерапевтическом, педагогическом), а может быть, также и по неопытности (сегодняшнее мироощущение-мировоззрение медленно складывалось во мне) не сразу пришел к сегодняшним (важным, по-моему, и в практическом отношении) психиатрически-психотерапевтическим подробностям. Так, поначалу, я «по-психиатрически» отказывался говорить о шизофреническом характере пациентов: характер — устойчивость, конституциональность свойств души, а здесь все характерологическое течет, переслаивается по причине процесса. Благодарен Е.А. Добролюбовой за то, что она, исходя из своей работы с пациентами в ТТС, побуждала меня смотреть на неостропсихотические особенности шизофренической души как все же на характер. В еще не опубликованной тогда, в 1995 г., работе «Шизофренический "характер" и Терапия творческим самовыражением», о которой подробно говорил выше (первая публикация — в 1996 г., вторая — в 2003 г.) Елена Александровна, не скованная, в отличие от меня, традиционным психиатрическим клиницизмом, писала: «Мои пациенты, страдающие малопрогредиентной шизофренией, спрашивают меня о строе души в подробностях, созвучных им, например, художников (и, соответственно, своем) — К. Васильева, С. Дали, Чюрлениса, Врубеля, Сезанна, Ван Гога, Пикассо, Босха, Пиросманишвили, Дюрера... Такого характера (душевного склада) нет в типологии, которой придерживаюсь. А ответ важен: не встретив в учении о типах характеров себя, пациенты перестают в него верить и еще больше запутываются в людях, но главное — где искать свой творческий путь, не понимая себя, особенностей собственного характера, его ценностей?» И еще. «В искусстве, вообще в духовной культуре "загадочники" (полифонисты. — М. Б.) и творцы с другим характером занимают место на равных. А в типологии характеров, основы которой рассказываю пациентам, первых нет. Думаю, «полифония» просится в Терапию творческим самовыражением (пусть характером в широком смысле): ведь имеет самобытное очертание и свою, специфическую, самостоятельную ценность» («Практическое руководство по Терапии творческим самовыражением», 2003, с. 312-313). Далее об этой «самостоятельной ценности» подробно рассказывается. Я целиком принял текст этой рукописи, почувствовав-осознав в нем клиническую правду жизни. А почему бы и не «характер» («характер-конституция»)? Разве не жива сегодня старая клинико-психиатрическая тема — «Шизофреническая конституция и шизофренический процесс»? В первом издании своей работы «О характерах людей» (1996) для широкого читателя уже описываю «"полифонический" характер» как «своеобразную характерологическую мозаику, порожденную шизофреническим процессом, который уже отзвучал или настолько мягок, что обнаруживает себя не бредом, не галлюцинациями, не другой психотикой в истинном смысле, а, в основном, характерологически»[98]. Далее отмечаю, что «Е.А. Добролюбова (1995) предлагает считать эту мозаику самостоятельным характером в ряду других характеров и дала ему настоящее название» (с. 92). Этот термин «полифония» («многоголосие») не нов, известен и в музыкальной культуре, и в литературоведении (полифонический характер романов Достоевского по Бахтину). Но именно по этой причине такое название человеческого характера («полифонический») не настораживает пациента и его близких, знакомых — в психиатрическом отношении. Однако надобно помнить, что особенность шизофренической полифонии состоит в том, что здесь душевное многоголосие, обусловленное схизисом, соединением несоединимых кусков личностных ядер (характерологических радикалов), с точки зрения здравого смысла, непонятно-разлажено, нередко таинственно, эмблемно-философически напряжено, загадочно, сказочно будоражит. Даже если эта полифония сказывается, например, самыми простыми, земными словами в стихах Давида Самойлова. Своя здравая логика всегда есть и в органической мозаике характерологических радикалов (грубовато-аффективная логика), и в эндокринной мозаике людей третьего пола. На одной из наших конференций психотерапевт-педагог Юлия Валерьевна Позднякова точно сравнила общий дух многих разнообразных изящных творческих произведений (музыкальных и поэтических), порожденных эндокринной мозаикой, с «городком в табакерке».

Поначалу меня смущало, как это возможно пациенту искать-рассматривать в ТТС свой шизофренический характер, если он так непостоянен, движется. Сейчас принимаю это, согласившись с Е.А. Добролюбовой, повторяю, убежденный в том, что, в конце концов, главное, поистине целебное в ТТС, — сам постоянный поиск природного себя, пусть меняющегося. Понятно, чем здоровее шизофренический характер, тем мягче, тише это его движение-переслаивание. Но тем и «тише» творчество, невольный поиск себя, как самолечение. Нередко, кроме того, удается установить в полифоническом характере конкретного пациента более или менее постоянный ведущий характерологический радикал (психастенический, аутистический и т. д.). Невозможно, однако (права Елена Александровна), изучать с пациентом его характер только по ведущему радикалу, как я делал это еще лет 20 назад, например, практически приравнивая шизофренический (полифонический) характер с выраженным, мощным аутистическим радикалом в творческом самовыражении, к шизоидному (аутистическому). Мы учимся в ТТС прежде всего характерологии в творческом самовыражении. Глубокие полифонические пациенты в самом деле часто не согласны считать себя шизоидами. Чем глубже, тоньше постигнем вместе с эндогенно-процессуальными пациентами разнообразные варианты полифонического характера и как именно обнаруживают себя эти характерологические варианты в творчестве (в том числе в творчестве великих полифонистов), — тем больше поможем нашему пациенту, полифонисту, опираясь на изученный характерологический ориентир (характерологически-общее), прийти к своему неповторимому, уникальному, поистине целительному в его творчестве. Понятно, многие пациенты поначалу теряются в этой сложнейшей дифференциальной диагностике. Она не под силу и многим психиатрам, работающим в стороне от изучения характерологических особенностей. Но всегда повторяю, что главнейшее здесь — не установленный безошибочно диагноз характера, а сам поиск себя. Именно он проясняет, оживляет вдохновением-пониманием творчески ищущую душу, дает, пусть временную, опору знанием-пониманием себя. Мы говорим полифоническим пациентам: «Не бойтесь вангоговской тревоги в ваших картинах, рисунках, не уходите от мунковского страха в своем творчестве. Все это самобытное трагедийное есть настоящая целительная художественность. Здоровые люди отчетливее, острее видят-чувствуют в вашем творчестве свои здоровые волнения и благодарны вам за это "увеличительное стекло"». Отмечу, что напряженность в творческих произведениях шизоида обычно не обнаруживает указанной выше трагедийности, эта шизоидная (чисто аутистическая) напряженность может быть даже по-своему уютной.

При этом в ТТС, в непосредственном создании творческих произведений, нам следует «забыть» все характеры, всю психиатрию, биологию и психотерапию. Когда в ТТС творчески рисуем, пишем, фотографируем и т. д., все эти знания, размышления (которыми проникаемся) нам необходимы, но в забытом виде, как стилистика писателю.

Жизнь в ТТС в нашей амбулатории (и в других, подобных нашей психотерапевтических гостиных) обычно не пугает, не травмирует пациентов, погружающихся в изучение характеров и хронических душевных расстройств (для лечебного творчества), терминами «полифония», «шизотипическое расстройство» и даже «шизофрения». Когда подобные патологические расстройства обнаруживаются у многих великих, когда существует здоровый шизофренический характер, диагноз нередко перестает быть таким страшным, во всяком случае для самого пациента. Александр Абрамович Капустин замечает следующее характерное, по этому поводу в своей работе «О том, как хотелось бы изучать Терапию творческим самовыражением, не имея медицинского и психологического образования» (см.: «Практическое руководство по Терапии творческим самовыражением», 2003, с. 356-360). «Помнится, с каким интересом я погрузился в новую для себя область художественного творчества. Из типологии характеров получалось, что мой характер близок к полифоническому, т. е. присутствуют одновременно несколько "осколков ядер" основных типов характеров. Это меня успокоило, поскольку исчезла неопределенность относительно своей "всеядности" в выборе близких, созвучных мне художников, писателей» (с. 357).

Молодая женщина, врач-психиатр, в Терапии творческим самовыражением изобразила в красках «структуру» своей полифонической души. Стало ей с этим рисунком душевно легче от обретенной определенности. «Поняла, что это у меня не столько болезнь, сколько состояние личности, в котором живу. И мне нравится смотреть на эту структуру, то есть на себя: вот как во мне все устроено». Коллега разрешила опубликовать эту «структуру» с некоторыми пояснениями, дабы помочь людям с полифоническим характером изучать свою сложную личностную природу, обнаруживая в ней подлинные ценности (см. ил. 1).

Отечественный философ Вадим Петрович Руднев принял «полифонический характер», предложенный Е.А. Добролюбовой, в свой «Энциклопедический словарь культуры XX в.: Ключевые понятия и тексты» (2001). Благодаря этому, убежден, яснее станет не только психиатрам, психотерапевтам многое в культуре XX века. «Шизофреническое, расщепленное, мозаическое начало, — пишет в этом словаре В.П. Руднев, — настолько органически вошло в антураж XX в., что при помощи шизофренического полифонического мышления создано огромное количество шедевров живописи, музыки, кинематографа, поэзии, философии и психологии XX в.» (с. 328). Трудно переоценить благотворность психотерапевтического влияния этих жизненно-правдивых строк на дефензивных эндогенно-процессуальных пациентов. Вот наше творчески-полифоническое место в духовной культуре человечества! Пациенты с тревожно-сомневающимся (психастеническим) характером — вместе с Баратынским, Дарвином, Чеховым, Клодом Моне, Павловым. Циклоиды — вместе с Рабле, Моцартом, Гете, Ломоносовым, Пушкиным, Рембрандтом, Ренуаром, Мопассаном. Пациенты с аутистическим характером — вместе с Гегелем, Бахом, Лермонтовым, Тютчевым, Модильяни, Швейцером. Авторитарно-напряженные — вместе с Салтыковым-Щедриным, Шишкиным, Верещагиным, Суриковым, маршалом Жуковым, Давыдовским. Эпилептики — вместе с Наполеоном, Паганини, Достоевским, Толстым, Флобером. А пациенты с полифоническим характером — вместе с Ньютоном, Гофманом, Шуманом, Горьким, Пикассо, Ван Гогом, Малевичем, Бехтеревым, Витгенштейном, Кафкой, Филоновым. Вместе с пьесами Стриндберга, фильмами Хичкока — гиперреалистическими до неземного, порою со зловещенкой, ярко-красочным гротеском, напоминающим гоголевский или булгаковский. Полифонист-художник, кстати, обычно не может освободиться от себя и в том смысле, что все его персонажи — как бы полифонисты. Они все более или менее, если можно так выразиться, «эмблемоматозны»[99]. Руднев пишет в своем словаре: «Шизофренической в широком смысле является сама культура XX в. Почему? Потому что любое психическое расстройство — защита против угрожающей невротику или психотику реальности. XX в. и защитился шизофренической мозаикой от безумных противоречий, которые несла реальность чудес бурно развивающейся техники, ужасов мировых войн, геноцидов и тоталитаризма, теории относительности и квантовой механики — всего того, что невозможно было объяснить, оставаясь в рамках уютной модели мира, сформированной предшествующим столетием. По сути, шизофреническое, шизотипическое, шизоидное — это норма фундаментальной культуры XX в. Герман Гессе в романе про игру в бисер (которая тоже, конечно, образец мозаического мышления[100]) попытался упорядочить и обезопасить эту "патологическую норму", сделав из нее утопию. Ничего не вышло. Болезненное, подлинное шизотипическое искусство все-таки в гораздо большей степени адекватно XX в., нежели герметический квазиздоровый мир "Игры в бисер". Франц Кафка, Осип Мандельштам, Даниил Хармс, Андрей Платонов, Михаил Булгаков, Уильям Фолкнер, Сальвадор Дали, Рене Магрит, Жак Лакан, Жиль Делез, Луис Бунюэль, Андрей Тарковский, Хорхе Борхес, Милорад Павич, Владимир Сорокин — вот подлинные мозаические герои XX в.» (с. 329)[101].

Таким образом философ В.П. Руднев пояснил (и не только клиницистам), в сущности, защитно-приспособительную работу творческого схизиса в полифоническом характере. А психолог-психотерапевт Е.А. Добролюбова существенно помогла страдающим людям с полифоническим характером и их психотерапевтам поспособствовать природной защите этого характера, выдвинутого в наше время закономерностями развития истории на передовую жизни, помогла защищаться-приспосабливаться совершеннее, изучая-познавая себя в целительно-вдохновенном творчестве.

Сегодняшний разлаженный мир труден, кошмарен даже для многих полифонистов, особенно дефензивных. Вместе с другими дефензивами они находят себе душевный, духовный приют, например, в тихом творческом самоусовершенствовании, в заброшенной деревне, в ТТС. ТТС своей психотерапией дефензивности родственна российскому XIX в., но, конечно, осовременена, усложнена сегодняшней культурой, нашей и мировой.

В настоящем разделе попытался показать, как именно обнаруживает себя в творчестве шизофренический (шизо-типический) характер-конституция, но не шизофреническая психотика-процесс. О психотическом шизофреническом творчестве см., например, у Эрнста Кречмера (1927, с. 130-137).

Термины Добролюбовой «полифонический характер», «полифонист» (вместо «шизофренический», «шизотипический»), «эмблема» уже надежно утвердились в ТТС. «Полифонист» — широкое характерологическое (личностное) понятие, объединяющее в один характерологический (личностный) круг и больного шизофренией, и «шизофренического психопата» (шизотипическое расстройство), и «здорового шизофреника». В этом общем полифоническом характере заложены особенности полифонического творчества. Подчеркну еще раз: как циркулярному депрессивному больному психотерапевтически легче оттого, что у него один характер со здоровым синтонным человеком, так и больному шизофренией легче, когда убеждается в процессе ТТС в том, что у него общий стиль души с душевно здоровым полифонистом.

Дата добавления: 2016-06-05 | Просмотры: 459 | Нарушение авторских прав