АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Как мы впервые рожали

В роддом я приехала с мамой на папе. То есть папа, вырвавшись с работы на часок, довез нас и выгрузил у главного входа без пятнадцати три. Мама должна была забрать мои вещи в случае, если бы я осталась рожать. Дима о моем набеге на роддом, естественно, знал и был морально готов к тому, что его могут вызвать с работы к рожающей жене.

Прижимая к груди «пакетик на роды» (с документами, бритвой, туалетной бумагой, шоколадкой, носками, шлепанцами, зубной щеткой, мобильным телефоном, фотоаппаратом и детективом Дарьи Донцовой), я вошла в вестибюль. Мама следом. Олеся Викторовна на дежурство еще не заступила. Пришлось ждать ее прибытия. В душе колыхалось волнение. Интересно, меня сегодня «разродят», или придется убираться восвояси догуливать срок? Я мерила шагами холл роддома и на уговоры мамы присесть хоть на минуточку упрямо не поддавалась.

Появилась Олеся Викторовна. Я кинулась к ней.

– Все! Сил моих больше нет. Хочу – не могу, давайте рожать.

Врач посмотрела на меня скептически.

– Я же вам роды на 25‑ое поставила. А сегодня только 26‑е...

Ничего себе – «только». Сегодня УЖЕ 26‑ое! Видимо, на моем лице отразился не меньший скепсис, поэтому Олеся Викторовна добавила:

– Ладно, идите в приемное отделение. Там посмотрю, и будем решать.

Какие же мы, женщины, все‑таки разные. Одни кричат, что согласятся на стимуляцию родов только через собственный труп, а другие (как я), такие вот неправильные и несознательные, сами на нее напрашиваются. Лично я ничего ужасного в стимуляции не видела. И нисколечко меня не смущал тот факт, что мы на пару с Олесей Викторовой (если она, конечно, согласится вступить со мной в «сговор») грубо нарушим законы природы, вторгнемся, так сказать, в естественный бег времени и подтолкнем ход событий. Перенашивание беременности казалось мне куда большей опасностью.

В холле приемного покоя оказалась «очередь» из двух поступавших беременных со схватками. Они обреченно ждали разрешения проникнуть за белую дверь с надписью «Смотровая», с которой и начинается путь к материнству. Этот кусок древесины показался мне в тот момент воротами в потусторонний мир. Вот ты еще здесь, по «эту сторону», живешь своей привычной жизнью, и все вокруг знакомо, осязаемо, понятно. А потом ты переступаешь порог – и все. Назад дороги нет. Впереди – сплошная неизвестность. И только эта дверь, ничем не примечательная белая дверь, отделяет тебя от новой жизни.

Еще меня поразила неспешность медперсонала. Я думала, что раз женщина приехала с признаками родов, ее надо тут же схватить в охапку и быстрее тащить в родблок. Ан нет! Никто никуда не торопился. Никакой суеты. Вокруг так спокойно, что даже зевать тянет. Как будто мы все не в роддоме, а на плановом приеме у гинеколога. Даже странно как‑то.

А потом я подумала, что это для на#с, испуганных первородящих, роды – это РОДЫ. Важнейшее событие, от которого зависит ВСЕ – наше будущее и, в первую очередь, жизнь НАШЕГО малыша. Долгожданного, родного, любимого. Маленького человечка, который станет смыслом всей жизни и дороже которого не будет на всем белом свете! Это на#с охватывает возбуждение, желание быстрей‑быстрей попасть из приемного покоя в родовую палату под опеку врачей. А как иначе? Мы ведь РОЖАЕМ!

И тут наступает первое разочарование. Оказывается, мы – не центр вселенной. И наши роды не есть что‑то исключительное, требующее всеобщего внимания. Для врачей, акушерок, медсестер и пр. наши роды – это просто работа. Для кого‑то монотонная, однообразная, нудная. В общем рутина. Таких как мы у них по два десятка в день. А роды – процесс, растянутый во времени. Так зачем куда‑то спешить? Все успеется. 10 минут в восьмичасовом марафоне погоды не сделают.

Размышляя, я с любопытством наблюдала, как время от времени то одна, то вторая беременная жадно хватали ртом воздух, издавали тихие жалобные звуки и ерзали на стульях. По их поведению я поняла, что схватки у них уже дай Бог. Болезненные. А ведь их еще ждут осмотр, оформление карты, клизма и... э‑э‑э... очищение организма. Меня, впрочем, это тоже ждет (если все сложится), но у меня‑то схваток нет. И боли нет. Я пребываю в бодром расположении духа, хотя и испытываю легкий трепет. Но все равно к нему большой порцией примешивается кураж, так что почти совсем не страшно.

В четыре часа дня заветная белая дверь передо мной наконец‑то открылась. Я оказалась в маленьком предбаннике, стены которого подпирали характерные больничные шкафчики‑витрины, уставленные разными банками‑склянками, а прямо напротив входа растянулась унылая кушетка. Именно на нее подошедшая Олеся Викторовна попросила меня взгромоздиться – предстоял влагалищный осмотр.

– Нет, ну можно было бы еще подождать, – сказала она, вынимая из меня руку. – В следующий раз я дежурю 30 марта. Если уж и до этого дня ничего – приезжайте, родим.

Я скорчила недовольную гримасу. И уже стала представлять себе, как сейчас оденусь и, понурая, поплетусь домой. А дома опять не буду находить себе места в ожидании начала родов. Но тут доктор Прохорова куда‑то ушла. А через несколько минут вернулась с двумя (или тремя) разноцветными капсулами в руке. «Стимуляторы» – пронеслось у меня в голове.

– Ладно, будем рожать, – лаконично сказала врач и вставила веселенькие капсулы глубоко внутрь меня. В душе я ликовала.

– А когда разродимся?

– Ближе к ночи, – ответила сдержанная Олеся Викторовна и ушла.

Потом мы с тетушкой из приемного отделения долго оформляли карту, мерили давление, взвешивались, делали клизму. Кстати, меня очень удивило, что унитаз там был всего один. Все‑таки вещь после клизмы очень нужная, но почему‑то в единственном экземпляре. А вдруг я не успею... э‑э‑э... полностью очиститься, когда мне в затылок начнет дышать следующая роженица с двумя литрами холодной воды в кишечнике? Но потом я поняла, что даже если рожающие женщины идут одна за другой непрерывным потоком, процесс оформления занимает минимум 20‑25 минут. За это время все можно успеть. Так что все придумано, все продумано.

Тетушка из приемного отделения вела себя со мной подчеркнуто вежливо. Неужели из‑за контракта?

В родблок меня подняли где‑то около пяти. В казенной застиранной до дыр ночнушке я шла за акушеркой по коридору мимо стеклянных боксов и во все глаза смотрела, как кто рожает. В нескольких боксах роженицы были одни. В одном женщину на «кровати Рахманова» обступили врачи, там явно был в разгаре второй период родов, в другом тоже было много народу, но там женщине уже зашивали разрез. В общем, у кого‑то полным ходом шли схватки, кто‑то изо всех сил тужился, у кого‑то все было уже позади, а кто‑то еще и не начинал рожать. Это я о себе.

Акушерка показала мне мой бокс. Я огляделась. Да‑а‑а, неуютненько. Стол, стул, кровать, «гинекологический лежачок», шкафчик‑витрина, еще стол (видимо, для малыша), на стене большие круглые часы (ходят!). А это что? Холодное металлическое судно. Как мило! Интересно, как им пользоваться? Тут в бокс вошла другая, как оказалось, уже моя акушерка – Анна Сергеевна, приятная стройная женщина лет 50‑ти. Она принесла постельное белье и предложила мне самой застелить постель. Я немного удивилась такому самообслуживанию, но безропотно подчинилась. Мы не гордые. И рваная ночнушка меня ничуть не смущает.

Справившись с заданием, я стала присматриваться и прислушиваться. В коридоре туда‑сюда сновали люди в белых и голубых халатах. Слышались крики младенцев, гул каталок. А это что за душераздирающие стоны? В соседнем боксе на кровати сидела девушка. Совсем молоденькая – лет семнадцать. И, не ни на минуту не переставая, громко стенала, звала на помощь и кричала, что больше этого не вынесет. Но к ней никто не спешил.

Вот оно – второе возможное разочарование. Тебе кажется, что раз ты уже в родблоке, то должна находиться под неусыпным контролем медперсонала, который обязан являться по первому зову и оказывать посильную помощь. Щас! Пришли, проверили, как твои дела, оценили обстановку и ушли. Надолго. А ты развлекай себя сама. Пой, читай стихи. Вспоминай технику массажа и способы релаксации. Спасение утопающих – дело рук самих утопающих.

– Ну, что ты орешь, – в дверях соседнего бокса появилась медсестра. – Ты тут всех рожениц и детей распугаешь своим криком. Что тебе надо?

– Умоляю, сделайте что‑нибудь. Не могу больше терпеть. Схватки идут одна за другой без перерыва.

Через некоторое время к соседке пришел невысокий светловолосый мужчина лет сорока. Как я поняла из разговора – анестезиолог. Он тихо сказал ей, что ничем, кроме какого‑то укола, помочь не может. Отчего несчастная просто зашлась в истерике. Смотреть на ее страдания я уже не могла, поэтому стала прохаживаться по боксу.

Я чувствовала себя героем перед совершением подвига. Космонавтом перед выходом в открытый космос. Капитаном‑подводником перед ответственным погружением. Вот оно! Скоро свершится! Неужели мы дождались? Ужасно интересно, какая она, наша дочка. Еще чуть‑чуть, и я ее увижу! Меня переполняли непередаваемые эмоции. Я улыбалась и с любопытством ждала, что же будет дальше.

Где‑то в половине шестого (висящие на стене часы не давали забыть о времени) с правой стороны поясницы несильно заломило. Ага! Началось! Ломота стала медленно разливаться по нижней части спины. Сердце забилось сильнее.

Чтобы немного успокоиться, я решила отвлечься. Где там у нас книжка Дарьи Донцовой? Я подошла к своему пакету и – о, ужас! – не обнаружила спасительного чтива. Ладно, как‑нибудь обойдемся. Кстати! Скоро шесть. Конец рабочего дня. Надо позвонить Диме, чтобы ехал домой, принимал душ, кушал и сюда.

Во всех книжках написано, что первые роды длятся в среднем 8‑10 часов. Так что я планировала родить никак не раньше четырех утра. Ночь нам предстоит долгая, думала я, так что пусть Дима хорошенько подкрепится, приведет себя в порядок после утомительного рабочего дня и морально настроится, прежде чем попадет в мой бокс. Второй мой звонок был папе. Я попросила его заехать за зятем и доставить в роддом.

Мужской взгляд. Звонок раздался ровно в шесть. «Дима, я рожаю!» Я выключил компьютер, зашел к руководству и сказал «Товарищ начальник! Жена рожает. Завтра мне нужен отгул». Приехал домой, принял душ, поел, взял заранее подготовленное исподнее (плоды «синдрома гнездования») и вместе с тестем поехал в роддом.

О чем я думал по дороге? Да о том, как бы поскорее доехать, черт возьми!

В дверях появилась незнакомая молодая женщина в белом халате. Перед собой она толкала столик с каким‑то агрегатом. По надписи на бейджике я поняла, что это ординатор. В ответ на мой вопросительный взгляд, она сказала, что пришла делать электромониторинг (измерение сердцебиения ребенка и возбудимости матки). Я улеглась на только что старательно застеленную самой себе кровать. Мой живот опоясали ремнями и проводами. Пришлось лежать 15 минут (как долго!) без движения, наблюдая, как агрегат выплевывает бумажку с причудливыми зигзагами. Для меня такая процедура была в новинку, поэтому мне было интересно, что эти зигзаги означают и почему у них такой большой диапазон. Выяснилось, что большой диапазон (то есть когда линии на бумажке прыгают высоко вверх, а потом сильно вниз) – это хорошо. Значит, малыш не испытывает нехватки кислорода, и его сердце бьется, как надо. Плохо, когда монитор показывает слабую сердечную деятельность (на бумажке почти ровная линия) – значит, ребенок страдает.

Объяснив мне все это за минуту, ординатор замолчала. Было видно, что к общению она не расположена. Я попыталась ее разговорить (очень скучно лежать под проводами, глядя в потолок), но безрезультатно. Жаль.

В начале седьмого ко мне пришла Олеся Викторовна. Вновь влагалищный осмотр. Ох, до чего ж неприятная процедура!

– Вы мне пузырь прокалывать будете? – спросила я. Начиталась ведь, что для ускорения родовой деятельности, роженицам прокалывают плодный пузырь.

– Сейчас посмотрим.

Олеся Викторовна как всегда лаконична. У нее настолько строгий вид, что я лишний раз спросить что‑либо боюсь. Никаких тебе «уси‑пуси», никаких поглаживаний по головке и слащавых улыбок. Все только по делу. Я немного растеряна, ведь хочется, чтобы врач вела себя чуть‑чуть «почеловечнее».

Рецепт позитива. Дорогие будущие мамочки! Все 9 месяцев вы окружены повышенным вниманием и заботой близких. Вы привыкли, что с вами носятся как с писаной торбой, вас утешают, подбадривают, выполняют любой каприз. И когда вы поступаете в роддом, то ждете такого же трепетного отношения к себе от медперсонала. Не ждите! В роддоме с вами никто сюсюкать не будет. И, возможно, слов поддержки, участия вы вообще не услышите. Приготовьтесь к этому заранее, чтобы потом не возмущаться на интернет‑форумах «черствостью» медперсонала. Конечно, «доброе слово и кошке приятно», но вы пришли не за этим. Вы пришли за профессиональной помощью. Пусть уж лучше не будет «сюсю‑мусю», но зато рождение вашего ребенка пройдет, «как по маслу», и с профессиональной точки зрения все будет сделано правильно.

– Нет, плодный пузырь хороший, – сказала Олеся Викторовна, вновь вынимая из меня руку. – Пусть еще поработает.

И ушла. Я вновь осталась одна. Решила походить, поглазеть на то, что происходит вокруг. И только я почувствовала под собой холодный пол, как – БАБАХ – внутри что‑то лопнуло, и из меня вылилось полведра воды.

Мать моя! Это что, воды? Пузырь лопнул сам? Следующая моя мысль была: «И чем ЭТО теперь с пола вытирать?» Не успела я об этом подумать, как ко мне подбежала Анна Сергеевна. Мне даже показалось, что она выросла из‑под земли. Ну надо же, никто мной доселе особо не интересовался, а тут в самый нужный момент подоспела помощь. Это совпадение?

Акушерка обняла меня за объемную талию (видимо, чтобы я не поскользнулась) и бросила на пол кипу пеленок, приговаривая:

– Сейчас мы пеленочками пол‑то и вытрем.

Мне было странно смотреть, как стерильные кусочки ткани используются не по назначению – в качестве половой тряпки. Сама бы я ни за что не догадалась, что именно ими можно ликвидировать последствия разрыва плодного пузыря. Пока мы шаркали ножками, промокая наделанную мной лужу, я успела поймать себя на мысли, что воды у меня – прозрачные. Не темные, не зеленые (признак неблагополучия), чего я очень боялась в последние недели беременности.

Почти сразу после излития вод я почувствовала болезненные сокращения. Так вот, что такое схватки! Действительно, похоже на боль при менструации. Как меня учили, засекла время. Неприятные ощущения длились где‑то полминуты и повторялись через каждые 4‑5 минут. Ого, как быстро! Это что же значит? Латентную фазу первого периода родов, которая обычно длится несколько часов (а то и дней), мы чудесным образом пропустили, и уже вошли в фазу активную? Похоже, что так. Ну, думаю, теперь мне мало не покажется. Как известно, активная фаза самая болезненная и продолжается 3‑5 часов.

Вновь зашла Олеся Викторовна. Ей уже доложили, что у меня отошли воды.

– Ну, что? Зову анестезиолога? Будем делать эпидуральную анестезию.

– Так скоро? Зачем? – удивилась я. – Я еще держусь.

Я действительно на тот момент вполне могла справиться с болезненными ощущениями. Без всяких дыхательных упражнений и методов релаксации. И мне казалось, что анестезию надо делать тогда, когда «сил моих никаких больше нет».

– Давай, давай. Пока сделаем, держаться уже не сможешь.

И снова ушла. Ну, думаю, ладно. Врачу виднее. В мой бокс зашел мужчина. Тот самый, что предлагал соседке какой‑то слабо обезболивающий укол. Анестезиолога звали Борис Борисович. Он деловито поинтересовался, делали ли мне когда‑нибудь обезболивание (например, у стоматолога) и не было ли аллергии на анестетики. Я пожала плечами: да, анестезию делали, реакции, вроде, не было.

Вместе с медсестрой он принес все необходимое, сунул мне бумажку на подпись (что я согласна на анестезию) и начал процедуру. Она длилась долго. В нижнюю часть спины мне вставили иглу, опоясали все тело прозрачными проводами, прикрепив их к коже пластырем, провели еще какие‑то манипуляции. А я сидела на своей кровати ко всем спиной с задранной до шеи ночнушкой, чувствовала, как продолжают подтекать воды, и думала.

О чем?

О том, что Борис Борисович – первый посторонний мужчина в моей «взрослой» жизни, который видит мою голую попу. И успокаивала себя тем, что стоящий за мной анестезиолог – не мужчина. А врач. Значит – существо бесполое. И таких поп он видит раз по десять на дню.

Олеся Викторовна оказалась права: к тому моменту, как мне закончили делать анестезию, боль уже была сильной. На схватке меня бросало в жар, я краснела и не знала, куда себя деть. Все дыхательные методики вылетели из головы, и я инстинктивно дышала глубоко в начале и в конце схватки и поверхностно – на ее пике.

После того, как анестезиолог сделал все необходимое, мне сказали лечь в кровать и поставили капельницу. Потом по проводкам через шприц пустили анестетик. Он подействовал не сразу. Но подействовал! Я вздохнула с облегчением. Вот я чувствую, что приближается схватка, вот она идет (и если положить руку на низ живота можно ощутить напряжение), а боли‑то НЕТ! Никаких неприятных ощущений, полная ясность сознания. Красота! Я согласна так рожать! Лежишь себе, балдеешь, смотришь в окошко, только скучно немного. Эх, сюда бы книжечку Донцовой!

Кстати! Время уже полвосьмого. Дима‑то где? Звоню ему на мобильный. Трубку берет мой папа.

– Привет! Ты у нас дома? – спрашиваю.

– Да.

– А Дима где?

– В душе.

– И давно?

– Минут пятнадцать.

Да, думаю, тщательно муж готовится к предстоящей бессонной ночке. Или так испугался?

– Ты давай поторопи его. А то так и рожу в одиночестве.

Я откинулась на подушку. Хорошо‑то как!

Стоп! Чего‑то не хватает. А! Так это из соседнего бокса перестали слышаться стенания и крики. Что же случилось? По звукам, доносившимся оттуда, я поняла, что у соседки начались потуги. Но она не кричит, подумала я, значит потуги – это не больно. НЕ БОЛЬНО! Через некоторое время я услышала детский крик. Ну, слава богу, девушка родила!

Где‑то через час‑полтора действие анестетика стало ослабевать, и я вновь почувствовала несильную боль. От схватки к схватке она нарастала, и я попросила ввести мне новую порцию обезболивающего лекарства. Но все ждали согласия Олеси Викторовны. А ее‑то как раз и не было.

Время – без десяти девять. Где мой муж? Опять звоню на мобильный. Трубку берет сам.

– Ты где?

– Стою у входа в приемное отделение.

– И что ты там делаешь?

– Курю последнюю сигарету.

– Давай быстрей сюда! – я уже не могу сдержаться, потому что испытываю боль.

Ну ничего себе! Курит он! Собирается с духом. А у меня тут СХВАТКИ. И некому за ручку подержать. И не с кем поговорить, а так хочется!

Мужской взгляд. Вход в святая святых (родблок) – только через приемный покой роддома. Я зашел, передал справки о допуске медсестре и стал переодеваться, складывая вещи в предоставленный шкафчик. Как сейчас помню, в приемном покое была одна роженица, которая и так очумела от всего происходящего, а тут еще мужик какой‑то переодевается. Она после этого совсем ошалела и потеряла чувство реальности. Поверх спортивного костюма, который я надел, мне дали безумно маленький, застиранный до дыр белый медицинский халат, рукава которого заканчивались у меня на локтях. После этого медсестра потаенными тропами повела меня в родблок...

Родовое отделение – это длинный коридор во всю длину роддома, а по бокам боксы для родов и новорожденных. В боксах пол и стены – голубой кафель, а стены в коридор – стеклянные. В каждом боксе кушетка, на которой роженица переживает схватки, и знаменитое кресло, на котором, собственно рожает. Доктора ходят от одной девушки к другой и смотрят, какая когда родит. И когда наступает момент рожать, они собираются толпой и принимают роды: врач‑гинеколог – главный, акушерка, неонатолог и кто‑то еще.

И вот меня ведут по этому длинному коридору родильного отделения, а в боксах идет «производственный процесс» – одна пока еще ходит, другая уже рожает, третья родила. Все это происходит в невообразимом гвалте, состоящем из криков и воплей рожающих мам и родившихся детей. Я еще подумал – уж моя‑то жена так орать не будет...

Через 10 минут я услышала голос Олеси Викторовны:

– Вот, помощника тебе привела.

Оборачиваюсь и вижу Диму. Какой же он смешной! На ногах знакомые синие тренировочные, а вот сверху – что‑то белое, вроде медицинской футболки. Знаете, в таких врачи операции делают.

– Откуда у тебя это? – спрашиваю, тыча пальцем в белый верх.

– Акушерка в приемном дала.

Заботливая какая!

– Олеся Викторовна, хочу новую дозу обезболивающего, – жалобно простонала я.

– Подожди‑подожди. У эпидуральной анестезии есть один минус. Она может замедлить родовую деятельность. Давай посмотрим, как идет раскрытие.

Опять влагалищный осмотр. Фу‑у‑у, как недужно.

– Пока 5 сантиметров. Да, процесс замедлился, – ощупывая меня изнутри, сказала доктор Прохорова.

Как это замедлился, думаю я про себя. Инна на курсах нам рассказывала, что шейка матки раскрывается примерно в час по сантиметру, а у меня за три часа – уже пять. Странно как‑то. Но я молчу. Врач лучше знает.

– Давай‑ка, мы пока сделаем перерыв, – продолжила Олеся Викторовна. – Ты полежи немного. А когда родовая деятельность активизируется, мы введем вторую дозу.

И тогда я поняла, что такое НАСТОЯЩИЕ роды. Боль подкатывала и, казалось, поглощала меня всю. В такие моменты очень хотелось сменить позу, но ни повернуться, ни встать мне не давала капельница. Дима сидел рядом и держал меня за руку. Когда начиналась схватка, я с ним разговаривала. Ни петь, ни правильно дышать мне не хотелось. Мне хотелось говорить. И я несла полную чушь. Первое, что приходило в голову. Но это помогало пережить боль. Я ее как бы «заговаривала».

Мужской взгляд. Во время схваток любимая мучилась по нарастающей. То есть, поначалу морщилась, на следующей схватке – постанывала, на следующей – охала, а потом и вовсе кричала в голос. Видать, действительно, больно. В такие секунды понимаешь, что максимум, чем можешь помочь, это подержать за руку (хотя я знаю, что некоторые – особо продвинутые – мужья делают женам массаж и помогают правильно дышать). Но именно это, по‑видимому, и есть лучшая помощь. Между схватками мы мило беседовали о текущей мелочевке, хотя оба понимали всю важность момента. Я чуть было не ударился в панику, потому как со всей очевидностью осознал, что все происходящее совершенно от меня не зависит. Оставалось только дожидаться развязки...

Так прошло полчаса. ВСЕГО полчаса, а мне показалось – целая вечность. В половине десятого наступило спасение: решив, что я достаточно настрадалась, врач разрешила ввести мне новую порцию анестетика. Я повеселела. Как же это здорово – рожать без боли!

Вообще, как я поняла, делать эпидуральную анестезию – это настоящее искусство. Надо точно рассчитать дозу обезболивающего, время его введения, чтобы оно прекратило действовать как раз тогда, когда нужно – перед вторым периодом родов. И здесь важен профессионализм не только анестезиолога, но и врача, ведь именно он, опираясь на свой опыт, прогнозирует развитие родов и рассчитывает, к какому моменту действие анестетика должно закончиться.

По всей видимости, с врачом и анестезиологом мне крупно повезло: моя доза обезболивающего, как выяснилось, была рассчитана точно – на один час, как раз к полному раскрытию шейки матки. Весь этот час мы с Димой болтали, он даже вынул фотоаппарат и сфотографировал меня, лежащую под капельницей на кровати. Теперь я смотрю на эту фотографию и заново переживаю события давно ушедших дней.

В половине одиннадцатого я снова почувствовала боль. Очередной осмотр выявил неожиданную (для меня) вещь – раскрытие шейки матки ПОЛНОЕ. То есть за полтора часа у меня раскрылись оставшиеся 5 сантиметров. Вот это скорость! Получается, что тот самый ужасный переходный период, которым пугают во всех книжках про роды (когда хочется тужиться, а нельзя, потому что раскрытие еще неполное), я счастливо избежала. Значит, можно тужиться? Тем более, что‑то захотелось.

Но к моему удивлению, на кровать Рахманова меня не пригласили. А сказали на схватке глубоко‑глубоко вдохнуть воздух и не задерживать его, как при потугах, а медленно выдохнуть «через низ», как бы этим воздухом выталкивая ребенка. Такой способ дыхания стал для меня полнейшей неожиданностью. Я к нему была совершенно не готова. Понадобилось несколько минут, чтобы я вообще поняла, что от меня хотят, и еще какое‑то время, чтобы я задышала примерно так, как добивались врач и акушерка.

Я очень хорошо помню: Диму оттеснили в угол бокса, акушерка встала рядом со мной у кровати, командуя моими дыхательными экзерсисами, а Олеся Викторовна разместилась у моих ног – за спинкой кровати. Как я потом поняла, при полном раскрытии шейки матки головка ребенка еще недостаточно продвинулась, чтобы начать потуги, поэтому понадобилось такое необычное дыхание, чтобы быстрее подтолкнуть его к выходу.

Я запомнила еще один момент. В то время, когда я вот так отчаянно дышала, в мой бокс вошел ординатор и попросил Олесю Викторовну посмотреть другую пациентку – женщину с преждевременными родами на 34 неделе. Но доктор Прохорова строго ответила, что сейчас подойти не может. И осталась рядом со мной. Я тогда подумала, что, пожалуй, на пять минут она бы могла отлучиться. Но, видимо, Олеся Викторовна придерживалась другого мнения. Меня переполнило чувство безмерной благодарности к своему врачу за то, что «не бросила в трудную минуту».

Глубокие вдохи и еще более глубокие выдохи вконец измотали меня. Я чувствовала себя деморализованной и обессиленной. Так что когда мне наконец‑то скомандовали встать, я не удержалась на ногах и чуть было не упала, ухватившись за капельницу. Благо, Дима меня поддержал.

– Расставь ноги широко, – на ухо говорила мне акушерка. – У тебя там уже головка ребенка, не зажимай ее.

Меня облачили в новую ночнушку, помогли забраться на «гинекологический лежачок», привязали к нему ноги, всучили в руки железные поручни и приказали тужиться. Олеся Викторовна встала слева от меня, акушерка – справа. Еще в боксе в тот момент находилась медсестра с неонатологом. И мой муж, куда же без него?

За схватку нужно было потужиться три раза и делать это, что есть силы. Я старалась, но было страшно. Я чувствовала, что каждое мое усилие выталкивает ребенка наружу, и инстинктивно пыталась замедлить этот процесс, опасаясь, что головка малыша меня просто разорвет. (Вот где пригодились бы упражнения Кейгеля, а я филонила!) Дима, стоявший у изголовья, попытался было вытереть пот с моего лба, но в тот момент мне было не до его заботы.

– Отойди, не мешай, – сказала я и снова стала тужиться.

Места справа и слева от меня были уже заняты, поэтому ему ничего не оставалось, как занять уютный наблюдательный пункт прямо по центру – напротив, извините, выходного отверстия. Ох, и насмотрелся же он, бедолага!

На второй потуге я почувствовала, как головка разрывает меня на части.

– Ой‑ой, как больно, – завопила я.

– Ира, Ира, что ты кричишь, как тебе не стыдно, – недоуменно одернула меня Олеся Викторовна.

Я сделала квадратные глаза. Можно подумать, это так необычно – кричать во время родов. Но потом я поняла, что доктор Прохорова осадила меня специально, чтобы я собралась и доделала начатую работу.

На четвертой потуге тужиться стало как‑то легче. И я даже не поняла, что ВСЕ. Ребеночек родился. Для меня было очень неожиданно, когда мне поднесли к носу скользкое, покрытое смазкой тельце и спросили:

– Ну, кто у тебя?

– Девочка, – выдохнула я и откинулась назад.

Часы показывали двадцать пять минут двенадцатого. Значит, я рожала всего шесть часов. И моя дочка родилась 26‑го марта, за тридцать пять минут до начала следующего дня. А что, тоже красивая дата – 26.03.2003.

Мужской взгляд. Когда мы с акушеркой переместили Иринку на кресло (а для беременной это почти акробатика, да еще и с капельницей), в наш бокс стал стекаться народ – медсестра, неонатолог, и все сгруппировались около кресла. Сначала я встал у изголовья и попытался промокнуть пот любимой. Но поскольку я сбивал ее с темпа, она в жесткой форме попросила не мешать. Опешив, я отошел в сторону и решил подержать за ручку, но и тут оказался не к месту, поскольку по бокам встали врач и акушерка. В итоге, я оказался примерно в полутора метрах от эпицентра.

Зрелище, братцы, скажу я вам, не для слабонервных. Это нельзя сравнить даже с самым навороченным фильмом ужасов. Это вообще НИ С ЧЕМ сравнить нельзя. Но после ТАКОГО начинаешь понимать всю ценность человеческой жизни.

Сначала о процессе. Весь процесс непосредственно родов проходит в три‑четыре потуги (хотя у кого‑то и больше). Потуга – это когда женщина выталкивает из себя плод, а врач и акушерка ей в этом помогают. Первая‑вторая потуга – показалась головка, третья – вышла головка, четвертая – все остальное (руки, туловище, ноги).

Потуги происходили на раз‑два‑три – поехали! Моя мужественная жена тужилась, а Олеся Викторовна и акушерка, как бойцы без правил, локтями наваливались на ее живот и со всей дури выдавливали ребенка. Даже подпрыгивали и давили на живот всей массой тела.

Теперь о том, как сами роды выглядят со стороны. «Показалась головка» – это слабо сказано. Посреди кровавого месива появляется некий инородный предмет, похожий на переспевший огурец, только такой же кровавый, как и все остальное, и с заостренным концом, который пульсирует. Оказывается, головка у младенца не круглая, как у взрослых людей, а овальная, а пульсирует на конце мозжечок. В конце второй потуги головка полностью вышла, и я увидел, что это действительно головка. Причем буквально на глазах она стала более‑менее круглой, как у всех людей – это кости черепа возвратились на положенные им места.

Овальная голова – это нормально? Это был первый шок.

Во время третьей потуги головка полностью вышла, и пошло остальное тельце. В этот момент отошли остатки околоплодных вод. Выглядело это так, как будто головка отделилась, и фонтаном полилась кровь. Мне поплохело, но не от жуткого вида, а от того, что я, грешным делом, подумал, что ребенку просто оторвали голову.

На четвертой потуге вышло тельце. Правильно говорят – если пролезла голова, все остальное пролезет. Плечи, ручки, туловище и ножки нашей девочки появились на божий свет, как зубная паста из тюбика, по‑другому и не описать...

Я не могла поверить, что все позади. Тут же вспомнила свою случайную собеседницу в диагностическом центре перед УЗИ и ее слова, что в момент рождения сына она испытала несказанное счастье. Какое счастье? Несказанное облегчение – вот что я испытала в тот момент. Слава богу, все закончилось.

В боксе было подозрительно тихо.

– Почему она не кричит? – обеспокоившись, спросила я. Тут же мысль: может, это анестетик так повлиял на дочку, и она поэтому заторможенная.

– Сейчас закричит, – ответила акушерка, и в ту же секунду наша девочка разразилась громким воплем.

– Папа, вы не хотите перерезать пуповину? – спросили Диму.

– Нет, нет, вы сами, – было видно, что мужу немного дурно. Он еще не пришел в себя после всего увиденного.

(Мужской взгляд. Пуповину протягивали к моему лицу двумя кровавыми ножницами‑щипцами. Я сказал, что для меня впечатлений достаточно).

Олеся Викторовна осторожно вытянула из меня плаценту. Послед мягко выскользнул и шлепнулся на стол. Врач изучила его. Вроде целый.

Дочку положили на пеленальный столик, она недовольно кричала. Я с любопытством разглядывала ее личико (надо бы запомнить, чтобы ни с кем не спутать!). Боже мой! Откуда в нашей славянской семье такой «татаро‑монгол»? Волосики темные, глазки узенькие, скулы широкие, носик приплюснут, на лбу и на веках красные пятна, ресницы реденькие‑реденькие. Зато пальчики красивые, с длинными заостренными ноготками. Но главное – никакого сходства ни с одним членом нашей семьи.

Тут мы вспомнили про фотоаппарат, и Дима запечатлел для истории нашу девочку. В тот момент ей было 5 минут отроду. Совместную фотографию счастливого семейства мы сделать не догадались. И, наверное, правильно. Потому что спустя годы мне бы не хотелось лицезреть свой «видос» после родов. От пережитого напряжения главное украшение моего лица, филированная челка, буквально стояла дыбом. И я потом никак не могла опустить ее обратно на лоб – она упрямо поднималась к небу. Так и жила я полтора дня с всклокоченными волосами, пока муж не передал мне фен.

– 53 сантиметра, вес – три семьсот, восемь‑девять баллов по шкале Апгар, – объявила нам неонатолог параметры нашего ребенка. Мы с Димой удовлетворенно закивали. Неплохо! Но выяснилась одна не очень приятная вещь: у девочки перелом ключицы. Но неонатолог заверила нас, что у новорожденных все срастается просто мгновенно, так что через неделю о переломе мы и не вспомним. Я восприняла это известие спокойно.

Мужской взгляд. Неонатолог обтерла нашу дочку и ее параметры объявила громким поставленным голосом, чтобы все слышали (и не переспрашивали), а главное – чтобы это записали в карту. 53 сантиметра – это рост, если вытянуть ножки, а Даша (как и все дети) после рождения свернулась калачиком (все мышцы еще в тонусе и в том положении, в каком были в утробе). Поэтому она казалась и была такой крохотной и хрупкой, что я даже побоялся взять ее на руки. Пока неонатолог приводила девочку в порядок, я подошел к Иринке и спросил, как назовем. Глядя на дочку, мы сразу поняли, что быть ей Дашей, уж больно она под это имя подходила.

Дочку положили мне на живот. Это, конечно, непередаваемые ощущения. В такие минуты и начинаешь осознавать, что роды – это уже история, а ты стала мамой. Что на тебе лежит главное сокровище мира. Крохотная частичка тебя. Маленький скрюченный человечек, которому с этой поры принадлежит твое сердце и твоя жизнь.

Из моей груди акушерка выдавила капельку молозива и дала слизнуть дочке. Та немного почмокала и перестала. Я была удовлетворена – первый телесный контакт состоялся. Все, как советуют в мудрых книжках.

Потом Дима стал звонить родителям. Сначала моим, потом своим. Мои мама с папой, весь вечер не находившие себе места, совершенно не ожидали, что радостное известие придет так скоро. Мама тут же попыталась выяснить ВСЕ подробности, но на них сил у нас уже не было, и Дима отрезал:

– Все, перезвоним завтра, тогда и расскажем.

Акушерка, слышавшая этот разговор, потом тихо сказала мне:

– Какой строгий и суровый у тебя муж.

В ответ я рассмеялась. Потому что на самом деле более мягкого, обходительного и вежливого человека, чем Дима, на свете найти трудно.

Дочку нашу унесли. Муж собрался выйти покурить. А я все продолжала лежать на кровати Рахманова с согнутыми в коленях ногами.

– Дим, а что у меня ТАМ творится? – спросила я мужа.

– Как будто бомба разорвалась, – ответил он, улыбаясь.

Мужской взгляд. Я вышел покурить. Мест для курения в родильном отделении, в принципе, не предусмотрено. Поэтому я примостился в ординаторской, быстренько нервно перекурил и вышел в коридор. Тут на меня снова обрушился шум и гам родблока – конвейер по появлению детей на свет не останавливался ни на минуту, а к ночи (видимо, потому, что зачинают, в основном, ночью) даже стал набирать обороты. Одновременно рожало человек восемь, не меньше.

И вот посреди всего этого шума, среди криков рожениц и родившихся детишек, я отчетливо услышал тихий плач СВОЕГО РЕБЕНКА. И доносился он не из бокса, где мы рожали, а из бокса, который был на другой стороне коридора и метров на пять ближе.

Еще не до конца поняв, почему я иду именно в этот бокс, я зашел туда и увидел свою дочку, которую уже запеленали и положили под кислородную маску для детишек (такая же, как у летчиков сверхзвуковой авиации, только крохотная). Я стоял перед ней и понимал, что это часть меня, это моя кровь. Вот ради кого стоит жить!

Сзади тихонько подошла акушерка и сказала:

– Вы не переживайте, это у нее легкие расправляются, вот она и кричит.

Побыв немного с Дашей, я зашел к Иринке, которую Олеся Викторовна уже почти «заштопала».

На потугах меня таки разрезали – т. е. сделали эпизиотомию. Но я ее не почувствовала. Самое интересное то, что и Дима ничего не заметил, хотя наблюдал за всем происходящим, так сказать, из первого ряда. Так что мне предстояло пережить еще и «латание дыр». По проводкам вновь пустили анестетик (какая же все‑таки удобная вещь – эпидуральная анестезия!). Через некоторое время чувствительность промежности притупилась, и Олеся Викторовна приступила к наложению швов. Где‑то я читала, что на Западе используют «саморастворяющийся» шовный материал. Это, наверное, здорово. Но в моем случае использовались обычные медицинские нитки черного (!) цвета. Ужас! Их через несколько дней надо было снимать.

Никаких неприятных ощущений я не почувствовала, хотя была безумно напряжена – все‑таки зашивают такое нежное место. После процедуры ко мне пришел анестезиолог. Не Борис Борисович, а другой – помоложе.

– Ну, что, второго ни за что в жизни рожать не будете? – задорно спросил он. Наверное, слишком много на его веку было родильниц, которые после родов сгоряча так и говорят: «Второго ни за что в жизни».

– Ну, почему же, – протянула я. – Но не сразу. Лет так через пять.

Он стал снимать с меня проводки, прикрепленные к коже пластырем. Пластырь намертво прилип к моему телу и отрывался очень тяжело. Я то и дело ойкала от неприятных ощущений. Анестезиолог, видимо, был большим шутником, потому что начал прикалываться над ситуацией.

– Да, пластырь надо снимать под общим наркозом, – веселился он.

Освободив меня от пут, он с шутками‑прибаутками удалился. Акушерка заботливо накрыла меня одеялом. Очень вовремя, потому что меня резко бросило в холод. Все тело трясло крупной дрожью, я лежала под шерстяным одеялом и не могла согреться. Наверное, это естественная реакция организма на пережитый стресс. Знаю, что так происходит у многих.

Так я пролежала до половины второго ночи. Дима был рядом.

Олеся Викторовна заполняла мою карту. Встал вопрос о том, в какую палату и на какой этаж меня класть. Я, начитавшись про пользу совместного пребывания с ребенком, настаивала именно на нем. Кстати, в 72‑ом роддоме ВСЕ «бесплатные» пациентки, у которых были физиологические роды лежат вместе с малышами. Правда, их по две‑три в палате плюс дети. У меня же должна была быть отдельная комната.

Доктор Прохорова предложила мне поселиться на 4‑ом этаже в отделении для женщин после кесарева сечения. Там детишек содержали отдельно от мам – в специальных детских боксах – и привозили только на кормление.

– Пойми, тебе надо отдохнуть, восстановиться, – убеждала меня Олеся Викторовна, – а ребенок тебе этого не даст. У тебя контракт, будет отдельный бокс. Захочешь, возьмешь дочку к себе на весь день, а ночью, чтобы выспаться, отдашь.

Разумность ее слов меня переубедила. За что моему врачу – отдельное огромное спасибо. Находиться с ребенком днем и отдавать его детским медсестрам ночью или во время процедур, на мой взгляд, – это просто идеальный вариант.

Но была одна неувязочка. На четвертом этаже в тот момент не было подготовлено отдельного бокса к принятию родильницы. Он мог быть готов только утром. Поэтому Олеся Викторовна, разъяснив мне положение дел, осторожно поинтересовалась, не буду ли я возражать провести одну ночку (к тому моменту уже полночки) в общей палате, а наутро переселиться в положенный мне бокс.

Я согласилась (мы не гордые), но ее извиняющийся тон меня немного удивил. А потом я подумала: все правильно, так и должно быть в капиталистическом мире. Человек (то есть я) заплатил деньги за отдельную палату, а она не готова, значит – условия контракта выполняются не в полном объеме. Поэтому говорить об одной ночке в общей комнате надо не как о само собой разумеющемся деле (а у нас это любят), а спросить, не будет ли пациент против. Меня спросили. Я не возражала.

Полвторого ночи меня переложили на каталку и вывезли в коридор. Там мне на живот положили дочку, завернутую в казенное одеяльце. Ее головка тоже была прикрыта чем‑то наподобие платочка. Выглядела девочка абсолютно по‑сиротски. Я прижала ее к себе, и мы поехали. Дима шел за нами.

Весь путь я с дочкой разговаривала. Говорила, что все позади, что теперь мы все время будем вместе, что я люблю ее больше всех на свете. Девочка сосредоточенно хлопала глазками и слушала мой поток сознания очень внимательно, не издав ни единого писка. Мне даже показалось, что она меня понимает!

На четвертом этаже ее забрали в детский бокс. А меня сгрузили в обычной палате. В ней лежала всего одна родильница (так что особого неудобства от нескольких часов в «общей» комнате я не испытала). Мы с Димой на прощанье обнялись, еще раз поздравили друг друга с рождением дочки, и он поехал домой. А я еще успела поболтать о том, о сем с соседкой по палате. Угомонились мы где‑то через час. Но от возбуждения я еще долго не могла заснуть, в сотый раз прокручивая про себя события ушедшего дня.

Ну, здравствуй, новая жизнь!

Мужской взгляд. Присутствовать на родах или нет? Сколько по этому поводу споров, дискуссий и мнений. Каждый приводит свои доводы «за» и «против». Не буду никого ни в чем убеждать, но лично для себя я понял следующее:

– кажется, мое присутствие на родах сильно приободрило мою жену. Во всяком случае, она до сих пор не устает об этом повторять. А раз так, то это наверняка благоприятно сказалось и на самом процессе родов, и на моем ребенке, а для меня это очень важно;

– роды – действительно великое таинство природы, но ничего сверхъестественного и мистического за время родов не происходит. При всей буре овладевших мной эмоций, роды – это всего лишь физиологический процесс, а эмоции связаны, в первую очередь, с переживаниями за близкого человека. Происходившие в соседних боксах роды не вызвали у меня никакого интереса ни с физической, ни с эмоциональной точек зрения;

– говорить о том, что роды – сугубо женское дело – домострой и предрассудки прошлого. А вот чувствовать себя сопричастным важнейшему событию в жизни семьи и участвовать в нем – великое дело;

– многие говорят о том, что от вида родившей жены угасает даже самое сильное влечение. Ерунда! У меня ничего не угасло. Хотя, возможно, у каких‑нибудь особо впечатлительных товарищей роды и могут оставить глубокий след и повлиять на либидо. Поэтому говорю со знанием дела: вход в родблок – не для слабонервных инфантилов, а для личностей со сформированной и устойчивой психикой;

– присутствие при рождении собственного ребенка позволяет осознать две очень важные вещи. Первое: как же все‑таки хрупка человеческая жизнь (и потому она является наивысшей ценностью). Второе: родившийся ребенок – ТВОЙ и ничей другой (ни соседский, ни любовника или кого‑то там еще, а твой).

В общем, сколько бы раз мы ни рожали, на роды я всегда пойду. А вы решайте сами.

Дата добавления: 2015-05-19 | Просмотры: 651 | Нарушение авторских прав