АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Глава 3. В субботу утром, когда весь прочий мир еще спал, играл в теннис или перелистывал за чашкой кофе утренние газеты

В субботу утром, когда весь прочий мир еще спал, играл в теннис или перелистывал за чашкой кофе утренние газеты, глава персонала Белого дома Хейден Корк сидел, как обычно, в своем рабочем кабинете, внося последние пометки в предназначенные для президента Вандердампа документы, посвященные третьей его (вздох) попытке заполнить (проклятое) место Бриннина.

Поражения, которые они потерпели с кандидатурами Куни и Берроуза, измотали и обессилили Хейдена Корка, однако в жилах его еще пульсировал адреналин. Как правило, он оставался человеком холодно спокойным, но ведь ничто так не возбуждает, как охота за головами, имеющая целью подобрать кандидата на место в Верховном суде Соединенных Штатов. А для президента страны ничто, кроме, быть может, войны, не имеет такого значения, как успех в назначении члена Верховного суда, — факт, на который раз в четыре года неизменно указывает тот, кто завершает предвыборную гонку вторым.

Вчера, перед его отлетом в Кемп-Дэвид, Вандердамп сказал Хейдену, что имя нового кандидата необходимо определить к понедельнику.

— Проверьте, может быть, мать Тереза свободна, — кисло посоветовал он.

— Насколько мне известно, сэр, она умерла.

— Тогда попробуйте папу римского.

— У меня есть одна идея, — осторожно произнес Хейден. — Но боюсь, она вам не понравится.

— Продолжайте.

— Декстер Митчелл.

Обычно безмятежное лицо президента, лицо уроженца штата Огайо, пошло морщинами.

— Митчелл? — переспросил он. — После того, что он сделал с Куни и Берроузом? И речи быть не может. Вы отправили ваш здравый смысл в отпуск, Хейден?

— Послушайте меня, сэр. Как все мы знаем, и знаем слишком хорошо, — сказал, поерзывая в кресле, Корк, — он жаждет получить это место.

— Да, — отозвался президент. — Помню. Он приходил ко мне с этим. И больше я с ним встречаться не хочу.

— Разумеется, сэр. — Воспоминания визит Митчелла оставил и вправду болезненные. — Однако, с вашего разрешения, выдвижение его кандидатуры может принести нам несколько лишних очков на Холме. А, видит бог, хоть какие-то проявления там доброй воли будут для нас нелишними. Кроме того, это было бы настоящей бомбой. Мы бы всех взяли врасплох.

— Хейден, — сказал президент. — Слушайте меня внимательно. Я скажу это только один раз и больше повторять не буду. Так что вы лучше запишите. Пока я остаюсь президентом, Декстер Митчелл заседать в Верховном суде не будет. Записали? Прочтите вслух.

— Я понимаю, сэр. — Минута была решающая — теперь или никогда. — Но такова идея Грейдона.

Хейден Корк знал, что само звучание этого царственного имени заставит президента призадуматься.

— Он считает, что, поскольку большинство сенаторов из комитета Митчелла видеть его спокойно не может, они будут благодарны нам, если мы избавим их от него.

— Сделав его одним из девяти самых могущественных людей страны? Если не Вселенной. Дьявольски интересный способ избавиться от человека.

— Ну, как бы там ни было, сэр, наша непосредственная проблема — это, если говорить напрямик, конгресс… а там, сэр, если смотреть правде в лицо, мы далеко не популярны.

— Меня это не волнует, Хейден. Я пытаюсь сделать что-то полезное здесь.

— Я понимаю, сэр. Я лишь говорю, что Грейдон считает это умным ходом. Собственно, он именно так и сказал. Что это было бы умным ходом.

Президент вгляделся в лицо главы своего персонала.

— Похоже, вы с ним мусолили это долго и основательно, — сказал он.

— Он самый доверенный из ваших старших советников, сэр. Или вы предпочли бы, чтобы я не обсуждал с ним состояние ваших дел?

— В понедельник я должен получить от вас новое имя. Не думайте, что мне так уж хочется испортить вам еще один уик-энд, Хейден. Я знаю, вы и так работаете в полную силу. Однако мне требуется имя. Весь этот цирк немного подзатянулся.

— Хорошо, господин президент.

В то солнечное субботнее утро в досье Хейдена значилось семь имен, принадлежавших: двум (маститым) членам Верховных судов штатов, одному (более-менее маститому) сенатору, трем (вполне маститым) членам апелляционных судов, генеральному (достаточно маститому) прокурору штата, и (определенно маститому, но никаких восторгов породить не способному) декану юридического факультета Йельского университета.

Говоря иными словами: двум женщинам, одному афроамериканцу, двум евреям, одному латиноамериканцу и — Хейден улыбнулся, а глава его собственного внутреннего персонала испустил боевой клич — индейцу.

Коренному американцу, поправил себя Хейден: первому коренному американцу, когда-либо выдвигавшемуся в кандидаты на пост члена Верховного суда страны. Хейден не сомневался, за него-то Вандердамп и ухватится. Вандердамп — американец, и американского в нем столько же, сколько в продаваемом уже нарезанным батоне белого хлеба. А в ком американского может быть больше, чем в человеке по имени Рассел Быстрая Вода? Увидеть бы, какое лицо сделается у Декстера Митчелла, когда он услышит эту новость. Посмотрим, как ты, сукин сын, попытаешься закопать его сердце у ручья Раненое Колено.[7]Хейден разулыбался. За окном пели птички. В покрывавшей изумрудную траву росе сверкали отблески солнечного света. Порхали скринсейверы Природы — бабочки.

На столе Хейдена зазвонил телефон.

— Вас президент, мистер Корк.

«Великолепно», — подумал Корк.

Он сел попрямее — привычка, сохранившаяся даже после двух с половиной лет работы и невесть скольких тысяч президентских звонков.

— С добрым утром, Хейден.

— С добрым утром, сэр.

— Чем это вы занимаетесь в субботу на рабочем месте?

Такой была традиционная маленькая прелюдия их разговоров.

— Пекусь о благоденствии народа, сэр.

— Хорошо, правильно. А как себя чувствуют паруса на корабле нашего государства?

— Наполнены ветром, сэр, наполнены ветром.

Сегодня голос у него был поспокойнее. Влияние Кемп-Дэвида. Все-таки персональный зал для боулинга. От вчерашней наждачной скрипучести в интонациях президента не осталось и следа.

Впрочем, Хейден был не из тех, кто готов потратить весь уик-энд своего шефа на обмен шуточками.

— Я подготовил для вас имена. И думаю, то, что стоит во главе списка, придется вам по вкусу. Могу гарантировать, нашего друга сенатора Митчелла оно наградит изжогой третьей степени.

— Что вам известно о судье Пеппер Картрайт? — спросил президент.

Странный вопрос.

— О телевизионном персонаже?

— Да, она выступает в шоу «Шестой зал суда».

— Я не смотрю телевизор. Разве что выпуски новостей. Вы хотите получить сведения о ней?

— Нет-нет. Я хочу увидеть ее.

— Мне следует отыскать для вас какой-то конкретный эпизод?

— Нет, Хейден. Я хочу увидеть ее. Судью Картрайт. Во плоти. Хочу встретиться с ней. И как можно скорее.

— Очень хорошо, сэр, — сказал вконец озадаченный Хейден. — Уверен, она будет польщена.

— Ха, — негромко хмыкнул президент. — Надеюсь, что будет. Позвоните ей прямо сейчас.

— Да, сэр. Что я должен сказать ей о цели вашей встречи?

— Ну, такую нескромность в телефонном разговоре лучше себе не позволять.

— Нескромность, сэр? Боюсь, я не вполне вас понимаю.

— Видимо, вы еще не добрались до второй чашки кофе, Хейден, — сказал президент. — Я хочу поговорить с ней о месте Бриннина.

Вселенная Хейдена Корка замерла, внезапно перестав вращаться.

— Я не хотел бы показаться тупицей, сэр, — пролепетал он. — Однако я не уверен, что… что правильно вас понял.

— Речь идет о месте в Верховном суде, Хейден.

Хейден Корк очень старался произнести что-нибудь осмысленное, однако язык его отказывался выполнять посылаемые его же мозгом сигналы. Единственным, что ему удалось выдавить, было:

— Но не о месте же Бриннина, сэр. Вы же не…

— А что? Там освободилось еще одно? Кто-то из судей обзавелся привычкой квакать по ночам?

— Насколько мне… нет, сэр.

— Вот и хорошо. Позвоните ей. Позвоните прямо сейчас. Доставьте ее сегодня в Кемп-Дэвид. Самое позднее — завтра. И беседуйте с ней помягче, — гораздо мягче, чем разговариваете у себя в офисе с журналистами, пойманными за подслушиванием у замочной скважины. Стервятники.

«Скажи что-нибудь, — думал Хейден, совершенно как человек, сражающийся с овладевающей им комой. — Не дай ему прервать разговор. Не дай повесить трубку».

— Сэр… а вы… обсудили эту мысль с мистером Кленнденнинном?

Грейдон Кленнденнинн: наимудрейший из вашингтонских мудрецов, наиседейший из высокопоставленных лиц, советник семи — или уже восьми? — президентов. Бывший генеральный прокурор. Бывший Государственный секретарь. Бывший министр внутренних дел. Бывший посол во Франции. Бывший все что угодно. Первый среди равных в «кухонном» кабинете Вандердампа. Человек, о котором говорили, что в его фамилии больше «н», чем у кого бы то ни было в Вашингтоне.

— Хейден, — сказал президент, — я знаю, что делаю.

Паника — самая настоящая паника, от которой учащается пульс, увлажняется кожа и поджимается сфинктер, — стиснула в своих кольцах Хейдена Корка, точно боа-констриктор. Сколько раз произносились в ходе истории эти ужасные, становившиеся предвестием краха слова: «Я знаю, что делаю»? В ночь перед Ватерлоо в шатре Наполеона? В рейхсканцелярии перед вторжением в Советский Союз? На пороге «пустяковой прогулки», получившей название «операция „Освобождение Ирака“»?

— Господин президент, — прокаркал Хейден. — Я действительно вынужден…

— Спасибо, Хейден. До свидания, Хейден.

— Но…

— Спасибо, Хейден.

— Сэр… господин президент? Алло?

Хейден Корк опустил трубку на телефонный аппарат. За окном светило солнце, чирикали птички, шмыгали шмели, но в сердце Хейдена не было больше весны, только зима и резкий ветер, воющий в голых ветвях деревьев.

В висках стучало. Поколебавшись немного, он снова поднял трубку и прохрипел оператору Белого дома:

— Свяжите меня с Грейдоном Кленнденнинном.

Меньше чем через пятнадцать минут на столе Хейдена зазвякал телефон. На звонки по сотовому Грейдон Кленнденнинн лично не отвечал, отвечали его шестерки. Ему было уже за восемьдесят, и с высоты своих лет он взирал на всякие современные штучки с презрением.

— Да, Хейден, — произнес он — без раздражения, но тоном формальным, указывающим, что времени на неторопливые философские беседы у него нет.

— Вы где?

— В Пекине.

— Черт, — выдавил Хейден.

— Я обедаю, — продолжал Кленнденнинн, — с заместителем председателя. Что у вас стряслось?

Против того, чтобы его звали к телефону в разгар встреч с мировыми лидерами, Грейдон Кленнденнинн ничего не имел — при условии, что звонок поступал из Белого дома. Не отказывал он себе, если говорить правду, и в надувательстве, способном повысить его авторитет. Как-то раз, желая произвести впечатление на русского министра иностранных дел, он заранее договорился о том, чтобы ему позвонили в разгар проводившихся им переговоров, и получил в результате возможность произнести: «Скажите президенту, что я ему перезвоню, попозже». Желаемое впечатление он произвел, — правда, просуществовало оно лишь до той минуты, в которую русская разведка уведомила министра, что звонок этот был сделан из офиса самого Грейдона Кленнденнинна.

— Вы нужны здесь, — сказал Хейден. — И как можно скорее. Я пошлю за вами самолет.

Кленнденнинн спросил, и на сей раз в голосе его прозвучала тревога:

— А что — президента кто-то…

— Нет-нет-нет, с ним все в порядке. Хотя нет, не в порядке. Он начинает пороть горячку. Перестает владеть собой, целиком и полностью.

— Хейден, — сказал Кленнденнинн, — я заставляю ждать второго по объему власти человека Китая. Наша утка по-пекински обращается в мумию. Объясните мне простыми английскими словами: в чем причина спешки?

Хейден кратко описал ситуацию.

Последовала долгая пауза, а за ней баритональное «хмм» — первая нота большого органа, указывающая тональность, в которой будет исполнен гимн.

— Я вернусь в Вашингтон во вторник, — сказал Кленнденнинн. — А вы пока тяните время.

— Он велел доставить ее в Кемп-Дэвид сегодня.

— Хейден. Если не считать уже поднятых в воздух ракет с ядерными боеголовками, на свете не существует угрозы, которую невозможно предотвратить полным бездействием.

— Но мне-то что делать? — спросил Хейден.

— Скажите ему что-нибудь — все что угодно. Скажите, что она решила осуществить давнюю мечту всей ее жизни и взбирается сейчас на гору Килиманджаро. Тяните время, Хейден. Тяните время. Все, мне пора.

Грейдон Кленнденнинн отдал трубку помощнику и воссоединился с заместителем председателя и уткой по-пекински. В шести тысячах миль от него Хейден Корк с шумом выпустил из груди воздух и откинулся на спинку своего кожаного кресла. Желудок его все еще оставался стянутым в узел, но, по крайней мере, барабанная дробь в висках стихла. Грейдон что-нибудь да придумает. Уж его-то президент послушается. Все будет хорошо.

Час спустя, после нехарактерно долгого молчания главы его персонала, президент Вандердамп решил позвонить судье Пеппер Картрайт самолично.

Президент не был человеком, цеплявшимся за формальности. Он и сейчас неизменно имел при себе наличные — в отличие от некоторых президентов, проходивших четыре, а то и восемь лет с пустыми карманами. Получив от оператора Белого дома не значащийся ни в каких телефонных справочниках нью-йоркский номер судьи Картрайт, он набрал его сам. Ему нравились такие вещи. И если говорить всю правду, слова: «Алло, это Дональд Вандердамп. Президент. Вам удобно сейчас разговаривать?» — доставляли Вандердампу немалое удовольствие.

В Нью-Йорке, в пентхаусе глядящего на Центральный парк здания, зазвонил телефон.

Пеппер Картрайт открыла глаза и не без опаски взглянула на часы. 8:49. В субботу? Она перевела взгляд на Бадди. Дрыхнет. Вернулся домой уже после того, как она легла. По обыкновению. Нет, их брак определенно нуждается в том, чтобы они сели и кое-что обсудили.

Следом она взглянула на экранчик телефона, показывающий, кто и откуда звонит. «ПОВМФ — Термонт». Какого дьявольского дьявола это значит: «ПОВМФ — Термонт»? Пеппер закрыла глаза и стала ждать продолжения.

— Алло. Это Дональд Вандердамп — президент, мне нужно поговорить с судьей Картрайт. — Пеппер, открыв один глаз, уставилась им на аппарат. — Не будет ли она так любезна, что перезвонит по номеру 202-456-1414? Большое спасибо. Если ей это не очень неудобно, пусть позвонит мне по возможности быстрее…

Пеппер сняла трубку:

— Алло? Кто это?

— Судья Картрайт? На первый попавшийся звонок сразу не отвечаете? Не могу вас за это винить. Я понимаю, время раннее, но мне действительно необходимо поговорить с вами…

Пока он говорил, Пеппер, держа в одной руке смартфон «Блэкберри», большим пальцем другой вызвала на его экран «Гугл» и набрала «ПОВМФ — Термонт»…

В первой же строке результатов поиска значилось: «Кемп-Дэвид — Википедия, свободная энциклопедия».

— Иисусе Христе, — резко сев в постели, произнесла Пеппер.

— Прошу прощения? — переспросил президент.

Четыре часа спустя армейский вертолет с Пеппер на борту опустился на посадочную площадку расположенного в горах Катоктин, штат Мэриленд, в шестидесяти милях к северу от Вашингтона, «Пункта обеспечения военно-морского флота Термонт», более известного под названием Кемп-Дэвид.

В окно она увидела помощников президента, ожидавших ее у мототележки из тех, на каких разъезжают по полю для гольфа игроки. Пеппер взглянула на часы. Обычно она примерно в это время встречалась с девочками за «Кровавой Мери», а после они отправлялись в какой-нибудь фитнес-клуб. Она не вполне понимала, почему оказалась здесь. По телефону президент ничего объяснять не стал, сказал только, что дело «весьма конфиденциальное».

— Добро пожаловать в Кемп-Дэвид, судья, — произнес один из помощников. — Президент ждет вас.

«Президент ждет вас». Пеппер это польстило. Она забралась в тележку и тут же показалась себе немного смешной, кем-то вроде высокопоставленной особы, осматривающей парк «Мир Диснея». Усевшийся на водительское место помощник, привыкший к тому, что гости Кемп-Дэвида немного нервничают, сказал:

— Моя жена смотрит «Шестой зал суда» при всякой возможности.

Несколько мгновений спустя Пеппер оказалась в обитой сучковатыми сосновыми досками комнате, которую сразу узнала по фотографиям, время от времени появлявшимся в выпусках новостей. Правда, на фотографиях эту комнату обычно заполняли натужно улыбавшиеся мировые лидеры, понимавшие, что их пригласили сюда, чтобы выламывать им руки, одновременно угощая гамбургерами из рациона военно-морского флота США. Тут вам не Версаль, тут Кемп-Дэвид.

И вот появился он. Президент Соединенных Штатов. Вживе Пеппер его никогда не видела. Он выглядел более низкорослым, чем на телеэкране. Немного слишком мягкий, но симпатичный. Трудно вообразить его распоряжающимся огромными армиями и флотами, не говоря уж о ракетах с ядерными боеголовками. И во что это он такое одет? О господи. В шелковую куртку с вышитой на ней надписью «БОУЛИНГ-ЛИГА КЕМП-ДЭВИДА».

— Судья Картрайт, — сказал он, улыбаясь и пожимая ей руку. — Искренне сожалею, что мне пришлось прервать подобным образом ваш уик-энд.

— Ничего страшного, сэр, — ответила Пеппер.

— Кофе?

— Нет, спасибо.

— Итак, — произнес он.

— Итак, — произнесла Пеппер.

— Шары покатать не желаете?

В первые минуты разговора с президентом любой его собеседник чувствует себя не вполне уверенно. Вот и Пеппер напряглась тоже. Это, простите, о каких шарах речь?

— Шары, сэр? Вы, собственно, о…

— О боулинге, — улыбнулся он.

— А. Понятно. Я когда-то играла в него, но… да. Конечно. Почему бы и нет?

И вскоре она уже спускалась, следуя за лидером свободного мира, по лестнице. За ними шествовала пара бессловесных мужчин с телосложением профессиональных футболистов и головными радиотелефонами. Президент что-то говорил. Себе или ей? На человека, способного разговаривать с самим собой, он более чем походит. Нет, похоже, все-таки ей.

— Я привожу сюда мировых лидеров. Видели бы вы, как у них выкатываются глаза, как они думают: «Господи, ну и деревенщина же этот тип!» — Президент хмыкнул. — И знаете, что происходит потом? Им это начинает нравиться. Просто-напросто нравиться. Они обращаются в ребятишек. В других-то странах боулинг не очень популярен. Хотя я над этим работаю. Иногда их приходится волоком отсюда вытаскивать, такое они получают удовольствие. Даже президент Франции. Готов поспорить, вернувшись домой, он рассказывал в Елисейском дворце, что президент Соединенных Штатов — неотесанный мужлан. Но я вам точно говорю, он тут никак не мог наиграться. Вообще-то французы мне нравятся. Мой персонал вечно твердит, что я не должен говорить о них на людях ничего хорошего. Но я этих ребят не слушаю. Я в прошлом году ездил во Францию. И знаете, что я там сделал первым делом? Возложил венок на могилу Лафайета — совсем как Першинг в 1917-м. Вам известно, что Лафайет похоронен в земле, привезенной с Банкер-Хилл?[8]У меня горло перехватывает, когда я об этом думаю. Кое-какие французские газеты вылезли из обжитых ими выгребных ям и заявили, что я, дескать, пытаюсь вдолбить французам в головы, что это мы таскали для них каштаны из огня во время Первой мировой войны. И Второй, разумеется. Но я сделал это вовсе не потому. Никак нет, Боб. Я хотел выразить уважение — мое и нашей страны — великому человеку. Мой персонал, он, ну чего уж тут вилять, у него просто истерика началась. Но ведь нельзя же позволить персоналу управлять твоей жизнью. О нет, — сказал он, словно делясь с Пеппер приобретенной дорогой ценой мудростью. — Нет, нет и нет.

Теперь Пеппер стояла в полной темноте. Президент щелкнул выключателем, и она увидела зал для боулинга — с одной-единственной дорожкой.

— Ахх! — произнес президент с интонацией человека, который лежит на столе хорошего массажиста. — Это искупает все остальное. Ладно, какой у вас размер?

— Размер, сэр?

О чем он, черт подери, спрашивает?

— Обуви.

Самый могущественный в мире человек скрылся в большом одежном шкафу и вышел оттуда, держа в руках пару женских тапочек для боулинга — восьмого размера. Тапочки были красно-бело-синие, а на носках их красовалось по маленькому орлу.

— Я их сам спроектировал, — сказал президент и добавил: — Только, если можно, не говорите об этом никому. У меня нынче хватает проблем и без прессы, ржущей над тем, что я расходую мое свободное время, — которого у меня, вообще-то говоря, и нет, — на проектирование патриотических тапочек для боулинга.

— Ни слова ни единой душе, сэр.

— Господи, до чего же тут хорошо и тихо, — сказал президент. — Наверху может весь мир взорваться, а отсюда и не услышишь ничего. Хотя, конечно, если он взорвется, мне об этом доложат. Меня по восемнадцати раз за ночь будят, чтобы доложить о том, что я и так узнаю утром. Наверное, это такое приложение к личному самолету, лимузину и бесплатному жилью. Ну хорошо, судья, мы с вами оказались здесь. Прав ли я, полагая, что вы спрашиваете у себя: «Какого черта я тут делаю и что ему от меня нужно?»

— Это было бы… да, сэр. У меня как раз сейчас мелькнул в голове этот вопрос.

Президент, улыбнувшись, сказал:

— Я хочу выдвинуть вашу кандидатуру в члены Верховного суда.

У Пеппер округлились глаза.

— Верховного суда… чего, сэр?

— Соединенных Штатов.

Президент взял шар, тщательно прицелился и пустил его по дорожке. Шар сбил почти все кегли, стоять остались лишь две — самые крайние.

— Душераздирающее зрелище, — сказал он. — Только брешь пробил. То же самое случилось на прошлой неделе с Майклсом на турнире «Байер Классик». Впечатление было такое, что он просто не может попасть в воротца. Вы, наверное, не…

— Нет, сэр, я этого не видела.

— Дьявольски интересный был турнир. Сплошные импровизации. Боб Репперт выдал шесть страйков подряд.

— Да, на это, наверное, стоило посмотреть.

— Ну еще бы.

Президент пустил второй шар и сбил одну из оставшихся кеглей.

— Девятка и спэйр[9]— это большая разница. Дорожка ваша, судья.

Первый шар Пеппер ушел в «канаву». Второй, неторопливо прокатившись посередине дорожки, сбил все десять кеглей — так медленно, что ей показалось, будто они валятся по очереди, одна за другой.

— О, прекрасно, судья. Прекрасно. Давайте ненадолго присядем. Вы видели, что произошло с двумя моими последними кандидатами в члены Верховного суда?

— Да, сэр, ну, то есть я смотрела по телевизору часть слушаний.

— То, что они сделали с этими двумя, просто позор.

— Мне это показалось… политической игрой.

— Сенатор Митчелл. Он меня очень не любит. Впрочем, меня там никто не любит. Но им не следовало отыгрываться на двух достойных людях. Однако все это в прошлом. Они повеселились. Теперь мой черед.

И внезапно Дональд Вандердамп показался Пеппер не таким уж и мягким. В глазах его вспыхнуло мефистофельское лукавство, совершенно не вязавшееся с тапочками и курткой для боулинга.

— Я собираюсь предложить им кандидата, от которого у них случится полноценный эпилептический припадок. — Президент слегка всхрапнул. — И самое замечательное, что они ничего с ним сделать не посмеют. О, это будет забавно. Очень забавно.

— Сэр, — произнесла Пеппер, — можно я кое-что скажу?

— Ну разумеется, — радостно ответил президент.

— Я, конечно, польщена тем, что ваш выбор пал на меня, однако, если вы не против, я бы отличнейшим образом обошлась без этого.

— О нет, — сухо ответил президент. — Поздно. Все уже решено.

— Решено?

— Мной, судья, — уже без всякой улыбки сообщил он. — Ваша страна нуждается в вас. Простите, что выражаюсь языком армейского плаката. Но положение именно таково.

Пеппер вдруг почувствовала себя запертой в замкнутом пространстве.

— Я понимаю, вам хочется свести счеты с сенаторами, сэр, но ведь вы собираетесь воспользоваться для этого моей жизнью. А мне она нравится такой, какая есть. — И Пеппер прибавила: — Не сочтите меня неблагодарной.

— Вы не хотите попасть в Верховный суд?

— Я этого не говорила, сэр. Я имела в виду…

— Что?

— Господин президент, я ведь судья-то телевизионный, — напомнила ему Пеппер.

— Вы были и настоящим судьей.

— Ну да, в суде первой инстанции. Но я думаю, из этого вовсе не следует, что моей квалификации хватит для работы в Верховном суде.

— Судья Картрайт, — произнес президент, постаравшись подпустить в свой голос толику раздражения, — вам не приходило в голову, что я это мое предложение пусть и самую капельку, но обдумал?

— Разве что самую капельку.

— Квалификация у вас более чем достаточная. Помилуйте, да согласно Конституции, для того чтобы заседать в Верховном суде, даже судьей быть не обязательно.

— Если бы мы следовали этому правилу, возможно, Верховный суд был бы получше нынешнего.

— Вот и я о том же.

— Я пошутила, сэр.

— Я навел о вас справки в «Гугле», — сказал президент. — Звучит почти неприлично, правда? Мой персонал просто с ума сходит, когда я захожу в Интернет. Скорее всего, они думают, что я обшариваю порнографические сайты и это того и гляди выплывет наружу. Так или иначе, я о вас кое-что знаю. Техас. Обзор судебной практики в Форэме — отличный, кстати сказать, университет. Высшего класса, но позволяющий начинать с нуля. Работа клерком у федерального судьи в Калифорнии, стажировка в прокуратуре, суд первой инстанции в Лос-Анджелесе, затем «Шестой зал суда».

Пеппер неловко поерзала в кресле:

— Вы неплохо управляетесь с «Гуглом», сэр.

Президент кивнул.

— Я временами думаю, что при той информации, какую из него можно выкачать, ФБР и ЦРУ нам попросту ни к чему. — Он задумчиво насупился. — Мы могли бы сэкономить на их бюджете. Объединить ФБР и ЦРУ в министерство «Гугла». Хм. Об этом стоит подумать. Однако, пока они существуют, эти ведомства проведут на ваш счет рутинное расследование — не говоря уж о пяти грандильонах журналистов, которые постараются заработать Пулитцеровскую премию, доказав, что в шестнадцать лет вы курили травку. Вы в шестнадцать лет травку курили?

— Нет, сэр.

— Какое облегчение.

— Я отложила это дело до семнадцати.

Президент некоторое время молча смотрел на нее, потом сказал:

— Что же, полагаю, каждый, кто не курил в юности травку, выглядит в наши дни странновато. А…

— Кололась ли я героином? Нет, сэр.

— Вот и отлично, — обрадовался президент. — Стало быть, с этой стороны нам опасаться нечего. Однако, как вам известно, сенаторское слушание — штука не для слабонервных. Можете спросить об этом у судей Куни и Берроуза. И поскольку вы здесь и мы затронули эту тему, скажите, много ли скелетов громыхают костями в вашем платяном шкафу?

— В моем шкафу такой бардак, что места для скелетов там не хватает.

— Хороший ответ, — сказал президент.

— Поэтому они у меня по дому болтаются.

— Дело Руби.

— Да, это один из моих призраков, сэр.

— Боже мой, но ведь вас тут винить не за что. В шестьдесят третьем вас и на свете еще не было.

— Нет, но… — Пеппер вздохнула. Эта тема не принадлежала к числу ее любимых. — Но, если говорить об общей рубрике «грехи отцов»… Собственно, там и греха-то не было, per se. [10]Разве что неверная оценка ситуации. Комиссия Уоррена папу полностью оправдала. Однако это событие, можно сказать, изменило всю его жизнь.

— Расскажите о нем. Если вам не трудно.

Пеппер поколебалась, однако, понимая, что президент предлагает ей отрепетировать рассказ, который она, скорее всего, так или иначе вынуждена будет повторить, начала:

— Папа прослужил в полиции Далласа недолго, всего несколько месяцев. В воскресенье, которое последовало за убийством президента, ему поручили охрану гаражного входа в полицейское управление в тот день, когда туда должны были привезти Освальда. Ну и вот, стоит он на посту, и к нему подходит тот мужчина, — комиссия Уоррена установила, что он там действительно прогуливался и ничего больше, — видит какую-то суету и суматоху и спрашивает у папы: «Что у вас тут творится?» Папа отвечает: «А это сюда Ли Харви Освальда должны привезти, который президента Кеннеди застрелил». Мужчина говорит: «Да ну, правда? Ничего, если я на него взгляну? Будет о чем внукам рассказать». Папа, он папа и есть, человек по преимуществу милый, дружелюбный, ну, он и сказал: «Да наверное, вреда от этого никому не будет». А мужчина оказался Джеком Руби.

Президент задумчиво покивал.

— Сами понимаете, какую взбучку папа в итоге получил. Однако для всех — кроме людей, зарабатывающих на жизнь теориями заговора, — было более чем очевидно, что ни к какому заговору он причастен не был. Он был просто-напросто Роско Картрайтом. Патрульным Далласского управления полиции. Хотя полицейская его карьера на этом и закончилась.

Президент покивал снова.

— Папа стал очень набожным. После переживаний, подобных этому, такое случается со многими. Другое дело, что «подобных этому» вообще-то и не бывает. Папа подался в разъездные продавцы Библии. Это у него получалось лучше, чем несение постовой службы. Он заработал хорошие деньги. И очень скоро обзавелся собственной дистрибьюторской сетью. Потом родилась я, и родители купили домик в Плейно, неподалеку от Далласа. Мама преподавала в средней школе английский язык и литературу. Меня и назвали-то в честь героини Шекспира. Пердита. Однако отец решил, что это имя выглядит слишком уж по-мексикански, и кончилось тем, что я обратилась в Пеппер. Призрак номер два вас интересует?

Президент покивал еще раз.

— Мама увлекалась гольфом. Родители записались в маленький деревенский гольф-клуб, носивший название «Сельский клуб „Райская долина“» — звучит, если вдуматься, довольно иронично. Как-то в воскресенье, после полудня, — мне еще и десяти не было — она сказала: «Пойдем, моя сладкая, мячик погоняем». Папа заявил: «Элен, нехорошо играть в гольф в священный день отдохновения». В той части белого света воскресенье все еще именовали «священным днем отдохновения», — во всяком случае, тогда. А мама сказала: «Роско Картрайт, я целую неделю тружусь как ишачиха, преподаю, работаю чуть ли не во всех благотворительных организациях города и совершенно не понимаю, почему благой Господь забьется в истерике, если я поиграю в гольф в мой свободный день». Папа надулся и удалился в гараж, чтобы поиграть там со своими инструментами, — мужчины всегда так делают.

Президент Вандердамп покивал опять — на сей раз в знак согласия.

— Мы добрались до четвертой лужайки. И неожиданно началась гроза. В тех местах такое часто бывает. Мама сказала: «Беги, спрячься под деревом, милая, а я еще разок ударю по мячу». Ну а потом…

Голос Пеппер пресекся.

— Простите, — сказал президент.

— Она стала двенадцатым в том году человеком в США, убитым молнией на поле для гольфа. Я прочитала об этом в газете — вместе с сотней статей, твердивших, что никакой молнии не было, а был, сами понимаете, заговор.

— Вам пришлось нелегко.

— В этом смысле наша страна выглядит временами на редкость смешной. Есть люди, которые просто-напросто отказываются принимать очевидное. Хотя папа не счел случившееся результатом заговора. Он счел его prima facie [11]свидетельством того, как Всемогущий относится к людям, играющим в гольф в священный день отдохновения. Произнес замечательную надгробную речь. Тут-то и выяснилось, что у него своего рода талант по части выступлений перед публикой. Наверное, изучение Библии сказалось. Он процитировал любимый мамин сонет Шекспира. Тот, в котором говорится:

Ничто не может помешать слиянью

Двух сродных душ. Любовь не есть любовь,

Коль поддается чуждому влиянью…[12]

Так или иначе, он подождал, пока мы вернемся домой, а уже дома свалился в том, что тогда называли нервным срывом. Серьезным нервным срывом. Приехали санитары и увезли его в место, которое в те дни именовалось либо «домом отдыха», либо «фермой радости». Я перебралась к деду — папиному отцу, — к Джи-Джи. Он у нас шериф в отставке. В общем-то он меня на самом деле и вырастил. Очень милый старикан, но жесткий, как солдатский сапог. Желаете услышать о призраке номер три, сэр?

— Продолжайте, — сказал президент.

— Ну так вот, в том «доме отдыха» подвизались большие поклонники электрошоковой терапии. Папу они отпустили домой через три месяца. Какое-то время он просто сидел в кресле, пуская слюни и глядя в экран телевизора, даже выключенного. Я слышала, как Джи-Джи сказал однажды: «Похоже, они пропустили через мальчика столько электричества, что хватило бы товарняк прогнать отсюда до Эль-Пасо». Джи-Джи большой мастер слова.

Как бы там ни было, в конце концов папа слюни пускать перестал. И однажды вечером объявил за жареной курицей, что ему открылся абсолютно новый смысл его жизни — он должен свидетельствовать о Слове. Джи-Джи просто выкатил на него глаза и сказал: «Передай мне крекеры». Но папа говорил серьезно. Он купил на свои сбережения старый склад и переделал его в церковь, которую назвал «Первой Скинией Дня Отдохновения в Плейно». И вместо распятия приколотил к стене мамины клюшки для гольфа. Молния, ну, в общем, приварила их одну к другой. На меня, — Пеппер вздохнула, — это произвело сильное впечатление.

Папа начал свидетельствовать о Слове, и довольно скоро у него образовалась собственная паства. В то время кабельное телевидение только еще начиналось, ему нужно было заполнять чем-то эфирное время, вот оно и ухватилось за папу. Его «Час Всевышнего» назывался «Аллилуйя для всех» — и сейчас так называется. Очень скоро он стал большим человеком. Возможно, вы о нем даже слышали. Преподобный Роско. Церковь разрослась, у нее теперь двенадцать тысяч прихожан. Папа каждый год устраивает большое барбекю. Приезжает губернатор, да и все политики штата тоже. Если честно, я думаю, что им больше всего нравится его личный реактивный самолет. «Дух Один», так он называется. Папа посылает его за ними.

В общем, пока папа приобретал славу проповедника, я жила с Джи-Джи. Он водил меня в суд, в тюрьму, научил стрелять. Я хорошо управляюсь с пистолетами. Хотя, наверное, говорить об этом громко не стоит — вдруг наш разговор подслушивают люди из Секретной службы. Как раз Джи-Джи и настоял на том, чтобы училась я на востоке страны. Хотел убрать меня подальше от мира Роско. К этой его благочестивой возне Джи-Джи всегда относился с большим сомнением. Я отправилась в Коннектикут, в школу-интернат. Всех девочек там звали либо Эшли, либо Мередит. Там я впервые поняла, что лето можно где-то «проводить». Я попала в общество, совершенно для меня непривычное. Сами понимаете, другим девочкам не доводилось разговаривать в тюрьме с убийцами и большинство их не отличало ствол пистолета от рукоятки. И пускать табачный дым кольцами они тоже не умели. Вот, собственно, и все. Остальное вы уже выяснили в «Гугле». Так вы по-прежнему относитесь к вашей идее серьезно?

Внимательно слушавший ее президент Вандердамп ответил:

— Да. Более чем. Разумеется, ситуация складывается необычная. Но думаю, вы именно та, кто при таком раскладе и требуется.

— Я никак не могу избавиться от чувства, что это шутка и только я одна ее не понимаю, — сказала Пеппер.

— Я предложил сенату двух самых выдающихся юристов страны, и сенаторы просто-напросто высморкались им на головы.

— И следующим носовым платком стану я?

— Нет. Если мы правильно разыграем наши карты, вы станете следующим членом Верховного суда США. Вы напрасно себя недооцениваете, Пеппер. Вы — телезвезда. Кое-кто называет вас «Опрой нашей судебной системы». Вы нравитесь людям. — Он хмыкнул. — А я жду не дождусь возможности увидеть физиономию Декстера Митчелла, которому никак не удается понять, что же ему теперь делать…

— Обосраться или свихнуться?

— Право же, судья, — сказал президент. — Такие слова, да еще в присутствии президента США…

— Это вы у нас политик, не я, — отозвалась Пеппер. — Но знаете, мне кажется, на следующих выборах все это может выйти вам боком.

— Открою вам маленькую тайну, — сказал президент, — но только пусть она тайной и останется. Хорошо?

— Да, сэр, думаю, мне удастся ее сохранить.

— Я не собираюсь снова баллотироваться в президенты.

Пеппер вытаращила глаза:

— Нет? Это немного необычно.

— Разумеется. Я считаю, — и вы можете проверить в «Гугле», прав я или не прав, — что президент, который проводит четыре года, не хлопоча о своем переизбрании, может добиться гораздо большего, чем тот, который каждую секунду каждого дня трясется над своим рейтингом. А как легко заметить, — улыбнулся он, — я потратил два с половиной года вовсе не на попытки стать самым популярным в стране человеком.

— Да уж, — согласилась Пеппер. — Что нет, то нет.

— На Капитолийском холме меня ненавидят. А почему? Потому что я накладываю вето на их билли о расходах. Да что уж там, я разъярил их настолько, что они даже начали собирать подписи, которые позволят внести в Конституцию поправку, ограничивающую правление президента одним сроком. И только для того, чтобы достать меня! Боже милостивый. Это все равно что ввести сухой закон, чтобы удержать от пьянства одного-единственного человека. А пока они довольствуются тем, что развешивают по фонарным столбам моих кандидатов на место, освободившееся в Верховном суде. Ладно, не позволяйте мне заводиться на тему «Конгресс Соединенных Штатов». Что касается вашей кандидатуры, — он прихлопнул Пеппер по колену и ухмыльнулся, — они быстро обнаружат, что вздернуть на виселицу вас — задача не из легких. Итак, судья Картрайт. Готовы вы послужить вашей стране?

— А менее зловещую формулировку придумать нельзя?

— Ну да, звучит зловеще, не так ли?

— Я могу все обдумать?

— Да. Разумеется. Однако ответ я хотел бы получить в понедельник.

— Может быть, лучше в пятницу, а? Неделя мне предстоит суматошная. Начинается оценка рейтингов и…

Президент молча смотрел на нее.

— Юная леди, — наконец сказал он, — я пришел к вам с богатыми дарами, а не с предложением как-нибудь встретиться со мной за ланчем.

— Да, сэр. Простите, сэр. Я не хотела показаться неблагодарной. Просто, понимаете, любое решение дается мне с великим трудом.

— Вы же судья. Принимать решения — ваша работа.

— Видите ли, в чем дело, я родилась под знаком Весов.

Президент покачал головой:

— Вы только на слушаниях об этом не говорите.

Дата добавления: 2015-09-18 | Просмотры: 478 | Нарушение авторских прав