АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Глава 24. Сидя за столом судейских совещаний и размышляя о том, что произошло, когда она заглянула сюда в последний раз и помешала Председателю Верховного суда

Сидя за столом судейских совещаний и размышляя о том, что произошло, когда она заглянула сюда в последний раз и помешала Председателю Верховного суда повеситься, Пеппер испытывала странное чувство.

Она и Деклан обменялись, занимая свои места вместе с семью другими судьями, короткими понимающими взглядами. Деклан выглядел сегодня лучше, чем вчера. И мятой от него больше не пахло.

Другие судьи приподнятого настроения Деклана отнюдь не разделяли. Едва он успел произнести бодрое «С добрым утром», как судья Харо принялся гневно жаловаться на ФБР, пристающее к его клеркам по поводу истории с «Суэйлом».

— Мы не могли бы обсудить это после совещания, Майк?

— Нет. Я хочу поговорить об этом сейчас. Вызов в гестапо — это, знаете ли…

Судья Сантамария застонал:

— Гестапо? Вы и вправду сказали «гестапо»?

— Называйте их как хотите, — огрызнулся Харо. — Но смотреть, как они шныряют по нашим коридорам… это унизительно.

— Мне это нравится не больше вашего, — сердито ответил Сантамария. — Однако характеристика, которой вы воспользовались, здесь неуместна. Нет. Она недостаточно резка. Мерзостные…

— Джентльмены, джентльмены, — произнес Деклан. — Прошу вас. Что касается унизительности, мы все согласились с тем, что передачу в газеты сведений о будущих решениях суда следует считать определением слова «унизительное». Давайте обсудим все это после совещания. И, раз уж мы заговорили о ФБР, почему бы нам не начать с «Пистера»? Сколько я помню, Майк, вы первым поставили подпись на его ходатайстве. Итак, начнем?

Дело «Пистер против корпорации „Спендо-Макс“» было весьма запутанным. Охранники находящегося в пригороде Рино гигантского магазина «Спендо-Макс» обратили внимание на покупательницу, с головы до ног укрытую одеянием мусульманки и ведшую себя «подозрительно». Охранники вызвали полицейских, и те, углядев под одеждой покупательницы странные геометрические формы, решили, что перед ними террористка-самоубийца. Полицейские провели эвакуацию покупателей и продавцов и позвонили в ФБР, которое в самом скором времени прислало к магазину группу захвата, собак, вертолеты и робота-сапера. Подозреваемую схватили в отделе мелкой сантехники. И довольно быстро выяснилось, что она на самом-то деле и не мусульманка, и даже не женщина, а некий Дуайт Роберт Пистер, профессиональный магазинный вор. Подозрительные выпуклости на его одеянии создавались рассованными по потайным карманам CD и DVD. Мистера Пистера арестовали и отдали под суд, однако присяжные оправдали его на том основании, что магазина он не покинул и потому ничего, строго говоря, не украл. За этим последовала бурная схватка поверенных и адвокатов. Мистер Пистер предъявил иски корпорации «Спендо-Макс», полиции Рино и агентам ФБР, утверждая, что стал жертвой их расовых и религиозных предрассудков. Он требовал выплатить ему двадцать миллионов долларов за разного рода физические травмы «плюс расходы на химическую чистку одежды». Суть дела — Пеппер, когда она, почесывая в затылке, читала справку по нему, уловила ее довольно быстро — сводилась к вопросу о том, должны ли вы — для того чтобы считаться жертвой дискриминации — действительно принадлежать к той расе или тому вероисповеданию, которые пытаетесь дискриминировать сами.

Сидевшие за круглым столом судьи высказали свои мнения — по старшинству — и голоса их, как водится, разделились: 4–4. И все взоры вновь обратились к самому младшему из судей. Пеппер внутренне застонала. Она представила себя вернувшейся в «Шестой зал» и Пистера, стоящего перед ней в цепях, в ярко-оранжевом тюремном костюме. «Мистер Пистер, согласно решению суда, вас отведут прямо отсюда на место казни…»

— Судья Картрайт? — произнес Деклан.

— Мм… — отозвалась Пеппер.

— За кого вы отдаете ваш голос?

— Я бы, ну… разделила его между обеими сторонами, — ответила она. — Истец очевидным образом намеревался обокрасть…

— Речь идет не об этом, — перебил ее Харо.

— А должна была бы идти, — сказала Пеппер. — С другой стороны, и признаки дискриминации просто-напросто бросаются в глаза… И все-таки…

Тиканье стоявших в углу зала старинных часов казалось ей ударами отбивающего полдень Биг-Бена.

— Монетки ни у кого не найдется? — спросила она.

— Виноват? — произнес Деклан.

— Орел — он выиграл, решка — проиграл.

— Весьма передовой способ истолкования Конституции, — пробормотал судья Готбаум.

— Ну хорошо, — сказала Пеппер. — В таком случае нанесем удар от имени мусульманок, притворяющихся магазинными воришками. Я голосую за Пистера.

Когда судьи расходились, до Пеппер донесся рассчитанно звучный голос Сантамарии, говорившего Якоби: «Будем молиться о том, чтобы в ближайшие тридцать, скажем, лет нам никаких критически важных дел рассматривать не пришлось». Харо с чрезвычайно обиженным видом проследовал за Декланом в его кабинет.

В тот же вечер Деклан, обедавший с Пеппер в итальянском ресторане, сказал ей:

— Харо рвет и мечет по поводу расследования ФБР. «Громилы в сапогах», «штурмовики». Слушая его, можно подумать, что я возродил порядки Третьего рейха. По мне же, суд каким либеральным был, таким и остался.

— Я всегда подозревала в вас тайного фашиста, — ответила Пеппер, поддевая вилкой кусочек linguine alla vongole. [89]— Послушайте, если все так страдают, отмените расследование. Пусть все останется как есть, шеф.

— Я не могу этого сделать, — ответил Деклан. — Передача в газету сведений о предстоящем решении суда переходит все границы дозволенного. Тем более когда она производится кем-то из людей, работающих в самом суде. И кстати сказать, сделано это было для того, чтобы поставить в неприятное положение вас.

— Я же не прошу о защите, — ответила Пеппер. — Я девушка взрослая. У меня есть пистолет. И я умею им пользоваться.

— Речь идет не о вашей защите, — серьезно ответил он.

Пеппер отпила кьянти.

— А что касается неприятного положения, я о нем уже и забыла. По другую сторону стены унижения лежит свобода.

Деклан округлил глаза:

— Халиль Джебран или надпись на магнитике для холодильника?

По-настоящему — и с близкого расстояния — Пеппер смогла разглядеть стену унижения несколько дней спустя, когда в «Вашингтон пост», в колонке «Из надежных источников» появилось следующее:

Прямые контакты. Член Верховного суда Пеппер Картрайт и его председатель Хардвизер уютно отобедали тет-а-тет в «Силе прецедента». Как сообщает наш источник, судьи пришли к полному согласию по обсуждавшимся ими важным юридическим вопросам и несколько раз даже жали друг другу руки. Oyez, oyez! И та и другой в настоящее время переживают развод. Если дела об этих разводах предстанут перед высоким судом, мы можем ожидать голосования со счетом 2:0…

Через несколько часов на сотнях веб-сайтов и юридических блогов уже кишмя кишели рассуждения о том, можно ли ожидать от влюбленной парочки членов Верховного суда независимых суждений. Негодование, призывы к импичменту, оскорбление достоинства суда…

Под вечер в дверь кабинета Пеппер постучался Криспус.

— Я, конечно, помню, что попросил вас сказать председателю пару дружеских слов, — начал он. — Но, видит Бог…

— Ой, замолчите, — ответила Пеппер.

— Я сказал бы, — продолжал, усаживаясь в кресло, Криспус, — что выглядит он в последнее время намного спокойнее. И мятой уже не так пахнет. Примите мои поздравления. Вам удалось спасти истерзанную душу. Вы никогда не думали о карьере консультанта по решению личных проблем?

— Похоже, с ними я справляюсь лучше, чем с конституционными законами, — сказала Пеппер.

Криспус выпятил губы:

— Раз уж вы заговорили о законах…

— Давайте, давайте, — разрешила Пеппер.

— Ваше голосование по «Пистеру»? Если честно, судья Картрайт, создается впечатление, что вы лишились рассудка. Или он покинул вас по собственному почину?

— Точно так же проголосовали еще четверо судей.

— В этом и состояла основная причина? Большинство есть последнее прибежище негодяя. Ваш бедный дедушка-шериф, надо полагать, вертится по ночам с боку на бок. Хоть он еще и не лежит в гробу.

— Вы пришли сюда, чтобы начистить мне рыло?

— Какой изысканный словарь. Вам известны сочинения мистера Уильяма Шекспира?

— Меня назвали в честь одной из его героинь.

— Пеппер? Я что-то не припоминаю в каноне барда никаких Пеппер.

— Пердита. Ну-ка посмотрим, хорошо ли вы сами знаете Шекспира.

— «Зимняя сказка».

— Два очка. Очень неплохо.

— Я-то, собственно говоря, имел в виду Полония.[90]

— Позвольте догадаться. «Будь верен самому себе».[91]Ужас как оригинально.

— Боже, какие мы нынче запальчивые. Мы, случайно, не провели эту ночь на ложе из кактусов? А я-то полагал — любовь смягчает душу.

— При чем тут любовь? Мы просто пообедали вдвоем.

— Я попытался, о Злобная Ведьма Дикого Запада, прояснить для вас нечто такое, в чем вы и сами готовы себе признаться, но с чем, будучи законницей, никак не можете согласиться, а именно: принимая ваши сверхзаконные решения, вы стараетесь вести себя как член Верховного суда, вместо того чтобы руководствоваться присущим вам здравым смыслом. Вы были очень приличным судьей — в то время, когда стояли, расставив, подобно колоссу, ноги, посреди бескрайней бросовой земли юриспруденции. В «Шестом зале» ваши решения по крайней мере отличались отвагой.

Поднимаясь по красным кирпичным ступенькам к двери георгианского особняка, Пеппер ощущала себя приближающейся к судейскому месту. И поняла вдруг, что не делала этого уже очень давно. В последние шесть с чем-то лет любое сближение происходило в другом направлении — от тех или иных людей к ней.

Она нажала на кнопку звонка. Дверь растворилась с почти подозрительной быстротой. Дворецкий провел Пеппер в кабинет с темно-красными стенами и горящим камином. В любом вашингтонском особняке, стоившем потраченных на него денег, имеется своя Стена Самолюбования, однако та, которую Пеппер увидела здесь, производила впечатление по-настоящему сильное. На этой висели фотографии, запечатлевшие хозяина дома с… Пеппер пересчитала их… с восемью президентами, начиная с Эйзенхауэра. В большинстве своем фотографии были подписаны — именно подписаны, а не проштампованы факсимильным штемпелем. Несколько в стороне от них висел окруженный пустым пространством стены снимок молодого человека в военной форме. Он улыбался в объектив — в руках автомат, открывшиеся в улыбке зубы лихо сжимают сигару. Неужели это… нет, конечно, не он. Такую форму армия ввела относительно недавно. Зато на другой стене она обнаружила фотографию, на которой был снят уже точно он. Одетый также в военную форму, он стоял бок о бок с рослым мужчиной, большеносым, в кепи. Приглядевшись, Пеппер поняла, кто это — де Голль. И этот снимок тоже был подписан: «A G.C., avec les sentiments respectueux de son ami C. de G.» [92]И Пеппер вспомнила слышанные ею где-то разговоры о том, что во время войны он служил в стратегической разведке и сыграл — работая за линией фронта — немалую роль в подготовке вторжения в Нормандию.

— Узнали кого-нибудь? — спросил Грейдон Кленнденнинн, видимо уже простоявший некоторое время в проеме двери.

— Впечатляюще.

Старик улыбнулся:

— Так оно и задумано. Садитесь, садитесь. Чем могу быть полезен? Во время нашего телефонного разговора мне показалось, что вы несколько distrait. [93]

— Вы узнали это слово от вашего приятеля генерала де Голля?

— Нет, от моей французской гувернантки. Выпить не желаете? Я — до смерти, так что, даже если вам не хочется, проявите воспитанность и составьте старику компанию. Правда, я не уверен, что у меня найдется текила.

— Я буду пить то же, что вы.

— Хорошо. Два мартини, Джордж. И может быть, что-нибудь поклевать.

Дворецкий вернулся с двумя бокалами и какими-то штучками из горячего сыра.

Грейдон отпил мартини и негромко заурчал от наслаждения. Он был в домашней куртке из тех, какие можно увидеть в старых фильмах на Ноэле Кауарде или Дэвиде Нивене. И, словно прочитав мысли Пеппер, он сказал:

— В том, что касается одежды, я всегда оставался бесстыжим англофилом. Итак, судья, чем обязан удовольствию? А это действительно удовольствие. Так приятно увидеть вас снова.

Пеппер открыла рот — и из глаз ее немедля брызнули слезы.

— О боже, — сказал Грейдон. Он встал, подошел к Пеппер, опустился рядом с ней на диванчик, протянул ей столовую салфетку.

— «Фретте». Ну очень дорогая. — И Грейдон положил ладонь на плечо Пеппер. — Можете ничего мне не говорить. Давайте просто напьемся до изумления.

Она, хлюпая носом, рассмеялась.

— Простите, мистер Кленнденнинн. Я не… не понимаю, что на меня нашло. Сейчас пройдет.

И слезы тут же брызнули снова.

— Право же, вы совершенно спокойно можете называть меня Грейдоном. Хотя, должен признаться, мне нравится слышать от молодых людей «мистер Кленнденнинн». На самом деле моя англофилия распространяется — но это строго entre nous [94]— до самых постыдных пределов. Втайне я жажду услышать обращение сэр Грейдон Кленнденнинн. Королева почтила меня орденом Подвязки — за исключительные et ceteras. [95]Однако здесь именоваться «сэром» не положено. И зря, если хотите знать мое мнение. Конечно, я получил «медаль Свободы».[96]От Никсона. — Он хмыкнул довольно мрачно. — Но это все-таки не совсем то же самое, что быть «сэром Грейдоном», верно? Впрочем, довольно о моих почетных званиях. Так чем же вызваны эти потоки, этот фонтан скорби?

— Я все испортила, все, — пролепетала Пеппер.

— Признание столь чистосердечное в Вашингтоне удается услышать далеко не каждый день.

— В суде меня все ненавидят. ФБР проводит там расследование — из-за меня. И оно вызвало всеобщую ненависть к председателю. А у него своих бед хватает. Из-за меня началось движение в пользу принятия поправки к Конституции. Я же все время голосую за преступников…

— Не говоря уж о том, что вы строите председателю глазки поверх спагетти.

— Я… вы и об этом читали?

— О да. Вы обратились в главную тему разговоров. Я был вчера у Бинки Слокума, так мы там ни о чем другом почти и не говорили.

Пеппер застонала.

— Ну хорошо, — сказал он, — вспомните слова Оскара Уайльда. Хуже пересудов о тебе может быть только их отсутствие. Переживать период адаптации приходится большинству судей. В этом нет ничего необычного. Хотя, должен вам сказать, как правило, он складывается не так… как бы это обозначить…

— Трагично.

— Скорее трагикомично. Шекспир.

— Да знаю я, — огрызнулась Пеппер. — Почему все считают техасский выговор признаком безграмотности?

— Имеются прецеденты. Все верно — вас же назвали в честь одной из его героинь, не так ли? Нет, «трагичным» я бы происходящее не назвал. Хотя в этом городе трагедия иногда бывает комичной и vice versa. [97]Но скажите, вы пришли ко мне за советом или ради моих по праву прославленных мартини? Или ради сырных шариков? Хороши, не правда ли?

— Вы мудрый человек, — сказала, высморкавшись в салфетку от «Фретте», Пеппер. — А мне сейчас необходима мудрость.

— Мою я уже израсходовал. Как и все прочее. Только, прошу вас, не говорите об этом клиентам «Корпорации Грейдона Кленнденнинна». Иначе вы лишите нас прибылей и очень сильно огорчите совет директоров. Человеку, знаете ли, свойственно выдыхаться. Ему необходимо пополнять чем-то силы. А мне уже очень давно не представлялась возможность сделать это. Я годы и годы… двигаюсь по инерции. Годы весьма прибыльные. Но я все думаю — а чего ради? Семьи, которой я мог бы завещать мое состояние, у меня нет. Почему я работаю как каторжный, да еще и в возрасте столь преклонном? Чтобы оставить что-то фонду моего имени? Нет, думаю, лишь для того, чтобы забыть о скуке и гольфе. Послушайте, — он похлопал Пеппер по руке, — все уладится. Вы же знаете, я не полез бы в эту историю, если б не думал, что вы сможете продержаться до свистка. Вы мне понравились с самого начала. Но я ведь предупредил вас: этот бык может и покалечить.

— Да, верно. Предупредили.

Пеппер, глаза которой были теперь сухи, как мартини в ее руке, отпила его, дабы джин довершил свое дело. Они поговорили немного о политике и выборах. Ощущая, как к ней возвращается спокойствие, Пеппер указала пальцем на фотографию молодого человека и спросила:

— Кто это?

— Мой сын.

— А чем он занимается?

— Его убили во Вьетнаме. Вскоре после того, как был сделан этот снимок.

— Простите. Я не…

— Ну откуда же вам было знать? Его звали Эвереттом. Жена хотела назвать мальчика Грейдоном, но я сказал: «Оставим это имя для следующего поколения». Солдаты его части — он служил в войсках специального назначения, в «зеленых беретах», — поддразнивали мальчика из-за его имени. Солдаты бывают безжалостными. А имя Эверетт в армии, полагаю, встречается нечасто.

— А его мать…

— Умерла. Не во Вьетнаме, — он допил свой мартини, — хотя и Вьетнам сыграл в этом определенную роль. Ну вот, с моим семейным альбомом вы ознакомились. Знаете что? Сегодня ведь воскресенье. Давайте выпьем еще по одной.

— Мне нужно идти, — ответила Пеппер. — У меня горы работы.

Но Грейдон уже нажал, призывая дворецкого, кнопку звонка.

— Останьтесь, прошу вас. Если, конечно, у вас с председателем не…

— Нет, дело не в этом, — сказала Пеппер.

— Вот и хорошо. К тому же если вы сейчас вернетесь к работе, так снова состряпаете что-нибудь неудобоваримое.

— Знаете что? Поцелуйте меня в…

— Ну вот, вы меня поняли, — ухмыльнулся Грейдон. — А, Джордж, нам бы еще по бокалу того же, прозрачного, если можно. И от сырных шариков Аннабеллы мы бы тоже не отказались. Похоже, у судьи Картрайт они пользуются особым успехом.

Пеппер, сообразив вдруг, что уплела все, лежавшее на тарелке, покраснела, а затем рассмеялась.

Дата добавления: 2015-09-18 | Просмотры: 470 | Нарушение авторских прав