АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Глава 22. Расследование утечки информации по «Суэйлу» продолжалось уже четвертую неделю, но результатов пока не принесло

Расследование утечки информации по «Суэйлу» продолжалось уже четвертую неделю, но результатов пока не принесло, — если не считать того, что настроение, царившее в мраморном дворце, стало еще более мрачным.

Утративший доверие к коллегам Хардвизер, от которого теперь все сильнее попахивало мятой, обратился, как и обещал, в ФБР, что породило в них почти единодушное недовольство. (Члены Верховного суда пришли наконец-то к согласию.) Клерки, которых просили пройти проверку на детекторе лжи, донимали жалобами своих начальников, а эти олимпийцы, проникаясь, в свой черед, надменной обидой, строчили снабженные обильными ссылками на прецеденты письма министру юстиции, демонстративно направляя копии своему председателю. Одно из таких писем было целиком и полностью воспроизведено на первой странице «Вашингтон пост».

Небеса над Капитолийским холмом и всегда-то были темными от судебных повесток и предписаний, но, поскольку Верховный суд есть суд, как-никак, верховный, Министерству юстиции в самом полном его составе только и оставалось, что бессильно топать ногами в пол да жаловаться прессе на «верховное высокомерие». Ювеналово quis custodiet цитировалось телевидением так часто, что даже трехлетние дети начали легко и свободно изъясняться на латыни. Подобного презрения к себе Верховный суд не вызывал у граждан страны со времен слушания дела «Буш против Гора».[81]Уж не лишился ли Председатель Верховного суда Хардвизер прежней хватки? «При Ренквисте такого не случилось бы». К тому же говорят, что он попивает. Все это очень грустно.

А в эпицентре этой неразберихи и раздоров стояла судья Пеппер Картрайт, — поначалу сильнее прочих от утечки и пострадавшая, она постепенно становилась в глазах публики первопричиной всех неприятностей. В газетах начали даже появляться редакционные статьи, требовавшие ее импичмента. Недаром ведь говорят, что у Вашингтона от поры до поры возникает потребность в ведьме, которую можно было бы сжечь.

Тем временем президент, который посадил ее в Верховный суд, готовился в проведению самой донкихотской за всю историю страны кампании по выборам на второй срок. Он объявил о своем намерении не потратить ни гроша на телевизионную рекламу собственной персоны и ни единого дня на выступления в Айове, Нью-Гэмпшире и любом другом из тех штатов, в которых проводятся первичные выборы. Лозунг его кампании был почти вызывающе прозаичным: «Вандердамп — того же самого, но побольше!»

«В качестве боевого клича, — сказал один из мудрецов от политики, — это мало походит на „Что ж, снова ринемся, друзья, в пролом“[82]».

И тем же временем поправка об ограничении срока президентского правления старательно ратифицировалась законодательными собраниями различных штатов. Состоявшие в этих собраниях сенаторы были недовольны Вандердампом, уже несколько лет не подпускавшим их к государственному пирогу. А с другой стороны, народ, похоже, находил отсутствие у президента интереса к переизбранию и его занимающую дух откровенность освежающими, если не уникальными. Согласно опросам, многие граждане страны пересмотрели свою quondam odium. [83]Популярность президента выросла на двенадцать процентов, или, как выражаются в Вашингтоне, на двузначное число.

Находившаяся в самой гуще этой ревущей бури Пеппер сморкалась, вытирала слезы и пыталась заниматься своим прямым делом — наиболее точным, по возможности, истолкованием Конституции США. Однако веселого в этом занятии было мало, к тому же она скучала по открывавшемуся из прежнего ее окна виду на Центральный парк. Скучала по времени, когда она лежала в постели, вглядываясь в парк и жуя горячие рогалики. Бадди был не прав, говоря, что в Вашингтоне нет хороших ресторанов, и все же отыскать углеводы настоящего нью-йоркского качества ей пока что не удалось. Впрочем, это было не самым большим из ее разочарований.

Как-то раз, дело было во время перерыва на ланч, Пеппер, зайдя в кафетерий Верховного суда, оказалась стоящей в очереди за Криспусом Галавантером.

— Почему это мы с вами, — произнес он своим сочным виолончельным голосом, — вечно оказываемся в хвосте любой процессии? Когда наконец мы займем в шествии к славе места, которые принадлежат нам по праву? Мир в недоумении.

Криспус нередко прибегал к такому вот пародийно выспреннему тону. Клерки прозвали его «карамельным цезарем», и он до того привык к этой кличке, что временами подписывал свои меморандумы инициалами «КЦ».

Пеппер улыбалась, составляя на поднос желе с фруктами, творог, холодный чай. Криспус нагрузил свой достойными обжоры количествами мясного рулета, картофельного пюре, лимской фасоли, нарезанного колечками лука, добавив ко всему этому две бутылки «Доктора Пепперса».

— Могу я… составить вам компанию? — спросил он. Собственно говоря, вопрос этот представлял собой некоторое нарушение протокола, поскольку под мышкой у Пеппер были зажаты бумаги — знак того, что она собирается читать за едой, — однако не родился еще человек, способный отказать Криспусу.

— Как вы себя чувствуете посреди нынешних бури и натиска? — спросил он.

— Нормально. Меня, по крайней мере, не приглашают на детектор лжи, — ответила Пеппер, поддевая вилкой кусочек творога.

— Безобразная история. Вы такого не заслужили. Да и все мы имеем в итоге вид самый бледный. Я не виню председателя за то, что он так разозлился, однако и не думаю, что, напустив на нас ФБР, он укрепит присущее нам чувство общности.

— Я просила его не делать этого, — сказала Пеппер. — Но он уже закусил удила. Начал распространяться о том, какой это позор, и так далее, и тому подобное. По-моему, он сейчас… не в лучшей форме.

Криспус задумчиво пожевал.

— Мне за него тревожно, — сказал он. — Шеф либо переживает периодонтальный кризис — в последнее время от него сильно разит мятой, — либо водит чрезмерно теплую дружбу с Джоном Ячменное Зерно. Что ж, ему выпали суровые испытания. Мне нравится Деклан. Я не соглашаюсь с ним девять раз из десяти. И по поводу геевских браков тоже не согласился. Однако сей кот выскочил из мешка, и обратно его уже не засунешь. С этой задачей навряд ли кто справится. А тут еще история с «Суэйлом». Увы. Как ваше желе, кстати? Не хотите попробовать мясной рулет? Он… у меня нет слов, чтобы описать его платоновскую идеальность. А знаете, кому принадлежит рецепт? Миссис Франкфуртер.[84]Живет после нее и жить будет. Обратился в наше наследие. Как бы мне хотелось оставить такое же. Быть может, мое начо[85]сумеет затмить все прочие блюда? «Начо Галавантера». Нет, «начо Криспус». Рецепт, который останется в веках. И вы, подумать только, присутствовали при начале его восхождения к славе. Вы ощущаете историческую значимость этого момента?

— Попробуйте лучше желе, — предложила Пеппер.

— Возражаю, — ответил Криспус. — Возражаю категорически. Никогда больше эти уста не коснутся желе.

— Полинасыщенных жирных кислот, которые навалены на вашу тарелку, хватило бы и для того, чтобы прикончить марафонца.

— К вашему сведению, мисс Диетолог, одиозная субстанция, разместившаяся на вашей тарелке, — говорю это без какого-либо неуважения к творогу, — была практически единственной пищей, какую я мог позволить себе в студенческие годы. Она да еще отвратная японская лапша. — Криспуса передернуло. — И все же я беспокоюсь за Деклана. Я не большой любитель бесед на околослужебные темы, однако говорю вам здесь и сейчас, мне за него тревожно. И Пэги, милейшей, добрейшей женщине, тоже. Но ей до него достучаться не удается. Он не подпускает ее к себе. А человек, не подпускающий к себе Пэги Плимптон, лишается общения с квинтэссенцией гуманности. Я вчера виделся с ним, и выглядел он, как… как персонаж Эдгара Алана По. Я сказал ему, сказал тоном самым отеческим: «Дек, помните, что по другую сторону стены унижения лежит свобода».

— И что он ответил? — спросила Пеппер.

— Он ответил: «Вы это в „Путешествии пилигрима“ вычитали или на бумажке, которую выковыряли из печеньица с предсказанием в дурном китайском ресторане?» Я рассмеялся. Он нет. Его даже собственные остроты не веселят. А не получать удовольствия от собственных афоризмов — это то же самое, что умирать от жажды посреди своего винного погреба.

— Я ощущаю себя в этой истории какой-то сбоку припекой, — сказала Пеппер.

Криспус пожал плечами:

— Вы же не виноваты в том, что кто-то настучал в газету насчет «Суэйла». Хотя начало вашей работы здесь тихим и мирным, — и он по-товарищески улыбнулся, — никак не назовешь.

Пеппер уныло вглядывалась в остатки своего фруктового желе.

— Вы думаете, мне следует… — заставить себя закончить фразу она не смогла.

— Съесть еще немного этой кошмарной субстанции? Нет. Вам необходимы картошка и мясо, женщина. А скажите-ка мне, судья Картрайт, что вам нравится делать?

— Делать?

— Ну, перестаньте, мы же не на прениях сторон. Вопрос не такой уж и сложный. Нравится ли вам слушать музыку? Ходить в кино? Танцевать? Решать головоломки судоку, сидя в ванне и слушая шопеновские ноктюрны? Я предпочитаю их в исполнении Маурицио Поллини. Вот человек, которого коснулась длань Божия. При всем моем уважении к Горовицу и Рубинштейну, рядом с ним они выглядят приготовишками, только что разучившими «собачий вальс». Или вы предпочитаете забираться, облачась в короткие кожаные штаны, на горные вершины? Стрелять из мощной винтовки по благородным оленям и приколачивать их рога к стенам вашего жилища? Держите ли вы тропических рыбок? Разговариваете ли с домашними растениями? Вяжете?

— Единственное, что я делаю, — ответила Пеппер, — это отсиживаю, корпя над документами, мою техасскую задницу.

И она, нагнувшись над столом, прошептала:

— Я тону, Криспус. И думаю, что до свистка мне здесь не досидеть.

— Вы это о чем?

— Да в общем-то ни о чем. О родео.

— Держитесь, судья Картрайт, — сказал, утирая салфеткой губы, Криспус, — держитесь. К вашему сведению, в первый год здесь каждый ощущает себя утопающим. Кроме, быть может, Сильвио. — Он хмыкнул. — Сильвио, как вы понимаете, не был назначен сюда президентом, его послали нам свыше.

Пеппер почувствовала, как к глазам ее подступают слезы.

— Я просто-напросто никчемушница.

Криспус удивился:

— А что это такое? Нечто из Льюиса Кэрролла? Звучит неприятно.

— Нечто занимающее не свое место. Ни на что не годное. Нечто вроде меня.

Криспус откинулся на спинку стула и задумчиво погладил себя, словно позируя для карикатуры девятнадцатого столетия, по округлому животику.

— Вы разочаровываете меня, судья Картрайт. Вы не казались мне человеком, склонным изнывать от жалости к себе. Ни на что не годное, говорите? Вы ведь здесь, не так ли? Вы стали членом Верховного суда Соединенных Штатов, верно? Не распускайте сопли, женщина.

— Да, — ответила Пеппер, слезы которой мгновенно высохли, — вы правы.

Криспус встал, снял со стола поднос — привычка убирать за собой сохранилась у него с университетских времен.

— А пока, — улыбнулся он, — я думаю, что Деклану не помешает дружеское слово. Слово поддержки. В утечке, связанной с «Суэйлом», вы неповинны, однако грязь в итоге льют на него, и он уже устает утираться. Так что, если вы не заняты сочинением еще одного эпохального решения, которое узаконит жалобы банковских грабителей, напишите ему записку, что ли, скажите, как вы цените… в общем, скажите хоть что-нибудь. А теперь вынужден вас покинуть. Мне необходимо попудрить нос.

Вечером того же дня, чуть позже девяти, уже собравшаяся домой Пеппер вдруг вспомнила о разговоре с Криспусом и решила заглянуть по пути в кабинет Хардвизера и сказать ему… что-нибудь.

В приемной его было пусто, клерки и секретари уже успели отправиться по домам. Однако из-под двери кабинета пробивался свет. Пеппер легко пристукнула по ней. Ответа не последовало. Постучала снова. Нет ответа. Открыла дверь. Свет в кабинете горел, но Хардвизера в нем не было. Другая дверь, ведшая из кабинета в зал совещаний, была приоткрыта. Пеппер, сделав несколько шагов, распахнула ее и увидела нечто воистину захватывающее: на столе возвышался с петлей на шее Председатель Верховного суда США, привязывавший другой конец веревки к потолочному светильнику. Он обернулся, увидел Пеппер. Некоторое время два члена Верховного суда простояли, молча глядя друг на друга.

— Э-э, — произнесла наконец Пеппер, — я не помешала?

— Собственно говоря, да, — ответил Хардвизер.

— Я могу уйти, но…

— Благодарю вас. И будьте любезны, закройте за собой дверь.

— Можно задать вам вопрос? — поинтересовалась Пеппер.

— Только если он короток.

— Это крик о помощи или вы действительно решили повеситься?

— Судья Картрайт, — ответил он. — Я не хочу показаться вам грубым, но не могли бы вы покинуть помещение? Заранее благодарен. Как видите, я занят.

— Это-то я вижу, — сказала Пеппер. Она повернулась, сделала несколько шагов к двери, остановилась. — Я не хотела вам помешать.

— Ну так и не мешайте.

— Беда в том, что если я сейчас уйду, то окажусь повинной в содействии и подстрекательстве к преступлению, поскольку самоубийство именно таковым в округе Колумбия и считается. Я уже плачу немалые деньги адвокату, который занимается моим разводом, и еще одному, ведущему дело о нарушении условий договора. Третьего я позволить себе не могу. Особенно при тех грошах, которые мне здесь платят.

— Неправильно, — ответил Председатель Верховного суда. — Вы совершенно чисты. Вы не оказали помощи в совершении самой… этой процедуры. А в отсутствие названной помощи вас могли бы счесть виновной лишь при наличии родственных обязательств. В отсутствие же родственных обязательств — а они в данном случае места не имеют — вы остаетесь полностью невиновной. И позвольте напомнить вам, что понятие о так называемом «долге спасения» здесь также неприменимо.

— Зато применимо понятие о долге нравственном, — сказала Пеппер.

— Мы с вами говорим не о нравственном долге, судья. Мы говорим о законе.

— Да, верно, — согласилась Пеппер. — Извините, пожалуйста.

— В прецедентном праве давно установлено, что, даже если вы, к примеру, хорошая пловчиха и не смогли спасти утопающего, винить вас решительно не в чем. Мне, правда, не известно ни одно дело, в котором утопающий совершал попытку само… попытку утопления, однако принцип в целом, возникший при рассмотрении дел о несчастных случаях на воде, применим и здесь. Так что сами понимаете. Никакие проблемы вам не грозят. Спокойной ночи, судья.

— Не согласна, — задумчиво сообщила Пеппер.

— Основания? — с некоторым раздражением осведомился председатель суда Хардвизер.

— Насколько я понимаю, — ответила Пеппер, — мы с вами состоим в отношениях нанимателя и нанимаемого — сослуживцев, если угодно, — и потому у меня имеется ясно определенный долг проявлять заботу о вас, а значит, я обязана… ну, предпринять что-либо.

— Нет-нет-нет, — покачал головой председатель суда. — Долг попечительства распространяется только на отношение нанимателя к нанимаемому. Как Председатель Верховного суда я, если позволите, стою на иерархической лестнице выше вас. В решении по делу «Зебро против Фантелли» суд с предельной ясностью постановил, что обязанность печься о сослуживце распространяется по иерархической лестнице лишь в одном направлении — сверху вниз. Поэтому не будете ли вы любезны закрыть за собой дверь?

— Тут есть одна загвоздка, — сказала Пеппер.

— Ради всего святого, судья. Какая еще загвоздка?

— Вы слишком узко толкуете понятие этого долга.

— Пеппер, я все-таки Председатель Верховного суда США!

— Как бы там ни было, сэр, но долг попечительства распространяется в обоих направлениях. См. решение по делу «Фарко против Симпсона». Да и в любом случае конституционный закон совершенно справедливо относится к председателю Верховного суда как к primus inter pares. [86]И потому, — радостно заключила Пеппер, — на наши отношения, безусловно, распространяется обязанность заботиться друг о друге. Мы же сослуживцы.

Председатель Верховного суда устало понурился:

— Не могли бы вы просто… уйти? Пожалуйста.

— Ладно, — ответила Пеппер. — Хорошо. Но только вы совершили большую ошибку.

— Мы уже закончили с этим, судья.

— Да нет, я о том, как вы петлю завязали. Ну что это за петля, в самом-то деле?

— Я… Пеппер…

— Если хотите, могу завязать для вас настоящую. Я этому еще в восемь лет научилась. Причем у профессионального палача. Он дружил с моим дедушкой.

Хардвизер помолчал, глядя на нее, потом пробормотал:

— Ладно. О господи. Вяжите.

Пеппер подошла к столу, сняла туфли.

— А это зачем? — спросил Хардвизер.

— Стол не хочу царапать. Вам-то, конечно, теперь все едино. Смотрите, какие следы вы оставили.

— Вы не могли бы просто заняться делом? Пожалуйста.

— Не надо так сердиться, — сказала Пеппер, снимая с его шеи петлю. — Где вы взяли эту веревку? Очень похожа на бельевую…

Председатель Верховного суда Хардвизер застонал.

— Ну хорошо, хорошо. Значит, смотрите, нужно отмерить вот такую длину, сложить веревку вдвое…

— Не надо меня учить. Вязать петлю во второй раз мне все равно не придется.

— А разве в бойскаутах вас этому не обучали? Либо там, где вы получили знак отличия за успехи в библиотековедении или еще какой-нибудь ерунде? Ну вот… — Она вручила ему идеально завязанную удавку. — Только надеть ее вам придется самому. Закон требует.

Хардвизер просунул голову в петлю.

— Я полагала, удавки вязать каждый судья умеет, — сказала она.

— Так я же противник смертной казни, — ответил Хардвизер. — Вы ведь, наверное, читали какие-то из моих особых мнений на этот счет? У меня их восемь.

— Читала, читала, — ответила Пеппер. — Хорошо, вот только узел должен находиться сбоку, а не сзади. Сколько вы весите?

— А что?

— Вы хотите, чтобы все прошло гладко, или предпочитаете удушение медленное — знаете, когда язык синеет, потом чернеет…

— Сто семьдесят пять, — резко произнес Хардвизер.

— А, ну тогда хорошо, — сказала Пеппер. — Вот только…

— Что еще?

— Для чистого и опрятного удушения вы должны сначала пролететь по воздуху фута четыре.

— Придется довольствоваться тем, что есть. Благодарю вас, судья.

— Дело ваше. — И Пеппер, пожав плечами, слезла со стола. — Хотя теперь, — задумчиво произнесла она, — у нас возникло настоящее затруднение.

— Какое? — спросил председатель суда.

— Я обратилась в соучастницу. Вы-то помрете, а я в тюрьму сяду. Результат, с моей точки зрения, далеко не удовлетворительный.

— Ради всего святого, — простонал председатель суда.

— Знаете что, — сказала Пеппер. — Может, вы пока слезете со стола? Мы сходим в библиотеку, призовем на помощь парочку толковых клерков, глядишь, нам и удастся найти какую-нибудь лазейку в законе. Тогда вы сможете вернуться сюда и спокойно все завершить.

Председатель суда Хардвизер шагнул к краю стола, одновременно поднимая палец с намерением что-то сказать. Однако нога его заскользила по полированной столешнице. Он полетел на пол, и петля туго перехватила ему горло. Пеппер бросилась к нему, кучей лежавшему на полу. Хардвизер поднял на нее взгляд, в котором застыла смесь удивления, смущения и возмущения, затем тронул пальцами ободранную веревкой шею.

— Скользящий узел, — как бы даже оправдываясь, сказала Пеппер. — «Клаузула возможного отказа». Этому меня тоже палач научил.

Хардвизер прохрипел нечто невразумительное.

— Вы не хотите выпить кофе или еще чего-нибудь? Валиума? Позвонить по телефону доверия? Больше мне как-то ничего полезного для вашего здоровья в голову не приходит.

— Виски, — каркнул Председатель Верховного суда.

Они дошли до «Казенного пирога», бара на Капитолийском холме, часто посещаемого служащими конгресса, лоббистами мелкого разбора и подавшимися в байкеры ветеранами вьетнамской войны. Хардвизер заказал двойной виски, Пеппер текилу.

— Ну-с, — сказала она, когда им принесли напитки. — В кино за последнее время ничего интересного не видели?

Хардвизер мрачно смотрел на нее поверх столика.

— Так что с вами стряслось-то? — спросила Пеппер.

— Приношу вам мои извинения, — хрипло ответил он. — Давайте оставим эту тему, ладно? Просто у меня в последние дни плохо варила голова.

— Это-то понятно. И все же — зал совещаний?

— В моем кабинете слишком высокие потолки.

— А, ну да. Но вы хоть представляете себе, какие заголовки появились бы в завтрашних газетах?

— Разумеется.

Они посидели в молчании.

— Неужели так худо? — спросила Пеппер.

— Я просто пытался покончить с собой, — ответил Хардвизер. — Res ipsa loquitur. [87]

— Из-за жены?

— Из-за жизни. Не говорите об этом никому, хорошо?

— Утечки информации — это не по моей части.

— Да, я знаю. Господи, ну и… каша.

— Причина, по которой я к вам зашла, — сказала Пеппер, — состоит в том, что Криспус высек меня сегодня в кафетерии за жалость к себе. Если хотите, могу повторить вам его назидания.

— Дело не в жалости к себе. В признании своего провала. Две совершенно разные вещи.

— Мы снова переходим к прениям сторон?

— Нет.

Он потер ярко-красную полосу на шее.

— Завтра вам придется водолазку надеть, — сказала Пеппер. — Или что-нибудь с высоким эдвардианским воротником. Вам пойдет. Полагающееся к нему выражение совиного чучела на вашем лице уже имеется.

— Все, чего я хотел, — это быть хорошим председателем суда, — сказал он. — И вот, нате вам, сижу в забегаловке с ободранной шеей. У евреев есть такая поговорка: хочешь насмешить Бога? Расскажи ему о своих планах. Еще по одной?

— Так ли уж вам нужны дополнительные депрессанты? — спросила Пеппер. — Пойдемте. Я подвезу вас до дома.

Председатель Верховного суда жил теперь не в особняке, стоившем многие миллионы долларов, а в симпатичном, но ничего особенного собой не представлявшем многоквартирном доме, который стоял в Калораме, что означает по-гречески «прекрасный вид», — такое название придумал для этого района застройщик девятнадцатого столетия.

Пеппер остановила перед его домом машину. Хардвизер даже не попытался открыть дверцу — просто сидел, безучастно глядя сквозь ветровое стекло. Несколько минут прошло в молчании.

— Вы ведь не хотите провести эту ночь в одиночестве. Верно? — спросила Пеппер.

— Нет. Пожалуй что нет.

— Кушетка у вас имеется?

— Кажется, да. Да, кушетка имеется.

— Вот и хорошо, — сказала Пеппер. — Я постелю вам на ней.

— Что ж, это по-честному, — согласился он.

Дата добавления: 2015-09-18 | Просмотры: 445 | Нарушение авторских прав