АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

От автора Введение

К.Хорни НЕВРОЗ И РАЗВИТИЕ ЛИЧНОСТИ

МОРАЛЬ ЭВОЛЮЦИИ

Я испытываю искреннюю благодарность Хираму Хай-дну за его внимательную помощь в организации материала этой книги, конструктивную критику в разъяснении оп­ределенных вопросов и за все остальные его активные и потребовавшие времени усилия.

В тексте даны ссылки на авторов, которым я чувствую себя обязанной; я хочу также выразить свою признатель­ность д-ру Гарольду Келману за стимулирующее обсужде­ние некоторых вопросов, д-ру Айседоре Портной и д-ру Фредерику А. Вайсу за сделанные ими полезные замеча­ния; я хотела бы также поблагодарить моего секретаря миссис Гертруду Ледерер за ее живой интерес и неутоми­мые усилия по подготовке рукописи.

Невротический процесс является особой формой чело­веческого развития и — вследствие вызываемой им траты конструктивной энергии — особенно неудачной формой. Эта форма не просто качественно отлична от здорового человеческого развития, но, в большей степени, чем мы осознавали, противоположна ему во многих отношениях. При благоприятных условиях энергия человека направля­ется на реализацию его собственных возможностей. Такое развитие далеко от единообразия. В соответствии со своим специфическим темпераментом, способностями, наклон­ностями и условиями раннего детства и последующей жизни человек может стать мягче или тверже, осторожнее или доверчивее, более или менее уверенным в себе, более склонным к созерцанию или к действиям; он может раз­вить свои способности и таланты. Но куда бы ни вел его собственный курс, он будет развивать именно присущие ему возможности.

Однако под влиянием внутреннего напряжения человек может оказаться отчужденным от своего реального Я. Тогда он обратит большую часть своей энергии на решение задачи превращения себя в абсолютное совершенство с Помощью ригидной системы внутренних диктатов. Ничто ^кРоме богоподобного совершенства не может соответство­вать его идеализированному образу Я и тешить его гор­дость теми достоинствами, которые (как ему представля­ется) у него есть, могут быть или должны быть.

Это направление невротического развития (которое де­тально рассмотрено в этой книге) выводит наше внимание ^а пределы клинического и теоретического интереса к

патологическим явлениям, потому что оно включает фун­даментальную проблему морали — проблему желания, потребности и религиозного долга человека достичь совер­шенства. Ни один серьезный исследователь, изучающий развитие человека, не усомнится в нежелательности гор­дости или высокомерия, или потребности в совершенстве, когда гордость становится ведущим мотивом. Но суще­ствуют значительные расхождения во мнениях относи­тельно желательности и необходимости системы внутрен­него контроля для обеспечения нравственного поведения. Допустив, что эти внутренние диктаты оказывают сдержи­вающее влияние на спонтанность человека, не должны ли мы, в соответствии с христианским предписанием, стре­миться к совершенству? Не будет ли рискованным, поис­тине губительным для моральной и социальной жизни человека отказ от таких диктатов?

Здесь не место для обсуждения многообразных путей, на которых на протяжении человеческой истории этот вопрос поднимали и отвечали на него, да я и не подготов­лена к такому обсуждению. Я просто хочу обратить внима­ние на то, что одной из основных причин, от которых за­висит ответ, является система наших представлений о природе человека.

Подходя широко, можно выделить три основных кон­цепции роли морали, которые покоятся на различных интерпретациях сути человеческой природы. Никто, веря­щий, в любых вариантах, что человек по природе греховен или влеком примитивными инстинктами (Фрейд), не мо­жет отказаться от контроля и сдерживания. Тогда задача морали должна заключаться в укрощении или преодоле­нии природы, а не в ее развитии.

Иной должна быть роль морали в глазах тех, кто верит, что человеческой природе присуще как нечто по сути своей «хорошее», так и нечто «плохое», греховное или деструк­тивное. Цель в этом случае будет концентрироваться на обеспечении конечной победы присущего человеку хоро­шего, которое очищают, направляют и поощряют такие

элементы, как вера, разум, воля или благодать — в соот­ветствии с конкретной доминирующей религиозной или этической концепцией. Здесь упор не делается исключи­тельно на борьбу и подавление зла, так как имеется и по­зитивная программа. Однако позитивная программа поко­ится либо на какой-либо сверхъестественной силе, либо на требующем усилий идеале разума или воли, который сам предполагает использование запретительных и сдержива­ющих внутренних диктатов.

Наконец, проблема морали вновь выглядит иначе, если мы верим, что самому человеку присущи эволюционные конструктивные силы, которые побуждают его к реализа­ции данных ему возможностей. Такое представление не означает, что человек по самой своей сути хорош — это предполагало бы заданные знания о том, что хорошо, а что плохо. Оно означает, что человек по своей собственной природе и добровольно стремится к самореализации и что от такого стремления развивается его собственная система ценностей. Очевидно, он не может, например, развить полностью свои человеческие способности, если не доверя­ет самому себе, если он не активен и не продуктивен, если не устанавливает отношения с другими в духе взаимности. Очевидно, что он не может развиваться, если предается «темному самопоклонению» (Шелли) и, соответственно, объясняет все свои недостатки недостатками других. Он может развиваться в подлинном смысле только если он принимает на себя ответственность за себя.

Таким образом, мы приходим к морали эволюции, при которой критерий того, что мы культивируем или отрица-^ем в самих себе, содержится в вопросе: способствует ли конкретная установка или потребность способствующей личностному росту или мешающей? Как показывает рас­пространенность неврозов, любые виды давления легко мо-^гУт переключить нашу конструктивную энергию в некон-^стРуктивное или деструктивное русло. Но при такой убеж-Д^енности в автономном стремлении к самореализации мы ^Не нуждаемся ни во внутренней смирительной рубашке

для сковывания нашей спонтанности, ни в кнуте внутрен­них диктатов для ведения нас к совершенству. При помо­щи таких дисциплинарных методов, несомненно, можно преуспеть в подавлении нежелательных факторов, но так же несомненно, что они вредны для нашего роста. Мы не нуждаемся в них, так как видим лучшую возможность для обращения с деструктивными силами в нас самих: дей­ствительное перерастание их. Путь к этой цели — все более полное осознание и понимание самих себя. Познание себя — не самоцель, а средство освобождения сил спонтан­ного развития.

В этом смысле работа над собой становится не просто первичным моральным долгом, но в то же время, в самом реальном смысле, первичной моральной прцвилегией. В той степени, в какой мы всерьез воспринимаем наше раз­витие, она будет следствием нашего желания. И поскольку мы утрачиваем невротическую одержимость собой, стано­вимся свободны для саморазвития, мы также освобожда­ем себя для любви и чувства заботы по отношению к дру­гим людям. Мы хотим дать им возможность для беспре­пятственного развития, когда они молоды, и помочь им любыми возможными способами найти и реализовать себя, когда они блокированы в своем развитии. Во всех случаях идеалом для себя и для других является освобож­дение и культивирование сил, которые ведут к самореали­зации.

Я надеюсь, что эта книга посредством более ясного опи­сания мешающих нам факторов может по-своему помочь такому освобождению.

Глава 1 ПОИСК СЛАВЫ

Каковы бы ни были условия, в которых растет ребенок, если он не является умственно неполноценным, он выу­чится взаимодействовать с другими тем или иным спосо­бом и, возможно, приобретет некоторые умения. Но в нем заложены и возможности, которые он не может реализо­вать или развить путем научения.

Действительно, нельзя научить желудь вырастать в дуб, но если дан шанс, будут развиваться его внутренние потен­ции. Подобным же образом, человеческий индивидуум, получивший такой шанс, имеет тенденцию к развитию своих особых, человеческих способностей. Далее он будет развивать уникальные жизненные силы своего реального Я: ясность и глубину собственных чувств, мыслей, жела­ний, интересов; способность использовать собственные ресурсы, крепость своей силы воли; особые способности и таланты, которыми он может обладать; дар самовыраже­ния и установления своих взаимоотношений с другими через спонтанные чувства. Все это даст ему возможность вовремя найти свою систему ценностей и свои жизненные Цели. Одним словом, он будет развиваться, в основном без отклонений, в направлении самореализации. Именно по­этому я говорю здесь и на протяжении всей книги о реаль­ном Я как общей для всех людей, хотя и уникальной для Каждого, центральной внутренней силе, которая являет­ся глубинным источником развития ¹. ₍

В дальнейшем развитие понимается всегда в представленном ³Десь смысле — как свободное, здоровое развитие в соответствии ^с потенциалами родовой и индивидуальной природы.

Только сам индивид может развивать присущие ему возможности. Но, подобно любому другому живому орга­низму, человеческий индивид нуждается в благоприят­ных условиях для своего развития «из желудя в дуб»; он нуждается в атмосфере теплоты, которая придаст ему ощущение внутренней безопасности и внутренней свобо­ды, позволяющие иметь свои собственные чувства, мыс­ли и выражать себя. Он нуждается в доброй воле других, не только ради помощи в удовлетворении многих его нужд, но и для руководства и поощрения, чтобы стать зрелым и реализовать себя. Ему также нужно здоровое взаимодействие с желаниями и волей других. Если он может таким образом расти в любви и взаимодействии с другими, он сможет расти и в соответствии со своим ре­альным Я.

Но множество неблагоприятных влияний могут не по­зволить ребенку расти в соответствии с его индивидуаль­ными потребностями и возможностями. Такие неблаго­приятные влияния слишком разнообразны, чтобы их здесь перечислять. В общем, они сводятся к тому, что люди в его окружении слишком поглощены своими соб­ственными неврозами, чтобы быть способными любить ребенка или даже просто видеть в нем ту уникальную ин­дивидуальность, какой он является; их отношение к нему определяется их собственными невротическими потреб­ностями и реакциями ^г. Проще говоря, они могут быть доминирующими, чрезмерно покровительствующими, запугивающими, раздраженными, чересчур требователь­ными и снисходительными, непостоянными, пристраст­ными к другим братьям или сестрам, лицемерными, рав­нодушными и так далее. Это никогда не является резуль­татом только одного фактора, а всегда — всего созвездия, которое оказывает неблагоприятное влияние на развитие ребенка.

¹ Могут действовать все невротические нарушения в человечес­ких взаимоотношениях, которые суммированы в главе 12 этой книги.

В результате у ребенка не развивается чувство принад­лежности, чувство «мы», а вместо этого возникают ощу­щения глубинной небезопасности и смутного беспокой­ства, для которых я использую термин базалъная тре­вожность. Его ощущение изолированности и беспомощ­ности в мире воспринимается им как потенциальная враждебность. Ограничивающее давление его базальной тревожности мешает ребенку устанавливать отношения через спонтанность своих реальных чувств и принужда­ет его искать способы взаимодействия с другими. Он дол­жен (бессознательно) обращаться с ними такими способа­ми, которые не пробуждают и не усиливают, а скорее облегчают его базальную тревожность. Особые установки, вытекающие из такой бессознательной стратегической необходимости, детерминированы как врожденным тем­пераментом ребенка, так и случайностями окружения. Говоря кратко, он может попытаться привязаться к наи­более могущественному человеку из своего окружения; может попытаться бунтовать и бороться; может попы­таться не допускать других в свою внутреннюю жизнь и эмоционально отойти от них. В принципе, это означает, что он может двигаться по направлению к другим, против них или от них.

В здоровых человеческих взаимоотношениях эти на­правления движения не исключают друг друга. Способ­ность хотеть привязанности и дарить ее или уступать; спо­собность бороться и способность держаться особняком — это дополняющие друг друга способности, необходимые Для хороших человеческих отношений. Но у ребенка, ко­торый из-за своей базальной тревожности чувствует себя стоящим на зыбкой почве, эти движения превращаются в ригидную крайность. Привязанность, например, превра­щается в прилипание, уступчивость становится податли-^вос:тью. Подобно этому, его влечет к бунту или к тому, что ^в стороне, безотносительно к его реальным чувствам и без Учета уместности его установки в конкретной ситуации, тепень слепоты и ригидности в установках ребенка про-

порциональна интенсивности базальной тревожности, та­ящейся в нем.

Поскольку в таких условиях ребенка влечет не только в одном из этих направлений, но во всех сразу, у него раз­виваются фундаментально противоречивые установки по отношению к другим. Три движения: к другим, против них и от них, следовательно, составляют конфликт, его базальный конфликт с другими. Ребенок пытается разре­шить этот конфликт, превращая одну из этих тенденций в главенствующую, вырабатывая доминирующую установ­ку уступчивости, агрессивности или равнодушия.

Эта первая попытка решения невротических конфлик­тов отнюдь не поверхностна. Напротив, она оказывает определяющее влияние на дальнейшее течение невроти­ческого развития. Это касается не только отношений к другим, но и неизбежно влечет за собой определенные изменения личности в целом. В соответствии с преоблада­ющей тенденцией у ребенка развиваются и соответствую­щие потребности, чувствительность, барьеры и начатки моральных ценностей. Например, преимущественно под­чиняющийся ребенок склонен не только подчиняться дру­гим и опираться на них, но и старается быть неэгоистич­ным и хорошим. Подобным же образом агрессивный ребе­нок начинает ценнить силу и способность терпеть и бо­роться.

Однако интегрирующее влияние этого первого решения не такое твердое и всеохватывающее, как в невротических решениях, которые будут рассмотрены далее. Например, у одной девочки преобладающими стали черты уступчиво­сти. Они проявлялись в слепом восхищении определенны­ми авторитетными фигурами, в тенденции угождать и умиротворять, в робости выражения своих собственных желаний и в спорадических попытках жертвовать. В воз­расте восьми лет она, никому не говоря об этом, расклады­вала некоторые свои игрушки на улице для того, чтобы их нашел какой-нибудь более бедный ребенок. В одиннадцать

дет она своим детским способом искала мистической само­отдачи в молитве. В фантазиях ее наказывали учителя, которыми она была увлечена. Но к девятнадцати годам она столь же легко могла присоединиться к чужим планам отомстить какому-то из учителей; будучи обычно невин­ным ангелом, она время от времени становилась лидером-бунтарем в школе: А разочаровавшись в священнике своей церкви, временно переключилась с внешней религиозно­сти на цинизм.

Причины ослабления достигнутой интеграции, типич­ной иллюстрацией чего служит этот пример, лежат час­тично в незрелости развивающегося индивида, а частич­но — в том факте, что раннее решение нацелено главным образом на унификацию взаимоотношений с другими. Следовательно, здесь есть возможность, а по сути и потреб­ность, более прочной интеграции.

Описанное развитие протекает отнюдь не единообразно. Особенности неблагоприятных окружающих условий в каждом случае отличны, как и возникающие особенности развития, и его результаты. Однако всегда нарушается внутренняя сила и связность индивида, а следовательно, всегда налицо определенные витальные потребности в исправлении возникших нарушений. Как тесно они ни переплетены, мы можем выделить следующие аспекты.

Несмотря на ранние попытки разрешения конфликтов с другими, индивид все еще расщеплен и нуждается в бо­лее прочной и всесторонней интеграции.

По многим причинам у него не было возможности раз­вить настоящую уверенность в себе: его внутреннюю силу Истощили необходимость обороняться, его расщеплен­ность, порожденное его ранним «решением» односторон­нее развитие, сделавшее значительные области его лично-^сти недоступными для конструктивного использования. Отсюда его отчаянная нужда в уверенности в себе или ее заменителях.

Он не чувствует себя слабым в вакууме — он чувствует ^Себя менее прочным, хуже снаряженным для жизни, чем

другие. Если бы у него было чувство принадлежности, то его ощущение неполноценности по сравнению с другими не было бы такой серьезной помехой. Но живя в обществе конкуренции и чувствуя себя «внизу», изолированным и враждебно настроенным, он может только развивать в себе настоятельную потребность возвыситься над другими.

Еще более фундаментальным, чем эти факторы, ока­зывается начало его отчуждения от себя. Не только реаль­ное Я испытывает помехи прямому развитию, но и по­требность вырабатывать искусственные стратегии обра­щения с другими заставляет его отвергать свои подлин­ные чувства, желания и мысли. В той мере, в какой пер­востепенную значимость обретает безопасность, значение его сокровенных чувств и мыслей ослабевает — они, по сути, вынуждены умолкнуть и становятся неразличимы­ми. (Неважно, что он чувствует, если он в безопасности.) Таким образом, его чувства и желания перестают быть определяющими факторами, он, так сказать, больше не ведущий, а ведомый. Это расщепление в нем самом не только ослабляет его в целом, но и усиливает отчужде­ние, привносит элемент путаницы; он больше не знает, где он и «кто» он.

Начало отчуждения от себя оказывается более фунда­ментальным, потому из-за него другие нарушения преоб-ретают опасную интенсивность. Мы можем яснее понять это, если представим, что происходило бы, если бы другие процессы протекали без отчуждения от жизненного центра Я. И в этом случае у человека были бы конфликты, но они не швыряли бы его из стороны в сторону; его уверенность в себе (которая, как указывает само слово, требует нали­чия себя, в котором человек уверен) подвергалась бы ис­пытаниям, но не была бы лишена опоры, а нарушения его взаимоотношений с другими не означали бы полной утра­ты внутренней связи с ними. Следовательно, больше все­го отчужденный от себя индивид нуждается — было бы абсурдно сказать, в «заместителе» своего реального Я, по­тому что такой вещи нет, — в чем-то таком, что дало бы

ему опору, вернуло чувство идентичности. Это могло бы поднять его в собственных глазах, и, несмотря на всю сла­бость его структуры, дать ему ощущение силы и значимо­сти.

Если его внутренние условия неизменны (благодаря благоприятным жизненным обстоятельствам) так, что он может обходиться без перечисленных мной потребностей, существует только один путь, на котором он может удов­летворить их и, видимо, удовлетворить одним ударом — путь воображения. Постепенно воображение бессознатель­но приступает к работе и создает в сознании индивида идеализированный образ его самого. В этом образе он на­деляет себя неограниченным могуществом, величайшими способностями; он становится героем, гением, сверхлюбов­ником, святым, богом.

Самоидеализация всегда влечет за собой общее само­прославление и, таким образом, придает индивиду очень нужное чувство значимости и превосходства над другими. Но это отнюдь не слепое самовосхваление. Каждый чело­век создает свой личный идеализированный образ из ма­териалов собственных особых переживаний, собственных прежних фантазий, своих конкретных потребностей и присущих ему способностей. Если бы не личный характер образа, человек бы не достигал чувства идентичности и единства. Он идеализирует прежде всего свое особое «ре­шение» базального конфликта: уступчивость становится Добротой, любовью, святостью; агрессивность превращает­ся в силу, лидерство, героизм, всемогущество; равнодушие Делается мудростью, самодостаточностью, независимос­тью. То же, что — согласно его конкретному особому реше­нию — выступает как недостатки или изъяны, всегда за­теняется или ретушируется.

С противоположными тенденциями он может обхо-Диться одним из трех различных способов. Так, они мо-^гУт превозноситься в глубине души. Например, только в ^ХоДе анализа может обнаружиться, что агрессивный че-

ловек, которому любовь кажется непозволительной мяг­костью, в своем идеализированном образе выступает не только рыцарем в сверкающих доспехах, но и великим любовником.

Во-вторых, помимо восхваления, противоположные тенденции могут подвергаться изоляции в душе человека, с тем чтобы больше не создавать беспокоящих конфлик­тов. Один пациент в своем воображении был благодетелем человечества, мудрецом, достигшим спокойного просвет­ления, и человеком, который мог без колебаний убивать своих врагов. Эти аспекты — все осознаваемые — были для него не только непротиворечивыми, но и не конфлик­тующими. В литературе этот способ устранения конфлик­тов путем изолирования их был изображен Р. Л. Стивен­соном в «Истории доктора Джекила и мистера Хайда».

Наконец, противоположные тенденции могут превозно­ситься как позитивные способности или достоинства, так что они превращаются в совместимые аспекты многогран­ной личности. Я уже приводила в другом месте пример ¹, в котором один одаренный человек превратил свои тенден­ции к уступчивости в христианские добродетели, свои аг­рессивные тенденции — в уникальную способность к поли­тическому лидерству, а свое отстранение — в мудрость фи­лософа. Таким образом, эти три аспекта базального кон­фликта одновременно прославлялись и примирялись друг с другом. Он стал в своем воображении современным экви­валентом «универсального человека» эпохи Ренессанса.

В конце концов человек может прийти к идентификаций себя с идеализированным, интегрированным образом. При этом образ не остается лишь лелеемой фантазией, но чело­век незаметно сам становится этим образом: идеализирован­ный образ превращается в идеализированное Я. И это иде­ализированное Я становится для него более реальным, чем Я, в основном не потому, что оно более привлекательно, а потому, что отвечает всем его насущным потребностям. Та-

¹ Хорни К. Наши внутренние конфликты.

кое перемещение центра тяжести является полностью внут­ренним процессом; в человеке не происходит очевидного или заметного внешнего изменения. Изменение — в серд­цевине его существования, в его ощущении себя. Это любо­пытный и исключительно человеческий процесс. Вряд ли коккер-спаниелю могло бы прийти в голову, что он «в дей­ствительности» ирландский сеттер. И переход в человеке может произойти только потому, что его реальное Я ранее сделалось неразличимым. В то время как здоровое течение этой — и любой — фазы развития является, как правило, движением к реальному Я, он теперь начинает определен­но отказываться от него ради идеализированного Я. После­днее начинает рисовать ему, каким он является «реально» или потенциально, чем он мог или должен бы быть, это ста­новится точкой зрения, с которой он смотрит на себя, мер­кой, которой он себя измеряет.

Самоидеализация в ее различных аспектах — это то, что я предлагаю называть всеобъемлющим невротическим решением — т.е. решением не только конкретного конф­ликта, но решением, которое неявно обещает удовлетво­рить все внутренние потребности, возникшие у индивида в данное время. Более того, оно обещает не только избав­ление от его болезненных и невыносимых чувств (пораже­ния, тревоги, неполноценности и расщепленности), но, вдобавок, и крайне мистическое осуществление себя и своей жизни. Не удивительно, что когда он верит, что на­шел такое решение, он цепляется за него изо всех сил. Не Удивительно и что оно — используя психиатрический тер­мин — становится компулъсивным ¹. Постоянное наличие самоидеализации при неврозе является результатом посто­янного наличия компульсивных потребностей, порожда­емых склоняющим к неврозу окружением.

Мы можем рассматривать самоидеализацию с точки ³Рения двух главных ее преимуществ: как логичный ре-

Мы обсудим точное значение компульсивности, когда у нас УДет более полное видение некоторых других шагов, вовлечен­ных в это решение.

зультат предыдущего развития и начало нового. Она не­пременно имеет далеко идущее влияние на дальнейшее развитие, так как мало что может сравниться по своим последствиям с отказом от реального Я. Но главная при­чина ее революционного влияния лежит в другом. Энер­гия, влекущая к самореализации, переключается на цель актуализации идеализированного Я. Это переключение означает не больше и не меньше, как изменение течения всей жизни и развития индивида.

В этой книге мы увидим разнообразные способы, кото­рыми такое переключение направления оказывает форми­рующее влияние на личность. Его более непосредственным влиянием является предотвращение того, чтобы самоиде­ализация осталась чисто внутренним процессом, и вовле­чение ее в весь круговорот жизни человека. Человек хо­чет — или, скорее, испытывает влечение — выразить себя. И теперь это означает, что он хочет выразить свое идеали­зированное Я, проявить его в действии. Оно постепенно проникает в его стремления, цели, образ жизни и взаимо­отношения с другими. По этой причине самоидеализация неизбежно вырастает в более всеобъемлющее влечение, которое я предлагаю обозначить с помощью соответствую­щего его природе и характеристикам термина: поиск сла­вы. Самоидеализация остается его ядерной частью. Други­ми его элементами, присутствующими всегда, хотя и с раз­ной степенью силы и осознанности в каждом конкретном случае, являются потребность в совершенстве, невротичес­кое честолюбие и потребность в мстительном триумфе.

Среди влечений к актуализации идеализированного Я самой радикальной является потребность в совершен­стве. Ее цель не меньше, чем трансформация всей лично­сти в идеализированное Я. Подобно Пигмалиону в версии Бернарда Шоу, невротик стремится не только к ретуширо' ванию, но и к переплавке себя в совершенство особого вида, предписываемое специфическими чертами его иД^е" ализированного образа. Он пытается достичь этой цели ^с помощью сложной системы долженствований и табу. Т

как этот процесс является и решающим, и сложным, мы отложим его рассмотрение до специальной главы ¹.

Самым очевидным и обращенным наружу среди эле­ментов поиска славы является невротическое честолюбие, влечение к внешнему успеху. Хотя это стремление отли­читься является разрастающимся и выступает как тенден­ция к достижению отличия во всем, обычно сильнее все­го оно сказывается в тех делах, где отличиться для данного человека в данное время наиболее реально. Следователь­но, содержание честолюбивых устремлений вполне может меняться несколько раз в течение жизни. В школе человек может испытывать непереносимый позор, получая не са­мые лучшие оценки в классе. Позднее его может так же компульсивно влечь к тому, чтобы иметь больше всего сви­даний с самыми соблазнительными девушками. И вновь, еще позже, он может быть одержим стремлением делать как можно больше денег или стать наиболее выдающим­ся в политике. Такие изменения легко порождают опреде­ленный самообман. Человек, когда-то фанатически пол­ный решимости быть величайшим героем спорта или геро­ем войны, может в другой период столь же твердо решить быть величайшим святым. Он может верить затем, что он «утратил» свое честолюбие. Или он может решить, что достижение отличий в спорте или войне было не тем, чего он «на самом деле» хотел. Таким образом, ему, возможно, ^{и не} удастся осознать, что он все так же плывет на лодке честолюбия, просто изменил курс. Конечно, надо деталь­но проанализировать, что заставило его изменить курс в конкретный момент. Я подчеркиваю эти изменения пото­му, что они указывают на тот факт, что людям в когтях честолюбия почти неважно содержание того, что они де­лают. Важно само по себе достижение отличия. Если не Распознать этой закономерности, многие изменения будут непонятными.

Эти честолюбивые влечения являются самыми реали­стичными из обширных экспансивных влечений. По ^кРайней мере, охваченные ими люди прикладывают ре-

альные усилия для достижения превосходства. Эти вле­чения кажутся более реалистичными и потому, что при достаточной удаче их обладатели могут действительно приобретать желанные привлекательность, почести, вли­яние. Но, с другой стороны, когда они получают больше денег, больше отличий, больше власти, они также прихо­дят к ощущению всей бесполезности этой гонки. Она больше не обеспечивает спокойствия духа, внутренней безопасности и радости жизни. Внутреннее неблагополу­чие, для устранения которого они начали погоню за при­зраком славы, оказывается все так же велико, как и ра­нее. Поскольку это не случайность, произошедшая с тем или иным человеком, а то, что неизбежно должно про­изойти, можно определенно сказать, что вся погоня за успехом по сути нереалистична.

Так как мы живем в мире конкуренции, эти замечания могут звучать странно и казаться не от мира сего. Во всех нас столь глубоко укоренилось стремление обогнать соседа и быть лучше него, что мы воспринимаем эти тенденции как «естественные». Но тот факт, что компульсивные вле­чения к успеху возникают только в мире конкуренции, ничуть не делает их менее невротичными. Даже в подобном мире существует много людей, для которых другие ценно­сти — такие, как развитие человека — важнее, чем дости­жение превосходства над другими.

И последний элемент в поиске славы, более деструктив­ный, чем другие, — влечение к мстительному триумфу- Оно может быть тесно связано с влечением к актуальному достижению и успеху, но, если это и так, его ведущая цель — посрамить других или нанести им поражение са­мим своим успехом либо достичь власти путем возвыше­ния для причинения им страданий, в основном унижении-С другой стороны, влечение к достижению отличия может трансформироваться в фантазии, а потребность в мститель­ном триумфе — проявляться главным образом в часто не­преодолимых, в основном бессознательных импульсах за-

блокировать, перехитрить или победить других в личных ' взаимоотношениях. Я называю это влечение «мститель­ным», потому что его движущая сила вырастает из им­пульсов отомстить за унизительные страдания в детстве, импульсов, которые поощряются в ходе последующего не­вротического развития. Эти последние добавления, воз­можно, ответственны за то, что потребность в мстительном триумфе в конце концов становится постоянной составля­ющей поиска славы. Как ее сила, так и осознание ее чело­веком в значительной степени варьируют. Большинство людей либо совершенно не осознают эту потребность, либо замечают ее только в мимолетные мгновения. Однако иногда она откровенно раскрывается и тогда становится лишь чуть замаскированной движущей пружиной жизни. Среди исторических фигур недавнего времени Гитлер — яркий пример человека, прошедшего через унижения и отдавшего всю свою жизнь фанатичному стремлению к триумфу над все возрастающими массами людей. В его случае хорошо различимы порочные круги, постоянно усиливающие эту потребность. Один из них вырастает из того, что он мог думать только в категориях триумфа и поражения. Таким образом, страх поражения делал вечно необходимым дальнейший триумф. Более того, ощущение величия, возрастая с каждой победой, делало все более не­переносимым, что кто-либо из людей, или даже какая-либо нация, не признает его величия.

Многие случаи подобны этому, хотя в меньших мас­штабах. Упомянем только один пример из современной литературы — «Человек, который следил за проходящим поездом» Ж. Сименона. Мы видим добросовестного клер­ка, подчиненного в домашней жизни и на работе, явно ни­когда не думающего ни о чем, кроме выполнения своих обязанностей. Вследствие раскрытия обманных махина-Ций босса, приведших к банкротству фирмы, рушится его Шкала ценностей. Разваливается искусственное разделе-^ние между высшими существами, которым все позволено, ^и низшими вроде него самого, которым дозволена лишь уз-

кая тропа правильного поведения. Он понимает, что тоже может быть «великим» и «свободным». Он может иметь любовницу, даже саму обаятельную любовницу босса, и его гордость так раздувается, что, когда он действительно подходит к той и она отвергает его, он душит ее. Разыски­ваемый полицией, он временами испытывает страх, но его главное побуждение — триумфально нанести поражение полиции. Это движет им даже в попытке самоубийства.

Гораздо чаще влечение к мстительному триумфу скры­то. Действительно, вследствие своей деструктивной приро­ды это наиболее скрытый элемент в поиске славы. Может быть, будет заметно лишь неистовое честолюбие. Только при анализе мы можем видеть, что влекущая сила, сто­ящая за ним, — потребность наносить поражение и уни­жать других, возвышаясь над ними. Менее вредная по­требность в превосходстве может, так сказать, поглощать более деструктивное компульсивное влечение. Это дает возможность человеку реализовывать свою потребность и при этом чувствовать себя праведником.

Конечно, важно распознать специфические черты инди­видуальных наклонностей, вовлеченных в поиск славы, так как всегда существует специфическая их констелля­ция, которая должна быть проанализирована. Но мы не сможем понять ни природу, ни влияние этих наклоннос­тей, если не рассмотрим их как часть связного целого. Альфред Адлер был первым психоаналитиком, который увидел этот всеобъемлющий феномен и обратил внимание на его значение в неврозе ^х.

Есть различные серьезные доказательства того, что поиск славы — всеобъемлющее и связное целое. Прежд^е всего, вышеописанные отдельные наклонности постоянно существуют вместе у одного человека. Конечно, тот или иной элемент может настолько преобладать, что заставля-

¹ См. сравнение концепций Адлера и Фрейда в главе 15 этой

ет нас говорить, скажем, о честолюбивом человеке или о мечтателе. Но это не означает, что доминирование одного элемента указывает на отсутствие других. У честолюбиво­го человека будет и грандиозный образ себя; мечтатель будет желать реального господства, даже несмотря на то, что этот последний фактор может быть виден только в том, как его гордость задевают успехи других ¹.

К тому же, все вовлеченные индивидуальные компонен­ты так тесно связаны, что преобладающая наклонность может меняться в течение жизни данного человека. Он может перейти от мечтаний о славе к мечтаниям о том, чтобы быть совершенным отцом и предпринимателем, а потом — чтобы быть величайшим любовником всех вре­мен.

Наконец, у всех у них есть нечто общее — две общие черты, вытекающие из происхождения и функций цело­го феномена: их компульсивная природа и воображаемый характер. Я уже говорила о них, но важно иметь более пол­ную и сжатую их картину.

Их компулъсивная природа вырастает из того, что само­идеализация (и весь поиск славы, развившийся как ее последствие) является невротическим решением. Когда мы называем влечение компульсивным, мы имеем в виду его противоположность спонтанным желаниям и стремле­ниям. Последние являются выражением реального Я; пер­вые детерминированы внутренними необходимостями не­вротической структуры. Человек должен выполнять их независимо от своих реальных желаний, чувств и интере­сов, чтобы не навлекать на себя тревогу, не ощущать того, Что его разрывают на части конфликты, не чувствовать

Так как личности часто различают по доминирующей у них наклонности, велик соблазн рассматривать эти наклонности как ^отДельные образования. Фрейд рассматривал феномены, подобные этим, как отдельные инстинктивные влечения с разным проис­хождением и свойствами. Когда я впервые пыталась системати-^Зировать компульсивные влечения при неврозе, они также пока­жись мне различными «невротическими наклонностями».

себя отвергаемым другими и т.д. Другими словами, разли­чие между спонтанным и компульсивным — это различие между «я хочу» и «я должен для того, чтобы избежать какой-то опасности». Хотя человек может осознанно пере­живать свое честолюбие или свои стандарты совершенства как то, чего он хочет достичь, реально его влеяет к их достижению. Потребность в славе держит его в своих ког­тях. Так как сам он не осознает разницы между тем, что­бы желать, и тем, чтобы быть влекомым, мы должны ус­тановить критерии различия между этими двумя вещами. Наиболее существенным критерием является то, что его влечет по дороге к славе с абсолютным пренебрежением к нему самому, к его основным интересам. (Я, например помню честолюбивую десятилетнюю девочку, которая считала, что лучше ослепнуть, чем не быть первой в клас­се.) У нас есть основание задаться вопросом, не больше ли человеческих жизней — буквально и фигурально — было принесено на алтарь славы, чем отдано по любой другой причине. Джон Габриэль Боркман умер, когда усомнился в адекватности и возможности реализации своей гранди­озной миссии. Здесь в картину включается поистине тра­гический элемент. Если мы жертвуем собой по причине, которую мы, как и большинство здоровых людей, можем реалистично считать конструктивной с точки зрения ее ценности для людей, это, безусловно, трагично, но осмыс­ленно. Если мы растрачиваем наши жизни по неизвест­ным нам причинам, порабощенные призраком славы, это приобретает очертания безутешной трагической потери — тем большей, чем более потенциально ценными являются эти жизни.

Другой критерий компульсивной природы влечения к славе — как и любого иного компульсивного влечения его огульность. Так как реальная заинтересованность че­ловека в деле не имеет значения, он должен быть цент­ром внимания, должен быть самым привлекательным» самым умным, самым оригинальным — требует того ситу­ация или нет, может он или нет, с данными его качества-

ми, быть первым. Он должен выходить победителем в любых спорах, независимо от того, где истина. В этом слу­чае его мышление противоположно мышлению Сократа: «...так как, конечно, мы сейчас не состязаемся для того, чтобы одержала победу моя или ваша точка зрения, я по­лагаю, что мы оба должны бороться за истину» ¹. Компуль-сивность потребности невротика в огульном превосходстве делает его безразличным к истине, касается ли это его, других или фактов.

Более того, как любое другое компульсивное влечение, поиск славы обладает качеством ненасытности. Человек должен действовать, пока его влекут неведомые (ему) си­лы. Возможна вспышка восторга от удачного выполнения какой-то работы, от завоевания победы, от любого знака признания или восхищения, но это лишь ненадолго. Успех едва ли может переживаться как таковой, или, по крайней мере, должен вскоре вслед за тем уступить место подавлен­ности, страху. В любом случае неумолимая гонка за рас­тущим престижем, деньгами, женщинами, победами и за­воеваниями продолжается с едва ли возможным достиже­нием какого-либо удовлетворения или передышки.

Наконец, компульсивная природа влечения видна в ре­акциях на его фрустрацию. Чем больше субъективная ва­жность влечения, тем более настоятельной является по­требность достичь цели и, следовательно, тем интенсивней реакции на фрустрацию. Это один из способов определения интенсивности влечения. Хотя это и не всегда очевидно, но поиск славы — самое сильное влечение. Его можно срав­нить с дьявольской одержимостью, чем-то вроде монстра, поглощающего своего создателя. Такими же тяжелыми могут быть и реакции на фрустрацию, прежде всего боязнь позора, с которой для многих людей связана мысль о не-УДаче. Реакции паники, депрессии, отчаяния, гнева на себя и на других в ответ на то, что представляется «неуда­чей», часты и совершенно непропорциональны важности события. Фобия падения с высоты — частое выражение

Филеб. Диалоги Платона.

^<c'Piiii К., _т. з

страха падения с высоты иллюзорного величия. Рассмот­рим сон пациента со страхом высоты. Он приснился паци­енту в то время, когда тот начал сомневаться в своем преж­де несомненном превосходстве. Во сне он находился на вершине горы, ему грозило падение, и он отчаянно цеп­лялся за гребень пика. «Я не могу подняться никуда выше, чем нахожусь, — сказал он, — поэтому все, что я должен делать, — это удерживаться здесь». Сознательно он имел в виду свой социальный статус, но в глубинном смысле это «я не могу подняться никуда выше» содержало истину о его иллюзиях относительно себя. Он не мог подняться вы­ше, иначе чем имея (в его представлении) божественное всемогущество и космическое значение.

, Вторая черта, присущая всем элементам поиска сла­вы — большая и своеобразная роль, которую играет в них воображение. Оно служит средством в процессе самоидеа­лизации. Но это настолько решающий фактор, что весь поиск славы обязательно пронизан элементами фантазии. Неважно, насколько человек гордится своей реалистично­стью, неважно, насколько действительно реалистично его движение к успеху, триумфу, совершенству, — его вообра­жение сопровождает его и заставляет принимать мираж за реальность. Просто нельзя быть нереалистичным относи­тельно себя и оставаться реалистичным в других отноше­ниях. Когда странник в пустыне под действием усталости и жажды видит мираж, он может делать реальные усилия, чтобы достичь его, но мираж — слава, — который должен прекратить его страдания, сам является продуктом его воображения. В действительности воображение также пронизывает все психические и духовные функции здоро­вого человека. Когда мы чувствуем печаль и радость ДрУ" га, ощущать это позволяет нам наше воображение. Когда мы желаем, надеемся, боимся, верим, планируем, — ^эт0 тоже наше воображение, показывающее нам наши воз­можности. Но воображение может быть продуктивным и непродуктивным: оно может приближать нас к истине о

нас (и часто так делает в снах) или удалять нас от нее. Оно может обогащать или обеднять наш актуальный опыт. И эти различия резко разделяют невротическое и здоровое воображение.

Думая о грандиозных планах, развиваемых столь мно­гими невротиками, или о фантастической природе их са­мопрославления и претензий, мы испытываем искушение поверить, что они больше других одарены великолепным талантом воображения, который по этой самой причине легче сбивает их с пути. Мой опыт не подтверждает этого. Наследственность у невротиков бывает различной, как и у более здоровых людей. Но я не нахожу доказательств того, что невротик сам по себе, по своей природе, облада­ет более богатым воображением, чем другие.

Это представление является ложным, хотя и основан­ным на точных наблюдениях, умозаключением. Вообра­жение действительно играет при неврозах большую роль. Однако за это ответственны не конституциональные, а функциональные факторы. Воображение действует так же, как и у здорового человека, но вдобавок оно принимает на себя функции, которыми в норме не обладает. Оно включается в обслуживание невротических потребностей. Это особенно ясно в случае поиска славы, который, как мы знаем, побуждается влиянием могущественных потребно­стей. В психиатрической литературе искажение реально­сти воображением известно как «пристрастное мышле­ние» (принятие желаемого за действительное). Это уже Устоявшееся выражение, и тем не менее оно неправильно. Оно слишком узко: точный термин должен был бы вклю­чать в себя не только мышление, но также «пристрастное» наблюдение, убеждение и, особенно, чувство. Более того, Мышление — или чувство — детерминируется не нашими Желаниями, а нашими потребностями. И именно влияние ^тих потребностей придает воображению те упорство и °^ИлУ, которыми оно обладает при неврозах, что делает его ^ПлоДовитым — и неконструктивным.

Роль, которую воображение играет в поиске славы можно прямо и безошибочно сравнить с грезами. У подро­стков они могут иметь откровенно грандиозный характер. Примером служит учащийся колледжа, который, будучи робким и замкнутым, грезит, что является величайшим спортсменом, или гением, или донжуаном. В более по­зднем возрасте встречаются люди типа мадам Бовари, которые почти постоянно предаются грезам о романтичес­ких переживаниях, мистическом совершенстве или таин­ственной святости. Иногда это принимает форму вообра­жаемых разговоров, служащих произведению впечатле­ния на других или же их посрамлению. Другие, более сложные по структуре грезы касаются позорных или бла­городных страданий как следствие жестокости и униже­ния. Часто грезы проявляются не как подробные сюжеты, а скорее как фантастическое сопровождение повседневной рутины. Занимаясь с детьми, играя на пианино или при­чесываясь, женщина может, например, одновременно во­ображать себя исключительно нежной матерью, вдохно­венной пианисткой или соблазнительной красавицей из кинофильма. В некоторых случаях такие грезы ясно пока­зывают, что человек может, подобно Уолтеру Митти, по­стоянно жить в двух мирах. В то же время у других людей, столь же озабоченных поиском славы, грезы бывают на­столько редки и неразвиты, что они могут со всей субъек­тивной искренностью утверждать, что у них нет вообража­емой жизни. Едва ли нужно говорить, что они ошибаются. Даже если они только беспокоятся о возможных неудачах, которые их могут постичь, в конечном счете именно вооб­ражение создает образ неприятных последствий.

Но грезы, хотя они бывают важны, и эвристичны, — не самый болезненный продукт воображения, поскольку че­ловек в основном осознает тот факт, что он грезит, то есть воображает то, что не происходили и вряд ли произойдет так, как он это переживает в своих фантазиях. По крайней мере, ему не слишком сложно осознать наличие и нереа­листичный характер грез. Более вредное действие вообра-

касается таких всесторонних искажений реально­сти, которых он не осознает. Идеализированное Я не завер­шается полностью в простом акте творения: однажды по­рожденное, оно нуждается в постоянном внимании. Для его актуализации человек должен прилагать постоянные усилия, фальсифицируя реальность. Он должен претво­рить свои потребности в достоинства и в более чем оправ­данные страдания, а свои намерения быть честным или внимательным превратить в факт честности или внима­тельности. Блестящие идеи, которые у него возникают над листом бумаги, делают его уже великим ученым. Его воз­можности превращаются в действительные достижения. Знание «правильных» моральных ценностей делает его добродетельным человеком, часто прямо каким-то гением нравственности. И, конечно, его воображение должно сверхурочно работать, чтобы перевести все ставящие это под сомнение доказательства в их противоположность *.

Воображение также содействует изменению убеждений невротика. Ему надо верить, что другие замечательны или порочны; и вот они выстроены в шеренги доброжелатель­ных или опасных людей. Воображение меняет также чув­ства. Человек нуждается в том, чтобы ощущать свою не­уязвимость — и его воображение, оказывается, обладает Достаточной силой, чтобы вычеркнуть из жизни боль и страдания. Ему надо испытывать глубокие чувства — до-; верие, симпатию, любовь, страдание, и его чувства симпа­тии, страдания и т.д. преувеличиваются им.

Восприятие искажений внутренней и внешней реально­сти, причиной которых может быть воображение на служ­бе поиска сдавы, ставит нас перед нелегким вопросом. Где кончается полет воображения невротика? В конце концов, °н не теряет полностью свое чувство реальности; где же ^т°гда проходит пограничная линия, отделяющая его от психотика? Если в отношении воображения и существует ^КакаЯ-то пограничная линия, она, безусловно, расплывча-

См. работу Министерства правды в романе. Дж. Оруэлла «1984».

та. Мы можем только сказать, что психотики склонны рассматривать процесс в их сознании исключительно как единственную реальность, которая ими учитывается, в то время как невротик — по каким бы то ни было причи­нам — сохраняет интерес к внешнему миру и своему месту в нем и, следовательно, определенную грубую ориентацию в нем ¹. Тем не менее, хотя он и может в достаточной мере оставаться на земле для того, чтобы функционировать без явных нарушений, нет предела для высот, на которые может воспарить его воображение. Действительно, самая поразительная черта поиска славы состоит в том, что он уходит в фантастику, в область неограниченных возмож­ностей.

У всех влечений к славе есть общая черта — стремление к приобретению больших знаний, мудрости, добродетелей или могущества, чем дано человеку; все они стремятся к абсолюту, беспредельности и бесконечности. Ничто мень­шее, нежели абсолютное бесстрашие, мастерство или свя­тость, ни в коей мере не устроит невротика, одержимого влечением к славе. Он, следовательно, является антитезой истинно религиозного человека. Для последнего только Бог может все; версия же невротика — нет ничего невоз­можного для меня. Его сила воли должна быть нечелове­ческой, его разум — непогрешимым, его предусмотритель­ность — не иметь изъянов, его знание — быть всеобъемлю­щим. Возникает тема договора с дьяволом, которая прой­дет через всю эту книгу. Невротик — это Фауст, не удов­летворенный знанием многого; он должен знать все.

Воспарение к безграничному определяется силой по­требностей, стоящих за влечением к славе. Потребности в абсолютном и предельном настолько сильны, что попи­рают ограничения, обычно предохраняющие наше вооб­ражение от ухода от реальности. Для здорового функди-

¹ Причины этих различий сложны. Стоило бы исследовать, не является ли решающей среди них более радикальный отход пси-хотика от реального Я (и более радикальный поворот к идеализи­рованному Я).

онирования человек нуждается в видении возможностей, перспективы беспредельности и в осознании ограниче­ний, необходимостей и конкретности. Если мышление и чувства человека прежде всего сосредоточены на безгра­ничном и перспективе беспредельности, он теряет свое чувство конкретного, чувство «здесь и теперь». Он утра­чивает свою способность жить в данный момент. Он боль­ше не способен подчиняться необходимостям в себе, «тому, что может быть названо его пределом». Он теря­ет из виду то, что действительно необходимо для дости­жения чего-то. «Каждой малейшей возможности все же потребовалось бы какое-то время, чтобы стать действи­тельностью». Его мышление может стать слишком абст­рактным. Его знание может стать «разновидностью бес­человечного знания, для производства которого челове­ческое Я растрачивается почти так же, как попусту губи­ли людей ради строительства пирамид». Его эмоции по отношению к другим людям могут превратиться в пар «абстрактной сентиментальности по отношению к чело­вечеству». С другой стороны, если человек не видит далее узкого горизонта конкретности, необходимости, опреде­ленности, он становится «недалеким и мелочным». Воп­рос стоит не или-или, а и-и, если говорить о развитии. Признание ограничений, законов и необходимостей пре­дохраняет от улетания в беспредельность, и от простого «барахтанья в возможностях» ¹.

В поиске славы ограничители воображения не сраба­тывают. Это не означает общей неспособности видеть не­обходимость и следовать ей. Особое направление в даль­нейшем невротическом развитии может заставлять мно­гих людей чувствовать себя безопаснее, ограничивая себя ^в Жизни, а затем они могут рассматривать возможность Ухода в фантазии уже как опасность, которой надо избе-

В этом философском обсуждении я опиралась на Серена Кьерке-^ГоРа («Болезнь к смерти», 1844). Цитаты в данном абзаце взяты из ^эт°й книги. (См.: Кьеркегор С, Страх и трепет. — М., 1993. - Ред.)

гать. Они могут закрыть свой разум для всего, что видит­ся им фантастическим, быть нерасположенными к аб­страктному мышлению и сверхтревожно цепляться за ви­димое, осязаемое, конкретное или непосредственно полез­ное. Но хотя сознательное отношение к этим вещам меня­ется, каждый невротик в глубине души не хочет признать ограничений в том, чего он ожидает от себя, и верит, что этого можно достичь. Его потребность актуализировать свой идеализированный образ настолько императивна, что он должен оттолкнуть ограничители как неуместные или несуществующие.

Чем больше овладевает им иррациональное воображе­ние, тем с большей вероятностью его должно попросту ужасать все, что реально, определенно, конкретно или окончательно. Он склонен питать отвращение ко времени, потому что это что-то определенное; к деньгам, потому что они конкретны; к смерти, потому что она окончательна. Но он может также не выносить определенность желания или мнения. В качестве иллюстрации приведу пример па­циентки, которая лелеяла мысль о том, чтобы быть блуж­дающим огоньком, танцующим в луче лунного света; она могла прийти в ужас, поглядев в зеркало — не потому, что видела возможное несовершенство, а потому, что это зас­тавляло ее осознавать, что она обладает определенными очертаниями, вещественна, «привязана к конкретной те­лесной форме». Это заставляло ее чувствовать себя птицей с прибитыми к доске крыльями. И как только эти чувства вплывали в сознание, она мгновенно испытывала желание разбить зеркало.

Конечно, развитие не всегда достигает такой крайнос­ти. Но каждый невротик, даже если поверхностно он мо­жет сойти за здорового, не расположен сверяться с факта­ми, когда дело доходит до его особых иллюзий относитель­но самого себя. И он должен быть таким, иначе иллюзии могут разрушиться. Отношения к внешним законам и пра­вилам разнятся, но он всегда склонен отрицать действую' щие в нем самом законы, отказывается видеть неизбеж-

но причины и следствия в психологических вопросах, или вытекание одного фактора из другого, или усиление одного другим.

Существует бесконечное число способов игнорировать факты, которые невротик предпочитает не видеть. Он за­был; это не считается; это случайно; это было из-за обсто­ятельств или потому, что другие его спровоцировали; он ничего не мог сделать, потому что это «естественно». По­добно бухгалтеру-мошеннику он идет на все, чтобы заве­сти двойной счет; но, в отличие от него, он приписывает себе только достоинства и отрицает недостатки. Я еще не видела пациента, у которого откровенный бунт против ре­альности, как это выражено у Гарвея («Я двадцать лет бо­ролся с реальностью и наконец преодолел ее»), не задевал бы знакомую струну. Или, вновь цитирую классическое выражение пациента: «Если бы не реальность, у меня все было бы совсем хорошо».

Остается внести ясность в различия между поиском славы и здоровыми человеческими стремлениями. На по­верхности они могут выглядеть обманчиво похожими — настолько, что различия кажутся только в степени. Это выглядит так, как если бы невротик был просто более че­столюбивым, более озабоченным властью, престижем или Успехом, чем здоровый человек, как если бы его мораль­ные стандарты были просто выше или ригиднее, чем обыч­но, как если бы он просто был более высокого мнения о себе или считал бы себя более значительным, чем обычно считают люди. И, действительно, кто отважится провести тонкую линию и сказать: «Вот где кончается здоровый и Начинается невротик»?

Сходства между здоровыми стремлениями и невроти­ческими влечениями существуют, потбму что они имеют общие корни в специфических человеческих возможнос­тях. Благодаря своим психическим способностям человек °бладает даром выходить за свои пределы. В противопо­ложность другим животным он может воображать и пла-

нировать. Многими путями он может постепенно расши­рять свои возможности и, как показывает история, реаль­но так и происходило. То же самое верно и для жизни от­дельного индивида. Не существует жестко фиксированных границ того, что он может развить, что он может создать. Учитывая эти факты, кажется неизбежным, что человеку точно не известны его пределы, и, следовательно, он лег­ко ставит либо слишком низкие, либо слишком высокие цели. Эта неопределенность является той основой, без которой, видимо, не мог бы развиться поиск славы.

Основное различие между здоровыми стремлениями и невротическими влечениями к славе лежит в их побуди­тельных силах. Здоровые стремления вырастают из при­сущей человеческим существам наклонности развивать данные им возможности. Вера в присущую человеку по­требность развиваться всегда была фундаментальным принципом, на котором основан наш теоретический и те­рапевтический подход ¹. И эта вера крепла с новым опы­том. Единственное изменение коснулось уточнения форму­лировки. Теперь я бы сказала (как указано на первых стра­ницах этой книги), что жизненные силы реального Я по­буждают его к самореализации.

С другой стороны, поиск славы происходит из потреб­ности актуализировать идеализированное Я. Отличие яв­ляется фундаментальным, потому что все остальные раз­личия вытекают из него. Так как собственно самоидеали­зация является невротическим решением и, как таковая, компулЪсивна по характеру, все вытекающие из нее вле­чения также по необходимости являются компульсивны-

¹ Под «нашим» я имею в виду подход всей Ассоциации разви­тия психоанализа.

В введении к книге «Наши внутренние конфликты» я гово­рила: «По моему убеждению, человек обладает и способностью, и стремлением развивать свои потенциальные возможности...» См--Goldstein К., Human Nature. Harvard University Press, 1940. Голь-дштейн, однако, не проводит различия — которое является реша­ющим для человека — между самореализацией и актуализацией идеализированного Я.

ми. Так как невротик, пока он придерживается своих ил­люзий относительно себя, не может признать ограниче­ний, поиск славы направлен в беспредельность. Так как главная цель —-достижение славы, человек перестает ин­тересоваться процессом ученья, работы или приобретения шаг за шагом и склонен презирать этот процесс. Он не хочет лезть в гору, он хочет быть на вершине. Следова­тельно, он теряет ощущение того, что значит эволюция и развитие, даже если он может говорить о них. Так как, наконец, сотворение идеализированного Я возможно только ценой правды о себе, его актуализация требует дальнейшего искажения истины, которому с готовностью прислуживает воображение. Таким образом, человек в большей или меньшей степени утрачивает в этом процес­се интерес к истине, утрачивает ощущение того, что — правда, а что — нет. Эта потеря, наряду с другими, за­трудняет различение подлинных чувств, убеждений, стремлений и их искусственных эквивалентов (бессозна­тельное притворство) в себе и других. Акцент с «быть» смещается на «казаться».

Итак, различие между здоровыми стремлениями и не­вротическими влечениями к славе — это различие между спонтанностью и компульсивностью, между признанием и отрицанием ограничений, между сосредоточением на видении главного конечного продукта и чувством эволю­ции, между кажущимся и сущим, фантазией и правдой. Таким образом, это различие не тождественно различию между относительно здоровым и невротичным человеком. Первый может не быть полностью вовлечен в воплощение своего реального Я, а второго не полностью влечет к акту­ализации его идеализированного Я. Тенденция к саморе­ализации действует и в невротике; мы в терапии не могли ^ы ничем помочь развитию пациента, если бы в нем не ^Ь1до этого стремления. Но, хотя различия между здоро-^вьщ и невротиком в этом отношении являются просто раз­личиями в степени, различие между подлинным стремле­нием и компульсивным влечением, несмотря на поверхно-

стное сходство, есть различие качественное, а не количе­ственное ¹.

По-моему, самый уместный символ невротического процесса, порожденного поиском славы, — истории о до­говоре с дьяволом. Дьявол, или другое олицетворение зла, искушает запутавшегося в духовных или материальных проблемах человека предложением беспредельного могу­щества. Но могущество тот может получить только на ус­ловиях продажи своей души или попадания в ад. Искуше­ние может прийти к любому, духовно богатому или бедно­му, ибо оно взывает к двум могущественным желаниям: страстному желанию беспредельного и желанию легкого достижения. Согласно религиозным преданиям, величай­шие духовные лидеры человечества, Будда и Христос, прошли через такое искушение. И, благодаря тому, что они имели в себе твердую основу, они распознали это ис­кушение и смогли его отвергнуть. Более того, условия, поставленные в договоре, адекватны цене, которая долж­на платиться при невротическом развитии. Говоря этим символическим языком, легкий путь к беспредельной сла­ве является также неизбежно путем к внутреннему аду презрения к себе и самоистязания. Вставая на этот путь, человек действительно теряет свою душу — свое реальное Я.

Дата добавления: 2015-09-03 | Просмотры: 550 | Нарушение авторских прав