АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

ПУТЬ ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКОЙ ТЕРАПИИ

Хотя неврозы могут вызывать острые нарушения или временами оставаться весьма статичными, их природа не предполагает ни того, ни другого. Это процесс с собствен­ной движущей силой развития, который своей безжалос­тной логикой все больше и больше захватывает личность. Но так как найденные человеком решения искусственны, возникают новые конфликты, снова требующие новых ре­шений, которые могут позволить человеку действовать довольно гладко. Это процесс, уводящий человека все дальше и дальше от его реального Я и, таким образом, пре­пятствующий его личностному росту.

Мы должны ясно представлять серьезность ситуации, чтобы не поддаться ложному оптимизму, рисующему воз­можность быстрого и простого лечения. В действительно­сти, само слово «лечение» применимо только до тех пор, пока мы относим его к снятию симптомов вроде фобий или бессонницы, а это, как мы знаем, может быть достигнуто разными способами. Но мы не можем «лечить» неверное направление, в котором пошло развитие личности. Мы можем только помочь человеку постепенно преодолевать трудности таким образом, чтобы развитие личности мог­ло принять более конструктивное направление. Мы не имеем возможности обсуждать здесь многообразные фор­мулировки задач, стоящих перед психоаналитической терапией. Естественно, для любого психоаналитика цель вытекает из того, что, как он считает, является сущностью невроза. К примеру, пока мы верили, что нарушение отно­шений между людьми является решающим фактором в

неврозах, задачей терапии была помощь пациенту в уста­новлении нормальных отношений с окружающими. Рас­смотрев природу и значимость интрапсихических процес-со1Смы склонны теперь сформулировать задачи более ши­роко. Мы хотим помочь пациенту найти самого себя, а вместе с этим и возможность работать в направлении своей самореализации. Его возможности устанавливать хорошие взаимоотношения с людьми являются существенной час­тью его самореализации, которая также включает и его способность к творческому труду и к принятию на себя от­ветственности за самого себя. Аналитик должен с первого до последнего сеанса помнить о цели своей работы, так как эта цель определяет, что и как должно быть сделано.

Чтобы весьма приблизительно оценить сложность тера­певтического процесса, мы должны понять, что он содер­жит для пациента. Вкратце, пациент должен преодолеть все те потребности, влечения и установки, которые препят­ствуют его развитию: только когда он начнет отказываться от своих иллюзий в отношении себя и от своих иллюзор­ных целей, у него появится шанс обнаружить и развить свои реальные возможности. Только в той степени, в ко­торой ему удастся отказаться от своей ложной гордости, он сможет стать менее враждебным к себе и развить твер­дую уверенность в себе. Только когда долженствования потеряют свою принудительную силу, он сможет открыть свои реальные чувства, желания, убеждения и идеалы. Только встав лицом к лицу с существующими конфликта­ми, он обретет возможность реальной интеграции, и т.д. Будучи очевидным и понятным для аналитика, все это ощущается пациентом совершенно иначе. Он убежден, что его образ жизни — его решение — правильно, и что только таким способом он может найти мир и свое осуществление. Он ощущает, что его гордость дает ему внутреннюю стой­кость и достоинство, что без его долженствований жизнь станет хаотичной и т.д. Объективному стороннему наблю­дателю легко сказать, что все эти ценности являются лож-

ными. Но до тех пор пока пациент чувствует, что это все, что у него есть, он будет цепляться за них.

Более того, пациент должен держаться за свои субъек­тивные ценности, поскольку иначе он подверг бы опасно­сти все свое психическое существование. Решения, най­денные им для своих внутренних конфликтов, коротко определяемые словами «господство», «любовь», или «сво­бода», не только предстают перед ним как правильные, мудрые и желательные пути, но и как единственно безо­пасные. Они придают пациенту ощущение целостности, а столкновение с конфликтами лицом к лицу вызывает у него чувство ужасающей перспективы быть разодранным на части. Его гордость не только дает ему чувство собствен­ной ценности и значимости, но также предохраняет его от столь же ужасающей опасности оказаться отданным на расправу собственной ненависти и презрению к себе.

Специфические средства, при помощи которых пациент в психоанализе отторгает осознавание конфликта или не­нависть к себе, доступны ему в соответствии с целостной структурой.

Экспансивный тип избегает осознания страхов, чув­ства беспомощности, потребности в любви, заботе, помо­щи и сочувствии. Уступчиый тип больше всего беспоко­ится о том, чтобы не видеть своей гордости и стремления к собственной выгоде. Отстраненный тип может выста­вить невозмутимый фасад вежливого равнодушия и пас­сивности, чтобы избежать актуализации конфликтов. У всех пациентов стремление избежать конфликта носит двойственный характер: они не дают конфликтующим тенденциям всплыть на поверхность и не позволяют сво­ему пониманию проникнуть вглубь. Некоторые из них стремятся избежать понимания конфликтов путем интел­лектуализации или изоляции. У других пациентов защи­та еще более диффузно проявляется в бессознательном сопротивлении ясности мышления или бессознательном цинизме (в смысле отрицания ценностей). И мутность мышления, и циничные установки в этих случаях так

затуманивают вопрос о конфликтах, что они действитель­но не в состоянии видеть их.

Основной причиной стремления пациентов отторгнуть переживания ненависти и презрения к себе является же­лание избежать какого бы то ни было осознания невыпол­ненных долженствований. В анализе он таким образом отвергает любое реальное понимание тех недостатков, ко­торые, согласно его внутренним диктатам, являются не­простительными грехами. Таким образом, любое предпо­ложение о наличии этих недостатков ощущается им как несправедливые обвинения и вынуждает его защищаться. И независимо от того, становится ли его защита воинствен­ной или умиротворяющей, результат неизменен: она удер­живает его от трезвого исследования истины.

Все эти жесткие потребности пациента защищать свои субъективные ценности и отражать опасности — субъек­тивные чувства беспокойства или страха — ответственны за ослабление его способности сотрудничать с аналитиком вопреки позитивным сознательным намерениям. Они объ­ясняют необходимость для него быть начеку.

Защитная установка, таким образом, направлена на поддержание статус-кво *. И это характерно для большин­ства этапов аналитической работы. Например, на началь­ном этапе работы с отстраненным типом потребность паци­ента сохранять в неприкосновенности каждую частицу его отстраненности, его «свободы», его позиции нежелания или непротивления полностью определяет его отношение к анализу. Но у экспансивного и уступчивого типов, осо­бенно на начальном этапе, процессу анализа противосто­ят другие силы. Как и в жизни, в процессе и посредством анализа они стремятся к достижению абсолютного господ­ства, триумфа или любви. Анализ должен убрать все пре­пятствия с их пути к полному Триумфу, отсутствию не-УДач, магической силе воли, неотразимой привлекательно-

¹ Такое определение «сопротивления» я предложила в книге Самоанализ, гл. 10, «Работа с сопротивлением».

21 Хпшга К

сти, неоспоримой безгрешности и т.д. Таким образом, про­блема не просто в защитной установке пациента, но и в том, что пациент и аналитик активно тянут в противопо­ложные стороны. Несмотря на то, что они оба могут гово­рить об эволюции, развитии, росте, они подразумевают под этим совершенно разные вещи. Аналитик имеет в виду рост реального Я, а пациент может думать только о совер­шенствовании своего идеализированного Я.

Все эти обструктивные силы проявляются уже в моти­вации пациента к поиску помощи у аналитика. Люди хо­тят подвергнуться анализу в связи с такими расстройства­ми, как фобии, депрессии, головные боли, заторможен­ность в работе, сексуальные расстройства, те или иные повторяющиеся неудачи. Они приходят, поскольку не мо­гут справиться с некоторыми стрессовыми ситуациями, такими, как супружеская неверность или уход одного из супругов из дома. Причиной обращений может быть смут­ное ощущение застревания в общем развитии. Все эти рас­стройства кажутся достаточными основаниями для анали­за, не требующими дальнейшего исследования. Но по при­чинам, упомянутым ранее, следовало бы задать вопрос: у кого расстройство? У самого человека с его реальным стремлением к счастью и развитию — или у его гордости?

Конечно, мы не можем провести четкого разграниче­ния, но мы должны осознать, что гордость играет разру­шительную роль в превращении тех или иных неприятно­стей в невыносимые. Боязнь улицы, к примеру, может стать непереносимой для человека, поскольку затрагива­ет его гордость способностью овладеть любой ситуацией. Уход мужа из семьи становится катастрофой, если фру-стрируется невротическая потребность в справедливости («Я была очень хорошей женой, поэтому вправе рассчиты­вать на его преданность»). Определенные сексуальные про­блемы, не вызывающие беспокойства у одного, неперено­симы для другого, который стремится быть эталоном «нор­мальности». Застревание в развитии может быть таким мучительным, поскольку претензия на легкодостижимое

превосходство оказывается неосуществимой. Значение гордости проявляется и в том, что пациент обращается за помощью при незначительных расстройствах, которые за­девают его гордость (таких, как страх перед публичными выступлениями, дрожь в руках или боязнь покраснеть от смущения), в то время как значительно более серьезные расстройства он с легкостью обходит молчанием, и они играют неясную роль в принятии им решения обратиться к аналитику.

С другой стороны, гордость может мешать обратиться к аналитику людям, нуждающимся в помощи, которым можно помочь. Они так гордятся своей самодостаточнос­тью, что это может сделать унизительной мысль о возмож­ности получения какой-либо помощи. Пойти на это будет недопустимой «поблажкой» — они должны быть в состо­янии сами справиться со своим расстройством. Или же их гордость умением владеть собой может даже не допускать возможности наличия у них каких-либо невротических нарушений. В лучшем случае они могут обратиться за консультацией по поводу неврозов кого-нибудь из знако­мых или родственников. И аналитик в таких случаях дол­жен быть готов к тому, что, возможно, это единственный путь косвенно рассказать о своих собственных затруднени­ях. Гордость, таким образом, может препятствовать реали­стичной оценке своих затруднений и получению помощи. Конечно, не обязательно именно какая-то особая гордость может мешать им обдумывать возможность анализа. Та­ким препятствием может быть любой фактор, вытекаю­щий из одного из решений внутренних конфликтов. Уход может быть, к примеру, столь выражен, что они действи­тельно примиряются со своими расстройствами (я так ус­троен). Или уступчивость удерживает их от «эгоистично­го» делания чего-либо ради себя.

Обструктивные силы проявляются и в том, чего паци­ент тайно ожидает от анализа, — я упоминала об этом, рас­сматривая основные сложности аналитической работы. Повторяясь, скажу, что пациент отчасти ожидает, что

21*

анализ должен устранить какие-либо доставляющие не­удобства факторы, не меняя ничего в его невротической структуре, отчасти ожидает, что анализ должен активизи­ровать безграничные силы его идеализированного Я. К тому же эти ожидания касаются не только цели анализа, но и путей ее достижения. Трезвая оценка той работы, которая должна быть проделана, дается редко, практичес­ки никогда. Это вызвано несколькими причинами. Конеч­но, сложно оценить работу тому, кто знает о ней только по публикациям или по случайным попыткам проанализиро­вать окружающих или себя. Но, как и в любой другой но­вой работе, пациент узнает, что будет, если его гордость не будет вмешиваться. Экспансивный тип недооценивает свои проблемы и переоценивает свои возможности их пре­одолеть. Со своим выдающимся умом и всемогущей силой воли он должен быть в состоянии моментально справить­ся с ними. Отстраненный тип, парализованный отсутстви­ем инициативы и инертностью, наоборот, ожидает, что аналитик даст ему чудодейственные ключи, в то время как он терпеливо ждет как заинтересованный наблюдатель. Чем сильнее доминирует у пациента тенденция уступчи­вости, тем больше он ожидает, что аналитик взмахнет вол­шебной палочкой только из-за его мольбы о помощи. Ко­нечно, эта вера и надежда скрыты под слоем рациональ­ных ожиданий.

Тормозящий эффект подобных ожиданий очевиден. Не имеет значения, ожидает ли пациент получения желае­мых результатов благодаря волшебным силам аналитика или своим собственным, его собственные побуждения к мобилизации необходимых для работы сил ослаблены, а анализ становится просто мистическим процессом. Нет нужды говорить, что рационалистические объяснения не­эффективны, поскольку они даже не затрагивают внутрен­нюю необходимость, определяющую долженствования и стоящие за ними претензии. Пока действуют подобные тенденции, привлекательность быстрого изменения огром­на. Пациенты не обращают внимания на то, что публика-

ции о такой терапии касаются симптоматических измене­ний, и очарованы тем, что по ошибке принимают за лег­кий прыжок к здоровью и совершенству.

Форм, в которых эти препятствующие силы проявляют­ся в процессе аналитической работы, бесконечное множе­ство. И хотя знать их аналитику немаловажно для быстро­го распознавания, я упомяну только несколько из них. Я не стану рассматривать их подробно, так как сейчас нас интересует не техническая сторона анализа, а сущность лечебного процесса.

Пациент может стать сварливым, саркастичным, гру­бым; он может укрыться за фасадом вежливой уступчиво­сти; может стать уклончивым, прекратить разговор о чем-то, забыть тему; равнодушно обследовать предмет, как если бы его это не касалось; реагировать приступами нена­висти и презрения к себе, тем самым препятствуя анали­тику продвигаться вперед и т.д. Все эти затруднения мо­гут возникать как непосредственно при работе над пробле­мами пациента, так и в его отношениях с аналитиком. По сравнению с иными человеческими отношениями отноше­ния между пациентом и аналитиком в одном смысле про­ще для пациента. Реакции аналитика на пациента сравни­тельно меньше участвуют в игре, потому что он сосредото­чивается на понимании проблем пациента. С другой сторо­ны, это труднее, поскольку возбуждаются конфликты и тревоги пациента. Однако это человеческие отношения, и все трудности, существующие у пациента в отношениях с окружающими, возникают и здесь. Упомянем только не­сколько наиболее характерных: компульсивная потреб­ность в господстве, любви или свободе во многом опреде­ляет развитие отношений и делает пациента чрезмерно чувствительным к руководству, отвержению или принуж­дению. Из-за того, что его гордость в этом процессе будет неизбежно задета, он легко склонен чувствовать себя уни­женным. Из-за своих долженствований и претензий паци­ент часто чувствует себя разочарованным и оскорбленным.

Активизация самообвинения и презрения к себе заставля­ют его чувствовать себя обвиняемым и презираемым. Или, под воздействием саморазрушительного гнева, он быстро переходит к обвинениям и оскорблениям аналитика.

Наконец, пациенты постоянно переоценивают значение аналитика. Для них он не просто человек, который благо­даря своей подготовке и самопознанию может помочь им. Независимо от того, насколько они искушены в жизни, они втайне действительно относятся к аналитику как к шаману, наделенному сверхчеловеческими способностями к творению добра и зла. Их страхи и ожидания вместе по­рождают такое отношение. Аналитик обладает властью обидеть их, сломать их гордость, вызвать у них презрение к себе, но и дать волшебное лекарство! То есть он волшеб­ник, обладающий властью ввергнуть их в преисподнюю или вознести на небеса.

Мы можем оценивать значение этих защитных реакций с нескольких точек зрения. При работе с пациентом нас поражает оказываемое ими тормозящее воздействие на процесс анализа. Они затрудняют, а иногда делают просто невозможным для пациента оценить, понять и изменить себя. С другой стороны, как отмечал Фрейд, говоря о «со­противлении», они также являются дорожными знаками, направляющими наше исследование. В той степени, в ка­кой мы постепенно понимаем субъективные ценности, которые пациенту нужно защитить или усилить, и те опас­ности, которые он старается в данный момент отразить, мы выясняем кое-что о действующих в нем существенных силах.

Более того, хотя эти защиты и создают многочисленные сложности в терапии, и аналитик иногда хотел бы, чтобы их было, попросту говоря, поменьше, они часто делают процесс более прочным, чем он был бы без них. Аналитик старается избегать непродуманных интерпретаций, но, не имея «божественного» всеведения, он не может предотвра­тить того, что временами в пациенте возникает больше дискомфорта, чем он может перенести. Аналитик может

сделать замечания, которые он считает безвредными, а пациент может воспринять их как сигнал тревоги. Или даже без таких замечаний пациент через свои ассоциации или сны может открыть пугающие, но не поучительные перспективы. Таким образом, независимо от того, на­сколько обструктивны эти защиты, они порождают и по­ложительные факторы, поскольку являются выражением интуитивных процессов самозащиты, необходимых в силу непрочности внутренних условий, созданных системой гордости.

Любая тревога, возникшая в процессе аналитической терапии, обычно беспокоит пациента, потому что он скло­нен воспринять ее как признак ухудшения. Но чаще это не так. Ее значение может быть оценено только в том контек­сте, в котором она возникла. Она может означать, что па­циент подошел к своим конфликтам или ненависти к себе ближе, чем способен выдержать в данное время. В этом случае его привычные способы ослабления тревоги обыч­но помогают справиться с ней. Путь, который, казалось, открылся, снова закрывается, пациенту не удается из­влечь пользу из своего переживания. С другой стороны, возникшая тревога может иметь чрезвычайно положи­тельное значение, указывая на то, что пациент чувствует теперь себя достаточно крепким для того, чтобы рискнуть столкнуться со своими проблемами более прямо.

Путь аналитической терапии достаточно древний, и его неоднократно отстаивали в истории человечества. У Сокра­та, в индуистской философии и в других источниках — это путь переориентации посредством самопознания. Новым и специфическим является метод достижения самопозна­ния, которым мы обязаны гению Фрейда. Аналитик помо­гает пациенту осознать все действующие в нем силы, как обструктивные, так и конструктивные; он помогает паци­енту бороться с первыми и мобилизовывать последние. И, хотя разрушение обструктивных сил идет одновременно с высвобождением конструктивных, мы рассмотрим их по отдельности.

Когда я читала курс лекций по вопросам, рассматрива­емым в этой книге ¹, после девятой лекции меня спроси­ли, когда же я наконец начну рассказывать о терапии. Я ответила, что все, сказанное мной, относится к терапии. Вся информация о возможных психологических сложно­стях дает любому человеку шанс разобраться в собствен­ных проблемах. Когда мы спрашиваем здесь, что должен осознать пациент, чтобы искоренить свою систему гордо­сти и все ее следствия, мы можем просто сказать, что он должен осознать каждый отдельный аспект того, о чем рассказывается в этой книге: свою погоню за славой, свои претензии, свои долженствования, свою гордость, свою ненависть к себе, свое отчуждение от себя, свои конфлик­ты, свое конкретное решение и воздействие всех этих фак­торов на его отношения с людьми и возможности творчес­ки работать.

Более того, пациент должен не только разобраться в этих отдельных факторах, но и понять их связь и взаимо­действие. Наиболее необходимо здесь понимание того, что чувство ненависти к себе является неотделимым спутни­ком гордости, и у него не может быть одного без другого. Каждый отдельный фактор должен рассматриваться в кон­тексте всей системы. Пациент должен осознать, к приме­ру, что его долженствования определяются типом его гор­дости, что их невыполнение вызывает у него самообвине­ния, и что, в конечном счете, все это, в свою очередь, объ­ясняет его потребность защищать себя от их нападок.

Осознание этих факторов означает не знание их, а их понимание. Как отмечает Макмюррей: «Это сосредоточе­ние на объекте, это безразличие к личным заботам, кото­рые характеризуют "информационное" отношение, часто называют объективностью... в действительности это толь­ко безличность... Информация — это всегда только инфор­мация о чем-то, но не познание этого. Наука не может

¹ В Новой школе социальных исследований в 1947-48 гг.

научить вас пониманию вашей собаки, она может только дать вам общие сведения о собаках вообще. Вы сможете понять свою собаку, ухаживая за ней во время чумки, обу­чая ее поведению в доме и играя с ней в мяч. Конечно, вы можете использовать информацию, даваемую наукой о собаках вообще, для лучшего понимания своей собаки, но это уже другое дело. Наука имеет дело с обобщениями, более или менее универсальными характеристиками ве­щей вообще, но не с чем-либо конкретным. А что-либо ре­альное всегда конкретно. Каким-то странным образом на­ше понимание вещей зависит от нашей личной заинтере­сованности в них» ¹.

Но такое знание себя включает две вещи. Пациенту бес­полезно иметь общее представление о наличии у себя ог­ромной ложной гордости, или о своей сверхчувствительно­сти к критике и неудачам, или о своей склонности упре­кать себя, или о наличии конфликтов. Что важно, так это понимание пациентом специфических способов действия внутри него этих факторов и того, как именно они прояв­ляются в его конкретной жизни, прошлой и настоящей. Может показаться очевидным, что никому не помогает знание, к примеру, о долженствованиях вообще или даже об общих фактах их действия в нем самом, и что вместо этого пациент должен узнать их конкретное содержание и их специфическое воздействие на его собственную жизнь. Подчеркивание специфичного и конкретного необходимо, потому что по многим причинам (отчуждение от себя, по­требность скрыть бессознательные претензии) пациент склонен либо к двусмысленности, либо к безликости.

Кроме того, его понимание себя не должно остаться на интеллектуальном уровне: оно может с этого начинаться, но должно стать эмоциональным переживанием. Оба эти фактора тесно переплетены, поскольку никто не может воспринимать, например, гордость вообще, можно пере-

¹ Macmurray J., Reason and Emotion. London, Faber and Faber, 1935,с 151.

живать только собственную гордость по отношению к чему-либо определенному *.

Почему же тогда важно, чтобы пациент не только думал о силах, действующих в нем, но и чувствовал их? Потому что простое интеллектуальное «осознание» в точном смыс­ле этого слова вовсе не является «реализацией» ², так как для пациента оно не становится реальным, не становится его личным достоянием, не укореняется в нем. То, что кон­кретно он понимает разумом, может быть правильным, но как зеркало, которое не поглощает луч света, а может только отражать его, он может применить это «понима­ние» к другим, но не к себе. Или же его гордость за свой разум может с быстротой молнии увлечь его в нескольких направлениях: он будет гордиться, что открыл то, чего другие люди остерегаются или избегают; он начнет мани­пулировать своей конкретной проблемой, изменяя и иска­жая ее таким образом, что моментально его мстительность или чувство оскорбленности, к примеру, превратятся в абсолютно рациональную реакцию. Или, наконец, одна сила его интеллекта может показаться ему достаточной для того, чтобы рассеять проблему: увидеть — значит ре­шить.

¹ Исторически в психоанализе интеллектуальное знание первоначаль­но считалось целительной силой. В то время оно означало проявление детских воспоминаний. Преувеличение силы интеллекта проявилось и в ожидании того, что простое признание иррациональности некоторых тенденций будет достаточным для приведения вещей в порядок. Затем маятник качнулся в противоположную сторону. Эмоциональное пережи­вание отдельного фактора стало самым важным и с тех пор подчеркива­ется разными способами. В действительности это перемещение акцента характерно для развития многих психоаналитиков. Оказывается, каж­дому надо заново раскрыть для себя важность эмоциональных пережи­ваний. См.: Rank О., Ferenczi S., The Development of Psychoanalysis, Nerv­ous and Mental Disease Publ, N 40, Washington, 1925. Reik Th., Surprise and the Psychoanalyst, Kegan Paul, London, 1936. Anerbach, Change of Values through Psychotherapy, Personality, vol.1, 1950.

² Согласно словарю Уэбстера, «реализация = акт или процесс станов­ления реальным». В английском языке слово realization означает и «осо­знание», и «реализация». — Ред.

Более того, только переживая полностью всю ирраци­ональность доселе бессознательных или полуосознанных чувств и влечений, мы постепенно приходим к пониманию напряженности и компульсивности бессознательных сил, действующих в нас. Пациенту недостаточно признать воз­можность того, что его отчаяние, вызванное неразделен­ной любовью, в действительности является чувством уни­жения, так как задета его гордость своей неотразимостью или обладанием телом и душой своего партнера. Он дол­жен ощутить унижение, а затем и ту власть, которую имеет над ним его гордость. Пациенту недостаточно смут­но сознавать, что его гнев или упреки к себе, возможно, сильнее, чем того требует ситуация. Он должен почувство­вать всю силу гнева или всю глубину самоосуждения — только тогда сила каких-то бессознательных процессов (и их иррациональность) бросится ему в глаза. Только тогда он испытает побуждение все глубже и глубже познавать себя.

Важно также почувствовать ощущения в соответствую­щем контексте и постараться пережить те чувства или вле­чения, которые мы пока только видели, но не ощущали. Вернемся к случаю с женщиной, которая испугалась соба­ки, когда не смогла подняться на вершину горы. Здесь сам страх ощущался в полной мере. Преодолеть этот конкрет­ный страх ей помогло осознание того, что он является ре­зультатом ее презрения к себе. Хотя последнее пережива­лось еле-еле, ее открытие все равно означало, что страх был испытан в соответствующем контексте. Но другие проявления страха сохранялись до тех пор, пока она не почувствовала глубину своего презрения к себе. А пережи­вание своего презрения к себе в свою очередь помогло толь­ко тогда, когда она ощутила его в контексте иррациональ­ных требований к самой себе справляться с любыми про­блемами.

Эмоциональное переживание некоторых бессознатель­ных чувств или влечений может появиться внезапно и про­извести на нас впечатление откровения. Чаще это проис-

ходит постепенно в процессе серьезной работы над пробле­мой. Пациент может сначала осознать, например, суще­ствующую раздражительность, установить связь между этим состоянием и задетой гордостью. Но в какой-то мо­мент он должен понять всю силу своих задетых чувств и эмоциональное воздействие мстительности. Он сначала может заметить чувства более сильного негодования и оскорбленности, чем было бы оправдано обстоятельствами. Он может осознать, что эти чувства были его ответом на разочарование в каких-то ожиданиях. Он обращает внима­ние на предположение аналитика о том, что эти чувства могут быть необоснованными, но сам считает их совершен­но оправданными. Со временем он заметит ожидания, ко­торые даже его самого поразят необоснованностью. Позже он поймет, что это не безобидные желания, но достаточно жесткие претензии. Спустя некоторое время он откроет их масштабы и их фантастическую природу. Затем он испы­тает, насколько подавленным или неистово негодующим он становится, когда они фрустрированы. Наконец, при­сущие им силы прояснятся для него. Но все это еще далеко от ощущения, что он скорее умрет, чем поддастся им.

Последняя иллюстрация: пациент может знать, что считает крайне желательным «выходить сухим из воды» или что иногда любит дурачить и обманывать людей. С расширением области осознания он может понять, на­сколько он завидует тем, кому успешнее, чем ему, удалось «выйти сухим из воды», и в какую ярость он приходит, когда дурачат и обманывают его. Все больше он будет осоз­навать, насколько в действительности он гордится способ­ностью обманывать и блефовать. И в какой-то момент он обязательно ощутит до мозга костей, что на самом деле это всепоглощающая страсть.

Но что, однако, если пациент просто не ощущает опре­деленных эмоций, влечений, побуждений или чего-то еще? В конце концов, мы же не можем вызвать чувства искусственно. Может тем не менее быть полезно, если пациент и аналитик убеждены в желательности того,

чтобы разрешить появляться чувствам, чего бы они ни касались, и позволять им появляться с присущей им ин­тенсивностью. Это позволит им обоим быть внимательны­ми к различиям между мыслительной работой и эмоци­ональным участием. Кроме того, это вызовет их заинте­ресованность в анализе факторов, мешающих эмоцио­нальным переживаниям. Они могут различаться по сте­пени, интенсивности и виду. Аналитику важно устано­вить, препятствуют ли они переживанию всех чувств или только какого-то одного конкретного. Среди этих факто­ров выделяется неспособность или недостаточная способ­ность пациента переживать что-либо, воздерживаясь от оценки. Одного пациента, убежденного в своей крайней внимательности, озарило, что он может быть неприятно высокомерным. Затем он поспешно переключился на оце­ночное суждение о том, что это плохо и надо прекратить так делать.

Такие реакции внешне похожи на прямое противосто­яние невротической тенденции и желание изменить ее. В действительности в таких случаях пациенты оказывают­ся в ловушке между жерновами собственной гордости и страха самоосуждения, и поэтому агрессивно пытаются устранить определенные черты, прежде чем осознали и пережили их со всей интенсивностью. Другой пациент, имевший табу на получение преимуществ и использование других людей, обнаружил, что под его сверхскромностью была зарыта потребность в собственной выгоде; что в дей­ствительности он приходил в ярость, если не извлекал чего-либо из ситуации; что он заболевал каждый раз, ког­да он встречался с людьми, превосходившими его в чем-то важном. И опять с быстротой молнии он перескочил к вы­воду, что он крайне неприятен, и тем самым в корне пре­сек развитие возможности понимания подавленных агрес­сивных тенденций. И опять была закрыта дверь к осозна­нию существующего конфликта между компульсивной «неэгоистичностью» и столь же прожорливой агрессивно­стью.

Люди, думавшие о себе и заметившие немало внутрен­них проблем и конфликтов, часто говорят: «Я знаю о себе так много (или даже все), и это помогло мне лучше себя контролировать, но в глубине души я все еще чувствую себя неуверенным и жалким». Обычно в таких случаях оказывается, что понимание было слишком односторон­ним и поверхностным, т.е. не было осознано в только что описанном глубоком и всестороннем смысле. Но допустим, что человек реально пережил какие-то действующие в нем важные силы и увидел их влияние на свою жизнь. Как и в какой степени это понимание себя поможет себя освобо­дить? Конечно, оно может временами расстраивать, а вре­менами давать облегчение, но что на самом деле оно меня­ет в личности? Этот вопрос может показаться слишком общим для того, чтобы можно было сходу дать удовлетво­рительный ответ. Но я подозреваю, что все мы склонны переоценивать терапевтический эффект такого понима­ния-озарения. А так как мы хотим точно уяснить терапев­тические факторы, давайте исследуем изменения, прино­симые таким осознанием, их возможности и ограничения.

Никто не может познать свою систему гордости и свои решения без некоторой происходящей в нем переориента­ции. Он начинает осознавать, что определенные его пред­ставления о самом себе фантастичны. Он начинает сомне­ваться и думать, что, возможно, некоторые его требования к себе невыполнимы ни для кого, и что его претензии к другим, помимо того что держатся на хрупком фундамен­те, просто нереальны.

Он начинает видеть, что чрезмерно гордится определен­ными качествами, которыми не обладает или, по крайней мере, обладает не в той мере, как он считал; что, напри­мер, его независимость, которой он так гордился, — это скорее чувствительность к принуждению, чем реальная внутренняя свобода; что в действительности он не настоль­ко безупречно честен, как ему казалось, потому что его пронизывают бессознательные претензии; что при всей своей гордости он не хозяин даже в собственном доме; что

значительная часть его любви к людям (которая делала его столь чудесным) вытекает из компульсивной потребности быть любимым и иметь поклонников.

Наконец, он начинает сомневаться в правильности сво­ей структуры ценностей и целей. Быть может, его упреки к себе — это не просто признак нравственной чувствитель­ности? Возможно, его цинизм — это не показатель того, что он выше общих предрассудков, а просто способ бегства от согласовывания себя со своими убеждениями? Может, видеть во всех людях жуликов — это не такая уж абсолют­ная мудрость? Быть может, от своей отстраненности он многое теряет? Может быть, власть и любовь — это не конечный ответ на все?

Все подобные изменения могут быть описаны как посте­пенная работа по проверке реальности и ценностей. Эти шаги все больше подрывают систему гордости. Все это — необходимые условия для переориентации, являющейся целью терапии. Но пока это все еще процессы разрушения иллюзий. Одни они не дадут полного и длительного (или какого-либо) эффекта освобождения, если одновременно не будут предприняты конструктивные шаги.

Когда на ранних этапах развития психоанализа психи­атры начали рассматривать анализ в качестве возможной формы психотерапии, некоторые отстаивали точку зре­ния, что за анализом должен следовать синтез. Они допус­кали необходимость что-то убрать. Но после того как это сделано, терапевт должен дать пациенту что-то положи­тельное, чем тот смог бы жить, во что смог бы верить, для чего смог бы работать. Хотя такие предположения, воз­можно, вырастали из неверного понимания анализа и со­держали немало ошибок, тем не менее они были подсказа­ны хорошей интуицией.

На самом деле эти предположения ближе аналитичес­кому мышлению нашей школы, чем Фрейду, потому что он не рассматривал лечебный процесс так, как видим его

мы, — как побуждающий отказаться от чего-то деструк­тивного ради того, чтобы дать возможность развиваться чему-то конструктивному. Основная ошибка старых поло­жений заключалась в роли, которую они приписывали терапевту. Вместо доверия к собственным конструктив­ным силам пациента они считали, что терапевт должен совершенно искусственным путем, как deus ex machina, обеспечить пациенту более позитивный образ жизни.

Мы вернулись к древней медицинской мудрости, глася­щей, что целебные силы присутствуют в разуме так же, как они присутствуют в теле, и в случае расстройств в теле или психике врач просто протягивает руку помощи, что­бы устранить вредные и поддержать здоровые силы. Тера­певтическая ценность процесса разрушения иллюзий за­ключается в возможности того, что с ослаблением об-структивных сил у конструктивных сил реального Я появляется шанс вырасти.

Задача аналитика в поддержании этого процесса доста­точно сильно отличается от его задачи при анализе систе­мы гордости. Последняя работа требует, помимо отрабо­танных терапевтических навыков, обширных знаний воз­можных бессознательных сложностей и личной изобрета­тельности в обнаружении, понимании, установлении свя­зей. Чтобы помочь пациенту найти себя, терапевт также нуждается в полученных из опыта знаниях о тех способах, которыми может проявляться реальное Я — через сны и другие каналы. Такие знания желательны потому, что эти способы совсем не очевидны. Еще терапевт должен знать, когда и как заручаться сознательным участием пациента в процессе. Но важнее всех этих факторов то, чтобы ана­литик сам был конструктивным человеком и обладал яс­ным видением своей конечной цели помочь пациенту най­ти себя.

С самого начала в пациенте есть действующие здоровые потенции. Но в начале анализа им обычно недостает силы и их надо мобилизовать, прежде чем они смогут обеспе­чить какую-то реальную помощь в борьбе против системы

_гордости. Следовательно, сперва аналитик просто должен работать с доброй волей или позитивным интересом к ана­лизу, которые доступны. По тем или иным причинам па­циент хочет избавиться от определенных нарушений. Обычно (опять же по тем или иным причинам) он хочет что-то улучшить: свой брак, свои взаимоотношения с деть­ми, сексуальные функции, чтение, способность к концен­трации внимания, непринужденность в общении, способ­ность зарабатывать деньги и т.д. У него может быть чис­то интеллектуальное любопытство относительно анализа или даже самого себя, он может хотеть произвести на ана­литика впечатление оригинальностью своей психики или быстротой обретения понимания, он может хотеть угож­дать или стремиться быть совершенным пациентом. Он первоначально может желать или даже стремиться к со­трудничеству в аналитической работе вследствие своих ожиданий, что сила — его собственная или аналитика — приведет к магическому исцелению. Возможно, например, он осознает простой факт своей сверхуступчивости или сверхблагодарности за любое проявленное к нему внима­ние — и сразу «излечится» от этого. Эти побуждения не­достаточны для длительных фрустрирующих периодов аналитической работы, но их достаточно для начальной фазы, которая в основном обычно не слишком сложна. Тем временем пациент узнает кое-что о себе, и у него развива­ется интерес на более прочной основе. Аналитику так же необходимо использовать эти мотивы, как и ясно пони­мать их природу — и принимать решение, когда лучше всего использовать сами эти ненадежные побуждения в качестве объекта для анализа.

Казалось бы, желательнее всего начать мобилизацию Реального Я как можно раньше в аналитическом процес­се. Но будут ли такие попытки осуществимы и осмыслен­ны, зависит, как и все остальное, от интереса пациента. Пока его энергия сосредоточена на укреплении его само-^иДеализации, а следовательно, на подавлении его реально­го Я, эти попытки обязательно будут неэффективными.

Однако здесь наш опыт мал, и может существовать гораздо больше доступных путей, чем мы сейчас видим. Величай­шую помощь и в начале анализа, и позже нам оказывают сны пациента. У меня нет здесь возможности развивать нашу теорию сновидений. Достаточно коротко упомянуть наши базальные принципы: в снах мы ближе к реальнос­ти самих себя; сны представляют собой попытки разре­шить наши конфликты либо невротическим, либо здоро­вым способом; в снах могут работать конструктивные силы, даже когда иначе их трудно увидеть.

Из снов с конструктивными элементами пациент может увидеть мельком даже на начальной фазе анализа действу­ющий внутри него мир — свой собственный, особенный, более истинный для его чувств, чем мир его иллюзий. Есть сны, в которых пациент в символической форме выража­ет симпатию, которую чувствует к самому себе из-за того, что с собой делает. Есть сны, которые позволяют заглянуть в глубокий колодец печали, ностальгии, страстного жела­ния; сны, в которых он осознает, что заключен в тюрьму и хочет вырваться; сны, в которых он нежно ухаживает за растущим деревом или в которых обнаруживает в своем доме комнату, о которой раньше не знал. Аналитик, ко­нечно, помогает ему понять смысл того, что выражено символическим языком. Но кроме того, аналитик может подчеркнуть значимость выраженных в снах чувств и страстных желаний пациента, которые тот не отваживает­ся ощущать наяву. И аналитик может поднять вопрос о том, не является ли чувство печали более правдивым вы­ражением чувств пациента относительно себя самого, чем выражаемый им сознательно оптимизм.

Со временем возможны другие подходы. Сам пациент может начать удивляться тому, как мало он знает о соб­ственных чувствах, желаниях, убеждениях. Тогда анали­тик будет поощрять эти озадачивающие чувства. Какими бы способами он это ни делал, подходящим оказывается слово, которым часто злоупотребляют — «нормально». Потому что для человека действительно нормально — это

в его природе — ощущать свои чувства, знать свои жела­ния и убеждения. А когда эти естественные способности не функционируют, есть причина удивляться. И если удив­ление не возникает само, аналитик может в подходящее время начать задавать соответствующие вопросы.

Этого может показаться очень мало. Но общая правда не только в том, что удивление есть начало обретаемой здесь мудрости. Важно, в частности, чтобы пациент начал осознавать свою отдаленность от себя, а не игнорировать ее. Эффект сравним с процессом, в котором молодой чело­век, выросший в условиях диктатуры, учится демократи­ческому образу жизни. Информация может немедленно пронзить его или восприниматься со скептицизмом, по­скольку демократия была дискредитирована. Тем не менее его постепенно может озарить, что он упускает что-то желательное.

На некоторое время, может быть, ничего не нужно, кроме таких случайных комментариев. Только когда па­циента заинтересует вопрос «кто я?», аналитик попытает­ся активнее подвести его к осознанию того, как мало он знает и заботится о своих реальных чувствах, желаниях или убеждениях. Проиллюстрируем это примером: паци­ент пугается, когда видит в себе даже второстепенный конфликт. Он боится раздвоения и сумашествия. Пробле­ма блокирована с нескольких сторон, таких, как его ощу­щение безопасности только тогда, когда все находится под контролем разума, или страха, что любой второстепенный конфликт ослабит его в борьбе против внешнего мира, который он воспринимает как враждебный. Сосредоточи­ваясь на реальном Я пациента, аналитик может обратить его внимание на то, что конфликт может пугать либо из-за своих размеров, либо потому, что действует еще слиш­ком малая часть реального Я пациента, чтобы он справил­ся даже с маленьким конфликтом.

Или, скажем, пациент не может выбрать между двумя женщинами. В процессе анализа становится все яснее, что у пациента самые большие трудности с принятием на себя

обязательств в любой ситуации — безразлично, касается она женщин, идей, работы или квартиры. Опять же, ана­литик может подойти к проблеме с разных сторон. Снача­ла, пока общая проблема не очевидна, ему надо выяснить, что участвует в конкретном решении. Когда очерчен весь масштаб нерешительности, аналитик может выявить гор­дость пациента возможностью справляться со всем и иметь все — иметь пирог целым и съесть его одновременно — и его ощущение, что необходимость выбора — позорное па­дение. С другой стороны, с точки зрения реального Я, ана­литик предположит, что пациент не может принимать на себя обязательства, потому что слишком далек от самого себя и не знает своих предпочтений и ориентации.

Снова пациент жалуется на свою уступчивость. День за днем он обещает и делает то, что ему безразлично, потому только, что этого хотят или ждут другие. И здесь тоже, в соответствии с ситуацией в данный конкретный момент, к проблеме можно подойти со многих позиций: ему необ­ходимо избежать трений, он не ценит собственное время, он гордится своей способностью делать все. Однако анали­тик может просто спросить: «А вы никогда не думали о том, чего вы хотите или что считаете справедливым?» Помимо мобилизации таким косвенным путем реального Я, аналитик не лишается возможности открыто поощрять любые проявляемые пациентом признаки большей незави­симости в мыслях и чувствах, признаки принятия боль­шей ответственности за себя, большего интереса к правде о себе, улавливания пациентом собственных претензий, долженствований и экстернализаций. Сюда войдет и по­ощрение любой попытки самоанализа между аналитичес­кими сеансами. Более того, аналитик будет демонстриро­вать и подчеркивать особое влияние таких шагов на взаи­моотношения пациента с людьми: его меньший страх пе­ред другими, меньшую зависимость от них и, следователь­но, большую способность испытывать к ним чувства дру­желюбия и симпатии.

Иногда пациенту не нужно почти никакого поощрения, потому что он и так чувствует себя свободнее и живее. Иногда он склонен преуменьшать важность предпринятых шагов. Тенденцию не придавать им значения необходимо проанализировать, так как она может указывать на страх перед проявлением реального Я. Кроме того, аналитик спросит о том, что именно в данный момент дало возмож­ность пациенту быть более спонтанным, принимать реше­ния, действовать в свою пользу. Ибо этот вопрос может дать доступ к пониманию факторов, релевантных муже­ству пациента быть самим собой.

Как только у пациента появляется мало-мальски твер­дая почва под ногами, он становится более способным сра­зиться со своими конфликтами. Это не значит, что толь­ко теперь конфликты стали видны. Аналитик видел их задолго до этого, и даже пациент замечал их симптомы. То же верно для всех других невротических проблем: про­цесс их осознания со всеми вытекающими отсюда шага­ми — это процесс постепенный, и работа над этим проис­ходит в течение всего анализа. Но без уменьшения отчуж­денности от своего Я пациент, возможно, не в состоянии переживать такие конфликты как свои и бороться с ни­ми. Как мы видели, многие факторы вносят свой вклад в то, чтобы сделать осознание конфликтов разрушитель­ным переживанием. Но особое место среди них занимает отчуждение от себя. Проще всего понять эту связь, пред­ставляя конфликт в понятиях межличностных взаимоот­ношений. Предположим, что человек близко связан с двумя людьми — отцом и матерью или двумя женщина­ми, — которые пытаются тянуть его в противоположных направлениях. Чем меньше знает он собственные чувства и убеждения, тем легче будет качать его взад-вперед, и в этом процессе он может разлететься на куски. И наобо­рот, чем прочнее он укоренен в себе, тем меньше он будет страдать от такого растаскивания в противоположные стороны.

Очень разнообразны способы постепенного осознания пациентами своих конфликтов. Они могут осознать или начать осознавать раздвоение чувств по отношению к кон­кретным ситуациям — например, амбивалентные чувства по отношению к кому-то из родителей или супругу — или противоречивые установки по отношению к сексуальной активности или к философской школе. Например, паци­ент может начать осознавать, что одновременно ненавидит свою мать и предан ей. Это выглядит так, как будто он осознал конфликт, пусть даже просто по отношению к конкретному человеку. Но на самом деле вот как он это представляет: с одной стороны, ему жаль свою мать, пото­му что, относясь к типу мучеников, она всегда несчастна, с другой стороны, он злится на нее за ее душащие требова­ния исключительной преданности. Обе реакции вполне понятны у такого человека, как он. На следующем шаге становится яснее, что он принимал за любовь и симпатию. Он должен быть идеальным сыном и быть в состоянии сделать ее счастливой и довольной. Так как это невозмож­но, он чувствует себя «виноватым» и компенсирует это удвоенным вниманием. Это долженствование (как оказы­вается дальше) не ограничено одной ситуацией; в жизни нет ситуаций, где он не должен быть абсолютным совер­шенством. Затем появляется другой компонент его кон­фликта. Он еще и довольно отстраненный человек, таящий претензию на то, что никто не должен надоедать ему или чего-то от него ждать, и ненавидящий каждого, кто так поступает. Здесь налицо прогресс от приписывания своих противоречивых чувств внешней ситуации (характеру матери) к осознанию собственного конфликта в конкрет­ных взаимоотношениях и, наконец, осознанию внутри себя главного конфликта, который, в силу того что нахо­дится внутри него, действует во всех областях его жизни.

У других пациентов сначала могут быть просто проблес­ки замечания противоречий в их основной философии жизни. Так, уступчивый тип может вдруг понять, что в нем есть довольно много презрения к людям, или что он

восстает против того, чтобы быть «милым» по отношению к другим. Или он может мимолетно осознать наличие у себя экстравагантных претензий на особые привилегии. Хотя сначала ему даже не пришло в голову, что это проти­воречия, не говоря уж о конфликте, постепенно он осозна­ет, что в действительности они противоречат его сверх­скромности и любви ко всем. Затем у него может быть ми­молетное переживание конфликта, например, слепая ярость на самого себя как на «сосунка», когда в ответ на компульсивную помощь он не получает «любви». Он со­вершенно ошеломлен — и переживание уходит на дно. За­тем могут обрести ясные очертания его табу на гордость и выгоду, столь жесткие и иррациональные, что они начи­нают удивлять его. Когда его гордость богоподобием и без­грешностью подорвана, он может начать распознавать свою зависть к другим, видеть некоторую расчетливую жадность к собственной выгоде или то, как неохотно он дает. Отчасти протекающий в нем процесс может быть описан как растущее знакомство с имеющимися противо­речивыми тенденциями внутри него: одно это в какой-то степени объясняет то, как постепенно смягчается шок от видения противоречий. Динамически важнее то, что в ходе аналитической работы он становится настолько силь­нее, что постепенно оказывается в состоянии смотреть в лицо этим тенденциям, не пошатнувшись в своем основа­нии, и, следовательно, способен работать над ними.

Другие пациенты могут начать воспринимать конфликт в себе столь расплывчато, со столь неясным смыслом, что на первых порах он остается непонятным '. Они могут говорить о конфликте между эмоциями и разумом или между любо­вью и работой. В такой форме он недоступен, потому что любовь не является несовместимой с работой, а разум — с эмоциями. Никоим образом аналитик не может занимать­ся этим непосредственно. Он только замечает, что в этих сферах должен действовать какой-то конфликт. Он держит это в уме и постепенно пытается понять, в чем дело у этого пациента. Опять же, пациенты могут сначала не ощущать

это как личный конфликт, а связывать это с существующей ситуацией. Так, женщины могут поместить конфликт меж­ду любовью и работой на фундамент условий культуры. Они могут указывать на то, что женщинам действительно труд­но соединять карьеру с тем, чтобы быть женой и матерью. Постепенно до них доходит, что у них есть личный конф­ликт в этом отношении, и он более релевантен, чем суще­ствующие внешние трудности. Вкратце скажем: в своей любовной жизни они могут быть склонны к болезненной зависимости, а в карьере демонстрировать все признаки невротических амбиций и потребность в триумфе. Эти пос­ледние черты обычно подавляются, но достаточно живучи, чтобы позволить женщине быть в определенной мере про­дуктивной или, по крайней мере, иметь в работе успех. Говоря теоретически, они пытались отдать свои уступчивые тенденции любовной жизни, а экспансивные влечения — своей работе. На деле такое четкое разделение неосуществи­мо. И в процессе анализа станет очевидным, что, грубо го­воря, влечение к господству действует также и в их любов­ных взаимоотношениях, а черты самоотречения — в их карьере, в результате чего они все более несчастны.

Пациенты могут также откровенно представлять в сво­ем образе жизни или системах ценностей то, что кажется аналитику явными противоречиями. Сначала они могут продемонстрировать ту часть себя, где сладость и свет, сверхуступчивость и даже малодушие. Затем на передний план могут выйти влечение к власти и престижу, проявля­ясь, например, в жажде социального престижа и завоева­ния женщин, с отдельными скрытыми тенденциями к садизму и бессердечию. Временами они могут выражать убеждение, что не в состоянии вынести недовольство, а временами — не будучи обеспокоены противоречием — давать довольно жесткие вспышки мстительного гнева. Или, с одной стороны, они могут хотеть путем анализа обрести способность к хладнокровной мести, а с другой стороны, к безгрешной отстраненности отшельника. Но у них просто нет понимания того, что эти установки, влече-

ния и убеждения образуют конфликты. Вместо этого они гордятся своей способностью к более широкому диапазону чувств и убеждений, чем люди, идущие «узкой тропой добродетели». Дробление на части доведено до крайности. Но аналитик не может заниматься этим прямо, потому что потребность удерживать эту фрагментацию требует нео­бычного по масштабам притупления ощущения истины и ценности, отбрасывания фактов реальности, избегания любой ответственности за себя. Здесь тоже будет постепен­но приобретать очертания значение и сила экспансивных и уступчивых тенденций. Но одно это оказывается беспо­лезным до тех пор, пока не проделана большая работа с уклончивостью и бессознательной нечестностью. Это обыч­но влечет за собой работу с их обширными и упорными экстернализациями, с выполнением долженствований только в воображении и с верой в непрочные отговорки как защиту от самообвинений. («Я так устал, я болен, я измотан столькими неприятностями, я не знаю, я беспомо­щен, уже гораздо лучше» и т.д.) Все эти средства позволя­ют пациентам иметь какой-то вариант внутреннего мира, но склонны также и ослаблять с течением жизни их мораль­ный дух, тем самым уменьшая способность смотреть в лицо своей ненависти к себе и внутренним конфликтам. Эти проблемы требуют затяжной работы, но таким образом пациенты постепенно могут обрести достаточно твердости и отважиться переживать свои конфликты и бороться с ними.

Подведем итоги: в начале аналитической работы кон­фликты в силу своей разрушительной природы расплыв­чаты и туманны. Если они и видны, то только в связи с оп­ределенными ситуациями или же представляются в слиш­ком неопределенном обобщенном виде, могут проявлять­ся проблесками, слишком короткими для осмысления, могут быть разделены на части. Изменения происходят в следующих направлениях: они в большей степени понима­ются как конфликты и как их конкретные конфликты, и они приближаются к сути — вместо видения только отда-

ленных проявлений пациенты начинают видеть именно то, что в них конфликтует.

Хотя эта работа тяжела и приносит огорчения, но она и освобождает. Вместо ригидного решения теперь есть кон­фликты, доступные для аналитической работы. Конкрет­ное основное решение, ценность которого все время умень­шалась, рушится. К тому же были обнаружены неведомые или слаборазвитые стороны личности, и они получают воз­можность развиваться. Конечно, первыми появятся еще более невротические влечения. Но это полезно, ибо уступ­чивый человек должен сначала увидеть свой своекорыст­ный эгоцентризм, прежде чем у него появится шанс на здоровое умение постоять за себя; он должен сначала пе­режить свою невротическую гордость, прежде чем сможет приблизиться к реальному самоуважению. И наоборот, экспансивный тип должен сначала испытать свое малоду­шие и нужду в людях, прежде чем сможет развить в себе подлинное смирение и нежные чувства.

При далеко продвинувшейся работе пациент в состоянии более прямо заниматься самым всеобъемлющим конфлик­том из всех — конфликтом между своей системой гордости и своим реальным Я, между влечением к совершенствова­нию своего идеализированного Я и желанием развивать свои человеческие потенции. Происходит постепенное вы­страивание сил, центральный конфликт перемещается в фокус внимания, и в дальнейшем важнейшая задача анали­тика — следить, чтобы он и оставался в самом фокусе, по­тому что сам пациент вполне может терять его из виду. С этим выстраиванием сил начинается самый полезный, но и самый бурный период анализа, продолжительность и сте­пень выраженности которого могут быть различны. Эта бурность является непосредственным выражением ярости внутреннего сражения. Его интенсивность соизмерима с важностью стоящего вопроса. На дне таится именно этот вопрос — хочет ли пациент сохранить то, что осталось от привлекательности и великолепия его иллюзии, претензий

и фальшивой гордости, или же он может принять себя как человека со всеми вытекающими из этого общими ограни­чениями и со всеми специфическими сложностями, но так­же и с возможностью своего роста? Я полагаю, что в нашей жизни нет более важной дилеммы, чем эта.

Этот период характеризуется часто и быстро сменяющи­мися взлетами и падениями. Временами человек движется вперед, что проявляется очень разнообразно. Его чувства становятся более живыми, он может действовать более спонтанно, более прямо, он может думать о конструктив­ных вещах, которые будет делать, он более дружелюбен к другим и симпатизирует им. Он становится более бдитель­ным ко многим аспектам своего отчуждения и сам цепля­ется к ним. Например, он может быстро распознавать, ког­да он не «в ситуации», или когда вместо того, чтобы обра­титься к чему-то в себе, он винит других. Он может осоз­нать, как мало на самом деле он делал ради собственной пользы. Он может вспомнить случаи из прошлого, когда был нечестен или жесток, еще с мрачными оценками и сожалением, но уже без уничтожающего чувства вины. Он начинает видеть в себе что-то хорошее, осознает существо­вание определенных ценных качеств. Он может воздать себе должное за упорство и старание.

Эта более реалистичная самооценка может проявлять­ся и в снах. В одном из снов пациент символически высту­пил в виде летних коттеджей, выщербленных, потому что в них долгое время никто не жил, но тем не менее из хо­рошего материала. Другой сон указывал на попытки изба­виться от принятия ответственности за себя, но в конце это было откровенно осознано: пациент увидел себя подрост­ком, который просто ради забавы запер другого мальчиш­ку в чемодане. Он не собирался причинять ему какой-то вред и не испытывал никаких враждебных чувств, но про­сто забыл о нем, и тот умер. Сновидец попытался равно­душно бежать, но затем чиновник поговорил с ним и очень человечно показал ему ясные факты и последствия.

За конструктивными периодами следуют отголоски,

существенным элементом которых является возобновле­ние атак ненависти и презрения к себе. Эти саморазруша­ющие чувства могут переживаться как таковые или же экстернализовываться в форме мстительности — ощуще­ния плохого отношения к себе или садистских и мазохи­стских фантазий. Или же пациент может лишь смутно осознавать ненависть к себе, но остро ощущать тревогу, с которой реагирует на саморазрушительные импульсы. Или, в конце концов, возникает даже не тревога как тако­вая, а вновь активизируется обычная защита от нее, на­пример выпивка, сексуальная активность, компульсивная потребность в компании, высокомерие или ощущение соб­ственного величия.

Все эти расстройства следуют за реальными перемена­ми к лучшему, но, чтобы точно их оценить, мы должны учесть стойкость улучшения и факторы, участвующие в «рецидиве».

Существует возможность того, что пациент будет пере­оценивать достигнутый прогресс. Он, так сказать, забыва­ет, что Рим был построен не за один день. Он предается, как я в шутку называю, «кутежу здоровья». Теперь, ког­да он может делать много такого, чего не мог раньше, он должен быть — а в своем воображении он и есть — совер­шенно адаптированным экземпляром, совершенно здоро­вой особью. Будучи, с одной стороны, более готовым быть самим собой, он, с другой стороны, хватается за само улуч­шение как за последний шанс актуализировать свое иде­ализированное Я в блистательной славе совершенного здо­ровья. И привлекательность этой цели еще достаточно сильна для того, чтобы временно затормозить движение. Легкий восторг на время возносит его над еще существу­ющими трудностями и придает ему большую уверенность в том, что он все свои неприятности преодолел. Но они не могут прекратиться только от осознания себя более силь­ным, чем раньше. Он обязательно осознает, что, несмотря на его действительно улучшившееся обращение со многи­ми ситуациями, множество старых сложностей еще суще-

ствует. И только потому, что он поверил, что достиг вер­шины, он еще сильнее нападает на себя.

Другие пациенты оказываются более трезвыми и осто­рожными в признании перед собой и аналитиком достигну­того прогресса. Они в большей степени склонны преумень­шать улучшение, часто очень искусно. Но тем не менее и у них может случаться подобный «рецидив», когда они опол­чаются против проблемы в себе или внешней ситуации, не сумев с ней справиться. Здесь происходит тот же процесс, что и в первой группе, но без прославляющей работы вооб­ражения. И те, и другие еще не готовы принять себя с труд­ностями и ограничениями и без привычных ценных ка­честв. Это их нежелание может экстернализовываться («я бы и рад был принять себя, но люди отвергнут меня, если я не буду совершенным. Они меня любят, только когда я — верх великодушия, продуктивности и т.д.»).

До сих пор фактором, провоцирующим острое ухудше­ние, были сложности, с которыми пациент еще не может справиться. В следующем же случае провоцирующим фак­тором отголоска выступают не сложности, из которых пациент еще не вырос, а наоборот, определенный шаг впе­ред в конструктивном направлении. Совсем не обязательно это эффектное действие. Пациент может просто ощутить симпатию к самому себе и впервые почувствовать себя ни особо замечательным, ни презренным, а борющимся и час­то обеспокоенным человеком, каковым он реально и явля­ется. Его озаряет, что «это отвращение к себе является искусственным продуктом гордости», или что ему нет не­обходимости быть уникальным героем или гением для то­го, чтобы как-то уважать себя. Подобное изменение уста­новки может происходить и в снах. Один пациент во сне увидел породистую скаковую лошадь, теперь хромую и грязную. Но он подумал: «Я могу любить ее и такой». Однако после такого переживания пациент может впасть в уныние, быть не в состоянии работать и вообще почув­ствовать себя обескураженным. Оказывается, его гордость взбунтовалась и взяла верх. Он испытал период острого

презрения к себе и с негодованием решил, что достойно презрения «ставить свои цели так низко» и предаваться «жалости к себе».

Часто такие отголоски появляются после того, как па­циент принял хорошо продуманное решение или сделал что-то конструктивное на пользу себе. Так, для одного па­циента шагом вперед явилось то, что он без чувства раздра­жения или вины смог отвергнуть от притязания на его вре­мя, потому что счел более важной ту работу, которую в это время выполнял. Другая пациентка смогла прекратить любовную связь, потому что четко осознала, что она бази­ровалась в основном на действовавших в ней и ее любов­нике невротических потребностях и что для нее она утра­тила свой смысл и ничего не обещает в будущем. Она осу­ществила это решение твердо и с причинением как мож­но меньшей боли партнеру. В обоих случаях пациенты сна­чала чувствовали себя хорошо в отношении своей способ­ности справляться с конкретными ситуациями, но вскоре после этого запаниковали. Они испугались собственной независимости, испугались, что становятся неприятными и «агрессивными», стали упрекать себя за «эгоистичную жестокость» и на время стали всецело отстаивать восста­новление безопасных границ самоотверженной сверх­скромности.

Следующая иллюстрация требует более подробного рас­смотрения, так как она включает дальнейший позитивный шаг вперед по сравнению с этими примерами. Человек ра­ботал со своим значительно более старшим братом в унас­ледованной ими от отца и успешно развивавшейся фирме. Брат был способный, правдивый, доминирующий и обла­дал многими высокомерно-мстительными чертами. Мои пациент всегда находился в его тени, боялся его, слепо им восхищался и, сам того не зная, лез из кожи, чтобы его умиротворить. В процессе анализа на первый план вышла оборотная сторона его конфликта. Он стал относиться к брату критично, открыто конкурировать с ним и времена­ми просто воевать. Брат отвечал тем же, одна реакция под-

крепляла другую, и вскоре они практически перестали разговаривать друг с другом. Атмосфера в офисе накали­лась, сотрудники и подчиненные заняли стороны одного или другого. Сначала мой пациент был доволен, что нако­нец может «постоять за себя» против брата, но постепен­но он осознал, что мстительно старался сбросить брата с коня. После нескольких месяцев продуктивной аналити­ческой работы над собственными конфликтами он, нако­нец, достиг более широкого видения всей ситуации и смог осознать, что на карту поставлены вопросы большие, чем личная борьба и недовольство. Он не только увидел свою роль в общем напряжении, но и, что гораздо важнее, был готов активно принять на себя ответственность. Он решил поговорить с братом, прекрасно зная, что это будет нелег­ко. И в последовавшем разговоре он не был ни испуган­ным, ни мстительным, а владел собой. Тем самым он от­крыл возможность будущего сотрудничества на более здо­ровой основе, чем раньше.

Дата добавления: 2015-09-03 | Просмотры: 556 | Нарушение авторских прав