АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

РЕШЕНИЕ ОБ УСТУПЧИВОСТИ: ПРИВЛЕКАТЕЛЬНОСТЬ ЛЮБВИ

Второе основное решение внутренних конфликтов, кото­рое мы теперь обсудим — решение об уступчивости. Оно яв­ляется шагом в направлении, которое во всем существенном противоположно экспансивному решению. В самом деле, характерные черты решения о уступчивости немедленно обретают ясные очертания в свете этого противопоставле­ния. Поэтому мы вкратце рассмотрим некоторые выдающи­еся черты экспансивного типа, сосредоточиваясь на вопро­сах: что он в себе прославляет, а что ненавидит и презира­ет? Что он культивирует в себе, а что подавляет?

Экспансивный тип прославляет и культивирует в себе все, что означает господство. Господство по отношению к другим влечет за собой потребность превосходить их и быть лучшим в каком-то отношении. Он склонен манипу­лировать другими или доминировать над ними и делать их зависимыми от себя. Эта тенденция также отражается в том, какое отношение к себе он от них ожидает. Стремится ли к обожанию, уважению или признанию — он озабочен тем, чтобы другие подчинялись и уважали его. Он испы­тывает отвращение при мысли оказаться уступчивым, сговорчивым или зависимым.

Кроме того, описанный тип гордится своей способнос­тью справляться с любыми случайностями и убежден, что Может это делать. Нет или не должно быть ничего, чего бы °н не мог совершить. Он должен быть — и чувствует, что является, — хозяином своей судьбы. Беспомощность мо-^ет заставить его испытывать панику, и он ненавидит в ^Себе любые ее признаки.

Господство по отношению к себе означает, что экспан­сивный тип является своим идеализированным гордым Я-благодаря силе воли и разуму он является капитаном сво­ей души, только с большой неохотой признает наличие в себе каких-нибудь бессознательных, т.е. не подчиненных сознательному контролю, сил. Его чрезмерно беспокоит признание конфликта в себе или любой проблемы, кото­рую он не может решить (подчинить себе) немедленно. Страдание ощущается им как позор, который надо скры­вать. Для него типично, когда в анализе он не испытыва­ет особых трудностей в признании своей гордости, но не хочет видеть своих долженствований или, по крайней мере, того их аспекта, который подразумевает, что он дви­жим ими. Ничто не должно подталкивать его. Пока это возможно, он сохраняет иллюзию, что может устанавли­вать для себя законы и выполнять их. Он ненавидит бес­помощность по отношению к чему-либо в себе так же или даже сильнее, чем беспомощность по отношению к любо­му внешнему фактору.

В типе, выбирающем решение об уступчивости, мы на­ходим обратные акценты. Он не должен сознательно ощу­щать превосходства над другими или демонстрировать подобные чувства в своем поведении. Наоборот, он склонен подчиняться другим, быть зависимым от них, ублажать их. Наиболее характерная черта — диаметрально противо­положное экспансивному типу отношение к беспомощно­сти и страданию. Далекий от отвращения к этим состояни­ям, он скорее культивирует и невольно преувеличивает их; соответственно, что-либо вроде восхищения или призна­ния со стороны других, ставящее его в позицию превосход­ства, вызывает у него дискомфорт. Чего он страстно жела­ет, так это помощи, защиты и⁴ беззаветной любви.

Эти черты преобладают также в его отношении к себе. По контрасту с экспансивным типом, он живет с дифФУ³' ным ощущением неудачи (быть на уровне своих долЖ^еН' ствований) и, следовательно, склонен чувствовать себя

виноватым, неполноценным, презираемым. Ненависть и презрение к себе, вызванные таким ощущением неудачи, пассивно экстернализуются: другие якобы обвиняют или презирают его. И наоборот, он склонен отвергать или унич­тожать в себе такие экспансивные чувства, как самопрос­лавление, гордость и высокомерие. Гордость, независимо от того, чего она касается, находится под строгим и тоталь­ным запретом. В результате она сознательно не ощущает­ся, а отрицается, или отвергается. Он — это его подавлен­ное Я; он — «безбилетник» без всяких прав. В соответ­ствии с такой установкой он также склонен подавлять в себе все, что означает честолюбие, мстительность, триумф, поиск собственной выгоды. Короче говоря, он решает свой внутренний конфликт путем подавления всех экспансив­ных установок и влечений и превращения своих тенден­ций отказывать себе в преобладающие. Только в ходе ана­лиза эти конфликтные влечения выходят на передний план.

Тревожное избегание гордости, триумфа и превосход­ства проявляется многими способами. Характерен и лег­ко заметен страх побеждать в спорах. Например, пациен­тка, проявляющая все отличительные признаки болезнен­ной зависимости, могла временами играть замечательные партии в теннис или шахматы. До тех пор пока она забы­вала о своем хорошем положении, все шло хорошо. Но как только она осознавала, что побеждает своего противника, она вдруг пропускала легкий мяч или (при игре в шахма­ты) «зевала» самые очевидные ходы, которые обеспечива­ли победу. Еще до анализа она вполне осознавала, что при­чина не в том, что она не хочет победить, а в том, что не смеет этого сделать. Но, хотя она злилась на себя за пора­жение, процесс действовал настолько автоматически, что °на была бессильна положить этому конец.

Точно такая же установка действует в других ситуаци­ях- Для этого типа характерно не осознавать своих прему-Ществ и быть не в состоянии их использовать. Привиле­гии, в его представлении, — это обязанности. Он часто не

осознает своих превосходящих знаний и в критически" момент оказывается не в состоянии продемонстрирова их. Он испытывает растерянность в любой ситуации, в ко торой его права ясно не определены — как, например _в отношении к домашней или секретарской помощи. Даже высказывая совершенно законные просьбы, он чувствует себя так, словно чрезмерно пользуется другими людьми И он либо удерживается от просьбы, либо выражает ее в извиняющейся манере, с «нечистой» совестью. Он даже может быть беспомощным по отношению к людям, кото­рые в действительности зависят от него, и не может защи­тить себя, когда они обращаются с ним в оскорбительной манере. Неудивительно, далее, что он оказывается легкой добычей для людей, которые хотят извлечь из него выго­ду. Он беззащитен, но часто осознает это только значитель­но позже и может затем реагировать сильным гневом на себя и на эксплуататора.

Его боязнь триумфа в делах, более серьезных, чем игры, накладывается на успех, приветствия, всеобщее внимание. Он боится не только любого публичного действия, но и, добившись успеха в каком-то деле, не может воздать себе должное за это. Он либо пугается, преуменьшает его зна­чение, либо приписывает все везению. В последнем случае вместо чувства «я сделал это» он испытывает просто ощу­щение, что «так случилось». Между успехом и внутренней безопасностью существует обратное соотношение. Повтор­ные достижения в своей области делают его не более спо­койным, а более тревожным. И это может достичь разме­ров паники, так что, например, музыкант или актер ста­нет иногда отклонять перспективные предложения.

Более того, он должен избегать любой мысли, чувства или жеста, представляющихся ему «самонадеянными»- ^D бессознательном, но систематическом процессе самоумале­ния он ударяется в другую крайность — избегания всего, что, по его ощущениям, является высокомерным, чванли­вым или самонадеянным. Он забывает и то, что знает, чт он достиг, что сделал хорошего. Думать, что он мог

виться _со своими делами, что люди с удовольствием пришли, когда он их приглашает, что он мог бы понра-ться привлекательной девушке, — самомнение. «Все, то я хочу сделать, — наглость». Если он действительно чего-то достиг, то благодаря везению или обману. Он мо­жет оЩУЩ^{ать как} самонадеянность даже обладание соб­ственным мнением или убеждением и поэтому легко усту­пает, даже не советуясь с собственными убеждениями, лю­бому энергично сделанному предложению. Поэтому, по­добно флюгеру, он может с равным успехом поддаваться противоположным влияниям. Самое законное самоутвер­ждение, как, например, ответ на несправедливое обвине­ние, заказ еды в ресторане, просьба о прибавке к зарпла­те, отстаивание своих прав при заключении контракта или ухаживание за желанным человеком противоположного пола также представляется ему самонадеянным.

Реальные достоинства или достижения могут призна­ваться косвенно, но эмоционально они не ощущаются. «Мои пациенты, видимо, думают, что я хороший врач». «Мои друзья говорят, что я хороший рассказчик». «Люди говорили мне, что я привлекательна». Иногда даже ис­кренняя положительная оценка, исходящая от других, не признается. «Мои учителя считают, что я очень умен, но они ошибаются». Та же установка преобладает в отноше­нии к финансам. Такой человек может не испытывать ощущения владения деньгами, которые он заработал сво­им трудом. Будучи финансово обеспеченным, он тем не менее чувствует себя бедным. Любое обычное наблюдение или самонаблюдение раскрывает страхи, лежащие за всей этой сверхскромностью. Они появляются, как только он поднимает голову. Чтобы ни приводило в действие процесс самоумаления, он поддерживается могущественными за-Ретами на нарушение установленных им для себя ограни-^ений. Он должен довольствоваться малым. Он не должен ^Теть или стремиться к большему. Любое желание, любое Ремление, любая тяга к большему для него подобна опас­ку и опрометчивому вызову судьбе. Он не должен же-

лать улучшения фигуры посредством диеты или гимнасти­ки, или улучшения внешности при помощи нарядов. Пос­леднее, но не менее важное, — он не должен совершенство­ваться посредством самоанализа. Он может быть в состо­янии делать это под давлением. В ином случае он просто не найдет для этого времени. Я здесь имею в виду не кон­кретную боязнь заниматься определенными проблемами. Помимо этих обычных трудностей что-то удерживает его от этого вообще. Часто, по контрасту с его сознательным убеждением в ценности самоанализа, тот представляется ему «эгоистичным», «пустой тратой большого количества времени» на себя.

То, что он оценивает как «эгоизм», почти столь же все­охватывающе, как и то, что является для него «самонаде­янным». Эгоизм для него включает делание чего-либо только для себя. Он часто способен получать удовольствие от многих вещей, но было бы «эгоистичным» наслаждать­ся ими одному. Он часто не осознает, что действует под такими запретами, а просто считает «естественным» же­лание разделить удовольствие с другими. Фактически раз­деление удовольствия — абсолютная необходимость. Еда, музыка или природа — все утрачивает вкус и смысл, если не разделено с кем-нибудь еще. Он не может тратить много денег на себя. Его скупость в личных расходах может до­стигать абсурдных размеров, которые особенно изумитель­ны по контрасту с его часто щедрыми тратами на других. Когда он нарушает эти запреты и тратит на себя деньги, даже если это может иметь объективные причины, он бу­дет паниковать; то же верно по отношению к использова­нию времени и сил. Он часто не может читать книгу в сво­бодное время, если она не нужна ему для работы. Он не может оставить себе времени для написания личного пись­ма, а украдкой втискивает это между двумя встречами. Он часто не может наводить или поддерживать порядок в сво­их личных вещах, если это не делается для кого-то, кто это оценит. Подобным образом он может игнорировать свою внешность, если у него нет свидания, профессиональной

_иЛи социальной встречи, т.е. опять же, если это не для других. И наоборот, он может демонстрировать значитель­ную энергию и мастерство в совершении чего-либо для других, например в помощи в установлении желательных контактов или получении работы; но он связан по рукам и ногам, когда тоже самое надо сделать для себя.

Хотя в нем генерируется много враждебности, он не может выразить ее, за исключением тех случаев, когда выведен из равновесия. В другое время он боится стычек и даже трений по нескольким причинам. Отчасти потому, что человек, у которого таким образом подрезаны крылья, не является и, возможно, не в состоянии быть хорошим бойцом. Отчасти он боится, чтобы кто-нибудь не был враж­дебен по отношению к нему, и предпочитает уступать, «по­нимать» и прощать. Мы лучше поймем этот его страх, ког­да рассмотрим его взаимоотношения с людьми. В соответ­ствии с другими запретами, в нем находится запрет быть «агрессивным». Он не может отстаивать свою нелюбовь к человеку, идее, делу и бороться с ними при необходимос­ти. Он не может сознательно сохранять ни непрерывную враждебность, ни недовольство. Следовательно, мститель­ные влечения остаются неосознанными и могут выражать­ся только косвенно и в замаскированной форме. Он не мо­жет ни прямо требовать, ни упрекать. Труднее всего для него критиковать, упрекать или обвинять, даже когда это кажется оправданным. Он не может даже в шутку сделать Резкое, остроумное, саркастическое замечание.

Суммируя все это, мы могли бы сказать, что существу­ют запреты на все самонадеянное, эгоистичное и агрессив­ное. Если мы в деталях оценим диапазон запретов, то по­лучится, что они налагают уродующие ограничения на Развитие человека, на его способности к борьбе и самоза-Щите, на его личную выгоду,— на все, что может подкре­пить его рост и самоуважение. Запреты и самоумаление обусловливают процесс съеживания, который искусствен­но Уменьшает его достоинства и оставляет у него ощуще­ние, отразившееся во сне одного пациента, в котором в

результате жестокого наказания человек вдвое уменьши ся в размерах и дошел до полной нищеты и безумия.

Итак уступчивый тип не может предпринимать ника­ких настойчивых, агрессивных, экспансивных шагов н нарушая своих запретов. Их осквернение вызывает и са моосуждение, и презрение к себе. Он реагирует либо об­щим ощущением какой-то паники без особого повода, либо чувством вины. Если на первый план выступает презрение к себе, он может реагировать страхом перед насмешкой. Он предстает в своем самоощущении таким маленьким и незначительным, что любой выход за пределы этих своих узких рамок может легко вызывать у него боязнь насмеш­ки. Если страх хоть сколько-нибудь осознан, он обычно экстернализуется; другие, дескать, нашли бы смешным, если бы он высказался в дискуссии, стал баллотироваться на какую-то должность или имел амбиции написать что-то. Однако по большей части этот страх остается неосоз­нанным. По крайней мере, оказывается, что он никогда не осознает его грозного влияния. Но именно этот фактор по­давляет его. Боязнь насмешки — характерный показатель тенденций уступчивости. Он чужд экспансивному типу, который бывает шумливо самонадеянным, даже не созна­вая при этом, что может быть смешным или что другие могут таким его видеть.

Во всем наступая на свои личные интересы, он не толь­ко свободен делать что-либо для других, но и, согласно его внутренним диктатам, должен быть образцом помощи, великодушия, внимания, понимания, сочувствия, любви и жертвенности. На самом деле любовь и жертва в его представлении тесно переплетены: он должен жертвовать всем ради любви — любовь есть жертва.

Пока что запреты и долженствования обнаружила замечательную согласованность. Но раньше или поз возникнут противоречивые тенденции. Мы можем на ожидать, что он так и будет^испытывать достаточное от щение к агрессивным, высокомерным и мстительным там у других. Но на самом деле его отношение pacffl

Он действительно ненавидит их, но также тайно или оыто восхищается ими и делает это без разбору, без личия между подлинной уверенностью в себе и пустым юокомерием, между реальной силой и эгоистичной же-костью. Мы легко понимаем, что, тяжело переживая свое вынужденное унижение, он восхищается в других свойствами, которых недостает ему самому, или которые ему недоступны. Но постепенно мы осознаем, что это не­полное объяснение. Мы видим, что в нем действует так­же более глубоко спрятанная группа ценностей, полнос­тью противоположных только что описанным, и что он восхищается в агрессивном типе экспансивными влече­ниями, которые ради собственной интеграции он должен так глубоко подавлять в себе. Это отречение от собствен­ной гордости и агрессивности и восхищение ими в других играет важную роль в его патологической зависимости, возможность которой мы будем обсуждать в следующей главе.

Когда пациент становится достаточно сильным, чтобы повернуться лицом к своему конфликту, его экспансив­ные влечения становятся четче. Он должен также обла­дать абсолютным бесстрашием; он также должен всеце­ло бороться за свою выгоду; он должен быть в состоянии дать сдачи любому, оскорбившему его. Соответственно, °н в глубине души презирает себя за любые следы «тру­сости», безрезультатности или уступчивости. Таким об-Разом, он находится под перекрестным огнем. Он осуж­дает себя, если делает что-то, и осуждает, если не делает.

Если

он отказывает в просьбе дать взаймы или в каком-

⁰ одолжении, он чувствует себя отвратительной и ужас-

°и тварью; если он удовлетворяет такие просьбы, он

⁰ЩУ1Цает себя «простофилей». Если он ставит обидчика

^а Место, он пугается и чувствует себя совершенно недо-

^ст°йным любви.

°^Ка он не может противостоять конфликту и работать

'"Д ним, потребность держать под контролем агрессивные

Годные течения делает все более необходимым упорное

поддерживание паттерна уступчивости и тем самым повы­шает его ригидность.

Итак, перед нами возникает портрет человека, который подавляет себя и вызывает увядание своих достоинств для того, чтобы избежать экспансивных шагов. Более того, как указывалось ранее и будет подробно рассмотренно ниже, он чувствует себя обязанным следовать вечной готовности обвинять и презирать себя; он также легко чувствует себя испуганным и, как мы увидим, тратит значительные силы на смягчение всех этих болезненных ощущений. Прежде чем обсуждать дальнейшие детали и следствия из этого базального состояния, попробуем разобраться в его разви­тии, рассмотрев факторы, которые влекут его в этом на­правлении.

Люди, которые продолжают склоняться к уступчивому решению, обычно разрешали свои детские конфликты с людьми путем «движения к людям» ¹. Их детское окруже­ние в типичных случаях характерным образом отличалось от окружения экспансивных типов, которые пользовались в детстве либо восхищением, либо испытывали на себе суровое отношение — их эксплуатировали и унижали. С другой стороны, уступчивый тип рос в чьей-либо тени: предпочитаемого брата или сестры, родителя, которым обычно восхищались посторонние, прекрасной матери или добродетельно-деспотичного отца. Это была ненадежная ситуация, чреватая возбуждением страхов. Но какая-то привязанность была доступна, хотя не просто так: ценой самоподчиняющейся преданности. Например, могла быть страдающая мать, которая побуждала ребенка испытывать вину при любой неудаче попытки обеспечить ей макси­мальную заботу и внимание. Быть может, это были мать или отец, которые могли быть дружелюбными или щедры­ми, лишь когда ими слепо восхищались, или доминирую-

¹ См.: Хорни К., Невротическая личность нашего времени, гла­вы 6-8 о невротической потребности в привязанности; Хорни К-> Наши внутренние конфликты, глава 3, «Движение к людям»-

щий брат (сестра), чьи нежность и защиту можно было получить, угождая и умиротворяя его или ее ¹. В резуль­тате после нескольких лет, в течение которых желание взбунтоваться боролось в сердце ребенка с его потребнос­тью в нежности, он подавил свою враждебность, отказал­ся от духа борьбы, и потребность в нежности взяла верх. Вспышки гнева прекратились, и он стал уступчивым, на­учился любить всех и опираться с беспомощным восхище­нием на тех, кого больше всего боялся. Он стал сверхчув­ствительным к враждебному напряжению, вынужденный все умиротворять и сглаживать. Так как ублажение дру­гих стало иметь первостепенную важность, он старался культивировать в себе качества, которые сделали бы его угодным и любимым. На каком-то отрезке подросткового возраста назрел другой период бунта, связанный с лихора­дочным и компульсивным честолюбием. Но он вновь отка­зался от этих экспансивных влечений ради выгод любви и защиты, возможно, в пору своей первой влюбленности. Дальнейшее развитие зависело главным образом от того, в какой степени бунт и честолюбие были подавлены, и от того, насколько полным стал поворот к подчинению, при­вязанности и любви.

Подобно любому другому невротику, склонный к уступ­чивости тип разрешает потребности, проистекающие из его детского развития, путем самоидеализации. А это мо­жет делаться единственным способом. Его идеализирован­ный образ самого себя прежде всего выглядит сочетанием таких «достойных любви» качеств, как отсутствие эгоис­тичности, доброта, щедрость, смирение, безгрешность, благородство, сочувствие. Вторично прославляются также беспомощность, страдание и мученичество. В противопо­ложность высокомерно-мстительному типу награда также связывается с чувствами: чувством.радости или страдания, чувствами не только к конкретным людям, но и к челове-

¹ См.: Хорни К., Самоанализ, глава 8, «Систематический само­анализ болезненной зависимости». (В этом отношении типично дет­ство Клэр.)

честву, искусству, природе, ценностям всех сортов. Обла дание глубокими чувствами — часть его образа. Он може следовать внутренним диктатам, только если при этом подкрепляются тенденции самоотречения, которые вырос­ли из решения им своего базового конфликта с людьми Поэтому он должен развивать амбивалентное отношение к собственной гордости. Ибо праведные и привлекательные качества его псевдо-Я — это все ценности, которыми он обладает и которыми не может не гордиться. Одна пациен­тка, выздоравливая, сказала о себе: «Я скромно считала само собой разумеющимся мое моральное превосходство». Хотя он отрекается от своей гордости, и та совершенно не проявляется в его поведении, она присутствует во многих косвенных формах, в которых обычно проявляет себя не­вротическая гордость — в уязвимости, в средствах сохра­нения лица, избеганиях и т.д. С другой стороны, сам его образ безгрешности и привлекательности запрещает ему любое осознанное чувство гордости. Он должен ударяться в противоположную крайность искоренения любых ее сле­дов. Так начинается процесс съеживания, оставляющий его маленьким и беспомощным. Для него было бы невоз­можным идентифицироваться с гордым прославленным Я. Он может переживать себя только в качестве покорного, жертвенного Я. Он чувствует себя не только маленьким и беспомощным, но и виноватым, нежеланным, немилым, глупым, некомпетентным. Он — побежденная сторона и охотно идентифицируется с другими такими же побежден­ными. Таким образом, исключение гордости из осознания принадлежит к его способам разрешения внутреннего кон­фликта.

Слабость этого решения, насколько мы его проследили, лежит в двух факторах. Один из них — процесс съежива­ния, который в библейских понятиях влечет за собой «грех» (против себя) зарывания таланта в землю. ДрУ^гоИ касается способа, которым запрет на экспансивность дел ет человека беспомощной жертвой ненависти к себе, можем наблюдать у многих склонных к уступчивости

нтов в начале анализа, что они реагируют крайним

^Ц сом на любой адресованный себе упрек. Этот тип, ча-

не осознавая связи между самообвинением и ужасом,

осто переживает состояние испуга или паники. Он обыч-

о осознает свою склонность упрекать себя, но, не раз-

ышляя много над этим, рассматривает это как признак

добросовестной честности с самим собой.

Он может также осознавать, что с чрезмерной готовно­стью принимает обвинения от других, но только позднее понять, что на самом деле они могли не иметь оснований, и что ему легче объявить себя виновным, чем обвинить других. В самом деле, признание им вины или недостатка при критике наступает так быстро и автоматически, что у его рассудка нет времени вмешаться. Но он не осозна­ет, что положительно плохо относится к себе, и еще мень­ше — степень этого. Его сновидения наполнены символа­ми презрения к себе и осуждения себя. Типичными для последнего являются сны о казни: он осужден на смерть; он не знает, почему, но принимает это; никто не проявля­ет к нему никакого милосердия или хотя бы заботы. Или же у него бывают сны или фантазии, в которых его муча­ют. Страх мучений может проявляться в ипохондричес­ких страхах: головная боль связывается им с опухолью мозга, больное горло — с туберкулезом, расстройство же­лудка — с раком.

С течением анализа интенсивность его самообвинений и самоистязаний четко фокусируется. Любое его затрудне­ние, ставшее предметом обсуждения, может использовать­ся, чтобы подвергнуть себя уничтожающей критике. По­являющееся осознание своей враждебности может заста-^Ить его почувствовать себя потенциальным убийцей. 06-^сУЖдение того, как много он ожидает от других, делает его ^иЩньщ эксплуататором. Осознание его дезорганизован-^Ости по отношению ко времени и деньгам может вызвать ^Него страх «вырождения». Само наличие тревоги может °°УДить его ощутить себя крайне неуравновешенным, на

^гРани

сумасшествия. В том случае, когда эти реакции

выражаются открыто, анализ вначале может привести кажущемуся ухудшению состояния.

У нас, следовательно, может сначала сложиться впечат ление, что его ненависть и презрение к себе более интен сивны и жестоки, чем при других видах неврозов. Но ког да мы лучше узнаем его и сравним его состояние с други­ми клиническими случаями, мы отбросим это впечатление и поймем, что он просто более беспомощен в плане ненави­сти к себе. В его распоряжении нет большинства эффек­тивных средств противостояния ненависти к себе, доступ­ных экспансивному типу. Он все-таки пытается выстоять опираясь на специальные долженствования и запреты, и, как при любом неврозе, его разум и воображение помога­ют затемнить и приукрасить картину.

Но он не может предотвратить самообвинения, утверж­дая уверенность в собственной правоте, потому что этим он бы нарушил свои табу на высокомерие и самомнение. Не может он и эффективно ненавидеть или презирать других за то, что отвергает в себе, потому что должен быть «пони­мающим» и прощающим. Обвинение других или любой вид враждебности по отношению к другим на самом деле пугают его (скорее, чем успокаивают) из-за его запретов на агрессивность. Кроме того, он, как мы сейчас увидим, нуждается в других настолько, что по этой самой причи­не должен избегать трений. Наконец, вследствие всех этих факторов он просто оказывается плохим бойцом, и это приложимо не только к его отношениям с другими, н° также и к его атакам на себя. Другими словами, он стол же беззащитен против своих собственных самообвинении, презрения к себе, самоистязаний и т.д., как и против ат со стороны других. Он все это покорно принимает. Он пр нимает приговор своего внутреннего тирана — которы свою очередь усиливает его уже ослабевшие чувств отношению к себе.

Тем не менее он, конечно, нуждается в самозаЩ действительно развивает собственные защитные сред Ужас, с которым он может реагировать на атаки со

„ ненависти к себе, проявляется, только если его специ-

_ские защитные системы не функционируют должным

я азом- Сам процесс преуменьшения себя — не только

едство избегания экспансивных установок и удержива­ния себя в пределах, установленных его запретами, но и дство у_МИротворения его ненависти к себе. Я лучше всего могу описать этот процесс с точки зрения того, как обычно ведет себя по отношению к людям уступчивый тип когда ощущает нападение. Он старается умиротво­рить и смягчить обвинения путем (например) сверхпос­пешного принятия вины: «Вы совершенно правы... Я, ко­нечно, плох... Это все моя вина». Он пытается вызвать со­чувственные заверения, извиняясь и выражая угрызения совести и самопорицание. Тем же путем умиротворения он вырывает жало у своих самообвинений. Он в своих пред­ставлениях преувеличивает чувство своей вины, свою бес­помощность, свое столь плохое положение во всех отноше­ниях, короче говоря, он подчеркивает свои страдания.

Иным способом облегчения его внутреннего напряже­ния служит пассивная экстернализация. Она проявляет­ся в его ощущении обвинений со стороны других, подозре­ния или отвержения, подавления, презрительного отноше­ния к нему других, эксплуатации или открытой жестоко­сти. Однако эта пассивная экстернализация, хотя и облег­чает тревогу, на самом дела оказывается не таким эффек­тивным средством избавления от самообвинений, как ак­тивная экстернализация. Кроме того (подобно всем экстер-нализациям), она нарушает его отношения с другими, а к

ому он по многим причинам особенно чувствителен.

^{е эт}и защитные меры, однако, все еще оставляют его ^естабильном внутреннем состоянии. Он все еще нужда-^я в более сильном успокоении. Даже в те периоды, ког-

⁰ ненависть к себе удерживается в умеренных преде-

> его ощущение, что все, что он делает сам или для ij ' бессмысленно, делает его глубоко неуверенным.

> следуя своему старому паттерну, он тянется к другим,

чтобы они подкрепили его внутреннюю позицию, давая ему ощущение, что его принимают, одобряют, что в нем нуждаются, что он желателен, нравится, любим. Его спа­сение лежит в других. Следовательно, его потребность в людях не только подкрепляется, но часто достигает неис­товства. Мы начинаем понимать привлекательность, кото­рую любовь имеет для этого типа. Я употребляю слово «любовь» как общий знаменатель для всех видов положи­тельных чувств, будь то сочувствие, нежность, привязан­ность, благодарность, сексуальная любовь или чувство, что он нужен и его принимают. Мы оставим для отдельной главы то, как эта привлекательность любви влияет на лю­бовь человека в более узком смысле. Здесь мы обсудим, как она действует в его межличностных взаимоотношени­ях в целом.

Экспансивный тип нуждается в людях для подтвержде­ния своей силы и своих ложных ценностей. Он также нуж­дается в них как в предохранительном клапане для его собственной ненависти к себе. Но так как он легче прибе­гает к помощи собственных ресурсов и больше опирается на свою гордость, его потребности в других не являются ни столь насущными, ни столь всеобъемлющими, как у ус­тупчивого типа, у которого природа и масштаб этих по­требностей связаны со спецификой его ожиданий от дру­гих. В то время, как высокомерно-мстительный тип преж­де всего ожидает зла, если у него нет доказательств проти­воположного, в то время, как подлинно обособленный тип (о котором мы будем говорить ниже) не ожидает ни хоро­шего, ни плохого, уступчивый тип продолжает ожидать хорошего. На поверхности это выглядит так, будто у него непоколебимая вера в глубинную добродетель человече­ства. И правда, он более открыт, более чувствителен к при­влекательным качествам других. Но компульсивность его ожиданий делает для него невозможным проводить разли­чие. Как правило, он не может отличить подлинное дру^же" любие от множества подделок. Его слишком легко подку­пить любой демонстрацией теплоты или интереса. б

вок, его внутренние диктаты говорят ему, что он должен любить всех, должен не быть подозрительным. Наконец, _еГо боязнь антагонизма и возможных стычек заставляет его не замечать, отбрасывать, преуменьшать или оправды­вать такие черты, как лживость, жульничество, эксплуа­тацию других, жестокость, предательство.

Столкновение с совершенно очевидным доказатель­ством таких вещей застает его врасплох, но даже тогда он отказывается верить в намерение обмануть, унизить, эк­сплуатировать. Хотя его часто обижают, а еще чаще у него возникает чувство обиды, это не меняет его базальных ожиданий. Даже если на собственном горьком опыте он уз­нает, что ничего хорошего для него не может исходить от определенной группы или человека, он все же упорствует в ожидании этого хорошего, сознательно или неосознанно. Его друзья и коллеги могут быть этим ошеломлены, осо­бенно когда такая слепота встречается у человека, в иных отношениях психологически проницательного. Но это про­сто указывает на то, что эмоциональные потребности столь насущны, что опровергают доказательства очевидного. Чем больше он ожидает от людей, тем больше он склонен их идеализировать. У него, следовательно, не реальная вера в человечество, а отношение Полианны ¹, которое неизбежно несет с собой множество разочаровании и дела­ет его более неуверенным с людьми.

Приведем краткий обзор того, что он ожидает от дру­гих. Прежде всего, он должен ощущать признание себя Другими. Он нуждается в таком признании в любой дос­тупной форме: во внимании, одобрении, благодарности, теплоте, сочувствии, любви и т.д. Поясним с помощью ^сРавнения: так же, как в нашей культуре многие люди °Щущают себя стоящими столько, сколько денег они «де-

Полианна — героиня одноименной детской повести Э.Портер

U912 г.), девочка, отличавшаяся способностью во всем видеть толь-

⁰ хорошее, всегда всему радоваться. Понятие «эффект Полиан-

Ны>> давно вошло вошло в американскую психологическую лите-

Ратуру. _ _Ред

лают», так уступчивый тип измеряет свою ценность в в люте любви, употребляя это слово как всеохватывающе понятие для различных форм признания. Он стоит столь ко, насколько он нравится, нужен, желанен или любим К тому же, он нуждается в человеческом общении и компании, потому что не может выдержать ни капли оди­ночества. Он легко чувствует себя потерянным, как будто отрезанным от жизни. Это болезненное ощущение он еще может выносить, пока его плохое отношение к себе удер­живается в обычных пределах. Однако, как только само­обвинения и презрение к себе обостряются, его чувство потерянности может перерасти в безымянный ужас, и именно в этот момент потребность в других становится неодолимой.

Эта потребность в компании еще больше потому, что одиночество означает для него доказательство собственной нежеланности и нелюбимости и, следовательно, является позором, который надо хранить в тайне. Позор — идти од­ному в кино или ехать в отпуск, позор — быть одному во время уик-энда, когда другие общаются. Это иллюстрация того, до какой степени его уверенность в себе зависит от чьего-либо интереса к нему в любом отношении. Ему также нужны другие, чтобы придать смысл и вдохновение всему, что бы он ни делал. Уступчивый тип нуждается в ком-ни­будь, для кого можно шить, готовить или заниматься садом, в учителе, для которого он мог бы играть на фортепиано, в пациентах и клиентах, которые полагаются на него.

Однако, помимо всей этой эмоциональной поддержки, он нуждается в помощи, и притом в значительной. По ег собственным представлениям, помощь, в которой он ну дается, остается в самых разумных границах, частич потому, что многие из его потребностей в помощи явл ся бессознательными, а частично потому, что он сосред точивается на определенных просьбах о помощи, как они изолированы, единичны: на помощи в подыс ему работы, в переговорах с его землевладельцем, в о ствлении покупок вместе с ним или для него, в одал

_еМУ денег. Более того, любое осознаваемое им желание мощи представляется ему чрезвычайно обоснован-

___Так велика стоящая за ним потребность. Но когда

анализе мы видим всю картину, его потребность в помо-ши на самом деле равносильна ожиданию того, чтобы все было сделано за него. Другие должны проявить инициати­ву выполнить его работу, принять на себя ответствен­ность, придать смысл его жизни или взять на себя направ­ление его жизни, чтобы он мог жить с их помощью. При выявлении всего диапазона этих потребностей и ожиданий становится совершенно очевидной власть, которую имеет над уступчивым типом привлекательность любви. Это не только средство смягчения тревоги; без любви он и его жизнь не имеют цены и смысла. Следовательно, любовь, — существенная часть решения об уступчивости. Что каса­ется личных чувств этого типа, любовь для него так же необходима, как кислород для дыхания.

Естественно, он вносит эти ожидания и в аналитичес­кие взаимоотношения. В противоположность большинству экспансивных типов, он совсем не стыдится просить о по­мощи. Напротив, он может драматизировать свои потреб­ности и свою беспомощность и умолять о помощи. Но, ко­нечно, он хочет ее по-своему. В глубине души он ожидает лечения при помощи «любви». Он может быть вполне рас­положен прилагать свои усилия к аналитической работе, ^Но, как окажется позднее, его побуждает нетерпеливое ожидание того, что спасение и искупление должны и мо-^ГУ^Т прийти к нему только извне (в данном случае от ана-итика) — через принятие его. Он ожидает, что аналитик Устранит его ощущения вины посредством любви, которая

^ет означать сексуальную любовь, если аналитик дру-⁰ пола. Чаще она означает в более общем виде знаки РУжбы, особого внимания или интереса.

^{ак Вс}егда случается при неврозах, потребности превра-

тся в претензии, которые означают, что он ощущает

ет ^пР^аве все это получать. Потребность в любви, нежно-

' ^Понимании, сочувствии и помощи превращается в «я

имею право на любовь, нежность, понимание, сочувствие. Я имею право на то, чтобы все делалось для меня. Я имею право не добиваться счастья, а ждать, что счастье само упадет мне в руки». Разумеется, эти претензии — как претензии — остаются более неосознанными, чем у экс­пансивного типа.

В этом отношении уместны вопросы: на чем уступчи­вый тип основывает свои претензии и как он отстаивает их? Самым осознанным и в некотором отношении самым реалистичным основанием являются его старания сделать себя приятным и полезным. В зависимости от его темпера­мента, его невротической структуры и ситуации, он может быть очаровательным, уступчивым, внимательным, чув­ствительным к желаниям других, доступным, помогаю­щим, жертвующим, понимающим. Совершенно естествен­но, что он переоценивает то, что, так или иначе, он дела­ет для другого человека. Он не замечает того, что последне­му может совсем не нравиться этот вид внимания или щедрости, он не осознает, что есть струны, привязанные к его предложениям; он упускает из виду все свои неприят­ные черты. И потому ему все это представляется чистым золотом дружелюбия, на которое он вполне обоснованно мог бы ждать ответа.

Другое основание для его претензий более пагубно для него и более принудительно для других. Так как он боит­ся быть один, другие должны оставаться дома; так как он не может выносить шум, другие должны ходить по дому на цыпочках. Таким образом вознаграждаются невротичес­кие потребности и страдания. Страдание бессознательно ставится на службу отстаиванию претензий, что не толь­ко сдерживает побуждение преодолеть его, но и ведет к ненамеренному преувеличению страдания. Это не означа­ет, что страдание — просто «притворство» с демонстратив­ными целями. Оно затрагивает его гораздо глубже, пото­му что он должен доказать прежде всего себе к собственно­му удовлетворению, что он имеет право на удовлетворение своих потребностей. Он должен чувствовать, что его стра-

дание столь исключительно и чрезмерно, что оно дает ему право на помощь. Другими словами, этот процесс застав­ляет человека на самом деле ощущать свое страдание ин­тенсивнее, чем он ощущал бы его, если бы оно не обрело бессознательной стратегической ценности.

Третье основание, еще более неосознанное и деструк­тивное, — это его чувство, что к нему плохо относятся, и что он имеет право на то, чтобы другие ответили за причи­ненный ему вред. В сновидениях он может представлять себя непоправимо покалеченным и, следовательно, имею­щим право на удовлетворение всех своих потребностей. Чтобы понять эти мстительные элементы, мы должны рас­смотреть факторы, объясняющие его ощущения обиды.

У типичного уступчивого человека ощущение оби­ды — почти постоянная подспудная тенденция во всей его установке по отношению к жизни. Если бы мы хоте­ли в нескольких словах броско охарактеризовать его, мы бы сказали, что он — человек, который страстно жаждет нежности и большую часть времени чувствует себя оби­женным. Прежде всего, как я упоминала, другие часто действительно пользуются его беззащитностью и чрезмер­ным рвением помогать и жертвовать собой. Из-за своего ощущения недостойности и из-за неспособности постоять за себя он иногда осознанно не замечает таких злоупотреб­лений. Далее, вследствие его процесса съеживания и все­го, что тот влечет за собой, он часто действительно оказы­вается в неблагоприятном положении без каких-либо зло-^вРедных намерений со стороны других. Даже если он в некоторых отношениях более удачлив, чем другие, его за­преты не позволяют ему признать свои преимущества, и он Должен представлять себя (и, следовательно, ощущать се­бя) в гораздо худшем положении, чем другие.

К тому же он чувствует себя обиженным, когда его мно­гочисленные претензии не выполняются, — например, ^к°гда другие не отвечают благодарностью на его компуль-^сивные усилия угодить, помочь, принести им жертву. Ти-

пичный его ответ на фрустрацию претензий — не столько праведное негодование, сколько чувство жалости к себе из-за несправедливого обращения.

Быть может, более мучительными, чем любые из этих внешних источников, являются все обиды, которые он на­носит себе путем самоумаления, а также путем упреков себе, презрения к себе и мучения себя, когда все экстерна-лизуется. Чем интенсивнее плохое отношение к себе, тем меньше могут хорошие внешние условия преодолеть его. Он часто будет рассказывать душераздирающие истории о своих горестях, вызывая сочувствие и желание помочь ему, только для того, чтобы вскоре затем обнаружить его в том же самом затруднительном положении. В действи­тельности к нему, возможно, относятся далеко не так не­справедливо, как ему кажется; во всяком случае, за этим ощущением стоит реальность его плохого отношения к себе. Не слишком сложно увидеть связь между внезапным наплывом самообвинений и последующим ощущением обиды. В анализе, например, как только осознание им сво­ей собственной трудности породило самообвинения, его мысли могут немедленно напомнить ему об инцидентах или периодах его жизни, когда к нему действительно пло­хо относились, случалось ли это в детстве, или во время предыдущего лечения, или на прежней работав. Он может драматизировать совершенную по отношению к нему не­справедливость и однообразно застревать на этом, как он делал много раз прежде. Тот же самый паттерн может иметь место в других взаимоотношениях с людьми. Если, например, он смутно сознает, что он не считался с други­ми, он может молниеносно переключиться на чувство оби­ды. Короче говоря, его ужас перед плохим поступком про­сто вынуждает его чувствовать себя жертвой, даже если на самом деле это он подвел других или предъявил им свои чрезмерные требования. Так как ощущение себя жертвой становится таким образом защитой от ненависти к себе, оно превращается в стратегическую позицию, которую надо энергично оборонять. Чем более жестоки самообвине-

, тем более неистово он должен доказывать и преувели­чивать совершенную по отношению к нему несправедли­вость и тем более глубоко он переживает «несправедли­вость» ■ Эта потребность может быть настолько настоятель­ной, что делает его недоступным для помощи. Ибо приня­тие помощи или даже одно признание того, что помощь предлагается, привело бы к разрушению его защитной позиции пребывания в роли вечной жертвы. И наоборот, при любом внезапном усилении чувства обиды оказывает­ся выгодным искать возможное увеличение чувства вины. Часто в анализе мы можем наблюдать, что совершенная по отношению к нему несправедливость уменьшается до ра­зумных размеров или в действительности перестает быть несправедливостью, когда он признает свое участие в кон­кретной ситуации и может взглянуть на нее реально, то есть без самоосуждения.

Пассивная экстернализация ненависти к себе может выходить за пределы простого ощущения обиды. Он может провоцировать других плохо к нему относиться и, таким образом, переносить внутреннее чувство вовне. Таким спо­собом он вновь становится благородной жертвой, страда­ющей от низкого и жестокого мира.

Все эти могущественные источники объединяются, чтобы породить у него ощущение обиды. Но более близ­кое наблюдение показывает, что он не только чувствует себя обиженным по той или иной причине, но что-то в нем испытывает удовлетворение от этого чувства, цепля­ется за него. Это указывает на то, что чувство обиды дол­жно обладать и какой-то важной функцией. Эта функция Должна дать выход его подавленным экспансивным вле­чениям — почти единственный выход, который он может вьщести — и в то же время тщательно скрывать их. Оно позволяет ему втайне чувствовать свое превосходство над Другими (венец мученика); оно позволяет ему ставить свою враждебную агрессивность по отношению к другим ^На законное основание; и, наконец, оно позволяет ему °крывать свою враждебность, потому что, как мы сейчас

увидим, большая часть враждебности подавляется и выра­жается в страдании. Чувство обиды, следовательно, — ве­личайший камень преткновения на пути к тому, чтобы пациент увидел и пережил внутренний конфликт, реше­нием которого была его уступчивость. И хотя анализ каж­дого конкретного фактора помогает ослабить его упор­ство, оно не может исчезнуть, пока человек не повернется лицом к этому конфликту.

До тех пор, пока это чувство обиды продолжает суще­ствовать — а обычно оно не остается статичным и со вре­менем возрастает, — оно замещает растущее мстительное негодование на других. Основная часть этой мстительной враждебности остается бессознательной. Она должна глу­боко подавляться, потому что подвергает опасности все субъективные ценности, которыми он живет, портит его идеализированный образ абсолютной доброты и великоду­шия, заставляет его чувствовать себя недостойным любви и конфликтует со всеми его ожиданиями к другим, нару­шает его внутренние диктаты всепонимания и всепроще­ния. Поэтому, когда он обижается, то ополчается не только на других, но одновременно и против себя. Следовательно, такое негодование для этого типа — разрушительный фак­тор первого порядка.

Несмотря на растущее подавление негодования, упреки будут время от времени выражаться в смягченной форме. Только когда он почувствует себя на краю отчаяния, за­пертые ворота будут взломаны, и поток свирепых обвине­ний выплеснется наружу. Хотя они могут точно выражать то, что он в глубине души чувствует, он обычно отрицает это, аргументируя, что был слишком выведен из себя, чтобы передать то, что имел в виду. Но наиболее характер­ный способ выражения мстительного негодования —-опять-таки через страдание. Гнев может быть поглощен растущим страданием от каких-нибудь психосоматичес­ких симптомов или от ощущения обессиленности или УД" рученности. Если в анализе пробуждается мстительность

такого пациента, он не будет открыто злиться, будет лишь ухудшаться его состояние. Он будет приходить с возросши­ми жалобами и указывать, что, видимо, анализ ухудшил его самочувствие вместо того, чтобы улучшить. Аналитик может знать, что нанесло удар пациенту на предыдущем занятии, и пытаться привнести это в сознание пациента. Но пациент не заинтересован в видении связи, которое способно облегчить его страдание. Он просто вновь и вновь подчеркивает свои жалобы, как будто он должен проник­нуться уверенностью в том, что аналитик получил полное представление, как ужасна его депрессия. Не зная того, он хочет вынудить аналитика чувствовать себя виноватым за то, что тот заставляет его страдать. Это часто точная копия того, что происходит в домашней обстановке. Страдание, таким образом, приобретает другую функцию: функцию поглощения гнева и побуждения других испытывать вину, что является единственным эффективным способом ото­мстить им.

Все эти факторы придают удивительную амбивалент­ность его отношению к людям: преобладание на поверхно­сти «наивного» оптимистичного доверия и скрытая тенден­ция столь же огульной подозрительности и негодования.

Внутреннее напряжение, порожденное растущей мсти­тельностью, может быть огромным, и загадка часто состо­ит не в том, что у него то или иное эмоциональное рас­стройство, а в том, что он умудряется сохранять равнове­сие. Может ли он делать это и как долго, зависит отчас­ти от интенсивности внутреннего напряжения, отчасти от обстоятельств. При его беспомощности и зависимости от Других последнее для него важнее, чем для других невро­тических типов. Для него благоприятна окружающая среда, которая не заставляет его напрягаться сверх того, ^Что, при его торможениях, он может делать, и которая позволяет такую меру удовлетворения, в какой, соглас­но его структуре, он нуждается и какую может себе по­зволить. При условии не слишком тяжелого невроза он Может получать удовлетворение от жизни, посвященной

другим или делу, жизни, в которой он может терять себя, будучи полезным и помогающим, и где он чувствует себя нужным, желанным и любимым. Однако даже при самых лучших внутренних и внешних условиях его жизнь по­коится на непрочном основании. Ему может угрожать из­менение во внешней ситуации. Люди, о которых он забо­тится, могут умереть или больше не нуждаться в нем. Дело, ради которого он работал, может провалиться или утратить для него свое значение. Такие потери, которые здоровый человек может выдержать, его могут привести на грань срыва, где вся его тревожность и ощущение бес­полезности выходят на первый план. Другая опасность угрожает прежде всего изнутри. В его непризнаваемой враждебности к себе и другим существует слишком много факторов, которые могут спровоцировать большее внут­реннее напряжение, чем он может выдержать. Другими словами, его склонность испытывать обиду слишком ве­лика, чтобы какая-либо ситуация могла быть безопасной для него.

С другой стороны, преобладающие условия могут не содержать даже частично благоприятных элементов, кото­рые я только что описала. Если внутреннее напряжение велико, а окружающие условия трудны, он не только мо­жет стать крайне несчастным, но его равновесие может разрушиться. Каковы бы ни были симптомы — паника, бессонница, анорексия (потеря аппетита), — это случает­ся и характеризуется тем, что враждебность прорывает плотину и затопляет систему. Все его скопившиеся горь­кие обвинения против других выходят тогда на передний план; его претензии становятся открыто мстительными и неразумными; его ненависть к себе становится осознанной и достигает грозных размеров. Его состояние — состояние неослабного отчаяния. У него может быть тяжелая пани­ка, и велика опасность самоубийства. Картина, не похо­жая на портрет сверхмягкого человека, который так бес­покоится, чтобы угодить. И тем не менее начальная и ко­нечная стадии являются фазами одного вида невротичес-

_кого развития. Было бы неверно думать, что количество деструктивности, проявляющейся в конечных стадиях, находилось под спудом все время. Конечно, под поверхно­стью слащавой рассудительности было больше напряже­ния, чем доступно взгляду. Но лишь значительное увели­чение фрустрации и враждебности порождает эти конеч­ные стадии.

Прежде чем обсудить некоторые другие аспекты уступ­чивого решения в контексте патологической зависимости, я бы хотела заключить общий набросок этой структуры несколькими замечаниями по проблеме невротического страдания. Каждый невроз влечет за собой реальное стра­дание, обычно большее, чем осознает человек. Уступчивый тип страдает от оков, которые мешают его развитию, от его плохого отношения к себе, от двойственной установки по отношению к другим. Все это — явное страдание; оно не находится на службе какой-то тайной цели; это не при­творство ради производимого на других тем или иным путем впечатления. Но вдобавок его страдание принима­ет на себя определенные функции. Я предлагаю назвать страдание, вытекающее из этого процесса, невротичес­ким, или функциональным страданием. Я упомянула некоторые из этих функций. Страдание становится осно­ванием для претензий. Оно является не только мольбой о внимании, заботе и сочувствии, но и дает право на все это. Оно служит для поддержания решения и, следовательно, обладает интегрирующей функцией. Страдание также является специфическим способом выражения мститель­ности. Действительно, часты примеры того, как психичес­кие нарушения одного из супругов используются как смер­тельное оружие против другого, или чтобы контролиро­вать детей, внушая им чувство вины за каждое независи­мое действие.

Как он согласовывает с собой причинение стольких ^СтРаданий другим — он, который беспокоится, как бы не ^Задеть чьи-либо чувства? Он может более или менее смутно

осознавать, что он в тягость своему окружению, но не по­ворачивается лицом к этому факту, потому что его соб­ственное страдание освобождает его. Короче говоря: его страдание обвиняет других и оправдывает его! Оно оп­равдывает в его представлении все: его требования, его раздражительность, подавление им духа других. Страда­ние не только успокаивает его собственное самообвине­ние ¹, но также отводит возможные упреки других. И вновь его потребность в прощении превращается в претен­зию. Его страдание дает ему право на «понимание». Если другие критичны, они бесчувственны. Неважно, что он де­лает, это должно вызывать сочувствие и желание помочь. Страдание освобождает уступчивого человека еще од­ним способом. Оно дает ему всеобъемлющее алиби и для того, чтобы на самом деле не делать большего из своей жи­зни, и для того, чтобы не достигать честолюбивых целей. Хотя, как мы видели, он боязливо избегает честолюбия и триумфа, потребность в достижении и триумфе еще дей­ствует. И его страдание позволяет ему спасти свое лицо посредством утверждения в своих представлениях — со­знательно или неосознанно — возможности величайших достижений, если бы он не был поражен таинственными недугами.

Наконец, невротическое страдание может влечь за со­бой игру с идеей гибели, с неосознанным побуждением к ней. Привлекательность такого поступка, естественно, больше в периоды несчастья и тогда может быть осознан-

¹ Александер описал это явление как «потребность в наказа­нии» и проиллюстрировал его многими убедительными примера­ми. Это означало определенный прогресс в понимании интрапси-хических процессов. Различие между взглядами Александера и моими состоит в следующем: освобождение от невротических ощу­щений вины, по моему мнению, является процессом, не общим для всех неврозов, а специфичным для уступчивого типа. Расплата мо­нетой страдания не заставляет его чувствовать себя свободным ^и так сказать, грешить опять. Диктаты его внутренней тирании столь многочисленны и жестки, что он не может не нарушать их снова-См.: Alexander F., Psychoanalysis of the Total Personality. Nervous and Mental Desease Publishing Co., New York, Washington, 1930.

ной. Чаще в такие периоды сознания достигают только реактивные страхи, вроде страха умственного, физическо­го или морального упадка, утраты продуктивности, пре­вращения в слишком старого для того или иного дела. Эти страхи указывают на то, что более здоровая часть челове­ка хочет иметь полноценную жизнь и с опасением реаги­рует на другую его часть, которая стремится к гибели. Эта тенденция может также работать бессознательно. Человек может даже не знать, что все его состояние нарушено: что, например, он менее способен что-либо делать, больше бо­ится людей, более уныл — пока однажды вдруг не поймет, что он в опасности падения под уклон, и что что-то в нем самом влечет его вниз.

В периоды бедствия «гибель» может иметь для него огромную привлекательность. Она выступает как выход из всех его трудностей: отказ от безнадежной борьбы за лю­бовь и неистовых попыток выполнить противоречивые долженствования и освобождение себя от ужаса самообви­нений путем принятия поражения. Кроме того, этот путь привлекателен для него из-за самой его пассивности. Этот путь не так активен, как суицидальные тенденции, кото­рые редко случаются в такие периоды. Он просто прекра­щает борьбу и позволяет саморазрушительным силам де­лать свое дело.

Наконец, гибель под атаками бесчувственного мира выступает для него как крайний триумф. Он может при­нимать яркую форму «смерти на пороге обидчика». Но чаще этот триумф — не демонстративное страдание, на­правленное на то, чтобы пристыдить других и на этой по­чве воздвигнуть претензии. Он идет глубже и, следователь­но, более опасен. Это триумф прежде всего в представлени­ях человека, и даже это может быть бессознательным. Когда мы обнаруживаем его в анализе, мы находим про­славление слабости и страдания, поддержанное запутан­ными полуправдами. Страдание само по себе выступает в Качестве доказательства благородства. Что еще остается ^чУвствительному человеку в низком мире, кроме как по-

^J7 Хооин к -, ■>