АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

ПРИВЛЕКАТЕЛЬНОСТЬ СВОБОДЫ

Третье основное решение внутрипсихических конфлик­тов состоит главным образом в невротическом уходе чело­века с внутреннего поля битвы и объявлении себя незаин­тересованным. Если он может собраться и сохранять уста­новку «мне все равно», он ощущает себя не так обеспоко­енным внутренними конфликтами и может достичь види­мости внутренней гармонии. Поскольку он может осуще­ствить это, только уйдя от активной жизни, «уход» кажет­ся подходящим названием для этого решения. Это в неко­тором смысле наиболее радикальное из всех решений и, может быть, по этой причине чаще всего создает условия, позволяющие вполне гладко функционировать. А так как наше восприятие того, что является здоровым, вообще приглушено, прибегающие к этому решению люди часто могут сойти за «нормальных».

Уход может иметь конструктивное значение. Можно вспомнить многих пожилых людей, осознавших тщет­ность амбиций и успехов, смягчивших свои ожидания и требования, ставших мудрее, отказавшись от несуществен­ного. Во многих религиозных и философских течениях отказ от несущественного представляется как одно из ус­ловий духовного роста и самоосуществления: откажись от выражения личной воли, сексуальных желаний и стрем­ления к земным благам ради того, чтобы приблизиться к Богу. Откажись от желания преходящих вещей ради жиз­ни вечной. Откажись от личных стремлений и достижений

ради обретения духовной силы, потенциально существую­щей в человеке.

Однако для обсуждаемого здесь невротического реше­ния уход подразумевает достижение покоя, который есть просто отсутствие конфликтов. В религиозной практике достижение покоя предполагает не отказ от борьбы и стремлений, а, скорее, направление их к важным целям. Для невротика это означает отказ от борьбы и ограничение стремлений. Следовательно, его отказ — процесс уклоне­ния, ограничения и сокращения жизни и развития.

Как мы далее увидим, граница между здоровым и не­вротическим уходом не столь отчетлива, как я сейчас это представила. Позитивная ценность присутствует даже во втором случае. Но бросаются в глаза вытекающие из это­го процесса определенные негативные особенности. Они становятся яснее, если мы вернемся к двум другим основ­ным решениям. В них мы видим бурную картину стремле­ний к чему-то, следования за чем-то, страстной вовлечен­ности в достижение чего-то, будь то господство или лю­бовь. Мы видим в них надежду, гнев, отчаяние. Даже вы­сокомерно-мстительный тип, холодный в результате по­давления своих эмоций, по-прежнему страстно жела­ет — или его влечет к желанию — успеха, триумфа. В про­тивоположность этому картина последовательно осуще­ствляемого ухода — это картина жизни постоянно на низ­кой отметке ■< — без боли и трений, но и без радости.

Не удивительно, что базалъные черты невротического ухода отмечены аурой ограничения, чего-то, чего избега­ют, не хотят и не делают. Какой-то уход есть в каждой невротической картине. Здесь я опишу картину тех случа­ев, когда это стало главным решением.

Буквальное выражение невротика, ушедшего с внут­реннего поля битвы, — его позиция наблюдателя за собой и своей жизнью. Я описала эту позицию как одно из глав­ных средств облегчения внутреннего напряжения. По­скольку отстраненность является его характерной и все-

объемлющей установкой, он также наблюдает за другими. Он живет, словно сидя в партере и наблюдая за разворачи­вающейся на сцене драмой, причем большую часть време­ни она его не слишком волнует. Хотя он не обязательно хороший наблюдатель, он может быть и очень проница­тельным. Уже на самой первой консультации с помощью некоторых подходящих вопросов он может представить картину себя, изобилующую откровенными наблюдения­ми. Но обычно он добавит, что все эти знания ничего не меняют. Конечно, нет, ибо ни одно из них для него не явля­ется переживанием. Быть наблюдателем за самим собой означает именно это: не участвовать активно в жизни, бес­сознательно от этого отказываться. В анализе он старается придерживаться той же позиции. Он может быть очень за­интересован, но этот интерес может долго оставаться на уровне отменного развлечения, и ничего не меняется.

Однако даже интеллектуально он избегает одной вещи — риска увидеть любой из своих конфликтов. Если он захвачен врасплох и, так сказать, утыкается в него, его может охватить сильнейшая паника. Но в основном он слишком бдителен, чтобы позволить чему-то задеть себя. Как только он приближается к конфликту, его интерес к предмету истощается. Или же он может разубедить себя, доказывая, что конфликт — не конфликт. Когда аналитик замечает его тактику «избегания» и говорит ему: «Посмот­ри, на карту поставлена твоя жизнь», — пациент не впол­не понимает, о чем идет речь. Для него это не его жизнь, а жизнь, которую он наблюдает и в которой не принима­ет активного участия.

Второй чертой, близко связанной с неучастием, являет­ся отсутствие какого бы то ни было серьезного стремле­ния к достижению и отвращение к усилиям. Я соедини­ла две установки, так как для отстраненого типа характер­на их комбинация. Многие невротики всем сердцем жела­ют чего-то достичь и раздражаются на препятствия, меша­ющие это сделать. Не таков отстраненный человек. Он бес­сознательно отвергает и достижения, и усилия. Он пре-

уменьшает или категорически отрицает свои достоинст и довольствуется меньшим. Его не трогает демонстрацм доказательств противоположного. Он скорее испытает п_а дражение. Не хочет ли аналитик пробудить у него често любие? Не хочет ли аналитик, чтобы он стал президентом Соединенных Штатов? Если же осознание каких-то своих способностей неизбежно, он может испугаться.

Опять же, он может сочинять прекрасную музыку, ри­совать картины, писать книги — в своем воображении. Это альтернативный способ уничтожения и стремлений, и усилий. У него действительно могут быть интересные и оригинальные идеи в какой-то области, но написание статьи потребовало бы от него инициативы и тяжелой работы по разработке и организации этих идей. Так что статья остается ненаписанной. Он может смутно желать написать новеллу или пьесу, но ждать прихода вдохнове­ния. Тогда стала бы ясна фабула, и текст сам струился бы с его пера.

Он может быть очень изобретателен и в нахождении причин ничегонеделания. Что хорошего было бы в книге, вымученной тяжелым трудом! И не слишком ли много книг, написанных кое-как, без вдохновения? Не повредит ли другим интересам концентрация на одном занятии и тем самым не сузит ли это его кругозор? Не портит ли характер занятие политикой или другой областью, требу­ющей конкуренции?

Это отвращение к усилиям может распространяться на все виды деятельности. Далее, это влечет за собой полну инертность, к которой мы вернемся позднее. Тогда он мо­жет медлить с осуществлением таких простых дел, к писание письма, прочтение книги, покупка чего-то. И он может делать их вопреки внутреннему сопротив нию — медленно, безразлично, неэффективно. Прос перспектива неизбежного крупного дела — напр когда надо сдвинуть что-то с места и приступить к пившимся проблемам на работе, — может вызвать У усталость еще до того, как он что-то начнет делать.

9тому сопутствует отсутствие целенаправленности и нирования, которое может касаться и больших, и ма-вопросов. Что он реально хочет сделать со своей жиз-ю? Этот вопрос никогда не приходит ему в голову и лег-отбрасывается, как будто не касается его. В этом отно­шении удивителен контраст с высокомерно-мстительным типом, который разрабатывает планы на длительную пер­спективу.

В анализе проявляется ограниченность и опять негатив­ность его целей. Он чувствует, что анализ должен избавить его от таких беспокоящих симптомов, как неловкость с незнакомыми, боязнь покраснеть или упасть в обморок на улице. Или, возможно, анализ должен устранить тот или иной аспект его инертности, например, сложности чтения. У него может быть более широкое видение цели, которую в характерных для него неясных терминах он может назы­вать «спокойствием». Это, однако, означает для него про­сто отсутствие всех и всяческих беспокойств, раздражений и волнений. И, естественно, на что бы он ни надеялся, это должно прийти легко, без боли и напряжения. Работу дол­жен выполнить аналитик. В конце концов, разве тот не специалист? Анализ должен быть чем-то вроде посещения зубного врача, который выдергивает зуб, или врача, дела­ющего инъекцию: он намерен терпеливо ждать, пока ана­литик не предоставит ключ, который все решит. Было бы лучше, если бы пациенту не надо было столько говорить. Аналитику стоило бы иметь что-то вроде рентгеновских лучей, которые высвечивали бы мысли пациента. Или мо-^ет, гипноз, быстрее выявил бы все и без малейших уси­лии со стороны пациента. Когда выкристаллизовываются вые проблемы, первой его реакцией может быть раздра-^{ение н}а то, что надо будет еще столько работать. Как ука­палось ранее, он не против что-то в себе наблюдать. Он ^Тив приложения усилий для изменения. ^Ще щаг вглубь, и мы подойдем к самой сути ухода: Р^аНичению желаний. Мы видели другие виды сдержива-^. Но тогда заслон ставился перед определен-

ными видами желаний, такими, как желания человечес­кой близости или триумфа. Мы также познакомились с неопределенностью в отношении желаний, вытекающей главным образом из детерминации желаний человека тем, что он должен желать. Здесь также действуют все эти чер­ты. Здесь тоже одна область обычно сильнее затронута, чем другие. Здесь тоже спонтанные желания затуманены внутренними диктатами. Но кроме того, отстраненный человек осознанно или бессознательно верит, что лучше ничего не желать и не ожидать. Иногда это сочетается с сознательным пессимистическим взглядом на жизнь, ощу­щением ее тщетности в любом случае и того, что нет ниче­го достаточно желательного, ради чего стоило бы прила­гать усилия. Чаще многое смутно и лениво представляется желательным, но не вызывает конкретного живого жела­ния. Если желание или интерес обладают достаточным пылом, чтобы проникнуть через установку «мне все рав­но», они вскоре увядают и восстанавливается гладкая по­верхность «все неважно». Такое «отсутствие желаний» может касаться и профессиональной, и личной жизни — желаний получить другую работу или повышение, брака, дома, машины или обладания еще чем-то. Исполнение этих желаний может рисоваться в основном как бремя и действительно явилось бы диверсией против его един­ственного желания — чтобы его не беспокоили. Отречение от желаний тесно взаимосвязано с тремя ранее упоминав­шимися базальными особенностями. Он может быть на­блюдателем за своей жизнью, только если у него нет ка­ких-либо сильных желаний. У него едва ли будет стремле­ние или целеустремленное намерение, если нет движущей силы желаний. И, наконец, нет желания, достаточно мощ­ного для оправдания усилий. Следовательно, две невроти­ческих претензии заключаются в том, что жизнь должна быть легкой, без боли и усилий, и что его не должны бес­покоить.

В особенности он озабочен тем, чтобы не привязаться к чему-либо настолько, чтобы реально нуждаться в этом-

Ничто не должно быть таким важным для него, чтобы он не мог без этого обойтись. Все в порядке, если нравится женщина, место за городом или определенная выпивка, но он не должен от них зависеть. Как только он начинает за­мечать, что какое-то место, человек или группа людей оз­начают для него так много, что их утрата была бы болез­ненна, он склонен отречься от своих чувств. И другой че­ловек не должен чувствовать, что необходим ему, или счи­тать их взаимоотношения само собой разумеющимися. Ес­ли он подозревает существование таких установок, он склонен уйти.

Принцип неучастия, выраженный в его позиции наблю­дателя за жизнью и в его сужении желаний, действует и во взаимоотношениях с людьми. Они характеризуются отстранением, т.е. эмоциональным дистанцированием от других. Он может получать удовольствие от отдаленных или кратковременных взаимоотношений, но не должен быть эмоционально вовлечен. Он не должен настолько привязываться к человеку, чтобы нуждаться в его компа­нии, помощи или сексуальных отношениях с ним. Сохра­нять отстранение легче, так как в противоположность другим невротическим типам он не ожидает от других многого, ни хорошего, ни плохого, — если вообще чего-то ожидает. Даже в крайнем случае ему не может прийти в голову попросить о помощи. С другой стороны, он вполне может быть готов помогать другим, только чтобы это его не вовлекало эмоционально. Он не хочет и даже не ждет' благодарности ¹.

Значительно варьирует роль секса. Иногда для него секс — единственный мостик к другим. Тогда у него мо­жет быть много временных сексуальных связей, рано или поздно прерываемых. Они, так сказать, не должны вырож­даться в любовь. Он может полностью осознавать свою Потребность не быть включенным в отношения ни с кем.

¹ Более подробно о природе отстранения см.: Хорни К., Наши внутренние конфликты, глава 5, «Движение от людей».

18*

Или же в качестве причины прекращения отношений он может называть удовлетворенное любопытство. Он тогда отметит, что к той или иной женщине его влекло любопыт­ство, и теперь, когда он получил новые переживания, она его больше не интересует. В этих случаях он может прямо реагировать на женщину так же, как он реагирует на но­вый пейзаж или новый круг людей. Теперь, когда он их знает, они больше не вызывают у него любопытства, и по­этому он переключается на что-то еще. Это больше, чем простая рационализация его отстранения. Он более осоз­нанно и последовательно, чем другие, проносит свою уста­новку наблюдателя за жизнью, и иногда это может созда­вать обманчивое впечатление жизнелюбия.

С другой стороны, в некоторых случаях он исключает из своей жизни всю область секса вплоть до подавления всех желаний этого рода. У него могут даже отсутствовать эротические фантазии или, если они есть, то вся его сек­суальная жизнь состоит из нескольких неуспешных фан­тазий. Его реальные контакты с другими будут останавли­ваться на уровне отдаленного дружелюбного интереса.

Если у него реально есть длительные взаимоотношения, он, конечно, должен в них поддерживать дистанцию. В этом отношении он находится на противоположном полю­се по сравнению с уступчивым типом, нуждающимся в слиянии с партнером. Способы поддержания дистанции разнообразны. Он может исключить секс как слишком интимный для постоянных взаимоотношений и взамен удовлетворять свои сексуальные потребности с посторон­ними. Наоборот, он может более или менее ограничить взаимоотношения просто сексуальными контактами и не делиться с партнером другими переживаниями ¹. В браке он может быть внимателен к партнеру, но никогда не го-

¹ Фрейд наблюдал это особое явление. Он считал это особен­ностью любовной жизни, встречающейся только у мужчин, и пы­тался объяснить это на основе расщепленных установок по отно­шению к матери. См.: Freud S., Beitrdge гиг Psychologie des Liebes-lebens (1910, 1912).

ворить о себе ничего интимного. Он может настаивать на том, чтобы иметь достаточно времени только для себя или совершать путешествия в одиночку. Он может ограничить взаимоотношения случайными уик-эндами или поездками.

Я хочу дать некоторые комментарии, важность которых станет понятна позднее. Боязнь быть эмоционально вовле­ченным в отношения с другими не равнозначна отсутствию позитивных чувств. Напротив, ему не требовалось бы столько бдительности, если бы он поставил общий ограни­читель на нежные чувства. У него могут быть свои собствен­ные глубокие чувства, но они должны оставаться в его внут­ренней святая святых. Они являются только его личным делом, и ничьим больше. В этом отношении он отличается от высокомерно-мстительного типа, который тоже отстра­няется, но бессознательно научился не иметь позитивных чувств. Он отличается еще и тем, что не хочет быть вовлечен­ным с другими в отношения трения или гнева в той же мере, как и в любые другие, тогда как высокомерный тип быстро раздражается, и сражение — его естественное состояние.

Еще одна черта отстраненного человека — его сверхчув­ствительность к влиянию, давлению, принуждению и узам любого рода. Это тоже согласуется с его отстраненно­стью. Боязнь продолжительной связи может возникать еще до того, как он вступил в личные отношения или груп­повую деятельность. И с самого начала может присутство­вать вопрос о том, как он сможет выпутаться. Перед свадь­бой этот страх может перерасти в панику.

То, против чего он негодует как против принуждения, различно. Это может быть любой контракт, например под­писание договора об аренде или любое долговременное обя­зательство. Это может быть любое физическое давление, Даже тесные воротники, пояса, ботинки. Это может быть ограниченный вид из окна. Он может негодовать против того, чего ожидают или могут ожидать от него другие — ^вРоде рождественских подарков, писем или оплаты счетов

в определенное время. Это может распространяться на ин­ституты, правила уличного движения, условности, вмеша­тельство правительства. Он не борется против всего этого, потому что он не борец, но он внутренне бунтует и осознан­но или бессознательно может фрустрировать других свои­ми собственными пассивными способами, не реагируя или забывая.

Его чувствительность к принуждению связана с его инертностью и отказом от желаний. Так как он не хочет шевелиться, любые ожидания, что он что-то сделает, он может ощущать как принуждение, даже если это явно в его интересах. Связь с отказом от желаний сложнее. Он боится, и не без оснований, что кто-нибудь с более сильны­ми желаниями может с легкостью надавить на него и втя­нуть во что-то благодаря своей большей решительности. Но здесь также действует экстернализация. Не испытывая собственные желания и предпочтения, он легко может ощутить, что уступает желаниям другого тогда, когда в действительности следует собственным предпочтениям. Проиллюстрируем это простым примером из повседневной жизни: человек приглашен на вечеринку, которая долж­на состояться в тот же вечер, когда у него свидание с де­вушкой. Однако он воспринимает ситуацию не так. Он пошел на свидание с девушкой с ощущением, что «испол­няет» ее желания, и с негодованием на оказываемое ею «принуждение». Очень умный пациент так охарактеризо­вал весь процесс: «Природа не терпит пустоты. Когда мол­чат ваши желания, врываются желания других». Мы мог­ли бы добавить либо их реальные, заявленные желания, либо те, которые он экстернализует, приписывая им.

Чувствительность к принуждению создает настоящую сложность для анализа, тем большую, чем более пациент не просто негативен, а негативистичен. Он может постоян­но таить подозрение, что аналитик хочет оказать на него влияние и превратить его в образец своего предвзятого подхода. Это подозрение тем менее доступно, чем больше инертность мешает пациенту исследовать любое предло-

женное допущение, что его вновь и вновь просят делать. На основании того, что аналитик оказывает чрезмерное давление, он может опровергнуть любой вопрос, утвер­ждение и интерпретацию, которые явно или скрыто ата­куют какую-то его невротическую позицию. В этом отно­шении прогресс усложняется еще и тем, что он долгое вре­мя не проявляет своих подозрений, потому что не любит трений. Он просто может ощущать, что то или иное явля­ется личным предубеждением или хобби аналитика. Сле­довательно, надо не беспокоиться об этом, а отбросить как не заслуживающее внимания. Например, аналитик может полагать, что стоит исследовать взаимоотношения пациен­та с людьми. Тот немедленно защищается, а про себя ду­мает, что аналитик хочет сделать его общительным.

Наконец, уходу соответствует отвращение к изменени­ям, ко всему новому. Оно также варьирует по интенсивно­сти и форме. Чем более отчетлива инертность, тем сильнее он боится риска и усилий, связанных с любыми изменени­ями. Он скорее стал бы терпеть статус-кво — будь то в от­ношении его работы, квартиры, служащих или супруга, — чем менять что-либо. Ему не приходит в голову, что он мо­жет быть в состоянии улучшить ситуацию. Например, он мог бы переставить мебель, отвести больше времени досу­гу, оказывать больше помощи жене в ее проблемах. Подоб­ные предложения встречаются с вежливым безразличием. Помимо его инертности в этой установке участвуют два фактора. Так как он не ожидает многого ни от какой си­туации, в любом случае у него мало побуждение изменить ее. И он склонен рассматривать вещи как неизменные. Таковы люди, так они устроены. Такова жизнь — это судь­ба. Хотя он не жалуется на обстоятельства, которые были бы невыносимы для большинства, его терпение похоже на мученичество уступчивого типа. Но сходство поверхност­но: источники этого различны.

Приведенные мною до сих пор примеры отвращения к Изменениям касались внешних дел. Однако не по этой при­чине я назвала его среди базальных особенностей этого

типа. В одних случаях явно заметна нерешительность в из­менении чего-либо в окружающей среде, тогда как другие отстраненные люди создают впечатление противополож­ное — неугомонности. Но во всех случаях присутствует за­метное отвращение к внутренним изменениям. До некото­рой степени это относится ко всем неврозам ¹, но обычно это отвращение к преодолению и изменению особых факторов, в основном тех, что имеют отношение к конкретному глав­ному решению. Это верно и для отстраненного типа, но так как в природе его решения коренится статичное понятие о себе, ему отвратительна сама идея изменения себя. Самая суть его решения — отход от активной жизни, от активно­го желания, стремления, планирования, осуществления усилий и делания. Принятие им других как неизменных — это отражение его взгляда на себя, и неважно, сколько он говорит об эволюции, даже насколько интеллектуально ценит мысль о ней. По его мнению, анализ должен быть одномоментным откровением, которое, будучи однажды достигнутым, устанавливает все раз и навсегда. С самого начала ему чуждо понимание того, что это процесс, в кото­ром мы занимаемся проблемой со все новых сторон, рас­сматриваем все новые связи, обнаруживаем все новые смыс­лы до тех пор, пока не добираемся до корней, и что-нибудь может измениться изнутри.

Вся установка ухода может быть осознанной, и в этом случае человек рассматривает ее как лучшую часть мудро­сти. Согласно моему опыту, гораздо чаще человек ее не осознает, но имеет представление о некоторых упомяну­тых здесь аспектах, хотя, как мы сейчас увидим, он может думать о них в других выражениях, так как видит их в ином свете. Чаще всего он осознает только свою отстранен­ность и чувствительность к принуждению. Но как всегда, когда дело касается невротических потребностей, мы мо­жем распознать природу потребностей уходящего челове­ка, наблюдая, когда он реагирует на фрустрацию, когда

¹ См.: Хорни К., Самоанализ, глава 10, «Работа с сопротивлением».

становится безразличным или усталым, раздражется, па­никует или негодует.

Большую помощь в быстрой оценке всей картины анали­тику оказывает знание базальных особенностей. Когда наше внимание привлекает та или иная из них, мы долж­ны искать остальные; и у нас есть основание для уверенно­сти в том, что найдем их. Как я подчеркивала, они являют­ся не серией несвязанных особенностей, интегрированной структурой. Это, по крайней мере в своей основной компо­зиции, картина, обладающая большой последовательнос­тью и единством, словно нарисованная одним цветом.

Теперь мы попытаемся прийти к пониманию динамики этой картины, ее смысла и истории. До сих пор мы указы­вали только на то, что уход представляет собой главное решение внутреннего конфликта путем отхода от него. На первый взгляд у нас создается впечатление, что уходящий человек прежде всего отказывается от своих амбиций. Это тот аспект, который он сам часто подчеркивает и склонен рассматривать как ключевой для всего развития. Иногда кажется, что его история тоже подтверждает это впечатле­ние, поскольку он мог значительно измениться в отноше­нии амбиций. Примерно в период юности он часто совер­шает поступки, демонстрирующие энергию и способности. Он может быть находчивым, преодолевать экономические трудности и завоевывать себе место под солнцем. Он может быть честолюбивым в школе, первым в классе, отличать­ся в дебатах или каком-либо прогрессивном политическом Движении. По крайней мере, часто есть период, когда он был сравнительно бодрым и интересовался многими веща­ми, когда он бунтовал против традиций, в которых воспи­тывался, и мечтал что-то совершить в будущем.

Затем часто следует период-дистресса: тревоги, отчая­ния из-за какой-то неудачи или неблагоприятных жизнен­ных обстоятельств, в которых он оказался из-за своей бун­тарской жилки. Затем кривая его жизни оказывается выровненной. Люди говорят, что он «приспособился» и

устроился. Они замечают, что он совершил юношески" полет к солнцу и теперь вернулся на землю. Они говорят что это «нормальный» ход вещей. Но другие, более внима' тельные, беспокоятся о нем. Им кажется, что он утратил свое жизнелюбие, интерес ко многим вещам и приспосо­бился к гораздо меньшему, чем то, что обещали его способ­ности и возможности. Что с ним случилось? Конечно, не­счастья и разочарования могут подрезать человеку кры­лья. Но в тех случаях, которые мы имеем в виду, обстоя­тельства были не настолько неблагоприятны, чтобы объяс­нить все. Следовательно, определяющим фактором должен быть некоторый психический дистресс. Однако этот ответ тоже неудовлетворителен, потому что мы знаем других людей, которые подобным образом перенесли внутреннее смятение, но вышли из него иначе. В действительности, перемена является результатом не существования конф­ликтов или их размеров, а, скорее, способа, которым он примирился с собой. Произошло то, что он вкусил своих внутренних конфликтов и разрешил их путем отступления. Почему он попытался решить их таким путем, почему он мог сделать это только так — это дело его предшествующей истории, о которой мы поговорим несколько позже. Снача­ла нам надо прояснить картину природы отступления.

Давайте сперва взглянем на большой внутренний кон­фликт между экспансивными и уступчивыми влечениями. У двух других типов, обсуждавшихся в трех предыдущих главах, одно из этих влечений выходит на первый план, другое подавляется. Но если превалирует уход, то в отно­шении этого конфликта мы имеем другую типичную кар тину. Ни экспансивные, ни уступчивые склонности н оказываются подавленными. При условии, что мы знако мы с их проявлениями и смыслом, несложно наблюда их, или — до определенного момента — осознавать Фактически, если мы настаиваем на классификации неврозов либо как экспансивных, либо как уступч > мы окажемся в затруднении, решая, к какой катего

ести отстраненный тип. Мы могли бы только утвер-ть, _{ЧТО; К}ак правило, та или другая склонность преоб-яает либо в плане большей близости к осознанию, либо плане большей силы. Индивидуальные различия внутри сей этой группы зависят, в частности, от такого преобла­дания. Однако иногда здесь оказывается полное равновесие. Экспансивные черты можно видеть в его грандиозных фантазиях о тех великих делах, которые он мог бы совер­шить в своем воображении, или о его общих качествах. Более того, он часто сознательно ощущает свое превосход­ство над другими и может демонстрировать его в своем поведении преувеличенным благородством. В своих ощу­щениях относительно себя он может быть склонен гор­диться собой. Хотя качества, которыми он гордится, в про­тивоположность экспансивному типу, находятся на служ­бе отстранения. Он гордится своей отстраненностью, сво­им «стоицизмом», самодостаточностью, независимостью, нелюбовью к принуждению, пребыванием выше конку­ренции. Он также вполне может сознавать свои претензии и эффективно их оценивать. Однако их содержание отли­чается, потому что они вытекают из потребности защитить свой замок из слоновой кости. Он ощущает, что имеет пра­во на то, чтобы другие не вторгались в его частную жизнь, чтобы они ничего от него не ожидали и не докучали ему, чтобы он был свободен от необходимости зарабатывать на жизнь и от ответственности. Наконец, экспансивные склон­ности могут демонстрироваться в некоторых вторичных про­явлениях, вытекающих из базального ухода, например в лелеянии своего престижа или открытом бунтарстве.

Wo эти экспансивные черты больше не составляют ак-

ивной силы, так как он оставил свои амбиции в смысле

каза от любого активного достижения честолюбивых

" ^{еи и} активного стремления к ним. Он настроен не хо-

^ь их и даже не пытаться добиться. Даже если он в состо-

^{Ии Ос}УЩествлять какую-то продуктивную работу, он мо-

Делать это с крайней неприязнью и отвращением к

У> что весь окружающий мир хочет и ценит. Это осо-

бенность бунтарской группы. Но он не хочет и совершать что-то активное или агрессивное ради реванша или мсти­тельного триумфа, он оставил влечение к реальному гос­подству. В согласии с его отстраненностью, ему в самом деле неприятна мысль о том, чтобы быть лидером, влиять на людей или манипулировать ими.

С другой стороны, если на первый план выходит тенден­ция уступчивости, отстраненные люди склонны к низкой самооценке. Они могут быть робкими и чувствовать себя не ровней многим. Они могут демонстрировать и многие установки, которые мы едва ли распознали бы как уступ­чивость, если бы не наше знание о развернутом уступчи­вом решении. Они часто проницательно сензитивны к по­требностям других людей и могут тратить значительную часть своей жизни, помогая другим или служа делу. Они часто беззащитны перед наказаниями и нападками и склонны скорее принимать вину на себя, чем обвинять других. Они могут быть сверхтревожны в том, чтобы не задеть чувства других людей. Они склонны к уступчиво­сти. Однако эта последняя тенденция определяется не по­требностью в привязанности, как у уступчивого типа, а потребностью избегать трений. И присутствует скрытый страх, указывающий на их боязнь потенциальной силы уступчивых наклонностей. Например, они могут выра­жать тревожное убеждение, что если бы не их отчужден­ность, другие бы их задавили.

Подобно тому, что мы видели в отношении экспансив­ных тенденций, уступчивость тоже в большей степени просто установка, а не активные мощные влечения. Отсут­ствует привлекательность любви, которая придает страст­ный характер этим влечениям, так как отстраненный тип не намерен ни хотеть, ни ждать ничего от других, эмоци­онально не вовлекается во взаимоотношения с ними.

Теперь нам понятен смысл ухода от внутреннего конф­ликта между экспансивными и уступчивыми влечениями-Когда устраняются активные элементы в обоих, они пере-

стают быть противостоящими силами, следовательно, они больше не определяют конфликт. Если сравнить три глав­ные попытки, человек надеется достичь интеграции, ста­раясь исключить одну из конфликтующих сил. В реше­нии ухода он старается обе их обездвижить. И он может это сделать, потому что отказался от активного достиже­ния славы. Он еще должен оставаться своим идеализиро­ванным Я, что означает продолжение функционирования системы гордости с ее долженствованиями, но он отказал­ся от активного влечения к ее актуализации, т.е. к тому, чтобы осуществить ее на деле.

Подобные парализующие тенденции действуют и в от­ношении его реального Я. Он еще хочет быть собой, но сво­ими ограничениями инициативы, усилий, живых жела­ний и стремлений он наложил ограничение и на естествен­ное влечение к самореализации. И в отношении идеализи­рованного, и в отношении реального Я он делает ударение на бытии, а не на достижении и росте. Но то, что он еще хочет быть самим собой, позволяет ему сохранять не­которую спонтанность в эмоциональной жизни, и в этом отношении он может быть менее отчужден от себя, чем любой другой невротический тип. У него могут быть силь­ные увлечения религией, искусством, природой, т.е. чем-то безличным. И часто, хотя он не позволяет своим чув­ствам эмоционально вовлекать его в отношения с другими людьми, он может эмоционально воспринимать других и их специфические потребности. Эта сохранившаяся спо­собность ясно вырисовывается при сравнении его с уступ­чивым типом. Последний тоже не подавляет позитивные чувства, а наоборот, культивирует их. Но эти чувства ста­новятся драматизированными и фальсифицированными, так как все брошены на служение любви, то есть на капи­туляцию. Он хочет со своими чувствами потерять себя и в Конечном счете найти единство в слиянии с другими. От­страненный человек хочет строго хранить свои чувства в своем сердце. Ему противна сама идея слияния. Он хочет быть «самим собой», хотя у него есть только смутное пред-

ставление о том, что это значит, и, сам того не сознавая, он на самом деле находится в замешательстве относительно этого.

Именно этот парализующий процесс придает уходу его негативный, статичный характер. Но здесь надо задать важный вопрос. Это впечатление статичного состояния, характеризуемое негативными качествами, постоянно подкрепляется новыми наблюдениями. Но охватывает ли это впечатление явление в целом? В конце концов, никто не может жить только отрицанием. Не упущено ли нами что-то в понимании смысла ухода? Не готов ли отстранен­ный человек и к чему-то позитивному? К миру любой це­ной? Конечно, но это все еще негативное качество. В двух других решениях помимо потребности в интеграции есть движущие силы — могучее влечение к чему-то позитивно­му, что придает смысл жизни: в одном случае привлекает господство, в другом — любовь. Нет ли подобной привле­кательности, какой-то еще позитивной цели и в решении ухода?

Когда во время аналитической работы встают подобные вопросы, обычно полезно внимательно послушать, что го­ворит об этом сам пациент. Обычно есть что-то, о чем он нам говорил и что мы не восприняли достаточно всерьез. Давайте то же самое проделаем здесь и более внимательно исследуем, как видит себя наш тип. Мы видели, что, по­добно другим, он рационализирует и приукрашает свои потребности, так что они выступают как высшие установ­ки. Но в этом отношении надо провести различие. Иногда он явно делает из своих потребностей добродетели, напри­мер, представляя отсутствие у себя стремлений как пребы­вание выше конкуренции, или объясняя инертность пре­зрением к тяжелому труду. И в ходе анализа такое про­славление обычно исчезает без лишних слов. Но есть и другое, что не так легко отбрасывается, так как оно явно имеет для него важный смысл. Это касается всего, что он говорит о независимости и свободе. Действительно, боль­шинство основных особенностей, которые мы рассматри-

вали с точки зрения ухода, также имеют смысл, когда мы смотрим на них с точки зрения свободы. Любая сильная привязанность ограничила бы его свободу. То же самое и с потребностями. Он стал бы зависеть от таких потребно­стей, и они легко сделали бы его зависимым и от других. Если свою энергию он посвятит одному занятию, он не бу­дет свободен заниматься многими другими вещами, кото­рыми может заинтересоваться. В частности, в новом све­те выступает его чувствительность к принуждению. Он хочет быть свободным и, следовательно, будет не выносить давления.

Соответственно, когда в анализе эта тема поднимается для обсуждения, пациент уходит в глухую защиту. Не естественно ли для человека хотеть свободы? Не становит­ся ли кто угодно безразличным, если действует под давле­нием? Не стала ли его тетка или его подруга бесцветной, безжизненной, потому что всегда делает то, что от нее ожидают? Аналитик что, хочет приучить его, подогнать под образец, чтобы он был подобен дому в ряду домов на улице, неотличимых один от другого? Он ненавидит рег­ламентированность. Он никогда не ходит в зоопарк просто потому, что не выносит вида зверей в клетках. Он хочет делать то, что хочет, и тогда, когда хочет.

Рассмотрим некоторые его аргументы, отложив осталь­ные на потом. Из них мы узнаем, что для него свобода означает делать то, что ему нравится. Здесь аналитик на­блюдает явный изъян. Так как пациент сделал все воз­можное, чтобы заморозить свои желания, он просто не знает, чего он хочет. И в результате он часто не делает ничего или ничего существенного. Это, однако, его не бес­покоит, так как оказывается, что свободу он видит преж­де всего в отсутствии вмешательства других, будь то люди или учреждения. Что бы ни делало его установку столь важной, он намерен защищать ее до последнего. Благодаря этому его идея свободы вновь оказывается негативной — это свобода от, а не свобода для. Вот что действительно его

привлекает и отсутствует в других решениях. Уступчивь " человек скорее боится свободы из-за своей потребности привязанности и зависимости. Экспансивный тип с ег жаждой господства того или иного рода, склонен прези рать эту идею свободы.

Как объяснить эту привлекательность свободы? Из ка­ких внутренних необходимостей она вырастает? Каков ее смысл? Чтобы достичь какого-либо понимания, нам надо вернуться назад к истории детства тех людей, которые поз­же разрешат свои проблемы уходом. Там часто присутство­вали сковывающие влияния, против которых ребенок не мог открыто бунтовать, потому что они были либо слиш­ком сильными, либо слишком неосязаемыми. Там могла присутствовать слишком близкая атмосфера в семье, слишком тесное эмоциональное сотрудничество, не остав­лявшее места для его индивидуальных путей, и грозившее подавить его. С другой стороны, он мог получать любовь, но способами, которые скорее отталкивали, чем согревали его. Например, кто-то из родителей мог быть слишком эгоцентричен, чтобы хоть как-то понимать потребности ребенка, но предъявлял высокие требования к тому, что­бы ребенок понимал и эмоционально поддерживал его. Или, может, кто-то из его родителей был столь изменчив в своих перепадах настроения, что в одни периоды прояв­лял преувеличенную демонстративную любовь, а в другие мог ругать и бить ребенка в припадке гнева без всяких понятных ребенку причин. Короче говоря, там была обста­новка, скрыто или явно требовавшая от него так или иначе приспособиться и угрожавшая поглотить его без достато ного внимания к его индивидуальности, не говоря уж поощрении личностного роста.

Так что ребенок больший или меньший период врем ни разрывается между тщетными попытками доои нежности и внимания и негодованием на наложенн него оковы. Он разрешает этот ранний конфликт У отделения от других. Устанавливая эмоциональну ^ танцию между собой и другими, он выводит конфл

"вия i Он больше не хочет ни любви других людей, ни й ьбы с ними. Таким образом, его больше не раздирают отиворечивые чувства к ним, и он может сосущество-_Ть с ними, совершенно не кидаясь из крайности в край-ость- Более того: уходя в собственный мир, он спасает свою индивидуальность от стеснения и подавления. Таким образом, его раннее отстранение не только служит его интеграции, но обладает и наиболее значимым позитив­ным смыслом — сохраняет нетронутой его внутреннюю жизнь. Свобода от уз дает ему возможность внутренней независимости. Но он должен совершить больше, чем про­сто поставить ограничитель на свои направленные к дру­гим или против них чувства. Он также должен отречься от всех тех желаний и потребностей, для исполнения кото­рых потребовались бы другие люди: от своих естественных потребностей в понимании, любви, симпатии, защите. Од­нако это имеет далеко идущий смысл. Это означает, что он должен держать при себе свои радости, боль, печаль и страхи. Например, он часто совершает трогательные и от­чаянные усилия для преодоления своего страха (темноты, собак и т.д.), не позволяя никому знать о них. Он трени­рует себя (автоматически) не только в том, чтобы не пока­зывать страданий, но и в том, чтобы не ощущать их. Он не хочет симпатии и помощи не только потому, что у него есть причины сомневаться в искренности ближних, но и потому, что даже если их временно предоставляют, это становится сигналом тревоги об угрожающих ему оковах, лроме того, что он ставит заслон перед своими потребно­стями, он чувствует, что безопаснее не позволять никому нать, что нечто важно для него, дабы его желания не мог-^и быть фрустрированы или использованы как средство Делать его зависимым. Так начинается столь характерное ^я Ухода общее отречение от всех желаний. Он еще зна- ч хотел бы иметь какой-то наряд, котенка или игруш-^ говорит об этом. Но постепенно, как и со страха-

в ^М'^: "^°Р^НИ К., Наши внутренние конфликты, глава 5, «Дви-«ие от людей».

>

ми, он приходит к ощущению, что безопаснее вообще не иметь желаний. Чем меньше у него желаний, тем ему бе­зопаснее в его уединении, тем сложнее будет кому-либо оказать на него влияние. Пока что результирующая кар­тина — еще не уход, но она содержит все зародыши, из которых он может развиться. Даже если ситуация останет­ся неизменной, она несет смертельную опасность для даль­нейшего развития. Мы не можем расти в вакууме, без бли­зости и трений с другими человеческими существами. Но едва ли ситуация останется неизменной. Если благоприят­ные обстоятельства не изменяют ее к лучшему, процесс развивается за счет внутренних движущих сил по пороч­ному кругу, как мы видели в других случаях невротичес­кого развития. Мы уже упоминали один из этих кругов. Для сохранения отстранения человеку надо поставить ог­раничитель на желания и стремления. Отречение от жела­ний, однако, по своему действию обоюдоостро. Оно дей­ствительно делает его более независимым от других, но и ослабляет его. Оно подрывает его жизнеспособность и ка­лечит его чувство направленности. Он мало что может про­тивопоставить желаниям и ожиданиям других. Ему нужна двойная бдительность в отношении влияний и вмеша­тельств. По удачному выражению Гарри Стэка Салливена, он должен «разрабатывать механизм дистанцирования».

Основное подкрепление раннего развития идет от ин-трапсихических процессов. Те самые потребности, кото­рые влекут других на поиски славы, действуют и здесь. Его раннее отстранение в том случае, если ему удается пос­ледовательно его осуществлять, устраняет его конфликты с другими. Но надежность его решения определяется отре­чением от желаний, а в раннем возрасте этот процесс не­устойчив, он еще не вырос в определяющую установку. Он все еще хочет от жизни больше, чем нужно для его душев­ного покоя. При достаточном искушении он, например, может быть втянут в близкие взаимоотношения. То есть его конфликты легко мобилизуются, и ему нужна лучшая

интеграция. Но раннее развитие оставляет ему не только расщепленность, но и отчужденность от себя, недостаток уверенности в себе и ощущение недостаточной снаряжен-ности для реальной жизни. Он может иметь дело с други­ми, только находясь на безопасной эмоциональной дистан­ции; втянутый в более близкие контакты, он, вдобавок к тому, что находится в невыгодном положении из-за свое­го уклонения от борьбы, еще и затормаживается. Таким образом, его тоже влечет найти ответ на все эти потребно­сти в самоидеализации. Он может пытаться реализовать амбиции в реальной жизни, но по многим причинам, на­ходящимся в нем самом, склонен отказываться от дости­жения чего-либо перед лицом трудностей. В основном его идеализированный образ — это прославление развивших­ся потребностей. Это смесь из самодостаточности, замкну­того спокойствия, свободы от желаний и страстей, стои­цизма и порядочности. Для него порядочность — это не столько прославление мстительности (как в «справедливо­сти» агрессивного типа), сколько идеализация отсутствия обязательств и непосягания на чужие права.

Соответствующие такому образу долженствования под­вергают его новой опасности. Если первоначально он дол­жен был защищать свое внутреннее Я от внешнего мира, теперь ему надо защищать его от все более грозной внут­ренней тирании. Результат зависит от степени внутренней живости, которую он до сих пор сохранил. Если она сильна и он, так сказать, бессознательно настроен оградить ее от того, чтобы она пошла прахом или затопила все, он может Удерживать часть ее, но только ценой осуществления тех ограничений, которые мы обсуждали вначале, — только Ценой отказа от активной жизни, сдерживания своих вле­чений к самореализации.

Нет клинических доказательств того, что внутренние Диктаты здесь строже, чем в других типах неврозов. Отли­чие в том, что они его больше раздражают из-за самой его Потребности в свободе. Он пытается справиться с ними, в частности, путем экстернализации. Из-за своего табу на

агрессию он может осуществлять это только пассивно. Это означает, что ожидания других людей или то, что он ощу­щает как ожидания, обретают характер приказов, требу­ющих беспрекословного подчинения. Более того, он подо­зревает, что люди хладнокровно ополчатся против него, если он не подчинится их ожиданиям. По существу это значит, что он экстернализует не только свои долженство­вания, но и свою ненависть к себе. Другие так сильно опол­чатся против него, как и он сам, если не будет соответство­вать своим долженствованиям. И так как это предвосхи­щение враждебности является экстернализацией, его нельзя исправить свидетельствами обратного. Например, у пациента может быть большой опыт, говорящий о терпе­нии и понимании со стороны терапевта, однако, находясь под давлением, он может ощущать, что аналитик немед­ленно его бросит в случае открытого противоречия.

Таким образом, сильно подкрепляется его изначальная чувствительность к внешнему давлению. Теперь понятно, почему он продолжает переживать внешнее принуждение, хотя позднейшее окружение может оказывать очень слабое давление. Вдобавок экстернализация его долженствований, облегчая внутреннее напряжение, привносит новый кон­фликт в его жизнь. Он должен отвечать ожиданиям других, он не должен задевать их чувства, он должен умиротворять их предвосхищаемую враждебность, но он также должен и сохранять свою независимость. Этот конфликт отражается в амбивалентности его реакции на других. Это причудливая смесь уступчивости и неповиновения во многих вариациях. Например, он может вежливо уступить в ответ на просьбу, но забыть о ней или тянуть с выполнением ее. Забывание может достичь таких масштабов, что он может сохранять достаточный порядок в своей жизни только с помощью за­писной книжки, в которую кратко записывает встречи или работу, которую надо выполнить. Или же он может прохо­дить через поток уступок желаниям других, саботируя их в душе и ни в малейшей степени их не осознавая. Так, в анализе он может подчиняться очевидным правилам, на-

пример приходить вовремя или говорить, о чем думаешь, но так мало воспринимать из обсуждаемого, что работа ока­зывается бесполезной.

Эти конфликты неизбежно вызывают напряжение в его отношениях с другими людьми. Временами он может со­знательно ощущать это напряжение. Но, осознается оно или нет, оно подкрепляет его склонность отстраняться от других.

Пассивное сопротивление, которое он оказывает ожида­ниям других, также действует с учетом этих долженство­ваний, которые не экстернализированы. Простого ощуще­ния, что он должен что-то сделать, часто достаточно для того, чтобы сделать его равнодушным. Эта неосознанная сидячая забастовка была бы не столь важна, если бы огра­ничивалась действиями, которые в глубине души ему не нравятся, например участием в общественных собраниях, написанием определенных писем или оплатой счетов. Но чем радикальнее он уничтожает свои желания, тем боль­ше все, что он делает, — плохое, хорошее, безразличное — может отмечаться как что-то, что он должен: чистить зубы, читать газету, гулять, работать, есть, вступать в сек­суальные отношения с женщиной. Далее все встречается молчаливым сопротивлением, приводя в результате к уве­личивающейся инертности. Поэтому действия ограничи­ваются минимумом или, чаще, выполняются с напряже­нием. Как следствие, он непродуктивен, быстро устает или страдает от хронического утомления.

Когда в ходе анализа становится яснымэтот процесс, появляются два фактора, которые направлены на увекове­чивание его. Пока пациент не прибегает к своей спонтан­ной энергии, он может полностью сознавать, что этот об-Раз жизни расточителен и неудовлетворителен, но не ви-ДИт возможности изменить его, потому что, как он это ощущает, он просто не стал бы ничего делать, если бы не заставлял себя. Другой фактор относится к важной функ­ции, выполняемой самой инертностью. Его психический

паралич может в его представлении стать неизменны страданием, и он использует его для предотвращения са мообвинений и презрения к себе.

Награда, которую таким образом получает бездействие подкрепляется и из другого источника. Подобно тому, как его способ решения конфликтов должен был их парализо­вать, точно так же он пытается выключить из действия свои долженствования. Он делает это, стараясь избежать ситуаций, в которых они начали бы беспокоить его. В этом заключается и другая причина того, что он избегает кон­тактов с другими так же, как и серьезного достижения чего-то. Он следует бессознательному девизу, что пока он ничего не делает, он не нарушит никаких долженствова­ний и табу. Иногда он рационализирует это избегание мыслью о том, что любое его достижение было бы покуше­нием на права других.

Этими многими способами интрапсихические процессы продолжают стимулировать первоначальное решение от­странения и постепенно создают путаницу, составляющую картину ухода. Эта ситуация была бы недоступной для терапии — вследствие минимума мотивации к изменени­ям, — если бы привлекательность свободы не содержала позитивных элементов. Пациенты, у которых они прева­лируют, часто быстрее других понимают вредоносный ха­рактер внутренних диктатов. При благоприятной ситуа­ции они могут моментально узнать в них свое ярмо и не­двусмысленно начать им сопротивляться *. Естественно, такая сознательная установка сама по себе не рассеивае внутренние диктаты, но значительно помогает постепе ному их преодолению.

Снова взглянув теперь на общую картину ухода с то ки зрения сохранения целостности, мы увидим, как в траиваются и обретают смысл определенные наолюд Прежде всего внимательного наблюдателя поражает

¹ См.: Finding the Real Self. American Journal of Psychoanalysis-Vol IX, 1949, A Letter, с предисловием Карен Хорни.

оованность действительно отстраненных людей. Я все-_а сознавала это, но раньше не понимала, что это не­отъемлемая ядерная часть структуры. Отстраненные, _едщ_Ие в себя люди могут быть непрактичны, инертны, ффективны, с ними может быть сложно иметь дело из-за их вызывающей настороженности к влияниям и близ­ким контактам, однако они в большей или меньшей степе­ни обладают искренностью, неиспорченностью сокровен­ных мыслей и чувств, которые нельзя подкупить или со­блазнить приманкой власти, успеха, лести или «любви». К тому же в потребности сохранять внутреннюю цело­стность мы узнаем еще одну детерминанту базальных осо­бенностей. Мы прежде всего увидели, что избегания и ог­раничения поставлены на службу интеграции. Далее мы видели, еще не зная их смысла, что они также определя­лись потребностью в свободе. Теперь мы понимаем, что они нуждаются в свободе от вовлеченности, влияния, давле­ния, от оков амбиций и конкуренции ради сохранения своей внутренней жизни незапачканной и незапятнанной. Мы можем быть озадачены тем, что пациент не говорит об этих важных вещах. В действительности же он показы­вает многими косвенными способами, что хочет остаться «собой», что боится через анализ «потерять свою индиви­дуальность», что анализ может сделать его таким, как все, что аналитик может переделать его по собственному образ­цу и т.д. Но часто аналитик не ухватывает всего смысла та-^ких высказываний. Контекст, в котором они делались, Редполагает желание пациента остаться либо своим акту-льньщ невротическим Я, либо идеализированным гран-^озным Я. И на самом деле пациент имеет в виду сохра­нив своего статус-скво. Но упорствование в том, чтобы ^{ь са}мим собой, выражает и тревожную заботу о сохра-^ии Целостности своего реального Я, хотя он пока еще ^е Может дать ему определение. Только через анализ он ^ет постичь старую истину о том, что он должен поте-_с _ ^Се"Я (невротическое прославляемое Я), чтобы найти ^{Я (св}°е реальное Я).

Из этого основного процесса вытекают три наиболее раз­личающихся образа жизни. В первой группе, группе с упор­ным уходом в себя, совершенно последовательно и до кон­ца осуществляется уход со всеми его последствиями. Во втором случае привлекательность свободы превращает пас­сивное сопротивление в более активный бунт, это бунтую­щая группа. В третьем случае преобладают процессы ухуд­шения и они приводят к поверхностному образу жизни.

В первой группе индивидуальные различия связаны с преобладанием экспансивной или уступчивой тенденций и со степенью ухода от активности. Несмотря на культи­вируемую эмоциональную дистанцию от других, некото­рые способны что-то делать для своих семей, друзей или тех, с кем общаются на работе. И, возможно вследствие своей незаинтересованности, они часто эффективно помо­гают. В противоположность и экспансивному, и уступчи­вому типам они не ждут взамен ничего особенного. В про­тивоположность последнему у них возникнет довольно сильное раздражение, если другие по ошибке примут их готовность помочь за любовь и захотят получить что-то большее вдобавок к оказанной помощи.

Несмотря на ограничение активности, многие из этих людей в состоянии осуществлять повседневную работу. Она, однако, обычно ощущается ими как напряжение, так как делается вопреки преобладанию внутри инертности. Как только работа накапливается, или требует инициати­вы, или включает борьбу за что-то или против чего-то, инертность становится заметнее. Мотивация к выполне­нию рутинной работы обычно смешанная. Помимо эконо­мической необходимости и традиционных долженствова­ний, часто имеется потребность быть полезным другим, не­смотря на собственный уход. Кроме того, повседневная ра­бота может быть средством ускользнуть от ощущения беспо­лезности, охватывающего их, когда они предоставлены са­мим себе. Они часто не знают, что им делать со своим свобод­ным временем. Контакты с другими людьми слишком свя­заны с напряжением, чтобы доставлять удовольствие. Им

нравится быть самим по себе, но они непродуктивны. Даже чтение книги может встречать внутреннее сопротивление. Поэтому они мечтают, думают, слушают музыку или на­слаждаются природой, если это доступно без усилий. Они в основном не осознают таящегося в них страха бесполезно­сти, но могут автоматически так организовать свою работу, чтобы оставлять себе мало свободного времени.

Наконец, инертность и сопровождающее ее отвращение к регулярной работе могут преобладать. Если у них нет де­нежных средств, они могут выполнять случайную работу или опускаться до паразитического существования. А если есть небольшие средства к существованию, они предпочтут до предела ограничить свои потребности, чтобы чувствовать себя свободными поступать так, как им нравится. Однако то, чем они занимаются, чаще носит характер хобби. Или же они могут более или менее полностью поддаться инерт­ности. Это то, что мы наблюдаем у мастерски описанного Гончаровым незабываемого Обломова, который негодует даже на необходимость обуваться. Друг приглашает его в поездку по другим странам и делает для него все приготов­ления до последней детали. В воображении Обломов видит себя в Париже и горах Швейцарии, и мы в напряженном ожидании — поедет он или нет? Конечно, он отступает. Перспективы того, что ему кажется бурным движением, и новых впечатлений оказываются для него чересчур.

Даже не доходя до таких крайностей, распространяю­щаяся инертность несет в себе опасность ухудшения, как показано в случае с Обломовым и в последующей судьбе его слуги. (Далее здесь происходит переход к поверхнос­тной жизни третьей группы.) Она опасна и потому, что Может перерастать от сопротивления деланию к сопротив­лению думанию и чувствованию. Тогда и мышление, и чувства могут становиться просто реактивными. Некото-Рая мыслительная цепочка может приводиться в движе­ние разговором или комментариями аналитика, но так как Нет энергии для ее мобилизации, она истощается. Некото-Рые позитивные или негативные чувства могут стимули-

роваться визитом или письмом, но тоже вскоре увядают. Письмо может вызвать импульсы ответить на него, но если это не сделано сразу же, то может быть забыто. Инертность в мышлении может быть хорошо заметна в процессе ана­лиза и часто является большой помехой в работе. Что бы ни обсуждалось в течение часа, это потом может быть за­быто, и не из-за какого-то специфического «сопротивле­ния», а потому, что пациент позволяет содержимому ле­жать в своем мозгу чем-то вроде чужеродного тела. Иног­да он ощущает беспомощность или замешательство в про­цессе анализа так же, как и при чтении или обсуждении какого-то сложного материала, потому что слишком вели­ко напряжение по увязыванию фактов. Один пациент вы­разил это беспомощное замешательство во сне, где он об­наруживал себя в разных местах по всему миру. Он не со­бирался отправляться ни в одно из них, он не знал, как туда попал и как оттуда выбраться.

Чем больше распространяется инертность, тем сильнее затронуты ею чувства человека. Чтобы вообще реагиро­вать, ему нужны более сильные стимулы. Группа прекрас­ных деревьев в парке больше не вызывает никаких чувств, ему нужен буйный закат. Такая инертность чувств влечет за собой трагический элемент. Как мы видели, отстранен­ный тип ограничивает свою экспансивность главным обра­зом для сохранения неповрежденными подлинных чувств. Но доведенный до крайности процесс заглушает ту самую живость, которую он должен был сохранять. Следователь­но, когда его эмоциональная жизнь оказывается парали­зованной, он страдает от возникшего омертвения чувств больше, чем другие пациенты, и это может быть един­ственным, что он хочет изменить. В процессе анализа он может временами ощущать, что его чувства становятся живее, как только он в целом более активен. Даже тогда он бежит от понимания того, что его эмоциональное омер­твение — всего лишь выражение его усиливающейся инер­тности и, следовательно, что она может измениться толь­ко при уменьшении последней.

Если некоторая активность поддерживается, а условия жизни вполне подходящи, эта картина упорного ухода мо­жет оставаться стационарной. Для этого объединяются многие качества отстраненного типа: ограничение стрем­лений и ожиданий, отвращение к изменениям и внутрен­ней борьбе, способность терпеть. Однако против всего этого выступает один беспокоящий элемент — привлекатель­ность, которую имеет для него свобода. В действительно­сти отстраненный человек — это человек с подавленным бунтарством. До сих пор в нашем исследовании мы виде­ли его качества, выраженные в пассивном сопротивлении внутреннему и внешнему давлению. Но в любой момент это может превратиться в активное бунтарство. Произой­дет ли так в действительности, зависит от относительной силы экспансивных и уступчивых тенденций и от степени внутренней живости, которую удалось сохранить челове­ку. Чем сильнее его экспансивные склонности и чем он живее, тем легче у него возникает недовольство ограниче­ниями жизни. Может преобладать недовольство внешни­ми обстоятельствами, и тогда он в основном «бунтует про­тив». Или, если превалирует недовольство собой, он пре­имущественно «бунтует за».

Окружающая ситуация — дом, работа — может стано­виться настолько неудовлетворительной, что человек в конце концов перестает ее терпеть и в той или иной фор­ме открыто восстает. Он может уйти из дома или с рабо­ты и сделаться воинственно агрессивным по отношению к тем, с кем связан, а также к обычаям и институтам. Его установка такова: «плевать мне на то, что вы от меня Ждете и что обо мне думаете». Это может выражаться бо­лее или менее вежливо или в более или менее оскорби­тельной форме. Это развитие представляет большой ин­терес с социальной точки зрения. Если такой бунт на­правлен главным образом вовне, он сам по себе не явля­ется конструктивным шагом и может уводить человека Дальше от самого себя, хотя и высвобождает его энер­гию.

Однако бунт может быть в большей степени внутренним процессом и направляться прежде всего против внутрен­ней тирании. Тогда в определенных рамках он может об­ладать освобождающим действием. В последнем случае это чаще постепенное развитие, а не бурный бунт, в большей степени эволюция, чем революция. Тогда человек все сильнее страдает от своих оков. Он осознает, в какой сте­пени он является пленником, как мало ему по вкусу его образ жизни, сколько он делает только ради того, чтобы соответствовать правилам, как мало его реально заботят окружающие люди, их жизненные или нравственные стандарты. Он все более и более склоняется к тому, чтобы «быть самим собой», что, как мы уже говорили, является курьезной смесью протеста, чванства и подлинных элемен­тов. Энергия освобождается, и он может становиться про­дуктивным в соответствии со своими способностями. В книге «Луна и грош» Сомерсет Моэм описал этот процесс в своем персонаже художнике Стрикленде. И оказывает­ся, что Гоген, отдаленный прототип Стрикленда, прошел такую эволюцию, как, впрочем, и другие художники. Естественно, ценность созданного зависит от таланта и мастерства. Нет нужды говорить, что это не единственный способ стать продуктивным. Но это единственный путь, на котором творческие способности, прежде подавленные, могут получить свободу выражения.

Тем не менее в этих случаях освобождение неполно. Достигшие его люди еще носят многие приметы ухода. Они еще должны тщательно охранять свою обособлен­ность. Их целостная установка по отношению к миру все еще защитна или воинственна. Они в значительной мере безразличны к собственной жизни за исключением того, что имеет отношение к их продуктивности, которая, таким образом, может носить лихорадочный характер. Все это указывает на то, что они не решили своих конфликтов, а нашли работающее компромиссное решение.

Этот процесс может происходить и в ходе анализа. И так как он в конечном счете несет осязаемое освобожде-

, аналитики ¹ рассматривают его в качестве наиболее желательного результата. Однако мы не должны забывать, что это только частичное решение. Через проработку всей структуры ухода не только может быть высвобождена творческая энергия, но и человек в целом может устано­вить лучшие отношения с собой и другими.

Теоретически исход активного бунта демонстрирует ре­шающее значение, которое имеет в структуре ухода при­влекательность свободы и ее связь с сохранением авто­номной внутренней жизни. Напротив, мы видим теперь, что чем сильнее человек отчуждается от себя, тем более бессмысленной становится свобода. Отходя от своих внут­ренних конфликтов, от активного образа жизни, от актив­ной заинтересованности в собственном росте, человек на­влекает на себя опасность отдаления от глубины своих чувств. Ощущение тщетности, уже являющееся проблемой в случаях упорного отстранения, затем вызывает страх пустоты, требующий непрерывных развлечений. Ограни­чение стремлений и целенаправленности действий ведет к потере направления и в результате к дрейфу по течению. Настаивание на жизни легкой, без боли и трений может стать развращающим фактором, особенно, если человек поддается соблазнам денег, успеха или престижа. Упор­ный уход в себя означает ограниченную жизнь. Она не безнадежна, у людей есть еще чем жить. Но когда они те­ряют глубину и автономию собственной жизни, негатив­ные качества ухода остаются, а позитивные ценности уга­сают. Только тогда появляется безнадежность. Эти люди Движутся к периферии жизни. Это характеризует после­днюю группу, группу поверхностного образа жизни.

Человек, таким образом центробежно движущийся от себя, утрачивает глубину и интенсивность своих чувств. Его отношение к другим людям становится неразборчи-

¹ См.: Schneider D.I., The Motion of the Neurotic Pattern; Its Dis­tortion of Creative Mastery and Sexual Power. Доклад, прочитан­ный в Нью-Йоркской Академии медицины, 1943.

вым. Любой может быть «очень хорошим другом», «таким милым парнем» или «такой красивой девушкой». Но с глаз долой — из сердца вон. Он может утрачивать интерес к ним по любому поводу, не беспокоя себя даже тем, что­бы разобраться в происшедшем. Отстранение вырождается в безразличие.

Сходным образом поверхностными становятся его удо­вольствия. Сексуальные связи, еда, питье, сплетни о лю­дях, игры и политика формируют значительную часть со­держания его жизни. Он утрачивает ощущение существен­ного. Интересы становятся поверхностными. Он больше не формирует собственные суждения или убеждения, взамен он принимает текущие мнения. Он обычно испытывает благоговейный страх перед тем, что думают «люди». При всем том он утрачивает веру в себя, в других, в любые цен­ности. Он становится циником.

Дата добавления: 2015-09-03 | Просмотры: 526 | Нарушение авторских прав