АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

ЭКСПАНСИВНОЕ РЕШЕНИЕ: ПРИВЛЕКАТЕЛЬНОСТЬ ГОСПОДСТВА

Во всех случаях невротического развития отчуждение от себя является ключевой проблемой; в них мы неизмен­но обнаруживаем поиск славы, долженствования, претен­зии, ненависть к себе и различные меры облегчения напря­жения. Но у нас еще нет картины того, как эти факторы действуют в конкретной невротической структуре. Такая картина зависит от видов решений, которые люди находят для своих внутрипсихических проблем. Однако прежде, чем мы сможем адекватно описать эти решения, мы дол­жны в каждом случае прояснить внутреннюю структуру, порожденную системой гордости, и входящие в нее кон­фликты. Мы понимаем, что имеется конфликт между си­стемой гордости и реальным Я. Но, как я уже указывала, важный конфликт возникает также внутри самой системы гордости. Прославление себя и презрение к себе не образу­ют конфликта. Фактически до тех пор, пока мы думаем только в понятиях этих двух диаметрально противополож­ных образов, мы признаем противоречивые, хотя и допол­няющие друг друга самооценки, но не осознаем конфлик­тующих влечений. Картина меняется, когда мы смотрим ^а нее с другой точки зрения и сосредоточиваемся на воп-

^{: Ка}к мы переживаем себя?

внутренняя констелляция создает фундаментальную

^опРеделенность собственной идентичности. Кто я? Явля-

^ь я гордым сверхчеловеком или я — подавленная, вино-

^ая и довольно жалкая тварь? Если только человек не

^т и не философ, он обычно не ставит сознательно таких

Р°сов. Но существующая неопределенность проявляет-

ся в снах. Многими способами утрата идентичности мозкет выражаться в них прямо и лаконично. Во сне человек мо­жет потерять свой паспорт или при просьбе назвать себя быть не в состоянии это сделать. Или, быть может, его ста­рый друг появится во сне, выглядя совершенно иначе, чем он его помнит. Или он может смотреть на портрет, но в раме видеть лишь пустой холст.

Гораздо чаще сновидец не задается прямо вопросом об идентичности, а представляет себя в виде различных сим­волов: других людей, животных, растений или неодушев­ленных предметов. Он может появляться в одном и том же сне в качестве самого себя, в качестве сэра Галлахада и устрашающего чудовища. Он может быть жертвой похи­щения и гангстером, заключенным и тюремщиком, судьей и обвиняемым, жертвой и палачом, испуганным ребенком и гремучей змеей. Это инсценирование себя демонстрирует действующие в человеке центробежные силы, и интерпре­тация может оказывать большую помощь в распознавании их. Например, склонность к покорности может выражать­ся во сне через покорного персонажа в сновидении; его презрение к себе — через таракана на кухонном полу. Но это не исчерпывает весь смысл инсценирования себя. Сам факт, что оно имеет место (основание для упоминания его здесь), также указывает на нашу способность переживать себя как разные Я. Эта же способность проявляется и в часто вопиющем несоответствии между тем, как человек переживает себя в повседневной жизни, с одной стороны, и в своих снах — с другой. В своем сознании он может быть выдающимся умом, спасителем человечества, тем, для кого нет ничего невозможного; в то же самое время в своих снах он может быть уродом, невнятно бормочущим идиотом или изгоем, валяющимся в сточной канаве. На­конец, даже в своем сознательном способе переживания себя невротик может колебаться между чувством кичли­вого всемогущества и ощущением себя подонком. Это особенно заметно (но ни в коем случае не ограничива­ется ими) у алкоголиков, которые в один момент ью-

вырастать до облаков, делая великие жесты и давая грандиозные обещания, а в следующий момент — быть жалкими и подобострастными.

Эти множественные способы переживания себя соответ­ствуют существующей внутренней структуре. Если не учи­тывать более сложные варианты, невротик может ощу­щать себя в качестве своего прославленного Я, в качестве своего презренного Я, а временами (хотя в основном это блокируется) в качестве своего истинного Я. Он, таким образом, действительно должен испытывать неопределен­ность своей идентичности. И до тех пор, пока сохраняет­ся невротическая внутренняя структура, на вопрос «Кто я?» действительно не может быть дан ответ. В данный мо­мент нас больше интересует тот факт, что эти различные переживания Я неизбежно конфликтуют. Точнее, кон­фликт обязательно возникает, потому что невротик иден­тифицирует себя в целом и со своим высшим гордым Я, и со своим презренным Я. Если он переживает себя как выс­шее существо, у него есть тенденция быть экспансивным в своих стремлениях и убеждениях относительно того, чего он может достичь; он склонен быть более или менее откровенно высокомерным, честолюбивым, агрессивным и требовательным; он ощущает самодостаточность; он пре­зрительно относится к другим; он требует восхищения или слепого послушания. Наоборот, если в самоощущении он выступает своим покорным Я, он склонен ощущать беспо­мощность, быть уступчивым и умиротворяющим, зависеть ^от Других и страстно желать их любви. Другими словами, идентификация в целом с одним или другим Я влечет за собой не только противоположные способы поведения, но ^и противоположные группы ценностей, противоположные ^ЛеЧения и противоположные виды удовлетворения.

^сли эти два способа переживания Я действуют одно-

Р^еМенно, он должен чувствовать себя так, будто два чело-

^еКа тянут его в противоположных направлениях. И в

°^м Действительно суть идентификации в целом с двумя

существующими Я. Это не просто конфликт, а конфлик достаточно сильный, чтобы разрывать его на части. Есл ' ему не удастся уменьшить возникающее напряжение, обя зательно появится тревога. Тогда он может, если предр_ас положен к этому по другим причинам, пристраститься к выпивке, чтобы облегчить свою тревогу.

Но обычно, как и в любом конфликте большой интен­сивности, попытки решения начинают делаться автомати­чески. Существует три основных пути такого решения. Один из них выведен в литературе как история доктора Джекиля и мистера Хайда. Доктор Джекиль узнает, что существуют две стороны его самого (грубо представляемые как грешник и святой, причем ни тот не другой не совпа­дает с ним самим), находящиеся в вечной войне друг с дру­гом. «Если бы, сказал я себе, каждый из них мог быть по­мещен в отдельную личность, жизнь была бы избавлена от всего невыносимого». И он создает лекарство, с помощью которого он может разъединять эти два Я. Если лишить историю ее фантастического одеяния, она представляет попытку разрешить конфликт путем психической фраг­ментации. Многие пациенты поворачивают в этом направ­лении. Они переживают себя последовательно как крайне уступчивых и как грандиозных и экспансивных, не чув­ствуя обеспокоенности этим противоречием, потому что в их представлении эти два Я не связаны.

Но, как свидетельствует повесть Стивенсона, эта попыт­ка не может быть успешной. Мы уже показали в предыду­щей главе, что это слишком частное решение. Более раци­ональное решение связано с паттерном упрощения, кото­рый типичен для многих невротичных пациентов. Это попытка постоянно и жестко подавлять одно Я и быть исключительно другим. Третий путь решения конфлик та — отключение интереса от внутренней битвы и ухоо о активной психической жизни.

Итак, существуют два главных интрапсихических к фликта, причиной которых является система горД^оС центральный внутренний конфликт и конфликт ме

дым и презираемым Я. В анализируемом человеке или

циенте в начале анализа они, однако, не выступают

к два отдельных конфликта. Отчасти это происходит

тому,^что реальное Я является потенциальной, но еще не

йственной силой. Кроме того, пациент имеет тенденцию

презирать в себе скопом все, что не наполнено гордостью,

включая его реальное Я. По этим причинам два конфликта

оказываются слившимися в один — в конфликт между

экспансивностью и уступчивостью. Только после большой

аналитической работы центральный конфликт выступает

как отдельный.

На сегодняшнем уровне знаний главные невротические решения внутрипсихических конфликтов кажутся подхо­дящей основой для типологии неврозов. Мы должны, од­нако, иметь в виду, что наше желание четкой классифика­ции больше отвечает нашей потребности в порядке и руко­водстве, чем разнообразию человеческой жизни. Разговор о человеческих типах — или, как здесь, о невротических типах — в конце концов есть только средство взглянуть на личности с определенных удобных позиций. И в качестве критерия мы используем факторы, которые кажутся ре­шающими в рамках конкретной психологической систе­мы. В этом узком смысле каждая попытка устанавливать типы имеет определенные достоинства и определенные ог­раничения. В рамках моих психологических теорий цен­тральной является структура невротического характера. И потому моим критерием выделения «типов» не может

быть

та или иная картина симптомов или та или иная ин-

дивидуальная тенденция. Им могут быть только особенно-^СТи Целостной невротической структуры. Они в свою оче-Р^еДь в значительной степени детерминированы главными Решениями, которые нашел человек для своих внутренних ^к°нфликтов.

^0Тя этот критерий шире, чем многие другие, исполь­ные в типологиях, его полезность, тем не менее, также ничена ^вслеДствие многих оговорок, которые мы дол-

жны сделать. Начнем с того, что хотя люди, склонные к одному и тому же главному решению, обладают характер ным сходством, они могут широко различаться но уровню человеческих качеств, талантов и достижений. Более того то, что мы рассматриваем как «типы», фактически явля­ется срезами личностей, в которых невротический процесс привел к довольно крайним формам развития с резко вы­раженными чертами. Но всегда существует неопределен­ный диапазон промежуточных структур, издевающихся над любой точной классификацией. Эти сложности увели­чиваются еще и тем, что вследствие процесса психической фрагментации даже в крайних случаях часто существует не одно главное решение. «Большинство случаев — смешан­ные, — говорит Уильям Джемс ¹, — и мы не должны отно­ситься к нашим классификациям со слишком большим уважением». Возможно, было бы несколько более коррект­ным говорить о направлениях развития, чем о типах.

Имея в виду эти оговорки, мы можем выделить три главных решения с точки зрения представленных в дан­ной книге проблем: экспансивное решение, уступчивое решение и смирение. В экспансивных решениях человек преимущественно идентифицируется со своим прославлен­ным Я. Говоря о «себе» он имеет в виду, как Пер Гюнт, свое грандиозное Я. Или, как определил это один пациент: «Я существую только как высшее существо». Сопутству­ющее этому решению чувство превосходства не является обязательно осознанным, но — осознано оно или нет —- ^в значительной мере детерминирует поведение, стремления и установки по отношению к жизни в целом. Привлека­тельность жизни — в господстве. Это главным образо влечет за собой решимость, сознательную или бессозна тельную, преодолеть каждое препятствие — внутри и вне себя — и веру, что он должен быть способен и деист тельно способен на это. Он должен быть в состоянии спр

¹ См.: James W., The Varieties of Religious Experience, P-¹⁴ Longmans, Green and Co., 1902.

ться с превратностями судьбы, трудностями ситуации, танностью интеллектуальных проблем, сопротивлени-других людей, конфликтами в себе. Обратная сторона необходимости в господстве — страх перед всем, означаю­щим беспомощность; это самая острая боязнь невротика. При поверхностном взгляде на представителей экспан­сивного типа мы видим людей, которые прямо направле­ны на самопрославление, на честолюбивые занятия, на мстительный триумф, на господство над жизнью с помо­щью ума и силы воли как средств актуализации своего идеализированного Я. Если не касаться различий в пред­посылках, индивидуальных концепциях и терминоло­гии, именно так рассматривали таких людей Фрейд и Ад­лер — как влекомых потребностью в нарциссическом са­мовозвеличивании или в нахождении на вершине. Одна­ко когда мы заходим достаточно далеко в анализе таких пациентов, мы всегда обнаруживаем в них тенденции к уступчивости — тенденции, которые они не только подав­ляют, но ненавидят, и к которым испытывают отвраще­ние. Первая картина, предстающая перед нами, отражает лишь одну их сторону, но они представляют ее как отра­жающую их целиком, чтобы достичь субъективного ощу­щения единства. Упорством, с которым они держатся за экспансивные тенденции, они обязаны не только ком-пульсивному характеру этих тенденций ¹, но и необходи­мости устранить из сознания все следы самообвинений, Суверенности в себе, презрения к себе. Только этим пу­тем они могут поддерживать субъективные убеждения в превосходстве и господстве.

Момент опасности в этом отношении — осознание невы-

°лненных долженствований, потому что это вызовет чув-

^{ТВа в}ины и собственной недостойности. Поскольку в дей-

ительности никто не может соответствовать всем име-

Щимся долженствованиям, такому человеку необходимо

°льзовать все доступные средства, чтобы отрицать пе-

описано в первой главе.

ред собой свои «неудачи». Посредством воображения, вы. движения на первый план «хороших» качеств и отрица­ния других, совершенства в поведении, экстернализации он должен стараться поддерживать в уме образ такого се­бя, которым он может гордиться. Он, так сказать, должен творить бессознательный обман и жить, притворяясь, что является всезнающим, всепрощающим, всегда справедли­вым и т.д. Он никогда, ни при каких условиях не должен допускать осознания того, что по сравнению с его прослав­ленным Я у него глиняные ноги. По отношению к другим может преобладать одно из двух чувств. Он может чрезвы­чайно гордиться, сознательно или неосознанно, своей спо­собностью дурачить всех — веря в своей кичливости и презрении к другим, что это ему действительно удается. И наоборот, он постоянно боится быть одураченным и, если это случается, может ощущать это как глубокое унижение. Или испытывает более интенсивно, чем другие невротичес­кие типы, вечно таящийся страх казаться только обман­щиком. Даже если, например, он смог добиться успеха или почета честным трудом, он все равно будет ощущать, что достиг их, перекладывая что-то на других. Это делает его чрезмерно чувствительным к критике и неудаче или к простой возможности неудачи и того, что его «обман» бу­дет разоблачен при критике.

Эта группа в свою очередь включает много разнородных типов, что подтверждается обзором пациентов, друзей или литературных персонажей, который любой может сделать сам. Среди индивидуальных различий решающее касается способности получать удовольствие от жизни и испыты­вать положительные чувства к другим. Например, и Пер Гюнт, и Гедда Габлер являются возвеличенными версия­ми самих себя — но какова разница в эмоциональном кл мате! Другие такие различия зависят от способов, которь ми этот тип убирает из сознания понимание своих «не вершенств». Существуют также вариации в природе в винутых претензий, их оправданий и средств их утвер

Мы должны рассматривать по меньшей мере три ■зновидности «экспансивного типа»: нарциссическии, пфекционистский и высокомерно-мстительный. О пер-тх двух я упомяну вкратце, потому что они хорошо опи-ны в психиатрической литературе, и более детально уг­лублюсь в последний тип.

Я пользуюсь термином нарциссизм с некоторыми коле­баниями, потому что в классической фрейдистской лите­ратуре он включает совершенно без разбору все виды само­раздувания, эгоцентризма, тревожной заботы о своем бла­гополучии и ухода от других ¹. Я использую его здесь в первоначальном описательном смысле «влюбленности в свой идеализированный образ»². Еще точнее: человек яв­ляется своим идеализированным Я и, по-видимому, обо­жает его. Эта базальная установка дает ему бодрость и жизнерадостность, полностью отсутствующие у других групп. Это дает ему кажущееся обилие уверенности в себе, которому завидуют все, страдающие от сомнений в себе. У него (на уровне сознания) нет сомнений; он является по­мазанником, хозяином судьбы, пророком, очень щедрым, благодетелем человечества. Во всем этом есть зерно прав­ды. Он часто одарен выше среднего, рано и легко добива­ется отличий и, как нередко бывает, рос любимым и изба­лованным ребенком.

См. обсуждение этого понятия в «Новых путях в психоанализе». Различие между данной концепцией и предлагаемой в «Новых путях» следующее: в «Новых путях» я делаю акцент на самовозвеличении и про­слеживаю происхождение этого из отчуждения от других, утраты себя и Давления уверенности в себе. Все это остается верным, но процесс, ве-УЩии к нарциссизму, как я ныне вижу, сложнее. Теперь я склонна про-ДИть различие между самоидеализацией и нарциссизмом, используя ли ^Л6ДН1™ ^теРМин в смысле ощущения идентификации со своим идеа-pj, ^ЗИрованным Я. Самоидеализация имеет место при всех неврозах и пред-^ яет собой попытку разрешить ранние внутренние конфликты. С дру-¹*е»^СТ°^{РОНЫ> на}РЧ^иссизм — одно из нескольких решений конфликта 2 p ^ЭКспансивной и уступчивой тенденциями, "eud S., Zur Einfuhrung des Narzifimus (1914). ^м- также: Glueck В., The God Man or Jehovah Complex. Medi-•^In"rnnl, New York, 1915.

Эта бесспорная вера в свое величие и уникальность -^ ключ к его пониманию. Его бодрость и вечная молодость вырастают из этого источника, как и его часто очаровы вающий шарм. Тем не менее ясно, что несмотря на свои таланты, он стоит на нетвердой почве. Он может непре­рывно говорить о своих подвигах или чудесных качествах и нуждается в бесконечном подтверждении его самооцен­ки в форме восхищения и преданности. Его ощущение господства лежит в его убеждении, что не существует ни­чего, что он не мог бы сделать или достичь. Он действи­тельно часто очарователен, особенно когда в его орбиту входят новые люди. Независимо от их реальной важности для него он должен производить на них впечатление. Он оставляет у себя и у других впечатление, что «любит» людей. И он может быть великодушным, блистательно изображая чувства, льстя, оказывая одолжения и по­мощь — в ожидании восхищения или в ответ на проявля­емую по отношению к нему преданность. Он наделяет свою семью и друзей, свою работу и планы яркими чер­тами. Он может быть вполне терпимым, не ожидать от других совершенства; он даже может терпеть шутки над ним до тех пор, пока они просто ярко подчеркивают его милые особенности, но всерьез сомневаться в нем нельзя никогда.

Его долженствования не менее неумолимы, чем при других формах неврозов, что и проявляется в ходе анали­тической работы. Но для него характерно обращение с ни­ми словно с помощью волшебной палочки. Его способност не замечать изъяны или превращать их в достоинства ка­жется безграничной. Трезвый наблюдатель часто склоне называть его бессовестным или, по меньшей мере, не ^ дежным. Его, похоже, не заботит нарушение обещан проявление неверности, влезание в долги, обман-I Джона Габриела Боркмана.) Он, однако, не манипулят Он, скорее, ощущает, что его потребности или задач столько важны, что дают ему права на любые привиле Он не ставит под сомнение свои права и ожидает от дру

, словной» любви к себе, независимо от того, насколь-

действительности он нарушает их права. Его сложности выступают в его отношениях с людьми _{в ег}о работе. Его внутренняя несвязанность с другими епременно проявляется в близких взаимоотношениях. Простой факт, что у других есть их собственные желания или мнения, что они критически смотрят на него или воз­ражают против его недостатков, что они чего-то от него ожидают, — все это ощущается им как изощренная враж­дебность и вызывает тлеющую обиду. Он, далее, может разразиться гневом и уйти к другим, которые лучше его «понимают». И, так как это случается в большинстве его взаимоотношений, он часто одинок.

Его сложности в трудовой жизни разнообразны. Его планы часто слишком экспансивны. Он не считается с ог­раничениями. Он переоценивает свои способности. Его стремления могут быть слишком многообразны, и поэто­му его легко постигают неудачи. До какого-то момента его гибкость сообщает ему способность оправиться от них, но, с другой стороны, повторные неудачи в предприятиях или во взаимоотношениях с людьми (отвержения) могут всеце­ло подавить его. Тогда во всю силу могут развернуться не­нависть и презрение к себе, обычно успешно удерживае­мые в повиновении. Он может впасть в депрессию, психо­тические эпизоды и даже убить себя или (чаще) посред­ством саморазрушительных побуждений навлечь на себя несчастный случай или болезнь ¹.

«заключительное слово относительно его ощущения жи-

^и в целом: с виду он достаточно оптимистичен, повернут

Цом к жизни и хочет удовольствия и счастья. Вместе с

У него существуют скрытые тенденции уныния и пес-

изма. Измеряя все мерками безграничности, достиже-

фантастического счастья, он не может не ощущать

^Зненного несоответствия им своей жизни. До тех пор

•и описал такой итог в книге «Томми и Гризель» • также: Миллер А. «Смерть коммивояжера», 1949.

пока он на гребне волны, он не в состоянии допустить, что в чем-то потерпел неудачу, особенно в господстве над жиз­нью. Несоответствие находится не в нем, а в жизни как таковой. Таким образом, он может видеть трагические сто­роны жизни, но не те, что действительно существуют, а те, которые он вносит в нее.

Второй тип, движущийся в направлении перфекциониз-ма, идентифицирует себя со своими стандартами. Этот тип ощущает свое превосходство вследствие своих высоких стандартов, моральных и интеллектуальных, и на этом основании смотрит на других сверху вниз. Его высокомер­ное презрение к другим, однако, скрыто — в том числе и от него самого — за изысканным дружелюбием, потому что сами его стандарты запрещают такие «неправильные» чувства.

Его способы затуманивания вопроса о невыполненных долженствованиях двояки. В противоположность нарцис-сическому типу он делает энергичные усилия, чтобы соот­ветствовать своим долженствованиям через выполнение обязанностей и обязательств, через вежливые и аккурат­ные манеры, через избегание очевидной лжи и т.д. Гово­ря о людях-перфекционистах, мы часто имеем в виду про­сто тех, кто поддерживает тщательный порядок, являет­ся слишком формалистичным и пунктуальным, должен находить самое правильное слово или надевать самые под­ходящие галстук и шляпу. Но это только поверхностные проявления их потребности достигать высшей степени со­вершенства. Реально важны не эти мелкие детали, а совер­шенство без изъянов всего их образа жизни. Но так как все, чего он может достичь, — это совершенство в поведе­нии, необходимо другое средство. Им является мысленное уравнивание стандартов и действительности — знать о моральных ценностях значит быть хорошим человеком-Используемый здесь самообман все больше скрыт от него, так как по отношению к другим он может настаивать на том, чтобы они на деле соответствовали его стандартам

совершенства, и презирать их, когда им это не удается. Таким образом, экстернализуется его собственное презре­ние к себе.

В качестве подтверждения своего мнения о себе он нуж­дается скорее в уважении со стороны других, чем в пыл­ком восхищении (которое он склонен презирать). Соответ­ственно, его претензии в меньшей степени основаны на «наивной» вере в свое величие, чем (как было описано во второй главе о невротических претензиях) на «сделке», которую он тайно заключил с жизнью. Так как он чест­ный, справедливый, послушный, он имеет право на спра­ведливое отношение со стороны других и жизни вообще. Это убеждение в непогрешимой справедливости, действу­ющей в жизни, дает ему ощущение господства. Его соб­ственное совершенство, следовательно, не только средство превосходства, но и способ контролировать жизнь. Мысль о незаслуженной удаче, хорошей или плохой, чужда ему. Его собственный успех, процветание или хорошее здоро­вье, следовательно, в меньшей степени являются предме­том наслаждения, чем доказательством его достоинства. И наоборот, любое несчастье, случающееся с ним, такое, как утрата ребенка, несчастный случай, неверность жены, по­теря работы, может привести этого внешне хорошо урав­новешенного человека на грань краха. Он не только него-ДУет на несчастье как на несправедливость, но, помимо этого, потрясен им до оснований своей психической жиз­ни. Оно не только опрокидывает всю его систему отсчета, но и вызывает в воображении ужасающую перспективу беспомощности.

Другие его слабые места мы упоминали, когда обсужда­ли тиранию долженствования: обнаружение им собствен­ной ошибки или неудачи и зажатость между противоречи­ями долженствованиями. Так же, как неудача, осозна­ние своей собственной ошибки выбивает у него почву из °Д Ног. Тенденции уступчивости и ненависть к себе в чис-°м виде, до тех пор успешно сдерживаемые, могут тогда ^вЬ1йт_и на первый план.

Третий тип, движущийся в направлении высокомерно* мстительности, идентифицируется с собственной горл стью. Его главная движущая сила в жизни — потребност в мстительном триумфе. Как сказал Гарольд Келман ^! _п отношению к травматическим неврозам, мстительность здесь становится образом жизни.

Потребность в мстительном триумфе — постоянный компонент любого поиска славы. Наш интерес касается не столько существования этой потребности, сколько ее по­трясающей интенсивности. Как может мысль о триумфе оказывать такое влияние на человека, что он всю жизнь проводит в погоне за ним? Конечно, она должна питаться из многих источников. Но одно знание этих источников недостаточно проясняет ее грозную мощь. Чтобы достичь более полного понимания, мы должны подойти к пробле­ме еще с одной точки зрения. Даже если в других людях влияние потребности в мщении и триумфе может быть сильным, оно обычно удерживается в рамках тремя фак­торами: любовью, страхом и самосохранением. Только ес­ли эти системы контроля временно или постоянно функ­ционируют со сбоями, мстительность может вовлечь всю личность — тем самым становясь своеобразной интегриру­ющей силой, как у Медеи, и склоняя ее в единственном направлении — мести и триумфа. И в обсуждаемом типе сочетание этих двух процессов — могучего импульса и не­достаточного контроля — объясняет размах мстительнос­ти. Великие писатели интуитивно схватывали это сочета­ние и представляли его в более выразительных формах, чем может надеяться ухватить психиатр. Я имею в виду, напри­мер, капитана Ахава из «Моби Дика», Хетклиффа из «Вы­сот Вазеринга» или Жюльена из «Красного и черного».

Мы начнем с описания того, как мстительность прояв­ляется в человеческих взаимоотношениях. ПобуждаюШ^аЯ

¹ Kelman H., The Traumatic Syndrome. American Journal of choanalysis, vol. VI, 1946.

ребность в триумфе делает этот тип особенно конку-ым. фактически он не может выносить никого, кто нает или достигает больше, чем он, обладает большей вла-_ью или любым способом ставит под сомнение его превос­ходство. Компульсивно он должен принижать своего со­перника или побеждать его. Даже если он подчиняется ради своей карьеры, то интригами добивается окончатель­ного триумфа. Не будучи связан чувством лояльности, он легко может стать коварным. То, чего он реально достига­ет своим часто неутомимым трудом, зависит от его талан­тов. Но всеми своими планами и интригами он часто не достигает ничего, стоящего затраченных усилий, не толь­ко потому, что он непродуктивен, но и потому, что слиш­ком саморазрушителен, как мы сейчас увидим.

Наиболее заметные проявления его мстительности — вспышки свирепого гнева. Эти приступы мстительной яро­сти могут быть столь грозными, что он сам может бояться, как бы не наделать чего-нибудь непоправимого, потеряв самоконтроль. Пациенты, например, могут опасаться убить кого-то, находясь под влиянием алкоголя, то есть когда не действует их обычный самоконтроль. Импульс к мститель­ным действиям может быть достаточно сильным, чтобы от­вергнуть осторожное благоразумие, обычно управляющее их поведением. Будучи захваченными мстительной ярос­тью, они могут реально подвергать опасности свою жизнь, безопасность, работу, общественное положение. Литератур­ным примером является «Красное и черное» Стендаля, где •Ж-юльеи стреляет в мадам де Реналь, прочитав клеветничес­кое письмо. Позднее мы поймем его опрометчивость.

Более важна, чем эти в общем-то редкие мстительные

°Рывы, мстительность, пронизывающая отношение пред-

^тавителей этого типа к людям. Он убежден, что каждый

^глубине души недоброжелателен и нечестен, что дружес-

^е Жесты лицемерны, что мудрее всего никому не дове-

^{Ть> е}сли не доказана его честность. Но даже такое дока-

ельство не исключает подозрения при малейшей прово-

АИи. В своем поведении по отношению к другим он от-

кровенно высокомерен, часто оскорбительно груб, хотя иногда это скрыто тонким лоском вежливости. Тонко или грубо, осознанно или бессознательно он унижает других и эксплуатирует их. Он может использовать женщин для удовлетворения своих сексуальных потребностей с абсо­лютным невниманием к их чувствам. С кажущимся «наи­вным» эгоизмом он будет использовать людей как средства для достижения цели. Он часто устанавливает и поддержи­вает контакты исключительно из-за того, что они служат его потребности в триумфе: это люди, которых он может использовать как ступени в своей карьере, влиятельные женщины, которых он может завоевать и покорить, пос­ледователи, дающие ему слепое признание и увеличиваю­щие его могущество.

Он специалист по фрустрированию других — фрустри-рованию их больших и малых надежд, их потребностей во внимании, успокоении, времени, компании, удоволь­ствии ¹. Когда другие протестуют против такого обраще­ния, это их невротическая чувствительность заставляет их так реагировать.

Когда эти наклонности в ходе анализа приобретают яс­ные очертания, он может рассматривать их как законное оружие в борьбе всех против всех. Он был бы дураком, не будучи начеку, не мобилизуя свои силы для оборонитель­ной войны. Он всегда должен быть готов нанести ответный удар. Он всегда и при любых обстоятельствах должен быть непобедимым хозяином ситуации.

¹ Большинство выражений мстительности было описано другими и мной как садистские наклонности. Термин «садистские» фокусирует вни­мание на удовлетворении, получаемом от возможности подвергать ДРУ" гих боли или оскорблению. Удовлетворение — возбуждение, волнение, веселье — несомненно, может присутствовать в сексуальных и несексу­альных ситуациях, и для этого термин «садистский» оказывается доста­точно значимым. Мое предложение заменить понятие «садистский» в его общем употреблении словом «мстительный» основано на тезисе, что для всех так называемых садистских наклонностей мстительные потребнос­ти являются решающей движущей силой.

См.: Хорни К., Наши внутренние конфликты, глава 12, «Са­дистские тенденции».

Наиболее существенное выражение его мстительности по отношению к другим содержится в претензиях, кото­рые он предъявляет, и в способе, которым он их отстаива­ет. Он может не требовать ничего открыто и совсем не осоз­навать каких-либо своих претензий, но в действительно­сти он ощущает за собой право на то, чтобы его невротичес­кие потребности безоговорочно уважались, и на то, чтобы ему было дозволено абсолютное пренебрежение потребно­стями и желаниями других. Он, например, чувствует себя вправе выражать без стеснения свои нелицеприятные на­блюдения и критику, но ощущает себя столь же вправе никогда не подвергаться критике самому. Он считает себя вправе решать, как часто или редко он будет видеть дру­га и как будет проводить совместно с ним время. И наобо­рот, он убежден, что имеет право не встречать никаких ожиданий или возражений на этот счет.

Чем бы ни объяснялась внутренняя необходимость та­ких претензий, они явно выражают его высокомерное не­внимание к другим. Когда они не осуществляются, следует мстительная кара, которая может проходить через весь спектр от раздражения до мрачности, от принуждения других испытывать вину до открытого гнева. Отчасти это реакции негодования на ощущение фрустрации. Но нераз­бавленное выражение этих чувств также служит для от­стаивания своих претензий путем запугивания других и Доведения их до состояния робкого соглашательства. И наоборот, когда он не настаивает на своих «правах» и не карает, он в ярости на себя самого и бранит себя за «мяг­кость». Когда в анализе он жалуется на заторможенность или «уступчивость», он, отчасти не сознавая того, имеет в ^ВиДУ свое недовольство несовершенством используемых Методов. И улучшение их — одна из вещей, которых он ^втаине ожидает от анализа. Другими словами, он хочет не преодолеть свою враждебность, а, скорее, стать менее сдер­жанным или более искусным в выражении ее. Далее, он Испытывает благоговейное вдохновение от того, что каж-Дьщ торопится выполнять его претензии. Оба этих факто-

pa — своего рода премии за его недовольство. И он дей. ствительно является хронически недовольным человеком, В его представлении у него есть причины быть таким, и он определенно заинтересован в том, чтобы это стало извест­ным. Все это, включая факт недовольства, может быть не­осознанным.

Частично он оправдывает свои претензии высшими ка­чествами, которыми в его представлении выступают при­сущие ему обширные знания, «мудрость» и способность к предвидению. Более специфические его претензии — тре­бования возмездия за нанесенные ему раны. Чтобы утвер­дить это основание для претензий он должен, так сказать, высоко ценить и хранить незаживающими полученные раны, старые или недавние. Он может сравнивать себя со слоном, который никогда не забывает. Он не осознает сво­ей жизненной заинтересованности в том, чтобы не забы­вать проявленного к нему неуважения, так как в его вооб­ражении оно является счетом, который должен быть предъявлен миру. И его потребность оправдывать свои претензии и его реакции на фрустрацию этих претензий действуют подобно порочному кругу, постоянно снабжая горючим его мстительность.

Столь распространенная мстительность, естественно, также проникает в аналитические взаимоотношения и проявляется многими способами. Она является частью так называемой негативной терапевтической реакции ¹, под которой мы имеем в виду острое ухудшение состояния по­сле конструктивного сдвига вперед. Любой шаг по направ­лению к людям или жизни в целом действительно пошат­нул бы его претензии и все, что закреплено в его мститель­ности. До тех пор пока она субъективно необходима, он

¹ Freud S., Das Ich und das Es (1923). Horney K., The Problem of Negative Therapeutic Rti Phl Ql 1"

S., Das Ich und das Es (1923). Horney K., The Prob the Negative Therapeutic Reaction. Psychoanalitic Quarterly, 1"" ' Ivimey M., The Negative Therapeutic Reaction. American Journal о Psychoanalysis, vol.VIII, 1948.

д_0Лжен защищать ее при анализе. Только самая малая часть этой защиты является явной и прямой. В этом слу­чае пациент может откровенно заявлять, что он полон ре­шимости не отказываться от своей мстительности. «Вы не уберете это из меня; вы хотите сделать из меня ханжу; она возбуждает меня; она заставляет меня чувствовать себя зкивым; она является силой» и т.д. Большая часть его за­щиты замаскирована тонкостями и околичностями. И для аналитика имеет величайшее клиническое значение зна­ние форм, которые она может принимать, потому что она может не просто задержать аналитический процесс, а со­вершенно разрушить его.

Сделать это она может двумя способами. Либо весьма значительно влиять на аналитические взаимоотношения, а то и управлять ими — и тогда победить аналитика может казаться важнее, чем достичь прогресса. Либо (что менее известно) определяя, какими проблемами человек заинте­ресован заниматься. Опять приведем крайние случаи: па­циент заинтересован во всем, что в конечном счете может способствовать большей и лучшей мстительности — мсти­тельности, которая сразу была бы более эффективной и осуществлялась бы без ущерба для него, с большим само­обладанием и спокойствием. Этот избирательный процесс осуществляется не путем осознанного рассуждения, а по­средством интуитивного ощущения направления, которое Действует неизменно. Например, он остро заинтересован в преодолении тенденций уступчивости или чувства соб­ственного бесправия. Он заинтересован в преодолении сво-^еи ненависти к себе, потому что она ослабляет его в битве против мира. С другой стороны, он не заинтересован в Уменьшении своих высокомерных претензий или ощуще­ния, что с ним плохо обращаются. Он может держаться за свои экстернализации с удивительным упорством. В дей­ствительности он может совершенно не желать анализиро-^Вать свои взаимоотношения с людьми, подчеркивая, что се, чего он хочет в этом отношении, — это чтобы его не ^еспокоили. Весь анализ, таким образом, легко может мо-

рочить аналитика до тех пор, пока тот не ухватит трудную логику избирательного процесса.

Каковы источники такой мстительности и причины ее интенсивности? Подобно любому другому невротическо­му развитию, это началось в детстве — с нескольких не­приятных человеческих переживаний и в лучшем случае немногих искупляющих факторов. Явная жестокость, унижения, высмеивание, пренебрежение и вопиющее ли­цемерие — все это обрушивалось на особенно чувстви­тельного ребенка. Люди, проведшие годы в концентраци­онных лагерях, рассказывают, что могли выжить, толь­ко подавляя свои более мягкие чувства, особенно чувство жалости к себе и другим. Мне кажется, что ребенок в описанных мной условиях также проходит через такой процесс ожесточения для того, чтобы выжить. Он может предпринимать какие-то трогательные безуспешные по­пытки добиться симпатии, интереса или любви, но в кон­це концов избавляется от всех нежных потребностей. Он постепенно «решает», что подлинная привязанность не только недоступна ему, но и не существует вообще. И кончает тем, что больше не хочет ее и скорее даже прези­рает. Однако этот шаг имеет серьезные последствия, по­тому что потребность в любви, в человеческом тепле и близости — мощное побуждение к развитию качеств, которые делают нас привлекательными. Чувство, что тебя любят и — даже больше — что ты вызываешь лю­бовь, возможно, одна из величайших ценностей в жизни. И наоборот, как мы увидим в последующих главах, ощу­щение своей непривлекательности может быть источни­ком глубокого страдания. Мстительный тип старается разделаться с таким страданием простым и радикальным способом: он убеждает себя, что он просто непривлекате­лен, и что ему это безразлично. Поэтому он больше не стремится нравиться, а может дать простор, по крайней мере мысленно, обширным запасам своей горькой обидЫ-Здесь кроется начало того, что мы позднее видим в пол­ностью развернутой картине: выражения мстительности

могут сдерживаться соображениями благоразумия или це­лесообразности, но им очень слабо противодействуют чув­ства симпатии, нежности или благодарности. Чтобы по­нять, почему подавление положительных чувств продол­жается и позднее, когда люди могут искать его дружбы или любви, мы должны познакомиться с его вторым сред­ством выживания: его воображением и видением будуще­го. Он есть и будет бесконечно лучше, чем «они». Он ста­нет великим и устыдит их. Он покажет им, что они невер­но судили о нем и обижали его. Он станет великим героем (в случае с Жюльеном — Наполеоном), воителем, ученым, достигающим бессмертной славы. Это не просто пустые фатазии, порождаемые понятной потребностью в защите, мести и триумфе. Они определяют течение его жизни. Ведя себя от победы к победе в больших и малых делах, он живет ради «часа расплаты».

И потребность в триумфе, и потребность отвергать по­ложительные чувства вырастают из неблагоприятных об­стоятельств детства и, следовательно, с самого начала тес­но взаимосвязаны. Эта связь остается, потому что они уси­ливают друг друга. Ожесточение чувств, первоначально необходимое для выживания, не мешает беспрепятствен­ному росту влечения к триумфальному господству в жиз­ни. Но это влечение вместе с сопровождающей его нена­сытной гордостью может стать чудовищем, все более и бо­лее поглощающим все чувства. Любовь, сострадание, вни­мание — все человеческие узы ощущаются как ограниче­ния на пути к зловещей славе. К ним следует относиться Равнодушно и отстраненно.

В своем персонаже Саймоне Фениморе ^х Моэм описал такое преднамеренное уничтожение человеческих жела­нии как осознанный процесс. Саймой заставляет себя от­вергать и уничтожать любовь, дружбу и все то, что могло ^bI сделать жизнь приятной, ради цели занять диктатор-

¹ Maugham S., Christmas Holiday. Doubleday. Doren and Co., 1939.

ское положение во главе «правосудия» в тоталитарном государстве. Никакие человеческие порывы в себе и дру_ гих не должны трогать его. Он жертвует своим реальным Я ради мстительного триумфа. Это пример точного виде-ния художником того, что происходит, постепенно и нео­сознанно, в высокомерно-мстительном типе личности. Принятие любой человеческой потребности ощущается как признак жалкой слабости. Когда после большой ана­литической работы чувства появляются, они вызывают у него отвращение и страх. Он чувствует, что «размягчает­ся», и либо удваивает свои мрачные садистские установки, либо ополчается против себя острыми суицидальными им­пульсами. '

До сих пор мы следили главным образом за развитием человеческих взаимоотношений. И большая часть мсти­тельности и холодности таким образом становится понят­ной. Но у нас еще осталось много открытых вопросов — о субъективной ценности и интенсивности мстительности, о безжалостности претензий и т.д. Мы придем к более пол­ному пониманию, если теперь сосредоточим внимание на внутрипсихических факторах и рассмотрим их влияние на межличностные особенности.

Главной движущей силой в этом плане является по­требность в защите. Ощущая себя парией, он должен до­казать себе свою ценность. И он может доказывать ее к своему удовлетворению только путем приписывания себе экстраординарных свойств, особые качества которых оп­ределяются его конкретными потребностями. Для чело­века, настолько изолированного и враждебного как он, конечно, важно не нуждаться в других. Следовательно, он развивает резко выраженную гордость своей богопо­добной самодостаточностью. Он делается слишком гор­дым, чтобы просить о чем-либо, но и ничего любезно по­лучать он тоже не может. Быть получателем для настолько унизительно, что это уничтожает любые ства благодарности. Задушив положительные эмоции, °

может для господства в жизни полагаться только на свой vm В результате его гордость интеллектуальным могуще­ством достигает необычайных размеров: гордость предус­мотрительностью, планированием, бдительностью, уме­нием всех перехитрить. Более того, с самого начала жизнь в его представлении была беспощадной борьбой всех против всех. Следовательно, обладание неодолимой силой и непобедимостью должно представляться ему не только желательным, но и необходимым. На самом же деле, когда его гордость становится всепоглощающей, его уязвимость также принимает невыносимые размеры. Но он никогда не позволяет себе чувствовать уязвимость в чем-либо, потому что его гордость запрещает это. Таким образом, процесс ожесточения, который первоначально был необходим для защиты реальных чувств, теперь дол­жен набирать силу ради защиты гордости. Его гордость теперь состоит в том, чтобы быть выше обид и страданий. Никто и ничто, от комаров до несчастных случаев и лю­дей, не может уязвить его. Это, однако, имеет свою обрат­ную сторону. То, что он не ощущает в своем сознании обид, позволяет ему жить без постоянной острой боли. Кроме того, под вопросом, не глушит ли это также и мстительные импульсы, или, другими словами, не будет ли он менее жестоким, менее деструктивным без этого сниженного осознания. Безусловно, это уменьшает осоз­нание мстительности как таковой. В его представлении °на превращается в праведный гнев на промахи и в пра­во наказывать нарушителя. Если, однако, обида прони­кает через защитный слой неуязвимости, то боль стано­вится невыносимой. Вдобавок к уязвлению его гордос-^Ти — например отсутствием признания — он страдает и °^т Унизительного чувства, что чему-то или кому-то «по­зволено» задевать его. Такая ситуация может вызвать эмоциональный кризис у человека, в иных отношениях ^являющегося стоиком.

" близком родстве с убежденностью в собственной непо-^еДимости или неуязвимости и гордостью этим находится

дополняющая их убежденность в иммунитете и безнака­занности. Эта убежденность, полностью бессознательная вытекает из претензии на то, что он имеет право свободно поступать по отношению к другим, как ему угодно, и на то, чтобы никто не возражал против этого и не пытался ответить тем же. Другими словами, никто не смеет безна­казанно задевать меня, а я могу задевать безнаказанно любого. Чтобы понять неизбежность этой претензии, мы должны вновь рассмотреть его установки по отношению к людям. Мы видели, что он с легкостью обижает людей своей воинствующей справедливостью, высокомерной карательностью и достаточно откровенным использовани­ем других в качестве орудия для достижения своих целей. Но он отнюдь не выражает всей враждебности, которую чувствует; на самом деле, он значительно смягчает ее. Как описал Стендаль в «Красном и черном», Жюльен, когда он не охвачен неконтролируемой мстительностью, является скорее сверхконтролирующим себя, сдержанным и бди­тельным. Мы, следовательно, получаем удивительное впе­чатление об этом типе как и безрассудном, и сдержанном в обращении с людьми. И это впечатление — точное отра­жение действующих в нем сил. Он действительно должен сохранять четкое равновесие между тем, чтобы давать другим почувствовать его праведный гнев, и тем, чтобы сдержать его. К выражению гнева его влекут не только размеры его мстительных побуждений, но и еще более — его потребность запугивать других и держать их в благого­вейном страхе перед крепким кулаком. Это, в свою очередь, столь необходимо ему потому, что он не видит возможнос­ти установления дружеских отношений с другими, а также потому, что это является средством утверждения его претен­зий, и, наконец, — в более общем плане,— потому, что в войне всех против всех нападение — лучшая защита.

С другой стороны, его потребность смягчать свои агр^еС" сивные импульсы детерминируется страхами. Хотя ^оН слишком высокомерен, чтобы признаться себе, что кто либо может обидеть или даже просто задеть его, он й

чески боится людей. Этот страх порождается сочетанием многих причин. Он боится того, что другие могут отплатить за обиды, которые он нанес им. Он боится, что они могут по­мешать каким-то его планам по отношению к ним, если он «зайдет слишком далеко». Он боится их, потому что они действительно в силах задеть его гордость. И он боится их, потому что для оправдания своей враждебности он должен мысленно преувеличивать их враждебность. Однако отри­цания этих страхов перед самим собой недостаточно для уничтожения их; ему нужна какая-то более мощная стра­ховка. Он не может иметь дело с этими страхами, не выра­жая своей мстительной враждебности, а выражать ее он должен без осознания страха. Претензия на иммунитет, превращаясь в иллюзорное убеждение в иммунитете, ка­жется ему решающей эту дилемму.

Последний вид гордости, который следует упомя­нуть, — это гордость своей честностью, справедливостью, беспристрастностью. Нет нужды говорить, что такой чело­век не является ни честным, ни справедливым, ни беспри­страстным и не может таким быть. Напротив, если кто и расположен — бессознательно — обманом проложить свой путь в жизни, не обращая внимания на правду, так это он. Но мы сможем понять его веру в то, что он в высшей сте­пени обладает этими свойствами, если рассмотрим его по­сылки. Дать сдачи или — предпочтительно — ударить пер­вым представляется ему (логически!) необходимостью в борьбе против нечестного и враждебного мира вокруг него. Это не что иное, как разумный, законный личный интерес. Также, без малейшего сомнения в правильности таких пре­тензий, собственный гнев и его проявление должны пред­ставляться ему полностью оправданными и «искренними».

Существует еще один фактор, вносящий большой ^вКлад в его убежденность в том, что он особенно честный Человек. Этот фактор важно упомянуть и по другим при­чинам. Он видит вокруг себя много уступчивых людей, Которые притворяются более любящими, более благоже-

лательными, более великодушными, чем они есть на са­мом деле. И в этом отношении он действительно честнее Он не притворяется более дружелюбным человеком и на самом деле презирает такое поведение. Если бы он мог оставить все это на уровне «по крайней мере, я не делаю вид...», он был бы на твердой почве. Однако его потреб­ность оправдывать собственную холодность вынуждает его делать следующий шаг. Он склонен отрицать, что же­лание быть полезным или дружеское действие когда-либо бывают искренними. Он не оспаривает случаев дружелю­бия в принципе, но, когда это касается конкретных лю­дей, он склонен без разбору рассматривать это как лице­мерие. Этот шаг вновь возносит его на вершину, ибо за­ставляет видеть себя единственным человеком, стоящим выше общего лицемерия.

Эта непереносимость притворной любви имеет еще бо­лее глубокие корни, чем потребность в самооправдании. Только после значительной аналитической работы здесь проявляются, как в любом экспансивном типе, и тенден­ции уступчивости. Превращая себя в инструмент для до­стижения конечного триумфа, он вынужден скрывать та­кие тенденции даже строже, чем другие экспансивные ти­пы. За этим следует период, когда он чувствует себя совер­шенно презренным и беспомощным и склонен унижаться ради того, чтобы быть любимым. Теперь мы понимаем, что в других он презирал не только притворство любви, но и их уступчивость, самоунижение, их беспомощность, стра­стное желание любви. Короче, он презирал в них те самые тенденции уступчивости, которые он ненавидит и прези­рает в себе.

Ненависть и презрение к себе, проявляющиеся теперь, ужасны своими размерами. Ненависть к себе всегда жес­тока и беспощадна. Но ее интенсивность и действенность зависят от двух групп факторов. Во-первых, от того, в ка­кой степени человек находится во власти своей гордости-Во-вторых, от того, в какой степени конструктивные силы

противодействуют ненависти к себе — такие силы, как вера в позитивные ценности жизни, существование конст­руктивных жизненных целей, существование каких-то чувств тепла или признательности к себе. Так как все эти факторы у агрессивно-мстительного типа неблагоприятны, его ненависть к себе обладает более пагубными качества­ми, чем в других случаях. Даже вне аналитической ситу­ации можно наблюдать, насколько он выступает безжало­стным надсмотрщиком над собой и фрустрирует себя, про­славляя фрустрацию как аскетизм.

Такая ненависть к себе требует суровых мер самозащи­ты. Его экстернализация оказывается делом только само­сохранения. Как во всех экспансивных решениях, она прежде всего активна. Он ненавидит и презирает в других все, что подавляет и ненавидит в себе: их спонтанность, радость жизни, тенденции умиротворения, уступчивость, лицемерие, «глупость». Он навязывает свои стандарты другим и карает их, когда те им не соответствуют. Фрус-трирование им других отчасти является экстернализаци-ей импульсов самофрустрации. Следовательно, его кара­тельная установка по отношению к другим, которая выг­лядит всецело мстительной, на самом деле является сме­шанным явлением. Отчасти это выражение мстительнос­ти, но это также и экстернализация его осуждающих ка­рательных тенденций по отношению к себе, и, наконец, это и средство запугивания других с целью отстаивания своих претензий. Всеми этими тремя источниками надо последовательно заниматься в анализе.

Здесь, как и везде, критическая точка в защите себя от своей ненависти к себе — необходимость предотвратить какое-либо осознание того, что он не является тем, чем, согласно диктатам своей гордости, он должен быть. По-Мимо экстернализации, его основная защита в этом пла-^Не — броня уверенности в собственной правоте, которая Настолько плотна и непроницаема, что часто делает его не-Доступным для доводов рассудка. В спорах, которые могут ^в°зникать, его, похоже, не заботит истинность ни одного

утверждения. Он интерпретирует их как враждебное на­падение и автоматически отвечает контратаками — подоб­но дикобразу, когда его трогают. Он просто не в состоя­нии позволить себе что-либо, даже отдаленно допускаю­щее сомнение в его правоте.

Третий способ, которым он защищает себя от осознания любых недостатков, — его претензии к другим. При об­суждении этого мы подчеркнули элементы мстительности, вовлеченные в приписывание им себе всех прав и отрица­ние любых прав у других. Но, при всей его мстительнос­ти, он мог бы быть более логичен в том, что требует от дру­гих, если бы не настоятельная необходимость защитить себя от атак собственной ненависти к себе. Рассматривае­мые с этой точки зрения, его претензии состоят в том, что другие должны вести себя так, чтобы не вызывать в нем никаких ощущений вины или неуверенности в себе. Если он может убедить себя в том, что имеет право эксплуати­ровать или фрустрировать других, не вызывая их жалоб, критики или негодования, он может далее удерживаться от осознания своих склонностей эксплуатировать или фру­стрировать. Если он имеет право на то, чтобы другие не ожидали нежности, благодарности или внимания, тогда их разочарование — это их проблема и оно не означает, что он несправедлив к ним. Любое допущение или сомнение по поводу его неудачи в отношениях с людьми было бы подобно дыре в плотине, через которую вырвется поток самоосуждения и смоет всю его искусственную самоуве­ренность.

Когда мы признаем роль гордости и ненависти к себе У этого типа, мы не только обретаем более точное понимание действующих в нем сил, но и можем изменить полностью свою точку зрения на него. До тех пор пока мы сосредото­чивались прежде всего на том, как он действует во взаимо­отношениях с людьми, мы могли описывать его как высо­комерного, бессердечного, эгоцентричного, склонного к садизму — или с помощью любого другого указываюШ^еГ0 на враждебную агрессивность эпитета, который

прийти нам в голову. И любой из них был бы точен. Но когда мы осознаем, насколько глубоко он пойман механиз­мом своей системы гордости, когда мы осознаем усилия, которые он должен предпринимать, чтобы не быть унич­тоженным своей ненавистью к себе, мы воспринимаем его как обеспокоенного человека, борющегося за выживание. И эта картина не менее точна, чем первая.

Является ли один из этих двух разных аспектов, види­мых с двух разных точек зрения, более существенным, более важным, чем другой? Это вопрос, на который слож­но, а, может быть, и невозможно ответить, но именно на поле внутренней борьбы человека анализ может проник­нуть, когда человек не расположен исследовать свои слож­ности в отношении других и когда эти сложности в дей­ствительности довольно далеки. Отчасти он более доступен в этом плане потому, что его отношения с другими людь­ми столь бесконечно ненадежны, что он тревожно избегает прикосновения к ним. Но существует также объективная причина для того, чтобы в терапии прежде всего заняться интрапсихическими факторами. Мы видим, что они мно­гими способами вносят свой вклад в его выраженную тен­денцию — высокомерную мстительность. Мы не можем на деле понять глубину его высокомерия, не принимая во внимание его гордость и ее уязвимость, или понять интен­сивность его мстительности, не видя его потребности защи­тить себя от собственной ненависти к себе, и так далее. Сделаем следующий шаг: это не только подкрепляющие факторы, они также делают его враждебно-агрессивные наклонности компульсивными. И это решающая причина того, что занимается прямо враждебностью неэффективно ^и на деле бесполезно. Пациент не в состоянии проявить какую-либо заинтересованность в том, чтобы увидеть свою ^вРаждебность, и еще меньше — в том, чтобы исследовать ^ее> пока продолжают существовать факторы, которые де-лают ее компульсивной (проще говоря, пока он не в состо-^яНии ничего с ней поделать).

Его потребность в мстительном триумфе, например определенно является враждебно-агрессивной тенденцией. Но компульсивной делает ее потребность оправдать себя в собственных глазах. Первоначально это желание не явля­ется даже невротичным. Он стартует так низко на лестни­це человеческих ценностей, что просто обязан оправдать свое существование, утвердить свои ценности. Но затем потребность восстановить свою гордость и защитить себя от потаенного презрения к себе делает это желание импе­ративным. Подобным образом, его потребность быть пра­вым и вытекающие высокомерные претензии, будучи во­инствующими и агрессивными, становятся компульсив-ными из-за необходимости предупредить появление неуве­ренности в себе и самопорицания. И, наконец, основная масса его придирок к себе, его карательных и обвинитель­ных установок по отношению к другим — или, по крайней мере, то, что делает эти установки компульсивными, — вырастает из крайней потребности экстернализировать его ненависть к себе.

Более того, как мы указали вначале, буйный рост мсти­тельности может происходить, если противодействующие ей обычно силы плохо функционируют. И вновь интрапси-хические факторы составляют основную причину того, почему эти ограничители не работают. Подавление не­жных чувств, начинающееся в детстве и описанное как процесс ожесточения, вызвано действиями и отношения­ми других людей и призвано защитить его от других. По­требность делать себя нечувствительным к страданиям подкрепляется уязвимостью его гордости и достигает своей высшей точки в неуязвимости. Его желание человеческого тепла и привязанности (и давать, и получать их), которо­му первоначально мешало окружение и которое затем бы­ло принесено в жертву потребности в триумфе, в конце концов замораживается по приговору его ненависти к се­бе, в котором он сам заклеймил себя как недостойного любви. Таким образом, ополчаясь против других, он не теряет ничего ценного. Он бессознательно принимает сен-

тенцию римского императора: oderint, dum metuant ¹. Другими словами: «Вне всяких сомнений, они должны любить меня; они все же ненавидят меня, поэтому они должны, по крайней мере, бояться меня». Кроме того, здоровый интерес к себе, который в ином случае контро­лировал бы мстительные импульсы, удерживается на ми­нимуме благодаря его полному пренебрежению личным благополучием. И даже боязнь других, хотя и действую­щая в некоторой степени, подавлена гордой неуязвимос­тью и неприкосновенностью.

В этих условиях недостаточного контроля один фактор заслуживает особого упоминания. Невротик обладает очень малым сочувствием к другим, если обладает вообще. У этого дефицита сочувствия много причин, лежащих в его враждебности к другим и недостаточном сочувствии к себе. Но, быть может, больше всего вносит свой вклад в его бессердечность по отношению к другим его зависть к ним. Эта горькая зависть — не к тому или иному конкретному достоинству, а тотальная — вырастает из его ощущения выключенное™ из жизни в целом ². И верно, что, со все­ми его заморочками, он действительно выключен из все­го, что делает жизнь стоящей того, чтобы жить, — из удо­вольствий, счастья, любви, творчества, развития. Если бы мы поддались искушению логического анализа, мы бы спросили: не отвернулся ли он сам от жизни? Не гордит­ся ли он своим аскетичным нежеланием чего-либо и отсут­ствием нужды в чем-либо? Не поддерживает ли он отвер­жение позитивных чувств любых видов? Так почему он Должен завидовать другим? Но дело в том, что он завиду-^ет. Естественно, без анализа его высокомерие не позволило бы ему допустить это прямо. Но с развертыванием анали­за он может сказать что-нибудь о том, что, конечно, все остальные гораздо благополучнее, чем он. Или он может осознать, что был разъярен кем-то по той простой причи-

Пусть ненавидят, лишь бы боялись (лат.). — Ред. Ср. выражение Ницше Lebensneid и Scheler M., Das Resenti- m Aufbau der Moralen. Leipzig, 1919.

^if>X₀

Т. 3

не, что последний всегда весел или сильно чем-то интере­суется. Он сам косвенно предлагает объяснение. Он чув­ствует, что такой человек хочет жестоко его унизить, вы­ставляя перед ним свое счастье. Такой способ пережива­ний не только вызывает такие мстительные импульсы, как желание разрушить удовольствие, но и продуцирует удивительный вид бесчувственности путем подавления сочувствия к страданиям других. (Гедда Габлер Ибсена служит хорошей иллюстрацией мстительного бессерде­чия.) Таким образом, его зависть напоминает нам собаку на сене. Его гордость задевает, что кто-то может иметь что-либо, что, хочет он того или нет, находится вне его досягаемости.

Но это объяснение недостаточно глубоко. В анализе по­степенно проявляется, что виноград жизни, хоть и объ­явлен кислым, по-прежнему желанен. Мы не должны за­бывать, что его ополченность против жизни не была доб­ровольным шагом, и что суррогат, на который он обменял жизнь, жалок. Другими словами, его жизнелюбие по­давлено, но не уничтожено. В начале анализа это только рождающее надежду убеждение, но оно оказывается спра­ведливым гораздо чаще, чем это обычно предполагается. От его правильности зависит прогноз терапии. Как бы мы могли помочь ему, если бы в нем не было чего-то, что дей­ствительно хочет жить полней?

Осознание этого также важно для установки аналити­ка по отношению к такому пациенту. Большинство людей реагирует на таких людей, либо оказываясь запуганными до полного повиновения, либо совершенно их отвергая. Ни одно из этих отношений не подходит аналитику. Естес­твенно, принимая его в качестве пациента, аналитик хо­чет помочь ему. Но если аналитик запуган, он не отважит­ся эффективно заниматься его проблемами. Если аналитик внутренне отвергает его, он не может быть продуктивен в аналитической работе. Однако аналитик обретет необходи­мое сочувствующее и уважительное понимание, когда осо­знает, что этот пациент также, несмотря на его заявления

об обратном, является страдающим и борющимся челове­ческим существом.

Оглядываясь на три вида экспансивных решений, мы видим, что все они нацелены на овладение жизнью. Это способ победить страхи и тревоги, что придает смысл жиз­ни и порождает определенное жизнелюбие. Достичь тако­го господства пытаются разными способами: самолюбова­нием и шармом; подчинением себе судьбы через высоту стандартов; непобедимостью и победой над жизнью в духе мстительного триумфа.

Соответственно, в эмоциональной атмосфере существу­ют поразительные различия — от вспыхивающих время от времени тепла и радости жизни до прохладности и, нако­нец, холодности. Конкретная атмосфера определяется главным образом отношением к своим положительным чувствам. Нарциссический тип может быть при определен­ных обстоятельствах в меру дружелюбным и великодуш­ным, даже если это возникает на частично фальшивой основе. Перфекционистский тип может демонстрировать дружелюбие, потому что он должен быть дружелюбным. Высокомерно-мстительный тип склонен уничтожать дру­жеские чувства и презирать их. Во всех них много враж­дебности, но у нарцистического типа она может перечер­киваться великодушием, у перфекциониста она подавля­ется, потому что он должен не быть враждебным, у высо­комерно-мстительного человека она более явна и по обсуж­давшимся причинам потенциально более разрушительна. Ожидания от других простираются от потребности в пре­данности и восхищении через потребность в уважении до Потребности в послушании. Бессознательные обоснования их претензий к жизни идут от «наивной» веры в величие через тщательную «сделку» с жизкью до ощущения своего ^пРава на возмездие за причиненный вред.

Мы можем ожидать, что в соответствии с этой шкалой снижаются шансы на успех лечения. Но здесь опять мы Должны иметь в виду, что эта классификация лишь ука-

Дата добавления: 2015-09-03 | Просмотры: 570 | Нарушение авторских прав