АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Конкретное движение

Конкретное движение формируется под влиянием установок и потребностей, ориентированных на активное взаимодействие человека с внешней действительностью. Оно наполнено объектным содержанием и представляет собой форму контакта субъекта с миром вещей и людей. Сама форма конкретного движения указывает на характер отношения субъекта к предмету, на который направленно его внимание. Обладая набором типологических свойств, вещь «навязывает» себя субъекту, предопределяет ту или иную форму его движения по отношению к себе.

Согласно М. Мерло-Понти, в конкретном движении уже заложено знание о предмете не только на уровне сознания, но и в области «дообъектного» – неосознаваемого. «Пространственное и временное, интерсенсорное или сенсомоторное единство тела… не исчерпывается содержаниями, фактическое и случайное содержание которых возникло по ходу нашего опыта, оно им некоторым образом предшествует и как раз делает возможным их соединение» (Мерло-Понти, 1999, с. 139). Движение становится конкретным, когда его смысло– и формообразующие значения обретают свою конфигурацию в действующем теле. Движение совершается посредством тела при полном «доверии» к нему со стороны сознания. Таким образом, конкретное движение находит воплощение в объекте, на который оно сознательно направляется субъектом действия. Значение объекта, в свою очередь, определяется отношением к нему субъекта. Не только характер движения детерминирован волей субъекта, но оно само и формы его репрезентации предопределены всей совокупностью филогенетических и онтогенетических условий развития тела и психики, типа сложившихся отношений с реальностью предметного мира. Конкретное движение направлено не только на внешний объект – предмет, его целью может стать тело самого субъекта действия. Движение определяется как «конкретное», в силу определенности для действующего субъекта его задач и целей.

Рис. 62. Рисунок мальчика 6 лет. Тема: «Город»

Рис. 63. Рисунок мальчика 9 лет (справа). Тема: «Парк»

С точки зрения М. Мерло-Понти, конкретное движение – «привычное движение»; оно осуществляется без предварительной подготовки, выражается в таких формах, как «взять», «схватить», но не «показать», «указать» (там же, с. 143). Оно соотносится с особенностями исполняющей его личности, с ее психофизическим, эмоционально-чувственным и когнитивным состоянием. Оно окрашено его отношением к Другому и к себе как к отражению этих отношений.

В работе «Философия тела» М. Эпштейна исследуется телесное бытие «человека осязающего», рассматривается содержание предмета, так называемой «хаптики». «Хаптика (haptics) – наука об осязании и прикосновении, о коже как органе восприятия и творчества, о тактильных формах деятельности и самовыражения», – отмечает М. Эпштейн (Эпштейн, 2006, с. 16). Благодаря способности к осознанию человек посредством широкого спектра чувств, возникающих от впечатления об ощущениях прикосновения, давления, тепла, холода, боли и др., определяет для себя форму, размеры, свойства и прочие характеристики предмета, на который направлено конкретное движение. Именно они в большей степени и определяют форму, характер и структуру этого движения и, собственно, делают его конкретным. В отсутствие предварительного опыта тактильного чувствования интенционируемого предмета субъект действия не способен осуществить выстраивание стратегии движения по отношению к нему.

Для того чтобы уточнить роль «Я» в генезисе конкретного движения, исследуем связь движения с аффектом, представляющим собой пограничное состояние психики. При аффекте человек способен действовать как по отношению к Другому, так и по отношению к себе. По мнению Х. Плеснера, «смех и плач представляют собой „осмысленно ложные реакции“ (человека. – В. Н.) на невозможность найти правильное отношение между личностью и ее телом» (Плеснер, 2004, с. 335). Но если происходит разрыв между «Я» и телом, возможно ли осуществление конкретного движения?

Вопрос может быть поставлен иначе. Каким образом человек действует в состоянии аффекта – на чувственном или на рациональном уровнях? Например, если в отношениях с представителем другого пола человек испытывает чувство «растворения» в объекте своего внимания, способен ли он выполнять конкретное движение? По-видимому, да, если аффект не лишает субъекта способности к рефлексии. Конкретное движение направляется на объект, который знает субъект; в данном случае этим «знанием» обладает тело.

Но можно ли говорить о способности выполнять конкретное движение человеком, находящимся в состоянии транса, которого он достигает усилием воли при «нейтрализации» деятельности рассудка? В состоянии транса не только исчезает образ «Я», но и изменяется восприятие своего тела: «Я» как личностное ядро трансформируется в «не Я», тело «исчезает» из поля видения сознания. Но индивид, находящийся в состоянии ментальной «тишины», продолжает воспринимать себя посредством ощущений, приходящих от тела.

Однако процесс входа в транс и выхода из него человек осуществляет сознательно. Тело для него является источником знания своего целостного состояния. Описывая чувства, испытываемые в глубокой медитации, нейрофизиолог Дж. Лилли отмечает, что в состоянии транса он способен был наблюдать со стороны, как отдельно существует его ум, мозг и тело (Торчинов, 2005, с. 394). Стало быть, при трансе человек способен «отчуждать» от себя свою субъективность, свою телесность, оставаясь при этом самим собой. Ориентиром для путешествия в аутентичном пространстве чувств остается для него собственное тело. Но так как субъект продолжается осуществляться контроль за телесными функциями, то можно сделать вывод о том, что тело остается осознаваемым объектом, потенциально способным на выполнение конкретного движения.

По-видимому, можно допустить мысль, что знание, получаемое посредством интуитивного исследования собственного тела, объективно, так как оно отражает данное мне «здесь и сейчас» чувство своей целостности. Речь не идет о точности интерпретации получаемого опыта постижения себя; «истинность» моих чувств невозможно оспорить, так как никто другой не способен переживать то, что дано мне в моем теле посредством моего тела. Мое знание себя объективировано относительно внешней среды, поскольку пребывание в ней позволяет мне осуществлять акт созерцания себя, т. е. моей внутренней среды. Обе среды образуют единое пространство моего бытия. Ложное восприятие внешнего мира не позволило бы мне войти в состояние транса, и оно не может быть иррелевантным относительно моего восприятия «внутреннего мира», так как оба мира соединимы во мне, в теле.

Но, как уже отмечалось выше, конкретное движение связано с намерениями, вызревающими в сфере сознания. Форма его телесного выражения определяется отношением к объекту, на который направлено сознание, знанием этого объекта в сополагании с условиями пребывания самого субъекта. В состоянии транса человек сохраняет способность к осознанию себя в отношении как к своему «внутреннему» психическому пространству, так и по отношению к «внешнему» предметному миру. Но восприятие последнего «схватывается» вне деятельности рационального мышления.

Нельзя не согласиться с выводами М. Мерло-Понти, сделанными им на основе исследования феномена человеческого движения: «Если поведение – это форма, в которой „зрительные содержания“ и „тактильные содержания“, чувствительность и двигательная функция фигурируют лишь в качестве неразделимых моментов, оно остается недоступным каузальному мышлению, оно может быть схвачено только мышлением иного типа, которое берет свой объект в состоянии зарождения…» (Мерло-Понти, 1999, с. 164) (курсив наш. – В. Н.). При осуществлении конкретного движения тело субъекта действия является «не объективным», а «феноменальным», так как оно направляется к предмету интенции не только мыслью о нем, но и опытом предыдущего его восприятия и «схватывания». В качестве предмета интенции может выступать и материальная вещь, и другой человек. Понимание характера выстраивания структуры конкретного движения по отношению к Другому недоступно для каузального мышления. Формирование движения, безусловно, связано со знанием Другого и с пониманием отношения к нему со стороны самого действующего лица.

Характер отношения к Другому обнаруживает себя в экспрессии и пространственных формах движения тела, в знаковости коммуникативных форм конкретного движения. Пространственность тела представляет собой «пространственность ситуации» (там же, с. 139), складывающуюся из моего отношения к Другому и «отношения» самого тела к характеру движения. Конкретное движение по отношению к Другому, его форма определяются социокультурными предпосылками. Стиль движения опосредует внешние характеристики его репрезентации: динамику и форму, ритм и пластику. Границы формы интерпретируются и актуализируются каждый раз по-иному, исходя из доминирующих представлений об эстетике телесного поведения в тех или иных социокультурных условиях. Согласно этому взгляду, характер выполнения конкретного движения отражает особенности культурного бытия самого субъекта действия.

Исследованию культурных аспектов невербальных форм коммуникации посвящены работы российских и зарубежных философов. Как отмечает И. М. Быховская, «само понятие „язык культуры“ не является универсальным, устоявшимся и по-разному определяется разными авторами» (Быховская, 2000, с. 149). Под ним понимается некая «совокупность всех знаковых способов вербальной и невербальной коммуникации, которые объективируют культуру, выявляют ее этническую или какую-то иную социально-групповую специфику, отражают ее взаимодействие с культурами других общностей» (там же, с. 149).

С точки зрения И. М. Быховской, исследование знаковости культуры, знаковости движения для Другого связано с развитием семиотики, в которой знаковые системы разводятся на две большие группы. К «естественной» знаковой системе относятся звуковой язык, пластика человеческого тела, к «искусственной» – специально созданные знаки и символы в науке и искусстве. Ссылаясь на работы А. Ф. Лосева, И. М. Быховская указывает на историко-культурный контекст форм интерпретации знаковости тела человека (там же, с. 149).

Мы полагаем, что конкретное движение принадлежит к «естественной» группе невербальной знаковой системы коммуникаций. Его значение читается представителями различного этноса в силу архаичности, простоты его означивания. К этой группе невербальных знаков можно отнести жесты приветствия, защиты, радости, узнавания.

В работах Ч. Пирса доказывается, что элементарность и семиотическая неосложненность знака указывают на его архаичность, в то время как сложность – на относительно новый характер (Артемьева, 1980). По всей видимости, к архаичным можно отнести знаки, значение которых имеет решающее значение для выживания рода – это знаки защиты, нападения, призыва. По форме проявления они тождественны и поэтому узнаваемы всеми народами, если имеют конкретные формы выражения. Наоборот, многообразие сложных знаков затрудняет формы коммуникации; их значение известно ограниченной группе людей.

По всей видимости, движение, направленное на Другого, представляет собой жест. «Жест» (от лат. gestus – «действовать») означает делать, носить, нести ответственность (Крейдлин, 2004, с. 46). Согласно этимологическому словарю Партриджа, слово «жест» восходит к слову «gesture», значение которого в древней Англии связывалось со способом «ношения» тела, с тем, как человек стоит и ходит. Жест, являясь знаком интерактивного невербального общения, относится к «естественным» языкам, выражает содержание глубинных процессов, лежащих в основе невербальной и вербальной деятельности человека (там же, с. 47). Как знак, жест имеет контекстуальное значение. Исследование значения конкретного движения как жеста может быть осуществлено с позиций позитивистски ориентированной логической семантики, представлений о структуре знака, которые опираются на идеи Огдена и Ричарда, предложивших концепцию семантического треугольника.

Семантический треугольник выражает отношение знака, его содержания (значения) и его предметной отнесенности (денотата, денотативного значения). Денотат (от лат. denotation – «обозначение»), рассматривается как фактическое сообщение о множестве онтологически артикулированных предметах, обозначаемых данным именем. «Денотативный процесс есть отношение имени к предмету без относительно к его свойствам» (Воробьева, 2001, с. 203). Согласно лингвистической парадигме, «коннотация (от лат. con – „вместе“, noto – „отмечаю“, „обозначаю“) выражает отношение между смыслом (коннотат) и именем, характеризует денотат, т. е. предметное значение, устанавливаемое в процессе обозначения объекта в имени» (Горных, Дисько, 2001, с. 373). Согласно представлениям, развиваемым в рамках логической семантики, возможно существование слов (жестов, имен), имеющих один и тот же денотат (предметную отнесенность), но различные десигнаты (значения).

Например, с тем чтобы привлечь внимание Другого, мы машем ему рукой, хлопаем в ладоши, щелкаем пальцами и т. д. Здесь жест связан с одной предметной отнесенностью – «вниманием» – одним денотатом, представленным различными десигнатами (формой жестов). Здесь функциональное определение значения (жеста) раскрывается через его действие.

А. Н. Леонтьев отмечает возможность фиксации значений не только в форме понятий, но и в форме «умения как обобщенного образа действия», «нормы поведения» и т. д. Определение А. Н. Леонтьевым значения как предметной, исторически фиксированной функции является функциональным определением. Продолжая мысль А. Н. Леонтьева, можно предположить, что конкретные движения, обладающие функциональным значением, могут выступать в виде социально нормированных моделей поведения: ритуалов, выразительных жестов и т. д. (Леонтьев, 1972, с. 401–426).

Таким образом, можно допустить мысль о том, что конкретное движение формообразуется при участии и тела, и «Я», оно обращается не только на объекты среды, но и на самого субъекта, его производящего и на Другого, к которому он обращен. Выполнить конкретное действие относительно предметов внешнего мира – значит «соотнести» неявное и явное знание о себе с условиями пребывания тела в среде и с характеристиками самого объекта, на который направлено движение. Конкретное движение несет в себе знание этого соотношения. Оно не было бы конкретным, если бы не основывалось на знании индивидуумом своей целостной данности и предмета, на который он направлен.

Анализ конкретного движения при невербальном общении представлен в работах А. Меграбяна (Меграбян, 2001). Особое внимание уделяется вопросу изучения семантическо-мимических и голосовых проявлений человека, находящегося в состоянии аффекта. Модель трехмерной структуры оценки эмоционального поведения была предложена еще Шлосбергом в 1954 г. Структура модели представлена тремя шкалами: приятность – неприятность, расслабленность – напряжение, внимание – отвержение. Трехмерная модель исследования положена и в работах по изучению мимических и голосовых знаков Вильямса и Сандин, и в исследованиях мимических выражений эмоций Осгуда: приятность – неприятность, контроль – смятение, активация – расслабленность (Osgood, Suci, 1968).

Говоря о социогенетических и онтогенетических предпосылках семиотики невербального действия, мы не можем пройти мимо теории невербального общения. Невербальное общение есть непосредственное выражение человеком своих установок, в то время как речевой акт передает, прежде всего, значение. Невербальное поведение выступает как форма передачи личностных смыслов, отражающих симультанную природу невербальной коммуникации, в противовес сукцессивному, дискретному характеру речевых высказываний. «Динамические смысловые системы», по мнению Л. С. Выготского, представляющие собой единство аффективных и интеллектуальных процессов, не могут быть переведены на язык внешней речи (Выготский, 1956).

Согласно феноменологии, всякий акт сознания направлен на какой-либо объект. Благодаря направленности внимания на объект раскрывается его значение для субъекта. Значение, а вместе с тем и значимость объекта, предопределяет глубину, устойчивость и чистоту его восприятия. Иными словами, структура невербального действия, характер осуществления конкретного движения обусловлены «силой» интециональных актов сознания по отношению к партнеру по коммуникации.

Какое же место в этом акте интенционального восприятия может занимать тело? Согласно Э. Гуссерлю, акт восприятия связан с определением характера интенций, исходящих из «некоего живого и конкретного „теперь“ и направляющихся к только что прошедшему, чтобы его удержать, и к ближайшему будущему, чтобы его предвосхитить» (цит. по: Сартр, 2002, с. 152). Интенцию, направленную на прошедшее событие, он называет «ретенцией», на будущее событие – «протенцией». Благодаря акту ретенции осуществляется восприятие непрерывности изменения движения (например, трансформации или перемещения), обусловленное «наслоением» остаточного впечатления от прошедшего события на впечатление от восприятия настоящего совершаемого действия.

В свою очередь, протенция отражает способность субъекта к некоему предвидению, предвосхищению события, благодаря которому выстраивается само действие. При движении тела акты интенции подчинены ретенциям и протенциям, имеющим зрительную и кинестетическую природу, ориентируясь на которые, субъект сознательно и бессознательно осуществляет телесное действие.

Исследуем, какое значение для понимания природы конкретного движения имеет интенциональная направленность субъекта на ту или иную форму восприятия собственного телесного действия. Рассмотрим содержание процесса восприятия на примере перемещения руки. Возможны две стратегии перцепции субъектом собственно выполняемых движений руки. Первая стратегия, осуществляемая на основе «экстравертированной установки», предполагает целенаправленное сосредоточение внимания на зрительных впечатлениях о процессе перемещения руки. Вторая – «интровертированная» – связана с установкой на отслеживание и дифференциацию в процессе движения характера изменений впечатлений, получаемых от кинестетических ощущений.

Рис. 64. Визуально-детерминированная модель восприятия

1 – интерпретации, опосредованные кинестетическими впечатлениями; 2 – интерпретации, опосредованные зрительными впечатлениями.

Исследуем интенциональную модель конкретного движения при сознательном акцентировании субъектом внимания на зрительных впечатлениях (схема 2). Допустим, в начальной точке движения пальцы одной руки касаются поверхности другой руки. В точке соприкосновения субъект испытывает ощущение связи между двумя телесными поверхностями; его внимание схватывает как зрительные, так и тактильные ощущения, получаемые от восприятия контакта двух телесных поверхностей. Однако, в силу интенциональной направленности внимания субъекта на зрительное восприятие, впечатление от тактильного чувства остается вне должного внимания при коррекции характера движения руки.

В то же время, несмотря на зрительную установку, ориентированную на внешнее выражение движения, субъект в начале движения, в момент отрыва контактирующих поверхностей участков обеих рук, переживает чувство обостренного восприятия характера телесного контакта. Впечатление от восприятия тактильного чувства значительно превышает впечатление от ощущений, связанных со зрительной перцепцией. Однако постепенно, с началом развития движения, усиливается и кинестетическое впечатление. По мере удаления одной руки относительно другой, внимание субъекта все в большей степени сосредоточивается на зрительном восприятии акта перемещения. И хотя восприятие кинестетических ощущений, приходящих от мышц двигающейся руки, обеспечивает устойчивость траектории ее движения, внимание субъекта в большей степени сосредоточивается на отслеживании визуального ряда. В точке завершения движения субъект максимально фокусирует свое внимание на зрительном впечатлении, которое в скрытом виде подкреплено интенциями от ощущений, приходящих от восприятия состояний мышц, сухожилий и суставов.

Представленная модель описывает процесс интенционального «схватывания» характера конкретного движения при ориентации человека на зрительные впечатления. При усилении значения для субъекта кинестетического фактора ситуация коренным образом меняется. В этом случае образ движения будет строиться не столько на фиксации визуально схватываемых характеристик траектории перемещения руки, сколько на восприятии кинестетических впечатлений, сопровождаемых актами протенции и ретенции.

С точки зрения Ж.-П. Сартра, кинестетические впечатления могут выполнять функцию аналогичного заместителя зрительной формы, т. е. они экстериоризуют объект в образе. «Образ есть отношение сознания к объекту… некий способ, каким объект является сознанию или каким сознание представляет объект» (Сартр, 2002, с. 57). При акцентировании внимания на кинестетических ощущениях вес информации от восприятия зрительного впечатления для объективации процесса движения значительно снижается: образ движения проявляется благодаря осознанию субъектом чувств, возникающих от восприятия проприорецептивных ощущений.

Согласно Э. Гуссерлю, «кинестетические ощущения не распространяются ступенчато и постепенно, они получают лишь сравнительно неопределенную локализацию. Но отсюда не следует, что эта локализация не обладает определенным значением, она делает еще более глубоким единство между телом [как телом] и [телом как] свободной в своем движении вещью» (Гуссерль, 1999; Подорога, 1995, с. 125).

Таким образом, интенциональная направленность внимания на те или иные формы и функции тела предопределяет характер впечатления о его целостности, схватывания тех или иных сторон конкретного движения. Следовательно, при осуществлении конкретного направленного движения оба формообразующих его начала – и рефлекс, и интенциональная установка «Я» – играют определяющую роль в оформлении движения. Конкретное движение указывает на знание человеком интенционируемого объекта, скрытая сущность которого предопределяет характер разворачивания движения по отношению к нему.

Дата добавления: 2015-12-16 | Просмотры: 570 | Нарушение авторских прав