АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

СЕДЬМАЯ ВСТРЕЧА

азговор начался тотчас, как только мы уселись друг против друга. Впрочем, Петр Андреевич по обыкновению до­стал из серебряного портсигара папиросу, прикурил от зажигалки, затянулся и, отло­жив папиросу, начал:

— Так вот, операции на сердце. Давно о них мечтал, но начались они только в годы войны. Необходимость заставила. Поставле­ны были перед проблемой — либо-либо: или операция и жизнь, или без операции — вер­ная смерть. Чтобы вам понятнее было, начну издалека...

Оказывается, всё началось не с операции на сердце и даже не с операции на грудной клетке, а с организации специализированных госпиталей. В здании Военно-медицинской академии был создан специализированный «грудной госпиталь». Сюда направляли ра­ненных в грудную клетку, в сердце, в легкие. Только их, и никого другого. Первые опера-

ции — на легких. Если судить с позиций раз­вития хирургии сегодняшних дней, операции эти были элементарными: удаление инород­ных тел, пуль, осколков. Но уже эти первые несложные операции показали, что для ус­пешного проведения их нужна техника. Не­обходимо видеть инородное тело в момент са­мой операции. Дело в том, что легочная ткань очень рыхлая, и пуля или осколок лег­ко могут смещаться в ней. Хирург смотрит на рентгеновский снимок, видит осколок, как будто точно знает, где он расположен. Но идет на операцию — и не находит осколка, он уже в другом месте. Вот тут и подумали: что если такую операцию проводить под рент­геном? То есть непосредственно в момент операции видеть, где находится инородное тело. Тогда оно уже «не убежит» из-под рук.

Была организована специальная «рентге­новская операционная». Дело пошло успеш­нее.

Это окрылило хирургов. Они стали всё шире раскрывать грудную клетку. Стало до­ступно и сердце.

— А к сердцам я вообще неравнодушен, — с улыбкой говорит Петр Андреевич. — Еще в годы студенчества (я вам рассказывал о «со­бачьем лазарете») пробовал оперировать сердца собачек. Это нас увлек Мельников — был такой милейший человек и хирург. Это его идея, прошу отметить. Мы ее тогда ак­тивно подхватили. Молодежи это свойствен-

но. Мы оперировали, а собачки умирали. Те­перь понятно — не было самых элементар­ных условий. Операции на сердце требуют особых условий. Вы видели... А тогда мы ни­чего этого не знали. Оперировали до тех пор, пока шеф наш, профессор Шевкуненко, не сказал: «Бросьте сердца собачьи терзать» — и запретил операции...

И вот передо мною через много лет снова открылось сердце, только теперь это было сердце человека... — Он поспешно зажигает папиросу, затягивается, щурит глаза, то ли от дыма, то ли от воспоминаний...

Я узнаю, что первым раненым, сердце ко­торого оперировал Петр Андреевич, был фельдшер. «Смелым человеком» называет его профессор.

Действительно, операция была смелым ре­шением, большим риском как для раненого, так и для хирурга. Огромная сложность за­ключалась в том, что операция проходила под местным обезболиванием, очень медлен­но, трудно. Грудную клетку приходилось раскрывать осторожно, постепенно ждать, пока спадется легкое и организм человека привыкнет к этому состоянию. Время от вре­мени хирург говорил раненому: «Вам сейчас будет трудно дышать, не беспокойтесь». А раненый отвечал: «Постараюсь, доктор...»

Осколок застрял в мышце сердца, как за­ноза. План операции был как будто прост, но требовал огромного напряжения, самооб-

ладанпя и ловкости. Хирурги приготовили «вожжи на сердце». Ассистент, взявшись за них, должен был сперва растянуть рану, а в этот миг оператор обязан был закрыть ее пальцем, как пробкой, и этим же пальцем выколопнуть осколок, затем выдернуть палец вместе с осколком из сердца, а ассистент не­медленно «завязать вожжи», затянуть рану.

И вдруг в момент операции одна «вожжа» прорезала довольно рыхлую нездоровую мышцу сердца. Что делать? Хорошо, что ас­систент не растерялся: согнул палец и за­крыл рану.

Петр Андреевич закуривает, затягивается, медлит:

— Вот как, вот с чего, знаете, начинали... Что раненый? Выжил. Молодец. Милейший человек. Еще хотите пример? Извольте...

Второй пример был не менее сложен, учи­тывая малый опыт и примитивную технику тех лет. Перед хирургами лежал раненый во­ин. Пуля прошла через спину и застряла в сердце, в задней его поверхности. Ежесекун­дно она могла проникнуть в полость сердца и наделать бед.

Была показана срочная операция. Слож­ность ее состояла в том, что в то время хи­рурги еще не научились поворачивать серд­це, вернее, опасались трогать его. Петру Ан­дреевичу нужно было, не поворачивая серд­ца, извлечь пулю с задней поверхности его. Но как туда попасть? Как дотянуться? При-

шлось зажать скальпель в длинный изогну­тый зажим — корнцанг и таким образом рас­секать мышцу сердца. А потом, когда эта ма­нипуляция с огромным трудом удалась, ста­ло не легче. Ведь надо было наложить шов. Сейчас на это уходят считанные минуты, а тогда «шитье» длилось, наверное, полчаса, казавшиеся хирургам вечностью...

— Когда человеческое сердце держишь в
руках, то свое в это время находится неизве-­
стно где, — шутливо произносит Петр Андре­-
евич.

— А что было дальше? — нетерпеливо
спрашиваю я.

— Дальше? Дальше мысль наша работала
в двух направлениях. Во-первых, мы твердо
поняли, что для операций на сердце необхо-­
дима новая дополнительная техника. Во-вто-­
рых, решили перейти от ранений сердца к
заболеваниям его, а именно к хирургическо­-
му лечению этих заболеваний.

Месяцы ушли на ознакомление с литера­турой по этим вопросам. Американцы в то время уже начали оперировать пороки серд­ца. Нужно было, изучив опыт, догнать их.

Легко сказать — догнать! Догнать — это значит в короткий срок создать условия для подобных операций, изобрести новую техни­ку, срочно овладеть ею, выработать точные показания для операций, а самое главное — овладеть диагностикой.

Для тех, кто хоть как-то связан с медици-

ной, не секрет, что многие специалисты не очень знают смежные специальности. Невро­патолог не слишком разбирается в хирургии, хирург — в терапии и т. д. При надобности врачи обычно приглашают коллег других специальностей на консультацию.

В данном случае такая система не устраи­вала хирургов. Петр Андреевич и его помощ­ники сами должны были научиться безоши­бочно диагностировать, не хуже, чем тера­певты.

Вначале пригласили лучших специалистов по заболеваниям сердца, стали усердно учиться у них. И оказалось, что некоторые клинические признаки, которыми, как прави­ло, руководствуются терапевты, недостаточ­ны для хирургов. Хирургам мало было знать общие черты той или иной болезни сердца, например, что у больного незаращение пере­городки между желудочками сердца, им надо было ясно и четко представлять форму от­верстия, его расположение.

А чтобы ответить на эти вопросы, нужно было новое контрастное вещество, которое хорошо бы контурировало (то есть лучше обозначало) сосуды, понадобилась скорост­ная рентгеносъемка, такой аппарат, который мог бы производить серийные снимки. По­добный аппарат был совершенно необходим, чтобы изучить динамику тока крови в сердце.

А где его взять? Наша промышленность

не занималась в те годы изготовлением та­ких аппаратов, поскольку не было необходи­мости в них.

Хирурги начали сами придумывать нуж­ный аппарат. Новые трудности встали на пу­ти — техника.

После долгих неудач, мучений, опытов изобрели требуемый аппарат, нашли подхо­дящее контрастное вещество.

Но жизнь ставила перед Петром Андре­евичем всё новые задачи, всё более сложные препятствия. Тянется цепочка, одно звено за другим, и без этого одного звена всё дело ру­шится, как дом без одного угла.

Оказалось, что при существующем наркозе невозможно успешно производить операции по поводу пороков сердца. Новые операции требовали новых способов и средств наркоза.

В те годы хлороформ считался королем наркоза, он действовал быстро, достаточно длительно, однако имел одно неприятное свойство: граница между терапевтической и токсической дозами была незначительна, по­чти неуловима. А это обстоятельство при сложных, тонких и тяжелейших для орга­низма человека операциях, какими являются операции на сердце, имело немаловажное значение.

Другое распространенное вещество — эфир — опасно, взрывчато, его требовались большие дозы.

— Вот с этого эфира, точнее, с неприят-

ностей, связанных с применением его, и на­чались мои поиски новых наркотических веществ, — вспоминает Петр Андреевич. — Еще в давние довоенные времена доставили ко мне в клинику летчика, разбитого, всего сломанного, но живого. Оперировал, лечил его — довольно успешно. Лишь небольшой дефект оставался — стопа не гнулась. Моло­дой парень — и хромает. Решил помочь. Стал оперировать под эфирным наркозом. И вдруг остановилось сердце больного в момент опе­рации. Ну, срочный массаж, всякие там ле­карства ввели — сердце ожило. А через неде­лю летчик всё-таки умер... И вот, испытав эти горести, начал я уже в те годы искать другие средства наркоза... А жизнь, именно операции на сердце, заставила особенно ин­тенсивно заняться этой проблемой.

Были разработаны новые методы наркоза, найдены надежные, безопасные средства для него. Но для их практического применения потребовались опять-таки новые аппараты.

Вероятно, для стилистов этот очерк пока­жется монотонным, однообразным: слишком часто употребляется слово «новые». Но что делать? Профессор весьма часто произносит его, да и в самом деле без этого слова не обойтись. Оно точно отражает действитель­ность.

Ученый шел не по проторенной дорожке, а почти по целине, и всё приходилось откры­вать и изобретать заново.

Вот, скажем, аппаратура для наркоза. Не было в те годы нужной аппаратуры у нас. Заграничные аппараты стоили весьма доро­го и не совсем удовлетворяли Петра Андре­евича. Например, американский аппарат для интратрахеального наркоза стоил несколько тысяч рублей золотом.

Неужели платить так дорого за то, что не очень устраивает? Государство, конечно, даст деньги, ничего не пожалеет для науки. Но рациональна ли эта затрата?

Решили сделать аппарат для такого нар­коза своими руками.

И сделали.

Теперь нужно было овладеть методом бронхоскопии, то есть научиться вводить трубку в трахею.

Пригласили отолярингологов...

Таким образом, хирургия — в какой-то сте­пени обособленная наука — стала расширять свои рамки, сотрудничать со многими смеж­ными медицинскими специальностями, при­близила к себе химию, подружилась с физи­кой, с техникой, завязала крепкие творче­ские связи с заводами и научно-исследова­тельскими институтами.

— Не сама же она это сделала, с вашей
помощью, вернее, по вашему замыслу и ини-­
циативе, — замечаю я.

— Это, знаете, неверно. Я тут ни при чем.
Жизнь подсказала. Вот, к примеру, ослож-­
нился наркоз, появились новые средства и

аппараты, и уже не сестра, как раньше, дол­жна была заниматься этим делом, а специ­альный врач. Причем круг обязанностей это­го врача расширялся с каждым годом, так как усложнялось дело, прибывала аппарату­ра, и не каждый мог заниматься этой рабо­той, а только тот, кто склонен к ней. И нам пришлось искать подходящие кадры врачей, интересующихся наркозом, техникой... А они, мои дорогие помощники и друзья, разрабо­тали методы, тонкости разные и всё, что те­перь есть.

Да, жизнь ставила перед ученым-новато­ром сложнейшие проблемы, и решать их не­обходимо было быстро и обязательно точно, потому что от малейшей неточности зависе­ла жизнь человека.

Мельчайший пузырек воздуха величиной меньше эритроцита, попав в кровеносный со­суд мозга, закупоривал его, и наступала смерть. От какой-либо неуловимой ошибки наступал паралич дыхания — и опять ката­строфа.

А дело требовало и искусственного дыха­ния, и искусственного кровообращения, так как для исправления пороков сердца необ­ходимо было выключить дыхание и остано­вить сердце, заменив дыхание и кровообра­щение аппаратами, созданными руками чело­века.

Подумать только — остановить сердце, пре­кратить дыхание! До последнего времени это

считалось утопией, только в книгах фанта­стов, в сказках читали и слышали мы о том, что человек жил не дыша, с остановившимся сердцем.

Теперь это реальность. Сказка осуществле­на разумом п руками человека.

Вот он сидит передо мной — скромный, обаятельный, легкий, с высоким лбом уче­ного, и рассказывает об этой увлекательней­шей сказке обычными словами, сбивчиво, негладко, ровным певучим голосом.

И выходит по его рассказу — всё шло, как должно было идти, «ничего особенного». По­требовались препараты для искусственного дыхания — реляксанты — их создали наши ученые, необходим был аппарат для ис­кусственного кровообращения — его изо­брели...

Но за этими словами «ничего особенно­го» — годы труда, бессонные ночи, бесконеч­ные поиски, борьба. Петр Андреевич расска­зывает об этом неохотно.

Что значат вот эти препараты — реляксан­ты? Прежде всего, для чего они нужны и в чем состоит их действие на организм? Для операции надо переключить естественное ды­хание на искусственное. Это значит сделать гак, чтобы легкие дышали и все ткани и клетки организма получали нужный им ки­слород в нужном количестве, но человек ды­шал бы не сам, — за него делал бы это ап­парат.

Представьте себе, что электростанция, снабжающая вас электроэнергией, требует ремонта, остановки, а вы никак не можете обойтись без света. Тогда включают движок.

Нечто подобное происходит и в данном случае.

Впрочем, для организма человека такое «переключение» — дело отнюдь не простое. Остановить естественное дыхание так, чтобы человек не умер при этом, так, чтобы собст­венное дыхание можно было потом восстано­вить — ой, как нелегко!

Но именно тогда, когда хирург научится управлять дыханием и кровообращением че­ловека, он сможет работать на сердце и лег­ких безбоязненно, свободно, уверенно. Это хорошо понимал Петр Андреевич.

Как же остановить дыхание и вновь заста­вить легкое дышать?

Ученые знали действие яда кураре. Стре­ла, наконечник которой пропитан этим ядом, убивает человека. Смерть наступает от оста­новки дыхания вследствие паралича дыха­тельной мускулатуры, на которую яд дейст­вует избирательно (в остальном он безвре­ден). А нельзя ли этот яд пли что-либо похожее на него использовать в данном слу­чае — парализовать мускулатуру, а воздух вместе с наркотическим веществом вводить в дыхательное горло и легкие при помощи ап­парата? Оказалось, можно. Такие препараты были найдены. Их назвали реляксантами и

начали применять при операциях на сердце и легких.

А искусственное сердце? Этот аппарат изо­брели в клинике Петра Андреевича. Мы ви­дели, как он четко и безотказно работает.

Однако применение «искусственного серд­ца» поставило перед учеными новые пре­грады.

«Искусственное сердце» — очень сложный и дорогостоящий аппарат. Оно требует много крови. Весь этот метод труден, им могут вла­деть пока что немногие хирурги. Но есть другой, более простой, надежный и дешевый метод: оперировать на сердце, предваритель­но охладив организм. Этот метод называется гипотермией.

— Гипотермия — это поэма, — говорит Петр Андреевич с увлечением. — Когда-то в детстве я собирал коллекцию бабочек: пой­маю бабочку, заморожу ее эфиром и насажу на булавку. Она оттает и крылышками ма­шет. Однажды в снегу нашел ящерицу, взял в руки, а у нее хвост отвалился, хрустнув, как льдинка. Принес ящерицу домой, поло­жил на столик. А вечером решил показать свою находку родным. Пошел к столику, а ящерицы нет. Кто взял? Нашли ящерицу под комодом. Замерзшая ящерица убежала! Чу­до! Я еще не знал в те годы, что существует анабиоз. Вот, извольте...

Он порылся в бумагах и протянул мне фо­тографию. На ней был изображен лысый

человек с белой бородой Деда Мороза, с яс­ным и открытым лицом.

— Это из Софии прислала мне дочь Бах-
метьева, ученого, изучившего анабиоз. Он в
свое время замораживал карасей, а затем
они, отогревшись, плавали в аквариуме. То­
же чудо. Он открыл и объяснил секрет это­
го чуда.

Позже и Петр Андреевич заинтересовался проблемой анабиоза. Начал изучать отморо­жения и охлаждения, их биологическую сущ­ность.

Выяснилось, что охлажденный живой ор­ганизм не умирает, что жизнь в нем «тлеет», как угли под глубоким слоем золы. И как от этих углей возможен огонь, так и после охлаждения при известных условиях воз­можна жизнь.

Петр Андреевич сообщает интересный факт. Семена, сохранившиеся на листьях ра­стений в пластах земли доледникового пери­ода, через много тысяч лет проросли. Это значит, что в них сохранился белок, жизнь.

Зимнеспящие животные — суслики, тарба­ганы — после отогревания чувствовали себя вполне нормально. Наконец, медведи после долгой зимней холодной спячки — живут.

— Если может жить медведь, почему че-­
ловек не может? — спрашивает Петр Андре-­
евич и сам же уверенно отвечает: — Может.
Надо искать. Ведь человек выжил в ледни-­
ковый период. Многие животные тогда вы-

дерли, а человек выжил. Есть, наверное, ка­кая-то железа, находящаяся в настоящее время в рудиментарном состоянии, железа, сохраняющая жизнь человека при резком охлаждении. Надо найти ее, воздействовать, развить... Вы понимаете, — горячо объясняет он, — если науке удастся полностью решить проблему гипотермии, это будет великой победой. А для нас практически будет зна­чить, что мы сможем безбоязненно и очень широко проводить самые сложные, самые длительные операции. Сейчас энергия чело­века, которого мы оперируем, расходуется страшно неэкономно. Ему, как никогда, нуж­на эта энергия после операции, а он теряет ее беспощадно. А при охлаждении эта доро­гая энергия будет сохраняться, жизнь будет едва «теплиться», и для поддержания этого малюсенького «огонька» нужно будет очень немного сил...

Вы спрашиваете, чего мы добились? Да есть кое-какие результаты. Глубокое охлаж­дение животных до плюс десяти — двена­дцати градусов, длительность охлаждения до пятидесяти минут...

— Расскажите о самих операциях на серд­-
це, — прошу я. — С чего вы начали, что сей­
час делаете и что думаете делать?

— Ну, об этом в следующий раз, — гово-­
рит Петр Андреевич, щелкая портсигаром.

Дата добавления: 2015-11-02 | Просмотры: 343 | Нарушение авторских прав