АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

ОПЕРАЦИЯ НА СЕРДЦЕ

ледующий день был операционный. Мне захотелось увидеть Петра Андре­евича в деле.

Утро морозное и солнечное. Город кажется умытым и свежим. Всё блестит, сверкает, лу­чится — и дорога, неожиданно заледеневшая, и сосульки на карнизах домов, и заиндевев­шие деревца на проспекте.

Иду парком. Снег поскрипывает под нога­ми. На застывших прудах, на аллейках, не­смотря на ранний час, много детворы. Их звонкие голоса далеко разносятся вокруг.

Ощущением снега, белизны, чистоты встре­чает меня клиника. Только здесь теплее и тише.

Идет подготовка к операции. У столиков копошится операционная сестра, проверяет инструментарий. Ножницы, скальпели, пин­цеты, зажимы поблескивают на белых про­стынях.

Врачи привозят какие-то аппараты, уста-

навливают их, опробуют: пощелкивают вы­ключатели, загораются синие и красные лам­почки, доносится легкое гудение, точно под потолком кружится большой жук.

Петра Андреевича встречаю в коридоре и в первый момент не узнаю. В белых брюках, белой рубашке, белом халате и шапочке он моложе, легче, кажется, и на нем отблеск снега.

— Доноры задерживают — объясняет он.—
Нужна свежая кровь, литра три на всякий
случай.

Мы садимся за столик возле предопераци­онной. Замечаю, что Петр Андреевич хорошо выспался, свеж и бодр, — значит, готовился к операции. Он оживлен, весел. Рассказывает смешные истории из жизни, из практики.

— Письмо на днях получил. Это вам ин-­
тересно будет. Несколько лет назад опериро-­
вали мы одного товарища, легкое удалили,
как сейчас помню, правое. А совсем недавно
его переосвидетельствовали в районе, посмот-­
рели под рентгеном и изъяна не нашли... Ну
и признали годным к военной службе. Обма­-
нули, говорят, тебя, легкое при тебе. — Он
смеется, и лицо его светлеет, голубые глаза
как-то сразу меняются, загораются ярко, по-
молодому.

— Пришлось, знаете, объяснить... Что с
легким? Конечно, удалили, а левое смести­
лось, расширилось... Так бывает. Еще и не то
бывает...

Со смехом рассказывает о том, как в пер­вые дни врачевания, работая врачом страхо­вания жизни, признал зрение нормальным у человека, который одним глазом совершенно не видел...

Мимо нас проходят врачи, еще провозят какие-то аппараты, и они тихонько тарахтят на резиновых колесиках.

— Что это?

— Это аппарат для экстракорпорального
кровообращения, «искусственное сердце»...
Теперь без техники невозможно, — говорит
Петр Андреевич. — И знать всё невозможно.
Это они, — он кивает на помощников, — зна-­
ют, а я — нет. Ей-богу, не рисуюсь. Немыс-­
лимо всё знать: химию, физику, оптику, ме-­
ханику, биохимию, биофизику и еще, и еще.
Вы представляете, каким должен быть совре-­
менный врач?! Нельзя в современных усло-­
виях старыми методами обследования огра-­
ничиться — ухом, глазом, руками. Надо уси-­
лить наши ощущения. А это значит — приме­
нить новейшую технику, электронику, а это
в свою очередь требует изменения образова-­
ния, системы обучения врачей. Она сейчас
явно устарела. Да и штаты «времен Очакова
и покоренья Крыма».

— Кого вы будете оперировать, Петр Ан-­
дреевич?

— Мальчонку одного, Вовку пяти лет.
Милейший парнишка. У него врожденный
порок...

Он долго и старательно объясняет мне суть порока, план операции, свои опасения.

Не вдаваясь в медицинские тонкости, сле­дует сказать, что с этим пороком, если его не исправить, человек может прожить макси­мум 20—25 лет. А потом — неизбежная смерть.

Операции в раннем возрасте хотя и опас­ны и сложны, но дают немалые шансы на спасение человека, на продление его жизни.

— Пожалуй, покурю, — говорит Петр Ан-­
дреевич и обращается к выглянувшему из
предоперационной врачу: — Как там?

— Больной на столе. Начали подготовку.

Петр Андреевич кланяется мне, что озна­чает «извините», и исчезает в предопераци­онной.

Операционная удивляет. Давненько уже я не был в операционных. Столько новых ап­паратов! Столько техники! Бывало все про­сто: стол для больного, стол для инструмен­тов. Бывало просторно: хирург, его асси­стент, операционная сестра — вот и вся бригада. А сейчас насчитываю в операцион­ной одиннадцать человек. Забегая вперед, скажу, что к концу операции количество вра­чей и сестер в операционной увеличилось до двадцати. И никто не болтался без дела, все были заняты напряженной работой. Кто-то стоял у аппаратов, кто-то регулировал нар­коз, кто-то готовил нужные жидкости или необходимые всё новые и новые аппараты.

От хирургического стола во все стороны к аппаратам шли резиновые шланги, пласт­массовые трубки, шнуры, провода. На аппа­ратах зажигались лампочки. Что-то потрес­кивало, что-то жужжало. На небольшом те­левизионном экране, вычерчивая кривые линии, бегали светлые зайчики — то прибли­жались друг к другу, то скакали вверх-вниз, то тянулись прямой полоской — маленькая яркая комета, а за нею длинный светлый хвост.

Теперь операционная — целый цех, слож­ный, трудный, необыкновенный цех по ремонту и исправлению человеческих сер­дец.

Прав Петр Андреевич: чтобы работать в таком цехе, нужно быть всесторонне образо­ванным человеком и многое, очень многое знать.

В операционную входит профессор. Это выглядит торжественно и величаво. Нет, ра­зумеется, никто не сказал Петру Андрееви­чу особенных приветственных слов, все как работали, так и продолжали работать. Но сам он, его походка, посадка головы, вытя­нутые вперед, оголенные до локтей руки — весь облик его был торжественным.

Человек пришел свершить святое дело.

Петр Андреевич уже не в пенсне — в кру­глых роговых очках, лицо строгое, сосредо­точенное. Первый взгляд на стол: что там творится? Второй — на сестру. Она знает, в

чем дело: подает салфетку. Петр Андреевич тщательно вытирает руки, затем надевает халат. Всё это делает старательно, не спеша, но в то же время привычно и легко.

Помощники продолжают свое дело. Слы­шатся редкие вопросы:

— Пульс?

— Восемьдесят четыре.

— Давление?

— Восемьдесят на сорок.
И опять тихо.

Сестра набрасывает на руки Петра Андре­евича марлевую салфетку. Он садится в сто­ронку, держа перед собой руки, ждет, когда настанет его черед. Проходит пять, десять, пятнадцать минут — он всё сидит неподвиж­но и сосредоточенно, будто внутренне гото­вит себя к священнодействию. Пусть никого не смутит это сравнение. То, что происходит в этом цехе здоровья, действительно, кажется мне священнодействием, но не ради каких-то туманных и неясных целей, а ради самого высокого, что есть на свете, — жизни чело­века.

Я вижу только глаза Петра Андреевича — они устремлены на стол, туда, где больной. Он как будто не замечает ни меня, ни това­рищей, никого. Только больного. О чем он думает в эту минуту? Как знать. Быть мо­жет, еще раз мысленно проверяет план опе­рации, а может, думает о новых, еще более сложных работах.

Я из-за спины ассистента разглядываю ли­цо мальчика: светлые волосы, подстрижен­ные челочкой, черные длинные реснички. Мальчик как будто спит, глубоко и безмя­тежно.

Врач берет его руку, считает пульс. Я за­мечаю на большом пальце мальчонки чер­нильное пятно, вероятно, вчера писал «пись­мо» маме...

Наконец наступает черед Петра Андрееви­ча. Он садится к столу, внимательно смот­рит. Перед ним в раскрытой грудной клетке бьется, трепещет маленькое сердечко.

Сестра набирает в шприц какую-то зелено­ватую жидкость. Врач что-то записывает на бланке, еще один стоит у пульта и прове­ряет широкую длинную ленту.

Петр Андреевич всё сидит и о чем-то упор­но думает.

Затем произносит короткую, как команда, фразу, от которой всё приходит в движение. До меня долетают отдельные негромкие сло­ва хирургов:

— Тампончик сухой.

— До пневмоторакса активный вдох и вы­
дох...

Эти слова сейчас звучат значительно и сильно, как жизнь или смерть.

Петр Андреевич ощупывает сердце, про­износит громко, для всех:

— Легочная артерия довольно большая.
Через стенку предсердия прощупывается

дефект, размером два с половиной, вы­сокий.

Снова думает.

Вот теперь, когда он своими руками пощу­пал сердце, своими глазами увидел его, нужно окончательно решить, что с ним делать.

— Дайте-ка мне лопаточку Буяльского.

Я смотрю на его пальцы, держащие блестя­щий инструмент. Какими должны быть му­зыкальными эти пальцы, какими чуткими: ведь надо сквозь толстую мышечную стенку уловить маленький дефект, надо при этом не травмировать сердце, не сфальшивить, не обмануться.

Все смотрят на зеленый экран. Там пры­гают, мечутся, бегут яркие «зайчики».

Хирурги еще раз, уже не рукою и глазом, а более точными и более чуткими аппарата­ми проверяют работу отдельных сосудов г отдельных участков сердца.

— Ладно. Будем считать, что там всё в порядке, — говорит профессор. — Катетеры
приготовить.

Пауза. Тишина. Только пощелкивают ап­параты.

— Могу катетеры вводить в вены? — спра­-
шивает Петр Андреевич. — У меня всё го­-
тово.

Тут надо рассказать об одном секрете опе­рации. Для того чтобы проводить работу в самом сердце, внутри него, необходимо сде-

лать полости его сухими, то есть остановить сердце хотя бы на короткое время. Но орга­низм человека не может быть без сердца, без крови, питающей все ткани и клетки. Тогда включают «искусственное сердце» — встав­ляют катетеры в полые вены, и через них необходимая организму кровь поступает в искусственное сердце и искусственные лег­кие, где окисляется, и затем через специаль­ные катетеры возвращается в артериальное русло и распределяется в организме.

И вот подвозят к столу агрегат — «сердце на колесиках». Я разглядываю его. Зеленый ящик, над ним прозрачный сосуд и большая прозрачная воронка. У агрегата масса кно­пок, стрелок, шлангов и шнуров.

Тишина затягивается. Все глаза устремле­ны на руки Петра Андреевича, на сердце, что сейчас трепетно бьется, точно рвется из его рук.

— Как там? — спрашивает профессор, не
оглядываясь.

Ему докладывают:

— Стадия возбуждения.

— Давление восемьдесят на пятьдесят.
Все замерли. По этой тишине понимаю —

наступила самая ответственная минута.

— Готово? Начали.

Загудело, зажужжало, заработало «искус­ственное сердце». И ритм работы хирургов участился, будто и их включили вместе с сердцем, точнее, перевели на вторую ско-

рость. Пальцы Петра Андреевича и его асси­стентов задвигались быстрее. Нет, это не бы­ло торопливостью, это просто был другой, более быстрый темп. Ведь в руках Петра Андреевича лежало человеческое сердце, и не билось. Каждая минута его остановки дорога. Минут мало, а сделать нужно много...

— Дайте пеан.

— Первое хирургическое.

— Давление тридцать, — только и слы-­
шатся слова хирургов.

— Большой шприц с раствором готовьте
на всякий случай.

Эти слова как будто аккомпанируют рабо­те профессора.

Напряжение достигает предела. В руках Петра Андреевича мелькают инструменты. Слышится потрескивание зажимов. Он шьет. Шьет сердце.

— Время? — спрашивает Петр Андреевич, и голос его звучит необычно, резко и требо-­
вательно.

— Мало.

— Сколько?

— Семь минут.

— ^Точнее.

— Семь минут три секунды...
Ассистент делает маленькую ошибку: не

той рукой берет инструмент. Петр Андре­евич смотрит на него сначала строго, затем по-доброму улыбается, ободряет.

Гудит «искусственное сердце», старается.

— Первое хирургическое.

— Давление сорок пять, — слышатся го-­
лоса врачей.

Сейчас они не отходят от аппаратов.

Петр Андреевич слегка откидывается на­зад, смотрит на неподвижное сердце; вероят­но, проверяет: всё ли он сделал, всё ли в порядке.

Вновь все замирают. В абсолютной тиши­не раздается команда:

— Приготовились... Внимание...

Начинает биться настоящее сердце чело­века. Сперва оно бьется неуверенно, робко, осторожно, будто боится, что не справится со своей работой, но с каждым ударом — всё сильнее, всё радостнее, всё энергичнее... Не­сколько мгновений работают «два сердца». Но вот гудение обрывается, резко, внезапно, как последний выстрел. «Искусственное сердце» прекращает работу...

Петр Андреевич улыбается: доволен, опе­рация прошла благополучно. Он опять дру­гой: оживленный, в глазах веселые искорки, морщинки разгладились.

Всё еще держа в руках сердце, Петр Ан­дреевич подозвал меня, объяснил и показал, где были введены катетеры, где зашито сердце. Я видел нитки — аккуратный, плот­ный красивый шовчик.

На красном бьющемся сердце черные нитки.

Потом мы пили крепкий чай, и Петр Ан­дреевич говорил, прихлебывая из чашечки:

— Радоваться еще рано. Сейчас мальчик в руках анестезиологов. Опасности две: кро­вотечение, так как мы разжижили ему кровь, и ателектаз, так как легкие спались, их рас­правлять надо. Врачи следят за ним, вводят питание — кровь, глюкозу, витамины. По­смотрим, — заключил он бодро и уверенно, как человек, только что благополучно свер­шивший трудное дело.

Дата добавления: 2015-11-02 | Просмотры: 399 | Нарушение авторских прав