АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

МАТЕРИ ИЗ ГРУППЫ РИСКА

Депрессия. В целом эмоциональное развитие детей, вос­питанных депрессивными матерями, менее благоприятно, чем развитие детей нормальных матерей или матерей с другими диагнозами. Нарушения раннего взаимодействия младенцев

и депрессивных матерей ведут впоследствии к проблемам развития у ребенка.

Исследование женщин с симптомами послеродовой деп­рессии показало, что в процессе спонтанных взаимодействий лицом к лицу их младенцы ведут себя менее позитивно по сравнению с младенцами недепрессивных матерей, и пока­зывают небольшое изменение поведения при взаимодействии с матерью в ситуации симуляции депрессии. Наоборот, в си­туации взаимодействия с симулирующей депрессию матерью младенцы недепрессивных матерей либо пытались восста­новить более позитивное взаимодействие, либо переживали стресс, отворачивались в сторону, протестовали.

В общем, поведение и эмоциональное состояние младен­цев отражают поведение и состояние их депрессивных мате­рей. В спонтанных взаимодействиях депрессивные матери показывают вялые аффекты, меньший уровень активности и меньшее число ответов, соответствующих поведению младен­цев. У депрессивных матерей наблюдаются больше отрица­тельных выражений лица и совсем немного положительных. Они меньше вокализуют, смотрят и прикасаются к своим мла­денцам, меньше имитируют и играют, выражения лица более нейтральны, однако они смотрят и говорят со своими мла­денцами так же много, как и в контрольной группе.

В процессе спонтанных взаимодействий младенцы депрес­сивных матерей были менее активны, обнаруживали меньше выражений удовлетворения, больше суеты. При взаимодей­ствии лицом к лицу с депрессивными матерями младенцы показывали больше отрицательных выражений лица и мало положительных, часто отводили взгляд, проявляли протест и меньший уровень активности по сравнению с поведением детей в нормальной группе матерей и младенцев. Результа­ты исследований приводят к заключению, что младенцы деп­рессивных матерей также развивают депрессивный стиль реагирования. Однако не известно, являются ли депрессив­ные аффективные проявления у младенцев результатом от­ражения поведения матерей или результатом минимальной стимуляции со стороны матерей.

Оценка поведения детей неонатального возраста показа­ла, что новорожденные депрессивных матерей имеют мень-

ший уровень активности и менее отзывчивы на социальную стимуляцию. Такие изменения в поведении новорожденных могут быть результатом как генетически опосредованной пе­редачи депрессивного статуса от матери к ребенку, так и испытания повышенного стресса в течение беременности. Было выдвинуто предположение, что проблемы раннего вза­имодействия матери и младенца усиливаются при преды­дущем неблагоприятном влиянии на плод эмоционального состояния матери.

Младенцы депрессивных во время беременности матерей, проявлявших в новорожденный период уменьшение активно­сти и ограничение ответов на социальную стимуляцию, в воз­расте 3-х мес. сохраняют это поведение, показывают меньше выражений удовольствия и более беспокойны в процессе вза­имодействия. Поскольку пренатальная депрессия матери про­должается и после рождения ребенка, то в поведении матери наблюдается меньше положительных выражений лица, она менее активна со своим младенцем, меньше имитирует и иг­рает в игры. Однако по-прежнему не ясно, является ли про­явление депрессии у младенца результатом длительной экс­позиции депрессии матери или присуще ему от рождения.

Младенцы депрессивных матерей подавлены даже в том случае, если их матери не ведут себя в депрессивном стиле. Несмотря на то что многие исследователи выделяют в деп­рессивном поведении родителя неактивность и отдаленность, некоторые матери в большей степени проявляют навязыва­ющий стиль взаимодействия. Вне зависимости от того, явля­ются ли депрессивные матери отдаленными или навязываю­щими, их младенцы, по-видимому, более отвечают на нега­тивное поведение матерей, в то время как младенцы недеп­рессивных матерей более отзывчивы на положительное ро­дительское поведение, таким образом в обоих случаях отра­жая или подражая доминантному настроению своих матерей. В одном из исследований показано, что у депрессивных ма­терей процент времени раздражительности или невовлечен­ности во взаимодействие с младенцем был намного больше, а игры - намного меньше, чем у здоровых матерей. В свою очередь, младенцы депрессивных матерей больше проявля­ли протест или смотрели в сторону и меньше - вниматель-

ность, мало играли по сравнению с младенцами не депрес­сивных матерей. Столь подавленное поведение младенцев не ограничивается лишь взаимодействием с депрессивны­ми матерями. Так, оценка взаимодействия трехмесячных младенцев с недепрессивными женщинами была низкая и похожая на оценку их взаимодействия с депрессивными матерями. Результаты показывают, что депрессивный стиль взаимодействия младенцев распространяется на их взаи­модействие с недепрессивными взрослыми. Вне зависи­мости от причин постоянство проявления такого взаимодей­ствия с разными партнерами является очень тревожным моментом.

Исследование женщин - представительниц низких соци­альных слоев, имевших множество проблем, включая высо­кий уровень хронической депрессии, показало, что в течение взаимодействия лицом к лицу они проявляли больше способ­ностей к изменению, чем ожидалось. Не все были одинаково угнетены и молчаливы, однако проявления положительных аффектов и отзывчивость в целом были ниже, чем у нормаль­ных матерей. Некоторые из матерей данной группы показали высокий уровень вовлеченности во взаимодействие, но про­являющуюся в первую очередь в форме навязывания пове­дения или раздражения, чего не наблюдалось у нормальных матерей. При наблюдении в естественной ситуации и спон­танном взаимодействии с детьми раздраженные и депрессив­ные матери проявляли тенденцию избегать своих младенцев, мало инициировали взаимодействие. В свою очередь, мла­денцы также были угнетены и редко проявляли положитель­ные эмоции. При наблюдении в домашних условиях, когда младенцам было уже 12 ме$., та же группа женщин показала значительно больше скрытой враждебности и препятствий целенаправленному поведению младенцев по сравнению с контрольной группой нормальных матерей.

Обобщение результатов этих исследований обнаружива­ет, что существуют несколько паттернов взаимодействия деп­рессивных матерей и их младенцев, отличающихся, возмож­но, в зависимости от различий тяжести депрессивного состо­яния, хроничности и других факторов риска. Один характери­зуется выравниванием аффекта, социальным отдалением и

понижением уровня энергии. Другой - более явным отрица­тельным аффектом и сопровождается враждебностью и по­мехами в процессе взаимодействия. Возможна еще одна под­группа матерей, в которой поведение их чередуется от не­вовлечения во взаимодействие к навязыванию и перести­муляции.

Таким образом, депрессивный родитель характеризует­ся недостаточно соответствующим сигналам ребенка взаи­модействием, может быть эмоционально отдален, вражде­бен, не всегда доступен. Все эти изменения поведения ро­дителя могут задерживать развитие у младенца ощущения контроля, удовольствия, чувства безопасности в отношени­ях. Дополнительно ребенок может находиться под влияни­ем депрессивных чувств и. раздражительности через рас­пространение негативных аффектов родителя.

Исследование развития детей первого года жизни у мате­рей, больных шизофренией, показало, что нарушение соци­ального развития младенцев начинает проявляться с пятого месяца и характеризуется снижением эмоциональной выра­зительности при взаимодействии с матерью и другими взрос­лыми людьми. Отмечается, что у младенцев, матери которых больны шизофренией, сопровождающейся длительными деп­рессивными состояниями, улыбка не становится средством инициации общения. Клинические исследования детей роди­телей больных шизофренией показали, что патологические реакции на стрессовые ситуации, обусловленные ■биологичес­кими и социальными факторами, наблюдаются на всех эта­пах раннего онтогенеза. Наиболее общими и характерными особенностями младенцев этой группы риска являются де­фициты развития в эмоциональной сфере, в общении и дви­гательной области.

В сравнительном исследовании родительского поведения больных женщин различных групп было показано, что матери с невротическими депрессивными расстройствами развива­ют своих детей хуже, чем матери с шизофренией или личнос­тными расстройствами. Если у первой группы матерей были обнаружены значительные различия по сравнению с конт­рольной группой здоровых матерей, то у группы матерей, боль­ных шизофренией, различий оказалось немного. Истории ро-

дов и функционирование новорожденных младенцев мате­рей с невротическими депрессивными расстройствами были хуже. Эта группа матерей показала наименьшую вовлечен­ность во взаимодействие с детьми в возрасте 4-х мес, их младенцы были наименее общительны. В 12 мес. различий между группами обнаружено не было, однако в 30 мес. не­вротически депрессивные матери сообщали о своих детях как о менее сотрудничающих, более депрессивных и эмо­ционально более эксцентричных. Авторы предполагают, что аффективные качества отношения родителя и ребенка, осо­бенно депрессия и отчужденность, могут оказывать наибо­лее заметное влияние на взаимодействие матерей с их мла­денцами. Однако в целом на развитие ребенка большее вли­яние оказывает тяжесть и длительность материнской психо­патологии, чем специфический диагноз.

Исследования показывают, что дети первого года жизни подвергаются риску развития и возникновению проблем, свя­занных с нарушениями в эмоциональной сфере, формирова­нием небезопасной привязанности и сниженным уровнем фун­кционирования в познавательной области в случае, если по крайней мере один из родителей имеет психиатрическую ис­торию депрессии. Младенцы из семьи с родителем с бипо­лярными аффективными нарушениями имеют еще больше проблем. Несмотря на меньшую вовлеченность во взаимо­действие со сверстниками, они проявляют по отношению к ним более частую и интенсивную агрессию, по сравнению с контрольной группой детей. Дети из таких семей сильнее рас­страиваются во время конфликтов, вовлекая в него других, и проявляют мало удовольствия после разрешения конфликта. Те же дети проявляют больше страха в ситуациях свободной игры, больше гнева в ситуациях свободной игры, при тести­ровании, в ответ на подход незнакомца.

Проявления небезопасной привязанности чаще наблюда­ются среди детей матерей с большей депрессией, чем детей матерей с небольшой депрессией или без нее. Более того, атипичная небезопасная привязанность, в которую младенец смещается от тревожно-избегающего или тревожно-сопротив­ляющегося поведения, была обнаружена у матерей с тяже­лой депрессией. В то же время есть дети депрессивных ма-

терей, у которых небезопасная привязанность не обнаруже­на, и дети нормальных матерей, которые характеризуются как небезопасно привязанные.

Несмотря на то что существуют значительные основа­ния говорить о генетическом компоненте депрессивных рас­стройств, особенно в случае биполярного маниакально-деп­рессивного заболевания у родителя, большая часть исследо­вателей описывают множество причин аффективных наруше­ний у младенцев. Среди них выделяют уязвимость младенца, возникающую вследствие изменения поведения и нарушения отношения родителя и ребенка. Предварительные данные показывают, что развитие младенца может пойти по нормаль­ному пути в случае, если мать выздоравливает от постродо­вой депрессии. Так, показано, что матери, находящиеся в со­стоянии депрессии в течение первых шести месяцев после родов, имеют младенцев, которые развивают депрессивный стиль взаимодействия. Однако если к 6-ти мес. мать выходит из состояния депрессии, то и младенцы не депрессивны. Эти данные свидетельствуют как о глубоком влиянии депрессии матери на поведение младенцев, так и о гибкости и способ­ности младенцев к адаптации. Не удивительно, что настрое­ние младенца может измениться в соответствии с изменени­ем настроения матери. В других случаях вмешательство, осу­ществляемое матерью с психическим заболеванием, способ­ствует развитию младенцев. В целом матери детей с наиболь­шими достижениями в развитии проявляют больше положи­тельных аффектов, эмоционально доступны, меньше уходят в себя, имеют друзей, более способны любить и проявляют активное желание поделить заботу о своих детях с другими воспитывающими ребенка взрослыми.

Плохое родительское обращение. Плохое обращение представляет собой нарушение основной родительской фун­кции - защиты ребенка. Оно выделяется в каждой культуре и может включать в себя множество различных форм поведе­ния, включая физическое насилие (избиение), пренебреже­ние (не обеспечение адекватной пищей, медицинским уходом, присмотром со стороны взрослого). В некоторых случаях сюда включают использование матерью незаконных лекарств, нар­котиков в течение беременности. Несмотря на то что различ-

ные виды плохого обращения по-разному могут повлиять на развитие ребенка, трудно очерчивать виды плохого обраще­ния, поскольку часто физическое насилие, пренебрежение и дурное эмоциональное обращение происходят одновремен­но. У подвергавшихся плохому обращению детей наблюда­ются недостаток иммунизации, беспорядочное лечение бо­лезней, из-за неадекватного питания и пренебрежения ро­дителями физическим уходом у них может быть слабое здо­ровье, анемия. Хотя реальное плохо обращающееся лицо является, вероятно, значимым для ребенка с точки зрения отношений привязанности, большинство исследований не об­ращают на него внимание и фокусируется на отношении матери и ребенка. Очевидно, что такие жизненные ситуа­ции, как бедность, недостаток социальной поддержки, дру­гие источники хронического стресса, могут настолько исто­щить психологические ресурсы родителя, что в этом слу­чае возможны пренебрежение заботой о детях, насилие. Однако большинство родителей, испытывающих высокий уровень стресса, не обращаются плохо со своими детьми. Сравнение переживающих сильный стресс родителей, ко­торые проявляли или не проявляли плохое обращение по отношению к своим детям, показало, что такое нарушение родительского поведения более вероятно, если родители переживали насилие в своем собственном детстве или со стороны супруга и если социальная поддержка была неудов­летворительная.

Исследование социальных связей матерей, сообщивших о плохом обращении с детьми и плохой заботе, показало, что адекватно ведущие себя матери имели намного больше под­держки и долгие, более удовлетворяющие социальные отно­шения, чем матери с плохим обращением к детям. Однако не все семьи плохого обращения были изолированы, некоторые из них имели широкие социальные контакты, но не формиро­вали взаимных, долговременных отношений. Пренебрегавшие детьми матери имели главным образом кратковременные дружеские отношения, нечастые контакты с друзьями, очень частые контакты с родственниками и были неудовлетворены зависимостью от их поддержки. Многие плохо обращающие­ся с детьми родители сообщали об опыте подобного обраще-

ния в детстве. Исследователи данного вопроса приходят к заключению, что серьезные изменения родительского пове­дения редко возникают без неблагоприятного детства. Воп­рос о том, почему в одних семьях из поколения в поколение наблюдается плохое обращение с детьми, а в других нет, почему некоторые дети, выросшие в условиях плохого об­ращения со стороны родителей, ведут себя таким же обра­зом, тогда как их братья и сестры не ведут, требует дополни­тельного объяснения.

Анализ исследований личности плохо обращающихся с детьми родителей показал сложность выделения стойкого набора черт. Более того, обнаружено, что существует лишь ограниченная связь между чертами личности и актуальным поведением родителя. В одной из работ рассматривались ха­рактеристики родителей до рождения детей, испытавших впос­ледствии плохое обращение. Оценка матерей этой группы, плохо обращавшихся с детьми в пренатальный период разви­тия и в 3 мес. показала более высокую агрессию, оборони-тельность, тревожность, меньшую социальную желательность, меньшее поощрение взаимности и меньший уровень интел­лекта по сравнению с матерями, которые обеспечивали за­боту и уход за детьми, несмотря на бедность и стресс. Мате­ри с дурным поведением отрицательно реагировали на опыт беременности и при описании себя с большей вероятностью пользовались выражениями пренебрежения. Обзор исследо­ваний плохо обращавшихся с детьми отцов показывает схо­жесть их профилей личности с профилями проявлявших та­кое же поведение матерей. Важными детерминантами нару­шения родительского поведения были социальная изоляция, бедное взаимное приспособление супругов, неуправляемый стресс, низкая самооценка, история плохого обращения в собственном детстве.

Попытки ранней идентификации родителей, у которых по­тенциально возможно плохое обращение с детьми, были по­строены на результатах обсуждавшихся выше исследований и с точки зрения статистики были успешны. Однако необходи­мо отметить высокую вероятность обманчивости полученных данных. Как указывают авторы, фактически плохое обраще­ние с ребенком является относительно редким, детермини-

рованным множеством факторов случаем, а по характерис­тикам личности и опыту детства плохо обращающиеся с деть­ми родители частично совпадают с непроявляющими такого поведения родителями.

Существуют данные о том, что плохо обращающиеся с детьми родители проявляют отклоняющееся родительское поведение и аффект во многих других обстоятельствах. По сравнению с воздерживающимися от такого поведения роди­телями эти матери проявляют больше гнева и раздражения, меньшую симпатию в ответ на показ видеофильмов с плачу­щими младенцами. Более вероятно, что они неправильно идентифицируют показанные на слайдах различные эмоцио­нальные выражения лиц младенцев.

Показано, что такие матери проявляют тенденцию край­ней нечувствительности к ним в раннем возрасте, чаще пре­пятствуют целенаправленному поведению младенцев и про­являют больше скрытой враждебности. У них наблюдается уменьшение взаимодействия, включая большее физическое расстояние от ребенка, отсутствие аффективного выражения, долгие паузы между инициациями разговора и уменьшение контакта глаз. По сравнению с ними матери с нормальным родительским поведением более отзывчивы, показывают бо­лее любящее поведение, проявляют удовольствие и чуткость к целям младенцев. Плохо обращающиеся со своими детьми матери отличаются от родителей с нормальным поведением методами контроля над детьми в дошкольном возрасте, ис­пользуя больше команд, утверждая власть и меньше прояв­ляя позитивно ориентированные стратегии контроля. Было показано, что при использовании различных способов взаи­модействия их поведение более навязчиво и непостоянно, аффективные проявления уплощены, попытки получить со­гласие ребенка менее гибки.

Некоторые исследователи предполагают, что особеннос­ти младенца, такие, как недоношенность и трудный темпера­мент (и наблюдаемые в этом случае раздражительность, неяс­ность сигналов), могут способствовать проявлению у родите­ля плохого обращения. Было выдвинуто предположение, что недоношенный ребенок и связанные с ним проблемы ухода могут сильно истощать ограниченные ресурсы некоторых

матерей, что причины нарушения отношения находящихся в стрессовом состоянии родителей к детям могут быть свя­заны с ранним, длительным отделением недоношенных де­тей от матерей. Несмотря на то, что данные о влиянии отде­ления на последующее родительское поведение по отно­шению к недоношенным детям недостаточно убедительны, существуют факты о том, что короткий интервал между рож­дением и первоначальным контактом вовремя родившегося ребенка и матери уменьшает последующие родительские стрессы.

В одном из исследований новорожденные родителей рис­ка плохого обращения с детьми в случайном порядке были определены либо в группу младенцев, остающихся с матеря­ми, либо в контрольную группу детей, которых сразу после рождения отделяли от матерей на период времени до 12 ч. Впоследствии было обнаружено, что если в первой группе матерей плохое обращение наблюдалось только в одном слу­чае из 143, то во второй группе - в 9 случаях из 158. Авторы пришли к заключению, что ранний контакт с новорожденным ребенком положительно влияет на предрасположенных к пло­хому обращению родителей. Вероятно, для матерей с более значительными ресурсами родительского поведения не со­ставляет больших трудностей адаптироваться к раннему от­делению младенцев.

Обнаружено, что плохо обращающиеся с детьми родите­ли описывают их как более раздражительных и трудноуправ­ляемых. Возможно, что дети, с которыми плохо обращались, посылают неясные социальные сигналы и имеют низкую от­зывчивость. По сравнению с детьми контрольной группы де­тей их описывают как значительно более агрессивных, фрус-трированных, неуступчивых, с меньшим проявлением поло­жительных аффектов.

В последнее время число систематических наблюдений за испытавшими плохое обращение с младенцами растет и вклю­чает исследования качества привязанности, взаимодействия родителя и ребенка в лабораторных условиях или дома, ис­следования его поведения в дошкольных учреждениях. Пре­обладающее число исследований показывает, что плохое об­ращение не связано с небезопасной привязанностью к мате-

ри, если источником плохого обращения была не биологи­ческая мать, а другое лицо. Большинство исследователей обнаружили увеличение числа небезопасной привязаннос­ти избегающего типа, тогда как другие - больше случаев небезопасной привязанности тревожно-сопротивляющегося типа или определили для описания младенцев, испытавших плохое обращение, необходимость новой, атипичной клас­сификации как избегания, так и сопротивления.

Таким образом, поведение привязанности у младенцев этой группы по сравнению с поведением привязанности у де­тей в условиях менее нарушенных отношений может быть организовано настолько по-другому, что обычная классифи­кация не подходит. Некоторые испытавшие плохое обраще­ние младенцы способны формировать с родителями отноше­ния безопасной привязанности, хотя со временем эти отно­шения могут быть нестабильными. Не ясно, что значит иметь безопасную привязанность при таких условиях, насколько ус­ловия плохого обращения изменяют чувство безопасности.

Обнаружено, что маленькие дети, испытавшие плохое об­ращение со стороны родителей, с большей вероятностью от­вечают на фрустрацию агрессией, более агрессивны со свер­стниками. Они набрасываются или угрожают напасть на близ­ких и ухаживающих за ними людей, что не наблюдалось ни у одного из детей контрольной группы. Дети, с которыми плохо обращались, избегают других детей и близких, ухаживающих за ними взрослых намного чаще детей контрольной группы. В одном из исследований взаимодействия детей в дошкольном учреждении было выделено пять пар, в которых один из де­тей эксплуатировал другого или делал его жертвой (например, наносил удар, когда партнер показывал болезненную зону; демонстрировал сарказм, унижение и враждебность к друго­му; ложился поверх партнера и не позволял ему встать). Было определено, что в каждом из случаев насилующий другого ребенок имел опыт плохого обращения со стороны своего родителя.

Наблюдение в детских садах показало, что не испытавшие плохого обращения дети второго года жизни из неблагоприят­ных, находящихся в условиях стресса семей, отвечали на стра­дание ровесников с интересом и беспокойством, эмпатией или

печалью, что соответствует данным исследований непере-живших плохого обращения детей среднего класса. Одна­ко ни один из детей того же возраста, имевших опыт отрица­тельного родительского поведения, не проявлял беспокой­ства на страдание другого ребенка. В таких случаях более вероятным поведением для них было физическое нападе­ние, страх или гнев, чего не наблюдалось в первой группе. Значительно меньшее число испытавших плохое обраще­ние детей проявляли к переживающим горе сверстникам попеременно то нападение, то попытки утешения. Существу­ют данные, что у детей второго года жизни, которые имели опыт плохого родительского обращения, развивается изме­ненная система понимания самих себя (self system) увидев себя в зеркале с румянами_она носу, они проявляли нейт­ральный или отрицательный аффект, тогда как большинство детей реагировало положительно. Дальнейшие исследова­ния показали, что эта группа детей меньше говорила о сво­их чувствах или о чувствах других.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В течение последних лет проведено значительное число экспериментальных исследований социально-эмоционального развития младенца в процессе раннего взаимодействия с наиболее близким человеком. Считается, что вследствие ин­дивидуальных генетических особенностей, различий прена-тального и перинатального опыта младенцы от рождения от­личаются друг от друга по чувствительности и отзывчивости на стимуляцию. Матери научаются читать социально-эмоци­ональные проявления младенцев (выражения лица, жесты, вокализации, изменения взгляда и т.д.), изменять поведение и в процессе взаимодействия поддерживать интерес ребен­ка, модулировать стимуляцию, подстраиваясь под индивиду­альный уровень возбуждения и стимуляции младенцев, В слу­чае, если такое происходит, младенец более отзывчив, нала­живается оптимальное гармоничное взаимодействие, аффек­тивное поведение и физиологический ритм матери и младен­ца синхронизируются.

Данные экспериментальной психологии развития младен­цев показывают, что от рождения ребенок настроен на вое-

приятие социальных сигналов, среди множественных сти­мулов окружающей среды предпочитая сигналы, идущие от человека, от наиболее близкого - матери, от рождения чувствительная мать изменением поведения организует сен­сорный мир ребенка, сама (ее запах, прикосновения, голос, лицо и т.д.) является его сенсорным окружением, «первич­ным объектом. Используя представления Б. Г. Ананьева о сенсорно-перцептивных характеристиках индивидуального развития человека, можно сказать, что мать создает усло­вия для развития «сенсорной организации» младенца, «оп­тимальные условия нервно-психического здоровья» чело­века в этом возрасте. Мать или другой наиболее близкий человек предоставляет младенцу сенсорно-перцептивный опыт, который относится «к коренным феноменам жизнедея­тельности, связанным с глубокими слоями целостной струк­туры человеческого развития и личности», является осно­вой индивидуального развития ребенка, этапом развития Я в первые месяцы жизни («the sense of an emergent self»). С этих позиций нарушение взаимодействия с наиболее близ­ким человеком является для младенца не только социаль­ной депривацией, но и сенсорным дефицитом, не только риском отставания в социально-эмоциональном развитии,, но и риском нарушения психического здоровья.

Нарушение взаимодействия у матерей и младенцев высо­кого риска может быть связано с особенностями предъявле­ния социальной стимуляции, изменением чувствительности, нарушением приема и обработки социальной информации, взаимного поддержания оптимального для каждого партнера уровня возбуждения. Матери испытывают затруднения в вы­явлении и определении значения поступающих от младенцев с особыми потребностями сигналов, в определении актуаль­ного уровня возбуждения и предъявлении индивидуального для каждого ребенка оптимального уровня стимуляции. Низ­кие уровни стимуляции не вызывают ответов, а высокие мо­гут вести к отводу взгляда и беспокойству младенцев. При нарушении взаимодействия с неотзывчивым или избегающим ребенком с особыми потребностями мать отстраняется, либо чрезмерно активна. В последнем случае поведение родителя и ребенка проходит по замкнутому циклу, матери становят-

ся более активными по мере того, как младенец остается неактивным и неотзывчивым. Активность родителя контрпро­дуктивна, так как ведет к меньшему, а не большему ответу со стороны младенца. Схожие модели поведения наблюда­ются во взаимодействии матерей и младенцев с синдромом Дауна, церебральным параличом, преждевременно родив­шихся младенцев, слепыми, глухими, аутичными.

В соответствии с предлагаемой моделью.организации вза­имодействия в системе мать - младенец дезорганизация, асинхронность взаимного поведения и ритма матери и мла­денца, нарушение модулирования стимуляции и подстраи-вания под уровень возбуждения наблюдаются и в тех слу­чаях, когда мать эмоционально недоступна и неотзывчива, например при депрессии, шизофрении или других ведущих к отдаленности от ребенка расстройствах и заболеваниях. Предпочитаемый матерью или другим близким и ухаживаю­щим за младенцем человеком уровень возбуждения и сти­муляции может значительно отличаться от необходимого для ребенка. В случае взаимодействия с младенцем взрослого из группы риска резервы для изменения предпочитаемого уровня стимуляции могут быть весьма ограничены, что ве­дет к трудностям подстраивания под потребности ребенка. Лишаясь в лице неотзывчивой матери важного внешнего источника регуляции стимуляции, депривированный младе­нец оказывается не в состоянии изменением своего поведе­ния влиять на поведение матери, развивать или поддержи­вать необходимые для него стимуляцию, уровень и ритм возбуждения. В этом случае может наблюдаться подстраи-вание ребенка под стимуляцию, предпочитаемую матерью. Обнаружено рассогласование между потребностями само­го ребенка и удовлетворением этой потребности со стороны первичного окружения - матери. Система мать - младенец функционирует не на основании партнерства и приоритетов ребенка, а исходя из приоритетов матери.

Опыт междисциплинарного, центрированного на семье обслуживания матерей и младенцев групп риска показыва­ет, что достижение значительных положительных изменений поведения матерей и младенцев возможна при организации программы раннего вмешательства и создании условий для оптимального функционирования системы мать - младенец.

В.И. Брутман, М.Г. Панкратова, СИ. Ениколопов

ЖЕНЩИНЫ, ОТКАЗЫВАЮЩИЕСЯ ОТ СВОИХ НОВОРОЖДЕННЫХ ДЕТЕЙ*

Проблема социального сиротства -дна из острейших для России. С каждым годом все увеличивается число детей, оставшихся без попечения родителей. Ухудшается их здо­ровье, и что самое печальное - постоянно растет число бро­шенных новорожденных младенцев - наиболее чувствитель­ных к отрыву от биологической матери. По нашим данным, только в Москве за последние 6 лет число детей, оставших­ся без попечения родителей и поступивших в городские дома ребенка, увеличилось с 23 до 48%, т. е. в 2,1 раза (при од­новременном уменьшении рождаемости в 1,5 раза). Около половины (от 35 до 50%) таких детей - это «отказные» и «подкидыши». Ежедневно в московских родильных домах в 1991 г. возникало 1-3 ситуации, связанные с отказом от новорожденного. В 1992 г. из одного родильного дома, наи­менее благополучного по социальному составу контингента, было переведено в больницы на второй этап реабилитации 113 новорожденных, от которых отказались их матери сразу после родов. В 1993 г. число «отказных» младенцев в этом родильном доме возросло уже до 156.

. Одним из главных драматических результатов социаль­ного сиротства является физическое и психическое не­благополучие детей, рано оставшихся без родителей и со­держащихся в домах ребенка.

Наши исследования (архивные материалы родильных домов, полученные методом случайной выборки) показы­вают, что более 35% (!) нежеланных беременностей недона­шивается (4,0% в популяции), отмечаются высокая частота патологии беременности и родов. Так, одно только прежде-

* Вопросы психологии. 1994. № 5.

временное излитие околоплодных вод наблюдается более чем в 60% случаев. Более 50% новорожденных рождается с признаками внутриутробной гипоксии. Почти 45% даже до­ношенных «отказных детей» появляются на свет с явле­ниями функциональной и морфологической незрелости. Этот показатель в популяции - не более 10%. Более¹ чем у поло­вины таких «отказных» новорожденных обнаруживаются симптомы нарушения мозгового кровообращения, и они нуж­даются в интенсивном лечении сразу после рождения (для сравнения: в популяции число таких младенцев составляет

14,8%).

К сожалению, проблема отказов от материнства остается по-прежнему малоизученной. На сегодняшний день мы очень мало знаем о механизмах формирования этого процесса, о комплексе социальных, психологических и патологических факторов, подталкивающих женщин к отказу от новорожден­ных детей. Многие годы наше государство, вкладывая ог­ромные средства в содержание, лечение, обучение детей-сирот, до конца не осознавало острой необходимости прак­тических шагов но предупреждению социального сиротства.

Наше комплексное исследование посвящено изучению причин отказов от материнства. Его главной задачей явля­ется разработка адекватных превентивных и реабилитаци­онных программ для групп риска с угрозой отказа от ребен­ка. С этой целью в родильных домах Москвы проводится обследование «отказниц» с изучением социальной ситуации, в которой они находятся, их психологического и психиатри­ческого портретов.

Настоящая публикация основана на результатах изуче­ния некоторых социально-психологических параметров 42 женщин разного возраста. Большую часть составляют мо­лодые девушки - от 15 до 19 лет (60%). Как правило, они не замужем, многие живут с родителями, а некоторые, кроме того, с братьями или сестрами. Понятно, что при таких усло­виях мнение родителей о судьбе только что родившегося ребенка имеет важнейшее, а часто и решающее значение, которое может проявляться как в тех случаях, когда отноше­ния с родителями «хорошие» (35%), так и тогда, когда - «пло­хие» (15%). Меньшую часть составляют женщины зрелого

возраста, в том числе старшей возрастной группы - свыше 30 лет (15%).

Из данных литературы известно, что большинство мате­рей, отказывающихся от своих детей, воспитывались в неста­бильных семьях и с раннего детства имели негативный опыт межличностных взаимоотношений. Личность многих «жен­щин, не готовых к эффективному материнству», формирова­лась в своеобразной субкультуре агрессии, часть из них в детстве страдали от унижающего достоинство угнетения, холодного отношения со стороны свои родителей. Был об­наружен статистически достоверный рост серьезных психи­атрических и интеллектуальных расстройств у молодых жен­щин, выросших «в злобной, обижающей, жестокой семье». С этим связывают также возрастание преступности и агрес­сивности этих женщин по отношению к своим детям. Такие матери должны рассматриваться как жертвы недостаточной социализации в раннем возрасте, «недостаточной затрону-тости процессом гуманизации». Насилие, издевательства над девочкой со стороны матери закладывают у нее искажен­ный образ материнского поведения и тем самым нарушают готовность женщины к эффективному материнству. Многие из женщин, бросающие своих детей, как бы повторяют приобретенный в детстве дефектный стереотип поведения матери.

Наши наблюдения в целом подтверждают эти выводы. Так, будущие «отказницы» чаще всего воспитывались в не­полной семье, однако и они часто находились в неблагопо­лучной, психотравмирующей среде. Очень редко женщины характеризовали отношения в родительской семье как хо­рошие. В большинстве семей дочерей «воспитывали» гру­бостью, криком, а часто и побоями. Таких семей, по нашим данным, не менее 58%. При этом били детей 1% отцов и, что особенно показательно, 13% матерей. Хорошо извест­но, какое важное значение имеет образ собственной мате­ри для формирования психологических установок на мате­ринство у молодых женщин. В этом отношении «отказни­цы» с детства приобретали негативный опыт. Около трети из тех, кто жил с матерью, отмечали плохие с ней отноше­ния. В 60% случаев матери женщин-«отказниц» категори-

чески отказываются помочь своей дочери в воспитании но­ворожденного.

Ситуации с отцами еще хуже. Прежде всего, как уже от­мечалось, многие росли вообще без отца. Развод родите­лей пришлось пережить в детстве (до 12 лет) 18% женщин. В сохранившихся семьях обстановка была далеко не все­гда благополучной, и 23% оценивают свои отношения с от­цами как плохие, а иногда очень плохие. Злоупотребляли алкоголем 38% отцов (в популяции около 5%), а «случалось выпить лишнего» - 63%.

В целом ряде работ отчетливо продемонстрировано край­не отрицательное влияние низкого материального достатка, культурного уровня воспитывающей семьи на формирова­ние ролевых основ личности девочки, что в итоге негативно сказывается на качестве ее будущего материнства.

Результаты наших исследований указывают на то, что большинство будущих «отказниц» (75%) в детстве были, по их словам, «сыты и одеты, хотя не имели ничего сверх это­го», но у 6% таких семей едва хватало на еду. Более трети семей были обеспечены ниже среднего уровня. Свои жи­лищные условия большинство респонденток считали сред­ними. Плохими их назвали 6% опрошенных, хорошими-11%. При этом 11%^кженщин жили в коммунальной квартире, 30% не имели своего места (угла, комнаты) для учебы и игры. В половине семей случались драки, скандалы.

Ранее проведенные исследования показали, что помимо экономического положения на качество материнства влияет образованность женщины. Было установлено, что большин­ство «отказниц» имели низкое общее и профессиональное образование, редко получали престижные должности и со­ответственно имели низкий социальный статус.

К аналогичным выводам подводит и наше исследование. В силу молодости, но еще более в силу личностных особен­ностей образование наших респонденток оказалось довольно низким. Около половины их окончили ПТУ, немногим более трети удалось окончить техникум или получить среднее об­разование. Более того, 11% женщин не смогли «вытянуть» больше 4 классов. Продолжали же учебу только 6% обсле­дованных.

Обращает на себя внимание также крайне неблагополуч­ная ситуация с источниками доходов и соответственно с материальным достатком «отказниц». Только 18% из них до настоящей беременности постоянно работали, остальные не работали по разным причинам (искали работу, ссылались на плохое здоровье и т. д.), а 12% откровенно заявили, что и не собираются работать. Большинство «отказниц» не имели ни­какой определенной профессии или специальности. Около половины их находились на иждивении родителей, родствен­ников и друзей. Подрабатывали, когда была возможность, и перепродавали вещи и продукты 5%. При этом 45% счита­ли, что хотя они не голодают, но совершенно не имеют де­нег на одежду; 15% сообщили, что им не хватает денег во­обще, и 25% хотели бы иметь дополнительные доходы на развлечения и дорогие вещи; 55% «отказниц» считали свое материальное положение ниже среднего в стране, и никто не оценивал его выше среднего, а средний уровень, как изве­стно, таков, что позволяет не голодать, но ничего сверх это­го. В такой ситуации появление ребенка неизбежно приведет к еще большему снижению уровня жизни. Отсюда, есте­ственно, что мотив материальной необеспеченности зани­мает важное место в ряду других мотивов. На него ссылает­ся 50% опрошенных.

Анализируя актуальную семейную ситуацию женщин, отказывающихся от своих детей, зарубежные исследова­ния обнаружили, что главным фактором, предшествующим отказу от ребенка, являются нестабильность и угрожающий распад собственной семьи «отказницы» и неполная семья. В 1972 г. Бельгийский комитет по социальным проблемам жен­щин описал три основные категории бросающих матерей: I категория, наиболее классическая, - отец ребенка бросил беременную будущую мать; II - замужняя женщина рожает ребенка от внебрачной связи; III - беременная женщина с низкой социальной и моральной приспосабливаемостью и с низкой социальной ответственностью.

В наших исследованиях среди «отказниц» большинство никогда не были в браке - 60%, замужем - 10%; 20% живут в незарегистрированном браке и 10% - разведены; 35% живут без родственников, 15% проживают с мужем. Никто

не живет с родителями мужа. При этом доля живущих вме­сте с матерью довольно большая - 45%. В старшей группе женщин имеются дети от мужа, у молодых детей нет.

Прежде чем приступить к анализу мотивов отказа от ре­бенка, необходимо остановиться на особенностях психоло­гического портрета «отказниц». Еще в 30-е гг. при изучении психологического состояния женщин, отвергающих своих детей, у них были обнаружены эмоциональная и психологи­ческая незрелость, неготовность к браку в силу эмоциональ­ной неустойчивости и эгоцентризма. Это встречается у жен­щин, которые в детстве сами подвергались психологичес­кой депривации и агрессии или которым не удалось раз­решить свои детские или пубертатные конфликты. Такие лица бывают сосредоточены лишь на своих проблемах, для них характерно переживание чувства несправедливости и недо­статка любви. Иногда у них отмечается чрезмерная зависи­мость от матери или отца, а у некоторых неясное стремле­ние ко все новым эмоциональным переживаниям. Очень часто это приводит женщин к многочисленным сексуальным связям, которые из-за незрелости личности они не способ­ны продолжить и в которых они не находят эмоционального удовлетворения.

С этого времени очень мало нового прибавилось в на­ших знаниях о психологическом портрете «отказницы». Бо­лее поздние исследования также подтвердили наличие у женщин, бросивших своего ребенка, психологической не­зрелости, эмоциональной неустойчивости и неспособности к позитивной связи с ребенком. Авторы считают, что в такой ситуации сам ребенок как бы демонстрирует матери непри­емлемые для нее самой ее собственные черты. Результаты наших исследований, полученных методом структурирован­ного психологического интервью в сочетании с психологи­ческим тестированием по методам Люшера, Кеттелл Розен-цвейга и рисуночным тестом, показывают, что среди «отказ­ниц» очень часто встречаются эмоционально незрелые лич­ности, которых отличает аффективная несдержанность, низ­кая толерантность к стрессам, эгоцентризм и независимость. Видимо, поэтому среди мотивов отказа от ребенка значи­тельный вес (42%) имеет мнение родителей: «Я не могу прий­ти к родителям с ребенком, не имеющим отца».

Личностная незрелость отражается на качестве социали­зации. Обратимся к ответам «отказниц», характеризующим ценностные ориентации. Является ли работа для них необ­ходимой частью жизни или только неизбежным злом. Наи­более частым ответом был такой: «Надо работать в меру и зарабатывать столько, чтобы обеспечить себя необходимым» (35%). Другая часть опрошенных считает, что надо работать много, зарабатывать, чтобы покупать все, что захочется; 10% хотели бы возможности вообще не работать, 5% - иметь такую работу, чтобы она не была очень утомительна, но оп­лачивалась очень хорошо. И только 0,29% опрошенных женщин считают, что можно не гнаться за большим заработ­ком, если работа соответствует склонностям и интересам. Независимо от реального значения последнего утвержде­ния оно не полностью согласуется с их же выборами наибо­лее важных жизненных целей. Иметь интересную работу, позволяющую проявить способности, хотят 20% опрошен­ных, и получить образование - 10%. Таким образом, значи­тельная часть опрошенных последовательно декларирует одобряемые обществом ценности.

Исследование показало, что такие женщины ощущают чувство пустоты вокруг себя. Их отличает неспособность контролировать свои влечения, импульсы. Это делает их чрезмерно конформными, обнаруживает у них обостренную потребность в привязанности, «принятии», в позитивном от­ношении к себе. Видимо, поэтому выявляется следующий парадокс: оставляя своего ребенка, обрекая его на сомни­тельное существование, большинство «отказниц» демонст­рируют тем не менее общепринятые нормы и установки. Наиболее важное место для «отказниц» занимают такие же­лания, как счастливое супружество, семейная жизнь - 40%, воспитание хороших детей и обеспечение их будущего -25%. Для себя лично бездетность планируют только 1% оп­рошенных; 50% собираются иметь одного ребенка, двоих -10%, а троих - 20%. Меньшее место, хотя и довольно зна­чительное, у группы ценностных ориентации, означающих гедонистское, потребительское отношение жизни. Так, хоте­ли бы «иметь много денег, чтобы позволить себе все луч­шее, что есть в жизни», 15%, «иметь много друзей и знако-

мых» - 20%, развлечения, возможность весело проводить

время» - 5%.

Незрелость суждений «отказниц» проявляется в особен­ностях оценки их социальных связей. Так, находясь в слож­ной социальной ситуации - без мужа, с низким качеством поддержки собственной нестабильной семьи, в узком круге близких друзей (30% из них имеют близких друзей, 25% не доверяют своим друзьям настолько, что ничего не знают о ребенке, 10% друзей относятся к проблеме безразлично, и ни у кого из друзей не являются намерения помочь в воспи­тании ребенка), большинство респонденток считает свои от­ношения с окружающими вполне хорошими и «в общем уда­ется ладить» - 25%. Проявления антагонизма встречаются значительно реже- «меня чарто не понимают»- 15%, «меня часто обижают» - 5%, «мне нет дела до людей» - 5%,

Психологическое интервью установило, что принятие ре­шения отказаться от новорожденного у этих женщин возни­кает, как правило, задолго до рождения ребенка. В это вре­мя женщины обычно переживают тяжелый психологический кризис, имеющий в разных случаях свое содержание. Од­нако общим для всех является борьба мотивов - когда ин­стинктивному стремлению женщины к материнству и давле­нию общественной морали противостоит недоверие к своим силам и возможностям. Так, обращает на себя внимание тот факт, что недовольны собой 60% опрошенных, не удовлет­ворены, как складывается жизнь в целом, 75%. Это бывает связано не только с реальными трудностями, но и с мнимы­ми переживаниями физической или моральной несостоятель­ности, с ощущением неспособности и нежеланием преодо­левать жизненные трудности. Видимо, поэтому наиболее частыми ссылками на непосредственные причины отказа являются материальные условия (нет жилья, денег и т. д), они составляют 50%. За ними следуют ссылки на молодой возраст и на то, что бросил отец ребенка (по 20%). Опреде­ленное значение имеют осуждение родителей (25%) и сове­ты друзей не обременять себя ребенком (10%), «ребенок помешает мне жить так, как я хочу» (15%). К этому прибав­ляются переживания актуальных личных конфликтов, неудач с прерыванием беременности, тягостное ожидание момента, когда придется объявить об отказе в семье и в родиль­ном доме. Тяжелыми травмами (особенно для юных) стано­вятся психологический прессинг в родительской семье, скло­няющей ее к отказу от ребенка, а также унижающее досто­инство отношение со стороны профессионально и психоло­гически не подготовленного персонала в родильных домах. Вот тот неполный комплекс факторов, который очень часто становится причиной тяжелых депрессивных состояний и обострений психических заболеваний.

В целом материалы указывают на две группы мотивов отказа от ребенка. Одна из них - это трудная житейская си­туация (отсутствие денег, жилья, неприятие родителей, кате­горический отказ мужа от ребенка). Другая более комплекс­ная и сложная, которая включает помимо социальных зна­чительные психологические и психопатологические пробле­мы. Следует, однако, отметить, что граница между этими двумя группами нерезкая. Во всех случ'аях крайне необхо­димым является консультация юриста, помощь социальных служб, психологов, а иногда и психиатров. Если говорить об общегосударственном уровне, то проблема касается не толь­ко «отказниц», но и большинства женщин, имеющих малень­ких детей, так как в настоящее время они являются неза­щищенной и в то же время самой нуждающейся в защите группой населения.

И последнее. Так как решение отказаться от своего ре­бенка обычно возникает задолго до родов, то вся социаль­ная и психологическая ситуация во время беременности способствует тяжелому психологическому травмированию женщины, что является угрозой не только для ее психичес­кого здоровья, но, что более драматично, для здоровья бу­дущего ребенка. Отсюда следует необходимость как мож­но более раннего выявления среди беременных женщин с риском отказа от материнства и оказания им адекватной пре-натальной поддержки, включающей комплекс социальных, психологических и медицинских мер.

ТРАНСПЕРСОНАЛЬНАЯ

ПСИХОЛОГИЯ БЕРЕМЕННОСТИ

С. Гроф

ПЕРИНАТАЛЬНЫЕ ПЕРЕЖИВАНИЯ В СЕАНСАХ*

Основные характеристики перинатальных переживаний и их фокус сосредоточены на проблемах биологического рож­дения, физической боли и агонии, старения, болезни и дрях­ления, а также умирания и смерти. Потрясающее столкнове­ние с этими критическими аспектами человеческого существо­вания и глубокое осознание бренности и непостоянства жиз­ни человека как биологического существа неизбежно сопро­вождается мучительным экзистенциальным кризисом. Благо­даря этим переживаниям индивидуум приходит к пониманию, что не важно, что он делает в этой жизни, - он не может избежать неизбежного: он должен будет покинуть этот мир, оставив все, что накопил и достиг и к чему он эмоционально привязан. Сходство между рождением и смертью, поражаю­щее пониманием того, что начало жизни есть то же самое, что и ее конец - главная философская тема, сопровождаю­щая перинатальные переживания. Другим важным следстви­ем потрясающего эмоционального и физического столкнове­ния со смертью является открытие областей духовных и ре­лигиозных переживаний, которые оказываются внутренней частью человеческой личности и не зависят от культурных и религиозных основ индивидуальности и любого вида про­граммирования. В моем опыте каждый, кто достиг этих уровней, начинает отчетливо видеть уместность духовных и религиозных сфер в универсальной схеме вещей. Даже твердокаменные материалисты, позитивистски ориентиро­ванные ученые, скептики и циники, бескомпромиссные ате­исты и антирелигиозные крестоносцы, подобные философам-марксистам, неожиданно начинают интересоваться духов-

* С. Гроф. Области человеческого бессознательного. М. 1994.

ными поисками, после того как столкнулись с этими уровня­ми переживаний.

Чтобы избежать непонимания, необходимо подчеркнуть, что столкновение со смертью на перинатальном уровне при­нимает форму глубокого непосредственного переживания предсмертной агонии, сложной, имеющей эмоциональные, философские и духовные, а также явственно физиологичес­кие грани. Осознание умирания и смерти в этих ситуациях передается не только символическими средствами. Специфи­ческое эсхатологическое содержание мыслительных процес­сов и виденье умирающих людей, разлагающихся трупов, гро­бов, кладбищ, катафалков, похоронных кортежей возникают в качестве характерных сопутствующих обстоятельств и ил­люстраций этого переживания смерти; однако самой его ос­новой является действительное чувство безусловного биоло­гического кризиса, которое часто смешивается с действитель­ным умиранием. Нередко бывает, что индивидуум, вовлечен­ный в такое переживание, теряет критическое отношение к тому, что он находится на психоделическом сеансе, и убеж­ден, что стоит лицом лицу с неминуемой смертью.

Свидетельства серьезного кризиса имеют не только субъективный характер. Эпизоды умирания и рождения (или повторного рождения) часто весьма драматичны и имеют много биологических проявлений, очевидных даже для внеш­него наблюдателя. Человек может часами испытывать мучи­тельные боли, с искаженным лицом хватая воздух ртом и раз­ряжая огромное количество мускульного напряжения в раз­личных судорогах, дрожи и сложных скручивающих движени­ях. Цвет лица может изменяться от темно-бордового до смер­тельно бледного, пульс весьма ускоренный и нитеподобный, частота дыхания меняется в широких пределах; слюна может быть густой, и часто имеет место тошнота с сильной рвотой.

Как оказывается, эти переживания некоторым, не совсем ясным на настоящей стадии исследования образом, связаны с обстоятельствами биологического рождения. Часто испы­туемые относятся к ним как к совершенно определенным пе­реживаниям своей родовой травмы. Тот же, кто не проводит этой связи, а истолковывает свою встречу со смертью и пе­реживания смерти-рождения в рамках чистой философии и

духовности, чаще всего демонстрируют кластер физичес­ких описанных ранее симптомов, которые интерпретируют­ся как производные биологического рождения. Они также принимают позы и совершают сложную последовательность движений, удивительно похожих на совершаемые ребенком на разных стадиях родов. Помимо этого такие субъекты ча­сто сообщают о видении эмбриона, плода и новорожденно­го или идентификации с ними. Столь же общими являются и различные аутентичные неонатальные чувства и поведение, а также виденье женских гениталий и грудей.

В связи с этими наблюдениями и другими клиническими свидетельствами я обозначил вышеприведенные феномены как перинатальные переживания. Все еще остается неуста­новленной причинная связь между действительным биологи­ческим рождением и матрицами бессознательного для этих переживаний. Однако представляется уместным назвать этот уровень бессознательного ранкианским; с некоторой моди­фикацией концептуальная конструкция Отто Ранка полезна для понимания рассматриваемых феноменов*. Перинаталь­ные переживания являются выражением более глубокого уровня бессознательного, который явно лежит за предела­ми досягаемости классической фрейдовской техники. Явле­ния, принадлежащие к этой категории, не описывались в психоаналитической литературе и не рассматривались в те­ориях аналитиков-фрейдистов. Более того, классический фрейдовский анализ не дает объяснений таким пережива­ниям и не предлагает адекватной концептуальной конструк­ции для их интерпретации.

В психолитическом лечении с применением ЛСД у психи­чески больных эти уровни обычно достигаются после значи­тельного числа сеансов психодинамического характера. В процедуре у лиц без серьезных эмоциональных проблем перинатальная феноменология обычно возникает раньше. В психоделической терапии, где применяются высокие дозы ЛСД, а сеансы отличаются большой глубиной, перинаталь-

* Венский психиатр Отто Ранк, отошедший от основного потока ортодоксального подчеркивал в своей книге «Травма рождения» (1927) основополагающее значение перинатальных переживаний.

ные элементы часто наблюдаются в первой или во второй сессиях. Это имеет место и в случаях нормальных доброволь­цев, людей, умирающих от рака и психически больных. По не совсем ясным в настоящее время причинам оказывает­ся, что алкоголики и наркоманы имеют более простой дос­туп в перинатальную область бессознательного, нежели ин­дивидуумы с психоневротическими проблемами, особенно со значительным компонентом навязчивых состояний в их клинической симптоматологии.

Психотерапия с помощью ЛСД - не единственная ситуа­ция, которая может способствовать проявлению перинаталь­ных переживаний. Иногда этот уровень бессознательного мо­жет быть задействован силами как изнутри организма, так и извне. Однако происходящие при этом процессы еще недо­статочно поняты современной психиатрией. Клиницисты мо­гут наблюдать перинатальные элементы в разнообразных пси­хотических состояниях, особенно при навязчивых состоя­ниях и шизофрении. Но перинатальных переживаний могут быть найдены и вне рамок психопатологии. Подобные пере­живания наблюдались и описаны психотерапевтами различ­ной ориентации, использующими технику выражения пере­живаний как у нормальных людей, так и невротиков. Эти способы включают биоэнергетику, подходы, основывающи­еся на традиции Райха, гештальт-терапию, конфликтные груп­пы, сеансы марафона и голый марафон Поля Биндрима.

Многочисленные дополнительные примеры можно найти и в атропологической и этнографической литературе. С неза­памятных времен во многих древних и так называемых «при­митивных» культурах существовали мощные процедуры, ко­торые, как выясняется способствовали таким переживаниям как у отдельных индивидуумов, так и у целых групп. Такие про­цедуры имели место почти исключительно в закрытых кон­текстах или же в специальных случаях, таких как ритуалы вхож­дения или посвящения, или как предмет ежедневной прак­тики в экстатических религиях. Техника, наработанная в этих культурах, захватывает широкий диапазон методов, начи­ная от использования психоактивных веществ растительно­го и животного происхождения, трансовых танцев, голода­ния, шока и физических пыток, лишения сна, и до детально

проработанных духовных практик, подобных тем, что разви­ты в индуистской и буддистской традициях. Перинатальные переживания представляют собой весьма важный перекре­сток между индивидуальной психологией и транспер­сональной психологией или же между психологией и психопатологией, с одной стороны, и религией, с другой. Если мы мыслим их как относящиеся к индивидуальному рождению, они по-видимому, принадлежат к структурам ин­дивидуальной психологии. Некоторые другие аспекты, од­нако, придают им весьма определенный трансперсональный привкус. Интенсивность этих переживаний превосходит все, что обычно рассматривается как предел выносливости ин­дивидуума. Часто они сопровождаются идентификацией с другими личностями или с борющимся и страдающим че­ловечеством. Более того, другие типы явно трансперсональ­ных переживаний, таких как эволюционная память, элемен­ты коллективного бессознательного и некоторые архетипы Юнга, нередко составляют неотъемлемую часть перинаталь­ных матриц. Сеанс ЛСД на этой стадии обычно имеет до­вольно сложный характер, включая комбинацию отчетливо субъективных переживаний с явными трансперсональными элементами.

В этой связи представляется уместным упомянуть катего­рию переживаний, которые представляют собой переходную форму между фрейдовским и психодинамическим уровнем и ранкианским уровнем. Это повторное переживание травма­тических воспоминаний из жизни индивидуума, которое носит скорее физический, а не психический характер. В типичном случае такие воспоминания включают в себя угрозу выжива­нию или телесной целостности, вроде серьезных операций или болезненных и опасных ранений, тяжелых болезней, особен­но связанных с трудностями с дыханием (дифтерия, коклюш, пневмония), случаи угрозы утонуть и эпизоды жестоких физи­ческих пыток (помещение в карцер концлагеря, операция «промывания мозгов» и техника допросов, применявшаяся нацистами, а также плохое обращение в детстве). Эти воспо­минания определенно индивидуальны по природе, и одна­ко, тематически они тесно связаны с перинатапьными пере­живаниями. Иногда оживление памяти о физических трав-

мах как о более поверхностных гранях родовой агонии про­исходит одновременно с перинатальными явлениями. На­блюдения, полученные при ЛСД-психотерапии, показывают, что память соматической травматизации играет существен­ную роль в психогенезисе различных эмоциональных нару­шений, особенно в случаях депрессии и-садомазохизма; однако эта концепция все еще не признана и не исследова­на сегодняшними школами динамической психотерапии.

Элементы обширного и сложного содержания сеансов ЛСД, отражающих этот уровень бессознательного, возника­ют, как представляется, в виде четырех типичных кластеров, матриц или паттернов переживания. Пытаясь найти простое, логичное и естественное объяснение этому факту, я был по­ражен глубокими параллелями между этими паттернами и клиническими стадиями прохождения родов. Ввести такое отношение четырех категорий явлений с последовательными стадиями биологического родового процесса и с пере­живаниями ребенка в перинатальный период оказалось весь­ма полезным принципом как в теоретических рассмотрениях, так и в практике ЛСД-психотерапии. Поэтому для краткости я называю четыре основных матрицы переживания ранкианс-кого уровня Базовыми Перинатальными Матрицами (Б1 -IV). Следует еще раз подчеркнуть, что на настоящей стадии знания это нужно рассматривать как весьма полезную мо­дель, не обязательно включающую в себя причинную связь.

Базовые Перинатальные Матрицы являются гипотетичес­кими динамическими управляющими системами, функциони­рующими на ранкианском уровне бессознательного подобно тому, как СКО действуют на фрейдовском психодинамичес­ком уровне. Они имеют собственное специфическое содер­жание, а именно, перинатальные явления. Последние содер­жат две важные грани или два компонента: биологический и духовный. Биологический аспект перинатальных переживаний состоит из конкретных и довольно реалистических пережива­ний, связанных с индивидуальными стадиями биологических родов. Каждая стадия биологического рождения, вероятно, имеет специфическую духовную дополнительную составля­ющую: для более мятежного внутриутробного существова­ния - это переживание космического единства; начало ро-

дов параллельно переживанию чувства всеобщего погло­щения (universal engulfment); первая клиническая стадия родов, сжатие в закрытой маточной системе, соответствует переживанию «нет выхода» или аду; проталкивание через родовые каналы во второй клинической стадии родов имеет свой духовный аналог в борьбе между смертью и вторым рождением, метафизическим эквивалентом завершения ро­дового процесса и событий третьей клинической стадии ро­дов является переживание смерти Эго и повторного рожде­ния. Помимо этого специфического содержания следует от­метить, что основные перинатапьные матрицы функциони­руют как организующий принцип для материала других уров­ней бессознательного, а именно для СКО-систем, а также для некоторых видов трансперсональных переживаний, ко­торые иногда появляются одновременно с перинатальными явлениями, такими как архетип Ужасной Матери или Вели­кой Матери, отождествление с животными, или филогенети­ческие переживания.

Индивидуальные перинатальные матрицы имеют фиксированные связи с определенными типичными катего­риями воспоминаний из жизни субъектов; они связаны также со специфическими аспектами активности фрейдовских эро­генных зон и со специфическими психопатологическими син­дромами и психиатрическими нарушениями (смотри синопти­ческую парадигму на сводной таблице). Глубокая параллель между физиологическими активностями в последовательных стадиях биологических родов и паттернами активности в раз­личных эрогенных зонах, в особенности при генитальном оргаз­ме, оказывается, имеет большое теоретическое значение. Это позволяет перенести этиологическое ударение в психогене­зисе эмоциональных нарушений с сексуальности на перина­тальные матрицы, не отвергая и не отрицая многих основных фрейдовских принципов. Даже в столь широких рамках пси­хоаналитические наблюдения и понятия остаются полезными Для понимания явлений, происходящих на психодинамичес­ком уровне, и их взаимоотношений.

С. Гроф

ПЕРИНАТАЛЬНЫЕ МАТРИЦЫ ВЛИЯНИЯ, ФОРМИРУЮЩИЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ СОЗНАНИЕ*

Дата добавления: 2015-11-02 | Просмотры: 697 | Нарушение авторских прав