АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

ГЛАВА 4. Ирма Гомес проработала на Латтиморов девять лет, прежде чем сказала о проблеме с Айзеком

Ирма Гомес проработала на Латтиморов девять лет, прежде чем сказала о проблеме с Айзеком.

Семья врачей — Сет и Мэрилин Латтимор — жили в доме из девятнадцати комнат, построенном в стиле Тюдоров на Хадсон-авеню в Хэнкок-парк. Латтиморам было за шестьдесят, и оба работали хирургами, он — специалист по торако-томии[4], она — офтальмолог. Супруги отличались педантизмом, но за рамками исполнения профессиональных обязанностей были приятными и щедрыми людьми. Они очень любили друг друга, вырастили троих детей. Младшее поколение пошло по стопам родителей, все работали в разных сферах медицинской деятельности. По четвергам супруги играли в гольф, потому что четверг был днем совместного обучения в загородном клубе. В январе они на одну неделю уезжали в Кабо Сан-Лукас и каждый май летали первым классом в Париж на самолетах «Эр Франс». Там они останавливались в одном и том же номере отеля «Бристоль», а обедали в ресторанах, имеющих не менее трех мишленовских звезд. Дома, в Калифорнии, каждый третий уик-энд проводили в своем кондоминиуме в Палм-Дезерт, где они отсыпались, читали второсортные романы и для защиты кожи от загара опустошали несметное количество банок с кремом.

Десять лет, шесть дней в неделю, Ирма Гомес выходила из своей трехкомнатной квартиры в Юнион-дистрикт, садилась в автобус и появлялась в восемь часов утра в особняке Латтиморов. Входила со стороны кухни, отключала систему сигнализации, после чего начинала уборку всего дома, мыла посуду, вытирала пыль. Отдельные виды работ — полировка мебели, серьезная чистка — были по предложению Мэри-лин распределены по дням недели, иначе Ирме было бы не справиться.

С понедельника по среду она работала на нижнем этаже, с четверга по субботу — наверху.

— В этом случае, — заверила ее доктор Мэрилин, — конец недели будет для вас не таким тяжелым, ведь комнаты детей закрыты.

«Детям» было двадцать четыре, двадцать шесть и тридцать, и несколько лет назад они выпорхнули из гнезда.

Ирма кивнула. Оказалось, что доктор Мэрилин была права, но даже если бы и ошиблась, Ирма не стала бы возражать.

От природы она была тихой женщиной и стала еще тише из-за неспособности справиться с английским за те одиннадцать лет, что она прожила Штатах. Когда она нанялась к Латтиморам, у нее с мужем Исайей было трое детей. Маленькому Исайе было четыре, Айзеку два, плюс шумный младенец Джоэл, непоседливый, как обезьянка.

Двадцатитрехлетняя Ирма Флорес, покинув деревню Сан-Франциско Гуайойо в Сальвадоре, прошла через всю Мексику, пересекла границу Соединенных Штатов и оказалась на территории к востоку от Сан-Диего. Под покровом ночи первым, кого она встретила в этой стране, был наглый подонок по имени Паз. Он шантажировал ее, требовал денег больше, чем было условлено. А получив отказ, попытался ее изнасиловать.

Ирме удалось вырваться, и она смогла добраться до Лос-Анджелеса. В церкви пятидесятников ей пообещали приют.

Пастор был добрым человеком. В свободное от пасторских обязанностей время он работал сторожем, и он нашел ей ночную работу — уборку офисов в центре города.

Церковь стала для нее утешением, в церкви она познакомилась с Исайей Гомесом. Его смиренность и бедная одежда вызвали у нее сочувствие. Он был красильщиком на ткацкой фабрике в Восточном Лос-Анджелесе. Стоя над котлами, он дышал ядовитыми испарениями, а потому приходил домой под утро бледный и усталый.

Они поженились. Когда Ирма забеременела маленьким Исайей, то поняла, что ночная работа ей не годится. Приобрела фальшивые документы и зарегистрировалась в агентстве на Ларчмонт-авеню. Ее первый хозяин, кинорежиссер, живший на Голливудских холмах, ужасал ее приступами гнева, пьянством и пристрастием к кокаину. Через неделю она уволилась. В следующий раз бог был к ней более милостив и привел ее к Латтиморам.

Ирма работала у Латтиморов девятый год. Внезапная простуда заставила доктора Мэрилин два дня сидеть дома. Возможно, поэтому она и заметила печаль в лице Ирмы. Ирма по большей части работала в одиночестве, напевая себе под нос. В больших помещениях с высокими потолками разносилось гулкое эхо.

Разговор состоялся в столовой. Мэрилин сидела за завтраком, читала газету, прихлебывала чай и промокала платком покрасневший нос. Ирма находилась в кухне, примыкавшей к столовой. Сняв с плиты конфорки, она усиленно их терла.

— Вы не поверите, Ирма. На эту неделю назначены операции, а меня вывел из строя зловредный вирус.

Голос доктора Мэрилин, обычно низкий, стал теперь совсем как у мужчины.

— Знаете, когда я училась в медицинском институте и занималась педиатрией, то подхватывала все вирусы, известные человечеству. А позже то же самое творилось со мной во время беременности. Зато потом в течение многих лет я ни разу не болела. Сейчас я воспринимаю свою простуду как оскорбление. Наверняка меня заразил какой-нибудь пациент. Хотелось бы знать, кого лично я должна за это поблагодарить.

Доктор Мэрилин была миловидной невысокой женщиной, с волосами медового цвета. Выглядела намного моложе своего возраста. Каждое утро в шесть часов она проходила пешком две мили, после этого полчаса занималась на тренажере, поднимала гантели, избегала излишеств в питании и лишь в Париже отступала от этого правила.

— Вы сильная, скоро поправитесь, — сказала Ирма.

— Да, надеюсь… спасибо за ваш оптимизм… Ирма, будьте добры, не подадите ли мне джем из инжира, я намажу его на тост.

Ирма схватила банку и принесла хозяйке.

— Спасибо, моя милая.

— Что-нибудь еще, доктор Эм?

— Нет, благодарю, моя хорошая… У вас все в порядке, Ирма?

Ирма выдавила улыбку.

— Да.

— Вы уверены?

— Да, да, доктор Эм.

— Гм… не надо жалеть меня из-за простуды. Если вас что-то тревожит, расскажите.

Ирма повернулась к кухне.

— Дорогая, — окликнула ее доктор Мэрилин. — Я хорошо вас знаю и вижу, что вас что-то беспокоит. У вас было точно такое выражение лица, пока мы не позаботились о ваших документах. Потом вы так же выглядели, когда беспокоились об амнистии. Вас определенно что-то угнетает.

— Все нормально, доктор Эм.

— Повернитесь, взгляните мне в глаза и повторите то, что сказали.

Ирма повиновалась. Доктор Мэрилин пристально ее изучала: прямой взгляд внимательных карих глаз, губы упрямо поджаты.

— Очень хорошо.

Прошло две минуты, хозяйка съела тост.

— Прошу вас, Ирма. Перестаньте хандрить и облегчите свою душу. В конце концов, часто ли у вас появляется возможность поговорить? Мы с мужем постоянно на работе. А вы трудитесь в одиночестве. Может, это вас и беспокоит?

— Нет, нет; Я люблю работу, доктор…

— Тогда в чем дело?

— Ни в чем.

— Не надо упрямиться, милая.

— Я… Все нормально.

— Ирма.

— Я беспокоюсь об Айзеке.

Умные карие глаза тревожно заблестели, в них мелькнуло смятение.

— Айзек? Что с ним?

— У него все хорошо. Он очень умен. Ирма расплакалась.

— Он умен, а вы плачете? — удивилась доктор Мэрилин. — Может, я чего-то не знаю?

Они вместе пили чай, ели тонкие тосты с инжирным джемом. Ирма все рассказала доктору Мэрилин. Рассказала, что Айзек приходит домой из школы и плачет от скуки и раздражения. Ее сын окончил шестой класс за два месяца и принялся за учебники седьмого, восьмого и даже девятого классов и быстро с ними расправился. Наконец его поймали за чтением учебника по высшей математике, который он тайком взял из библиотеки. За это его отправили в учительскую. Директриса обвинила его в «несанкционированном пользовании учебными материалами и плохом поведении».

Ирма пришла в школу, попыталась уладить конфликт. Директриса, окинув презрительным взглядом бедную одежду Ирмы, обратила внимание на ее сильный акцент и заявила, что нужно остановить «преждевременное» развитие Айзека, мальчик должен соответствовать «школьным стандартам».

Когда Ирма попыталась объяснить, что мальчик не вписывается в стандарты, директриса оборвала ее и сказала, что Айзеку придется довольствоваться повторением пройденного материала.

— Это возмутительно, — вспыхнула доктор Мэрилин. — Совершенно возмутительно. Ну-ну, вытрите глаза… он на три года опередил программу? Самостоятельно?

— По некоторым предметам на два, по другим — на три.

— Мой старший, Джон, был примерно таким же. Не таким умным, как ваш Айзек, но школа его раздражала, потому что он всегда шел с опережением. У нас были трудности с ним… Сейчас Джон — старший ординатор в клинике психиатрии в Стэнфорде.

Доктор Мэрилин просияла.

— Возможно, ваш Айзек будет врачом. Разве это не замечательно, Ирма?

Ирма кивнула, она не слишком внимательно слушала доктора Мэрилин.

— Такой умный ребенок… Ирма, дайте-ка мне номер телефона вашей директрисы, я с ней немного поговорю.

Она чихнула, закашлялась, утерла нос и засмеялась.

— С таким баритоном я покажусь ей авторитетным человеком.

Ирма молчала.

— Ну, назовите мне номер. Молчание.

— Ирма?

— Я не хочу неприятностей, доктор Эм.

— У вас уже есть неприятности, Ирма. Мы должны найти решение.

Ирма смотрела в пол.

— Так в чем дело? — резко спросила доктор Мэрилин. — А, вы боитесь преследований, боитесь, что вас и всю вашу семью вышлют из страны. Не беспокойтесь об этом, моя дорогая. Вы находитесь здесь на легальном положении. Когда мы готовили ваши бумаги, мы побеспокоились обо всех мелочах.

— Не понимаю, — сказала Ирма.

— Когда мы наняли этого адвоката — abogado …

— Не в этом дело, — перебила Ирма. — Я не понимаю, почему Айзек у нас такой. Я не умная, Исайя не умный, два других ребенка тоже не умные.

Доктор Мэрилин задумалась. Откусив кусочек, отложила тост в сторону.

— Вы достаточно умны, моя дорогая.

— Не так, как Айзек. Он очень быстрый, Айзек. Ходит быстро, говорит быстро. В восемь месяцев говорит «папа», «мама», «горшок». Два других брата в четырнадцать, пятнадцать месяцев…

— В восемь месяцев? — удивилась доктор Мэрилин. — О господи! Поразительно. Даже Джон до года не произнес ни слова.

Она откинулась на спинку стула и задумалась, затем подалась вперед и взяла в ладони руку Ирмы.

— Понимаете, какой дар вы получили? Представляете, что может сделать такой человек, как Айзек?

Ирма пожала плечами.

Доктор Мэрилин встала, закашлялась и пошла к телефону, висевшему на стене кухни.

— Я намерена позвонить этой глупой директрисе. Так или иначе, мы доберемся до истоков этого безобразия.

Доктор Мэрилин выступила против школьной бюрократии, но результат был тем же, что и у Ирмы.

— Поразительно, — воскликнула она. — Эти люди — безмозглые кретины.

Она подключила доктора Сета, и они обратились к Мел-вину Погу, старшему преподавателю частной школы-интерната Бертона. В свое время Джон, Брэдли и Элизабет Латтимор получили там почти по всем предметам высшие отметки.

Момент оказался как нельзя более удачным. Школа Бертона находилась под огнем критики некоторых прогрессивных выпускников. Они упрекали учебное заведение за то, что оно имеет дело исключительно с элитой, и хотя планы демократизации существовали, никаких шагов для их реализации не делалось.

— Этот мальчик, — заявил доктор Пог, — кажется, нам подходит.

— Он исключительно умен, — подхватил доктор Сет. — Хороший парень из религиозной семьи. Тяга к знаниям необычайная. Не хотелось бы ее задавить.

— Да, да, конечно, доктор Латтимор.

В верхнем ящике письменного стола Пога лежал чек, только что подписанный Латтимором. Сумма за обучение внесена целиком за год.

— Умный — это хорошо. Религиозный — это хорошо… Католик, вы говорите?

Айзек приехал в школу на Третьей улице возле площади Маккадден. Оказалось, она в нескольких минутах пешего хода от особняка Латтимора. Мальчик надел лучшую одежду, в которой ходил в церковь, побывал в парикмахерской. Школьный психолог устроил ему проверку, предложив множество тестов, и объявил, что ученик превзошел все стандарты.

Доктор Мелвин Пог назначил встречу с Ирмой, ее мужем Исайей Гомесом и их сыном. На встрече присутствовали также ассистент Пога, Ральф Готфрид, председатель комиссии факультета и Мона Хорнсби, старший администратор. Все люди крупные, бело-розовые, улыбающиеся. Говорили быстро, и когда родители переставали понимать, Айзек переводил.

Неделю спустя его перевели в школу Бертона, в седьмой класс. Вдобавок Айзеку даровали еще одну радость — позволили читать в кабинете Мелвина Пога. Стены там — с пола до потолка — заставлены книгами.

Счастливым и непослушным братьям, учившимся в бесплатной школе, все это казалось странным: и форменная одежда школы Бертона с дурацкими синими штанами со складками, белой рубашкой, зеленовато-голубым пиджаком и полосатым галстуком, и то, что утром Айзек уезжал на автобусе вместе с мамой, и то, что целый день якшался с англо-американцами. Мальчики занимались спортом, но никогда не слышали о хоккее на траве, водном поло, сквоше. О теннисе они имели представление, но знали, что для них это недоступно.

Когда они приступили с расспросами к Айзеку, он сказал: «Все нормально», постарался не дать волю эмоциям. Ни к чему им чувствовать собственное бесправие.

На самом деле все было гораздо лучше, чем «нормально», сказать по правде, все было сказочно. Впервые в жизни он почувствовал, что его пытливому уму позволено свободно расти туда, куда вздумается. Несмотря на то, что другие учащиеся школы смотрели на него как на маленькую темнокожую диковину, так что Айзек часто ощущал свое одиночество. Но ему нравилось быть одному. Его сознание жадно впитывало запах сухих кожаных переплетов и бумаги в кабинете Мелвина Пога, и этот запах казался ему благоуханным, как материнское молоко. Он проглатывал книги, делал примечания, которых никто не читал, оставался в школе, когда все уже расходились по домам. Набрав полную сумку книг, ждал, когда придет за ним Ирма, и они отправлялись в долгий обратный путь.

Иногда мама спрашивала его, что он учит. Обычно в автобусе она дремала, а Айзек читал. Ему хотелось узнать об удивительных, странных явлениях, других мирах, других галактиках. В одиннадцать лет он сознавал бесконечность мира.

К двенадцати годам он обзавелся несколькими приятелями. Мальчики приглашали его в свои великолепные дома, хотя он не мог ответить им тем же. Его квартира была чистой, но маленькой, а Юнион-дистрикт — мрачным, опасным районом. Даже не спрашивая, он знал, что родители учеников из школы Бертона не позволят своим отпрыскам ехать в такое место.

Он привык к двойной жизни: днем прекрасные дома Бертона, изумрудные поля для спортивных игр, а ночью стрельба, крики и громкие звуки сальсы под окнами крошечной спальни, которую он делил со своими братьями.

По ночам он много думал о различиях между людьми. Богатые и бедные, белые и черные. Думал о преступлениях, об их причинах. Есть ли в мире справедливость? Разве Бог не интересуется жизнью каждого человека?

Иногда думал о матери. Она тоже ведет двойную жизнь? Может, когда-нибудь они об этом поговорят.

К четырнадцати годам он улыбался и говорил, как настоящий ученик школы Бертона. Айзек одолел программы по математике и биологии, прослушал расширенный курс истории. Четырехлетнюю программу прошел за два года. В пятнадцать получил диплом с отличием. Как особо одаренного, его зачислили студентом в университет Южной Калифорнии.

Именно там он решил стать врачом, получил высшие оценки по биологии и математике. Университет хотел оставить его у себя. Ему выдали диплом с отличием и избрали членом «Фи Бета Каппа»[5]. В девятнадцать он поступил в медицинский колледж.

Родители ликовали, а Айзек испытывал сомнения.

Четыре года лекций, без перерыва. Все происходило слишком быстро. В глубине души он знал, что не созрел для того, чтобы брать на себя ответственность за жизни других людей.

Он подал заявление и получил академический отпуск.

Отпуск для Айзека означал занятия в области эпидемиологии и биостатистики. К двадцати одному году он выполнил все курсовые работы, получил звание магистра и начал трудиться над докторской диссертацией.

«Отличительные и предсказуемые характеристики раскрытых и нераскрытых убийств в Лос-Анджелесе с 1991 по 2001 г.».

Когда он, сгорбившись, сидел в дальнем углу библиотеки Доэни, в мозгу его вспыхивали воспоминания — стрельба, крики и перебранка.

Как ни старался университет оградить от журналистов своего вундеркинда, слухи об успехах Айзека дошли до члена городской управы Гилберта Рейса. Он тут же издал пресс-релиз, в котором изложил все, чего юноша сумел добиться.

Повинуясь настоятельному совету факультетского наставника, Айзек явился на ланч, где его усадили рядом с Рейсом. Он жал руки большим громкоголосым людям и не возражал против того, что говорил о нем Рейс.

Фото этой встречи было для Рейса дороже хлеба насущного. Снимки появились в газетах, издаваемых на испанском языке. Он начал свою пиар-кампанию задолго до предстоящих выборов. Айзек выглядел на фото, как бойскаут, напуганный бомбежкой. Под снимком стояла подпись: «Вундеркинд».

Это его немного расстроило, но в этот момент он хлопотал о допуске к файлам департамента полиции Лос-Анджелеса. Айзек знал, кому позвонить. Через два дня ему выдали долговременный пропуск аспиранта, гарантировавший допуск к архиву дел об убийствах, а также ко всем другим документам, хранившимся в архивных базах. Его направили в голливудский участок, потому что Гилберт Рейс был закадычным приятелем заместителя начальника участка, Рэнди Диаса.

Сияющий Айзек объявился в голливудском полицейском участке с утра пораньше. Дело было в апреле, в понедельник. Встретил его нелюбезный капитан по имени Шулкопф. Айзеку показалось, что он похож на Сталина.

Шулкопф оглядел Айзека, словно подозреваемого. Даже не притворился, что слушает, когда Айзек торопливо излагал свои гипотезы, с тем же невниманием отнесся к изъявлению благодарности за разрешение поработать. Взор его был устремлен в пространство. Он жевал черный ус. Когда Айзек замолчал, Шулкопф холодно улыбнулся.

— Да, хорошо, — сказал капитан. — Обратитесь к Коннор. Она о вас позаботится.

Дата добавления: 2015-03-04 | Просмотры: 764 | Нарушение авторских прав