АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

МЕСТО ПРОВЕДЕНИЯ 25 страница

– Энди, у нее уровень алкоголя в крови был чуть ли не вдвое выше предельно допустимой нормы. – Он постарался выговорить это четко, чтобы не пришлось повторять дважды.

– О Господи!…

– Если… то есть когда она очнется, и если даже с ней самой все будет в порядке, ее ждут большие неприятности. У таксиста, к счастью, всего несколько синяков и ссадин, да и Бен отделался переломом бедра. Надо ждать, что будет с Лили. Когда ты приезжаешь?

– Что? – Мне все еще не удавалось уяснить себе, что Лили встречалась с парнем, которого, как я думала, она ненавидит, что она была с ним и выпивала с ним, и кончилось все это тем, что теперь она в коме.

– Я спрашиваю, когда ты приезжаешь? – Я молчала, а он продолжал: – Ты ведь собираешься приехать? Твоя лучшая подруга попала в больницу, ты же не можешь спокойно взять и остаться во Франции?

– Чего ты добиваешься, Алекс? Уж не хочешь ли ты сказать, что это моя вина, раз меня не было рядом с ней? Что из-за меня, из-за того, что я сейчас в Париже, она оказалась на больничной койке? Что, если бы я знала, что она снова встречается с этим Бенджи, ничего бы не случилось? Ты это хочешь сказать? – Я сорвалась на крик, все потрясения сегодняшней ночи разом поднялись в душе и искали выхода.

– Ничего такого я не говорил. Ты сама это придумала. Я просто считал, что ты захочешь приехать к ней как можно скорее. Я не собираюсь читать тебе мораль, Энди, и ты это знаешь. А я знаю, что сейчас в Париже глубокая ночь и что в ближайшие несколько часов ты все равно ничего не сможешь сделать, поэтому лучше поспи, а когда решишь, каким рейсом вылетаешь, позвони мне. Я тебя встречу в аэропорту, и мы сразу поедем в больницу.

– Хорошо. Спасибо за то, что ты сейчас рядом с ней, я тебе очень благодарна, и Лили, конечно, тоже чувствует твою заботу. Когда решу, что мне делать, позвоню.

– Ладно, Энди. Я скучаю по тебе. И не сомневаюсь, что ты примешь правильное решение.

И не успела я возмутиться этой последней фразой, как в трубке послышались частые гудки.

Приму правильное решение? Правильное? Какое еще, к черту, правильное? Меня бесила мысль, что он ожидает, что я сейчас вскочу в самолет и помчусь домой – точь-в-точь по его указке. Бесил его снисходительный, назидательный тон – будто я была девчонкой-второклассницей, и он отчитывал меня за болтовню на уроке. Бесило, что он сейчас рядом с Лили, хотя она моя подруга; бесило, что, не будь его, родителям не удалось бы со мной связаться и что сейчас он снова выступает в своей излюбленной роли добродела и проповедника. Где те времена, когда его поддержка значила для меня так много и я не сомневалась, что, каковы бы ни были ожидающие нас трудности, вместе мы все преодолеем? Что с нами случилось?

У меня не было ни желания, ни сил доказывать ему, что, если я завтра вернусь домой, меня непременно уволят – а значит, весь год моего рабства окажется совершенно напрасным. Я боролась с ужасной, кощунственной мыслью: окажусь я сейчас рядом с Лили или нет, для нее это не будет иметь никакого значения – она ведь все равно не видит и не чувствует. Мысли у меня путались. Предположим, я останусь, помогу с банкетом, а потом попытаюсь объяснить Миранде, что случилось, упрошу, чтобы она меня не увольняла. А может, Лили придет в себя и ей объяснят, что я приеду, как только смогу, – к тому времени останется, наверное, всего два-три дня. И хотя в сонный предрассветный час, после всех выпитых бокалов, после всех танцев и телефонного звонка, поведавшего мне, что моя лучшая подруга вела машину пьяной и теперь лежит без сознания, – так вот, хотя после всего этого мои планы казались мне самой вполне разумными, где-то глубоко-глубоко в душе я чувствовала, что все они были не более чем самообманом.

– Ан-дре-а, сообщите в школу Хораса Манна, что девочки пропустят занятия в понедельник, так как прилетят ко мне в Париж, пусть вам дадут полный список их домашних заданий. Переназначьте мой сегодняшний ужин на что-нибудь не позднее половины девятого, а если им это не понравится, просто отмените его. Вы уже нашли ту книгу, о которой я вам вчера говорила? Мне нужно четыре экземпляра: два на французском, два на английском, и нужны они мне до того, как я пойду в ресторан. Да, и еще я хочу в последний раз проверить меню завтрашнего банкета, чтобы там не было никаких суши или чего-то в этом роде. Вы меня поняли?

– Да, Миранда.

Быстро, как только могла, я записывала ее приказания в роскошный блокнот (кожаный переплет, золотой обрез), который кто-то предусмотрительно присоединил к моему боевому снаряжению, в основном состоящему из сумочек, туфель, ремней и украшений. Мы направлялись на показ коллекции Дома Диора – я впервые имела возможность посмотреть дефиле такого уровня, – а Миранда говорила и говорила, и ей было наплевать, что я не спала сегодня и двух часов. Без пятнадцати семь в дверь постучал один из помощников мсье Рено, специально посланный разбудить меня и проследить, чтобы я была готова к тому, чтобы сопровождать Миранду в ее поездке (за шесть минут до этого она решила, что без меня ей не обойтись). Он вежливо обошел своим вниманием тот факт, что я заснула, не сняв с кровати покрывала и даже не выключив верхний свет, и люстра так и горела всю ночь напролет. У меня было двадцать пять минут на то, чтобы принять душ, свериться с иллюстрациями, одеться и собственноручно сделать себе макияж, так как моя визажистка не была обязана приходить так рано.

От выпитого накануне шампанского у меня побаливала голова, но настоящую боль я испытала, едва вспомнив ночной телефонный звонок. Лили! Надо бы позвонить Алексу или маме с папой, выяснить, не случилось ли чего за последние несколько часов (Господи, а кажется, что прошла неделя), но на это уже не было времени.

В лифте я решила, что, так или иначе, должна остаться еще на два дня – всего каких-то два дня, чтобы закончить с этим банкетом, а уж потом вернуться домой, к Лили. Может, я даже возьму небольшой отпуск, чтобы помочь Лил оправиться от последствий автокатастрофы. А сейчас с ней Алекс и мои родители – она не совсем одна, говорила я себе. А это моя жизнь. На карту поставлена моя карьера, все мое будущее. Эти два дня ничего не значат для человека, который до сих пор не приходит в сознание. Но для меня – и, конечно, для Миранды – они значат очень много.

Как-то так вышло, что я села в лимузин раньше Миранды, и, хотя ее взгляд был неотрывно устремлен на мои кожаные брюки, она до сих пор это никак не прокомментировала. Я как раз убирала блокнот в сумочку, когда зазвонил мой сотовый телефон. Я вдруг осознала, что никогда прежде он не звонил в ее присутствии, и первым моим порывом было выключить звонок, но она приказала мне ответить.

– Алло? – Я украдкой поглядывала на Миранду – она листала расписание и притворялась, что не слушает.

– Энди, здравствуй, милая.

Папа.

– Хотел быстренько сообщить тебе новости.

– Да. – Я старалась произносить как можно меньше слов, говорить по телефону в присутствии Миранды было как-то дико.

– Только что звонил доктор, сказал, что появились некоторые признаки… в общем, Лили может скоро выйти из комы. Это же очень хорошо! Я подумал, надо тебе сказать.

– Да, хорошо. Это очень хорошо.

– Так ты решила, приезжаешь или нет?

– Э… нет, я еще не решила. Миранда завтра вечером устраивает банкет, ей нужна моя помощь, в общем… Слушай, пап, извини, но сейчас не самое лучшее время… Может, я тебе перезвоню?

– Ну да, конечно. – Он говорил весьма сдержанно, но я уловила в его голосе разочарование.

– Вот и хорошо. Спасибо, что позвонил. Пока.

– Кто это? – спросила Миранда, не отрывая глаз от расписания. Начался ливень, и ее голос заглушали капли, барабанившие по крыше и стеклам лимузина.

– А, это мой отец. Из Америки.

Когда я только этого набралась? «Из Америки»?

– Чего же он хотел от вас, что шло бы вразрез с вашими обязанностями относительно завтрашнего банкета?

В голове у меня пронеслись десятки вариантов более или менее убедительной лжи, но не было времени продумать детали. А она смотрела на меня так внимательно, что не оставалось ничего другого, как сказать правду.

– Ничего особенного. Моя подруга попала в аварию. Она сейчас в больнице. Вообще-то она в коме. А он просто позвонил сказать мне, как у нее дела, и узнать, еду ли я домой.

Она выслушала, чуть покачивая головой, потом взялась за экземпляр «Интернэшнл геральд трибюн», который заранее положили в машину.

– Понимаю.

Никаких «мне очень жаль» или «и что же с вашей подругой» – только холодное, рассеянное «понимаю» и недовольный взгляд.

– Но я не поеду домой, конечно, нет. Я же знаю, как важно, чтобы я осталась, и я останусь. Я много думала, и я хочу доказать вам, как я дорожу своей работой и своими обязанностями, так что я никуда не поеду.

Сначала Миранда не сказала ничего. Потом слегка улыбнулась:

– Ан-дре-а, я весьма рада вашему решению. Оно верное, и очень важно, что вы это осознаете. Должна вам сказать, Ан-дре-а, у меня с самого начала были относительно вас некоторые сомнения. Вы ничего не знали о моде и не обнаруживали никакого желания узнать. Не думайте, что я не замечала все те разнообразные способы, которыми вы доводили до моего сведения ваше неудовольствие, когда я просила вас сделать что-либо, не соответствующее вашему настроению. Вы неплохо справлялись, но само ваше отношение к своим обязанностям было по меньшей мере неудовлетворительным.

– Миранда, пожалуйста, можно мне…

– Сейчас говорю я! И я хочу сказать, что, коль скоро вы убедили меня в своей преданности работе, я могу с куда большим основанием считать, что вы заслуживаете то место, о котором мечтаете. Вы можете гордиться собой, Ан-дре-а.

На протяжении всего этого душераздирающего монолога – от муки или от радости – мне казалось, что я упаду в обморок. И тут она пошла еще дальше. Движением, столь несовместимым со всем, что составляло натуру этой женщины, она положила свою ладонь на мою руку и произнесла:

– В вашем возрасте я была похожа на вас.

И прежде чем я успела произнести хоть слово, водитель со скрежетом затормозил и вышел, чтобы открыть нам дверь. Я схватила свою сумочку и ее сумочку и подумала, что это: самое большое унижение или самая большая награда?

Мало что осталось у меня в памяти от того первого парижского дефиле. Освещение было неважное, а музыка казалась чересчур торжественной для такого, в сущности, маловразумительного зрелища. В этом безграничном море эксцентрики мне больше всего запомнились собственные физические страдания. Высокие ботинки от Шанель, которые Джоселин любовно подобрала к обтягивающему кашемировому свитеру и шифоновой юбке, сдавливали мои ступни подобно «испанскому сапогу». От выпитого накануне и от переживаний раскалывалась голова. К горлу волнами подступала тошнота. Я стояла у дальней стены зала – вместе с мелкой репортерской сошкой и вообще со всеми, кто не удостоился сидячих мест. Одним глазом я поглядывала на Миранду, другим – искала, где при необходимости можно более или менее незаметно проблеваться. «В вашем возрасте я была похожа на вас…» «В вашем возрасте я была похожа на вас…», «…похожа на вас». Эти слова эхом отдавались у меня в голове, словно стучали в висках два гулких молота.

Почти на целый час Миранда забыла о моем существовании, но потом вспомнила и принялась названивать. Сначала, хоть мы и находились в одном зале, она позвонила, чтобы потребовать «Пеллегрино». После этого звонки следовали один за другим с интервалами от десяти до двенадцати минут. Каждый из них пронзал мою бедную голову как дрель. Дри-и-и-инь. «Свяжитесь с мистером Томлинсоном, он сейчас в самолете». (Глухонемой Папочка не отвечал на шестнадцатый звонок подряд.) Дри-и-и-инь. «Уведомьте всех наших сотрудников в Париже, что если они находятся здесь, это еще не значит, что они могут пренебрегать своими обязанностями в Нью-Йорке, я лично проконтролирую каждого!» (Сотрудники, до которых мне удавалось дозвониться, смеялись и бросали трубку.) Дри-и-и-инь. «Достаньте мне нормальный американский сандвич с индейкой, мне надоела здешняя ветчина». (Я прошагала в своих инквизиторских ботинках три километра, но так и не нашла ей сандвич с индейкой. Не сомневаюсь, что она заранее знала, что я ничего не найду, потому что дома, где они продавались на каждом углу, она никогда не выражала желания их попробовать.) Дри-и-и-инь! «К тому времени, как мы вернемся, на моем столе должны лежать досье трех наиболее квалифицированных кандидатов на место повара». (Эмили кашляла, кряхтела и хныкала, но все же обещала мне прислать всю информацию, какая у нее была, с тем чтобы я могла составить «досье».) Дри-и-и-инь! Дри-и-и-инь! Дри-и-и-инь! «В вашем возрасте я была похожа на вас».

Будучи больше не в состоянии смотреть на парад отощалых манекенщиц, я выскользнула из зала, чтобы выкурить сигарету. Нетрудно догадаться, что в тот момент, как я щелкнула зажигалкой, телефон снова заверещал.

– Ан-дре-а! Ан-дре-а! Где, черт возьми, вы ходите?

Я швырнула так и не зажженную сигарету и устремилась обратно, мой желудок взмыл, как шейкер в руках бармена, и я поняла, что меня непременно вырвет – вопрос только, где именно.

– Я в центре зала, Миранда, – сказала я, проскальзывая в дверь и прижимаясь лопатками к стене, – слева от входа. Вы меня видите?

Я смотрела, как она водит глазами по залу; наконец ее взгляд остановился на мне. Я хотела убрать телефон, но она продолжала яростно шипеть в трубку:

– Не двигайтесь, слышите? Стойте где стоите. Можно подумать, вы не знаете своих обязанностей. Вам бы только шляться невесть где, когда я вас ищу. Это неприемлемо, Ан-дре-а!

Все это время она пробиралась ко мне и теперь была совсем рядом. Толпа вдруг почтительно расступилась перед женщиной в сияющем серебристом одеянии в стиле ампир (талия под лифом, легкий клеш), и причудливые грегорианские песнопения разом сменились грохочущей «Металликой». В голове у меня запульсировало в такт ритму. Между тем Миранда уже стояла передо мной. Шипеть она не перестала, но мобильник убрала. Я сделала то же самое.

– Ан-дре-а, у нас большие неприятности. У вас большие неприятности. Мне сейчас звонил мистер Томлинсон. Аннабель сообщила ему, что загранпаспорта девочек просрочены.

Она уставилась на меня; я изо всех сил сдерживала рвотные позывы.

– Неужели? – только и смогла произнести я в ответ, но это явно не была правильная реакция. Ее сжимающие сумочку пальцы побелели, глаза выпучились.

– «Неуже-е-ели?» – передразнила она, подвывая, как гиена. На нас начали оглядываться. – «Неужели?» И это все, что вы можете сказать?

– Нет, Миранда, конечно, нет. Я не имела в виду ничего такого… Я могу чем-нибудь помочь?

– «Я могу чем-нибудь помочь?» – снова передразнила она, на этот раз тоном капризного ребенка. О, если бы на ее месте был любой другой человек, я дала бы ему пощечину. – Вам бы лучше не сомневаться в этом, Ан-дре-а. Коль скоро вы не в состоянии выполнять ваши обязанности своевременно, вам придется найти способ возобновить паспорта к вечернему рейсу. Мои дочери должны присутствовать на завтрашнем банкете, понимаете вы это?

Понимаю ли я ее? Хм. Хороший вопрос. Я в принципе не способна была понять, почему в том, что у двух девочек, у которых есть мать, отец, отчим и няня, оказались просрочены паспорта, виноват не кто иной, как я. Но я вполне понимала, что все это ничего не значит. Раз она решила, что это моя вина, значит, так оно и есть. Я понимала и то, что она никогда не поймет, если я скажу ей, что ее дочери не вылетят сегодня за пределы Соединенных Штатов. Я могла сделать все на свете, договориться с кем угодно, но оформить такой документ, как новый паспорт, меньше чем за три часа, при этом находясь за пределами страны, было невозможно. Точка. Впервые за целый год она потребовала нечто в принципе заведомо невозможное – сколько бы она ни настаивала, сколько бы ни грозилась. «В вашем возрасте я была похожа на вас».

Пошла она к черту. И она, и этот долбаный Париж, и вся эта модная показуха, и нескончаемые игры в «ах какая я толстая!». К черту всех тех, кто с наслаждением листает глянцевые страницы и думает, что за умение создать оптимальную комбинацию из дорогих шмоток и именитых фотографов Миранде Пристли можно простить все ее дикие выходки. Да как ей в голову могло прийти, что я хоть в чем-то похожа на нее! К черту, к черту ее – и прежде всего за то, что она права. Чего ради я здесь торчу и позволяю этой не знающей, что такое радость, дьяволице унижать меня, топтать, отравлять все мое существование? Уж не для того ли, чтобы когда-нибудь, лет через тридцать, оказаться здесь, на этом самом месте, в обществе секретарши, которая меня ненавидит, и толпы поклонников, которые выражают мне восхищение просто потому, что иначе нельзя?

Я рывком открыла сотовый телефон и принялась набирать номер; Миранда побагровела.

– Ан-дре-а! – прошипела она, все еще пытаясь оставаться в рамках благопристойности. – Что вы вытворяете? Я сказала вам, что моим дочерям нужно возобновить загранпаспорта. Вы считаете, сейчас подходящее время, чтобы болтать по телефону? Вы, кажется, не вполне отдаете себе отчет, зачем вас взяли в Париж.

Папа снял трубку после третьего гудка; я даже не стала здороваться.

– Пап, я вылетаю первым же рейсом. Я позвоню, когда приземлюсь. Я еду домой.

Я защелкнула телефон прежде, чем папа успел ответить, и взглянула на Миранду. Она явно была обескуражена. Несмотря на головную боль и тошноту, мне захотелось улыбнуться, когда я поняла, что до некоторой степени лишила ее дара речи. К несчастью, она быстро оправилась. Оставалась крохотная возможность, что меня не уволят, если я срочно изображу раскаяние и мольбу, но на это у меня не было сил.

– Ан-дре-а, вы отдаете себе отчет в том, что вы делаете? Вы ведь знаете, что, если вы сейчас вот так уйдете, я буду вынуждена…

– Идите к черту, Миранда, идите вы к черту.

Она задохнулась, возмущенно поднесла ко рту руку, а я чувствовала, что теперь на нас смотрят уже очень многие. Трещотки шушукались и показывали на нас пальцами и сами были шокированы не меньше Миранды – шокированы тем, что какая-то там секретарша осмелилась заявить такое живой легенде модной индустрии.

– Ан-дре-а! – Она вцепилась в мое предплечье, но я вырвалась и ухмыльнулась до ушей. Мне пришло в голову, что окружающие тоже имеют право знать наш маленький секрет.

– Мне очень жаль, Миранда, – объявила я громко, и впервые с той минуты, как я ступила на французскую землю, мой голос не дрожал, – но я не думаю, что смогу быть на завтрашнем банкете. Вы ведь меня понимаете? Не сомневаюсь, что он удастся. Оставляю вам свои наилучшие пожелания. Это все.

И прежде чем она сумела вымолвить хоть слово, я поправила на плече сумочку и, не обращая внимания на пронзившую ступни боль, спокойно направилась к выходу. Я не помню, чтобы когда-нибудь чувствовала себя лучше. Я шла домой.

– Джил, перестань звать свою сестру! – закричала мама (ну зачем же так кричать?!). – Она, наверное, еще спит.

– Энди, ты спишь?! – откуда-то снизу еще громче заорала Джил.

Я разлепила глаза и уставилась на часы. Четверть девятого утра. Господи, о чем эти люди думают?

Я с трудом повернулась на один бок, потом на другой, потом все-таки заставила себя сесть; едва тело приняло вертикальное положение, как подушка превратилась в мощный магнит и потянула мою голову вниз. Вниз – еще немного поспать.

– Доброе утро, – придвинулось ко мне улыбающееся лицо Лили, – в этом доме залеживаться не привыкли.

Когда Джил, Кайл и их малыш приехали на День благодарения, Лили пришлось освободить комнату Джил и переехать на мою старенькую детскую кроватку, которая в обычное время задвигалась под нынешнюю двуспальную.

– Что у тебя вид такой недовольный? Слишком рано разбудили? Это разве рано? – Опершись на локоть, Лили листала газету и пила кофе, причем чашку она после каждого глотка ставила на пол. – Вот я только и делала, что слушала, как надрывается Айзек.

– Разве он плакал?

– Поверить не могу, что ты этого не слышала. Его не могли унять с половины седьмого. Классный малыш, Энди, что и говорить, но с утра такой концерт…

– Девочки! – снова позвала мама. – Неужели все еще спите? Обе? Ну ладно, если вы спите, может, дадите мне какой-нибудь знак, чтобы я знала, сколько делать вафель?

– Дать ей знак? Да что они, Лил, с ума посходили? – И потом в направлении двери: – Мы спим, неужели непонятно? Сейчас заснем еще на пару часиков. Мы не слышим, как кричит Айзек, мы вообще ничего не слышим! – И я снова повалилась на спину.

Лили рассмеялась.

– Да ладно тебе, – сказала она тоном, не совсем для нее обычным, – они просто рады, что ты дома, да и я рада, что я здесь. Еще пара месяцев, и мы привыкнем. Все не так плохо.

– Еще пара месяцев? От той пары, которая прошла, мне хочется застрелиться. – Я стащила через голову ночную рубашку (это была старая рубашка Алекса) и надела футболку.

Возле шкафа валялись скомканные джинсы (я таскала их уже несколько недель); когда я стала их натягивать, то заметила, что вот теперь они мне впору. Мне больше не приходилось в спешке, украдкой хлебать суп или вообще заменять его кофе и сигаретами, и мое тело добрало свои законные пять килограммов, утраченные за время работы в «Подиуме». И это меня вовсе не беспокоило: я верила родителям и Лили, когда они говорили, что у меня нормальный, здоровый вес.

Лили натянула спортивные штаны и повязала бандану на свои всклокоченные кудряшки. Когда она убирала волосы со лба, становились видны зловещие красные отметины, оставленные осколками ветрового стекла, но швы уже сняли, и врачи обещали, что со временем шрамы почти исчезнут.

– Ничего, – сказала она и потянулась к стоявшим у стены костылям, – скоро они все уезжают, так что, может, мы как следует выспимся.

– Она ведь наверняка будет кричать, пока мы не спустимся, – простонала я и поддержала Лили за локоть, помогая ей подняться. Ее правая нога была в гипсе, и на повязке оставила автографы вся моя семья, а Кайл даже накорябал дурацкие записочки от Айзека.

– Что верно, то верно.

В дверном проеме показалась моя сестра с малышом на руках; Айзек пускал слюни и довольно гулил.

– Это кто у нас прише-е-ел? – пропела она, осторожно подбрасывая счастливого мальчугана. – Ну-ка, Айзек, скажи своей любимой тете Энди, чтобы она не была такой злюкой, ведь мы все совсем скоро уедем. Сделай это для мамочки, сладенький мой, ну пожалуйста.

Айзек забавно хекнул – так обычно чихают дети, – а Джил расцвела так, словно он с выражением прочитал парочку шекспировских сонетов.

– Ты видела, Энди? Нет, ты слышала? О мой маленький, золотце мое ненаглядное!

– Доброе утро, – сказала я и чмокнула ее в щеку, – ты же знаешь, я вовсе не хочу, чтобы ты уезжала. И Айзек пускай остается, если научится спать до десяти утра. Черт, если уж на то пошло, пусть и Кайл где-нибудь здесь болтается, только сначала пообещает не открывать рот. Видишь, какие мы добрые?

Лили кое-как удалось спуститься вниз – поздороваться с моими родителями; они уже уходили на работу и прощались с Кайлом.

Я заправила постель, убрала кровать Лили, подушку как следует взбила и спрятала в шкаф. Лили вышла из комы еще до того, как я прилетела, и сначала с ней увиделся Алекс, а потом уже я. Врачи проверяли и перепроверяли, как работают все ее органы, но, если не считать сломанной лодыжки и глубоких порезов на лбу, шее и возле ключиц, она оказалась совершенно здорова. Выглядела она, конечно, не дай Боже – да и что бы вы хотели от человека, пережившего лобовое столкновение, – но передвигалась вполне уверенно и настроение у нее было на удивление бодрое.

Это мой папа предложил нам на ноябрь – декабрь передать нью-йоркскую квартиру в субаренду, а самим переехать к ним. Идея не слишком меня вдохновила, но, оставшись без работы, я мало что могла ей противопоставить. К тому же Лили была не прочь убраться на некоторое время из города – подальше от пересудов, которые поползли после случившегося с ней несчастья. Мы поместили в Интернете объявление, что «на праздники» сдается прекрасная квартира на Манхэттене, и, к нашему несказанному удивлению, пожилые супруги из Швеции, у которых все дети жили в Нью-Йорке, согласились уплатить запрошенную цену – на шестьсот долларов в месяц больше, чем отдавали мы сами. Трехсот баксов в месяц и мне, и Лили хватало с лихвой, тем более что ни на еду, ни на хозяйственные расходы нам благодаря моим родителям тратиться не приходилось; снабдили они нас и старенькой «тойотой». Шведы должны были уехать восьмого января – самое время, чтобы Лили попробовала заново начать семестр, а мне… что ж, мне пора было найти новую работу.

Официально уволила меня Эмили. Не то чтобы я хоть чуточку сомневалась, каков будет мой социальный статус, раз я позволила себе такой хулиганский выпад, но я думала, что Миранде хватит ярости, чтобы сделать это собственноручно. На все про все ушло три-четыре минуты, увольнение походило на ампутацию: быстро, безжалостно и эффективно – в лучших традициях «Подиума».

Я только что поймала такси и с любопытством разглядывала ботинок, снятый с пульсирующей левой ноги, когда зазвонил телефон. Сердце у меня так и подпрыгнуло, но я тут же вспомнила, что уже дала Миранде понять, что не желаю быть на нее похожей, и рассудила, что это не может быть она. Было не так уж трудно представить, что произошло за эти четыре минуты (первая минута: Миранда оправилась от удивления и продемонстрировала окружающим трещоткам свое самообладание; вторая: она нашарила мобильник и позвонила Эмили; третья: детально расписала мою возмутительную наглость; и, наконец, четвертая: Эмили уверила Миранду, что все пройдет в наилучшем виде). Да уж, хотя мой мобильник теоретически не мог осуществлять международную связь, не было никакого сомнения в том, кто это звонит.

– Привет, Эм, как дела? – пропела я, растирая босую ступню и стараясь не коснуться ногой замызганного пола.

Мой бодрый тон застал ее врасплох.

– Андреа?

– Ну да, это я, это Андреа. И что? Я немного спешу, так что…

Я хотела было прямо спросить: «Что, Эм, увольняешь меня?» – но решила подождать. Приготовилась к гневной тираде, которой – я не сомневалась в этом – она должна была разразиться («Как ты могла так подвести ее, подвести меня, подвести „Подиум“ и вообще всю модную индустрию!» – и т.д. и т.п.), но тирады так и не последовало.

– Да, конечно. В общем, я только что говорила с Мирандой… – Она заколебалась, словно надеялась, что я прерву ее и объясню, что просто произошла ошибка и волноваться не о чем, потому что за последние четыре минуты я уже все уладила.

– Так она сказала тебе, что случилось?

– Еще бы! Энди, объясни сама, что происходит?

– Это ты, наверное, знаешь лучше меня, правда?

Молчание.

– Слушай, Эм, у меня есть чувство, что ты звонишь, чтоб уволить меня. Все в порядке, я же знаю, что ты не по своей воле. В общем, дело обстоит так: она велела тебе избавиться от меня, верно? – На душе у меня было так легко, как не было уже очень давно. Однако я поймала себя на том, что затаила дыхание: а вдруг свершилось чудо и – на счастье или на беду – Миранда не оскорбилась тем, что ее послали к черту, а зауважала меня за это?

– Да. Она поручила мне сказать, что в твоих услугах больше не нуждается и хочет, чтобы ты выехала из «Ритца» до того, как она вернется с дефиле.

В ее голосе не было злорадства, скорее в нем даже звучало сожаление. Может, она думала о тех часах, днях и неделях, которые ей теперь придется потратить, чтобы выдрессировать новую помощницу, но мне показалось, что все не так просто.

– Ты ведь будешь скучать по мне, Эм? Ну давай, скажи, не стесняйся, это будет наш секрет. Я никому не скажу. Ты ведь не хочешь, чтобы я уходила, правда?

И – вот ведь чудо! – она снова засмеялась.

– Ну что ты ей сказала? Она без конца твердила что-то про грубость и про то, что порядочные женщины так себя не ведут, но больше я от нее ничего не добилась.

– Может, это потому, что я послала ее к черту.

– Не может быть!

– Ты же только что уволила меня. Я не вру.

– Боже мой!

– Да, и знаешь, чувствовала я себя при этом просто великолепно! Ну вот, меня уволила самая влиятельная женщина в издательском бизнесе. Я не могу пополнить свою кредитную карточку, а денег у меня кот наплакал, да и перспективы журналистской работы у меня весьма мрачные. Может, стоит податься к ее конкурентам? Они были бы не прочь нанять меня, ведь правда?

– Ну конечно. Свяжись с Анной Винтур, они с Мирандой никогда друг друга не любили.

– Хм. Надо подумать. Слушай, Эм, мы друг на друга не в обиде…

Мы обе прекрасно знали, что у нас нет ничего общего, кроме воспоминаний о Миранде Пристли, но раз уж мы так мило беседовали, я решила пойти немного дальше.

– Ну да, конечно, – солгала она смущенно; она вполне отдавала себе отчет, что отныне я персона незначительная и для приличного общества потерянная. Вряд ли она вообще когда-нибудь вспомнит о нашем знакомстве, но это чепуха, это понятно. Может, лет через десять, когда она будет сидеть в первом ряду на дефиле Марка Джекобса, а я все еще буду одеваться на распродажах и ужинать в «Бенихане», мы посмеемся над тем, что случилось. Но вряд ли.

– Очень приятно с тобой болтать, но я как раз пытаюсь решить одну задачку. Не знаю, что мне теперь делать, как побыстрей добраться до дома. Как думаешь, мой обратный билет все еще действителен? Она ведь не может просто взять и бросить меня в чужой стране?

– Вообще-то ее можно было бы понять, Андреа, – ответила Эмили. Ага! Это мне напоследок, чтобы не слишком обольщалась: ничего не меняется. – В конце концов, ты просто вынудила ее тебя уволить. Но она не мстительная. Пришли мне чек, я его как-нибудь пристрою.

Дата добавления: 2014-12-11 | Просмотры: 566 | Нарушение авторских прав