АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

МЕСТО ПРОВЕДЕНИЯ 26 страница

Прочитайте:
  1. A) нарушение проведения возбуждения по правой ножке пучка Гисса
  2. A. дисфагия 1 страница
  3. A. дисфагия 1 страница
  4. A. дисфагия 2 страница
  5. A. дисфагия 2 страница
  6. A. дисфагия 3 страница
  7. A. дисфагия 3 страница
  8. A. дисфагия 4 страница
  9. A. дисфагия 4 страница
  10. A. дисфагия 5 страница

– Спасибо, Эм. Век не забуду.

– Удачи, Андреа. Надеюсь, твоя подруга поправится.

– И тебе тоже удачи. Из тебя когда-нибудь выйдет классный редактор.

– Ты правда так думаешь? – Судя по голосу, она прямо расцвела. Уж не знаю, почему мое мнение – мнение жалкой неудачницы – имело для нее какое-то значение, но голос у нее был очень довольный.

– Еще бы, даже не сомневаюсь.

Мы распрощались, и тут же позвонил Кристиан. Не стоило удивляться тому, что он уже обо всем осведомлен, – хоть это и было невероятно. От того удовольствия, с каким он смаковал детали происшедшего, от обещаний и приглашений, которые он обрушил на мою бедную голову, меня снова затошнило. Стараясь сохранять спокойствие, я ответила, что у меня сейчас много дел, что звонить мне пока не надо, что я сама с ним свяжусь, когда захочу и если захочу.

В отеле еще ни о чем не знали. Мсье Рено и компания превзошли самих себя, когда услышали, что неотложные обстоятельства требуют моего возвращения в Америку. В полчаса мне заказали билет на ближайший рейс, собрали мои вещи и усадили в лимузин, оснащенный баром, достойным Шарля де Голля. Водитель попался разговорчивый, но я не поддержала беседу – я вкушала последние крохи моих привилегий, огромных привилегий низкооплачиваемой секретарши. Я налила бокал чудесного сухого шампанского и сделала большой ленивый глоток. Мне понадобилось десять с половиной месяцев, сорок четыре недели, четыре тысячи пятьсот девяносто часов работы, чтобы понять – раз и навсегда, – что Миранда Пристли не моя героиня.

На выходе с таможенного досмотра меня встречал уже не водитель в униформе и с табличкой, а до крайности довольный папа. Мы обнялись, и его очень поразили мои обтягивающие джинсы от Дольче и Габбаны, туфли на шпильках и прозрачная блузка (в списке они значились в разделе «Разное», подразделе «Дорога из аэропорта (в аэропорт)», и ничего более подходящего для самолета в моем багаже просто не было предусмотрено), – так вот, оправившись от шока, он сообщил мне хорошие новости: Лили вышла из комы. Мы поехали прямо в больницу, и Лили даже нашла в себе силы поёрничать насчет моего внешнего вида.

У нее, конечно, были неприятности с законом: чего уж там, она и вправду села за руль пьяная, превысила скорость, выехала на встречную и т.д. и т.п. Но поскольку никто, кроме нее, особо не пострадал, суд выказал всю возможную снисходительность, и, хотя она навеки попала в список водителей, пойманных в нетрезвом состоянии, приговорили ее всего лишь к принудительному лечению от алкоголизма и месяцу общественных работ. Мы это не обсуждали – она все еще не хотела признавать, что без лечения ей не обойтись, – я просто отвезла ее в Ист-Виллидж, и, выйдя после консультации, она признала, что «слюней и соплей» было не так уж много. «Скукотища!» – так сказала она, но, когда я подняла брови и окинула ее уничтожающим взглядом, которому научилась у Эмили, она поспешила сообщить, что там было несколько вполне приличных парней и будет не так уж плохо, если она для разнообразия найдет себе кого-нибудь непьющего.

Вот и ладно. Мои родители убедили ее прийти с повинной к декану; она страшно этого боялась, но все же решилась продемонстрировать добрую волю. Декан со своей стороны не только не отчислил Лили за исчезновение в середине семестра, но даже согласился ходатайствовать перед бухгалтерией, чтобы деньги, которые она внесла за осень, были засчитаны как плата за следующую весну.

Так что жизнь Лили, как и наша с ней дружба, пошла своим чередом. Чего не скажешь о моих отношениях с Алексом. Когда я вошла в палату, он сидел у постели Лили, и, едва увидев его, я пожалела, что папа так дипломатично решил подождать нас в кафе. Мы неловко поздоровались, начали суетиться и изо всех сил беспокоиться о здоровье Лили, и когда через полчаса он натянул куртку, попрощался и ушел, мы все еще толком не поговорили. Приехав домой, я позвонила ему, но он не ответил. Я позвонила еще и еще, потом обиделась и перестала звонить, но перед тем, как лечь спать, решила попытаться в последний раз. Он ответил, тон у него был очень сдержанный.

– Привет! – Мне хотелось, чтобы мой голос звучал радостно и непринужденно.

– А… – протянул он, проигнорировав мои старания.

– Слушай, я знаю, что она и твоя подруга тоже и что вообще ты сделал бы это для любого человека, но я так тебе благодарна. Серьезно, ты нашел меня в Париже, помогал моим родителям, сидел с ней…

– Пустяки. Все это на моем месте сделал бы любой, у кого друг попал в беду. Это нечто само собой разумеющееся. – И что-то в его голосе говорило мне: да уж, это сделал бы каждый, кто не так эгоистичен, как ты.

– Алекс, ну пожалуйста, мы же можем просто поговорить…

– Нет. Не сейчас Я целый год хотел поговорить с тобой, иногда даже упрашивал тебя поговорить, но тебе все это было не нужно. Порой я даже не узнавал тебя, не находил в тебе ту Андреа, которую любил. Не знаю как, не знаю когда, но ты изменилась. Ты уже не та Энди, какой была до того, как получила эту работу. Моя Энди никогда бы не предпочла какую-то там модную тусовку своим друзьям, тем более когда она была им так нужна. В самом деле нужна, Энди. И я рад, что теперь ты дома, что ты все-таки сделала правильный выбор, но мне нужно время, чтобы понять, что происходит со мной, и с тобой, и с нами. Это не сейчас началось, Андреа. Со мной это уже давно – только ты не обращала внимания.

– Алекс, но ты же не даешь мне возможности сесть рядом с тобой, посмотреть тебе в глаза, попытаться все объяснить. Может, ты прав, может, я и в самом деле изменилась. Я так не думаю, но даже если это и так, то почему обязательно все эти перемены должны быть к худшему? Может, не стоит из-за этого ссориться?

Он был моим лучшим другом, он был мне ближе, чем Лили, но вот уже много-много месяцев он был только другом. Пришло время признать, что это правда.

Я вздохнула поглубже и сказала то, что должна была сказать, хотя мне очень не хотелось этого делать.

– Ты прав.

– Да? Ты согласна?

– Да. Я вела себя как эгоистка. Я нечестно поступала с тобой.

– И что же? – Он немного смягчился, но не слишком.

– Не знаю. А что? Может, мы просто не будем созваниваться? Не будем встречаться? Понятия не имею, что из этого получится. Но знаешь, я не хочу совсем тебя потерять, я просто не представляю своей жизни без тебя.

– Да и я тоже. Но я думаю, у нас это еще не скоро получится. Мы ведь не были друзьями до того, как стали встречаться, сомневаюсь, что это выйдет у нас сейчас. Но кто знает? Может, когда-нибудь мы станем умнее и спокойнее…

Я повесила тогда трубку и расплакалась навзрыд – не из-за Алекса, а из-за того, что все так изменилось и уже ничего не вернешь. Я пришла в «Элиас-Кларк» убого одетой, ничего не знающей о жизни девчонкой, а вышла едва начавшей разбираться, что к чему, и такой же убого одетой полувзрослой (все дело было в том, что теперь я отдавала себе отчет, насколько убого я одета). Между тем приобретенного мной за год опыта хватило бы на сотню только что окончивших университет новичков. И хотя во всех анкетах мне теперь неизбежно придется упоминать, что я была уволена, хотя мой парень порвал со мной и я осталась ни с чем, если не считать чемодана (ладно уж, чего там – четырех чемоданов от Луи Вюиттона) с шикарными модными тряпками, – так вот, несмотря ни на что, может, этот год прошел не напрасно.

Я отключила телефон, достала из нижнего ящика стола потрепанную тетрадь, валявшуюся там еще со школьных времен, и принялась писать.

К тому времени, когда я спустилась, папа уже закрылся в своем кабинете, мама спешила к гаражу.

– Доброе утро, солнышко. Вот уж не знала, что ты проснулась! Я убегаю, у меня занятия в девять. Вылет у Джил в двенадцать, так что, если не хотите попасть в самую пробку, поторапливайтесь. На всякий случай буду держать включенным сотовый. Ах да, вы с Лили сегодня придете к ужину?

– Ну откуда я знаю? Я только что проснулась, даже кофе еще не пила, а ты хочешь, чтобы я сказала, вернусь или нет сегодня к ужину…

Но мое брюзжание так никого и не тронуло – когда я открыла рот, мама была уже на полпути к двери. Лили, Джил, Кайл и младенец расселись вокруг кухонного стола и сосредоточенно читали «Таймс» – каждый в меру своих интересов и возможностей. На столе стояло блюдо с какими-то неаппетитными вафлями, бутылка кленового сиропа «Тетушка Джемайма» и масленка, которую никто не потрудился достать из холодильника заранее. Очевидным успехом пользовался только кофе, за которым папа с утра пораньше сгонял в кондитерскую – по понятным причинам папе обычно не нравилось то, что готовила мама. Я подцепила вилкой одну вафлю, положила ее на бумажную тарелочку и принялась резать. Тут же у меня на тарелке образовалась неудобоваримая клейкая масса.

– Это есть нельзя. А что, папа не купил каких-нибудь пончиков или печенья?

– Да-а, спрятал в шкафчике рядом с кабинетом, – протянул Кайл, – чтоб ваша мама не увидела. Если собираешься туда наведаться, может, принесешь сюда всю коробку?

Я отправилась на поиски добычи, и тут зазвонил телефон.

– Алло? – ответила я своим самым недружелюбным тоном. Я в конце концов перестала представляться по телефону как «Офис Миранды Пристли».

– Доброе утро. Можно поговорить с Андреа Сакс?

– Это я. А кто ее спрашивает?

– Андреа, добрый день, это Лоретта Андриано из журнала «Севентин» [24].

Сердце у меня подпрыгнуло. Я накропала рассказик слов эдак на две тысячи – о девушке, которая так поднялась в собственном мнении, поступив в университет, что начала важничать перед собственными родителями и старыми друзьями. Пустяковая в общем-то вещица, я состряпала ее часика за два, но, кажется, мне удалось сделать рассказ в меру трогательным и в меру забавным.

– Здравствуйте! Как вы поживаете?

– Спасибо, хорошо. Послушайте, ваш рассказ попал ко мне и, должна сказать, очень мне понравился. Нужны, конечно, кое-какие доработки, а язык стоит сделать немножко попроще – все-таки читают нас в основном двенадцати-пятнадцатилетние. Но думаю, в феврале мы его напечатаем.

– Напечатаете? – Я не верила своим ушам. Я послала этот рассказ в десяток журналов для подростков, потом сделала несколько усложненный вариант и отослала в два десятка женских журналов, и никто мне даже не ответил.

– Можете не сомневаться. Мы платим по полтора доллара за слово, нужно, чтобы вы заполнили кое-какие бланки. Вы ведь прежде уже писали для журналов?

– Вообще-то нет. Но я работала в «Подиуме»! – поспешила добавить я, не задумываясь, чем это может мне помочь, тем более что единственное, что я там писала, – записки в стиле Миранды Пристли (и ее почерком). Причем основной целью этих записок было привести адресата в священный трепет. Но Лоретта, судя по всему, не заметила моего прокола.

– Вот как? Сразу после университета я тоже работала в «Подиуме» – ассистенткой в отделе моды. Этот год был для меня полезнее, чем следующие пять.

– Да, там можно многому научиться. Мне повезло, что я туда попала.

– А кем вы там работали?

– Я была секретаршей у Миранды Пристли.

– Да неужели? Бедная девочка, а я и не знала. Подождите-ка, а это, случайно, не вас недавно уволили в Париже?

Слишком поздно я осознала, какую большую ошибку совершила. Вскоре после того, как я вернулась домой, на «Шестой странице» появилась довольно обстоятельная заметка о происшедшем скандале: наверняка проболталась какая-нибудь трещотка – их тогда вокруг было пруд пруди. Поскольку процитировали они меня слово в слово, я ума не могла приложить, кто еще, кроме них, мог обо всем растрезвонить. И ведь я имела глупость забыть, что не только я читаю «Шестую страницу». Наверняка мой рассказик теперь нравится Лоретте меньше, чем три минуты назад, но, как говорится, слово не воробей.

– Хм… да. На самом деле все не так плохо, как там описано. Эта «Шестая страница»… Вечно там делают из мухи слона. Нет, правда.

– В этот раз, надеюсь, нет? Кто-то должен был поставить эту женщину на место, если это были вы... что ж, преклоняюсь и завидую. Она изводила меня целый год, при этом мы даже словом не перемолвились. Послушайте, я сейчас тороплюсь, у меня деловой обед, но, может, мы с вами встретимся? Вам все равно надо прийти заполнить бумажки, а мне было бы очень интересно с вами познакомиться. Если у вас есть какие-то стоящие работы, приносите с собой.

– Здорово. Просто здорово.

Мы договорились на следующую пятницу, на три часа, и я повесила трубку, все еще не веря в реальность происходящего. Кайл и Джил ушли собираться и паковать вещи, а малыша оставили с Лили. Он сразу же принялся кукситься, да так, что, казалось, еще немного, и его будет не унять. Я взяла его на руки, прижала к плечу, потерла ему спинку через фланелевую распашонку, и – надо же! – он перестал орать.

– Никогда не угадаешь, кто это был, – пропела я, вальсируя по комнате с Айзеком, – звонила редактор отдела художественной прозы журнала «Севентин». Меня опубликуют!

– Ну да? Какую-нибудь историю из твоей жизни?

– Не из моей жизни, а из жизни Дженнифер. Всего две тысячи слов, не так много, но это только начало.

– Еще бы. У сопливой девчонки что-то получилось, и она уже не смотрит на своих близких. Помню я этот рассказик. Что ж, совсем неплохо. – Лили ухмыльнулась и закатила глаза.

– Это все мелочи. Главное, они опубликуют его в февральском номере и заплатят мне три тысячи баксов. Здорово, а?

– Поздравляю, Энди. Это замечательно. Это будет как бы твоя реклама, верно?

– Ну да. Конечно, это не «Нью-Йоркер», но начало очень хорошее. Может, если мне удастся протолкнуть еще пару-тройку вещей в разные журналы, что-нибудь и получится. В пятницу мы с этой женщиной встречаемся, и она просила принести все, что у меня еще есть. И даже не спросила, говорю ли я по-французски. И еще она терпеть не может Миранду. С этой Лореттой можно иметь дело.

Я отвезла техасскую компанию в аэропорт, в «Макдоналдсе» купила для нас с Лили жирный и калорийный обед (чтобы порадовать желудок после съеденных утром печенюшек) и провела остаток дня – и весь следующий день, и весь день после него, – сочиняя рассказики для на дух не выносящей Миранду Лоретты.

 

– Будьте добры, ванильный капуччино, – попросила я незнакомого бармена из кафе «Старбакс», что на Пятьдесят седьмой улице. Прошло уже пять месяцев с тех пор, как я была здесь последний раз – балансировала с подносом, заставленным чашками, заваленным снедью, и спешила предстать пред очи Миранды прежде, чем у нее лопнет терпение и она меня уволит. Каждый раз, как я об этом думала, я приходила к одному и тому же выводу, намного приятнее быть уволенной за то, что ты послала хозяйку к черту, чем за то, что ты принесла два пакетика сахарозаменителя вместо двух кусочков нерафинированного сахара. Результат такой же, но зато игра стоила свеч.

Кто бы мог подумать, что в кафе «Старбакс» так часто меняются продавцы? За прилавком не было ни одного знакомого лица, мне даже показалось, что прошло намного больше, чем пять месяцев. Я одернула свои черные брючки – хорошего покроя, хоть и не от известного дизайнера – и специально проверила, не забрызгала ли я брючины уличной грязью. Я знала целую редакцию лучших в мире специалистов по гламуру, которые возмутились бы и постарались меня в этом разубедить, но мне все равно казалось, что сейчас, отправляясь на второе в моей жизни собеседование, я выгляжу чертовски здорово. И дело было не только в том, что теперь я уже знала, что костюмы в редакциях никто не носит; неизвестно почему (думаю, просто потому, что я надышалась тамошнего особенного воздуха), но год, проведенный в мире высокой моды, запечатлелся в подкорковых дебрях моего мозга.

Кофе был такой горячий – чуть ли не обжигающий, но и это было хорошо в зябкий, промозглый день, когда за окном сгущались серенькие сумерки, а прохудившееся небо сеяло на город не то снежную крупу, не то изморось. Обычно такие дни действуют на меня угнетающе, а это был чуть ли не самый унылый день и без того самого унылого в году месяца (февраля); в дни, подобные этому, даже оптимисты с головой залезают под одеяло, а пессимисты бывают уверены, что без упаковки антидепрессантов им этот день не пережить. Но кафе было залито мягким светом, и народу было как раз в меру, и я уютно устроилась в большом зеленом кресле и постаралась не думать о том, кто обтирался о его спинку своими немытыми волосами.

За эти три месяца Лоретта стала моей наставницей, моей героиней, моей спасительницей. Со времени нашего первого знакомства я не видела от нее ничего, кроме добра. Еще когда я впервые вошла в ее просторный, шумный кабинет и поняла, что она – надо же! – настоящая толстушка, у меня появилось необъяснимое чувство, что она мне непременно понравится. Она усадила меня и прочитала все, что я состряпала за неделю: пародийные очерки о модных показах, изящные зарисовки на тему «каково быть секретаршей знаменитости» и жалостный рассказ (на него я возлагала особые надежды) о том, как тяжело и больно расставаться с человеком, с которым ты провела три года, которого любишь, но с которым не можешь быть вместе. Все получалось как в слащавом бульварном романе, но мы с Лореттой действительно великолепно поладили, поделились своими кошмарами времен «Подиума» (я их все еще видела чуть ли не каждую ночь; последний был какой-то особенно дикий: будто в Париже вооруженный патруль блюстителей этикета пристрелил моих родителей за то, что они носили на улице шорты, а Миранда каким-то образом меня после этого удочерила); и очень скоро мы с ней пришли к выводу, что пережили одно и то же, только с разницей в семь лет.

С тех пор как меня осенила блестящая идея – сдать все мои «подиумные» тряпки в комиссионку на Мэдисон-авеню, – я стала состоятельной женщиной и могла позволить себе не гнаться за гонорарами, а к предложениям подходить разборчиво. Я все ждала, что Эмили или Джоселин позвонят и скажут, что послали курьера забрать одежду, но никто так и не позвонил. Так что все досталось мне. Почти всю одежду я упаковала, только отложила платье-кимоно от Дианы фон Фюрстенберг. Эмили разобрала содержимое ящиков моего стола и все переслала мне, а я случайно наткнулась на письмо Аниты Альварес – то самое, где она так восхищалась «Подиумом». Я давно хотела отправить ей что-нибудь стоящее, но все не было времени. Я завернула яркое кимоно в шелковистую бумагу, добавила пару босоножек от Маноло и черкнула записочку от имени Миранды – честно говоря, меня вовсе не радовало, что я все еще не разучилась подделывать ее подпись. Для выпускного поздновато, думала я, но пусть девочка узнает, как приятно держать в руках по-настоящему красивую вещь. И главное, пусть знает, что о ней думают, заботятся. Я отправила посылку, когда приезжала в Нью-Йорк, так что она не могла заподозрить, что это подарок не от «Подиума».

Итак, кроме платья, обтягивающих и очень сексуальных джинсов от Дольче и Габбаны и элегантной сумочки на цепочке, которую я подарила маме («Ох, солнышко, какая прелесть! Какая, ты говоришь, фирма?»), я продала все подчистую – топы, кожаные брюки, туфли на шпильках, босоножки… Женщина, которая принимала у меня одежду, позвала хозяйку магазина, и они решили, что лучше всего будет закрыть его на некоторое время, чтобы никто не мешал оценить мой товар. Продукция одного только Луи Вюиттона (два больших чемодана, саквояж для аксессуаров и огромная дорожная сумка на колесиках) принесла мне шесть тысяч долларов, и когда хозяйка с приемщицей наконец перестали шептаться, рыться в вещах и хихикать, я вышла из магазина счастливой обладательницей чека на тридцать восемь тысяч долларов с лишним. Это, по моим подсчетам, означало, что мне целый год не нужно думать о деньгах на еду и квартиру, и я могу не беспокоиться, что мое творчество пока еще не превратилось в источник стабильного дохода. А потом в мою жизнь вошла Лоретта, и все стало намного проще.

Лоретта уже купила у меня кое-какой материал – точнее, одну аннотацию, чуть подлиннее, чем цитата из рецензии, два маленьких рассказика (слов по пятьсот) и один побольше (на две тысячи). Но еще лучше было то, что ей во что бы то ни стало хотелось помочь мне наладить деловые контакты, познакомить меня с людьми из других журналов, которым могли потребоваться внештатные авторы. Потому, собственно, в тот неприветливый зимний день я и сидела в судьбоносном кафе «Старбакс» – я шла назад, в «Элиас-Кларк». Лоретте было не так-то легко убедить меня, что Миранда не торчит целый день у входа в здание с пистолетом, поджидая вашу покорную слугу, но я все же здорово нервничала. Не тряслась от страха, как прежде, когда от простого телефонного звонка у меня все внутри переворачивалось, но вовсе не горела желанием ее увидеть. Равно как и Эмили. Или кого-нибудь другого из их компании – исключая, пожалуй, Джеймса.

Однажды, ни с того ни с сего, а точнее, по какой-то особой причине, Лоретта позвонила своей университетской приятельнице, которая волей обстоятельств была не кем иным, как редактором раздела «Город» журнала «На слуху». Лоретта сказала ей, что у нее есть на примете молодая писательница, подающая большие надежды. То есть, как вы сами можете догадаться, я. На сегодня у нас было назначено собеседование, и Лоретта даже заранее предупредила свою приятельницу, что меня с треском прогнали из епархии Миранды Пристли, на что та только засмеялась и ответила, что если бы она отказывала всем, кого уволила Миранда, то осталась бы вовсе без авторов.

Я допила капуччино, с новыми силами подхватила папку со своими работами и устремилась – на этот раз с легким сердцем, без непрерывно звонящего телефона и заставленного чашками подноса – в направлении «Элиас-Кларк». Беглая рекогносцировка показала, что в вестибюле нет трещоток из «Подиума», и я налегла на вращающуюся дверь. Все было как обычно: и Ахмед на месте в своем киоске, и яркий плакат, возвещавший, что «Шик» устраивает банкет в «Спа» в эту субботу. Вообще-то мне следовало сначала расписаться в книге учета посетителей, но я направилась прямо к турникету. Тут же раздался знакомый голос: «Овдовела невеста твоя… я не помню, плакал ли я… но музыки больше нет, и в сердце горестный след, но мы попробуем спеть… давай попробуем спеть…» «Моя Америка»! Ну что за прелесть, подумала я, эту прощальную песню мы еще с ним не пели. Я взглянула на Эдуардо: он был все такой же большой и потный и точно так же широко улыбался. Но на этот раз не мне. У ближайшего к нему турникета стояла высокая и очень худая девушка с блестящими черными волосами и зелеными глазами, одетая в сногсшибательные узкие полосатые брючки и коротенькую, до середины живота, маечку. Она старалась сохранять равновесие и удержать поднос с тремя чашками кофе, пухлую сумку, откуда торчали газеты и журналы, три вешалки с одеждой и мешочек с монограммой «МП». Ее сотовый зазвонил в тот момент, как до меня дошло, что к чему, и на ее лице отразился такой ужас, что я подумала, она не выдержит и заплачет. Но когда ее попытки взять приступом турникет не увенчались успехом, она глубоко вздохнула и запела: «Прощай, моя Америка, прощай… Ты повзрослела вдруг и невзначай… Мы, словно в старом кино, с парнями пили вино и пели, что поутру когда-нибудь я умру… пробьет мой час – я умру… я то-о-оже умру!» Я снова посмотрела на Эдуардо, а он улыбнулся мне и подмигнул. А потом, не дожидаясь, пока хорошенькая брюнетка закончит петь, он пропустил меня внутрь, словно я была Важная Персона.

 

 

МЕСТО ПРОВЕДЕНИЯ


Дата добавления: 2014-12-11 | Просмотры: 440 | Нарушение авторских прав



1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | 27 |



При использовании материала ссылка на сайт medlec.org обязательна! (0.009 сек.)