 |
|
АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология |
РОЗРИВ ВЕРХІВКИ НОСА У БУГАЇВ-ПЛІДНИКІВ 22 страница
Не дыша, подошел я ножом к тонкой оболочке брюшины, за которой был кишечник. Чуть не рассчитай, и брюшная полость будет вскрыта, а это выпадение внутренностей и возможность перитонита... Нащупал крестец и то место, по которому должно произойти пересечение кости. Бережно закрыв рану, повернули больного сильно на бок, и я начал новый разрез, постепенно подводя его к первому. Тут огромная опухоль, возвышаясь над тазовыми костями, затрудняла подход к тазовому кольцу. Не спеша, но в то же время не тратя даром ни одной секунды, обнажил заднюю поверхность крестца и переднюю поверхность тазовой кости. Сестра от волненья, видимо, забыв мое предупреждение, подает долото и молоток.
— Коленчатую пилу, — говорю ей.
Заметив удивление на лицах хирургов, Николай Николаевич пояснил:
— Хирург решил не прибегать к долоту и молотку из-за их травматичности. Он убежден, что лучше воспользоваться пилой. И сейчас это впервые проверяется на практике. Будем внимательны! Прав ли хирург?
Николай Николаевич, сам делая такие операции, тоже всегда пользовался традиционным инструментом. Но сейчас, хоть и доверял мне, все же не спешил с оценкой моего способа, ждал, как и остальные, что же будет... Повозившись некоторое время, я провел тонкую гибкую пилу через естественные отверстия в кости, осторожно перепилил нужное место, где подвздошная кость крепится к крестцу. Затем с той же осторожностью перепилил ветви лобковой кости.
— Давление нормальное, — доложил Ваневский. И тут учитель сразу же сказал:
— При пользовании долотом и молотком, нужно признать, этого бы не было. Давление обязательно упало бы до самых низких цифр. Можно поздравить Углова, что он нашел более щадящий и перспективный прием...
Несколько изменив положение больного на столе, я обнажил крупный седалищный нерв, обработал его и пересек, как и предыдущий до этого, лезвием безопасной бритвы... Теперь весь огромный, если не сказать, чудовищный, опухолевый препарат держался лишь на мягких тканях. Следя за тем, чтобы как-нибудь концом перепиленной кости не поранить брюшину или крупный сосуд, я подсекал каждый участок, который был еще связан с туловищем. В этот момент двое врачей, помогая мне, приподняли опухолевое сращение, и оно оказалось как бы на весу, пока полностью не было закончено отсечение... Громадная опухоль вместе с костями таза и ногой лежала перед нами, пугая своими размерами. Николай Николаевич тут же вызвал муляжиста, чтобы запечатлеть эту редкость. Как мы узнали после, опухолевое сращение весило 29,3 килограмма. Почти два пуда!
Но нам — операционной бригаде — было не до муляжа.
Как и любая из ряда вон выходящая операция, эта тоже вымотала до конца: чуть ли не пар от нас шел — такие мокрые были, и ноги гудели, как после многокилометрового марша или восхождения на горный пик... Но в глазах у каждого из своих помощников видел я не утомление, а ту высшую радость, что бывает у победителей. Ведь главное — весьма травматичная операция прошла без шока у больного! Как же, значит, мы старались, как слаженно и безошибочно действовали... Теперь все силы на предотвращение внезапных послеоперационных осложнений!..
Нет нужды тратить время и бумагу на описание тех чувств, что бурлили тогда во мне. Поединок выигран, и было такое ощущение, что словно бы раздались шире плечи, тверже стала рука, закалилась сильнее прежняя моя воля...
Уже через две недели все раны у Алексеева зажили, как мы, медики, выражаемся, первичным натяжением. Больной стал учиться ходить на костылях. К нему пригласили опытного специалиста с протезного завода. Несколько недель ушло на изготовление специального протеза, и за этот срок Алексеев полностью поправился, окреп и порой горько шутил: «Еще бы ноге вырасти, тогда хоть в футбол играй!» Иногда, дольше обычного задержавшись в кабинете, я слышал приближающееся постукивание его костылей, он просил разрешения войти, и мы разговаривали с ним. Георгий Васильевич признался, что слова Петрова о том, что сам он операцию делать не сможет и поручает ее Углову, были для него ударом. «Под ваш нож, поверьте, шел как ягненок на заклание... С такой, знаете, библейской покорностью!..» Говорил это и, покачивая головой, смотрел на мои руки. «Да что это вы?» — спросил я. «Удивляюсь», — ответил он и не стал ничего больше объяснять.
Перед тем как выписать Георгия Васильевича Алексеева из клиники, мы продемонстрировали его на заседании Хирургического общества имени Пирогова. После моего сообщения об истории болезни этого больного и о проведенной операции Николай Николаевич поднялся с места и сбросил с муляжа простыню, которой тот был прикрыт. В зале при виде гигантской опухоли раздались возгласы удивления. Как мог человек носить ее?! И тут же мы показали больного. Он вышел к присутствующим уже на протезе.
Было много вопросов. Среди них такой: кто сделал эту блестящую операцию? Задал его профессор Созон-Ярошевич. Пока я собирался отвечать, Александр Сергеевич шепнул мне на ухо: Созон-Ярошевичу отвечай в последнюю очередь. Я понял ценность дружеского совета и принял его. Когда на все вопросы были даны исчерпывающие ответы, я зачитал вопрос Созон-Ярошевича и ответил: «Оперировал Углов, ассистировал Чечулин, консультант Николай Николаевич Петров...» Раздались дружные и долгие аплодисменты. А тут еще Николай Николаевич подлил масла в огонь: в своем выступлении во всеуслышание заявил, что лично он отказался делать операцию, а вот Углов взялся, и получилось хорошо. Закончил же так: «Будем помнить, товарищи, что в мировой сокровищнице науки второго подобного факта нет. Человеку отняли сорок процентов веса тела, а он остался жив!»
Алексеев уезжал домой с просветленным лицом, полный надежд жить и работать. А мы сильно переживали за него. Дело в том, что при тщательном гистологическом исследовании опухоли в ее глубоких отделах были выявлены участки злокачественного превращения костной опухоли. Больному, понятно, об этом не сказали, и потому каждое письмо от него — он нам периодически сообщал о своем хорошем самочувствии, — нас радовало. В глубине души надеялись, что его минует чаша сия...
Успех же этой операции, естественно, еще больше содействовал укреплению нашего авторитета. То и дело нас приглашали в другие больницы... А сами мы, несмотря на заметные достижения в овладении новыми разделами хирургии, продолжали испытывать трудности с обезболиванием, могли лишь мечтать о интратрахеальном наркозе, который в те годы уже получил самое широкое распространение на Западе. По-прежнему брали за основу местную анестезию, отнимавшую уйму времени и сил хирурга, всей операционной бригады, и все же не обеспечивающей надежной безболезненности. Считали, что нам повезло, когда удалось ввести в штатное расписание должность врача-наркотизатора, который с увлечением взялся за разработку вопросов анестезиологии.
В клинику, как уже говорил, шли и ехали отовсюду врачи, желающие учиться необыкновенным операциям, больные, которые уже отчаялись найти где-либо спасение для себя...
Многие из больных поступали в клинику в таком состоянии, что с первого взгляда было ясно: операции не перенесет... Но сказать человеку: иди и умирай, поскольку тебе не показана операция, — я не мог. И сам собой требовательно встал вопрос: а нельзя ли улучшить состояние больного, чтобы он выдержал операционное вмешательство, а дальше сама операция принесет ему облегченье?
Это оказалось сложным и трудным делом. Но первый же, начальный опыт подтвердил: предоперационная подготовка имеет громадное, иногда решающее значение для исхода операции. Мы увидели, что больные, которые считались абсолютно неоперабельными и которым до нас отказывали во всех клиниках, куда бы ни обращались они, после упорной, длительной, продуманной в деталях подготовки обретали силы, позволявшие им благополучно перейти с операционного стола в палату выздоравливающих... Я писал об этом в диссертации, в нескольких опубликованных журнальных статьях, хотя некоторые врачи, тоже занимавшиеся проблемами легочной хирургии, весьма критически, иногда и пренебрежительно относились к моим высказываниям по этому поводу.
А мы продолжали совершенствовать процессы подготовки больных к операции, добиваясь ее полной эффективности. Затрачивали на это много энергии, совершали ошибки, тут же, на ходу, исправляли их, и в конце концов создали стройную систему такой подготовки, обеспечивая отныне более гладкое течение операции, охраняя больных от многих осложнений.
А вопрос об осложнениях при внутригрудных операциях и, в частности, при операциях на легком, тоже совершенно не раскрывался в медицинской литературе, ни у нас, ни за рубежом. Это в то время, когда про осложнения при операциях на брюшной полости имелись, например, целые тома! Поэтому, сам работая без подсказок, пережив не одну трагедию, совершив не одну ошибку, я стремился дать в своей диссертации практические советы хирургам, обращая их внимание на наиболее опасные ситуации. А ведь когда они возникают, время измеряется секундами, нужно сделать единственно верный ход...
К середине 1948 года я успел уже осуществить двадцать восемь резекций. Эти операции в некотором роде были уникальными. Вряд ли в то время какая другая клиника страны могла представить подобное количество наблюдений.
К этой поре мне уже можно было начать писать основные главы диссертации, но... не хватало времени! Продолжал много оперировать, а каждая операция и выхаживание больного после нее заставляли проводить в клинике сутки напролет. А тут еще напасть: стало сдавать собственное здоровье, не давали покоя боли в спине. Профессор Н. А. Новожилов, к которому обратился, снова подтвердил диагноз хронического заболевания позвоночника, постепенно ведущего к сращению позвонков между собой. Суровое эхо финской кампании! Профессор порекомендовал мне срочно ехать в Саки, куда я и отправился с тяжелым чемоданом, набитым книгами и тетрадями. В тетрадях были рефераты прочитанных работ и истории болезней оперированных мною людей.
С этим чемоданом, между прочим, связан любопытный эпизод... Трое попутчиков, что ехали со мною в купе, сошли глубокой ночью на какой-то станции. А под утро я Услышал в купе какую-то возню, затем увидел, как молодой человек, тужась от тяжести моего чемодана, стаскивает его с верхней полки. Спустил чемодан на пол, покосился на меня: сплю ли?
— Поставь на место, — спокойно, но властно сказал я. — Сам снял — сам поставь!
— Хорошо, — отозвался молодой человек. — Если просите — я готов.
Через минуту мы сидели друг против друга. Молодой человек нервничал, но старался держаться с достоинством. Было ему не больше двадцати трех лет, одет прилично, лицом не глуп...
— Это что ж... профессия ваша? — спросил я. Он пожал плечами: понимай, мол, как хочешь.
— Надо бы сдать вас в милицию, — сказал я. — Но не верится, что вы... профессионал.
— Я?! — молодой человек, по-моему, даже обиделся. — Я вор в законе. «Мойщик» со стажем... «Мойщик», на нашем языке, — специалист по поездам, у спящих, так сказать...
— У вас тоже специализация?
— Еще бы!
На необщительность моего нового знакомого жаловаться не приходилось. Наоборот!.. «Освоившись», он говорил со мной уже «на равных», без тени смущения. Поинтересовался — так, между прочим:
— А в чемодане у вас что? Тяжел, черт!
— Книги.
Он в досаде хлопнул себя по коленям:
— Вот не повезло бы! Я уж раз обжегся на таком чемодане — в Рязани. Вскрыл, а там одни библии. Поп вез. А вы кто — по культуре служите?
— Хирург.
— Это хорошо, — одобрил молодой человек. — Ваш брат и нас спасает. — Подумал-подумал, и вдруг сказал:
— Я тоже знаком с одним хирургом. Он из Ленинграда. Углов фамилия.
— Как интересно! — ответил я. — Я тоже немного слышал об Углове.
Молодого человека звали Анатолий Ч-н, и он рассказал про своего отца. Отец умирал. Уже не было надежды — и жена, мать Анатолия, повезла его из Мурманска в Ленинград. Доктор Углов удалил отцу часть легкого, — отец теперь жив-здоров, по-прежнему работает военруком в школе, а в доме Ч-ных имя доктора Углова часто вспоминают...
Я вспомнил и больного Ч-на и, как всегда у меня бывает, — тут же мысленно «воспроизвел» весь ход операции у него, нелегкий и опасный, как все подобные. Анатолий признался: дома, конечно, не знают о его преступном занятии, думают, что сын плавает матросом в Черноморском пароходстве. Он старается поддерживать эту родительскую веру в него: из портовых городов шлет открытки с красочным описанием своей «моряцкой» жизни.
Еще часа два разговаривали мы. Я назвал свое имя и старался убедить парня, чтобы он порвал с воровским миром, перешагнул со скользкой дорожки на прямой путь честной жизни: за плечами у него десять классов, он молод, силен, достаточно развит, — нужно учиться! Сколько хорошего, светлого вокруг нас, и одновременно сколько человеческой энергии, ума, самоотверженности необходимо, чтобы успешно преодолеть все то, что мешает людям в жизни. Например, болезни... По-моему, я тогда прочитал Анатолию целую лекцию о том, как хирурги ведут бой за излечение безнадежных больных, какие трудности встречают на пути. Он слушал внимательно, если было что непонятно — переспрашивал; и я, признаться, был в затруднении: что же мне делать с ним? Но Анатолий «распорядился» сам: извинившись, вышел покурить и больше не вернулся. Честно говоря, мне даже стало обидно, подумалось: сколько волка ни корми — он все равно в лес смотрит! К чему этому «профессионалу» все мои «добропорядочные» слова? И другое подумалось: как легкомысленно я поступил — везти с собой весь материал диссертации, подлинники этого материала! Не поймай я вора за руку — мне понадобилось бы два-три года, чтобы только восстановить утерянное!.. От одной этой мысли холодок прошел по спине. Да еще хотел убедить в чем-то жулика! Не наивно ли?..
Но я ошибался! Добрые семена, брошенные даже на ходу, без длительной обработки почвы тоже могут принести плоды. Лет семь спустя после этой истории Анатолий Ч-н прислал мне письмо. Сообщал, что отсидел три года, и там, в заключении, не раз возвращался в мыслях к нашей беседе, постепенно приходя к твердому решению «завязать» с прошлым. А теперь, окончив училище, приехал по распределению в Карагандинскую область, будет работать и готовиться в институт.
Как было мне не порадоваться! И могу сообщить, что нынче Анатолий Владимирович имеет высшее образование и живет с семьей в полюбившемся ему Казахстане.
Вот этим незабываема для меня та давняя дорога в Саки. Там я принимал грязи с солнечным нагревом на весь позвоночник. Сами по себе грязи горячие да еще солнце жарит, препротивнейшая, утомительная процедура! Во время лежания под грязевым одеялом спустишь с себя ведро пота, выходишь из грязелечебницы совершенно усталый, а работа ждет. Предстояло написать решающий раздел диссертации: клиническую часть, состоящую из шести глав. Времени на отдых не выкраивалось. Утешал себя одним: не привыкать!
Когда вернулся в Ленинград, оставалось сделать лишь последнюю главу, составить подробное заключение, написать краткие выводы и готовить оформление (рисунки, фото, таблицы). Этим занимался уже урывками: всецело находился в плену клинической работы, размах которой ширился месяц от месяца. Достаточно будет сказать, если с 1946 по конец 1948 года мы прооперировали 28 легочных больных, то за 1949 и начало 1950 года — уже 106.
В декабре 1948 года — точно в срок — я сдал свою докторскую диссертацию в Ученый совет, проработав над нею три года. Ее передали официальным оппонентам — профессорам Ю. Ю. Джанелидзе, В. Н. Шамову и И. Г. Шулутко. Двое первых были крупнейшими учеными и специалистами в области грудной хирургии. И. Г. Шулутко заведовал клиникой терапии ГИДУВа: на его глазах проходило все обследование и лечение легочных больных. Надо заметить, что В. Н. Шамов одним из первых в стране сделал операцию удаления легкого при бронхоэктазах, а Ю. Ю. Джанелидзе к тому времени оперировал и на перикарде и на сердце при врожденных пороках. Так что они не только теоретически были знакомы с операциями, подобными тем, что разрабатывал я.
Все три отзыва оказались написанными так, что лучшего желать было бы грешно...
Во время защиты я решил продемонстрировать больных, которым делал операции резекции легких. Часть их уже в состоянии выздоровления находилась в клинике, другие охотно приехали по моему вызову. Все они, понимая торжественность момента и его значение для меня, явились по-праздничному одетыми, подтянутыми, смотрелись со стороны как нельзя лучше... Когда я после доклада попросил ввести их в зал, и они, все двадцать — по мере того, как называл фамилию каждого, возраст, болезнь и что сделано, — прошли перед взорами присутствующих, раздались аплодисменты. Выступившие же затем оппоненты характеризовали мою докторскую лишь в превосходных степенях...
А потом слово взял Николай Николаевич Петров. Его выступление растрогало меня и удивило. Учитель говорил обо мне так, что дай бог услышать подобное любому ученику от своего учителя, требовательного в деле и скупого на похвалу. Мне очень дорога эта коротенькая речь Николая Николаевича, и я осмелюсь привести ее здесь полностью. Вот она:
— Глубокоуважаемый председатель собрания, глубокоуважаемые члены Ученого совета, дорогой Федор Григорьевич! Моя роль в сегодняшнем выступлении состоит в том, чтобы дать общее суждение о диссертанте, как о хирурге и человеке. Для суждения об этом в моем распоряжении имеется двенадцать лет наблюдений, так как Федор Григорьевич появился в ГИДУВе в 1937 году, после полутора лет работы в клинике профессора Оппеля и шести лет самостоятельной работы на периферии.
Когда вы, Федор Григорьевич, только что появились в Ленинграде и начали выступать в Хирургическом обществе, среди скептиков, которых всегда имеется немало, раздавались голоса сомнений: действительно ли результаты, о которых вы сообщаете, могут быть такими у молодого, начинающего хирурга? И вот результаты оказались неприятным образом (неприятным для скептиков) лучше, чем они предполагали. Теперь мы видим, что перед нами был не фантазер, не втиратель очков, а один из наиболее одаренных представителей молодого поколения нашей хирургической школы.
Появившись в Ленинграде, в моей клинике, и заинтересовавшись болезнью легких, вы, конечно, сразу убедились, что лечение этих болезней, сравнительно редко встречающихся (главным образом это были нагноительные процессы), ведется попросту плохо, а лечение рака совершенно отсутствует. Для того, чтобы с успехом решить проблему этого тяжелого заболевания, нужна была инициатива, нужен был талант. То и другое вы проявили и начали действовать в этой области отнюдь не как ученик, руководимый каким-то учителем, специалистом в этой области. Такого учителя при вас не было. При вас был лишь человек, который мог только давать вам советы, указания в области общей хирургии, но по легочной хирургии авторитета и компетентности не имевшего. Тем не менее это вам не помешало достигнуть тех результатов, о которых мы здесь слышали сегодня.
Поэтому я должен выразить вам русское спасибо от кафедры, которой я более тридцати пяти лет заведую и которая за это время еще не была прославлена ни одним из своих сотрудников в такой степени, как она оказалась прославленной вами.
Спасибо вам от клиники, спасибо и от института, куда вы стали привлекать слушателей и больных.
Должен закончить свое выступление пожеланием вам дальнейших успехов, в которых, я думаю, теперь никакие скептики уже не могут сомневаться, и пожеланием, чтобы вы всегда оставались тем же простым, доброжелательным товарищем, каким вы были все это время!
...Слушая, что говорил обо мне учитель, я думал: пусть у меня, как и прежде, будут силы, я все их без остатка отдам медицине, больным людям. Я должен оправдать эти, святые для меня слова Учителя.
СЕРДЦЕ ХИРУРГА — Глава XVI
ЯНВАРЬ 1950 ГОДА опечалил нас, ленинградских врачей, известием о внезапной кончине Юстина Юлиановича Джанелидзе. Ушел из жизни крупный ученый, превосходный хирург, очень одаренный педагог, прирожденный организатор.
Как хирург он прославился еще в молодости своей операцией ушивания раны сердца человеку, который прожил после этого много лет. Позднее вышла в свет его монография о ранениях сердца, долгое время остававшаяся единственным руководством по этой проблеме. Затем последовали другие монографии, в том числе монография по лечению бронхиальных свищей, уже посмертно отмеченная Государственной премией. Чуть ли не самым первым в стране он стал делать операции по поводу слипчивого перикардита, а также при незаращении баталового протока.
Будучи одним из руководителей Института скорой помощи в Ленинграде, Ю. Ю. Джанелидзе провел немало всесоюзных конференций по узловым вопросам неотложной хирургии брюшной полости. Они привлекли внимание всей медицинской общественности, оказали благотворное влияние на развитие этого раздела отечественной хирургии...
Неоднократно он выезжал за границу с научными докладами. Последняя его поездка была в Соединенные Штаты Америки. Оттуда Юстин Юлианович вернулся, полный впечатлений от прогресса мирной хирургии, которого добились американские хирурги в послевоенные годы. Как позже рассказывала мне его ученица — Зинаида Васильевна Оглоблина, он выражал свой восторг, забывая порой оттенить те благоприятные условия, которые хирурги США имели в годы войны. И на одном из заседаний, где Юстин Юлианович делился своими впечатлениями, вдруг поднялся молодой подполковник медслужбы С. и во всеуслышание обвинил Джанелидзе «в преклонении перед Западом». Не сделавший для хирургии и тысячной доли того, что сделал известный профессор, он резко, в патетической форме поучал Юстина Юлиановича «с должным уважением относиться к нашим выдающимся достижениям», «не позорить безответственными заявлениями форму, которую мы носим» и т. п.
Ю. Ю. Джанелидзе почти четверть века заведовал кафедрой госпитальной хирургии 1-го Ленинградского медицинского института. До него этой кафедрой шесть лет руководили Н. Н. Петров, а еще раньше — А. А. Кадьян. Все — выдающиеся хирурги, лидеры русской хирургической школы!
Естественно, что вокруг кандидатуры на эту должность начались большие споры. Но ни у кого не было сомнения, что возглавить ее должен хирург с именем, известным всей стране. Хирургическая молодежь, особенно работающая на этой кафедре, хотела иметь такого руководителя, который бы сам деятельно занимался новыми проблемами медицины и поддерживал бы начинания молодых ученых... И поэтому ко мне пришли представители общественных организаций медицинского института и, сославшись на то, что директор института обещает поддержку, посоветовали подать на конкурс.
В родной клинике мне было хорошо, я не хотел уходить отсюда, хотя приглашения перейти в то или иное место поступали постоянно, и Николай Николаевич советовал приглядеть самостоятельную работу, чтобы у меня, как у ученого, был больший размах... «Ты уже подготовлен к такому, — говорил он мне. — Отпускать жалко, а не отпускать — делу вредить!»
И теперь, переговорив с представителями 1-го Медицинского института, я пошел со своими сомнениями к Николаю Николаевичу. Учитель сказал, что уже думал над этим и сам хотел посоветовать мне то же самое...
Избрание на ту или иную научную должность в нашей стране всегда считалось делом исключительной важности, и здесь часто скрещивались шпаги добра и зла. Еще Ломоносов, боровшийся со всякого рода авантюристами, приезжавшими за легкой добычей в нашу страну и так и не научившимися ее уважать, писал: «Вы, сидящие на шее приютившего вас народа! Почему вы относитесь без должного уважения к нашим правилам и обычаям?»
Находясь в академии и ведя беспощадную борьбу с такими «иноверцами», он, в конце концов, добился очень многого в смысле объективной оценки соискателя на научную должность. И тот факт, что наши научные учреждения, как правило, возглавляли крупнейшие представители русской науки, являлся выражением объективного отношения к выбору руководителя и залогом большой творческой работы того или иного учреждения. Достаточно указать на то, что директором Института физиологии в Ленинграде был И. П. Павлов, Института экспериментальной медицины — П. М. Быков, Института онкологии в Ленинграде Н. П. Петров, Института нейрохирургии в Ленинграде А. Л. Поленов, Института нейрохирургии в Москве — Н. Н. Бурденко, Института скорой помощи в Ленинграде — Ю. Ю. Джанелидзе, а в Москве — С. С. Юдин и т. д. Этим и обусловливались высокий авторитет и передовая наука. И до сих пор там, где в руководстве научным учреждением стоит крупный ученый, там заметен прогресс этого раздела науки.
При избрании профессоров в вузы, соблюдались принципы, по которым на эту должность выдвигались наиболее достойные. Во всяком случае я никаких шагов не предпринимал, ни с кем не разговаривал и решил все пустить на самостоятельное течение. Слышал, что некоторые из конкурентов предпринимают энергичные меры в свою пользу. Я же не знал тогда, что надо делать, да и не хотел ничего предпринимать, тем более, что в то время плохо представлял весь процесс избрания профессора и был глубоко убежден, что ученые изберут, несомненно, наиболее достойного.
А споры о том, кому возглавить эту кафедру, не затихали среди видных хирургов Ленинграда и Москвы. Мне о них рассказали много лет спустя, на съезде хирургов, — так памятны были те споры! Съезд состоялся в Ленинграде уже в конце пятидесятых годов. Тогда на одну мою показательную операцию пришли знаменитые хирурги из разных городов Союза, и среди них профессор Валерий Иванович Казанский. Когда вышли из операционной, я пригласил гостей в кабинет на чашку чая. Казанский, дав высокую оценку только что состоявшейся операции, сказал:
— Прошло достаточно времени, и мы видим: на место Джанелидзе был избран достойный кандидат. Между тем, признаюсь откровенно, мало кто из нас питал такие надежды при избрании Федора Григорьевича Углова... Я помню, собрались мы, человек десять хирургов, и стали между собой обсуждать кандидатов. Решение по конкурсу еще не было принято... При таком — в тесном кругу — обсуждении кандидатуры Углова лишь один Николай Николаевич Петров был за него, а остальные — дружно против. А нынче мы видим, что Николай Николаевич был прав. И я рад, что мы тогда ошиблись, что вы, — Валерий Иванович обратился ко мне, —...что вы оказались лучше, чем все мы о вас думали в то время... Но это будет позже.
Подав заявление, я совсем не переживал — изберут или нет. Было, скорее, любопытно... К тому же я не имел ясного представления, что меня ждет. Четырнадцать лет работы с врачами-курсантами — разумеется, не то же самое, что занятия со студентами, да еще руководство кафедрой при этом! Но тактичный и мудрый Николай Николаевич, думая, что я очень переживаю, зная закулисные разговоры недоброжелателей обо мне, начал на всякий случай готовить меня к худшему. Он боялся, что провал будет воспринят мною слишком удручающе, выбьет из колеи, и говорил:
— Конкурировать надо смело, не боясь провала. Что такое провал? Это значит, что всем сразу не может повезти: везет кому-то одному. Я, например, проваливался не раз, и не стал, по-моему, от этого хуже. В первом случае мы конкурировали с Владимиром Андреевичем Оппелем. Кафедру занял Владимир Андреевич, я пошел к нему старшим ассистентом и проработал у него пять лет.
В конце июня 1950 года мне сообщили, что я избран на должность заведующего кафедрой госпитальной хирургии 1-го ЛМИ. Было радостно. Было грустно и страшновато... Радостно, что считают достойным.
Грустно — что отныне прощай клиника, нужно уходить из-под крыла учителя.
Страшновато — ведь эта кафедра одна из ведущих в стране, к ней приковано внимание хирургической общественности. Справлюсь ли?
И ЭТО — СПРАВЛЮСЬ ЛИ? — не давало теперь покоя. Необходимо направлять деятельность целого коллектива, подбирать темы научных работ, контролировать их, готовить к защите... И если молодежь не будет расти, цена тебе, как руководителю, ломаный грош, и те, кто ратовал за тебя, разочаруются... Именно в научном росте сотрудников видится лицо ученого. Как бы сам много ни работал, возможности одного резко ограничены по сравнению с возможностями коллектива. Рост самого ученого — в росте его учеников. Не так ли?
А чтение лекций? В клинике их читал сам Николай Николаевич или его заместитель, доценты лишь иногда. Здесь же заведующий кафедрой должен вести весь основной курс лекций, устраивать показательные занятия с группой, проводить разбор историй болезней и так далее и тому подобное. Ко всему прочему, придется читать лекции после Джанелидзе — прекрасного оратора. Дата добавления: 2014-12-11 | Просмотры: 575 | Нарушение авторских прав |