 |
|
АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология |
РОЗРИВ ВЕРХІВКИ НОСА У БУГАЇВ-ПЛІДНИКІВ 26 страница
Каждый из моих учеников, я уверен, никогда не забывает, помимо всего другого, о чувстве величайшей ответственности перед больным и перед своей совестью за установление правильного диагноза, ибо он — основная и самая первая необходимость в борьбе с любым недугом. Я всегда обращал внимание своих питомцев на то, что большинство трагедий, которые происходят у хирурга на операционном столе, связано, как и у любого врача при лечении больного, с ошибкой в диагностике.
Конечно, наша медицинская наука пока не столь совершенна, мы далеко не во всех случаях можем вылечить заболевшего человека. И добросовестный врач, если он вынужден говорить родственникам, что недуг их близкого неизлечим, помочь ему уже ничем нельзя, делает это с ощущением своей невольной вины перед больным... Но как же должен чувствовать себя врач, в особенности хирург, если он много лет отказывал человеку в операции, считая его неоперабельным, обрекая на страдания и муки, и все только потому, что не потрудился внимательно обследовать больного, не поставил ему правильного диагноза?! Особенно недопустимо решать судьбу больного по присланным с ним бумагам, всецело доверяя тем, кто направил его на консультацию. Если вдруг окажется, что предыдущий врач не разобрался в диагнозе или, что, к сожалению, бывает, просто недобросовестно обследовал больного, ты, слепо согласившись с его мнением, не посчитав нужным осмотреть больного, не только подтверждаешь эту ошибку, но и усугубляешь ее!
Иногда, ограниченный во времени, читая присланные вместе с больным документы, думаешь, что ничего уже сделать нельзя. Нужно, пожалуй, сказать, что его принимать в клинику не следует, все равно вскоре выпишем ни с чем... Но, вовремя подавив в себе эту мысль, все же просишь прежде чем сказать суровое «нет», показать больного. И очень часто вместо этого «нет» с облегченьем на душе говоришь «да»... Сколько людского горя видел я из-за того, что врачи, прочитав диагноз на бумажке, приклеивали его к больному, как ярлык. И никто уже не считал нужным его проверить! И если этот диагноз был неправильным, он нередко совершенно безосновательно лишал человека возможности излечиться, обрекал его на пожизненное страдание.
Расскажу об одной из таких больных.
...Ольга Петровна П-о из станицы Вешенской, Ростовской области, стала замечать, что у нее угрожающе растет живот, становится больше, чем у беременной. Обратилась к доктору одному, другому, те давали лекарство, но пользы не было, наоборот, от непомерно раздувшегося живота уже и дышать ей стало трудно.
Тогда Ольга Петровна поехала в областной центр, где её положили в больницу. Тут заведующая терапевтическим отделением, не проведя никакого обследования, а поставив диагноз только по внешнему виду, недовольно сказала:
— Зачем положили к нам больную с таким асцитом? У нее ж атрофический цирроз печени. Здесь лечение невозможно!
— Кровотечения у больной не было ни разу, — неуверенно возразил молодой ординатор, расспрашивавший до этого Ольгу Петровну.
— Цирроз печени может проявиться кровотечением или асцитом. У нее явно чисто асцитическая форма. Раз уж посвоевольничали, положили, надо будет выпустить жидкость из живота и больную выписать!
— Может быть, направить в центр на операцию? — опять попытался робко подсказать ординатор.
— Разве таких больных оперируют? У нее же огромный, чудовищный асцит. Неужели это не убеждает вас в том, что печень совсем пришла в негодность? — заведующая говорила укоризненно. — При такой печени вы надеетесь на возможность операции?! Это у вас, конечно, от недостатка опыта... В общем, переведите больную в хирургическое отделение, пусть там сделают ей прокол и завтра же выпишут. Можно дать справку, что операции не подлежит...
Прокол делал хирург Андрей Иванович при хорошем обезболивании. Из живота выпустили большее количество жидкости, и Ольга Петровна через день была действительно выписана. Диагноз же и здесь не уточнили, в справке был оставлен тот, что поставила заведующая терапевтическим отделением... С того времени, в какое бы лечебное учреждение Ольга Петровна ни обращалась, врачи, взглянув па ее документы, сразу же находили, что больной ничем помочь нельзя.
А жидкость постепенно снова накапливалась, и вскоре живот достиг прежних размеров. Для Ольги Петровны наступили невыносимые дни... И хоть мучительно теперь переносилась ею дорога, нужда заставляла опять и опять выезжать в Ростов. Ляжет там на два-три дня в больницу, освободят ей живот от жидкости, и снова домой. Делал проколы тот же врач: тщательно обезболивал, и она их легко переносила. Но лечения никакого ей не назначали, и Ольга Петровна уже стала свыкаться с мыслью, что так отныне будет до конца дней, ничем, кроме проколов, помочь ее болезни невозможно.
Однажды, в очередной приезд в областную больницу, доктора Андрея Ивановича, что каждый раз приветливо принимал ее и откачивал жидкость, не оказалось на месте. Вместо него был другой врач, молодой, самоуверенный, с таким выражением на сытом лице, словно каждое его слово и каждый жест — это щедрая не по заслугам милость для окружающих.
— Зачем таких больных кладут в хирургическое отделение? — сердито спросил он, ни к кому не обращаясь.
— Эта больная поступает к нам часто. Ее вел Андрей Иванович. Он обычно выпустит жидкость, и она уезжает с облегченьем, — разъяснила старшая сестра.
— Зря только койку занимает, — проворчал врач. — Распорядитесь, чтобы приготовили троакар для прокола. Да поскорее! Я спешу.
Ольга Петровна, слышавшая разговор, внутренне напряглась. От этого сердитого человека не жди сочувствия!
И на самом деле врач, не проведя обезболивания, стал протыкать ее живот толстым, как большой гвоздь, инструментом. Ольге Петровне было так больно, что она в какой-то миг невольно вскрикнула и резко отодвинулась от врача, оттолкнув его руку.
— Что вы делаете! — закричал он. — Сидите смирно. Иначе я могу проткнуть вам кишку!
— Очень больно, доктор! В те разы ничего, а сейчас не могу... Вы ж совсем не заморозили то место, протыкаете живое тело...
— Не вам меня учить, — обрезал врач. — Я знаю, что и как надо делать. И вы обязаны терпеть. А не хотите, можете домой отправляться!
И он с прежней силой стал протыкать живот. Боль была нестерпимой, и как ни крепилась Ольга Петровна, все же невольно отстранялась от врача... У того ничего не получалось. Он злился, с еще большей настойчивостью старался получить жидкость. Измучился сам и совершенно измучил больную, которая была вся в слезах и тихо стонала. (Позже Ольга Петровна сама расскажет нам в клинике про это!)
— Вы что же, делаете прокол без обезболивания? — спросил врача заведующий хирургическим отделением, случайно вошедший в палату во время процедуры. И хотя говорил он тихо, отведя своего коллегу в сторонку, она слышала их разговор.
— Это же простой укол, — оправдывался врач, — просто капризная больная!
— А лично вам делали когда-нибудь подобный укол?
— При чем здесь мне...
— При том, что если вам, да-да, лично вам, кто-нибудь вставит такую штуку в живот без обезболивания, всю жизнь, уверяю, будете помнить, каково это! А не поленились бы, ввели пять кубиков новокаина, больная сидела б спокойно, и вы давно уже были бы свободны...
Через некоторое время заведующий отделением сам тонкой иглой сделал обезболивание и свободно ввел троакар так, что больная почти не почувствовала... Но манипуляции молодого врача уже сделали свое дело... В животе у Ольги Петровны начались сильные боли, из-за чего пришлось пролежать в больнице около месяца. Подозревали повреждение кишечника. Сильно волновались за нее заведующий хирургическим отделением и вернувшийся из отпуска Андрей Иванович. Постепенно боли прекратились, но страх перед уколом остался. А через несколько месяцев живот вырос больше прежнего. Нужно было снова ехать в ростовскую больницу, но лишь подумает Ольга Петровна об уколе, о том, что, может быть, снова попадется ей тот доктор, как сразу появляется жгучая боязнь, отнимает силы и желание ехать. Ведь и так всякий интерес к жизни стал гаснуть. Была она высокого роста и широка в плечах, и тем не менее живот раздулся до таких пределов, что как бы занимал основное место в ней, вернее сказать, все остальное казалось подчиненным ему. Ребра от постоянного давления жидкости раздвинулись широко в сторону, живот возвышался горой. Растянув до предела брюшную стенку, он вниз опускался почти до колен. Ольга Петровна с трудом могла сесть, потому что сразу усиливалась одышка. Ограничивала себя в питье, еде, не могла ничем заниматься — существовала как придаток к своему гигантскому животу... И так длилось целых тринадцать лет.
Однажды в станицу приехала погостить женщина из соседнего района, которая сказала, что у нее также был асцит, но ей сделали операцию, она поправилась, и теперь нет ни живота, ни болей. И назвала адрес нашей клиники. Впервые ожила надежда в Ольге Петровне: она немедленно поехала в областную больницу, стала просить там направление в Ленинград. Заведующая терапевтическим отделением отказала наотрез.
— При вашей болезни операция невозможна, — сказала она, — И не настаивайте: мы не можем послать вас!
— Но я мучаюсь столько лет! И вы ничем не можете помочь. А там, говорят, помогают таким, как я...
— Вы верьте тому, что я говорю!.. Дам вам направление, получишь замечание. А зачем мне это нужно! И хватит, разговор будем считать законченным...
Сколько Ольга Петровна ни упрашивала, как ни молила, заведующая была непреклонна.
И Ольга Петровна решилась отправиться в тяжелое для нее путешествие на свой страх и риск без направления, рассудив, что если и в Ленинграде откажут в операции или лечении, тому, выходит, быть. А вдруг повезет: за что ей такие муки-то?! Даже в вагоне весь долгий путь она вынуждена была провести сидя: если пыталась прилечь, не хватало дыхания... Добравшись до никогда не виданного ею города на Неве, попросила постового милиционера объяснить, как найти нужную клинику, а когда тот посоветовал вначале устроиться в какой-нибудь гостинице, ответила ему: «Мне уж теперь, милок, ничего другого не осталось, как в этой самой больнице у входа поперек лечь, не перешагнут, пожалуй, заметят, возьмут... Мне лучше, чем больница, гостиницы нет!»
Про это тоже Ольга Петровна расскажет мне после, и про все другое, что было с ней дальше, до первой нашей встречи.
В клинике ей сказали, что профессор будет консультировать через три дня, тогда и приходите... А у нее уже не было сил ни отвечать, ни спорить, ни что-то доказывать, сидела на стуле и тяжело дышала. Час, другой... Пока не обратила на нее внимание наша перевязочная сестра Анна Александровна. Разыскала меня, сказала, что в вестибюле сидит больная с таким невиданным животом, что вряд ли ее можно оперировать, но хоть утешить нужно, «Глаза у нее, Федор Григорьевич, такие, как с иконы снятые, одна мука в них. Взгляните, пожалуйста!..»
Когда больную привели ко мне в кабинет, я поразился: подобного живота я не видывал! Достаточно, наверно, сказать, что при операции, после уже сделанного прокола, у нее откачали еще более пяти ведер жидкости! И все тринадцать лет она носила в себе и на себе такую тяжесть... Врачи читали в справке диагноз цирроза печени и, естественно, находили, что операция тут невозможна, и никто из них не помыслил усомниться в правильности этого врачебного приговора! Но даже при беглом осмотре было видно, что далеко не все признаки подходят под указанный диагноз.
Я подробно расспросил Ольгу Петровну про ее болезнь, как она началась, как протекала, в чем, кроме внешних, видимых глазу проявлений, еще выражена... Рассказ женщины прерывался слезами... И все больше казалось мне, что здесь не цирроз печени. Когда же внимательно осмотрел больную, вообще не нашел ярко выраженных симптомов, способных убедить в этом диагнозе. Тут же, не откладывая, пошел с больной в рентгеновский кабинет, где подтвердилось, что у нее нет даже самого частого и самого главного симптома цирроза печени — расширения вен пищевода.
Но если не цирроз печени, тогда что? Слипчивый перикардит?
Однако рентгеновские снимки сразу же настроили против этого диагноза. При слипчивом перикардите всегда высоко венозное давление. — Измерили его в лаборатории, и оно оказалось нормальным. Таким образом, отпал и второй возможный диагноз. Оставалось узнать, не туберкулезный ли это перитонит или какая-то киста брюшной полости, достигшая громадных размеров? Впрочем, возраст, при котором началось заболевание, а также отсутствие каких-либо признаков туберкулеза не подтверждают первого предположения. Если же это киста, то вопрос — откуда она исходит? Из яичника? Но яичники располагаются внизу живота, а здесь жидкость занимает всю брюшную полость. Мы положили больную на спину и приподняли ее таз, в результате чего вся жидкость должна была спуститься к диафрагме. Однако этого не произошло! Жидкость по-прежнему занимала равномерно всю брюшную полость, что-то ее удерживало. Вероятнее всего, она находится в каком-то резервуаре, который и не позволяет ей свободно разлиться, не отпускает ее из нижних отделов живота. А если так, наиболее приемлем диагноз кисты яичника огромных размеров, то есть заболевание, которое подлежит хирургическому лечению, и операцию может осуществить хирург или гинеколог даже средней квалификации...
Все исследования, которые мы сделали в течение получаса амбулаторно, можно было бы провести в любом лечебном учреждении, если бы только врачи захотели этого, а не находились бы в плену у ложной справки, выданной невнимательным и самоуверенным доктором.
Операцию Ольга Петровна перенесла легко и выписалась донельзя счастливой от сознания, что ей уже не надо носить на себе многопудовый груз, она может свободно ходить и работать, ей не надо больше ездить в больницу, чтобы выпустить проклятую жидкость из живота... Однако у меня и моих товарищей по работе при виде этой женщины невольно возникало чувство неловкости и стыда за наших коллег, которые из-за невнимания и врачебной небрежности отравили этому человеку тринадцать лет жизни. Подумать только — целых тринадцать лет!..
И пусть читатель не подумает, что повествованием об этом самом эпизоде профессор Углов как-то пытается подчеркнуть свою исключительность: вот, мол, многие годы женщина страдала, никто из врачей не мог ей помочь, пока судьба не столкнула ее с ним! Как можно понять, в этом случае не было нужды в высоком хирургическом мастерстве, надо было всего-навсего усомниться и проверить. И рассказ о судьбе Ольги Петровны П-о лишь дополнительное подтверждение, как чужды (и опасны!) в нашей особенной работе небрежность и спешка, равнодушие и скоропалительность заключений...
А от Ольги Петровны стали аккуратно приходить в адрес клиники письма вот с такой, не меняющейся припиской: «Ростовская область, станица Вешенская, Мостовой переулок, дом 3-а, от исцеленной мученицы тринадцати беспросветных лет...»
СЕРДЦЕ ХИРУРГА — Глава XVIII
...УЖЕ НЕСКОЛЬКО МЕСЯЦЕВ прикован к постели Павел Патранин и так ослаб, что даже приподняться, взять со стола стакан с водой сил нет. А жажда мучает его невыносимо. Во сне, бывает, видит, что стоит он по колено в прозрачной воде и, зачерпывая ее пригоршнями, пьет-пьет и никак не напьется! А проснется, лишь маленькими глотками может пить ее... Желанная вода стала для него врагом: он и без нее весь отекает. У него скапливается жидкость в животе, в пояснице, в ногах. Откуда только берется! Посоветовали ему не пить, и он почти не пьет, хотя хочется нестерпимо. Иногда приходит мысль: плюнуть на все, припасть к ведру, не отрываться от него, пока не покажется донышко, залить горящее нутро, а после умереть. Он уже делал так, но смерти не наступало, зато ноги отекали, становились словно колоды, а живот раздувался, начинал давить, как неподъемный груз, дышать было невозможно... Стоит ли говорить, что после этого приходилось ограничивать себя в питье еще строже.
Однако самое ужасное в том, что усиливается одышка, накапливается жидкость, и он все слабее ощущает биение сердца. Приложит руку к груди, а там тихо, никаких толчков, лишь что-то давит, давит... И одышка уже не только при ходьбе, но даже и в покое, вот как сейчас, когда он лежит на кровати.
Тихо в деревне в рабочий дневной час, и дома, кроме кошки, никого... Эх, встать бы, пойти на улицу, удивить отца и мать! Он так давно болеет, что уже забыл, когда был здоров. Что за жизнь, да в молодые годы! Все сверстники ребята хоть куда: шустрые, бойкие, скорые на дело и на забаву, как он сам когда-то был... Когда-то... Ведь с чего началось? Простудился. Такая простуда привязалась: дома лечили — не вылечили, потом в районный центр Бугульму возили, и там он пролежал несколько месяцев. И все равно года два покашливал, временами слабое стеснение в груди ощущал, но ничего — бегал! Считалось, выздоровел, колхоз послал на лесозаготовки... Тяжела зимняя лесная работа. Он все время потел и сильно задыхался, а мужики подсмеивались: молодой, живее пошевеливайся! Совестился показать свою слабость: тянулся вровень со всеми. Ночью же в землянке прохладно, стужа под тулупом достает. И однажды поутру такая слабость навалилась, что ни в этот день, ни на другой встать не смог... Снарядили лошадь, отвезли его в больницу и держали там целых три месяца. Однако улучшенья не наступало, больше того — здесь впервые врачи заметили у него жидкость в животе. И что только они не предпринимали, но жидкости накапливалось все больше. Тогда и отправили его в областной центр, в Ровно, где сделали прокол живота... Павлу в тот день сразу же легче стало: дышать посвободнее, и пить он уже мог не очень остерегаясь. Но слабость не уходила, и домой вернулся с виноватым досадливым чувством, что не работник, не помощник отцу и матери... А вскоре навсегда, кажется, привязала к себе кровать. Третий год так. Родители снова возили в Бугульму. Там главный врач объявил им, что болезнь у Павла не поддается лечению — ни они, никто другой ничего тут не сделают.
Однажды к Павлу заскочили дружки, колхозные комсомольцы, возбужденные, радостные — страда, косовица хлебов! Каждый час на счету, ведь летний день год кормит. С завистью смотрел Павел на их разгоряченные лица, слушал их веселую речь. С ними бы сейчас в поле, возить на машине зерно, работать на току!
— Ну, Павлуха, не годится так недвижным лесным пнем валяться, — сказал ему секретарь комсомольской организации, товарищ еще с детских лет. — Так ты ничего не вылежишь. Надо действовать. Завтра отвезем тебя в Бугульму!
— Точно, Павлуха!.. Поедем!.. Больница — она на то и есть, чтоб лечить!.. — дружно поддержали остальные ребята.
Павел слез не мог сдержать, растрогали и обрадовали слова друзей, но ответил с сомненьем:
— Бесполезно это... Мне сказали, что помочь не могут...
— Да когда это было?! Больше года назад! — возразили ребята. — А ты знаешь, как наука движется вперед? Семимильными шагами! Газеты читать надо! Теперь, может, что нашли против твоей болезни...
Утром, по холодку, подогнали телегу, устланную соломой, к избе Патраниных, перенесли в нее на руках Павла и выехали на большак... Совсем на немного хватило Павлу сил, чтобы полюбоваться простором, золотым разливом хлебов, высоким безмятежным небом. От тряски и толчков одышка стала мучительнее, злее. Как тряхнет, так, кажется, последний дух из тебя вышибает... Хочется спать, но никак не заснешь. Словно чугунная плита на груди. Зря, наверно, согласился поехать — одно мученье. Ни с чем возвращаться назад... Как давит тяжесть на грудь, как давит! А может, это его последняя дорога в жизни?! Пусть... Устал. Очень устал. Обидно лишь, что толком не пожил, не порадовался, не узнал ничего, не сделал заметного, отцу и матери не помог. Даже про любовь — какая она — слышал только, а сам ни с одной девушкой не дружил, не танцевал ни разу... Болел, болел. А до этого работал, и конца работе не было — с детских лет! Мужиков-то в деревне не осталось, на фронт их забрали, и держался колхоз на женщинах и подростках... Отец с войны пришел без руки, с покалеченной ногой. Если бы он, Павел, был здоров, отец хоть отдохнул бы немного. Да где уж!.. И как подбрасывает телегу на ухабах, не вытерпеть. Дышать совсем нечем...
В Бугульме, в районной больнице, Павла сняли с подводы чуть живого. И поскольку он нуждался в постоянном врачебном наблюдении и уходе, его вскоре на санитарной машине перевезли в ровненскую областную больницу. А состояние Павла ухудшалось. Отеки увеличивались, отечная жидкость скапливалась уже не только в брюшной, но и в плевральных полостях с обеих сторон. Он не мог лежать: как только прикладывал голову к подушке, начинался приступ удушья, кашель. Измученный от страданий, бессонных ночей, отечный, синюшный, Павел тупо сидел на своей койке, безразличный и безучастный ко всему... Ему регулярно делали пункции плевры и живота, давали мочегонные лекарства. Откачают несколько литров жидкости, освободят органы и ткани от затопления и сдавливания, и Павел может дышать несколько дней чуть свободней. Затем жидкость в полостях снова продолжает исподволь накапливаться, опять угрожая сдавить легкие, задушить больного. Тогда заново повторяли пунктирование, и организм Павла получал возможность какое-то время отдохнуть...
Так боролись врачи. Но, по существу, не за жизнь и даже не за ее продление, а за краткосрочное облегчение его страданий. Как могли, как умели. На последнем обходе заведующий отделением, осмотрев Патранина, выходя из палаты, сказал помощникам: «Здесь, скорее всего, цирроз печени неясной этиологии. Больной погибает. Можно, пока еще не поздно, запросить Ленинград, договориться с профессором Угловым о переводе больного к нему. Он занимается сейчас лечением циррозов печени...»
Так появился в нашей клинике с подозрением на цирроз печени двадцатидвухлетний Павел Патранин. На вид ему было много меньше. Ни юноша, ни мальчик: небольшого росточка, без растительности на лице, одутловатый, с большим животом. Дышал он часто и поверхностно. При дыхании напрягались у него шейные и грудные мышцы — верный признак тяжелой дыхательной недостаточности. И главное, даже при беглом осмотре больного можно было безошибочно сказать, что цирроза печени у него нет. При циррозе печень маленькая и не прощупывается, а у Патранина она большая, достигала пупка, легко прощупывалась, несмотря на жидкость. Тоны же сердца глухие, едва слышные: сердечный толчок не определялся. А венозное давление высокое, в четыре раза выше нормы. Рентгеновские снимки сердца показали, что оно плохо пульсирует; в некоторых участках пульсация совсем отсутствует; по бокам сердца видны отложения солей кальция... Картина сдавливания сердца! Диагноз не вызывал сомнения. У Павла Патранина — панцирный или, как еще его называют, слипчивый перикардит.
Сущность болезни сводится к следующему... Из-за травмы, инфекции или туберкулезного процесса развивается перикардит — воспаление оболочки сердца (перикарда). Если у больного туберкулезный процесс — заболевание протекает не так бурно; если гнойный — более остро. При этом возникают известковые отложения в перикарде толщиной в несколько миллиметров, которые, как панцирем, покрывают все сердце, сдавливая его со всех сторон. Стиснутое сердце уже не может нормально выполнять свою работу. Оно теперь способно производить лишь небольшое сокращение и легкое расслабление, ни с какой нагрузкой не в состоянии справиться. Чуть что — одышка. Пошел быстрее — одышка, занялся какой-нибудь работой — тоже... И, конечно, сердечная недостаточность начинает вызывать застой крови в печени, в нижних конечностях. В результате увеличивается печень, отекают ноги, начинает скапливаться жидкость в брюшной полости. Как самая крайняя степень сердечной недостаточности — та же жидкость уже и в плевральных полостях...
Лечение слипчивого перикардита — только оперативное. Никакими лекарствами не удается размягчить или добиться рассасывания панциря. Однако иссечение перикарда — большая, сложная операция, и перенести ее в состоянии больной, у которого имеются хотя бы минимальные резервы сердца. Ибо чем операция тяжелее, тем нагрузка на сердце больше. А если операция вообще протекает не совсем гладко или после нее появятся осложнения?! Это ведь сильно увеличит нагрузку, потребует дополнительных резервных сил сердца. А откуда их взять, когда оно работает на самом крайнем пределе? Даже при полном покое не выполняет своей задачи, и где уж ему справиться с операцией!
Наши попытки улучшить деятельность сердца Патранина не увенчались успехом. Перевели его в терапевтическую клинику, специально занимавшуюся вопросами сердечной недостаточности в надежде, что там хоть немного подлечат больного, создадут кое-какие условия для операции... Больше двух месяцев пролежал в этой клинике Павел, и все мы видели: состояние его от недели к неделе хуже, ничего ему не помогает. Сидя в кровати, ухватившись за ее края, он тяжело и часто дышал. Жидкость в животе и в плевральных полостях накапливалась катастрофически быстро, ее приходилось откачивать теперь уже два раза в неделю. Вместе с жидкостью больной терял большое количество белка, солей, витаминов. У него, следовательно, резко нарушался белковый, минеральный, витаминный и водный балансы, ему надо было переливать кровь, белковые препараты. А это увеличивало нагрузку на ослабленное сердце, и тем самым декомпенсацию! Получался заколдованный круг, из которого, казалось, нет выхода.
Операция невозможна, а без операции никакие терапевтические средства не оказывали эффекта и не улучшали сердечной деятельности. Сердце, зажатое со всех сторон толстой броней, не могло увеличить свою работу, какие бы сердечные лекарства тут ни применяли! Находясь в жестоком плену, оно не способно было расправиться...
И в еще более худшем положении, чем был вначале, Павла Патранина перевели снова к нам, в хирургическое отделение. Мы знали: если выпишем больного домой или оставим здесь, в клинике, без срочной помощи, он умрет в самое ближайшее время. Как же быть?
После долгих размышлений, обсуждений, даже споров решили: придется все же пойти на риск, попытаться сделать операцию! Колебания лишь затягивают время...
Это был 1952 год. Тогда уже имелся некоторый, хотя весьма скромный, опыт хирургического лечения слипчивого перикардита в наших, советских клиниках. Были опубликованы статьи А. Н. Бакулева, Ю. Ю. Джанелидзе, в которых описывались клиническая картина, показания и методика операции. И я, как всегда внимательно, изучил всю доступную отечественную и зарубежную литературу по этому вопросу: вместе с помощниками провел много операций в анатомическом зале, где мы воспроизводили тот метод, который применяли наши хирурги. Он заключался в том, что все ребра вместе с их хрящами над областью сердца иссекались, и сердце таким образом обнажалось... После этого иссекали сам перикард.
Перенесет ли такое наш больной? Как его готовить к операции? Как выхаживать после нее?.. Десятки вопросов! А больной угасал на наших глазах, следовало торопиться. И мы назначили день...
Операция по своей драматичности представляла волнующее зрелище даже в самом начале.
Накануне Павлу была тщательно откачана жидкость из брюшной и из плевральных полостей, однако он продолжал дышать часто и прерывисто, как после тяжелого бега, и совершенно не мог лежать. Когда пытались придать ему хотя бы полугоризонтальное положение на операционном столе, он сразу же, пробыв так одну-две минуты, начинал задыхаться. Пришлось оставить его в неудобном для нас сидячем положении, лишь слегка отклонив назад его голову. Конечно же, о наркозе и думать было нечего. Больной тут же бы задохнулся! Да и наркоз в то время, напомню, был у нас не совершенен. Поэтому вся операция проходила под местной анестезией...
За день до нее я долго сидел у постели Павла Патранина. Противоречивые мысли не давали покоя. Браться за операцию у такого критического больного — не безумие ли?! Ведь подобную операцию делаю впервые в жизни, с нее мы начинаем разработку новой для нас проблемы. И тут, как и при раке легкого, случись неудача — она надолго отодвинет проведение таких операций у нас в клинике. А Павел, он из безнадежных, силы организма истощены до крайности, сердце может сдать в первые же минуты... Операция же на несколько часов да еще под местной анестезией!
По-другому подумаешь: что ждет его, если не будет операции? Самое большое он проживет еще несколько месяцев. Разумеется, при условии, что будет находиться у нас в клинике, станем выпускать ему жидкость почти ежедневно! А если выпишется, умрет через считанные дни. Да и сейчас — не жизнь, а мука для него. Вот он передо мною. Хватает воздух ртом, как рыба, губы, кончик носа, круги вокруг глаз, пальцы рук и ног — все синюшно! Тяжелое кислородное голодание!.. Сидит, полузакрыв глаза. Ему, видно, смертельно хочется спать, но уснуть не может. Во сне вспомогательная мышца расслабляется, а дыхательных, которые работают и во время сна, недостаточно, он сразу же, задыхаясь, просыпается... Перевести бы Павла в другую клинику, но куда! Эти операции в Ленинграде никто не делает. В Москву, к Бакулеву?! Павел же не доедет туда. Да и кто возьмет больного в таком состоянии!.. Дата добавления: 2014-12-11 | Просмотры: 617 | Нарушение авторских прав |